Норман Джон. Король

   «Летите, — сказал Орак своим ястребам, — и принесите мне одежды Диры!»
   С пронзительными криками ястребы унеслись.
   Одинокая Дира, лишенная всей своей божественной силы, ставшая только женщиной, вскрикнула от страха и побежала прочь, но уже через мгновение на нее надвинулась тень крыльев ястребов Орака. Угрожающе крича, они спустились к ней, с помощью клювов и когтей сорвали ее белоснежные одежды и унеслись, оставив ее на равнине, перепуганную, обнаженную и окровавленную.
   Она услышала звон цепей, подобных змеям, появляющимся из чертога богов, и побежала, спряталась в мрачной, глубокой пещере, но цепи, которые медленно ползли вперед, вынюхивая след, как собаки, преследовали ее и глубоко под землей.
   «Нет!» — крикнула Дира, прислонившись спиной к каменной стене в самой глубине пещеры, но одна из цепей даже в полном мраке накинула свое кольцо на ее щиколотку, согласно легенде — на левую. Правую щиколотку охватила другая цепь. Когда Дира наклонилась вперед, надеясь освободить ноги, ее правое и левое запястья оказались схваченными другими цепями. Все четыре цепи потащили плачущую и упирающуюся Диру из пещеры на поверхность, где ее поджидали два огнедышащих дракона.
   Так, закованная в цепи и подгоняемая жарким дыханием драконов, сжигающим траву, земли и камни под ее ногами, Дира прошла по равнине, поднялась в горы по тайной горной тропе, сокрытой от смертных, и достигла широких мраморных ступеней — тысячи ступеней, ведущих высоко вверх, к чертогу богов. Дира поднялась по ступеням и застыла на пороге великолепного мраморного зала, где собранные на совет боги уже расселись по своим тронам. Цепи Диры сами собой закрепились в четырех кольцах в полу, приготовленных Андраком.
   «Я прошу милости!» — воскликнула Дира.
   Четыре кольца в полу находились прямо перед троном Орака.
   Дира знала, что ее вина огромна, но никогда не ожидала, что ее будут наказывать — ведь она была богиней.
   Но теперь она почувствовала страх.
   «Сжальтесь!» — прошептала она.
   «Как она красива!» — восхитились многие из богов.
   «Оденьте ее!» — брезгливо сказала Умба, супруга Орака.
   Орак поднял руку, и полоска тонкой ярко-красной ткани, шириной не более дюйма, дважды обвилась вокруг левого запястья Диры и завязалась узлом.
   Умба раздраженно вскрикнула и покинула зал вместе с другими богинями, оставив Диру с богами. Красота Диры вызывала неприкрытую зависть других богинь.
   Орак снова поднял руку, и повязка Диры исчезла.
   Боги одобрительно зашумели.
   «Встань на колени!» — приказал Орак.
   Дира опустилась.
   Впервые в своей жизни она стояла на коленях. Она не осмелилась ослушаться.
   Ястребы Орака сидели на спинке его трона. Драконы Тилесия стояли позади Диры.
   «Ты была низкой, высокомерной и зловредной, — произнес Орак. — Ты была презрительной и жестокой».
   «Вы забрали мою силу, — возразила Дира. — Теперь я не более, чем смертная женщина».
   «Но изумительно красивая женщина», — заметил Андрак.
   «Почему вы так странно смотрите на меня?» — удивилась Дира.
   «Это желание», — объяснил Орак.
   Дира вздрогнула.
   «Тебе и теперь кажется смешным, что я сотворил рабынь?» — спросил Орак.
   «Нет», — покачала головой Дира.
   «И ты совсем не возражаешь?»
   «Нет».
   «Значит, ты согласна?» — настойчиво продолжал Орак.
   «Да», — кивнула Дира.
   «Но они жалкие и ничтожные твари», — напомнил Орак.
   «Да», — подтвердила Дира.
   «Всякий может делать с ними, что только пожелает» .
   «Да».
   «Принесите плеть!» — приказал Орак.
   Андрак протянул плеть, которую сплел Тилесий.
   «Что вы хотите сделать?» — удивилась Дира.
   «Перебросьте ей волосы вперед», — сказал Орак.
   Волосы Диры собрали и перебросили вперед, на лицо. Это сделал Тилесий.
   «Что вы делаете?» — еще раз спросила Дира.
   «Встань на четвереньки», — потребовал Орак.
   Дира послушалась.
   «Что вы делаете?» — испуганно повторяла она.
   «Наверное, ты догадываешься».
   «Но я же богиня!» — воскликнула она.
   «Накажите ее», — махнул рукой Орак.
   Плеть в руках Андрака, ремесленника и корабела, обрушилась на спину богини.
   Дира упала на пол, перепуганная и беспомощная, и вцепилась в одно из колец своими маленькими, закованными в цепи руками.
   «Остановитесь, прошу вас!» — крикнула она.
   По знаку Орака плеть прекратила работу.
   Дира перевела дыхание. Она дрожала, казалось, что ее спина горит.
   «Видишь, сейчас твою просьбу выполнили», — заметил Орак.
   «Да!» — еле слышно выдохнула Дира.
   Затем по очередному знаку Орака бог-ремесленник вновь ударил кожаной плетью по спине дрожащей, закованной в цепи красавицы.
   «Перестаньте! — заплакала она. — Прошу вас, не надо!»
   Но на этот раз плеть не остановилась, и обезумевшая от отчаяния и боли Дира беспомощно извивалась под ее ударами, корчилась в цепях, прося пощады.
   Когда Орак пресытился этим зрелищем, он кивнул Андраку, и тот отступил, сворачивая плеть.
   «А теперь твои просьбы не выполнили», — заметил Орак.
   «Да», — простонала Дира.
   «На колени!» — взревел Орак, и Дира поспешно поднялась.
   «Так запомни, — произнес Орак, — с этой минуты, несмотря на то, что ты богиня, все, что ты должна будешь делать и все, что будут делать с тобой, окажется зависимым только от воли других, но не от твоей собственной воли».
   Дира вздрогнула.
   «Или ты предпочитаешь быть съеденной драконами Тилесия?» — добавил Орак.
   «Нет! — содрогнулась Дира. — Нет!»
   «Теперь уже не только у мужчин будут рабыни», — провозгласил Орак.
   Боги в зале восславили его мудрость, закричали и обнажили оружие.
   «Ты станешь первой рабыней богов, — обратился Орак к Дире. — Я объявляю тебя рабыней и даю тебе имя „Дира“.
   Так случилось, что богиня Дира стала первой из многочисленных рабынь богов и получила простое имя — всего-навсего кличку рабыни.
   Конечно, о Дире существует множество рассказов и легенд — о том, как она служила, училась танцевать, как открыла тайны красок для лица, притираний, духов и украшений, используемых даже свободными женщинами, как проходили споры о том, кому она принадлежит, и в конце концов было решено заклеймить ее, как Андрак впервые выковал ножной браслет для рабыни, а потом — ручные браслеты, ошейник и все тому подобное, но об этом мы только бегло упомянем.
   Среди прочих была история о завоевании Диры Ораком, в которой говорилось, как Дира узнала, что означает рабство, и обрадовалась этому, как она расцвела в любви и самоотверженном служении, находя сладость и значение в покорности, насилии и покорении себя самой.
   Ее взаимоотношения с богами всегда были замечательными и особыми. Но отношения с богинями складывались трудно — ее презирали, ненавидели и изводили.
   Согласно легендам, Орак вложил душу рабыни в каждую женщину. В самом деле, несмотря на всю надменность Диры, в конце концов она была обращена в рабство. Естественно, что каждая упрятанная Душа рабыни стремится выйти, чтобы ее хозяйка могла радоваться и служить, и открыто стать той женщиной, которой скрывалась внутри. В любом случае женщина жаждет явить эту тайную сущность, свою сокровенную реальность. Каждая рабыня — женщина, а каждая женщина — в свою очередь рабыня. В обычном понимании женщины по своей натуре являются рабынями мужчин. Конечно, свободных женщин культура побуждает по ряду причин отрицать или подавлять свое рабское состояние. Обычно это объясняется интересами общества, хотя производит хаос в психологии и душевном состоянии свободных женщин, приводя к появлению различных психосоматических заболеваний, таких, как раздражительность, неврозы и прочее. На большинстве планет Империи рабство узаконено, и это смягчает напряженность ситуации, давая выход потребностям рабынь.
   Что касается последнего замечания, которое должно многое объяснить, мы способны понять преданность Дире, распространенную среди многих рабынь. В самом деле, иногда даже свободные девушки и женщины старшего возраста молились Дире, чтобы она помогла им привлечь желанного мужчину, чтобы научила их маленьким хитростям рабынь, чтобы наделила их по крайней мере частицей мягкости, уязвимости, чувственности, притягательности, свойственной рабыням. Но самым искренним было поклонение Дире у рабынь.
   Как уже говорилось, в то время большинство мужских занятий и ремесел имели своих покровителей-богов, которые сами, согласно легендам, проявляли особый интерес к торговле, ремеслам и другим подобным занятиям. Примером может стать поклонение Андраку кузнецов и корабелов. Но у рабынь некоторое время не было ни покровителя-бога, ни богини. Дира, которая сама стала рабыней, заметила это, и однажды утром, принеся в зубах сандалии Орака и встав на четвереньки, обратила его внимание на такую несправедливость.
   «У них нет своего бога, — сказала она, — чтобы просвещать их, вдохновлять, приносить им радость, помогать, наставлять и утешать».
   «Но это же рабыни, — возразил Орак, — они ничтожны и недостойны».
   «Я тоже рабыня, господин, — заметила Дира, — и я ничтожна и недостойна».
   «Верно! — рассмеялся Орак, от удовольствия хлопнув себя по колену. — Тогда будь их богиней».
   «Да, господин», — ответила Дира.
   Так, согласно легендам, обращенная в рабство богиня Дира стала покровительницей рабынь.
   — Умрет она или будет жить? — обратился Аброгастес к гостям.
   — Откуда мы можем знать, господин? — усмехнулся кто-то из воинов.
   — Похоже, умрет, — решил другой.
   — Убить ее! — крикнул третий.
   У весов стояли еще два существа — странные гибриды, плод реакций экзотических энзимов и катализаторов, происхождение которых терялось во тьме веков. Их предками были, вероятно, существа уничтоженной, патологической культуры, вымершие в те времена, когда сама Империя была еще кучкой деревень на единственной планете, где хижины теснились на берегу илистой, желтой реки. У этих ящероподобных существ было три глаза, чешуйчатая кожа, на которой чередовались темно-зеленые и бурые чешуйки. Недавно каждый из них выполз вперед по усыпанному тростником полу и коротким щупальцем-придатком поднял и бросил дробинку на чашу весов, демонстрируя свою сноровку.
   — Господин, пусть они не подходят! — заплакала Гута. — Для них я ничего не значу!
   — Ты ничего не значишь для всех нас, шлюха! — крикнул кто-то из гостей.
   — Ты рабыня! — напомнил другой.
   Гута опустила голову и в отчаянии застонала.
   Потом подошли два насекомоподобных существа со складчатыми крыльями, сложенными за спиной. Они оглядели Гуту огромными ячеистыми глазами. Хитиновые, похожие на щипцы челюсти щелкнули. Еще две дробинки были опущены на чашу весов. Затем выступили два паукообразных чудовища — восьминогих, в кожаных доспехах. Их тонкие изогнутые ноги, четыре из которых служили хватательными придатками, были украшены лентами, горизонтально расположенные тела одеты в шелк. Паукообразные существа опустили дробинки на чашу весов и поспешили на свои места — боком, как крабы.
   Гута рыдала, стоя на грязном полу.
   Аброгастес оглядел столы, в особенности выискивая гостей, не похожих на людей. Впрочем, большинство из них было млекопитающими.
   Аброгастес поймал взгляд одного из таких существ, Гранафа из Зубастого народа.
   — Как ты считаешь, брат? — спросил Аброгастес. Огромные глаза Гранафа блеснули, челюсти приоткрылись, обнажая белые клыки.
   — Трудно сказать, господин, — хрипло прорычал Гранаф.
   Все знали, что косолапые, косматые потомки Зубастого народа держат женщин в качестве рабынь. К примеру, они были полезны для вылизывания шкуры. Рабыни усердно прохаживались по ней маленькими, мягкими язычками, выкусывая паразитов зубами и убирая их пальцами. Кроме того, часто рабыням приходилось делать работу, которая считалась слишком грязной для самок Зубастого народа. Ходили слухи, что рабынь используют и для других целей.
   — Олаф? — спросил Аброгастес.
   Олаф из народа Бивненосцев пожал плечами, отчего содрогнулась вся верхняя часть его туловища.
   — Антон? — обратился Аброгастес еще к одному гостю.
   Это было приматообразное существо, немного отличающееся от людей Империи. Теоретически его планета считалась преданной Империи, сам Антон занимал на ней важный пост имперского посланника, или эмиссара. Его народ, когда-то покоренный Империей, был выселен на эту планету вследствие имперской политики, восходящей к дням Тетрархии. Прежде мы видели, как вольфанги были выселены на Варну, а отунги — на Тангару.
   Антон почесал локоть и повернул свои огромные желтые глаза к Гуте.
   — За все преступления ее надо убить, — равнодушно проговорил он.
   — Да! — закричали гости.
   — Она почти безволосая! — с отвращением вскрикнул другой примат.
   — Смотрите, какая она омерзительно гладкая! — закричал примат другого вида с длинной, шелковистой шерстью.
   — Убить ее! — поддержал сосед.
   — Да, — подхватил другой.
   — То, что она безволосая, меня не волнует, — возразил, пожав плечами, Антон, у которого шерсть была очень короткой, как щетина.
   Это заявление вызвало пренебрежительный смех у нескольких приматов, сидящих за столом.
   — У нее даже нет хвоста! — указал длинношерстный примат.
   — У меня тоже, — со смехом ответил Антон.
   — Зато у нее есть ловкие руки и рот, — заметил другой примат.
   — Да, верно, — усмехнулся его приятель.
   — У нее гладкая кожа — должно быть, к ней приятно прикасаться, — произнес их сосед.
   — Они и в самом деле приятны, особенно когда стонут и извиваются, — добавил третий.
   — Они могут оказать немало услуг.
   — Да, — согласился первый примат.
   Несомненно, таких услуг они не могли ждать от своих самок.
   — Но все они, любая из них, — продолжал примат, широким жестом указывая на коленопреклоненных бывших гражданок Империи, — будут такими и по приказу станут оказывать эти услуги ревностно и усердно.
   — Верно, — поддержал его сосед.
   Послышался беспокойный перезвон колокольчиков на щиколотках бывших гражданок Империи. Одна из них чуть было не вскочила на ноги, но быстрый удар плети надсмотрщика вернул ее на место.
   — Ну так что, Антон? — поинтересовался Аброгастес.
   — За все преступления ее следует убить, — повторил Антон, — но я хочу, чтобы ее вина была взвешена.
   — Да, — поддержал его другой примат, оглядывая рабыню.
   Аброгастес усмехнулся.
   Он считал, что млекопитающие, особенно приматы, для которых маленькая, гладкая, хорошо сложенная женщина была более привлекательной, более желанной, чем для других, менее похожих на людей существ, оттянут решение судьбы отверженной рабыни по крайней мере на время, предпочитая подождать, посмотреть, все взвесить, и затем, когда все станет ясно, бросить свои дробинки на чашу весов.
   — Значит, — проговорил Аброгастес, обращаясь к рабыне, — жрицы тимбри не умеют танцевать?
   — Нет, господин! — крикнула Гута. — Прислужницы обрядов десяти тысяч богов тимбри хранят целомудрие, клянутся сберечь чистоту! Мы — священные девы. Нам нельзя даже думать о мужчинах!
   За столами поднялся хохот.
   — Конечно, в своих священных постелях вам нельзя об этом думать — особенно когда вы ерзаете в них, — прокричал гость.
   Гута покраснела.
   — Наша религия — духовная, — с плачем объясняла она, поворачиваясь к столам. — Мы думаем только о духе! Мы должны двигаться важно, с достоинством. Мы должны быть скромными, усердными и носить плотную одежду. Мы не можем обнажить ноги выше щиколоток, мы не смеем танцевать — это запрещено. Танец — слишком чувственное, низменное занятие. Оно слишком приземленно. В танце невозможно скрыть очертания тела. Это форма проявления чувственности даже у животных.
   — Но ни одно из животных не умеет танцевать так, как рабыни, — добавил кто-то из гостей.
   Конечно, он был прав. Танец являлся формой выражения невероятной психофизической и психосексуальной важности. Это было не просто инстинктивное выражение древних генетических кодов, а действие, не связанное никакими ограничениями и рамками, последовательное, украшенное и обогащенное тысячами значительных, выразительных культурных, религиозных, общественных тонкостей и ухищрений. Однако под всеми этими наслоениями скрывалась похоть во всей своей древней силе, в неподдельной страсти, — такая же первобытная, как древние кострища, известняковые пещеры и ископаемые предметы, тяжесть и тепло внизу живота. Гута закрыла лицо руками.
   Стрелка весов, чаша которых была уже достаточно нагружена дробинками, значительно отклонилась влево, к изображению черепа на левом конце полукруглого диска с делениями.
   — Ты прокляла своих богов, — вслух напомнил Аброгастес, и Гута подняла голову.
   — Да, господин.
   — Значит, ты больше не жрица тимбри.
   — Да, господин.
   — И больше ты уже не священная дева.
   — Да, господин.
   — Но ты еще девственница, — сказал Аброгастес.
   — Пока господин не пожелает лишить меня девственности, — ответила она.
   — Жрицам тимбри не разрешается танцевать, — продолжал Аброгастес. — Но ты теперь уже не жрица Тимбри.
   — Да, господин.
   — Ты уже не облачена в длинные скромные и тяжелые одежды.
   — Да, господин.
   За столами вновь засмеялись.
   — Кто же ты?
   — Рабыня, господин, — ответила она.
   — Рабыне позволено танцевать?
   — Да, господин.
   — Многие рабыни бывают отличными танцовщицами, — заметил Аброгастес.
   — Не знаю, господин, — пробормотала Гута.
   — Это правда.
   — Да, господин.
   — Для чего ты живешь?
   — Чтобы служить моим господам — незамедлительно, не задавая вопросов, служить как можно лучше! — дрожащим голосом произнесла она.
   — Не бойся, — произнес он. — Я не стану приказывать тебе танцевать.
   — Спасибо, господин! — просияла она.
   — Решение примешь ты сама, — продолжал Аброгастес. — Посмотри на весы.
   Гута застонала.
   Аброгастес подал знак музыкантам, и они заиграли простую, но захватывающую мелодию, которая родилась в песчаных пустынях Бейиры-II, в таинственных, освещенных лампами шатрах. Рабыня не двинулась с места, и музыканты прекратили игру.
   Они взглянула на Аброгастеса, желая узнать, должны ли они продолжать. Он не подал знака.
   — Я не умею танцевать! — вновь зарыдала Гута. — Я не знаю, как это делается! Я все равно буду танцевать так неловко, что танец не перевесит чашу!
   — Посмотри на весы, — перебил Аброгастес. — Твоя вина уже перевесила все.
   — Вы унижаете меня, заставляете танцевать, и это все равно не сможет меня спасти?
   — Да, — кивнул Аброгастес.
   — Я была жрицей тимбри! — крикнула Гута. — Я была священной девой, поклявшейся сохранить целомудрие, чистоту помыслов, а вы — вы заставляете меня танцевать, как рабыню!
   — Ты можешь поступать, как угодно, — ответил Аброгастес. — Оставляю это на твое усмотрение.
   — Убейте ее! — кричали гости. — Убейте!
   — Прикажите сделать это, господин, убейте ее!
   Еще один гость, на этот раз человек, вскочил, в бешенстве глядя на рабыню, и добавил свою дробинку на чашу весов.
   К нему присоединился другой.
   Пес у ног Аброгастеса приподнялся, оскалив зубы и не сводя глаз с рабыни.
   — Спокойно, приятель, — приказал ему Аброгастес. — Спокойно!
   Еще один мужчина швырнул дробинку на чашу смерти, за ним второй.
   — Господин! — отчаянно крикнула Гута. — Неужели вам ничуть не жаль свою рабыню?
   — Нет, — отрезал Аброгастес. — Ты обманула моего сына, Ортога. Ты поощряла преступление. Ты подстрекнула его к мятежу и предательству. Ты умрешь.
   — Нет, пожалуйста, господин! — зарыдала она. — Сжальтесь над бедной рабыней!
   Аброгастес злобно и нетерпеливо фыркнул и отвернулся.
   — Неужели ваша рабыня совершенно вам безразлична, господин?
   — В этом зале не найдется никого, кто бы не презирал тебя.
   — Но вы, господин?…
   — Ты мне ненавистна, — хладнокровно сказал Аброгастес.
   Гута опустила голову.
   Еще две дробинки упали на чашу смерти, чашу с изображением черепа.
   Гута подняла голову и в ужасе огляделась.
   — Как ты считаешь? — обратился Аброгастес к старшему из музыкантов.
   — Обычно плеть очень помогает, господин, — ответил музыкант.
   — Конечно, ее можно пустить в дело в любое время, — кивнул Аброгастес.
   — У нее неплохое тело, — продолжал музыкант, — с округлыми, упругими бедрами и прелестными предплечьями. На них хорошо будут смотреться браслеты. Лицо у нее тоже красиво — особенно рельефные скулы; на нем лежит печать сообразительности. Ее длинными, черными, как смоль, волосами, можно воспользоваться кик веревками или покрывалом.
   Еще одна дробинка стукнула о чашу смерти.
   — Я не умею танцевать! — крикнула Гута старшему из музыкантов.
   — Танцевать умеют все женщины, — возразил он.
   — Но разве у меня есть способности? — умоляюще произнесла она.
   — Откуда я знаю, глупая рабыня? — удивился он. — Я никогда не видел даже, как ты прислуживаешь за столом.
   — Неужели у меня есть шанс, господин? — обратилась Гута к Аброгастесу.
   — Вероятно, один из тысячи. Гута застонала.
   Еще одна дробинка опустилась на чашу смерти.
   — Они хотят моей смерти! — заплакала Гута.
   — Да! — злорадно крикнули несколько голосов.
   — Ты наверняка танцевала во сне или в мечтах, глупая рабыня, — подсказал музыкант.
   — Один шанс из тысячи — это лучше, чем ничего, — добавил другой.
   — Но что я должна танцевать? — непонимающе спросила Гута.
   — Танцуй так, чтобы выразить себя, свои сны и мечты, тайные желания, — объяснил старший из музыкантов.
   — Они хотят убить меня! — еще сильнее заплакала Гута.
   — Тогда докажи, что имеет смысл оставить тебя в живых, — возразил музыкант.
   — Танцуй саму себя, — туманно заметил другой. — Покажи танец своего рабства!
   — Моего рабства? — переспросила Гута.
   — Вот именно, — кивнул музыкант.
   — Натрави на нее пса, Аброгастес! — закричал кто-то из гостей.
   — Да, пса — пусть разорвет ее на клочки!
   Огромный пес, стоящий справа от скамьи Аброгастеса, гулко и угрожающе зарычал.
   — Смотри, она встает! — вдруг крикнул мужчина.
   — Да, да, смотри!
   Шатаясь, Гута поднималась на ноги. Великое копье в руках двух воинов возвышалось позади нее. За столами замолчали.
   — Я прошу позволения выразить в танце все это, господин, — решительно произнесла Гута, обращаясь к Аброгастесу, — саму себя, мои сны, желания, тайные мечты — все мое рабство!
   — Тебе незачем просить моего позволения, — возразил Аброгастес. — В этом случае право решать принадлежит тебе.
   — Я не смею танцевать без позволения моего господина, — покачала головой рабыня.
   Мужчины за столами изумленно переглянулись. Аброгастес поднял руку в знак позволения рабыне начать танец.
   — Я прошу дать мне позволение танцевать как рабыне Аброгастеса, моего господина!
   Аброгастес удивленно воззрился на рабыню.
   — Да, господин, — повторила она. — Я ваша рабыня — больше, чем вы думаете.
   — Хитроумная рабыня! — фыркнул Аброгастес.
   Но едва ли он мог догадаться, что сделали с Гутой его цепи и клеймо.
   Их глаза встретились, и Аброгастес нахмурился.
   — Имей в виду, речь идет о твоей жизни, — предупредил он.
   — Даже зная это, я не смею танцевать без позволения моего господина.
   — Здесь их много! — ответил Аброгастес, указывая на гостей за столами.
   — Да, господин.
   — Ты поняла? Ты должны танцевать для всех них.
   — Да, господин.
   Все взгляды устремились на Гуту.
   — Ты можешь танцевать, — произнес Аброгастес.
   — Спасибо, господин, — ответила рабыня. Музыканты заиграли, и скованная страхом Гута, в глазах которой стояли слезы, начала танец — под враждебными и презрительными взглядами, среди тех, кто желал ей смерти.

Глава 9

   — Значит, ваши расспросы под вымышленным именем и с полученными от меня документами дали такие результаты? — повторил Юлиан.
   — Да, вернее, не дали никаких результатов, — подтвердил Туво Авзоний.
   — Сходство, насколько я могу судить, просто поразительно, — задумчиво произнес Юлиан.
   Между ними на мраморном столе лежала цветная миниатюра с изображением прекрасной голубоглазой и белокурой женщины. Миниатюра была тайно написана талантливым портретистом, каждая ее деталь была подробно обсуждена, портрет подвергся нескольким переделкам, согласно указаниям Юлиана, пока не было достигнуто поразительное сходство с оригиналом — женщиной, которую Юлиан видел на причале, при отлете «Нарконы».
   — Я показывал портрет надсмотрщикам всех домов, где содержат рабынь в Лисле, в порту и во всех окрестных городах, — объяснил Туво Авзоний. — Разумеется, на свете существуют сотни белокурых рабынь, но, как я выяснил, ни один из надсмотрщиков не опознал женщину, изображенную на портрете.
   — Вы рассказали о ее необычном поведении, о том, как она пыталась все время снять ножной браслет и обо всем прочем?
   — Разумеется, господин, я сделал все так, как советовали вы. И все-таки рабыню никто не опознал.
   — И вы не обнаружили никаких записей относительно обращения в рабство должницы с Майрона-VII, отвезенной на Инез-IV? — уточнил Юлиан.
   — Кое-какие упоминания вряд ли могут относиться к этой особе, — ответил Туво Авзоний.
   — А остальные девятнадцать женщин?