Норман Джон. Король

   — Господин не дал мне возможности показать это.
   — Да, — с усмешкой согласился Аброгастес.
   — Пусть господин попробует меня и узнает… Он осматривал ее, не говоря ни слова.
   — Я умоляю, дайте мне возможность доказать господину…
   — Ты умоляешь об этом как рабыня?
   — Да, господин! — с жаром воскликнула она.
   — Странно…
   — Рабыня надеется, что она сумеет развлечь господина.
   Темные, проницательные глаза Аброгастеса оглядели Гуту с ног до головы. Она отшатнулась, начиная понимать, что значит быть желанной, как может быть желанной только рабыня. Аброгастес сердито отвернулся.
   — Ты ничтожна, — сказал он, — конечно, твое присутствие здесь имеет значение, но небольшое. Ты ничтожна по сравнению с тем, что предстоит нам сегодня. Ложись, — приказал он, и рабыня улеглась рядом со скамьей.
   Не глядя на нее, Аброгастес доел мясо. Он поднял голову, подмечая, как пируют трети.
   Бывшие гражданки Империи хорошо прислуживали им.
   — Время уже подошло, господин? — осторожно осведомился писец, и Аброгастес кивнул.
   — Надо ли принести копье? — спросил оруженосец.
   — Да, — отрывисто сказал Аброгастес.

Глава 6

   — Ваша еда, госпожа, — произнес молодой белобрысый офицер по имени Корелий, просовывая миску с недоваренной овсянкой под дверцу тесной клетки, дно которой находилось на три дюйма ниже пола секции.
   Изнутри, свернувшись и закутавшись в свою жалкую одежду, на него смотрела женщина.
   — Это вы? — прошептала она. — Должно быть, это вы!
   Действительно, только он один из экипажа относился к ней с уважением! Наверняка это он!
   — Что? — удивился он.
   — Ведь это вы? — вновь прошептала она.
   Он улыбнулся. Что означала его улыбка — подтверждение или удивление? Может, он считал ее помешанной?
   Женщина издала восклицание злобы и отчаяния.
   — Обычно надсмотрщиков благодарят за еду — так положено. Вы же знаете, что вас могут и забыть покормить…
   — Вы не смеете требовать этого от меня! — воскликнула она.
   — Могу, так же, как от других, — возразил он. Она вновь вскрикнула от смущения и беспокойства.
   — Принесите мне чего-нибудь другого, — потребовала она. — Неужели вы думаете, что я возьму в рот эту размазню!
   — Что бы вы хотели? — вежливо спросил он. Наверняка это был он!
   — Жареного цыпленка, с тарином, в соусе сиба. Горячий риссит, свежую пому, жареные лепешки с яром, веллмерские пирожные, и вина… лучше всего каны, да, белой каны!
   — Невероятно! — усмехнулся он.
   — Вы наверняка сможете пронести еду сюда, — прошептала она.
   — Риск слишком велик, — заговорщицким голосом отозвался он.
   Она отпрянула. Все-таки это не он… Но, может быть, риск и в самом деле слишком велик?
   Женщина тут же решила, когда все будет закончено, а это случится очень скоро, отомстить этому негодяю за то, что он не исполнил ее требование, за то, что видел ее унижение и беспомощность. Слишком уж жестоко он вел себя, не желая понять ее состояние. Как ей хотелось сообщить об этом наглеце Иааку!
   — Не уходите! — попросила она.
   Он повернулся.
   — Да, госпожа?
   — Скажите, это ведь вы?
   — Что «я»? — удивленно переспросил он.
   — Ничего, — смутилась она. — Нет! Не уходите!
   Он вновь остановился.
   — Вы вежливы со мной, — заметила она.
   — Это просто привычка, — возразил офицер.
   — Вы называете меня «госпожой».
   — Это тоже привычка, — пожал он плечами.
   — Знаете, ваша привычка здесь очень кстати.
   — Несомненно, — согласился он.
   — Меня заперли одну в этом отсеке, — пожаловалась она. — Где же другие? Разве это не возбудит подозрения?
   При последних словах он с удивлением воззрился на нее.
   Она ненавидела его всей душой — он был одет и свободен!
   — Так почему? — настойчиво повторила она.
   — Разве отметины на теле ничего вам не объясняют? — удивился он.
   Она покраснела. Второй офицер, суровый и нетерпеливый мужлан, дважды стеганул ее плетью, когда она стояла на четвереньках в общей комнате.
   — Вам поместили отдельно ото всех в наказание, — пояснил белобрысый. — Ваш пример, ваша дерзость может поразить остальных женщин, будущие хозяева останутся недовольны ими. Кроме того, вам следует знать — остальным женщинам вы не нравитесь.
   — Не нравлюсь! — расхохоталась она. — Вот забавно!
   Он пожал плечами.
   — Принесите мне хорошей еды! — попросила она.
   — Постарайтесь впредь вести себя лучше, — наставительно произнес он.
   — Вести себя лучше? — изумилась она.
   — Некоторые могут заподозрить, что вы вовсе не рабыня.
   — Убирайтесь отсюда! — крикнула она.
   — Прощайте, госпожа, — ответил офицер и направился к двери.
   — Принесите мне хорошей еды! — еще раз крикнула она ему вслед.
   Когда офицер скрылся в коридоре, она опустилась на колени перед решеткой и схватилась обеими руками за прутья.
   Наверняка это был он, думала она.
   Он был вежлив, называл ее «госпожой»… Или он просто издевался?
   Этого женщина не знала.
   Разумеется, агент Иаака не должен был обнаруживать себя перед ней — до определенного момента. Должно быть, это он. Кто же еще мог быть агентом?
   Вести себя лучше! Остальным женщинам она не нравится! Тем хуже для них, рабынь, если они осмеливаются выражать недовольство ею, аристократкой, которая имеет право повелевать ими, бить их, продавать и покупать, как ей вздумается!
   Вероятно, он и в самом деле не мог принести ей изысканную еду и вино — вдруг об этом узнал бы тот громадный варвар и что-нибудь заподозрил?
   Она задумалась о варваре — этом страшном, молчаливом, грубом великане.
   Она боялась его и тем не менее твердо помнила, что должна каким-то способом привлечь его внимание. Когда она получит кинжал, ей придется ухитриться остаться с варваром наедине.
   Но как это ужасно — остаться одной с таким грубияном, не ведающим о цивилитас, необразованным, даже не гражданином Империи!
   Она не желала вести себя как подобает рабыне.
   Наверняка он быстрее заинтересуется ею, если она будет вести себя как свободная женщина, а не одна из этих жалких, беспомощных чувственных тварей! Но внезапно ее испугала мысль, что если она будет вести себя как свободная женщина, он заинтересуется ею, только чтобы лишить ее свободы, покорить, унизить так, как будто она ничем не отличается от других рабынь!
   Должно быть, тот белобрысый офицер и в самом Деле агент Иаака, думала она, вцепившись в прутья клетки.
   Если не он, то кто бы это мог быть?
   Как она возненавидела с первого взгляда другого, строгого и нетерпеливого офицера, который наказал ее, нанеся два внезапных, хлестких и сильных удара, пока она стояла на четвереньках, как будто была всего лишь рабыней!
   Перед отъездом из Лисля, в ту самую ночь, когда она побывала в императорском дворце, женщина безжалостно отхлестала свою рабыню — за то, что та осмелилась сообщить подробности о красоте своей госпожи осведомителям Иаака. Как плакала и просила о пощаде эта тварь, настоящая рабыня!
   Неужели агент — тот суровый офицер, настоящее чудовище?
   Именно он отделил ее от остальных женщин и посадил в эту клетку. Вздрогнув, женщина сжалась на холодном полу.
   Это вполне мог быть он.
   Должно быть, он пытался отвести от себя возможные подозрения, пытался скрыть взаимоотношения между ними, — этот хранитель кинжала, страж безопасности, помощник в быстром и легком возврате в Лисль, после того, как тайно приговоренный к смерти варвар погибнет от одной легкой царапины на коже.
   Неужели он настолько искусный актер?
   Видимо он посадил ее сюда, одну чтобы снизить вероятность ее разоблачения, отдать должное ее гордости, положению и неожиданному поступку, совершенному непреднамеренно, в момент простительной забывчивости в присутствии простых рабынь.
   Это мог быть он.
   Вероятно, он, разумно используя правила порядка, дал ей возможность уединиться, отделил ее от этих низких животных, ничтожных рабынь, в знак уважения к ее натуре и тонким чувствам.
   В самом деле, это он!
   Но ведь он не позволил ей одеться в клетке, впрочем, точно так же, как не позволил одеться другим рабыням в общей комнате.
   Она решила, что молодой офицер флота, стоявший на причале, повинен в этом — он сделал замечание, и надсмотрщик решил строго следовать ему.
   Но почему остальные не осадили его, как могли сделать? По знакам она поняла, что звание офицера было весьма невысоким.
   Она возненавидела этого офицера флота.
   С первого взгляда становилось ясно, что он знает, как обращаться с рабынями — в этом женщина была уверена.
   Но ведь она не была рабыней!
   Интересно, как должна она вести себя в присутствии строгого офицера, того, что ударил ее? Она усмехнулась.
   Должно быть, ей придется вести себя, как настоящей рабыне.
   Это будет забавно — он играет свою роль, она — свою, и никто не заподозрит, что два этих человека просто искусные актеры! А вдруг этот офицер — совсем не агент Иаака? Если так, тогда она не станет разыгрывать перед ним свою роль. Эта непростая роль, навязанная Иааком, беспокоила ее, она будила чувства, которые раздражали женщину. Чувства были совсем не такими, каких могла ожидать актриса.
   Кроме того, она вспомнила о слухах об известных мастерах, умеющих распознавать ложь и лицемерие, и испугалась еще сильнее. Правда, об испытании на лживость она знала совсем немного.
   Она села в дальнем углу клетки, подняв колени, и осмотрела дверцу из массивных прутьев. Клетка надежно держит меня, подумала женщина, как держала бы рабыню.
   На Телнарии существовало два вида испытаний, одно из которых позволяло распознавать рабынь среди свободных женщин — обычно его применяли, когда беглянки-рабыни старательно пытались выдать себя за свободных женщин, но так же это испытание могло служить для выявления свободных женщин среди рабынь: они могли прятаться среди них при осаде города. Еще одно испытание показывало естественность или неестественность поведения рабыни. Конечно, рабство не было просто вопросом поведения, но уходило корнями глубоко в душу женщины, пронизывая каждую клетку ее тела. Отрицательные результаты испытаний означали простую видимость рабства, его симуляцию. В таких случаях рабыне быстро давали понять, что значит рабство и то, кто она такая. Сообразительным женщинам не требовалось много времени, дабы уяснить это. Иногда им просто предлагали выбор между абсолютным рабством или смертью, и женщины понимали, что третьего не дано, что у них не остается права действовать, лицемерить или даже просто о чем-то думать. В этот момент женщинам приходилось вслушиваться в самих себя, проникая внутрь своей души глубже, чем когда-либо в жизни. Эмоциональный катарсис заставлял их познать себя, и женщины в экстазе падали к ногам ненавистных прежде хозяев, радуясь этому открытию.
   Дверь секции открылась, и женщина быстро подняла голову. Она прижала к себе колени, склонилась к ним грудью и крепко обняла их руками, стараясь скрыть свое тело.
   Как ужасно, что ей не позволили одеться!
   Скотник, коренастый, плечистый и добродушный мужчина с простоватым лицом просунул в дверь руку и выключил верхний свет.
   — Эй ты! — крикнула женщина, когда он уже собрался уйти.
   Дверь закрылась за мужской фигурой.
   — Поди сюда! — снова позвала она.
   Теперь в секции стояла темнота, ее освещали только два крохотных красноватых ночника на стене.
   Этого хватило, чтобы проверить секцию и ее обитателей или содержащийся в ней груз.
   Казалось, мужчина не слышал ее криков.
   Она позвала еще раз:
   — Подойдите! — Шаги в коридоре замерли. — Прошу вас, подойдите сюда!
   Тускло освещенный красноватой лампочкой, мужчина появился на пороге. Постояв немного, он вновь собрался уходить.
   — Господин! — позвала женщина. — Прошу вас, господин!
   Он подошел к клетке.
   — По ошибке мне принесли только миску холодной овсянки, — сказала она. — Я не могу ее есть. Принесите мне что-нибудь другое, прошу вас.
   — На колени, — приказал он, — выпрямись на пятках, колени в стороны, руки на бедра ладонями вниз.
   Она послушалась. Как ненавистны ей были приказы такого мужлана!
   Неужели для ее роли и впрямь требуется послушание, как в ничтожной рабыне?
   — Теперь сложи руки за головой, — потребовал он. И этот невежа осмеливался командовать ею! Женщина выполнила приказ, испытывая странное ощущение.
   — Я не могу есть эту остывшую слизь, — произнесла она. — Ее принесли мне по ошибке. Принесите что-нибудь другое.
   Как странно звучали эти слова при ее позе!
   Мужчина попробовал дверцу клетки, но она была крепко заперта. Неужели он собирается войти? И если да, то зачем?
   К счастью, у него не было ключа.
   Разглядев на замке проволоку с восковой печатью, мужчина раздраженно сплюнул.
   Насколько знала женщина, это была печать девственницы. Если она оказывалась сломанной, это означало, что в клетку кто-то входил без разрешения.
   Мужчина пристально разглядывал ее, и женщина почувствовала испуг.
   — Нет, — наконец произнес мужчина и отвернулся.
   — Уже поздно, — напомнила женщина. Вправду, по времени на корабле стоял поздний вечер.
   — В этой клетке жесткий железный пол, — объяснила она. — Я могу замерзнуть. Принесите мне матрас!
   — А ты свернись, — подсказал мужчина. — Ложись на бок и свернись клубком.
   Она выполнила приказ.
   — Принесите мне матрас, — еще раз попросила она.
   — Нет.
   — Как вас зовут? — требовательным тоном произнесла она.
   — Квалий.
   — Чем вы занимаетесь на корабле?
   — Я скотник.
   — А что вы делаете здесь? — не отставала она.
   — Присматриваю за свиньей.
   Она задохнулась от ярости.
   — Свернись получше, — приказал он.
   Она раздраженно выполнила приказ, высоко подняв правое бедро и обнажив нежное лоно. При этом ее талия изогнулась, образуя глубокую впадину с округлыми склонами, колени прижались к упругой груди.
   Ее тело было великолепным даже для рабыни.
   — Принесите мне одеяло, — снова попросила она.
   — Нет, — отрезал он.
   — Я доложу о вас старшему офицеру, — пригрозила она, — или капитану!
   Конечно, с тех пор, как ее ввели на корабль, она не видела ни старшего офицера, ни капитана. Скотник отвернулся.
   — Хотя бы маленькую подстилку, господин! — настаивала она.
   Он остановился у двери и оглянулся.
   — Прошу вас, господин! — уже безнадежно крикнула она. — Господин!
   Он постоял на месте.
   — Принесите подстилку, господин!
   — Нет, — решительно отказался он и вышел.
   Женщина вновь села в клетке.
   Что за невежа и дурень, думала она, но даже не попыталась предположить, что он — агент Иаака. Наверняка Иаак не стал бы доверять столь сложную задачу тупому и невежественному мужлану.
   Но ей пришлось встать перед ним на колени, принимать позы по его указанию!
   Неужели она действительно рабыня?
   Нет! Она была твердо уверена в этом, и тем не менее испытывала странные чувства, постепенно узнавала огромную дистанцию, разделяющую женщин и мужчин в ее народе, разницу, которая не ограничивалась размерами, силой или слабостью, мягкостью или похотью.
   Она боялась замерзнуть ночью.
   Скорее бы корабль привез ее на Тангару!
   Она надеялась, что ее отдельная клетка, изолированность от остальных не вызовет подозрений.
   Должно быть, кинжал ей передаст старший офицер. Но ей самой придется остаться вдвоем с варваром.
   Удастся ли это, размышляла она, поможет ли ее красота?
   Ее внешность, казалось, никак не воздействовала на скотника. Но разве было в этом что-либо странное — ведь, как она слышала, женщин за красоту даже обращали в рабство?
   Она пришла в ярость.
   Она так унизилась, но ни на шаг не приблизилась к цели!
   Неужели они в самом деле считают ее рабыней!
   Надо подумать, как хорошенько отомстить этому мужлану. Иаак сможет это сделать.
   Он потряс дверцу клетки — что это было, желание проверить ее надежность или наоборот, надежда на то, что дверца просто прикрыта? И если он надеялся на то, что дверца прикрыта, что могло случиться потом? Казалось, он был разочарован, обнаружив на дверце печать девственницы. Что, если бы дверца была непрочной или на ней не оказалось бы печати? Она передернула плечами. Женщина начала догадываться об уязвимости положения рабынь.
   Она взглянула на пол клетки — интересно, каким было бы его прикосновение к телу?
   Резко присев, она вновь попыталась стащить браслет с левой щиколотки. Ей это не удалось, и вскоре она сердито прекратила свое занятие. Браслет был прочным, как в то время, когда за ней наблюдал на пристани молодой офицер флота.
   Это был браслет рабыни.
   Конечно, он входил в ее маскарад, в действительности не принадлежа ей. И тем не менее он реально охватывал ее ногу, так, что она не могла снять его — точно так же, как любая другая запертая в клетку рабыня.
   Она с отвращением взглянула на миску с заветренной овсянкой.
   Неужели они надеялись, что она станет есть такую дрянь? Да она скорее уморит себя голодом!
   Интересно, кто из членов экипажа — второй агент Иаака? Кто передаст ей кинжал?
   Этой ночью ей удалось заснуть. Сон пришел почти сразу.
   Ей снился тонкий кинжал с желтой рукояткой, покрытой витым узором. Рукоятка с изящно изогнутыми концами гарды защищала ее руку, чтобы та не соскользнула на лезвие, гладкое узкое лезвие кинжала, легко проникающего в тело, — около семи дюймов в длину, с бритвенно-острыми краями, заостренным кончиком, покрытое незаметным слоем некоего опасного вещества.
   Ей снилось, как она вонзает кинжал в спину безмятежного великана, когда тот, лежа на животе отдыхает, ни о чем не подозревая.
   Затем сон стал пугающим: она видела себя обнаженной, накрашенной и источающей запах дешевых духов, закованной в цепи, среди варваров, вместе с рабынями на невольничьих торгах. Она видела, как ее продавали на сотнях торгов сотням хозяев, и Иаак смеялся, и ее родственники смеялись, а пуще всех смеялась ее горничная, которая теперь была одета в платье знатной дамы, она смеялась и держала в руке плеть — ту самую плеть, которой была избита прежде. Теперь хозяйка и рабыня поменялись местами!
   Она внезапно проснулась.
   «Я не рабыня! — прокричала она на всю секцию, и тут же притаилась, боясь, как бы кто-нибудь не услышал ее. — Я не рабыня», — еще раз решительно прошептала она самой себе.
   Она вспомнила картины своего сна — прикосновение меха к коленям, цепи на теле, мужчин вокруг, разглядывающих ее с непонятным ей желанием. Самое страшное, она знала, что может принадлежать любому из этих мужчин, и тогда ей придется потакать малейшей их прихоти. Она вспомнила невольничьи торги, крики распорядителей и себя саму, выставленную на помосте.
   Она вздрогнула.
   Она хорошо помнила свой неописуемый ужас во сне, когда твердо знала, кто она такая, и знала, что должна служить с радостью, без сожалений, усердно, безропотно, так, как пожелают хозяева!
   Нет, я не рабыня, еще раз убеждающе прошептала она, я не могу быть рабыней.
   Она уже давно испытывала ужасный голод.
   Но в клетке не было еды, кроме миски с овсянкой.
   Нет, она не сможет это есть, протестующе думала она, смахивая с глаз слезы.
   Она обмакнула в овсянку палец и облизнула его. Потом взяла еще. Оказалось, что самое сложное — начать есть, дальше дело пошло легче.
   Неужели так их будут кормить всегда, задавала она себе вопрос.
   Она прикоснулась к браслету. Да что это с ней, не переставала удивляться женщина.
   Корабль быстро привезет ее на Тангару. Неизвестный союзник передаст кинжал. Она поскорее покончит со всем этим и вернутся в столицу Империи.
   Она вновь заснула и проспала без снов, пока не была разбужена белобрысым офицером. Он выпустил ее из клетки и велел на четвереньках идти в общую комнату.
   Здесь рабыням предстояло начать уроки.
   Старший офицер, Лисис, который отвечал за перевозку рабынь, счел это необходимым.

Глава 7

   — Это не займет много времени, господин, — заверил Туво Авзоний.
   — Меня задержали здесь, в Лисле, — ответил Юлиан. — Причем безо всякой причины, мое участие в церемониях вовсе не обязательно.
   — Считается, что на церемониях должны присутствовать все родственники императорской семьи, — примирительно произнес Туво Авзоний.
   — Почему-то мне тревожно, — проговорил Юлиан.
   — Оттоний уже приближается к Тангаре. Какая беда в том, если он прибудет на несколько недель раньше вас? Разумеется, он дождется вас, чтобы попросить помощи и совета.
   — Вряд ли он станет ждать, — возразил Юлиан. — Кажется, у него свои планы.
   — Но ведь вы не сомневаетесь в его преданности Империи? — тревожно спросил Туво Авзоний.
   — Не знаю, — вздохнул Юлиан.
   — Его преданность несомненна, — заверил Авзоний. — Он, насколько я понимаю, вырос в деревне близ фестанга Сим-Гьядини, в горах Баррионуэво.
   Фестанг, или монастырь Сим-Гьядини был затерянным в горах укрепленным поселением флоонианцев, монахов ордена Святого Гьядини, сторонника теории эманации. В то время по результатам голосования трех собраний духовенства эта теория была признана ересью.
   — Несомненно, он крепко запомнил наставления братьев ордена Сим-Гьядини, — продолжал Туво Авзоний.
   — Вряд ли, — покачал головой Юлиан. — Отношения деревни с фестангом были чисто хозяйственными. Подозреваю, что Оттоний знает о Флооне не больше, чем об Ораке или Умбе.
   Орак считался повелителем богов в пантеоне Империи, а Умба — его супругой.
   — Но он уже узнал славу Империи и цену цивилитас, — напомнил Туво Авзоний.
   — Цивилитас скоро может стать пустым звуком, — возразил Юлиан.
   — Нет, не говорите так, господин! — тревожно воскликнул Туво Авзоний.
   — И тогда всему придет конец, — мрачно заключил Юлиан.
   — Империя вечна!
   — Была когда-то, — усмехнулся Юлиан. — Теперь Империи нет.
   — Вы считаете, что Империя в опасности? — настороженно спросил Туво Авзоний.
   — Да, — кивнул Юлиан.
   Туво Авзоний промолчал.
   — Империи нужны воины, — продолжал Юлиан. — Власть теряет силу, аристократия вырождается, толпы бродяг наводняют улицы, кругом царит беспорядок, союзники тревожатся, кто-то постоянно нарушает границы, торговые пути становятся опасными, отдаленные планеты уже давно оказались незащищенными, федераты неуправляемы…
   — Но ведь варвары… — начал Туво Авзоний.
   — Герои не рождаются на золоченом ложе, — поговоркой ответил Юлиан.
   — Но они же варвары, господин! — возразил Туво Авзоний.
   — Да, варвары.
   — Как наш Оттоний?
   — Да.
   Туво Авзоний нахмурился.
   — Они могут спасти Империю, — сказал Юлиан.
   — Или уничтожить ее, — добавил Туво Авзоний.
   — Да, — устало согласился Юлиан.
   — Он крестьянин, — напомнил Туво Авзоний.
   — Нет.
   — Тогда кто же он?
   — Не знаю, — пожал плечами Юлиан. — Это пока загадка, и ответ на нее можно найти в фестанге Сим-Гьядини.
   — Господин, вы ведь на самом деле не считаете, что Империя в опасности? — с тревогой спросил Туво Авзоний.
   — Нет, — медленно произнес Юлиан, — думаю, нет.
   — Значит, нам нечего бояться.
   — Конечно, нечего.
   — Империя вечна, — с облегчением произнес Туво Авзоний.
   — Да, — ответил Юлиан.

Глава 8

   — Посмотрим, есть ли здесь мужчины! — многозначительно произнес Аброгастес. Его глаза заблестели, он поднялся со скамьи между двумя колоннами.
   Он подал знак.
   — Великое копье! — закричали гости.
   — Копье клятвы!
   — Что происходит?
   — Почему его принесли в зал? — раздалось сразу несколько голосов.
   — Сейчас не время браться за копье, — удивленно перешептывались гости.
   — Да, сейчас не тысячелетие! — крикнул кто-то на весь зал.
   Двое мужчин внести огромное копье с ясеневым древком и бронзовым наконечником, направленным в центр зала, к скамье Аброгастеса.
   Коричневое гладкое древко копья было мощным, но податливым в руках великана, или Крагона, бога войны.
   Дерево древка было еще свежим, недавно срубленным.
   Широкий бронзовый наконечник был отлит в древней форме, оставшейся с тех времен, когда алеманны впервые познали тайны металла, начали ковать его и делать сплавы.
   Существовало множество таких копий, и каждое чем-то отличалось от предшествующего, оставаясь при этом великим копьем.
   «Это Великое копье», — произносил жрец, который умел читать древние и тайные знаки, и оружие предков называли после этого таким именем.
   Последовательность ритуальных копий уходила в глубокую древность, до того еще, как появились первые военные песни, бури и сражения.
   Время появления копья было неизвестно.
   Древнейшие копья рассыпались в прах, когда приходило время, но на смену им уже бывали готовы новые.
   Поэтому копье считалось древним, как и сами алеманны.
   Это была священная вещь.
   Позднее старые копья стали рубить топорами — таким образом, они как будто погибали в бою. Обломки заворачивали в дорогие ткани и сжигали на священном огне в тайном месте священного леса — легенда гласила, что именно в этом лесу Крагон, бог войны, создал алеманнов из земли, огня и собственной крови, чтобы в его шатре были достойные гости. Обычно Крагона изображали с ястребиными крыльями — вероятно, обозначающими проворство, свирепость, безжалостность, неожиданность бросков и хитрость. Интересно, что кроме этого Крагон считался богом мудрости. При синкретизме Империи он со множеством чужих богов иногда входил в имперский пантеон. Легенды гласили, что на тайной поляне леса, известной только избранным жрецам, Крагон вдохнул свое дыхание и дыхание огня в первых из алеманнов. Интересно то, что и у вандалов были подобные легенды, — это предполагало возможность существования древней общей культуры, даже культурного центра, относящегося к неолиту или протонеолиту, — центра, который заложил основы развития сразу нескольких варварских народов.