Страница:
За столами засмеялись.
Бывшие гражданки Империи застонали, беспрерывно переминаясь на коленях. Многие из них покраснели и обхватили себя руками.
— Заканчивай танец! — приказал воин.
Но Гута не поднялась. Еле передвигаясь, ползком на животе, она подобралась к подножию помоста.
— Решим ее судьбу!
— Бросайте дробинки! — кричали гости.
— Пощадите, господин! — отчаянно зарыдала Гута, широко открыв глаза и проводя руками по бедрам.
Ее восклицание вызвало новый взрыв смеха.
— Смотрите на эту страстную рабыню! — громко сказал кто-то.
Гута беспомощно и умоляюще взглянула в ту сторону, откуда послышался голос.
— Господа, господа! — плакала одна из бывших гражданок Империи. — Мы ваши, сжальтесь над нами!
— Заткнись! — приказал надсмотрщик, яростно хлестнув женщину по плечам своей новой, крепкой плетью. Бывшая гражданка Империи съежилась, плача и стискивая ноги.
Остальные рабыни громко стонали, оглядываясь, в страхе ища мужчин, которые могли бы по одному слову Аброгастеса стать их хозяевами.
Несмотря на все усилия Гуты бедра мелко тряслись.
— Простите меня, господин! Пощадите, господин! — кричала она.
— Слушай музыку, рабыня, — сердито приказал ей один из музыкантов.
Аброгастес прищуренными глазами разглядывал Гуту, отлично зная, до чего может довести такую рабыню простое прикосновение.
— Слушай музыку! — повторил музыкант.
Несомненно, танцовщица в таверне или публичном доме могла быть жестоко наказана за такую оплошность.
Плеть была всегда под рукой, чтобы держать таких женщин в повиновении. Ее присутствие заставляло их сдерживаться до конца танца.
Потом женщин могли отослать к тем, для кого они предназначались.
Все знали, что женщины пустынного народа иногда падали в полутьме обитых шелком, освещенных лампами шатров, они падали с плачем, срывая покрывала, прикасаясь к своим ошейникам, извиваясь и умоляя хозяев о пощаде.
Это позволялось рабыням, если в шатрах не было гостей.
Но иногда даже в тавернах и публичных домах самые перепуганные и скованные женщины не могли сдержать себя. В конце концов, они были рабынями, их естественные наклонности усиливались. Опытные хозяева рекомендовали в таких случаях проявлять снисходительность и даже оказывать рабыням внимание.
В конечном итоге все зависело от самого хозяина.
— Танцуй! — строго приказал старший из музыкантов.
В непреодолимой агонии Гута подползла вплотную к помосту Аброгастеса и встала перед ним на колени, точно так, как делала перед копьем.
— Хорошо, — одобрительно произнес старший музыкант.
Гута медленно прогнулась назад, пока ее черные волосы не легли на пол, а затем медленно и грациозно начала подниматься. Ее тело и руки двигались под музыку, послушные ее ритму, беспомощно отвечающие на звуки, связанные с ними единой нитью, гибкие и плывущие в протяжных созвучьях, как шелк по ветру. Казалось, что тело рабыни порождено музыкой и живо только в ней, чувственной и напевной, протяжной и бессловесной, выражающей поток чувств и желаний, подобных отблеску пламени на медном сосуде, шороху шелка, перезвону колокольчиков на ножных браслетах.
— Хорошо, — вновь похвалил старший музыкант.
Гута склонилась вперед, как перед копьем, и трепеща легла головой в грязь, с протянутыми руками, выражая покорность Аброгастесу, а потом вытянулась на животе и поползла на помост.
— Лежать, — приказал Аброгастес взъерошенному, напрягшемуся псу у своей ноги.
Зверь покорился, однако его уши по-прежнему стояли торчком, а густая шерсть на загривке вздыбилась там, где под кожей узлом сходились мускулы.
Гута вползла на помост, склонила голову и принялась целовать и лизать сапоги Аброгастеса — точно так же, как лизала копье, которое двое воинов по-прежнему держали в центре зала.
Музыка внезапно оборвалась. Гута застыла, обхватив тонкими руками левый сапог Аброгастеса. Ее губы были отчаянно и покорно прижаты к сапогу.
Гута дрожала всем телом.
Меховой сапог Аброгастеса стал влажным от ее слез, мех на нем примялся от быстрых, усердных движений ее мягкого языка и губ.
Аброгастес поднялся и ногой сбросил Гуту с помоста.
Она упала боком на грязный пол и съежилась, подтянув ноги и прикрывая ими нежные округлости груди.
Ее дрожащее бедро касалось грязи.
Она рыдала. Больше она была не в силах сдерживаться.
— Смотрите на эту страстную рабыню! — вновь засмеялись мужчины.
Она слышала это, но в своей безудержной агонии ничего не могла поделать.
— Гордая Гута сбросила одежду свободы, — выкрикнул кто-то.
— И вместе с ней всю остальную одежду, — засмеялся другой гость.
— А теперь она лишилась гордости! Гута сжалась.
Она поняла, что женщина, которая смогла так танцевать перед мужчинами, уже не будет никем, кроме рабыни.
Она по-прежнему лежала в грязи, пытаясь прийти в себя.
— Осталось только лишить ее девственности, — добавил еще один гость.
— Да!
— Аброгастес! — кричали гости. — Решай, Аброгастес!
Но Аброгастес спустился с помоста, обойдя дрожащее тело рабыни, которая уже сыграла свою роль в его замысле.
— Вы хорошо пировали, вас достаточно развлекали? — обратился он к гостям.
— Да! — закричали и люди, и другие существа.
Послышался стук кубков о тяжелые доски столов.
— Разве могут что-нибудь значить немного еды, вина и какой-то танец ничтожной рабыни?
Мужчины переглянулись.
— Неужели вы думаете, что я позвал вас сюда ради пустых развлечений?
— Говори, Аброгастес! — крикнул воин.
— Смотрите на копье клятвы! — призвал Аброгастес, указывая на огромное копье в руках двух воинов.
В зале воцарилась тишина.
Аброгастес оглядел бывших гражданок Империи, стоящих на коленях перед столами, перепуганных и дрожащих.
Они отшатнулись, ибо после танца Гуты с новой силой осознали свое положение.
Первая из трех белокурых рабынь для показа, стоя на коленях, подняла руки с бедер, повернула их ладонями вверх и с мольбой протянула к Аброгастесу.
Другая, та, которую ударил надсмотрщик, когда она просила пощады у хозяев, умоляюще взглянула на него, но не осмелилась пошевелиться. Она слишком боялась плети своего нетерпеливого, горячего надсмотрщика. За нее говорили глаза.
Остальные женщины плотно стискивали колени и беспокойно ерзали.
— К копью, рабыни! — приказал Аброгастес хриплым голосом и взмахнул рукой.
Наученные примером Гуты женщины поспешно направились к огромному копью и с отчаянием, вызванным боязнью за собственную жизнь, а также возбужденные танцем, присутствием хозяев, своей уязвимостью, своим положением рабынь, принялись ласкать его, обнимать, прижиматься к нему телами и с умоляющими глазами целовать и лизать его.
Они толпились вокруг копья, стараясь дотянуться до него, становясь на колени и бросаясь на пол, отталкивая друг друга, чтобы коснуться копья, лизнуть и поцеловать его лишний раз, и каждая из женщин старалась сделать это как можно усерднее, нежнее и покорнее, чем другие.
— Смотрите, это женщины Империи! — провозгласил Аброгастес, указывая на толпу рабынь, борющихся за возможность выразить свою покорность копью.
Гости за столами одобрительно наблюдали за этой сценой.
— Разве они не пытаются ласкать его со всей нежностью? — спросил Аброгастес.
— Да, — отозвались сразу несколько гостей.
— Разве не стараются хорошо лизать и целовать копье?
— Да, — вновь сказали гости.
— Все они недурные самки, верно?
— Да! — послышался в ответ целый хор голосов.
— И вы согласны, что их можно как следует обучить? — допытывался Аброгастес.
Гости ответили ему согласным ревом.
— Довольно! — приказал Аброгастес, и надсмотрщики, которые выглядели встревоженными еще задолго до этого момента, отогнали женщин от копья и ударами плетей заставили их лечь на пол неподалеку от него.
— Братья, вы знаете, что люди из Империи презирают нас, — продолжал Аброгастес, — нас, повелителей звезд, презирают низкие и немощные, самодовольные ничтожества, надменные, богатые и высокомерные.
Гости беспокойно переглянулись.
— Что знают все эти люди, хвастающиеся своей культурой, утонченностью и роскошью, о трудностях, о боли и войнах, о сражениях и победах?
— Немного, господин, — вставил писец.
— Кто из них плыл в холодных, бурных черных водах, кто охотился на длинногривого льва, кто брел по снегу в месяц Игона, преследуя белого медведя, что шагал в самом пекле, с рюкзаком за спиной, тысячи миль до удаленной крепости, кто боролся с наводнениями, кто пересекал вброд бурлящие потоки, кто работал тяжелыми веслами, кто удерживал румпель речного судна, кто волок шесты для высоких шатров, кто жил один в лесу, встречал врагов на границах и одиноких шхерах, кто охотился на зверей и отбивался от них?
— Ни один из живущих в Империи, господин, — заверил писец.
— Они носят одежды из тонкого шелка и хлопка, а мы — домотканые рубища и звериные шкуры, — продолжал Аброгастес.
Гости напряженно молчали.
— Для кого существует на свете ягненок? — спросил Аброгастес.
— Для льва, господин, — ответил писец.
— А свинья?
— Для леопарда.
— А газель?
— Для викота.
— Для кого существуют рабыни?
— Для их хозяев, господин.
Бывшие гражданки Империи задрожали, лежа на грязном полу возле огромного копья.
— Империя обширна и богата, — с расстановкой произнес Аброгастес. — Ее протяженность и богатства безмерны.
— Империя неуязвима и вечна, — вставил кто-то из гостей.
— Была когда-то, — поправил Аброгастес. — А теперь Империи нет.
Гости переглянулись, ибо в существовании Империи никто не смел усомниться, как в существовании гор или звезд.
— Это верно, господин, — подтвердил писец.
— Империя уязвима? — неуверенно спросил кто-то.
— Давайте отправимся туда и вернемся на наши планеты с добычей, будем пировать и слушать легенды скальдов о наших подвигах! — предложил буйный на вид воин.
— А если Империя соберет войска и даже приготовится послать корабли за нами в погоню? — спросил Аброгастес.
— Пусть сначала найдут нас! — ответил воин, и гости возбужденно засмеялись.
— Неужели вы довольны жизнью хорьков и стервятников, ночных фильхенов, которые боязливо собирают объедки на дворцовых помойках?
— К чему ты говоришь об этом, могучий Аброгастес? — спросил дангар.
— Через стены можно перебраться, через реки — навести мосты, ворота можно разрушить, — проговорил Аброгастес.
Гости вновь переглянулись. Несмотря на всю ненависть к Империи, они боялись ее, либо как смутное, отдаленное присутствие у горизонта, опасное и пугающее, либо как явную и жуткую реальность, до которой могли внезапно дотронуться.
Гута лежала в грязи перед помостом.
Она постепенно начинала понимать, каким образом использовал ее Аброгастес — совершенно естественно, защищая собственные интересы, она в то же время оказала службу Аброгастесу, помогая ему объединить пирующих, дать им возможность выразить презрение олицетворению общей ненависти, — она невольно заставила их высказать гнев и недовольство любыми видами предательства и разрыва отношений, и таким образом она сама послужила намерениям Аброгастеса. Кроме того, важное значение имело ее обращение в рабство, превращение из священной девы, жрицы, в рабыню, объект общего желания, которую можно продать и купить на любом рынке. Несомненно, даже отвергая ее, Аброгастес демонстрировал рабыню как свое имущество. Очевидно, она помогла развлечь пирующих, как могла бы сделать это любая рабыня. Некоторые из присутствующих явно насладились ее танцем. Даже служение Гуты копью и ее танец имели свое значение. Она являла собой пример бывшим гражданкам Империи, показывая им, как следует вести себя по отношению к копью. Несомненно, ее танец дал им понять не только то, кто они такие, но и кем они стали. Многие стонали от беспомощного возбуждения и желания, некоторые вскрикивали. Всех рабынь желание заставляло ерзать и извиваться, некоторые едва понимали, что творится с ними. Ее танец подготовил рабынь для их служения. Теперь все они жаждали прикосновения хозяев. Несмотря на то, что в прошлом эти женщины были гражданками Империи, теперь они желали только ревностно служить. Они были готовы к этому даже сейчас, однако жизнь в рабстве кое-чему успела научить их.
— Империя уязвима, — кивнул Аброгастес. — Мы встречались с ее войсками на сотне планет, в тысяче крепостей и городов и побеждали их.
— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.
— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.
— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.
— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.
— Нет! — сердито возразили гости.
Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.
Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.
Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.
Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.
К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.
Она жаждала почувствовать надежность цепей.
Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?
На ее теле не было ни лоскутка.
На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.
Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.
Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.
Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.
— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного гостя на другого, — что мы слабы, что мы их боимся. Неужели ты слаб, Граник? А ты, Антон?
— Нет! — в один голос ответили они.
— А ты, Ингельд? — спросил Аброгастес.
— Нет, господин.
— Гротгар?
— Нет, отец! — свирепо воскликнул Гротгар.
— Генза? Оркон?
— Нет, господин, — ответили воины.
— Так кто здесь боится Империю? — вопросил Аброгастес.
— Империя сильна, — задумчиво проговорил один из воинов.
— Ты боишься ее? — настойчиво спросил Аброгастес.
— Нет, господин! — решительно отозвался воин.
— В Империи уверены, что мы не будем сражаться, что мы боимся! Они считают нас трусами! — блестя глазами, почти кричал Аброгастес.
— Они ошибаются, господин, — отозвался писец.
— Так они и вправду ошибаются? — обратился Аброгастес к гостям.
— Да, господин! — хором отозвались гости.
— Империя сильна, — вновь повторил один из нерешительных гостей.
— Империя, — усмехнулся Аброгастес, — немощна!
— Что, господин?
— Она немощна! — повторил Аброгастес. Затем он повернулся и, не обращая внимания на распростертую Гуту, вернулся на помост, где встал перед скамьей.
— У вас есть соглядатаи, господин? — спросил воин.
— Да, — кивнул Аброгастес.
— Пусть принесут кольца! — возвестил писец. Гости зашевелились, многие встревоженно заворчали.
Отвергнутая и испуганная Гута, не знающая, что будет с ней, лежала перед помостом. Ее еще сильнее встревожило то, что Аброгастес даже не взглянул в ее сторону, не ударил ее ногой, но еще больше она боялась, что в любой момент, по любой незначительной прихоти внимание гостей вновь будет обращено на нее.
«Наденьте на меня цепи, — еле слышно шептала она, — наденьте цепи!»
Аброгастес опустился на скамью между деревянных колонн.
«Мне нужны цепи, — не переставая, думала Гута. — Прикажите заковать меня, чтобы я не могла бежать, наденьте браслеты на руки и ноги, ошейник на шею, если вы захотите, чтобы я не могла спастись, чтобы я была в безопасности и знала, что буду жить по крайней мере еще одну ночь! Прикажите заковать меня, господин. Я умоляю об этом!»
— Я долго и много размышлял обо всем этом, — объявил Аброгастес.
— Отец, неужели обязательно приносить кольца? — вдруг спросил Ингельд.
— Сейчас самое время принести их, — возразил Аброгастес.
— Самое время? — удивился его сын.
— Да, — решительно отозвался Аброгастес.
— Время пришло! — подхватил Гротгар и ударил обоими кулаками по столу.
— Но Империя вечна! — возразил воин.
— Пусть будет вечной, — усмехнулся Аброгастес.
— Не понимаю…
Из боковой двери появились двое мужчин, несущих сундук с кольцами, окованный стальными полосами.
— Кольца, господин, — объявил оруженосец, стоящий слева от Аброгастеса с мечом своего господина в руке.
Гута умоляюще взглянула на одного из музыкантов, по-прежнему сидящих слева от помоста. Она не могла понять выражение его лица. Гута вздрогнула. Как приказали, она выразила в танце свои тайные мечты, свои секретные мысли, желания, саму себя, свое рабство, то, кто она такая. Она танцевала, как рабыня — бесстыдно и открыто, выражая себя до глубины души, беспомощно повергая себя на милость суровых повелителей. Она танцевала для Аброгастеса, как его беспомощная, смущенная, уязвимая и возбужденная рабыня. Что еще она могла сделать? Разве она могла еще что-нибудь отдать? Она потеряла все. Но он ногой сбросил ее с помоста, и, казалось, совершенно позабыл о ней.
Пришло время важных решений, а она была всего лишь недостойной, ничтожной рабыней.
Она пошевелилась и приподнялась на руках, глядя на весы, стрелка которых упорно склонялась к левой половине полукруглой шкалы, к черепу, указывающему, что больший вес в этот момент лежит на чаше смерти.
Неужели они забыли о ней и оставили все так, как есть? Значит, скоро за ней придут, схватят за руки и вытащат из зала, чтобы бросить псам?
Она вновь легла на пол и задрожала.
— Есть ли среди вас тот, кто никогда в жизни не мечтал о богатстве? — спросил Аброгастес.
Мужчины с усмешками переглянулись.
— Оно ждет нас, — продолжал Аброгастес. — Надо только набраться смелости взять это богатство! Империя похожа на морскую раковину — снаружи она твердая, но как только мы пробьем скорлупу, а я уверен, что мы в силах сделать это, то нас ничто не остановит, пока мы не достигнем сокровищниц и дворцов, не принесем свои цепи в сердце самой Телнарии!
— У них тысячи кораблей, много оружия, — возразил воин.
— У нас тоже есть корабли, и будет еще больше, если мы объединимся. Среди нас есть скрытые враги Империи. Множество планет с развитой, утонченной техникой помогут нам построить корабли, обеспечат нас оружием и боеприпасами.
— И вы решились так открыто заявить об этом? — изумился другой воин.
— Иначе я не пригласил бы вас сюда.
— Здесь много народу, господин, — заметил воин.
— Мы сильны, — добавил другой.
— Империя угнетает множество планет, — сказал третий. — Они будут рады избавиться от нее.
— Пришло время нанести удар, — провозгласил Аброгастес.
— Но что захотят эти планеты от нас, если мы примем на себя риск и выполним их работу?
— Мы сами решим, как с ними поступить, — ответил Аброгастес.
— Значит, мы сделаем то, что захотим? — спросил Ингельд.
— Да.
— И эти планеты будут розданы нашим союзникам?
— Будут розданы миллиарды планет — смелым, верным, преданным, тем, кто хорошо послужил своим господам.
— Империя вечна, — дрогнувшим голосом повторял воин.
— Пусть будет вечной или нет, какая в этом разница, — ответил Аброгастес. — Это дом, в который мы можем войти, если пожелаем. Неужели вы думаете, что Империю, если уж она существует, заботит то, кто ее хозяин? Разве не ясно, что внутри нее власть менялась тысячи раз — с помощью убийств и отравлений, неожиданных смертей, интриг, захватов дворцов, с помощью мятежей и гражданских войн ее долгой истории? Разве вы не понимаете, что если есть трон, надо, чтобы был и сидящий на нем!
— Но мы не жители Империи, — возразил воин.
— Тем лучше, — кивнул Аброгастес. — У нас свежая и горячая кровь. Мы молоды, и от нас пышет жаром нашей молодости. Мы вошли в силу недавно, поэтому мы более тщеславны, смелы, решительны. Я не успокоюсь, пока не въеду на своем коне в тронный зал Телнарии и не омою свой кинжал кровью императора!
— Осторожнее, господин! — закричали сразу несколько воинов.
— Нет, я не сошел с ума, — усмехнулся Аброгастес. — Все, что нам требуется — это смелость.
— Мы всего-навсего воины…
— Да, но именно воины стояли у истоков любой династии, — возразил Аброгастес и поднялся на ноги.
Гости громко ахнули, ибо в эту минуту писец вытянул из сундука позади помоста длинную пурпурную императорскую мантию, отделанную белым мехом полярного медведя.
Писец набросил мантию на плечи Аброгастеса.
Аброгастес сам застегнул большую золотую застежку.
Мантия была выкроена из двух полотнищ и спадала до пола, оставляя руки свободными. Под ней можно было спрятать меч.
— Вы все сможете носить такую одежду! — воскликнул Аброгастес.
Гости радостно переглянулись.
— Раздайте кольца, — приказал Аброгастес. Мужчины, которые принесли кольца в окованном стальными полосами сундуке, начали раздавать их.
Кольца были большими, позолоченными, такие обычно носили на предплечье или запястье.
Гости отшатывались, боясь принять их.
— Не бойтесь, братья! — воскликнул Аброгастес. — Смотрите, я не прошу вас встать передо мной на колени и принять кольца из моих рук. Это подарки пирующим, сделанные по моей воле. Те, кто принял кольца от меня, понимает, что это значит, и многие из вас, как я уверен, принимали кольца от других. Я не прошу вас отречься от союзников. Мы все братья, кольца — просто подарки. Они не накладывают обязательств.
— Спасибо, господин! — крикнул воин.
Кольца были быстро розданы, но некоторые из гостей неохотно приняли их.
Принятие такого подарка было серьезным вопросом.
Аброгастес отлично знал, какие последствия могут теперь возникнуть для многих племен, несмотря на то, что формально эти сложности могли быть отвергнуты.
Аброгастес вернулся на свое место.
— Принесите дары! — объявил он.
Мужчины поспешили выйти и вернулись с богатыми дарами, которые вытаскивали из сундуков — Для того, чтобы тащить некоторые из них, понадобилось бы не меньше четырех мужчин. Здесь была богатая одежда, искусно вытканная материя, атлас и бархат для свободных женщин и тонкие, сильно просвечивающие шелка для рабынь; здесь же были драгоценности разных видов, золотая проволока, броши, пряжки, наконечники, монеты, блюда, сосуды, подсвечники, светильники, мечи, кинжалы, браслеты, ожерелья и многое другое. Все эти вещи сваливали на столы. Гости расхватывали подарки, уносили их на свои места, увешивали себя драгоценностями, затыкали кинжалы за пояса.
Бывшие гражданки Империи застонали, беспрерывно переминаясь на коленях. Многие из них покраснели и обхватили себя руками.
— Заканчивай танец! — приказал воин.
Но Гута не поднялась. Еле передвигаясь, ползком на животе, она подобралась к подножию помоста.
— Решим ее судьбу!
— Бросайте дробинки! — кричали гости.
— Пощадите, господин! — отчаянно зарыдала Гута, широко открыв глаза и проводя руками по бедрам.
Ее восклицание вызвало новый взрыв смеха.
— Смотрите на эту страстную рабыню! — громко сказал кто-то.
Гута беспомощно и умоляюще взглянула в ту сторону, откуда послышался голос.
— Господа, господа! — плакала одна из бывших гражданок Империи. — Мы ваши, сжальтесь над нами!
— Заткнись! — приказал надсмотрщик, яростно хлестнув женщину по плечам своей новой, крепкой плетью. Бывшая гражданка Империи съежилась, плача и стискивая ноги.
Остальные рабыни громко стонали, оглядываясь, в страхе ища мужчин, которые могли бы по одному слову Аброгастеса стать их хозяевами.
Несмотря на все усилия Гуты бедра мелко тряслись.
— Простите меня, господин! Пощадите, господин! — кричала она.
— Слушай музыку, рабыня, — сердито приказал ей один из музыкантов.
Аброгастес прищуренными глазами разглядывал Гуту, отлично зная, до чего может довести такую рабыню простое прикосновение.
— Слушай музыку! — повторил музыкант.
Несомненно, танцовщица в таверне или публичном доме могла быть жестоко наказана за такую оплошность.
Плеть была всегда под рукой, чтобы держать таких женщин в повиновении. Ее присутствие заставляло их сдерживаться до конца танца.
Потом женщин могли отослать к тем, для кого они предназначались.
Все знали, что женщины пустынного народа иногда падали в полутьме обитых шелком, освещенных лампами шатров, они падали с плачем, срывая покрывала, прикасаясь к своим ошейникам, извиваясь и умоляя хозяев о пощаде.
Это позволялось рабыням, если в шатрах не было гостей.
Но иногда даже в тавернах и публичных домах самые перепуганные и скованные женщины не могли сдержать себя. В конце концов, они были рабынями, их естественные наклонности усиливались. Опытные хозяева рекомендовали в таких случаях проявлять снисходительность и даже оказывать рабыням внимание.
В конечном итоге все зависело от самого хозяина.
— Танцуй! — строго приказал старший из музыкантов.
В непреодолимой агонии Гута подползла вплотную к помосту Аброгастеса и встала перед ним на колени, точно так, как делала перед копьем.
— Хорошо, — одобрительно произнес старший музыкант.
Гута медленно прогнулась назад, пока ее черные волосы не легли на пол, а затем медленно и грациозно начала подниматься. Ее тело и руки двигались под музыку, послушные ее ритму, беспомощно отвечающие на звуки, связанные с ними единой нитью, гибкие и плывущие в протяжных созвучьях, как шелк по ветру. Казалось, что тело рабыни порождено музыкой и живо только в ней, чувственной и напевной, протяжной и бессловесной, выражающей поток чувств и желаний, подобных отблеску пламени на медном сосуде, шороху шелка, перезвону колокольчиков на ножных браслетах.
— Хорошо, — вновь похвалил старший музыкант.
Гута склонилась вперед, как перед копьем, и трепеща легла головой в грязь, с протянутыми руками, выражая покорность Аброгастесу, а потом вытянулась на животе и поползла на помост.
— Лежать, — приказал Аброгастес взъерошенному, напрягшемуся псу у своей ноги.
Зверь покорился, однако его уши по-прежнему стояли торчком, а густая шерсть на загривке вздыбилась там, где под кожей узлом сходились мускулы.
Гута вползла на помост, склонила голову и принялась целовать и лизать сапоги Аброгастеса — точно так же, как лизала копье, которое двое воинов по-прежнему держали в центре зала.
Музыка внезапно оборвалась. Гута застыла, обхватив тонкими руками левый сапог Аброгастеса. Ее губы были отчаянно и покорно прижаты к сапогу.
Гута дрожала всем телом.
Меховой сапог Аброгастеса стал влажным от ее слез, мех на нем примялся от быстрых, усердных движений ее мягкого языка и губ.
Аброгастес поднялся и ногой сбросил Гуту с помоста.
Она упала боком на грязный пол и съежилась, подтянув ноги и прикрывая ими нежные округлости груди.
Ее дрожащее бедро касалось грязи.
Она рыдала. Больше она была не в силах сдерживаться.
— Смотрите на эту страстную рабыню! — вновь засмеялись мужчины.
Она слышала это, но в своей безудержной агонии ничего не могла поделать.
— Гордая Гута сбросила одежду свободы, — выкрикнул кто-то.
— И вместе с ней всю остальную одежду, — засмеялся другой гость.
— А теперь она лишилась гордости! Гута сжалась.
Она поняла, что женщина, которая смогла так танцевать перед мужчинами, уже не будет никем, кроме рабыни.
Она по-прежнему лежала в грязи, пытаясь прийти в себя.
— Осталось только лишить ее девственности, — добавил еще один гость.
— Да!
— Аброгастес! — кричали гости. — Решай, Аброгастес!
Но Аброгастес спустился с помоста, обойдя дрожащее тело рабыни, которая уже сыграла свою роль в его замысле.
— Вы хорошо пировали, вас достаточно развлекали? — обратился он к гостям.
— Да! — закричали и люди, и другие существа.
Послышался стук кубков о тяжелые доски столов.
— Разве могут что-нибудь значить немного еды, вина и какой-то танец ничтожной рабыни?
Мужчины переглянулись.
— Неужели вы думаете, что я позвал вас сюда ради пустых развлечений?
— Говори, Аброгастес! — крикнул воин.
— Смотрите на копье клятвы! — призвал Аброгастес, указывая на огромное копье в руках двух воинов.
В зале воцарилась тишина.
Аброгастес оглядел бывших гражданок Империи, стоящих на коленях перед столами, перепуганных и дрожащих.
Они отшатнулись, ибо после танца Гуты с новой силой осознали свое положение.
Первая из трех белокурых рабынь для показа, стоя на коленях, подняла руки с бедер, повернула их ладонями вверх и с мольбой протянула к Аброгастесу.
Другая, та, которую ударил надсмотрщик, когда она просила пощады у хозяев, умоляюще взглянула на него, но не осмелилась пошевелиться. Она слишком боялась плети своего нетерпеливого, горячего надсмотрщика. За нее говорили глаза.
Остальные женщины плотно стискивали колени и беспокойно ерзали.
— К копью, рабыни! — приказал Аброгастес хриплым голосом и взмахнул рукой.
Наученные примером Гуты женщины поспешно направились к огромному копью и с отчаянием, вызванным боязнью за собственную жизнь, а также возбужденные танцем, присутствием хозяев, своей уязвимостью, своим положением рабынь, принялись ласкать его, обнимать, прижиматься к нему телами и с умоляющими глазами целовать и лизать его.
Они толпились вокруг копья, стараясь дотянуться до него, становясь на колени и бросаясь на пол, отталкивая друг друга, чтобы коснуться копья, лизнуть и поцеловать его лишний раз, и каждая из женщин старалась сделать это как можно усерднее, нежнее и покорнее, чем другие.
— Смотрите, это женщины Империи! — провозгласил Аброгастес, указывая на толпу рабынь, борющихся за возможность выразить свою покорность копью.
Гости за столами одобрительно наблюдали за этой сценой.
— Разве они не пытаются ласкать его со всей нежностью? — спросил Аброгастес.
— Да, — отозвались сразу несколько гостей.
— Разве не стараются хорошо лизать и целовать копье?
— Да, — вновь сказали гости.
— Все они недурные самки, верно?
— Да! — послышался в ответ целый хор голосов.
— И вы согласны, что их можно как следует обучить? — допытывался Аброгастес.
Гости ответили ему согласным ревом.
— Довольно! — приказал Аброгастес, и надсмотрщики, которые выглядели встревоженными еще задолго до этого момента, отогнали женщин от копья и ударами плетей заставили их лечь на пол неподалеку от него.
— Братья, вы знаете, что люди из Империи презирают нас, — продолжал Аброгастес, — нас, повелителей звезд, презирают низкие и немощные, самодовольные ничтожества, надменные, богатые и высокомерные.
Гости беспокойно переглянулись.
— Что знают все эти люди, хвастающиеся своей культурой, утонченностью и роскошью, о трудностях, о боли и войнах, о сражениях и победах?
— Немного, господин, — вставил писец.
— Кто из них плыл в холодных, бурных черных водах, кто охотился на длинногривого льва, кто брел по снегу в месяц Игона, преследуя белого медведя, что шагал в самом пекле, с рюкзаком за спиной, тысячи миль до удаленной крепости, кто боролся с наводнениями, кто пересекал вброд бурлящие потоки, кто работал тяжелыми веслами, кто удерживал румпель речного судна, кто волок шесты для высоких шатров, кто жил один в лесу, встречал врагов на границах и одиноких шхерах, кто охотился на зверей и отбивался от них?
— Ни один из живущих в Империи, господин, — заверил писец.
— Они носят одежды из тонкого шелка и хлопка, а мы — домотканые рубища и звериные шкуры, — продолжал Аброгастес.
Гости напряженно молчали.
— Для кого существует на свете ягненок? — спросил Аброгастес.
— Для льва, господин, — ответил писец.
— А свинья?
— Для леопарда.
— А газель?
— Для викота.
— Для кого существуют рабыни?
— Для их хозяев, господин.
Бывшие гражданки Империи задрожали, лежа на грязном полу возле огромного копья.
— Империя обширна и богата, — с расстановкой произнес Аброгастес. — Ее протяженность и богатства безмерны.
— Империя неуязвима и вечна, — вставил кто-то из гостей.
— Была когда-то, — поправил Аброгастес. — А теперь Империи нет.
Гости переглянулись, ибо в существовании Империи никто не смел усомниться, как в существовании гор или звезд.
— Это верно, господин, — подтвердил писец.
— Империя уязвима? — неуверенно спросил кто-то.
— Давайте отправимся туда и вернемся на наши планеты с добычей, будем пировать и слушать легенды скальдов о наших подвигах! — предложил буйный на вид воин.
— А если Империя соберет войска и даже приготовится послать корабли за нами в погоню? — спросил Аброгастес.
— Пусть сначала найдут нас! — ответил воин, и гости возбужденно засмеялись.
— Неужели вы довольны жизнью хорьков и стервятников, ночных фильхенов, которые боязливо собирают объедки на дворцовых помойках?
— К чему ты говоришь об этом, могучий Аброгастес? — спросил дангар.
— Через стены можно перебраться, через реки — навести мосты, ворота можно разрушить, — проговорил Аброгастес.
Гости вновь переглянулись. Несмотря на всю ненависть к Империи, они боялись ее, либо как смутное, отдаленное присутствие у горизонта, опасное и пугающее, либо как явную и жуткую реальность, до которой могли внезапно дотронуться.
Гута лежала в грязи перед помостом.
Она постепенно начинала понимать, каким образом использовал ее Аброгастес — совершенно естественно, защищая собственные интересы, она в то же время оказала службу Аброгастесу, помогая ему объединить пирующих, дать им возможность выразить презрение олицетворению общей ненависти, — она невольно заставила их высказать гнев и недовольство любыми видами предательства и разрыва отношений, и таким образом она сама послужила намерениям Аброгастеса. Кроме того, важное значение имело ее обращение в рабство, превращение из священной девы, жрицы, в рабыню, объект общего желания, которую можно продать и купить на любом рынке. Несомненно, даже отвергая ее, Аброгастес демонстрировал рабыню как свое имущество. Очевидно, она помогла развлечь пирующих, как могла бы сделать это любая рабыня. Некоторые из присутствующих явно насладились ее танцем. Даже служение Гуты копью и ее танец имели свое значение. Она являла собой пример бывшим гражданкам Империи, показывая им, как следует вести себя по отношению к копью. Несомненно, ее танец дал им понять не только то, кто они такие, но и кем они стали. Многие стонали от беспомощного возбуждения и желания, некоторые вскрикивали. Всех рабынь желание заставляло ерзать и извиваться, некоторые едва понимали, что творится с ними. Ее танец подготовил рабынь для их служения. Теперь все они жаждали прикосновения хозяев. Несмотря на то, что в прошлом эти женщины были гражданками Империи, теперь они желали только ревностно служить. Они были готовы к этому даже сейчас, однако жизнь в рабстве кое-чему успела научить их.
— Империя уязвима, — кивнул Аброгастес. — Мы встречались с ее войсками на сотне планет, в тысяче крепостей и городов и побеждали их.
— Но это были пограничные войска, а не ауксилии. Пограничные войска — это не постоянные формирования, в них не служат настоящие воины, — возразил один из гостей.
— Даже вандалы, наши давние, ненавистные враги некогда держали в страхе Империю! — воскликнул Аброгастес.
— Но теперь они исчезли или рассеяны по множеству планет, они стали ничтожными изгнанниками на чужих планетах, некоторым даже приходится заниматься крестьянским трудом для Империи.
— Неужели алеманны хуже вандалов? — громогласно спросил Аброгастес.
— Нет! — сердито возразили гости.
Гута лежала на полу, маленькая, всеми забытая, обхватив свое тело руками. Она была так ошеломлена происходящим — своим танцем, своими ощущениями и состоянием — что едва осмеливалась пошевелиться. Никогда еще она не чувствовала себя такой живой, такой перепуганной, готовой открыто выразить свои чувства. Ей казалось, что она неожиданно познала себя в совершенстве, обнаружила то, что давно подозревала — что природа предопределила ей стать женщиной. Она испытывала ошеломляющее желание угождать и служить. Она желала делать это всю жизнь и принадлежать хозяину.
Она по-прежнему лежала на грязному полу зала, скорчившаяся и обнаженная.
Хозяева сами решали, надо ли одеваться рабыням, но если их одевали, то только в длинные ленты или открытые туники, чтобы женщины не забывали, кто они такие, чтобы их прелести казались более притягательными, чтобы в ней оставались намеки, чтобы одежду можно было сорвать, если этого пожелает хозяин.
Но на Гуте не было даже ошейника. Как ей хотелось иметь ошейник, или ножной браслет, или кольцо, или цепь — хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить ее положение, дать ей понять, чего рабыня может ждать и на что надеяться.
К ней вновь начало возвращаться чувство голода. Ее так и не накормили, не желая зря тратить еду, поскольку оставалось неясным, будет ли она жива на следующее утро.
Она жаждала почувствовать надежность цепей.
Почему бы не надеть на нее цепи хотя бы на одну ночь?
На ее теле не было ни лоскутка.
На левом бедре Гуты, высоко, почти у талии, виднелось распространенное клеймо — крохотная роза рабства, одна из обычных меток, признанных среди торговцев. Клеймо ей поставили вскоре после отлета с Тенгутаксихай. Гута ждала в ряду нескольких рабынь, ее так же заковали в цепи, закрепив ногу неподвижно. Она кричала, билась в цепях, выворачивая запястья, которые были связаны в течение нескольких часов, а потом увидела, как дымится клеймо на ее коже, и в тот же момент осознала, что теперь ее будут признавать за рабыню во множестве галактик. Она надеялась, что ее заклеймит сам Аброгастес, но он не удостоил рабыню такой чести. Клеймо ставил кузнец в темном, испачканном кожаном фартуке, который точными движениями выхватывал клейма из жаровни, где за ними следили подручные кузнеца. Гуту держали на обычной цепи, как и всех других. Работа совершалась неспешно, обыденно и методично, как будто ее выполнял механизм. Она удивлялась, неужели кузнец и все остальные не понимают, что они делают, какое абсолютное и невероятное превращение они творят одним движением руки, прижимая к коже бедра раскаленное клеймо? Можно подумать, что они клеймят скот. Затем она поняла, что кузнец действительно делает это — рабыни были всего лишь клейменым скотом. Будучи свободной, она презирала рабынь, считала их ничтожными, и вот теперь оказалась одной из них.
Аброгастес приказал заклеймить ее, но не стал делать этого сам. Он препоручил это дело кузнецу и его подручным. Впоследствии Аброгастес даже не подошел к ней. Вместе с другими рабынями Гуте приходилось убирать его жилище.
Клеймо осталось на коже, свидетельствуя о том, что она рабыня. Оно давало Гуте надежду, что ее пощадят.
Сегодня ее могут бросить псам, которые сторожат лагерь.
— Они считают, — продолжал Аброгастес, обращаясь к пирующим, переводя злобные глаза с одного гостя на другого, — что мы слабы, что мы их боимся. Неужели ты слаб, Граник? А ты, Антон?
— Нет! — в один голос ответили они.
— А ты, Ингельд? — спросил Аброгастес.
— Нет, господин.
— Гротгар?
— Нет, отец! — свирепо воскликнул Гротгар.
— Генза? Оркон?
— Нет, господин, — ответили воины.
— Так кто здесь боится Империю? — вопросил Аброгастес.
— Империя сильна, — задумчиво проговорил один из воинов.
— Ты боишься ее? — настойчиво спросил Аброгастес.
— Нет, господин! — решительно отозвался воин.
— В Империи уверены, что мы не будем сражаться, что мы боимся! Они считают нас трусами! — блестя глазами, почти кричал Аброгастес.
— Они ошибаются, господин, — отозвался писец.
— Так они и вправду ошибаются? — обратился Аброгастес к гостям.
— Да, господин! — хором отозвались гости.
— Империя сильна, — вновь повторил один из нерешительных гостей.
— Империя, — усмехнулся Аброгастес, — немощна!
— Что, господин?
— Она немощна! — повторил Аброгастес. Затем он повернулся и, не обращая внимания на распростертую Гуту, вернулся на помост, где встал перед скамьей.
— У вас есть соглядатаи, господин? — спросил воин.
— Да, — кивнул Аброгастес.
— Пусть принесут кольца! — возвестил писец. Гости зашевелились, многие встревоженно заворчали.
Отвергнутая и испуганная Гута, не знающая, что будет с ней, лежала перед помостом. Ее еще сильнее встревожило то, что Аброгастес даже не взглянул в ее сторону, не ударил ее ногой, но еще больше она боялась, что в любой момент, по любой незначительной прихоти внимание гостей вновь будет обращено на нее.
«Наденьте на меня цепи, — еле слышно шептала она, — наденьте цепи!»
Аброгастес опустился на скамью между деревянных колонн.
«Мне нужны цепи, — не переставая, думала Гута. — Прикажите заковать меня, чтобы я не могла бежать, наденьте браслеты на руки и ноги, ошейник на шею, если вы захотите, чтобы я не могла спастись, чтобы я была в безопасности и знала, что буду жить по крайней мере еще одну ночь! Прикажите заковать меня, господин. Я умоляю об этом!»
— Я долго и много размышлял обо всем этом, — объявил Аброгастес.
— Отец, неужели обязательно приносить кольца? — вдруг спросил Ингельд.
— Сейчас самое время принести их, — возразил Аброгастес.
— Самое время? — удивился его сын.
— Да, — решительно отозвался Аброгастес.
— Время пришло! — подхватил Гротгар и ударил обоими кулаками по столу.
— Но Империя вечна! — возразил воин.
— Пусть будет вечной, — усмехнулся Аброгастес.
— Не понимаю…
Из боковой двери появились двое мужчин, несущих сундук с кольцами, окованный стальными полосами.
— Кольца, господин, — объявил оруженосец, стоящий слева от Аброгастеса с мечом своего господина в руке.
Гута умоляюще взглянула на одного из музыкантов, по-прежнему сидящих слева от помоста. Она не могла понять выражение его лица. Гута вздрогнула. Как приказали, она выразила в танце свои тайные мечты, свои секретные мысли, желания, саму себя, свое рабство, то, кто она такая. Она танцевала, как рабыня — бесстыдно и открыто, выражая себя до глубины души, беспомощно повергая себя на милость суровых повелителей. Она танцевала для Аброгастеса, как его беспомощная, смущенная, уязвимая и возбужденная рабыня. Что еще она могла сделать? Разве она могла еще что-нибудь отдать? Она потеряла все. Но он ногой сбросил ее с помоста, и, казалось, совершенно позабыл о ней.
Пришло время важных решений, а она была всего лишь недостойной, ничтожной рабыней.
Она пошевелилась и приподнялась на руках, глядя на весы, стрелка которых упорно склонялась к левой половине полукруглой шкалы, к черепу, указывающему, что больший вес в этот момент лежит на чаше смерти.
Неужели они забыли о ней и оставили все так, как есть? Значит, скоро за ней придут, схватят за руки и вытащат из зала, чтобы бросить псам?
Она вновь легла на пол и задрожала.
— Есть ли среди вас тот, кто никогда в жизни не мечтал о богатстве? — спросил Аброгастес.
Мужчины с усмешками переглянулись.
— Оно ждет нас, — продолжал Аброгастес. — Надо только набраться смелости взять это богатство! Империя похожа на морскую раковину — снаружи она твердая, но как только мы пробьем скорлупу, а я уверен, что мы в силах сделать это, то нас ничто не остановит, пока мы не достигнем сокровищниц и дворцов, не принесем свои цепи в сердце самой Телнарии!
— У них тысячи кораблей, много оружия, — возразил воин.
— У нас тоже есть корабли, и будет еще больше, если мы объединимся. Среди нас есть скрытые враги Империи. Множество планет с развитой, утонченной техникой помогут нам построить корабли, обеспечат нас оружием и боеприпасами.
— И вы решились так открыто заявить об этом? — изумился другой воин.
— Иначе я не пригласил бы вас сюда.
— Здесь много народу, господин, — заметил воин.
— Мы сильны, — добавил другой.
— Империя угнетает множество планет, — сказал третий. — Они будут рады избавиться от нее.
— Пришло время нанести удар, — провозгласил Аброгастес.
— Но что захотят эти планеты от нас, если мы примем на себя риск и выполним их работу?
— Мы сами решим, как с ними поступить, — ответил Аброгастес.
— Значит, мы сделаем то, что захотим? — спросил Ингельд.
— Да.
— И эти планеты будут розданы нашим союзникам?
— Будут розданы миллиарды планет — смелым, верным, преданным, тем, кто хорошо послужил своим господам.
— Империя вечна, — дрогнувшим голосом повторял воин.
— Пусть будет вечной или нет, какая в этом разница, — ответил Аброгастес. — Это дом, в который мы можем войти, если пожелаем. Неужели вы думаете, что Империю, если уж она существует, заботит то, кто ее хозяин? Разве не ясно, что внутри нее власть менялась тысячи раз — с помощью убийств и отравлений, неожиданных смертей, интриг, захватов дворцов, с помощью мятежей и гражданских войн ее долгой истории? Разве вы не понимаете, что если есть трон, надо, чтобы был и сидящий на нем!
— Но мы не жители Империи, — возразил воин.
— Тем лучше, — кивнул Аброгастес. — У нас свежая и горячая кровь. Мы молоды, и от нас пышет жаром нашей молодости. Мы вошли в силу недавно, поэтому мы более тщеславны, смелы, решительны. Я не успокоюсь, пока не въеду на своем коне в тронный зал Телнарии и не омою свой кинжал кровью императора!
— Осторожнее, господин! — закричали сразу несколько воинов.
— Нет, я не сошел с ума, — усмехнулся Аброгастес. — Все, что нам требуется — это смелость.
— Мы всего-навсего воины…
— Да, но именно воины стояли у истоков любой династии, — возразил Аброгастес и поднялся на ноги.
Гости громко ахнули, ибо в эту минуту писец вытянул из сундука позади помоста длинную пурпурную императорскую мантию, отделанную белым мехом полярного медведя.
Писец набросил мантию на плечи Аброгастеса.
Аброгастес сам застегнул большую золотую застежку.
Мантия была выкроена из двух полотнищ и спадала до пола, оставляя руки свободными. Под ней можно было спрятать меч.
— Вы все сможете носить такую одежду! — воскликнул Аброгастес.
Гости радостно переглянулись.
— Раздайте кольца, — приказал Аброгастес. Мужчины, которые принесли кольца в окованном стальными полосами сундуке, начали раздавать их.
Кольца были большими, позолоченными, такие обычно носили на предплечье или запястье.
Гости отшатывались, боясь принять их.
— Не бойтесь, братья! — воскликнул Аброгастес. — Смотрите, я не прошу вас встать передо мной на колени и принять кольца из моих рук. Это подарки пирующим, сделанные по моей воле. Те, кто принял кольца от меня, понимает, что это значит, и многие из вас, как я уверен, принимали кольца от других. Я не прошу вас отречься от союзников. Мы все братья, кольца — просто подарки. Они не накладывают обязательств.
— Спасибо, господин! — крикнул воин.
Кольца были быстро розданы, но некоторые из гостей неохотно приняли их.
Принятие такого подарка было серьезным вопросом.
Аброгастес отлично знал, какие последствия могут теперь возникнуть для многих племен, несмотря на то, что формально эти сложности могли быть отвергнуты.
Аброгастес вернулся на свое место.
— Принесите дары! — объявил он.
Мужчины поспешили выйти и вернулись с богатыми дарами, которые вытаскивали из сундуков — Для того, чтобы тащить некоторые из них, понадобилось бы не меньше четырех мужчин. Здесь была богатая одежда, искусно вытканная материя, атлас и бархат для свободных женщин и тонкие, сильно просвечивающие шелка для рабынь; здесь же были драгоценности разных видов, золотая проволока, броши, пряжки, наконечники, монеты, блюда, сосуды, подсвечники, светильники, мечи, кинжалы, браслеты, ожерелья и многое другое. Все эти вещи сваливали на столы. Гости расхватывали подарки, уносили их на свои места, увешивали себя драгоценностями, затыкали кинжалы за пояса.