Носсак Ганс Эрих. Спираль

здесь возникли, произошли по одной-единственной причине: его подзащитный
хочет объяснить метафизические понятия обычными словами. Навряд ли в этом
зале есть хоть один человек, который сомневается в том, что метафизическое
- что бы мы под этим ни подразумевали - это не только некая ирреальная
абстракция, но и в высшей степени реальная субстанция, оказывающая
решающее воздействие на нашу земную жизнь. Его подзащитный достаточно
часто подчеркивал, что он, безусловно, приветствует и суд и законы, ибо
они препятствуют неуместному вторжению метафизического в заведенный
испокон веку порядок. Но ясно и другое: метафизическое не может быть
предметом юридических дебатов. В качестве примера адвокат привел отношения
полов: метафизический момент играет в них роль, которую трудно
переоценить, нагнетает напряжение.
Он, адвокат, намеренно выбрал именно этот пример, так как пример,
по-видимому - хоть и трудно объяснить почему, - чем-то напоминает
разбираемое дело. Кто решится рассказать вразумительными словами о
мгновении слияния двух любящих существ? Ну хорошо, мы знаем все о
физиологических функциях организма и считаем также, что нам известна
психологическая сторона близости, что, кстати сказать, тоже связано с
физиологией. Но все это ничего не говорит об упомянутом мгновении, как о
таковом; по существу, мы знаем лишь его предварительные условия и
последствия. Само мгновение явно ускользает из нашего сознания, в
воспоминаниях остается лишь неясное ощущение не то счастья, не то муки
или, точнее говоря, ощущение провала: человеку кажется, будто на время
отступили все привычные логические и физические законы. Об этом
отступлении реальности много раз говорилось в ходе процесса; оно
рассматривалось чуть ли не как оскорбление законов, причем с точки зрения
некоего абсолюта. Чего стоит, однако, закон, который на время можно
отстранить и который следует обходить? Да, следует. Ведь суд, стоящий на
иной точке зрения, неизбежно придет к выводу, что каждый, кто признает:
секунду он ни о чем не думал, - есть преступник, ибо он оскорбил закон
тем, что позабыл о нем. Совершенно очевидно, что подобная позиция приведет
к полнейшему уничтожению всяких живых эмоций.
Далее адвокат сказал, что он намеренно употребил слово "провал", ибо им
воспользовался его подзащитный. С тем же основанием можно говорить и о
"секунде ужаса", ибо и это выражение употреблялось в зале суда и было
превратно понято. Что касается секунды ужаса - кое-кто называет ее,
наверно, секундой счастья, не правда ли? - то протяженность ее, вероятно,
можно измерить с хронометром в руках и убедиться, что секунда и впрямь
длится секунду, но в действительности каждый знает: есть мгновения,
которые нельзя измерить никакими хронометрами, ибо мгновения эти человек
прожил вне времени. И как бы ни относиться к ним, оглядываясь назад, они -
непреложный факт. Так он, адвокат, понял, во всяком случае, своего
подзащитного, и так суд должен понимать подсудимого и его показания.
Другое дело, стоит ли вообще придавать слишком большое значение этим
"незастрахованным" мгновениям. Сейчас самое главное - принять позицию его
подзащитного как некий бесспорный факт, вот в чем задача истинных юристов.
Иными словами, он, адвокат, хотел бы считать твердо установленным
нижеследующее: в ту ночь, когда жена подсудимого неожиданно стала опять
спускаться по лестнице, сам подсудимый находился в вышеупомянутом провале,
то есть вне времени. Открытая дверь кухни дает прямо-таки наглядное
представление об этом провале.
- Обычный юрист, - закончил адвокат свою речь, - сочтет все, что
удастся раскрыть в этом деле с помощью методов криминалистики, нарочитой
мистификацией. И вину за это следует приписать самому юристу, поскольку он
подходит к вышеупомянутой "секунде" с неправильными мерками.
Прокурор не замедлил взять слово.
- Допустим, я согласен с примером, приведенным защитой, - сказал он, -
но все же и тогда придется отметить, что провал, который, возможно,
возникает во время полового акта, как-никак, ведет к зачатию детей, таким
образом, это плодотворный провал, а провал в проеме открытой кухонной
двери, о коем здесь шла речь, привел к бесследному исчезновению женщины.
Сия разница кажется мне весьма существенной и не лишенной интереса для
юриста.
- Задача и долг прокурора подать эту реплику, - с иронией возразил
адвокат.
Председатель суда поблагодарил адвоката за ценные замечания, хотя они,
по его словам, были бы куда более уместными на другой стадии процесса, а
именно во время прений сторон. Но он, председатель, не стал прерывать
адвоката, ибо все, что помогает прояснению этого дела, уже на данном этапе
судебного следствия можно только приветствовать. Поэтому он решил в
заключение речи господина адвоката спросить его, не имеет ли целью эта
речь доказать: подсудимый находился в ту ночь или в те минуты на лестнице
в некоем умственном расстройстве, что освобождает его от полной меры
ответственности за последующие деяния.
Подсудимый начал яростно жестикулировать, и адвокат вскочил как
ужаленный; он совершенно явно хотел опередить своего подзащитного.
Нет, это ни в коем случае не входило в его намерения. Как раз наоборот.
- Пожалуй, вопрос о вменяемости - единственный вопрос, по которому
подсудимый... Вы ведь знаете, что он вообще возражал против адвоката и
считал всякую попытку его защиты излишней... Да, это единственный вопрос,
по которому подсудимый высказался совершенно недвусмысленно. Разумеется,
моим долгом было разъяснить ему, что, учитывая его манеру отвечать, суд
неизбежно придет к мысли поставить под сомнение его вменяемость. Но мой
подзащитный не только запретил использовать этот аргумент для его
защиты... Кстати, это никогда не входило в мои намерения... Он еще
объявил, что отклонит любой состав суда, который усомнится в его
вменяемости. В этом случае он обязал меня обжаловать заключение суда в
вышестоящей инстанции.
- Суд это не очень пугает.
- Разумеется, я пытался внушить своему подзащитному, что каждый судья -
и при известных обстоятельствах также прокурор - имеет право привлечь
соответствующих экспертов и что протестовать против этого бесполезно.
Тогда подзащитный предложил опередить суд, проконсультировавшись с
авторитетными экспертами, которые подтвердили бы его вменяемость. Однако я
отговорил своего клиента от подобного шага, - сказал адвокат и продолжал
дальше: - Нелегко выступать в качестве адвоката человека, который
отказывается не только от любого защитника, но и от любой защиты. И я уже
давным-давно сложил бы с себя полномочия, которые возложил на меня суд,
если бы не был глубоко убежден в том, что мой подзащитный на самом деле не
нуждается в защите. Поэтому свою задачу я вижу в том, чтобы помочь
выяснению ряда недоразумений, возникновение которых можно было с
уверенностью предсказать заранее. Весь этот процесс основан на
недоразумении - здесь я стою на стороне подзащитного. Однако, возвращаясь
к проблеме вменяемости, я должен заявить: дело не в том, что мой клиент
считает, будто сомнение в его умственных способностях оскорбительно, хотя
и это, пожалуй, имеет место. Самое главное для него другое: согласно
убеждению подзащитного, суд, признавший его невменяемым, превратится в
фарс. Думаю, что меня не обвинят в нескромности, если я передам слова
подсудимого, я их в свое время сразу же записал. Он сказал: "Тот, кто
обращается к психиатру, объявляет о своей несостоятельности. Человек
вообще начинается только там, куда психиатру вход закрыт".
- Ну, ну, - сказал председатель.
- Прошу еще минутку внимания, я уже почти кончил. Я записал и другое
высказывание подсудимого, которое он сделал в том же разговоре со мной.
Мой подзащитный сказал: "Как может суд ставить свои решения в зависимость
от людей, которые делают бизнес на иллюзиях, хотя сами эти люди не могут
избежать иллюзий, не говоря уже о том, что вся их жизнь - сплошные
иллюзии".
- Ну, ну, - повторил председатель суда.
После этого председатель суда спросил подсудимого, по-прежнему ли тот
придерживается высказанного мнения?
Подсудимый ответил, что придерживается. Они только теряют время
попусту.
- Но и мы здесь сидим не для собственного удовольствия, - сказал
председатель суда. - Переливание из пустого в порожнее, которое ни на шаг
не продвигает нашу работу вперед, утомляет нас не меньше, чем вас.
Чего же от него еще хотят?
- Прежде всего мы хотим, чтобы вы отвечали на наши вопросы как можно
точнее. Итак, продолжим следствие. Вы утверждаете, что ни вы, ли ваша жена
не сказали ни слова. Для нас это совершенно непостижимо. Хорошо! Оставим
это. Будьте добры, рассказывайте дальше. Что произошло потом? Что вы
сделали, когда жена спустилась вниз и стала как раз напротив вас? Ведь так
расположена лестница в доме?
- Я подошел к шкафу в передней и снял с вешалки ее меховое пальто.
- Подождите! Не торопитесь! Поскольку две нижние ступеньки лестницы
немного выступают вперед, то часть прихожей между кухонной дверью и дверью
гостиной очень узкая. Стало быть, если вы пошли вперед к шкафу, то должны
были буквально столкнуться с женой. Так оно и было?
- Да, вероятно.
- Вы ее коснулись?
- Разве это можно теперь вспомнить? Дверь в гостиную еще была открыта.
- Но вы ведь не заглядывали больше в гостиную?
- Нет, но я мог обойти жену.
- Прекрасно. Вы, значит, отправились к шкафу. И притом, видимо,
поставили пепельницу, которую до сих пор держали в руке, на четвертую
ступеньку у самых перил?
- Да, не исключено.
- И ваша жена действительно не произнесла ни звука? Например, тогда,
когда вы вдруг сняли с вешалки ее меховое пальто? Ведь если вы
предварительно не договорились об ее уходе, то ваша жена должна была не на
шутку удивиться. Удивиться так же сильно, как, наверно, удивились вы,
увидев, что она вопреки обыкновению в столь поздний час опять спускается
вниз. Или вы договорились заранее?
- Нет, но я знал: это могло случиться в любую минуту.
- Звучит весьма невразумительно.
- Может быть, жена что-нибудь и сказала, но не вслух, не шевеля губами.
В такие мгновения говорят даже очень много, говорят с лихорадочной
поспешностью. Но ничего нельзя запомнить, да и не нужно, все и так ясно.
- Было бы лучше, если бы вы проинформировали нас о разговоре.
- Это невозможно, господин председатель суда. Слова сами по себе не
важны. Их слышат только муж и жена, мы были женаты семь лет, другим это
все равно показалось бы молчанием. Мы оба знали, что срок истек. К чему
тут еще слова?
- А почему вы сразу схватили меховое пальто?
- Оно висело там, и ей надо было надеть что-нибудь.
- Был конец сентября, стояла довольно теплая погода. А меховое пальто
уже висело на вешалке?
- Когда мы по вечерам выходили гулять, жена накидывала на себя меховое
пальто. Она зябла. А у озера по вечерам гораздо прохладней, чем наверху.
- Ага! И вы решили тогда, что на воздухе будет очень холодно?
- Меня самого знобило. Я дрожал от холода.
- Но вы не взяли свое пальто?
- Не было времени. Да и не во мне было дело.
- Значит ли это, что предполагаемый холод беспокоил вас только в связи
с женой?
- Я человек привычный. К тому же нельзя сказать, будто меня что-то
беспокоило. Я ни о чем не думал. Все произошло естественно. Каждый из вас
поступил бы так же, как я.
- Что вы хотите этим сказать?
- Вы бы тоже подали жене пальто.
- Вы, стало быть, подали ей пальто?
- Да, разумеется. В один рукав она не сразу попала. Подавая пальто, я
был неловок.
- Странно, некоторые мелочи прямо врезались вам в память.
- Мелочи? - спросил подсудимый с изумлением.
- Я имею в виду рукав.
- Я видел ее лицо в зеркале шкафа, потому был так неуклюж, подавая
пальто.
- Мне казалось, что вы не зажигали света в прихожей.
- Да, я не включил свет.
- И несмотря на это, сумели разглядеть лицо своей жены в зеркале?
- Я видел белое пятно, этого достаточно.
- И вы все еще не произнесли ни слова?
- Нам было не до слов. Я подал ей пальто, вот и все. У нее очень слабые
плечи.
- Гм. Почему вы, к примеру, упоминаете именно сейчас о том, что у вашей
жены слабые плечи?
- Потому что у нее и впрямь очень слабые плечи.
- Может быть, вы подумали об этом в ту секунду, потому что жена
возбудила в вас жалость?
- Жалость? Жалость? Мы уже давно были по ту сторону жалости.
- Опять одна из ваших непонятных сентенций.
- Тут и понимать нечего, так оно и есть.
- А если бы вы почувствовали к ней жалость? Что тогда?
- Почему я должен был чувствовать к ней жалость?
- Хотя бы просто потому, что она женщина.
Подсудимый усмехнулся.
- Звучит так, словно это я сам сказал.
В его словах не было насмешки, но председатель суда заподозрил
насмешку.
- Ваши улыбочки здесь не к месту, - сказал он. - Я хотел бы, чтобы вы
уяснили себе одно: у суда создалось впечатление - мне кажется, я вправе
говорить и от имени моих коллег, - у суда создалось впечатление, что вас и
жену разделяла поистине бездонная пропасть ненависти, по крайней мере вы
питали к ней ненависть. Все ваши слова можно было бы без труда истолковать
в том смысле, что вы хвалите себя - мол, все же вы не допустили взрыва
ненависти.
- И это вы говорите лишь потому, что чисто случайно я упомянул о слабых
плечах моей жены? - спросил подсудимый, я его голос по-прежнему казался
почти веселым.
- Да, именно так.
- Но это же не имеет отношения ни к ненависти, ни к любви. То была лишь
констатация факта. Признаю, она, быть может, фальшиво прозвучала в
обстановке судебного заседания.
После этих слов подсудимый помедлил секунду и испытующе посмотрел на
публику. Он уже несколько раз поступал так. И опять он вынудил судейских
проследить за его взглядом; по воле случая солнце в эту минуту вдруг
раздвинуло серую пелену облаков, которые уже с утра затянули небосклон. На
два или три мгновения в зал проник широкий луч света, пробившийся сквозь
грязное окошко. Из-за пыли, рассеянной в воздухе, луч казался странно
плотным, он как бы нашаривал что-то в рядах зрителей, а потом так же
внезапно померк. Подсудимый снова повернулся лицом к суду.
- Когда мы были детьми и бабушка рассказывала об ангелах, мы думали,
что точно знаем, как выглядят ангелы и как надо с ними обращаться. Позже
люди забывают об этом или у них не хватает времени на подобные мысли,
хотя, в сущности, ничего не меняется. Только иногда, благодаря какой-то
мелочи, все опять всплывает в памяти. Правда, на долю секунды, и, когда ты
начинаешь сознавать это, все опять ускользает, остается лишь ощущение
грусти, общее для всех. - Подсудимый снова усмехнулся. - Вот как это
приблизительно бывает, господа.
Председатель суда предоставил слово прокурору.
Может ли подсудимый описать, спросил тот, как выглядело меховое пальто?
- Оно было коричневое. Рыжевато-коричневое. Довольно пушистый мех.
Заграничный барашек, по-моему.
Не может ли он случайно вспомнить, где было куплено пальто?
Они купили шубку в угловом магазине у... у... Фамилия владельца
написана в товарном чеке, а чек хранится у него в конторе. Они купили
шубку года два назад.
Принадлежала ли фирма имярек?
Да, каким образом это узнал прокурор?
И еще один вопрос: опознает ли подсудимый шубку, если она будет
найдена?
- А как ее можно найти? - спросил подсудимый с удивлением.
- Вы считаете это полностью исключенным? - быстро ответил прокурор
вопросом на вопрос.
- Но ведь моей жене шубка нужна самой.
- Ах так, конечно, извините. Разумеется, она ей нужна, за это время уж
и зима настала. Но вы все же узнаете шубку жены?
- Наверно. Впрочем, таких шуб много. Может быть, узнаю по подкладке.
Она слегка шуршала.
- Спасибо. Пока достаточно.
- Но почему вообще эта шубка возбуждает такой интерес? - удивился
подсудимый.
- Подсудимый не имеет права задавать вопросы, - ответил председатель
суда, не поднимая глаз от своих бумаг. Очевидно, и он не понимал, к чему
клонит прокурор, спрашивая о меховом пальто.
Слегка замявшись, а потом переждав положенное время, чтобы дать
возможность прокурору высказаться, но так и не дождавшись этого, судья сам
взял слово.
Он сказал, что сейчас они приближаются к тому кругу вопросов, насчет
которых он считает своим долгом дать соответствующие разъяснения до того,
как суд займется ими вплотную. Согласно протоколам предварительного
следствия, этот круг вопросов и впрямь выглядит так, что органы юстиции не
могут ими заниматься, не ставя себя в смешное положение. Да и защита не
раз с упреком указывала на это. До сих пор поведение подсудимого было в
достаточной степени непонятным, можно даже сказать, невероятным. И все же
до этого момента все оставалось в рамках реальности. Но то, что следует
далее, даже не претендует на правдоподобие, наоборот, заранее уводит в
область фантастики и бреда. Так, например, возьмем вопрос о снежной вьюге,
из-за которой, согласно показаниям подсудимого, он будто бы потерял из
виду свою жену. В сентябре в наших широтах снег, как известно, не идет.
Кроме того, достаточно было запросить метеорологическую службу, чтобы та
подтвердила: в означенную ночь никакого снега не было. Наконец, в
показаниях подсудимого встречается несколько утверждений, ни в коей мере
не совпадающих с утверждениями полиции. Суд считает своим долгом по мере
сил прояснить неясности, которыми изобилует дело.
- Если подсудимый не откажется от своих показаний, - продолжал
председатель суда, повысив голос, - суд должен будет решить, не идет ли
речь в данном случае о намеренной мистификации с целью сокрытия
нежелательных фактов? А может, подсудимый находился в ту ночь в столь
сильном умственном расстройстве, что от него нельзя ждать более или менее
приемлемых ответов. На решении этой проблемы мы и должны сосредоточить
свое внимание.
Помолчав немного, председатель суда продолжил свою речь:
- Давайте рассмотрим сперва один частный вопрос. Подсудимый утверждает,
будто после того, как он подал жене пальто, они вместе ушли. Я привожу его
собственные слова. На всех этапах следствия он повторял "вместе" и "ушли".
А на напрашивающиеся сами собой вопросы следователя: "Куда ушли?" и что
вообще значит это "ушли" - отвечал с удручающим однообразием: "Просто
ушли". Согласно его утверждениям, "ушли" в Данном случае не означает даже,
что они "ушли через входную дверь". А когда подсудимому объяснили, что
входная дверь стояла настежь открытой и что это может засвидетельствовать
полицейский, который много часов спустя встретил его и привел домой,
подсудимый заявил, что это еще не есть доказательство. Да и на самом деле
это не доказательство. Входную дверь за истекшее время мог открыть другой
человек. Но кто? Существование этого другого человека нельзя установить.
Он не оставил ни следов, ни отпечатков пальцев, к примеру на медной ручке
двери. Уголовная полиция не пожалела сил, чтобы найти этого другого
человека. Прислуга здесь, во всяком случае, ни при чем, она все время
спала в своей комнатушке на втором этаже, проснулась только тогда, когда
подсудимый вернулся в сопровождении полицейского. Похоже, что он и впрямь
покинул дом вместе с женой в большой спешке, он даже забыл закрыть дверь,
кстати, и настольная лампа в гостиной не была выключена... А может, его
жена убежала в другое время, до описываемого момента или после него.
Вторая версия не лишена оснований из-за вопроса, который подсудимый задал
полицейскому, наблюдавшему за ним на берегу озера. Полицейский выступит
позже в качестве свидетеля. Он вообще появился на берегу озера только
потому, что ему послышалось, будто там кто-то призывает на помощь. И он
тут же спросил подсудимого: "Это вы звали?" На что подсудимый ответил: "Ну
да. Вы видели мою жену?" Как рассказывает полицейский, вопрос этот был
задан с явной тревогой в голосе. Сначала он счел подсудимого просто
пьяным. Видимо, тот шатался. Только спустя некоторое время полицейский
заподозрил, что, быть может, речь идет о совершенном преступлении. Все это
произошло на рассвете, около четырех утра, то есть приблизительно часа
через четыре после того, как, по уверению подсудимого, он покинул дом
вместе со своей женой. Что случилось за эти четыре часа? Как подсудимый
попал на берег озера? Что он там делал? - Председатель суда помолчал
немного, чтобы поставленные вопросы дошли до сознания слушателей, а потом
обратился непосредственно к подсудимому: - Мы знаем кое-что о ваших
взглядах. Не дело суда разбираться в них. Но как бы ни отличалось ваше
мироощущение от нашего, с одним вы должны согласиться: физически
невозможно, чтобы живой человек исчез с лица земли, не оставив следа.
Таким образом, существует альтернатива: либо с вашей женой случилось
несчастье, либо она скрывается. Но в обоих случаях вы должны кое-что об
этом знать. Ваше утверждение о том, что вы не располагаете необходимыми
сведениями на этот счет, суд принять не может. Он придерживается иного
мнения: своими сведениями вы не желаете делиться. Однако, может, вы
предпочитаете, чтобы мы приняли третий вариант: сочли бы, что у вас был
провал в памяти? Нередко человек теряет сознание на три-четыре часа, это,
безусловно, не исключено; причины разные - длительный обморок или шок. Но
тогда этим казусом должны заниматься столь презираемые вами психиатры. Суд
был бы вынужден вызвать соответствующих экспертов. Если специалисты
подтвердят, что вы не симулируете и что выпадение памяти у вас произошло
вследствие определенного психического состояния, мы должны будем решить, в
какой степени это спасает вас от ответственности... Да, я слушаю, господин
адвокат, но я попросил бы вас быть по возможности кратким.
Адвокат хотел заявить протест против слова "ответственность". Речь об
ответственности может идти, только если уже существует состав
преступления, а это не касается его подзащитного.
- Хорошо, - согласился председатель суда, - по-видимому, я употребил
неправильное выражение. Впрочем, ответственность несут также и за
упущение. Но не в этом сейчас суть. Как бы мы ни крутили, главный вопрос
все равно остается нерешенным, а именно вопрос о местонахождении жены
подсудимого. Пусть у него был шок - будем придерживаться этого определения
- и шок этот на много часов выключил его восприятие и его память, но не
станет же он утверждать, будто исчезновение жены находится в прямой связи
с этим выключением памяти.
- Как раз стану, - воскликнул подсудимый, к несказанному удивлению всех
присутствующих.
- Что вы сказали? - переспросил председатель суда.
- Куда же девается человек, когда о нем перестают думать? Ведь это
никто не знает.
- Стало быть, человек перестает существовать, когда о нем забывают?
Нет, для нас это слишком высокая материя.
- Быть может, он еще существует, но всем чужой и безымянный.
- И это относится к вашей жене тоже?
- Да, конечно. Все дело во мне.
- Гм. Другими словами, если вы уйдете из этого зала, может случиться,
что я, существующий в данную минуту, так сказать, во плоти, потеряю всякую
реальность только потому, что вы, на мое несчастье, меня забыли? И самое
скверное, я потеряю свою земную оболочку не только для вас, но и для всех
других людей, к примеру для моих коллег судей и для зрителей в этом зале?
Не думаю, что жизнь моя до такой степени зыбкая.
- Но что я знаю о вас, господин председатель суда? - спросил
подсудимый.
- Кое-что знаете. Знаете, что я судья и что меня сочли подходящей
фигурой для ведения процесса.
- Этого недостаточно, извините. Правда, ваш вопрос меня смущает. Хотя
не исключено, что он чисто юридический.
- Какой вопрос вы имеете в виду?
- Буду ли я думать о вас, покинув этот зал. Наверно, вы даже не столь
заинтересованы в ответе. Но может быть, именно благодаря вашему вопросу я
буду о вас думать, ибо вопрос этот относится к категории тех, что
преследуют человека, впиваются ему в мозг. Зал суда для него слишком
тесен, для такого вопроса не существует стен, он проникает сквозь все
щели, сквозь окна и двери. Его могут даже уничтожить, но если хоть
какая-то частичка уцелела, чуть заметный запашок, то ничто не ушло, он тут
как тут, встал во весь рост.
- Ну хорошо, оставим в покое мою персону, - сказал председатель суда,
улыбаясь. Потом он крикнул в зал: - Прошу соблюдать тишину. Суд ни за что
не согласится признать, что исчезновение вашей жены может быть объяснено
тем, что вы отключились. Это звучит абсурдно. И кроме того, самонадеянно,
разрешите заметить. Впрочем, этого здесь нет смысла касаться. Я спрашиваю
еще раз: где ваша жена?
- Не знаю, - ответил подсудимый.
- Почему она скрывается? И почему вы помогаете ей в этом?
- Кто сказал, что она скрывается?
- Пожалуйста, предоставляю вам слово, господин прокурор.
Прокурор заметил, что он, вероятно, в состоянии несколько освежить
память подсудимого.
По его знаку служитель внес довольно объемистый пакет и положил его на
стол, за которым сидели судьи; потом он развязал бечевку и расправил
коричневую оберточную бумагу. Бумага была очень плотная, ее оказалось
много; одному из судей пришлось даже поспешно отодвинуть в сторону
карандаши и прочие письменные принадлежности, иначе они упали бы на пол.
- Я спрашивал вас некоторое время назад, подсудимый, - сказал прокурор,
- сумеете ли вы опознать меховое пальто вашей жены. Не соизволите ли
подойти ближе и сказать нам - не оно ли это?
Глаза всех присутствующих напряженно следили за каждым жестом