Норман Джон. Король

   Все его приказы были исполнены, чтобы рабыня могла принять лучшую позу, только теперь ее руки были связаны на затылке, глаза закрывал сложенный шарф, а шею обвивала крепкая веревка, оба конца которой держали два стоящих рядом надсмотрщика. Длинные концы веревок они обмотали вокруг кулаков.
   Гута стонала.
   Невидимые ей дробинки продолжали сыпаться на дно чаш.
   Теперь она уже не могла упасть на пол — ее держали веревки.
   — Ты видишь чаши, отец, — произнес Ингельд, — откажись от нее.
   — Какое мне до нее дело? — пожал плечами Аброгастес.
   — Откажись от нее, — повторил Ингельд.
   — Нет! — взревел Гротгар, поднялся и бросил свою дробинку на чашу жизни.
   — Смотри, куда бросает свою дробинку Гротгар, — указал Аброгастес сыну.
   — Он не замечает ничего, кроме красивой фигуры рабыни, — возразил Ингельд.
   — Куда бросить дробинку мне? — обратился Аброгастес к писцу.
   — Вы можете бросить ее туда, куда пожелаете, господин, — ответил писец.
   — Куда мне бросить дробинку? — повернулся Аброгастес к своему оруженосцу с тяжелым мечом в ножнах на левом плече.
   — Я буду защищать моего повелителя до самой смерти, — ответил оруженосец, — каким бы ни было его решение.
   Гротгар сел на место, бросив угрюмый взгляд на Ингельда.
   — Гротгар глуп, — заметил Ингельд, — он думает только о своих лошадях и ловчих соколах.
   — И похоже, о рабынях, — добавил кто-то из гостей.
   — Да, — фыркнул Ингельд, — и о рабынях. Дробинки продолжали падать на чаши.
   Гута дрожала. Слезы струились из ее глаз, увлажняя повязку и оставляя блестящие ручейки на щеках.
   Воины, купцы и посланники проходили мимо весов.
   — Хорошо еще, что дело происходит на пиру, — произнес кто-то.
   Гута подняла голову. Она сжалась, как будто могла видеть через плотную ткань повязки. Ее маленькие запястья беспомощно дернулись в тугих веревках.
   — А теперь она опять клонится к смерти, — воскликнул кто-то.
   В зале стояла тишина, глаза всех гостей были устремлены на весы.
   Мимо весов проходил ряд гостей, и каждый бросал дробинку на выбранную чашу.
   — Снимите с нее повязку, — приказал Аброгастес.
   Повязку сняли, и Гута увидела, что стрелка весов дрожит посредине шкалы.
   — Похоже, ты многим понравилась, сучка, — произнес кто-то.
   — Она хорошо танцевала, — добавил другой голос.
   — Думаю, из нее получится отличная рабыня, — заметил третий.
   — Дробинки бросили еще не все, — спокойно произнес Фаррикс и взглянул на Ингельда.
   Ингельд перевел глаза на Аброгастеса, затем подошел к весам и бросил дробинку.
   — На чашу жизни! — закричал кто-то.
   Аброгастес спустился с помоста и подошел к весам. Их чашки были доверху нагружены дробинками.
   — Стрелка указывает на ошейник, — в тишине проговорил кто-то.
   На одном конце шкалы был изображен череп, на другом — ошейник рабыни. Аброгастес взял дробинку.
   — Вспомни про Ортога и ортунга, вспомни о расколе народа и предательстве, — отчетливо проговорил Фаррикс.
   — Я помню об этом, — отозвался Аброгастес.
   — Так куда же ты бросишь свою дробинку, могущественный Аброгастес? — нетерпеливо спросил Фаррикс.
   — Куда пожелаю, — ответил тот.
   В зале воцарилась тишина.
   Небрежным движением Аброгастес опустил дробинку на чашу жизни.
   Его выбор вызвал одобрительные крики гостей.
   — Оруженосец! — подозвал Аброгастес. Оруженосец подошел к нему.
   — Дай меч.
   Оружие было вынуто из ножен и вложено в его руку.
   Аброгастес бросил тяжелый меч на чашу жизни, и она резко опустилась. Дробинки посыпались с чаш. Чаша жизни теперь находилась у самого пола, цепочка, связывающая чаши, натянулась до предела.
   — А куда бросишь свою дробинку ты, благородный Фаррикс? — поинтересовался Аброгастес.
   — На чашу жизни, конечно, — ответил Фаррикс и положил дробинку на уже и так отяжелевшую чашу жизни. — Слава алеманнам! — провозгласил он.
   — Слава алеманнам! — отозвался Аброгастес.
   Надсмотрщики, которые держали веревки Гуты, позволили ей опуститься на землю.
   — Продолжайте свои игры, друзья и братья, — разрешил Аброгастес, подняв руку.
   — На колени, рабыня, — приказал надсмотрщик женщине, стоящей в маленьком кругу.
   Вновь послышались восклицания: «сорок!» «сорок шесть!»
   Аброгастес взглянул на Гуту, потерявшую сознание.
   — Снимите с нее веревки, оставьте руки связанными и приведите в чувства, — сказал он. — Принеси обычный ошейник для нее, — обратился он к одному из слуг.
   Кости звонко стукались о доски столов. Еще одна рабыня была выиграна.
   Одну за другой их вводили в круг, заставляя перебираться сюда с островка в центре зала под громкий перезвон колокольчиков на ногах.
   Бесчувственную и связанную Гуту облили ледяной водой. Она закашлялась, пытаясь высвободить руки, и дико взглянула на Аброгастеса, лежа на земляном полу, от воды превратившемся в жидкую грязь.
   Аброгастес взял свой меч с чаши весов и отдал оруженосцу. Затем он повернулся к Гуте. В зале позади него игра была в разгаре.
   — Наденьте на нее ошейник, — приказал Аброгастес.
   Один из мужчин склонился над рабыней и надел на ее шею ошейник. Ошейник был простым и легким, он плотно охватывал шею и запирался сзади на замок.
   — Теперь, когда она получила ошейник, бросьте ей кусок мяса, — сказал Аброгастес.
   — Ложись на живот, рабыня, — приказал мужчина. Гута легла на живот, мясо бросили в грязь перед ее лицом.
   Она поспешно схватила мясо своими маленькими, ровными зубами, оторвала от него кусок и принялась жевать.
   Старшая из трех рабынь для показа и две ее белокурых спутницы, прикованные цепями у помоста, испуганно воззрились на Гуту. Их обычно кормили из мисок, поставив на четвереньки. Это был один из способов напомнить женщинам, что они рабыни.
   В зале выиграли еще одну женщину, в круг ввели следующую.
   Внимание всех гостей было приковано к игре. Граник выиграл себе уже вторую рабыню, и она, подобно первой, была привязана под его столом.
   Гута с жадностью доела мясо, но больше ей ничего не дали.
   Она умоляюще взглянула на надсмотрщика.
   — Мы обязаны заботиться о твоей фигуре, — наставительно произнес он.
   — Нельзя ли дать мне воды, господин? — попросила она.
   — Тебе уже дали воду.
   Гута наклонилась и начала лакать воду с пола, смешанную с грязью.
   Ей никогда не приходилось пить таким образом, пока она была священной девой и жрицей.
   Ингельд наблюдал за ней. Он обратил внимание на изящно округленные бедра рабыни.
   Гости выиграли очередную женщину и приготовились разыгрывать следующую.
   — Теперь мой господин пойдет отдыхать? — спросил писец.
   — Да, — кивнул Аброгастес.
   Двое телохранителей поднялись с мест, чтобы вместе с оруженосцем проводить Аброгастеса из зала.
   Аброгастес указал на Гуту одному из надсмотрщиков.
   — Пусть ее вымоют, причешут и дадут обычную одежду рабынь. Приведите ее сегодня ночью ко мне.
   Гута перепуганно и благодарно взглянула на своего господина.
   — Можешь встать на колени, — мягко сказал надсмотрщик.
   Гута поднялась, без позволения подползла к Аброгастесу и прижалась головой к его ногам. Он сделал вид, что ничего не замечает.
   — Вот эту, — произнес он, указывая на старшую из трех рабынь для показа, — приготовьте и приведите сегодня ко мне.
   — Господин! — радостно вскрикнула блондинка, протягивая к нему свои маленькие руки так, как позволяли ей цепи.
   — Господин! — крикнула Гута, разочарованно и протестующе поднимая голову. — Разве-«е меня вы приказали привести к себе?
   — Нет, меня! — перебила блондинка.
   — Меня! — крикнула Гута.
   — Я люблю вас, господин! — настойчиво повторяла блондинка.
   — Я люблю вас, господин! — пыталась перекричать ее Гута.
   — Это правда? — обратился Аброгастес к Гуте, взглянув на нее сверху вниз.
   — Да, господин, — прошептала она, опустив голову.
   — Ограниченно и осторожно, как любят свободные женщины?
   — Нет, господин!
   — Всей глубокой и страстной любовью рабыни?
   — Да, господин! — поспешно ответила она.
   — Я возбуждаюсь при одном взгляде на вас, господин, — произнесла блондинка, и ее спутницы вздохнули.
   Разве осмелилась бы она открыто заявить об этом, если бы не была рабыней?
   Ее спутницы покраснели и потупились. Они тоже были рабынями, им тоже приходилось стоять на коленях перед своими господами. Их тела тщательно осматривали, за ложь их жестоко наказывали.
   — А ты, рабыня? — обратился Аброгастес к Гуте.
   — Да, господин, — прошептала она. — Много раз, стоило мне только взглянуть на вас, я приходила в экстаз.
   Аброгастес оглядел ее.
   — Хотя вы не удостоили меня ни единым прикосновением, вы завоевали меня, и теперь я ваша…
   — Прежде, чем я встретила такого мужчину, как вы, господин, — перебила ее блондинка, — я знала только мужчин Империи. Я даже не подозревала о существовании таких, как вы — мужчин, перед которыми женщина становится покорной и услужливой рабыней.
   — Сегодня ты разделишь со мной ложе, — сказал Аброгастес блондинке, — а ты, — повернулся он к Гуте, — будешь прислуживать нам.
   — А как же мои желания, господин? — спросила Гута.
   — Ты еще даже не знаешь, что такое желание, — возразил Аброгастес.
   — Да, господин, — упавшим голосом ответила Гута.
   Аброгастес повернулся к гостям.
   — Продолжайте развлекаться, — сказал он, — для вас приготовлено еще четыре сотни рабынь. Хотя они и не знатные женщины, но обученные и умелые гражданки Империи, и будут служить вам так, как любым другим хозяевам — на ложе, у очага, в кладовых и погребах. Их раздадут тем, кому не достанутся рабыни в зале.
   Его заявление вызвало бурные крики.
   Мужчины разыгрывали между собой только что полученные от Аброгастеса подарки, за исключением винтовок.
   Один из гостей, ведущий за собой двух связанных, нагруженных подарками рабынь, проходил мимо Аброгастеса, направляясь в свое жилище.
   — Слава Аброгастесу! — крикнул он.
   — Побей их, чтобы они поняли, кто они такие, а потом насладись ими, — подсказал Аброгастес.
   — Да, благородный Аброгастес, — кивнул гость. — Слава Аброгастесу!
   Надсмотрщик освободил трех рабынь для показа, передал старшую из них другому мужчине, и тот увел ее — несомненно, туда, где уже была приготовлена большая деревянная кадка горячей воды.
   Когда Аброгастес уже покидал зал, боркон Фаррикс, стоящий у двери, обратился к нему:
   — Слава алеманнам!
   — Слава алеманнам! — ответил Аброгастес и прошел мимо, волоча за собой пурпурную мантию, отделанную мехом полярного медведя. За Аброгастесом шли писец и оруженосец.
   — Вставай, сучка, — обратился надсмотрщик к Гуте.
   — Да, господин.
   — Тебя можно поздравить — сегодня ты уцелела.
   — Спасибо, господин, — откликнулась рабыня.
   Она вздрогнула, когда надсмотрщик бесцеремонно коснулся ее.
   — Похоже, тебя оставят в живых.
   — Да, господин.
   — По крайней мере, до утра.
   Гута задрожала.
   — Дризриаки бросают негодных рабынь псам.
   — Я постараюсь быть хорошей рабыней, — возразила Гута.
   — Посмотрим, — усмехнулся надсмотрщик.
   — Да, господин.
   Гуту уже выводили из зала, когда на ее пути встал Ингельд.
   Быстро, как и положено было делать перед свободным мужчиной, она опустилась на колени. Она держала голову опущенной, не осмеливаясь смотреть в глаза свободному мужчине.
   — Если ты идешь босиком, в одежде рабыни в покои благородного господина, то должна помыться и причесаться, — заметил Ингельд.
   — Да, господин.
   Ингельда Гута боялась еще больше, чем Аброгастеса.
   — Ты любишь своего господина?
   — Да, господин! — воскликнула Гута.
   — Ты будешь любить каждого, чей хлыст прикажет тебе делать это, — произнес Ингельд.
   — Да, господин, — прошептала Гута.
   — Уведите рабыню.

Глава 12

   — Ай! — вскрикнула миниатюрная, изящная рыжеволосая девушка, стоящая под ярким солнцем среди палаток и повозок на рынке Сефиза в Лисле.
   — Не оборачивайся, — негромко произнес мужской голос.
   Рыжеволосая девушка вздрогнула.
   — К твоей спине приставлен револьвер, — сообщил голос, — одно неверное движение — ив твоем теле останется восьмидюймовая дыра, а кишки из твоего хорошенького живота разлетятся по всей площади.
   — Вокруг люди, — возразила шепотом девушка. — Мне стоит только крикнуть…
   — И этот крик будет последним в твоей жизни — предупредил голос.
   — Чего вы хотите от меня? — спросила она.
   — Оставайся спокойней и улыбайся.
   Рыжеволосая девушка попыталась улыбнуться.
   — Зачем я вам нужна? — испугано проговорила она. — Я не умею служить хозяину, не знаю, как вести себя в цепях. Я была служанкой у дамы, ее горничной.
   — Все это ерунда, — перебил голос. — У тебя стройные ножки.
   — Что, господин? — спросила девушка.
   — Если ты была горничной у знатной дамы, — продолжал голос, — почему она не одела тебя получше?
   Рыжеволосая девушка носила только короткую коричневую тунику без рукавов из простого кортана, истертую до дыр.
   — Моя хозяйка небогата, — объяснила она. — Кроме того, ей нравится одевать меня так, унижать меня, чтобы моя женственность была очевидной.
   На ее шее виднелся тонкий, тесный стальной ошейник, замкнутый впереди небольшим замком.
   — Ты вышла за покупками? — спросил голос.
   — Да, господин, — ответила горничная.
   — Не выпускай из рук сетку с продуктами, — приказал мужской голос, — и постепенно продвигайся, как будто ничего не случилось, к краю рыночной площади, да смотри, не оглядывайся.
   — Прошу вас… — начала девушка.
   — Живее, — перебил голос.
   Дуло револьвера или предмет, напоминающий его, сильно ткнулся девушке в спину.
   — Да, господин! — сказала она и стала продвигаться к выходу.
   — Сюда, — поправил ее голос.
   Горничная нерешительно вошла в указанную дверь — прочную и некрашенную, одну из нескольких в стене с облупившейся краской, покрытой дождевыми потеками и остатками пожелтевших объявлений.
   — На колени, — приказал голос, и девушка опустилась перед окном с закрытыми ставнями, через которые пробивался слабый свет. На стуле неподалеку от нее сидел мужчина.
   Девушка едва могла разглядеть очертания его фигуры, однако тусклого света из щелей ставней оказалось достаточно, чтобы понять, что мужчина носит маску.
   — Отложи свою сетку, — раздраженно произнес мужчина.
   Горничная послушалась.
   — Я совсем не знаю, как надо служить мужчинам, господин, — пробормотала девушка. — Я горничная дамы.
   — Посмотри на ее портрет, — приказал мужчина.
   Стоящий за спиной рабыни мужчина извлек откуда-то цветную миниатюру и приставил к лицу девушки.
   Она побледнела.
   Портрет был поспешно отодвинут.
   — Ты горничная госпожи Паблении Каласалии, некогда принадлежащей к семейству Лариаля Каласалия.
   — Нет, господин! — вскрикнула горничная.
   — Ты всегда врешь свободным людям? — поинтересовался мужчина, сидящий на стуле.
   — Простите меня, господин, — испуганно произнесла она.
   — Мне точно известно, чья ты горничная, и именно поэтому тебя привели сюда, — сообщил мужчина.
   Рабыня молчала.
   — Она еще принадлежит к семье Каласалия?
   — Нет, господин, — сказала горничная, с испугом глядя на портрет. — От нее отреклись.
   — Но она получает содержание.
   — У господина хорошие сведения. — Рабыня, умная и сообразительная девушка, поняла, что она оказалась в опасном положении, ибо не знала, что известно ее похитителям, а что нет. Значит, сообщая им неточные сведения или обманывая их, она подвергала себя риску. Ее уже поймали на обмане один раз. Это означало, что вторая ложь может стоить ей жизни.
   Она заплакала.
   — Посмотри еще раз на ее портрет, — приказал сидящий мужчина. — Смотри на него повнимательнее.
   Рабыня взглянула на портрет сквозь слезы.
   — Это и в самом деле твоя госпожа? Рабыня в отчаянии заломила руки.
   — Заложи руки за спину и скрести запястья, — раздраженно приказал сидящий мужчина, — как будто они связаны.
   Она послушалась.
   — Раздвинь колени.
   — Господин!
   — А теперь скрести щиколотки, как будто они тоже связаны.
   — Да, господин, — плача, ответила девушка.
   — Это портрет твоей госпожи? — спросил сидящий мужчина.
   — Но это рисунок! Это не фотография! — заплакала рабыня. — Я не могу угадать, моя эта госпожа или нет.
   — Сходство портрета с твоей госпожой признали уже несколько человек, — сообщил сидящий мужчина.
   — Кажется, это она, — кивнула рабыня. — Но это всего лишь рисунок, по нему трудно судить.
   По знаку сидящего портрет убрали.
   — Значит, ты думаешь, что женщина, изображенная на портрете, может быть твоей госпожой?
   — Да, господин.
   — Где сейчас твоя госпожа?
   — Она… она нездорова… — начала рабыня. — Нет! Нет! Простите меня, господин! Ее нет в городе!
   — Вот это уже лучше, — удовлетворенно произнес мужчина.
   Рабыня дрожала. Очевидно, жилище госпожи Паблении уже обыскали.
   — Это вы, господин, расспрашивали меня раньше? — вдруг умоляюще произнесла рабыня.
   — Рассказывай, — жестко приказал сидящий мужчина.
   — Вы — один из тех, кто пытался разузнать у меня сведения щекотливого свойства? — прошептала она нерешительно.
   — Что? — изумился сидящий.
   Мысли в голове изящной, рыжеволосой рабыни, сидящей в позе, указанной ее похитителями, стремительно неслись. Она чувствовала себя уязвимой и беспомощной, сидя на полу с раздвинутыми коленями и скрещенными за спиной руками. Если они все знают и теперь просто проверяют ее, а она солжет, они могут сделать с ней все, что угодно. Рабыням не позволено лгать, ослушавшихся могут постичь ужасные наказания. Рабыням следует говорить одну правду и ничего, кроме правды, надеясь на милость хозяев.
   — Меня выспрашивали о самых интимных подробностях внешности моей госпожи, — произнесла рабыня.
   — Как будто она могла быть рабыней?
   — Да, господин, — с дрожью прошептала рабыня.
   Сидящий мужчина издал восклицание, в котором смешались торжество и ярость. Рабыня испуганно потупилась.
   — Когда тебя расспрашивали об этом? — спросил мужчина.
   — Около двадцати дней назад, — ответила рабыня.
   — И где теперь твоя госпожа?
   — Яне знаю, господин! — честно ответила горничная. — За ней приехали мужчины и увезли ее в машине рано утром.
   — Когда это было?
   — Пятнадцать дней назад, — вспомнила рабыня.
   — В канун Риссисовых календ?
   — Да, господин, — вновь перепугалась рабыня.
   — Как тебя зовут?
   — Ника, господин, если вам угодно.
   — Красивое имя.
   — Спасибо, господин, — ответила девушка.
   Сидящий мужчина подал знак тому, что стоял за спиной рабыни.
   Рабыня почувствовала, как на ее лицо накинули полосу ткани.
   — Не двигайся, — предупредил сидящий мужчина.
   Рабыне завязали рот.
   Она вздрогнула.
   Затем она почувствовала, как легкие шелковые веревки охватили ее скрещенные запястья и щиколотки. Теперь она сидела на коленях, как прежде, только ее рот был завязан, а руки и ноги туго перехвачены веревками. Глаза рабыни над повязкой расширились от ужаса. Ее осторожно положили на бок. Она почувствовала холодное и влажное прикосновение к левому предплечью, а спустя секунду в ее тело воткнулась игла. Прозрачная жидкость из шприца влилась через иглу в ее руку.
   Рабыня дико взглянула на сидящего мужчину, который склонился к ней. Отвернувшись, рабыня заметила у стены большой кожаный мешок, брошенный на пол.
   — Ты отправляешься в путешествие, малышка Ника, — сообщил ей человек в маске.
   Рабыня съежилась и через несколько минут потеряла сознание.
   — Я опасаюсь самого худшего, — произнес Юлиан Аврелий, снимая маску.
   — Что мы можем поделать? — переспросил Туво Авзоний. — «Наркона» вылетела пятнадцать дней назад. Сейчас она пересекла по крайней мере четыре границы. Радиосвязь без разрешения пограничных постов невозможна.
   — Мы должны попытаться что-нибудь сделать, — сказал Юлиан.
   — Для вылета следующего корабля требуется особое назначение, но даже в этом случае вылет состоится не раньше, чем через две недели.
   — Он вылетит завтра, — решительно заявил Юлиан.
   — Я буду готов, — произнес Туво Авзоний.
   — Я тоже, — кивнул Юлиан.
   — Вы не можете покинуть город, господин, — возразил Туво Авзоний. — Ваше отсутствие на церемонии будет оскорблением для императора.
   — У меня есть преданные люди, — ответил Юлиан. — Если потребуется, я захвачу патрульный корабль.
   — Мнимые рабы — давно известный маскарад шпионов, — покачал головой Туво Авзоний.
   — Таких, которые могут остаться с мужчиной ночью, наедине, не вызывая подозрения? — добавил Юлиан.
   Туво Авзоний побледнел.
   — Мы должны опасаться не слежки, а убийства, — сказал Юлиан.
   — Вы подозреваете Иаака?
   — Да, но это еще неизвестно. У меня много врагов.
   — Они не знают, что мы разоблачили мнимую рабыню, — сказал Туво Авзоний.
   — Верно, — кивнул Юлиан. — Это даст нам время. Оттоний должен дождаться нас в Вениции, тогда мы успеем предупредить его. Подозреваю, что они замыслили совершить убийство в глуши, далеко за пределами самой Вениции.
   — Семья императора не позволит вам отсутствовать на церемонии, — напомнил Туво Авзоний.
   — Тогда я захвачу патрульный корабль, — возразил Юлиан.
   — Это настоящий мятеж! — изумился Туво Авзоний.
   — Вы готовы присоединиться ко мне в этом мятеже? — спросил Юлиан.
   — Мятеж в интересах Империи — это не мятеж, — решительно произнес Туво Авзоний.
   — Молодец, приятель! — воскликнул Юлиан.
   — Что, если он окажется успешным?
   — Тогда нам поставят бронзовые статуи, — усмехнулся Юлиан. — А если нас схватят, тогда казнят как предателей.
   Туво Авзоний содрогнулся.
   Он взглянул на связанную бесчувственную рабыню у своих ног.
   — Она нам понадобится, — объяснил Юлиан. — Она поможет опознать свою госпожу, свободную женщину Паблению из Лисля, с планеты Инез-IV.
   — У нас есть портрет, — возразил Туво Авзоний.
   — Портрет — это всего лишь портрет, к тому же это даже не фотография, и может считаться изображением, только отдаленно напоминающим рабыню, или же его могут счесть портретом одной из рабынь на корабле. Как можно доказать, что портрет, сделанный одним человеком по памяти другого изображает именно госпожу Паблению? Да и фотография — как можно доказать, что на ней именно госпожа Пабления?
   — Верно, — согласился Туво Авзоний.
   — Рабыня нам очень пригодится, если придется действовать по отдельности, — ведь вы никогда лично не встречались с госпожой Пабленией.
   — Как жаль, что такое милое, невинное, прелестное создание может стать причиной опасности, тем более среди безжалостных варваров.
   — Совсем не жаль, — возразил Юлиан. — Она всего лишь рабыня.
   — Вы правы, — кивнул Туво Авзоний.
   Оба мужчины засунули бесчувственную рыжеволосую рабыню в мешок ногами вперед и завязали его над ее головой.
   — А что, если Оттоний не дождется в Вениции? — вдруг спросил Туво Авзоний.
   — Он должен дождаться, — сердито ответил Юлиан, крепко завязывая веревки мешка над головой рабыни.
   Было слышно, как она завозилась в мешке, но пришла в себя.
   — А если не дождется? — еще раз спросил Авзоний.
   — Тогда все пропало, — ответил Юлиан.

Глава 13

   На следующий день после пиршества у Аброгастеса, которое состоялось на планете Укана-III, все сборище варваров-людей и других существ, взошло на вершину горы, известную под названием горы Крагона. Здесь, на каменистой вершине, высоко над линией растительности, положив руки на огромный металлический диск, союзники по очереди, приходя и отходя, повторили клятву, которую потом произнесли еще раз, прикоснувшись к лезвию или древку огромного копья, символизирующего союз между алеманнами и другими народами, родственными и отдаленными.
   Нам не известно, что это была за клятва, или что : происходило в тот день на горе.
   С другой стороны, совершенно ясно, каким важным было это событие.
   Вскоре после этого, весной, после прекращения астрономического явления, известного под названием «каменные ливни», ворота сотен тысяч опечатанных ангаров распахнулись, и оттуда выкатились огромные корабли.
   Как говорили алеманны, львы пробудились.
   На языке алеманнов эта планета называлась Айнесариксабен, то есть «место, где всегда горят костры». Она считалась родной планетой алеманнов. На других варварских языках ее называли Айнескмиринланд, «утренняя планета», и Орон-Ахволонарей, «место, где летают каменные птицы».
   По летоисчислению Империи, шел третий год правления императора Асилезия.

Глава 14

   Конь опустил голову, его длинная, спутанная грива билась на ветру. Он сошел с тропы и теперь оказался по колени в снегу.
   Фыркая и поводя глазами, он вернулся на тропу, повернул голову и застыл.
   Его тело густо покрывал нетающий снег.
   Человек, закутанный в меховой плащ, который ковылял сбоку от волокуши, подталкивая ее, ударил посохом по боку животного. Конь громко всхрапнул. Из его ноздрей вырывался пар. Ледяной ветер обжигал лицо мужчины, покалывал его легкие. Пар из ноздрей коня рассеивался в воздухе, как струйка дыма. На его морде гроздьями нависли сосульки.