Николс Стэн. Магия цвета крови

   — И вы тоже умеете делать это? — уточнил Рит.
   — Пока нет, по правде говоря, — ответил чародей.
   — Посмотрим, правильно ли я понял, — продолжал квалочианец. — Существуют каналы, переплетенные, как… — он задумался, подыскивая слово, — речная сеть. И, имея судно, можно послать его куда угодно.
   Чародей улыбнулся.
   — Удачное сравнение. С той лишь разницей, что это судно будет лететь быстрее, чем подгоняемое самым сильным ветром.
   — И вы полагаете, что эту сеть уже используют для передачи сообщений?
   Человек из Соглашения кивнул.
   — Похоже на то.
   — Кто? — продолжал допытываться Кэлдасон.
   — Вопрос, конечно, интересный и едва ли не самый важный. Рассуждая логически, кто-то из элиты, верно? Может, правители Гэт Тампура или Ринтараха, а может, государства вроде Беальфы… ну, это вопрос спорный. Во всех случаях, по-моему, средство сообщения наподобие этого, с его огромными возможностями, должно ревностно охраняться властями. Оно дает им огромное преимущество.
   — Выходит, еще неизвестно, можем ли мы извлечь из него выгоду для себя, раз его уже использует кто-то еще?
   — Правильно. Это не то, что можно использовать исключительно в личных целях. Однако как раз эта “всемирность” наводит на мысль, что теперь и мы обладаем определенным преимуществом, хотя и несколько в другом смысле. Если систему используют для передачи сообщений, не исключено, что мы могли бы перехватывать их.
   — Вам это по силам? — спросил Кэлдасон. Теоретически — да. Хотя это отнюдь не просто.
   — Что для этого требуется?
   — Не хочу проявить неуважение, но если ты не являешься практикующим специалистом в области магии…
   — Нет, ко мне это никак не относится.
   — Тогда сомневаюсь, что смогу объяснить, как мы рассчитываем это делать. Хотя было бы серьезным упрощением воспринимать энергетический канал как нечто вроде кровеносного сосуда, могу привести такую аналогию. Заклинания, которые мы собираемся применить, взрежут его, точно лезвие меча, и информация вытечет наружу, условно говоря, вместе с кровью. Можно сказать, мы собираемся вскрыть канал.
   — Рит — воин, — заметил Карр. — Думаю, ему понятно это сравнение.
   Кэлдасон перевел взгляд на дышащую холодом жидкость в яме.
   — Наверно, эти каналы опасны? В прошлый раз, когда мы видели такой же, он стал причиной настоящего хаоса.
   — Да, очень опасны, — согласился чародей. — Однако мы связали его большим количеством заклинаний, очень могущественных. Они сдержат проявление любого вредоносного эффекта, который может возникнуть.
   — Надеюсь, что ты прав.
   — Не беспокойся, в этом мы уверены. Теперь прошу извинить меня, я должен…
   — Конечно, — кивнул патриций. — Спасибо тебе.
   Маг отошел к своим коллегам; между ними завязался разговор, который Карр и Кэлдасон из-за дальности расстояния слышать не могли. Они повернулись к яме и, опираясь на деревянные перила, продолжили рассматривать бурлившую внизу жидкость.
   — Как думаешь, они действительно способны сделать это?
   — Не знаю. Но выигрыш слишком велик, ради него никаких трудов не жалко.
   Кэлдасон не отвечал. Его взгляд был прикован к волнующемуся ртутному озерцу.
   — Рит?
   — Он, казалось, не слышал. Костяшки пальцев, сжимающих перила, побелели от напряжения. Рит?
   — Да? Ох, прости! — Он потряс головой, как бы проясняя мысли. — Я… Мне словно что-то почудилось.
   В магическом озерце возникло небольшое извержение, как если бы миниатюрный вулкан начал выбрасывать лаву. Здесь, правда, извергались блестящие капли и по стенам ямы сползали обратно в озерцо. Снизу накатила волна еще более сильного холода.
   Карр потянул Рита за руку.
   — Наверно, лучше нам отойти. Пусть чародеи с этим разбираются.
   Они отступили. Звуки бурления жидкости стали тише.
   — По-твоему, они знают, что делают? — шепотом спросил Кэлдасон.
   — Если Соглашение не знает, тогда не знает никто. Надеюсь, ты, по крайней мере, отвлекся от мыслей о Кинзеле.
   — Отчасти. Но ты ведь не за этим привел меня сюда, правда?
   — Я хотел, чтобы ты своими глазами увидел, какие ставки у нас на кону. И, признаюсь, надеялся, что, убедившись, насколько мы тебе доверяем, ты настроишься на решение проблемы с доставкой золота.
   — Ты ничего не делаешь без умысла, да, Карр? — спросил Рит, но без враждебности в тоне. — Ну, я уже более-менее решил, что буду делать.
   — И это решение порадует меня?
   — В зависимости от того, хочешь ли ты, чтобы золото было доставлено, или нет.
   — Прекрасно! — просиял Карр.
   — Далиан…
   — Слушаю тебя внимательно.
   — Я насчет Кинзела. Дислейрио в разговоре со мной и Серрой высказал одну идею…
   — Насчет убийства? То же самое он предложил и Совету.
   — И каков был результат?
   — Мы единодушно отвергли его предложение. Оно для нас абсолютно неприемлемо. Как такое можно? Чем мы будем лучше своих гонителей, если утратим всякую человечность? По правде говоря, Рит, мне трудно санкционировать даже смерть врага, а уж тем более одного из наших.
   — Ты не думаешь, что Братство праведного клинка может предпринять какие-либо действия самостоятельно?
   — Нет. Мы достаточно определенно заявили ему, что это совершенно недопустимо.
   — Вообще-то я понимаю ход его рассуждений. Сейчас, когда в Беальфу прибыл человек из Совета внутренней безопасности, да с их умением развязывать людям языки…
   — Кинзел никого не выдал. Если бы это произошло, мы, несомненно, уже знали бы об этом. Такое мужество стоит более достойного вознаграждения, чем убийство, тебе не кажется?
   — Может кто-нибудь из нас проникнуть туда?
   — В зал, где будет проходить судебное заседание? Абсолютно исключено. И мы проверили каждый дюйм дороги туда из штаб-квартиры паладинов. Ни щели, ни трещинки, сколько ни искали. — Карр вздохнул. — Бедняга Кинзел! Боюсь, ему остается надеяться лишь на самого себя.

20

   ИМЕЛАСЬ ли необходимость доставлять его в кандалах? Конечно нет, но они поступили именно так. По мнению Руканиса, это было сделано нарочно — чтобы его воспринимали как опасного человека, безусловно заслуживающего наказания. Однако, оказавшись в суде и вглядевшись в лица его обвинителей, он пришел к выводу, что все их усилия напрасны. Быть предубежденным против него еще больше — просто невозможно!
   Его пытали, и порой он чувствовал, что вот-вот сломается, но все же каким-то чудом нашел в себе силы устоять. Даже когда ему угрожали вырвать голосовые связки, навсегда лишить голоса. Он гордился тем, что сумел достойно ответить на этот вызов, что в некотором роде одержал над ними победу, но при каждом вдохе все его тело отзывалось мучительной болью.
   В зале суда галерея для публики пустовала и за столом для адвокатов тоже никого не оказалось. Должностных лиц было всего трое. Единственный судья, взгромоздившийся высоко надо всеми, суровый на вид; клерк, сидящий чуть ниже; и писец, который должен был вести протокольную запись.
   За столом обвинителей сидели трое, Кинзел знал их всех. Айвэк Басторран, верховный вождь паладинов, вместе со своим племянником и будущим наследником, Девлором; и комиссар Лаффон, похожий на нахохлившегося грифа. Счет его противников завершали два охранника.
   Суд начался без всяких проволочек.
   Клерк поднялся, развернул пергаментный свиток, прочистил горло и приступил к неизбежным формальностям.
   — Вы — Кинзел Руканис, певец про профессии и гражданин империи Гэт Тампур, официально проживающий в городе Меракасе?
   Все, на что Кинзел был способен, — это пристально смотреть на него, как будто он вообще разучился говорить.
   — Вы должны отвечать, — сердито проскрипел судья.
   Кинзел проглотил ком в горле.
   — Да.
   Его голос звучал слабо и неуверенно.
   — Вам будут предъявлены обвинения, — продолжал клерк, — и затем начнется судебное разбирательство. Все ясно?
   — По закону я имею право выразить протест… — ухитрился выдавить из себя Руканис.
   — Молчать! — Судья стукнул молотком по столу. — Сейчас не время произносить речи. Отвечайте только на вопросы, которые вам задают. Приступаем к чтению обвинительного акта. Кинзел Руканис, вы обвиняетесь в том, что неоднократно и во взаимодействии с не установленной личностью или не установленными личностями умышленно и по злому умыслу сговаривались различными способами распространять доверенную вам конфиденциальную информацию с целью нанести вред и причинить беспокойство императрице, ее слугам и гражданам. Вы также обвиняетесь в том, что в сговоре с другими планировали насильственные действия, направленные против законных властей и различных установленных законом учреждений, призванных служить этим властям. И наконец, вы обвиняетесь в том, что замышляли, сговаривались, предлагали помощь и подстрекали врагов государства совершать изменнические действия с целью нарушить мир в королевстве путем различных противозаконных действий и в конечном счете уничтожения государства. Вы признаете свою вину?
   — Бессмыслица, чушь! Каждый волен понимать эти обвинения, как ему угодно.
   — Отвечайте, как положено! — прогремел судья. — Вы признаете свою вину или нет?
   — Со мной плохо обращались. Меня пытали. Мои права были…
   — Обвиняемый должен вести себя как подобает, или будет лишен слова. Охрана!
   Стражники подошли совсем близко к Кинзелу, болезненно натянули кандалы и подтолкнули к ограждению с такой силой, что едва не вышибли из него дух.
   — Вы признаете свою вину? — повторил клерк. Кинзел вздохнул.
   — Нет.
   — Заключенный может сесть.
   Его резко дернули за кандалы, принуждая опуститься на привинченный к полу деревянный стул.
   — Обвинение может озвучить позицию государства, — заявил судья.
   Поднялся Лаффон и ради протокола назвал свое имя и звание. После чего заявил, что, согласно недавно вступившему в действие закону о пресечении деятельности мятежников, он имеет право выступать в роли главного обвинителя.
   Несмотря на серьезность обвинений, выдвинутых против подсудимого, — начал он, — дело, по существу, предельно простое. Мы утверждаем, что на протяжении долгого времени обвиняемый был в сговоре с преступными элементами, чья единственная цель состоит в том, чтобы свергнуть законное, назначенное нашей милосердной императрицей правительство.
   Комиссар сделал паузу для придания своим словам большего веса. Писец усердно скрипел пером.
   — Мы не станем утомлять суд, предоставляя доказательства в полном объеме, — продолжал Лаффон, — хотя они у нас имеются. Хватит и одного-двух убедительных примеров предательского поведения этого человека. Ваша честь, прошу разрешения представить вашему вниманию первого свидетеля обвинения.
   — Приступайте.
   — Я вызываю Айвэка Басторрана, ваша честь, верховного вождя паладинов.
   Басторран встал.
   — Не вижу необходимости строго соблюдать протокол, — сказал судья. — Можете дать показания со своего места, верховный вождь. Пожалуйста, сядьте.
   — Благодарю, ваша честь. — Басторран снова сел.
   — Полагаю, все свидетели этого слушания дали присягу говорить правду и только правду, — сказал судья.
   — Это так, ваша честь.
   — Тогда давайте перейдем к делу.
   Лаффон с улыбкой повернулся к паладину.
   — Думаю, мы управимся быстро. Будьте добры, взгляните вон на того человека на скамье подсудимых и скажите, узнаете ли вы его.
   — Да.
   — И что вы о нем знаете?
   — Как фигура публичная, я, естественно, несколько раз встречался с ним. Мне также известно о нем в силу моих обязанностей как блюстителя закона.
   — Остановитесь, пожалуйста, подробнее на этом.
   — Его имя неоднократно встречается в отчетах патрульных, борющихся с деятельностью мятежников. Мне также известно, что другие правоохранительные подразделения проявляли к нему интерес по схожим причинам.
   — И как часто его имя упоминается в этих отчетах?
   — О, очень часто. Паладины уже давно питают в отношении этого человека серьезные подозрения.
   — Как вы охарактеризовали бы обвиняемого?
   — В лучшем случае как сотрудничающего с преступниками, а в худшем — как активного участника противозаконных действий. Однако и в том, и в другом варианте он действовал слишком искусно и был слишком хорошо защищен приверженцами изменников, чтобы мы смогли предъявить ему обвинения.
   — Вы считаете его человеком, опасным для государства?
   — Без сомнения. Этот вывод основан не только на доказательствах, о которых я упоминал, но и на моем многолетнем опыте руководства кланами.
   — Благодарю вас, верховный вождь.
   — Обвиняемый может задать вопрос свидетелю, — заявил судья.
   Певец растерялся. Никто не предупреждал, что у него будет возможность задавать вопросы обвинителям. Стражники рывком заставили его встать.
   — Ну? — продолжал судья. — Мы люди занятые и не собираемся торчать тут целый день. Говорите, или я лишу вас слова.
   Кинзел перевел дыхание.
   — Вы утверждаете, вождь Басторран, что ваши обвинения основаны на упоминании моего имени в различных отчетах. Не могли бы вы пояснить, о какого рода отчетах идет речь?
   — В интересах государственной безопасности я не могу дать ответ на этот вопрос.
   — В таком случае, может, вы представите эти отчеты здесь, чтобы судья смог убедиться, что ваши обвинения не голословны?
   — И снова интересы государственной безопасности запрещают публичное оглашение документов подобного рода.
   — Но здесь нет никого, кто мог бы нанести ущерб государственной безопасности. Почему нельзя…
   — Предложение отклонено! — Судья подчеркнул свое решение новым ударом молотка. — Отчеты засекречены по веским основаниям. Обвиняемому предлагается сменить направленность своих вопросов, или он будет лишен слова.
   — Люди, которые составляли эти отчеты, — начал Кинзел. — Нельзя ли их вызвать в суд…
   Поднялся Лаффон.
   — Протестую, ваша честь. Обвиняемый задает тот же самый вопрос, только в другой форме.
   — Согласен, комиссар. Протест принят. Обвиняемый должен формулировать вопросы таким образом, чтобы не затрагивать проблем государственной безопасности.
   — Если бы у меня был адвокат, — сказал Кинзел, — возможно, он сумел бы сформулировать надлежащие вопросы.
   — Это не имеет отношения к делу. Посадить арестованного.
   Стражники толкнули Кинзела на стул.
   — Вызывайте следующего свидетеля, комиссар.
   — Благодарю вас. Я вызываю Девлора Басторрана, генерала клана паладинов. Скажите, генерал, из того, что вам известно о борьбе с мятежниками, можете ли вы подтвердить сказанное вашим дя… сказанное верховным вождем Айвэком Басторраном относительно обвиняемого?
   — Могу.
   — Служба безопасности уже некоторое время проявляет к Кинзелу Руканису интерес как к приверженцу мятежников?
   — Да.
   — Можете ли вы что-либо добавить?
   — Да. Имя Руканиса не раз упоминали находящиеся под следствием враги государства, уличенные в преступных деяниях.
   — И в каком контексте эти преступники ссылались на обвиняемого?
   — Они говорили о нем как о заговорщике, вовлеченном в дела гражданского неповиновения в той же степени, что и они сами. Но также как о человеке, в отношении которого трудно собрать убедительные доказательства. Мне приходилось даже слышать намеки, что, возможно, его покрывают влиятельные лица.
   — Интересное направление расследования, генерал. Однако оставим его для другого случая. Итак, суммируя сказанное, вы присоединяетесь к обвинениям верховного вождя?
   — Да, без сомнения. Этот человек представляет собой угрозу для законопослушных граждан, занятых повседневными, абсолютно легальными делами.
   — Благодарю вас, генерал, — Судья вперил суровый взгляд в Кинзела и рявкнул: — Вопросы есть?
   — Те люди, которые, по вашим словам, находились под следствием и называли мое имя. Можно кого-нибудь из них пригласить сюда?
   — К сожалению, нет. — На физиономии Девлора Басторрана и впрямь возникло выражение сожаления. — Не забывайте, все они преступники. Одни по приговору суда отбывают длительные сроки в тюрьмах. Другие получили наказание в виде смертного приговора, который приведен в исполнение. Совершенно заслуженно, по моему мнению. А некоторые, как это ни печально, не пожелали сотрудничать со следствием, за что и поплатились жизнью.
   — Если их допрашивали так, как меня, я не удивлен.
   Молоток судьи снова грохнул по столу.
   — Обвиняемому надлежит воздерживаться от легкомысленных и не относящихся к делу комментариев!
   — Если вы не можете доставить сюда никого из этих людей, генерал, то по крайней мере назовите их, — сказал Кинзел.
   Боюсь, это тоже невозможно. Я не имею права оглашать сведения из незаконченных расследований. Этот вопрос касается…
   Государственной безопасности, да. Но, может быть, вы могли бы назвать суду имена тех влиятельных людей, которые, предположительно, покрывают меня?
   — Протестую! — заявил Лаффон. — Даже обвиняемому должно быть ясно, что информация такого рода засекречена и не может быть оглашена в публичном месте.
   — О каком публичном месте идет речь? — возразил Кинзел. — Я тут никого не вижу.
   — Ирония в этих стенах неуместна! — рявкнул судья. — Вы правы, комиссар. На подобные вопросы ответ не может быть дан. — Он вперил взгляд в Кинзела. — Ну, есть еще вопросы? Осмысленные, я имею в виду?
   — Я…
   — Полагаю, нет. У вас есть еще свидетели, комиссар?
   — Всего один, ваша честь. Он ожидает снаружи.
   — Ну, приведите его, приведите его.
   — Вызываю Аидо Брендалла.
   Это имя ничего не сказало Руканису. Однако, когда его обладатель появился в зале суда, Кинзел узнал мужчину. Средний возраст, среднее телосложение, неброская одежда и незапоминающая-ся внешность, если не считать одного бросающегося в глаза признака — на месте носа у него был кожаный мешочек, видимо чем-то набитый и привязанный узкой повязкой, охватывающей затылок.
   — Вы Аидо Брендалл, капрал портового патруля? — спросил Лаффон.
   — Да, господин. — Голос мужчины звучал приглушенно.
   — Не буду ходить вокруг да около, капрал. Для всех присутствующих очевидно, что вы получили ранение. Скажите, это произошло, когда вы выполняли свои обязанности по защите граждан Валдарра?
   — Да, господин. Я был обезображен, находясь на службе.
   — И, насколько мне известно, в том же самом инциденте несколько ваших коллег расстались с жизнью?
   — Да, господин. Двое. Серьезная потеря для патруля.
   — И тогда же, по-моему, был убит паладин?
   — Да, господин. Погиб, как герой.
   — Пожалуйста, расскажите суду своими словами, как именно произошла трагедия.
   — Ну, рассказывать особенно нечего. Это случилось прошлым летом. Мое подразделение патрулировало центральную пристань — нас сопровождал паладин, — когда нам сообщили, что один из кораблей покинул нелегально приплывший на нем человек. Женщина — и вместе с ней двое детей. Они были совсем маленькие, дети, в смысле. Мы выследили их и начали преследование. С ней был еще один человек.
   — Можете опознать этого человека?
   — Да, господин. Вот он. — Брендалл указал на Кинзела.
   — Уверены?
   — Трудно забыть, господин, учитывая, что произошло дальше.
   — Продолжайте.
   Н— у, мы подошли к нему и этой женщине с детьми, но тут, откуда ни возьмись, появилась еще одна женщина. По-моему, она знала их. Была с ними заодно, если вас интересует мое мнение. Потому что, когда мы приказали ей отойти в сторону, она напала на нас.
   — И в результате этого ничем не спровоцированного нападения двое ваших товарищей и храбрый паладин погибли, а вы были тяжело ранены?
   — Да, господин. Изуродован на всю жизнь.
   — Как обвиняемый вел себя во время этого нападения?
   — Науськивал ее. Не сомневайтесь, это так. Иначе женщина на нас не напала бы, так мне кажется.
   — Подведем итог: обвиняемый, которого вы только что опознали, принимал самое активное участие в столкновении, повлекшем гибель трех доблестных защитников порядка, а также тяжелое ранение еще одного, верно?
   — Так все и было, господин.
   — Думаю, сведения, сообщенные этим свидетелем, человеком, ежедневно рискующим жизнью для защиты спокойствия добрых граждан Валдарра, подтверждают лживость всех заявлений обвиняемого о своей невиновности. Благодарю вас, капрал.
   — Есть вопросы к свидетелю? — проскрипел судья, обращаясь к Кинзелу.
   — Вы сказали, что той ночью у вас произошло столкновение с пятью людьми. Двумя женщинами, двумя детьми и мужчиной.
   — Вы и сами знаете; вы там были.
   — Я хочу кое в чем удостовериться. Ваша группа состояла из трех портовых патрульных и паладина, все — прошедшие специальное обучение воины. Что касается паладина, он наверняка был опытным фехтовальщиком, как мне представляется. Правильно?
   — Правильно.
   — Когда сражение началось, дети принимали в нем участие?
   — Что за чушь! Конечно нет.
   — На вас напали обе женщины?
   — Только одна.
   — А мужчина? Он принимал участие в сражении?
   — Сами знаете, что нет.
   — Получается, что четыре опытных блюстителя порядка вступили в схватку с одной-единственной женщиной, в результате чего она убила троих и серьезно ранила вас?
   — Ну… да. Но она была сильна. В смысле, дралась как бешеная. Может, даже не в своем уме была. Урезонить ее никак не удавалось.
   — А вы пытались ее урезонить? Или просто приказали отойти в сторону, чтобы не мешать расправиться с гражданскими? Не может быть, что…
   — Протестую! — Лаффон снова вскочил. — Обвиняемый пытается притянуть за уши оправдания своего поведения в этом прискорбном случае. И разве это не равносильно признанию, что он там был?
   — Похоже на то, — ответил судья. — Кроме того, мелкие детали инцидента меркнут по сравнению с тем фактом, что трое защитников закона были убиты. Этому не может быть никакого оправдания, и любой, кто там присутствовал, какую бы роль он ни играл, должен рассматриваться как соучастник преступления. Такая направленность вопросов недопустима. У обвиняемого есть еще вопросы?
   Устало покачав головой, Кинзел Руканис опустился на стул.
   Патрульного отпустили, и судья предоставил слово Лаффону для заключительного заявления.
   Ваша честь, я не хочу понапрасну тратить ваше драгоценное время. Факты говорят сами за себя. Мы выслушали двух высокопоставленных особ, уважаемых паладинов. Вне всяких сомнений, они убеждены в том, что Кинзел Руканис — чрезвычайно опасная личность. Что касается показаний Аидо Брендалла, то этот преданный и мужественный блюститель порядка рассказал, какое участие обвиняемый принимал в ужасном акте насилия. И, как вы справедливо заметили, ваша честь, Руканис не отрицает, что присутствовал на пристани в ночь убийства трех человек и нанесения увечья свидетелю. Мой господин, тот факт, что Руканис — человек в некотором роде знаменитый, лишь отягощает его преступления, поскольку публичные люди в особенности должны соблюдать закон и подавать пример патриотического поведения. В сегодняшнем заседании не был упомянут еще один аспект личности обвиняемого, о котором, однако, всем хорошо известно. Речь идет о поддержке им пацифизма. Это тоже имеет отношение к проблеме патриотизма. Поскольку как можно назвать патриотом человека, не признающего необходимости сражаться за свою страну и к тому же навязывающего другим столь извращенную доктрину? С учетом его убеждений и представленных доказательств вердикт может быть лишь один.
   — Обвиняемому дозволено высказаться в свою защиту, — заявил судья.
   Кинзел поднял на судью взгляд.
   — Какой смысл?
   — Никто не должен сомневаться в том, что закон соблюден, как подобает. Я не допущу, чтобы говорили, будто обвиняемый в моем суде не получил возможности изложить свое видение дела.
   — Господин судья, можете не сомневаться, люди уже это говорят. Разница между мной и остальными здесь присутствующими в том, что я считаю — мои сограждане достаточно умны, чтобы решать, где истинная справедливость, а где обман. И я верю от всей души, что подлинная справедливость — право, данное по рождению каждому мужчине и каждой женщине, как бы ни складывалась их жизнь и какие бы надежды и чаяния, но мнению своих правителей, они ни питали. Я не ожидал честного судебного разбирательства и потому не чувствую себя разочарованным.
   — Достойная речь, хотя вряд ли можно рассчитывать с ее помощью завоевать симпатию суда. Писец удалит эту часть протокольных записей, заменив ее упоминанием о том, что обвиняемый отказался от возможности высказаться в свою защиту.
   Писец коротко поклонился и принялся вымарывать только что написанное.
   — Не вижу необходимости удаляться, чтобы обдумать представленные доказательства, — продолжал судья. — Ситуация кажется предельно ясной. Тем не менее, поскольку отсутствуют прямые доказательства вашего непосредственного участия в совершении насильственных действий, я считаю возможным проявить определенную снисходительность.
   В душе Кинзела вспыхнула крошечная искра надежды.
   — И все же обвинения очень серьезны, и судья всегда должен помнить, что назначенное им наказание должно воздействовать на других как средство устрашения. Кинзел Руканис, я считаю, что вы виновны по всем предъявленным вам пунктам обвинения. Властью, данной мне конституцией империи Гэт Тампур и ее протекторатов, приговариваю вас к пожизненному заключению с отбыванием срока в качестве гребца галеры. И, может, боги будут милосердны к вам за то зло, которое вы совершили.