Страница:
Там произошла та знаменитая сцена, которую мы описали в начале этой книги...
Несоблюдение клятвы, данной здесь графом столь торжественно, при обстоятельствах, еще не вызванных насилием, всегда приводилось историками в укор Раймонду VI. Но условия клятвы были слишком тяжелы. Редакция этой клятвы, как и всех других присяг, произносимых на торжественном собрании сен-жилльском, была составлена усердным Милоном, в выражениях, которые унижали самые тонкие чувства Раймонда. Вот ее содержание:
"Во имя Господа Бога. Двенадцатый год первосвященства господина папы Иннокентия III; четырнадцатый день июльских календ. Я, Раймонд, герцог Нарбонны, граф Тулузы, маркиз Прованса, перед находящимися здесь святыми мощами, дарами Христовыми и древом честного креста, положа руку на святое Евангелие Господне, клянусь повиноваться всем приказанием папы и вашим, учитель Милон, нотарий господина папы и легат святого апостольского престола, а равно и всякого другаго легата или нунция апостольского престола относительно статей всех вообще и каждой порознь, за которые я отлучен папой ли, легатами ли его, или самым законом. Сим обещаюсь, что чистосердечно исполню все, что будет приказано мне самим папой и его посланиями по предмету всех упомянутых статей, а особенно следующих, которые называю:
1) В том, что когда другие клялись соблюдать мир, я, как говорили, отказался от клятвы.
2) В том, что я, как считали, не хранил обещаний, которые дал относительно изгнания еретиков, и их последователей.
3) В том, что, как полагали, я всегда потворствовал еретикам.
4) В том, что всегда считался подозрительным в вере.
5) В том, что содержал шайки разбойников.
6) В том, что, как считали, нарушал дни поста, праздников и четыредесятницы, которые должны ознаменовываться спокойствием.
7) В том, что не хотел оказывать справедливости моим врагам, когда они предлагали мир.
8) В том, что поручал иудеям обшественные должности.
9) В том, что удерживал домены монастырские Святого Вильгельма и других церквей.
10) В том, что укреплял церкви, которые служили у меня вместо крепостей.
11) В том, что брал недозволенные подати, а также возвышал и возвышаю налоги.
12) В том, что изгнал епископа Карпентра из его епархии.
13) В том, что заподозрен в убийстве Петра де-Кастельно блаженной памяти, преимущественно потому, что в последствии я укрыл убийцу.
14) В том, что пленил епископа Везонского и его клириков, что разрушил его дворец вместе с домом каноников и опустошил замок Везон.
15) Наконец в том, что мучил в плену церковных особ и совершил многие злодейства (multas rapinas).
Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые могут мне предложить; я присягаю за все те вышеупомянутые замки, которые даль в залог.
Если же я нарушу эти статьи и другие, которые мне могут предлагать, то соглашаюсь, что эти семь замков будут конфискованы в пользу Римской Церкви и что она войдет во все те права, которые я имею над графством Мелгейль. Я хочу и беспрекословно соглашаюсь в таком случае считаться отлученным. Тогда пусть предадут интердикту все мои домены; пусть те, кто присягал вместе со мною, консулы или иные, даже их преемники, будут освобождены от верности, обязанностей и службы, которой они обязаны мне, и пусть тогда они принесут и станут хранить присягу в верности Римской Церкви, за те феоды и права, которые имею я в городах и замках.
Также я обещаюсь заботиться о безопасности дорог. Если все вышесказанное или что-либо из перечисленного не соблюду, то вновь желаю подвергнуться тем же наказаниям".
Вместе с Раймондом подобную же присягу дали его шестнадцать обличенных в ереси вассалов, присутствовавшие здесь [3_36]. Они послушно обещали исполнять все приказания папских легатов. Они обещали изгнать все разбойничьи шайки из страны, всех бунтовщиков, которым прежде покровительствовали, уволить евреев от всех общественных должностей; не увеличивать налогов и податей, соблюдать Божий мир [A_139], по распоряжению и назначению папского легата; блюсти католические храмы, уничтожить все укрепления, какие они сделали в некоторых церквях, никогда не возводить новых и вознаградить убытки, которые они делали храмам и монастырям; заботиться о сохранении порядка и сохранении общественного имущества. И, наконец, что было вместе и самое новое: беспощадно действовать против еретиков, их защитников и укрывателей, явных и тайных, против всех, на кого укажут легаты и местные духовные власти.
Кроме того Рим выговорил себе право, пользуясь обстоятельствами, исключительного распоряжения церковными бенефициеми, назначения епископов и прелатов на вакантные места.
Унижение, которому подвергся тулузский граф, все еще казалось недостаточным. В следующие два дня, после снятие отлучения, ему были предложены еще новые условие, едва ли не более тяжкие. Он обязывался отныне ни единым словом не вмешиваться в судьбу еретиков, предоставляя их полному произволу и "милосердию" крестоносцев; свято исполнять все дисциплинарные постановления последнего латеранского собора о праздниках, постах, воскресных днях, оказывать правосудие церквям, монастырям, богоугодным домам, бедному люду; предоставить духовенству церквей и монастырей полную внутреннюю свободу, не накладывать на эти бенефиции никакой денежной тяготы, не захватывать епископского наследия; не вмешиваться в церковное правление и в дела прихода и ничем не влиять на избирателей. Также было подтвержено запрещение повышать подати и налоги земные и водные в сравнении с теми, что были утверждены королем и императором, постройку хлебных амбаров на чужой земле, обязательство беспрепятственного пропуска путешественников на море и на суше, обязанность заботиться о безопасности дорог, блюсти мир и перемирие. Граф должен был заранее обещать беспрепятственно принять все распоряжения легатов относительно него, без возражения считать еретиками или укрывателями и защитниками всех тех, на кого в таком смысле донесут легаты, бальи или другие церковные власти, заранее обязаться не нарушать настоящего мира, предписанного легатами, или того, какой предпишут они, заранее присягнуть и исполнить все статьи, которые после им вздумается приказать ему.
Наконец, 22 числа, Раймонд, положа руку на Евангелие, обязывается повиноваться всем приказам, которые дадут ему вожди крестоносцев, прибывшие в его землю [3_37].
Легат, педантичный законник, хотел заручиться обязательством муниципальных властей. Консулы Авиньона, Нима и Сен-Жилля поклялись действовать всеми силами, чтобы побудить графа верно исполнять его торжественные обязательства перед легатом, а в противном случае лишить его всякой помощи и перестать смотреть на него как на законного государя, объявив свое подданство Римской Церкви с теми же условиеми, на которых присягал граф. Тогда ежегодно перед лицом своего епископа, консулы будут приносить обычную вассальную присягу и всякого отказывающегося от нее будут считать за еретика [3_38]. Блюстителями городов и уступленных замков были назначены духовные лица, которые, в свою очередь, присягнули не передавать их обратно графу иначе, чем после особых распоряжений или папских булл; собираемые с доменов доходы они пока должны употреблять на военные
Со своей стороны и Милон обязался блюсти мир в стране, устраняя всякую вражду между графом и его баронами. В случае несогласий и недоразумений, Милон предлагал им духовное посредничество легата Гуго, архиепископа арльского и других церковных лиц, связывая тем графа по рукам и ногам, лишая его всякой самостоятельности и теперь и впредь.
Так были использовано все искусство римской политики, чтобы разделить Раймонда и еретиков. Цель была достигнута, хотя и временно.
Слабохарактерный Раймонд согласился принять крест и идти на своих друзей; причем его примеру последовали только двое вассалов.
Выполнив свои поручения, Милон вернулся в Рим, поручив дальнейшее ведение дела аббату Арнольду, а Феодосий поехал навстречу крестоносной армии, уже собранной в Лионе и готовой к наступлению.
Со всех концев Франции собрались на зов Рима охотники побороть провансальских еретиков. Двадцать тысяч рыцарей и двести тысяч вооруженного простого народа (даже если эта цифра преувеличена) были страшной силой. Тут были воины Оверни, Бургундии, Иль де-Франса и Лимузена; тут же были немцы, пуатийцы, гасконцы, руэргцы. И не родилось еще такого искусного клирика, - говорит современный походу провансальский поэт, - который мог бы переписать всех их за два или даже за три месяца.
Ради прощения грехов сошлись сюда люди Прованса и всей Вьенны от Ломбардии до Родеца. Их высокие хоругви, - а они шли широким строем, - наводили страх не на одного каркассонца. Они хотели взять Тулузу, но благородная Тулуза была спокойна юлагодаря клятве графа; тогда они решили покорить Каркассон и всю Альбижуа. Водой, на кораблях, плыли припасы и снаряды этого воинства.
Навстречу крестоносцам поспешно выезжает граф тулузский, так как он обещал действовать с ними заодно.
А из Аженуа приближается другая армия крестоносцев, хотя не столь многочисленная, как французская. Уже месяц войска были в дороге. С ними шли: граф Гюи, галантный овернец, виконт Тюренн, епископ Лиможа и Базаса, добрый архиепископ бордосский, епископы когорский и агдский, Бертран Кардальак и Бертран де-Гордон, Бертран де-Кастельно и вся Керси. Воины эти прежде всего взяли Пюи-ла-Рок, не встретив там сопротивления; они разрушили Гонто и опустошили Тоннейнскую страну, но долго не могли взять Шаснейля. Эту хорошую крепость отважно защищал гарнизон, который еще прежде туда поставил граф тулузский. Но как ни храбро защищались осажденные, замок был взят крестоносцами. Из-за обладания городом у графа Гюи с архиепископом произошел раздор. Победители осудили на сожжение нескольких еретиков; между прочим была сожжена одна красивая девушка; она гордо отринула предложение пощады и с презрением отвергла все убеждения отречься от своей веры.
Жители Вельмура, который лежал на пути шествия армии крестоносцев были напуганы ложным слухом, что неприетель идет на город. Услышав об том, граждане, исполненные самоотвержения, решились сжечь свой город. Под вечер они зажгли замок и разбежались в разные стороны. Так велик был ужас, наводимый крестоносцами [3_39].
Главная армия шла прямо на Безьер. Виконт и его жена более всех других феодалов возбудили против себя негодование католического духовенства своим явным отступничеством. Его самого не было в это время в городе, который, по его распоряжению, укрепляли днем н ночью. Он выехал навстречу армии и, подобно своему дяде, стал оправдываться перед Милоном; он сваливал все покровительство еретикам на консулов и на своих баронов.
В неприятельском стане, однако, ему не поверили. Когда крестоносные полчища переправились через Рону и заняли Монпелье, Роже оставил их стан. Он велел седлать боевого коня и на заре примчался в Безьер. Здесь он встретил граждан взволнованными; "и старые и молодые, и бедные и знатные, все спешили к нему." Виконт успел только ободрить их храбро сражаться, обещал скорую поддержку, и поспешно уехал. "Я поеду в Каркассон, сказал он при прощании; - я проберусь туда старой дорогой, - а там ждет меня помощь".
Только он уехал, как католический епископ Гено стал агитировать в городе в пользу крестоносцев. В городском кафедральном соборе епископ велел сзывать всех граждан, будто на совет. Когда они сели, он стал увещевать их покориться крестоносцам, если они не хотят быть побежденными и перебитыми. Но на северных неприятелей смотрели как на врагов городской свободы и независимости; в этой ненависти соединялось и вероисповедание. Красноречивых убеждений епископа не послушали; еретикам он предлагал по крайней мере войти в переговоры с вождями армии и с легатами. Граждане о всем этом и слышать не хотели. Тогда епископ, сопутствуемый городским латинским духовенством, решил выехать из города; с ним ушло свосем немного католических граждан. При свидании с аббатом Сито, главным лицом в армии, он представил ему безьерцев, как народ мятежный и злобный [3_40].
Безьер между тем готовился достойно встретить неприетеля. Энтузиазм овладел всеми, так что думали справиться со столь громадным войском, которое 15 дней сходилось и занимало позицию в окрестностях Безьера, на пространстве одного лье, раскинувшись по всем дорогам и тропинкам. Никогда Франция не видела такой огромной армии. Осажденным казалось, что со времен Менелая, у котораго Парис похитил Елену, не сходилось столько воинства, не раскидывалось столько богатых шатров, "блеском подобных стану Микенскому".
В этом войске отличались так назывемые рутьеры (бродяги) - своим пьяным, наглым видом, неумолкаемой бранью, белыми полотняными хоругвями. Этих разбойников было тысяч до пятнадцати. Подъезжая к стенам города, они вызывали горожан на поединок громким криком, кривляниями и оскорблениями. Без доспехов, в одних рубашках, с диким криком, предводимые своим "королем", стремительным натиском они внезапно кинулись на стены и опрокинули защитников и горожан, которые, увлекая своих жен и детей, бежали в церковь и ударили в набат, не находя другой защиты. Общий крик "к оружию, к оружию" раздался в рядах крестоносцев. Их регулярные силы начали вливаться в город; на улицах резали граждан, церковь окружили. Под звуки колоколов и клики умирающих немногие священники запели похоронную мессу; двери церковные рухнули и разбойники ворвались в храм. Их товарищи в это время рассеялись по домам; все они думали о поживе. Богатств нашли множество; каждый брал, что хотел.
«Разбойники эти алчны до грабежа, - говорит очевидец, - они не боятся смерти, они бьют и убивают все, что попадается им под руку» [3_41].
Действительно, рутьеры убивали всех, кто попадался под руку, не разбирая даже монахов и священников; крестоносцы же искали еретиков. Ни женщина, ни младенец не были пощажены. Вряд ли кто из безьерцев остался в живых после этого штурма, приобретшего позже столь печальную известность. Их богатый город в несколько часов сделался бедным. Французские рыцари имели по крайней мере ту заслугу, что не дали рутьерам истреблять напрасно сокровища, бывшие в их руках; мечами они разогнали их и на лошадях своих и ослах стали свозить добычу. Тогда в рядах разбойников пробежал крик: "Огня! Огня!"; их король готовился отомстить соперникам. Зажженные пуки соломы, дымящиеся факелы и лучины были брошены в разные места, - и город запылал. Гибель города свершилась в день св. Магдадины, годовщину оскорбления епископа. Весь Безьер горел и вдоль и поперек; тогда каждый из грабителей и воинов почувствовал опасность; каждый кинулся бежать, оставляя граждан и их богатства добычей пламени. Горели дома и дворцы, горели доспехи, сложенные в них, горели склады сукон и ремесленных изделий, горели кольчуги, шлемы, деланные в Шартре, Блуа и Эдессе. Сгорел и старый кафедральный собор; прочные арки его долго не поддавались, наконец и они рухнули.
"Никогда, я думаю, - говорить провансальский певец, - со времен самых сарацинов, такого избиение не было ни задумано, ни исполнено" [3_42].
По официальному донесению легата папе, погибло до 20 тысяч человек. Безьерцы, замечает католический историк, "хотели лучше умереть еретиками, чем жить христианами" [3_43].
Теперь путь крестоносцев лежал на Каркассон. Простояв три дня на богатых полях под Безьером, они выступили. Шли они широкой долиной; ничто не остановило их; только многочисленные значки воинства развивались в воздухе. Замки, расположенные на дороге, были пусты; и бароны и народ собирались в Каркассон, где быль сам виконт, готовившийся к обороне. Между тем слух о безьерском побоище давно дошел до Каркассона и привел в ужас жителей. Здесь, среди суматохи и приготовлений, произошел первого августа военный совет. Враг приближался; его передовые толпы уже располагались на холмах.Одни на совете предлагали всей массой кинуться на неприетеля; другие - сделать это завтра, когда он решит отрезать снабжение города водой и для этого подойдет к самому оврагу. В конце концов был принят второй вариант.
Ночью виконт почти не спал. С первой же зарей он вышел из шатра, осмотрел стены и старался рааглядеть неприетельский лагерь. Французы зажгли предместье, взяв его штурмом, причем особенно отличился граф Симон де Монфор, позже столь знаменитый. Один, стоя на краю стены, он долго оборонялся, пока не получил подкрепление и не ворвался в улицы.
Тогда, к стенам второго предместья крестоносцы подкатили камнеметальные машины. Первое время, безустанно день и ночь, они громили из осадных машин город, хотя нисколько не поколебали отваги и стойкости защитников. Когда, по вечерам, в крестовом лагере католики пели псалмы и гимны св. Духу, граждане Каркассона заделывали пробоины. На решительную вылазку они не решались, хотя у виконта было чеиыре сотни превосходных рыцарей. Крестоносцы также не решались на штурм.
В таком выжидательном положении прошло несколько дней. Но однажды в средине августа, осажденных смутило внезапное движение в стане крестоносцев. Это была встреча короля Арагона.
Дон Педро приехал с сотней испанских рыцарей, рассчитывая примирить католических вождей с местными феодалами. Если альбигойцам он не сочувствовал, называя их пустяшным племенем, то с романцами его поэтическую натуру связывало сходство языка, этнических корней и симпатий. Виконт получил позволение переговорить со своим царственным посредником. Он прибыл в католический лагерь с небольшой свитой. Он жаловался королю на свирепость крестоносцев, на опустошение страны.
- Я предупреждал вас, что следует изгнать еретиков; вы сами накликаете на себя опасность, - ответил король виконту. - Из-за чего было подвергаться такому риску? Но мне очень жаль вас. Я не вижу другаго исхода для вас, как помириться с французами. Не рассчитывайте на сражение. Армия крестоносцев столь многочисленна, что вам на удастся долго держаться против нее. Вы говорите, что город ваш крепок, но другое бы дело, если бы вы в нем не было столько народа, столько женщин и детей. Горько, горько мне за вас, барон; но нет ничего, на что бы я не рушился из любви моей к вам, из сострадания; клянусь в том. Предоставьте мне вашу участь.
- Государь, - отвечал виконт, - делайте что хотите с городом и со всеми нами. Мы все люди ваши, как обещали еще вашему отцу, который так любил нас.
Король тотчас же отправился в легату Арнольду Амори, который в католической армии был первым по влиянию лицом. Педро просил о снисхождении. Аббат наотрез требовал безусловной сдачи города, обещая свободный пропуск только виконту и одиннадцати баронам. Раймонд-Роже благородно отвечал, что он скорее перебьет сам всех жителей,после чего умертвит самого себя, нежели позволить себе согласиться на подобные условия. Король был очень опечален [3_44]. Ему оставалось ни с чем вернуться в Арагон. Но он возвращался с затаенной злобой на крестоносцев. Он уносил с собой сочувствие к бедам еретиков; в этот момент из покороного папского вассала, он в душе делается врагом Рима.
Между тем долгая засуха и жара изсушили реку. В городе недоставало припасов и воды, а у католиков, благодаря распорядительности Арнольда, прозванного за это чудотворцем и волшебником, не испытывали нужды ни в чем. Крестоносцы предприняли сильное нападение на второе предместье, но были отбиты и, расстроенные, бежали далеко за свои прежние позиции, хотя число регулярных крестоносцев доходило под Каркассоном до 50 тысяч.
Монфор вторично отличилcя при этом; под мечами, направленными на него, он вынес из оврага раненного рыцаря.
После этой неудачи крестоносцы подкатили к стене новую машину, четырехколесную; она могла подкапывать стены и, наполненная людьми, была защищена от огня бычьими шкурами. Если верить католическому историку, то к другому утру католические саперы успели сделать брешь и обрушить часть стены: таким образом, крестоносцы пo готовому пролому ворвались в город. По другому же сообщению, со слов противной стороны, крестоносцы и этим не достигли цели, а взяли город хитростью.
"Легат, - рассказывает автор тулузской хроники, - понимая, что он никаким образом не утвердится в Каркассоне, решился послать рыцаря в город под предлогом переговорить с виконтом о мире, а на самом деле разузнать положение осажденных. Этот посланный прибыл к городским воротам в сопровождении 30 человек свиты и изъявил желание видеть виконта, который и приехал. С ним было 300 человек. Неизвестный рыцарь открыл виконту, что он из близких к нему людей, что его не может не печалить судьба виконта, и что Роже, оставленному без всяких средств, остается только немедленно заключить мир с легатом.
- Я полагаюсь на вас, - отвечал ему виконт. - Я сам пойду к легату и к вождям армии; я согласен принять их условия, если только они обеспечат мою безопасность; я докажу им, что невино-вен, и что вынужден был так действовать.
- Господин виконт, - сказал в ответ парламентер. - Я клянусь вам рыцарским словом, что если вы пойдете за мной, то я доставлю вас в совершенной безопасности в стан крестоносцев и с вами не приключится никакого зла.
Легковерный виконт после клятвы рыцаря, последовал за ним в поле и с той же небольшой свитой явился в шатер легата, где были собраны все главные лица крестовой армии. Они давно домогались видеть храбраго защитника города и потому приняли его со всей воззможной вежливостью. После взаимных приветствий он начал говорить в свою защиту, доказывая, что ни он, ни его предшественники никогда не разделяли еретических заблуждений, что он не утаивал еретиков и всегда чистосердечно следовал католическому исповеданию, верно исполняя повеления Церкви.
- Если, - прибавил он, - еретики и находили прибежище в моих городах и на моей земле, то это вина должностных лиц, которых отец назначил моими опекунами и которым поручил управлять нашими доменами на время моего малолетства.
Он говорил далее, что не сделал никакого преступления, за которое заслуживал бы столь ужасного наказания, и, наконец, отдавался со всеми своими доменами в руки Церкви и просил только, чтобы его откровенному объяснению было оказано какое-либо внимание. Когда виконт кончил, продолжает та же хроника, легат отвел в сторону вождей армии, которые ничего не знали о готовившейся измене, и стал совещаться с ними относительно виконта.
Было решено удержать его в плену до тех пор, пока не сдастся город. Виконт со всей свитой был отдан под стражу солдатам бургундского герцога. Каркассонцы же, как только узнали о пленении виконта, пали духом и решили искать спасения в бегстве. Они давно знали о подземном ходе, который вел от Каркассона до городка Тур де-Кабардэ, находящагося на расстоянии трех лье. Когда настала ночь, то все осажденные хлынули этим проходом и в городе не осталось никого. Одни бежали к Тулузе, другие по направлению к испанской границе.
На другой день в лагере были чрезвычайно удивлены, не видя никого на валах; сперва думали, что это хитрость осажденных и, чтобы убедиться в том, стали готовиться к приступу. Не встречая ни малейшаго сопротивление, крестоносцы овладели городом, и, изумленные, не могли понять, каким путем исчезли жители. После напрасных поисков их объяло горе, ибо они рассчитывали, полагает провансальский историк, поступить с беглецами так, как они поступили с безьерцами. Всю добычу по приказанию аббата Сито собрали в кафедральном соборе. Когда легат въехал в город, то велел посадить виконта Раймонда-Роже в одну из толстых башен и держать под стражей [3_45].
В этом рассказе мало достоверного и много сказочного. Он не подтверждается даже тем поэтом, у которого главным образом и заимствует подробности автор приведенного рассказа. Видимо, на этот раз, он хотел отличиться и блеснуть собственным полуарабским воображением. Верен только основной мотив, т. е. что виконт был задержан обманом и заключен в темницу.
Далее известия разноречивы. Прованвальский поэт и монах Петр сходятся на том, что жители капитулировали и согласились выйти из города без всякого имущества - лишь в одних рубашках, с той лишь разницей, что Петр говорит о задержании виконта на определенных условиях, а провансалец объясняет это обманом кре-стоносцев. Источники более беспристрастные, хотя и монашеского сословия (французы Робер и Вильгельм Нанжисский), склоняются на сторону последнего, боязливо обходя факт обмана, историки же, более заинтересованные в походе, такие как Вильгельм из Пюи-Лорана и автор "Славных деяний"
Несоблюдение клятвы, данной здесь графом столь торжественно, при обстоятельствах, еще не вызванных насилием, всегда приводилось историками в укор Раймонду VI. Но условия клятвы были слишком тяжелы. Редакция этой клятвы, как и всех других присяг, произносимых на торжественном собрании сен-жилльском, была составлена усердным Милоном, в выражениях, которые унижали самые тонкие чувства Раймонда. Вот ее содержание:
"Во имя Господа Бога. Двенадцатый год первосвященства господина папы Иннокентия III; четырнадцатый день июльских календ. Я, Раймонд, герцог Нарбонны, граф Тулузы, маркиз Прованса, перед находящимися здесь святыми мощами, дарами Христовыми и древом честного креста, положа руку на святое Евангелие Господне, клянусь повиноваться всем приказанием папы и вашим, учитель Милон, нотарий господина папы и легат святого апостольского престола, а равно и всякого другаго легата или нунция апостольского престола относительно статей всех вообще и каждой порознь, за которые я отлучен папой ли, легатами ли его, или самым законом. Сим обещаюсь, что чистосердечно исполню все, что будет приказано мне самим папой и его посланиями по предмету всех упомянутых статей, а особенно следующих, которые называю:
1) В том, что когда другие клялись соблюдать мир, я, как говорили, отказался от клятвы.
2) В том, что я, как считали, не хранил обещаний, которые дал относительно изгнания еретиков, и их последователей.
3) В том, что, как полагали, я всегда потворствовал еретикам.
4) В том, что всегда считался подозрительным в вере.
5) В том, что содержал шайки разбойников.
6) В том, что, как считали, нарушал дни поста, праздников и четыредесятницы, которые должны ознаменовываться спокойствием.
7) В том, что не хотел оказывать справедливости моим врагам, когда они предлагали мир.
8) В том, что поручал иудеям обшественные должности.
9) В том, что удерживал домены монастырские Святого Вильгельма и других церквей.
10) В том, что укреплял церкви, которые служили у меня вместо крепостей.
11) В том, что брал недозволенные подати, а также возвышал и возвышаю налоги.
12) В том, что изгнал епископа Карпентра из его епархии.
13) В том, что заподозрен в убийстве Петра де-Кастельно блаженной памяти, преимущественно потому, что в последствии я укрыл убийцу.
14) В том, что пленил епископа Везонского и его клириков, что разрушил его дворец вместе с домом каноников и опустошил замок Везон.
15) Наконец в том, что мучил в плену церковных особ и совершил многие злодейства (multas rapinas).
Я присягаю за все эти пункты, а также за все другие, которые могут мне предложить; я присягаю за все те вышеупомянутые замки, которые даль в залог.
Если же я нарушу эти статьи и другие, которые мне могут предлагать, то соглашаюсь, что эти семь замков будут конфискованы в пользу Римской Церкви и что она войдет во все те права, которые я имею над графством Мелгейль. Я хочу и беспрекословно соглашаюсь в таком случае считаться отлученным. Тогда пусть предадут интердикту все мои домены; пусть те, кто присягал вместе со мною, консулы или иные, даже их преемники, будут освобождены от верности, обязанностей и службы, которой они обязаны мне, и пусть тогда они принесут и станут хранить присягу в верности Римской Церкви, за те феоды и права, которые имею я в городах и замках.
Также я обещаюсь заботиться о безопасности дорог. Если все вышесказанное или что-либо из перечисленного не соблюду, то вновь желаю подвергнуться тем же наказаниям".
Вместе с Раймондом подобную же присягу дали его шестнадцать обличенных в ереси вассалов, присутствовавшие здесь [3_36]. Они послушно обещали исполнять все приказания папских легатов. Они обещали изгнать все разбойничьи шайки из страны, всех бунтовщиков, которым прежде покровительствовали, уволить евреев от всех общественных должностей; не увеличивать налогов и податей, соблюдать Божий мир [A_139], по распоряжению и назначению папского легата; блюсти католические храмы, уничтожить все укрепления, какие они сделали в некоторых церквях, никогда не возводить новых и вознаградить убытки, которые они делали храмам и монастырям; заботиться о сохранении порядка и сохранении общественного имущества. И, наконец, что было вместе и самое новое: беспощадно действовать против еретиков, их защитников и укрывателей, явных и тайных, против всех, на кого укажут легаты и местные духовные власти.
Кроме того Рим выговорил себе право, пользуясь обстоятельствами, исключительного распоряжения церковными бенефициеми, назначения епископов и прелатов на вакантные места.
Унижение, которому подвергся тулузский граф, все еще казалось недостаточным. В следующие два дня, после снятие отлучения, ему были предложены еще новые условие, едва ли не более тяжкие. Он обязывался отныне ни единым словом не вмешиваться в судьбу еретиков, предоставляя их полному произволу и "милосердию" крестоносцев; свято исполнять все дисциплинарные постановления последнего латеранского собора о праздниках, постах, воскресных днях, оказывать правосудие церквям, монастырям, богоугодным домам, бедному люду; предоставить духовенству церквей и монастырей полную внутреннюю свободу, не накладывать на эти бенефиции никакой денежной тяготы, не захватывать епископского наследия; не вмешиваться в церковное правление и в дела прихода и ничем не влиять на избирателей. Также было подтвержено запрещение повышать подати и налоги земные и водные в сравнении с теми, что были утверждены королем и императором, постройку хлебных амбаров на чужой земле, обязательство беспрепятственного пропуска путешественников на море и на суше, обязанность заботиться о безопасности дорог, блюсти мир и перемирие. Граф должен был заранее обещать беспрепятственно принять все распоряжения легатов относительно него, без возражения считать еретиками или укрывателями и защитниками всех тех, на кого в таком смысле донесут легаты, бальи или другие церковные власти, заранее обязаться не нарушать настоящего мира, предписанного легатами, или того, какой предпишут они, заранее присягнуть и исполнить все статьи, которые после им вздумается приказать ему.
Наконец, 22 числа, Раймонд, положа руку на Евангелие, обязывается повиноваться всем приказам, которые дадут ему вожди крестоносцев, прибывшие в его землю [3_37].
Легат, педантичный законник, хотел заручиться обязательством муниципальных властей. Консулы Авиньона, Нима и Сен-Жилля поклялись действовать всеми силами, чтобы побудить графа верно исполнять его торжественные обязательства перед легатом, а в противном случае лишить его всякой помощи и перестать смотреть на него как на законного государя, объявив свое подданство Римской Церкви с теми же условиеми, на которых присягал граф. Тогда ежегодно перед лицом своего епископа, консулы будут приносить обычную вассальную присягу и всякого отказывающегося от нее будут считать за еретика [3_38]. Блюстителями городов и уступленных замков были назначены духовные лица, которые, в свою очередь, присягнули не передавать их обратно графу иначе, чем после особых распоряжений или папских булл; собираемые с доменов доходы они пока должны употреблять на военные
Со своей стороны и Милон обязался блюсти мир в стране, устраняя всякую вражду между графом и его баронами. В случае несогласий и недоразумений, Милон предлагал им духовное посредничество легата Гуго, архиепископа арльского и других церковных лиц, связывая тем графа по рукам и ногам, лишая его всякой самостоятельности и теперь и впредь.
Так были использовано все искусство римской политики, чтобы разделить Раймонда и еретиков. Цель была достигнута, хотя и временно.
Слабохарактерный Раймонд согласился принять крест и идти на своих друзей; причем его примеру последовали только двое вассалов.
Выполнив свои поручения, Милон вернулся в Рим, поручив дальнейшее ведение дела аббату Арнольду, а Феодосий поехал навстречу крестоносной армии, уже собранной в Лионе и готовой к наступлению.
Со всех концев Франции собрались на зов Рима охотники побороть провансальских еретиков. Двадцать тысяч рыцарей и двести тысяч вооруженного простого народа (даже если эта цифра преувеличена) были страшной силой. Тут были воины Оверни, Бургундии, Иль де-Франса и Лимузена; тут же были немцы, пуатийцы, гасконцы, руэргцы. И не родилось еще такого искусного клирика, - говорит современный походу провансальский поэт, - который мог бы переписать всех их за два или даже за три месяца.
Ради прощения грехов сошлись сюда люди Прованса и всей Вьенны от Ломбардии до Родеца. Их высокие хоругви, - а они шли широким строем, - наводили страх не на одного каркассонца. Они хотели взять Тулузу, но благородная Тулуза была спокойна юлагодаря клятве графа; тогда они решили покорить Каркассон и всю Альбижуа. Водой, на кораблях, плыли припасы и снаряды этого воинства.
Навстречу крестоносцам поспешно выезжает граф тулузский, так как он обещал действовать с ними заодно.
А из Аженуа приближается другая армия крестоносцев, хотя не столь многочисленная, как французская. Уже месяц войска были в дороге. С ними шли: граф Гюи, галантный овернец, виконт Тюренн, епископ Лиможа и Базаса, добрый архиепископ бордосский, епископы когорский и агдский, Бертран Кардальак и Бертран де-Гордон, Бертран де-Кастельно и вся Керси. Воины эти прежде всего взяли Пюи-ла-Рок, не встретив там сопротивления; они разрушили Гонто и опустошили Тоннейнскую страну, но долго не могли взять Шаснейля. Эту хорошую крепость отважно защищал гарнизон, который еще прежде туда поставил граф тулузский. Но как ни храбро защищались осажденные, замок был взят крестоносцами. Из-за обладания городом у графа Гюи с архиепископом произошел раздор. Победители осудили на сожжение нескольких еретиков; между прочим была сожжена одна красивая девушка; она гордо отринула предложение пощады и с презрением отвергла все убеждения отречься от своей веры.
Жители Вельмура, который лежал на пути шествия армии крестоносцев были напуганы ложным слухом, что неприетель идет на город. Услышав об том, граждане, исполненные самоотвержения, решились сжечь свой город. Под вечер они зажгли замок и разбежались в разные стороны. Так велик был ужас, наводимый крестоносцами [3_39].
Главная армия шла прямо на Безьер. Виконт и его жена более всех других феодалов возбудили против себя негодование католического духовенства своим явным отступничеством. Его самого не было в это время в городе, который, по его распоряжению, укрепляли днем н ночью. Он выехал навстречу армии и, подобно своему дяде, стал оправдываться перед Милоном; он сваливал все покровительство еретикам на консулов и на своих баронов.
В неприятельском стане, однако, ему не поверили. Когда крестоносные полчища переправились через Рону и заняли Монпелье, Роже оставил их стан. Он велел седлать боевого коня и на заре примчался в Безьер. Здесь он встретил граждан взволнованными; "и старые и молодые, и бедные и знатные, все спешили к нему." Виконт успел только ободрить их храбро сражаться, обещал скорую поддержку, и поспешно уехал. "Я поеду в Каркассон, сказал он при прощании; - я проберусь туда старой дорогой, - а там ждет меня помощь".
Только он уехал, как католический епископ Гено стал агитировать в городе в пользу крестоносцев. В городском кафедральном соборе епископ велел сзывать всех граждан, будто на совет. Когда они сели, он стал увещевать их покориться крестоносцам, если они не хотят быть побежденными и перебитыми. Но на северных неприятелей смотрели как на врагов городской свободы и независимости; в этой ненависти соединялось и вероисповедание. Красноречивых убеждений епископа не послушали; еретикам он предлагал по крайней мере войти в переговоры с вождями армии и с легатами. Граждане о всем этом и слышать не хотели. Тогда епископ, сопутствуемый городским латинским духовенством, решил выехать из города; с ним ушло свосем немного католических граждан. При свидании с аббатом Сито, главным лицом в армии, он представил ему безьерцев, как народ мятежный и злобный [3_40].
Безьер между тем готовился достойно встретить неприетеля. Энтузиазм овладел всеми, так что думали справиться со столь громадным войском, которое 15 дней сходилось и занимало позицию в окрестностях Безьера, на пространстве одного лье, раскинувшись по всем дорогам и тропинкам. Никогда Франция не видела такой огромной армии. Осажденным казалось, что со времен Менелая, у котораго Парис похитил Елену, не сходилось столько воинства, не раскидывалось столько богатых шатров, "блеском подобных стану Микенскому".
В этом войске отличались так назывемые рутьеры (бродяги) - своим пьяным, наглым видом, неумолкаемой бранью, белыми полотняными хоругвями. Этих разбойников было тысяч до пятнадцати. Подъезжая к стенам города, они вызывали горожан на поединок громким криком, кривляниями и оскорблениями. Без доспехов, в одних рубашках, с диким криком, предводимые своим "королем", стремительным натиском они внезапно кинулись на стены и опрокинули защитников и горожан, которые, увлекая своих жен и детей, бежали в церковь и ударили в набат, не находя другой защиты. Общий крик "к оружию, к оружию" раздался в рядах крестоносцев. Их регулярные силы начали вливаться в город; на улицах резали граждан, церковь окружили. Под звуки колоколов и клики умирающих немногие священники запели похоронную мессу; двери церковные рухнули и разбойники ворвались в храм. Их товарищи в это время рассеялись по домам; все они думали о поживе. Богатств нашли множество; каждый брал, что хотел.
«Разбойники эти алчны до грабежа, - говорит очевидец, - они не боятся смерти, они бьют и убивают все, что попадается им под руку» [3_41].
Действительно, рутьеры убивали всех, кто попадался под руку, не разбирая даже монахов и священников; крестоносцы же искали еретиков. Ни женщина, ни младенец не были пощажены. Вряд ли кто из безьерцев остался в живых после этого штурма, приобретшего позже столь печальную известность. Их богатый город в несколько часов сделался бедным. Французские рыцари имели по крайней мере ту заслугу, что не дали рутьерам истреблять напрасно сокровища, бывшие в их руках; мечами они разогнали их и на лошадях своих и ослах стали свозить добычу. Тогда в рядах разбойников пробежал крик: "Огня! Огня!"; их король готовился отомстить соперникам. Зажженные пуки соломы, дымящиеся факелы и лучины были брошены в разные места, - и город запылал. Гибель города свершилась в день св. Магдадины, годовщину оскорбления епископа. Весь Безьер горел и вдоль и поперек; тогда каждый из грабителей и воинов почувствовал опасность; каждый кинулся бежать, оставляя граждан и их богатства добычей пламени. Горели дома и дворцы, горели доспехи, сложенные в них, горели склады сукон и ремесленных изделий, горели кольчуги, шлемы, деланные в Шартре, Блуа и Эдессе. Сгорел и старый кафедральный собор; прочные арки его долго не поддавались, наконец и они рухнули.
"Никогда, я думаю, - говорить провансальский певец, - со времен самых сарацинов, такого избиение не было ни задумано, ни исполнено" [3_42].
По официальному донесению легата папе, погибло до 20 тысяч человек. Безьерцы, замечает католический историк, "хотели лучше умереть еретиками, чем жить христианами" [3_43].
Теперь путь крестоносцев лежал на Каркассон. Простояв три дня на богатых полях под Безьером, они выступили. Шли они широкой долиной; ничто не остановило их; только многочисленные значки воинства развивались в воздухе. Замки, расположенные на дороге, были пусты; и бароны и народ собирались в Каркассон, где быль сам виконт, готовившийся к обороне. Между тем слух о безьерском побоище давно дошел до Каркассона и привел в ужас жителей. Здесь, среди суматохи и приготовлений, произошел первого августа военный совет. Враг приближался; его передовые толпы уже располагались на холмах.Одни на совете предлагали всей массой кинуться на неприетеля; другие - сделать это завтра, когда он решит отрезать снабжение города водой и для этого подойдет к самому оврагу. В конце концов был принят второй вариант.
Ночью виконт почти не спал. С первой же зарей он вышел из шатра, осмотрел стены и старался рааглядеть неприетельский лагерь. Французы зажгли предместье, взяв его штурмом, причем особенно отличился граф Симон де Монфор, позже столь знаменитый. Один, стоя на краю стены, он долго оборонялся, пока не получил подкрепление и не ворвался в улицы.
Тогда, к стенам второго предместья крестоносцы подкатили камнеметальные машины. Первое время, безустанно день и ночь, они громили из осадных машин город, хотя нисколько не поколебали отваги и стойкости защитников. Когда, по вечерам, в крестовом лагере католики пели псалмы и гимны св. Духу, граждане Каркассона заделывали пробоины. На решительную вылазку они не решались, хотя у виконта было чеиыре сотни превосходных рыцарей. Крестоносцы также не решались на штурм.
В таком выжидательном положении прошло несколько дней. Но однажды в средине августа, осажденных смутило внезапное движение в стане крестоносцев. Это была встреча короля Арагона.
Дон Педро приехал с сотней испанских рыцарей, рассчитывая примирить католических вождей с местными феодалами. Если альбигойцам он не сочувствовал, называя их пустяшным племенем, то с романцами его поэтическую натуру связывало сходство языка, этнических корней и симпатий. Виконт получил позволение переговорить со своим царственным посредником. Он прибыл в католический лагерь с небольшой свитой. Он жаловался королю на свирепость крестоносцев, на опустошение страны.
- Я предупреждал вас, что следует изгнать еретиков; вы сами накликаете на себя опасность, - ответил король виконту. - Из-за чего было подвергаться такому риску? Но мне очень жаль вас. Я не вижу другаго исхода для вас, как помириться с французами. Не рассчитывайте на сражение. Армия крестоносцев столь многочисленна, что вам на удастся долго держаться против нее. Вы говорите, что город ваш крепок, но другое бы дело, если бы вы в нем не было столько народа, столько женщин и детей. Горько, горько мне за вас, барон; но нет ничего, на что бы я не рушился из любви моей к вам, из сострадания; клянусь в том. Предоставьте мне вашу участь.
- Государь, - отвечал виконт, - делайте что хотите с городом и со всеми нами. Мы все люди ваши, как обещали еще вашему отцу, который так любил нас.
Король тотчас же отправился в легату Арнольду Амори, который в католической армии был первым по влиянию лицом. Педро просил о снисхождении. Аббат наотрез требовал безусловной сдачи города, обещая свободный пропуск только виконту и одиннадцати баронам. Раймонд-Роже благородно отвечал, что он скорее перебьет сам всех жителей,после чего умертвит самого себя, нежели позволить себе согласиться на подобные условия. Король был очень опечален [3_44]. Ему оставалось ни с чем вернуться в Арагон. Но он возвращался с затаенной злобой на крестоносцев. Он уносил с собой сочувствие к бедам еретиков; в этот момент из покороного папского вассала, он в душе делается врагом Рима.
Между тем долгая засуха и жара изсушили реку. В городе недоставало припасов и воды, а у католиков, благодаря распорядительности Арнольда, прозванного за это чудотворцем и волшебником, не испытывали нужды ни в чем. Крестоносцы предприняли сильное нападение на второе предместье, но были отбиты и, расстроенные, бежали далеко за свои прежние позиции, хотя число регулярных крестоносцев доходило под Каркассоном до 50 тысяч.
Монфор вторично отличилcя при этом; под мечами, направленными на него, он вынес из оврага раненного рыцаря.
После этой неудачи крестоносцы подкатили к стене новую машину, четырехколесную; она могла подкапывать стены и, наполненная людьми, была защищена от огня бычьими шкурами. Если верить католическому историку, то к другому утру католические саперы успели сделать брешь и обрушить часть стены: таким образом, крестоносцы пo готовому пролому ворвались в город. По другому же сообщению, со слов противной стороны, крестоносцы и этим не достигли цели, а взяли город хитростью.
"Легат, - рассказывает автор тулузской хроники, - понимая, что он никаким образом не утвердится в Каркассоне, решился послать рыцаря в город под предлогом переговорить с виконтом о мире, а на самом деле разузнать положение осажденных. Этот посланный прибыл к городским воротам в сопровождении 30 человек свиты и изъявил желание видеть виконта, который и приехал. С ним было 300 человек. Неизвестный рыцарь открыл виконту, что он из близких к нему людей, что его не может не печалить судьба виконта, и что Роже, оставленному без всяких средств, остается только немедленно заключить мир с легатом.
- Я полагаюсь на вас, - отвечал ему виконт. - Я сам пойду к легату и к вождям армии; я согласен принять их условия, если только они обеспечат мою безопасность; я докажу им, что невино-вен, и что вынужден был так действовать.
- Господин виконт, - сказал в ответ парламентер. - Я клянусь вам рыцарским словом, что если вы пойдете за мной, то я доставлю вас в совершенной безопасности в стан крестоносцев и с вами не приключится никакого зла.
Легковерный виконт после клятвы рыцаря, последовал за ним в поле и с той же небольшой свитой явился в шатер легата, где были собраны все главные лица крестовой армии. Они давно домогались видеть храбраго защитника города и потому приняли его со всей воззможной вежливостью. После взаимных приветствий он начал говорить в свою защиту, доказывая, что ни он, ни его предшественники никогда не разделяли еретических заблуждений, что он не утаивал еретиков и всегда чистосердечно следовал католическому исповеданию, верно исполняя повеления Церкви.
- Если, - прибавил он, - еретики и находили прибежище в моих городах и на моей земле, то это вина должностных лиц, которых отец назначил моими опекунами и которым поручил управлять нашими доменами на время моего малолетства.
Он говорил далее, что не сделал никакого преступления, за которое заслуживал бы столь ужасного наказания, и, наконец, отдавался со всеми своими доменами в руки Церкви и просил только, чтобы его откровенному объяснению было оказано какое-либо внимание. Когда виконт кончил, продолжает та же хроника, легат отвел в сторону вождей армии, которые ничего не знали о готовившейся измене, и стал совещаться с ними относительно виконта.
Было решено удержать его в плену до тех пор, пока не сдастся город. Виконт со всей свитой был отдан под стражу солдатам бургундского герцога. Каркассонцы же, как только узнали о пленении виконта, пали духом и решили искать спасения в бегстве. Они давно знали о подземном ходе, который вел от Каркассона до городка Тур де-Кабардэ, находящагося на расстоянии трех лье. Когда настала ночь, то все осажденные хлынули этим проходом и в городе не осталось никого. Одни бежали к Тулузе, другие по направлению к испанской границе.
На другой день в лагере были чрезвычайно удивлены, не видя никого на валах; сперва думали, что это хитрость осажденных и, чтобы убедиться в том, стали готовиться к приступу. Не встречая ни малейшаго сопротивление, крестоносцы овладели городом, и, изумленные, не могли понять, каким путем исчезли жители. После напрасных поисков их объяло горе, ибо они рассчитывали, полагает провансальский историк, поступить с беглецами так, как они поступили с безьерцами. Всю добычу по приказанию аббата Сито собрали в кафедральном соборе. Когда легат въехал в город, то велел посадить виконта Раймонда-Роже в одну из толстых башен и держать под стражей [3_45].
В этом рассказе мало достоверного и много сказочного. Он не подтверждается даже тем поэтом, у которого главным образом и заимствует подробности автор приведенного рассказа. Видимо, на этот раз, он хотел отличиться и блеснуть собственным полуарабским воображением. Верен только основной мотив, т. е. что виконт был задержан обманом и заключен в темницу.
Далее известия разноречивы. Прованвальский поэт и монах Петр сходятся на том, что жители капитулировали и согласились выйти из города без всякого имущества - лишь в одних рубашках, с той лишь разницей, что Петр говорит о задержании виконта на определенных условиях, а провансалец объясняет это обманом кре-стоносцев. Источники более беспристрастные, хотя и монашеского сословия (французы Робер и Вильгельм Нанжисский), склоняются на сторону последнего, боязливо обходя факт обмана, историки же, более заинтересованные в походе, такие как Вильгельм из Пюи-Лорана и автор "Славных деяний"