Страница:
[3_68]. Напрасно граф тулузский пытался прекратить эти междоусобицы; напрасно впоследствии, он сопротивлялся удалению в неприятельский лагерь 5000 белых, когда те решительно заявили о таком намерении. Они сумели-таки настоять на своем с помощью обмана; переправившись через Гаронну под Базаклем там, где их ожидали менее всего и где их не стерегла тулузская милиция, они явились на поле лаворском и соединились с отрядами Монфора.
Летом 1210 года, силы Монфора были сосредоточены в другом месте, за восточной границей тулузского графства, недалеко от Кабарста, а именно - под замком Минервой. B крестоносном лагере были все три легата: Арнольд, епископ Риеца и Феодосий. Выгодное стратегическое положение Минервы уже давно обращало на себя вни-мание Монфора. В прошлом походе крестоносцы миновали этот пункт; недоступность замка делала его основной базой для еретиков; сюда последние стеклись во множecтве и находили здесь много заготовленных средств для cущecтвoвaния.
Вся местность вокруг Минервы, некогда носившая имя графства Минервуа, изрыта горами; здесь главный узел этих хребтов, возвышающихся во всех частях Старого тулузского графства к югу от Гаронны и неприметных только в северной стороне. В самой возвышенной точке так называемых Черных гор, скалы растут над скалами и поднимают на себе угрюмую и до-вольно обширную крепость, вокруг которой цепляются дома вилланов. Стремнины, овраги, пропасти, делают едва доступным этот замок, извилистая дорога к которому известна только обитателям его, да немногим окрестным жителям. Охранял Минерву значительный гарнизон; он находился под личным начальством своего владетеля, барона Вильгельма.
Симон де Монфор, понимая всю трудность дела, усилил свое войско отрядами виконта нарбоннского. В его лагере была жена, недавно прибывшая из Франции и везде почетно встречаемая французами как будущая властительница Лангедока. Крепость была обложена со всех сторон; сам Симон стоял с запада, гасконцы с востока , нарбоннцы с севера, - а с юга был назначен штурм. Приготовили метательные машины. Особенно в этом деле отличились гасконцы; они изготовили особый по величине снаряд; камень, которым заряжали его, был невероятной тяжести; содержание артиллеристов, которые обращались с этим огромным сооружением, ежедневно стоило более 20 ливров. Эту диковинную машину Монфор взял к себе. Стрельба производилась первое время день и ночь.
Раз, когда уже первый жар крестоносцев остыл, и когда губительные действие машины несколько приостановились, ночью на воскресенье, осажденные незаметно сделали вылазку с пучками пакли и сухой соломы, подложили их к самой машине и зажгли ее. Удушливый густой дым распространился в воздухе и без того накалившемся от постоянной июльской жары. В лагере спали все, даже караулы; только один солдат вышел из палатки и, поняв, в чем дело, пронзительно закричал. В это самое мгновение копье, метко направленное, опрокинуло его мертвым на землю. Но некоторые уже успели проснуться и через минуту весь лагерь был на ногах; осажденные отступили; пламя успели потушить. Машина стала действовать по-прежнему; прочие неустанно поддерживали ее.
У осажденных недоставало припасов; они начали думать о переговорах. Граф Монфор отказался вести их от своего имени; так объявил он барону Вильгельмy при свидании с ним. Без совета и благословений папскнх легатов, а особенно аббата Арнольда, он ничего не предпринимал, ни на что не решался. Положение же аббата Сито было очень затруднительно; как крестоносец, он считал своей обязанностью отбить врагов Христа; как священник и духовное лицо, он не мог обречь смерти часть жителей Минервы. Арнольд предложил заключить письменную ка-питуляцию, но когда, условия со стороны барона были прочтены, легат не одобрил их и объявил возобновление военных действий. Арнольд настаивал на безусловной капитуляции, на выдаче всех еретиков - "верных" и "совершенных", которым обещал жизнь только на том условии, если они обратятся в католичество; самый замок легат предназначал Монфору; Вильгельму же обещал жизнь.
Замечательно, что в лагере крестоносцев были такие лица, которые считали очень снисходительными условия, предложенные легатом. Рыцарь Роберт де-Мовуазен душевно сожалел, что нечистым еретикам предлагают пощаду; он боялся, что они из страха согласятся на притворное отречение и тем избегнут костра, который уже давно был присужден им храбрым французом. Легат успокоил его, заметив, что бояться нечего.
"Я полагаю, что очень немногие из них обратятся", - сказал Арнольд [3_68].
Между тем необходимость заставила осажденных принять условия, как они ни были тягостны. Ворота были отворены неприетелю. С хоругвями, крестами и распущенными знаменами вступило в город крестоносное воинство, предводительствуемое легатом. Монфор на этот раз отказался от участия в процессии; он остался в своем лагере. Один из проповедников, аббат сернейский, "с особенной ревностью работавший над делом Христовым", узнав, что множество еретиков собралось в своем молитвенном доме, направился прямо к ним; он думал обратить их в католичество. Сопутствуемый стражей, он вошел в длинную залу, наполненную мужчинами, преимущественно из "совершенных" альбигойцев; они понимали, что это последняя их дружеская беседа в жизни. Католический аббат стал говорить с ними в своем духе. - "Зачем пришел ты сюда проповедывать? - говорили ему. - Нам не надо вашей веры; мы проклинаем Церковь Римскую. Напрасно трудитесь вы, ибо ни смерть, ни жизнь, как гласит Апостол, не могут отлучить нас от той веры, которую мы исповедуем." После таких слов аббату оставалось только удалиться. Он пошел в другой дом, где собрались одни женщины, но нашел их еще более непреклонными и еще более решительными. Тогда-то вступил в город сам Монфор. Первым его распоряжением было согнать на одну площадь всех еретиков. "Этот истинный католик, - говорит его летописец, - хотел всех их спасти и привести в лоно истины." Но, так как все такие попытки оказались напрасными, то Монфор приказал выдти вперед "совершенным"; те безмолвно повиновались. Их оцепили солдатами и повели за городские ворота. Тут, на скалистой площадке, был приготовлен огромный костер. Более полутораста человек мужчин и женщин было перевязано и кинуто в огонь. Они, благословляя имя Божие, радостно приветствовали свою участь. "Даже не было бы необходимости прибегать к силе, - замечает католический летописец, - ибо закоснелые в своем нечестии, они с веселой сердечностью кидались в пламя" [3_70]. Только три женщины были выпрошены одной католической баронессой для обращения их в католичество. Остальные еретики, т. е. "веpные", как будто были обращены в католичество; конечно такое обращение альбигойцев было притворное. С Вильгельмом Монфор поступил довольно великодушно, хотя объявил себя государем Минервы, согласно условиям договора: он дал Вильгельму в вознаграждение несколько доменов в окрестностях Безьера. Духовные на радостях получили награды, как например, епископ безьерский Регинальд, которому достался замок, конфискованный крестоносцами. За то он должен был признать своим прямым государем Монфора. Непосредственным следствием падения Минервы было подчинение Амори, владетеля Монреаля. Он прислал депутацию Монфору и сдал ему ской замок, в замен чего получил домен не столь надежный, без укреплений и открытый для нападений.
Все такие подчинение не были прочны. При первом же случае покорившиеся лангедокские бароны поднимались и снова становились врагами пришельцев.
Кроме Монреаля, подчинились следом за Минервой и другие окрестные замки. Пейриак защищался только два дня; Рье неделю. Венталон сдался добровольно, хотя Монфор тем не менее приказал срыть замок в наказание за его помощь осажденным в Минерве. Когда же прибыли новые крестоносцы под предводительством рыцаря Вильгельма Капка и когда известили о скором прибытии бретанцев, то надежды Монфора должны были сильно возрасти. Теперь он задумывал уничтожение самых крепких баз национальной оппозиции, а вслед за этим - о решительном движении на Тулузу. К тому обнадеживало его одобрение из Рима, как раз теперь высказанное в папской булле от 28 июня 1210 года; она пришла в лагерь крестоносцев после взятия Минервы. В ней Иннокентий III "апостольской властью" подтверждает за Монфором и его наследниками обладание "государством альбигойским" со всем, что относится к нему. В этот же день была подписана булла к лангедокскому духовенству нарбоннской и других епархий с приказанием отдавать в распоряжение Монфора все имущество еретиков, которые не обратятся в католичество. Легатам своим, Арнольду и епископу Риеца, папа предписывал собрать денежные пособия на крестовое дело в диоцезах Безансона, Бордо, Вьенны, Памплоны, Лиможа, Клермона, Пюи, Кагора и Родеца; кроме того им предлагалось принять меры к сбору приношений и по другим провинциям [3_71]. Надеясь на успех таких мер, Монфор мог предпринять осаду того крепкого пункта, который всего бoлее всего страшил его после Минервы, а именно замка Терм.
На скатах гор, которые идут параллельно морскому берегу по направлению от северных границ нарбоннского графства вплоть к Пиринеям, замок Терм представлял единственно сильную крепость после Минервы. Взятием его обеспечивался тыл крестовой армии; ранее же того нельзя было приступить к осаде самой столицы. Терм возвышался на гребне высокой горы, окруженной с трех сторон скалами и стремнинами; доступ к замку был открыт только с одной стороны, по высокой ложбине высохшего потока, подниматься по которой было весьма затруднительно и опасно. Два предместья, отделенные одно от другаго стенами, окружали крепость. Стены возвышались одна над другой; наружная, со стороны доступной нападению, упиралась в искуственный бастион из обрыва огромной скалы; проникнуть в крепость можно было только через тройную битву у каждой стены. Издали вся эта масса природных и искуственных укреплений представлялась гигантской чалмой. В замке давно ждали нападения; потому гарнизон был усилен каталонцами, привыкшими к войне; здесь же во множестве из окрестного края, по примеру Минервы сосредоточились альбигойцы. Барон термский, Раймонд, славился на всем Юге своим строптивым и отважным характером. О нем ходила молва, что он имел обыкновение выражаться: "народы боятся виконта безьерского, графа тулузского и короля арагонского, а король аррагонский с графом тулузским и виконтом безьерским боятся господина Терма". И Раймонд термский искycнo соответствовал такому изречению; он прекрасно лавировал между сильными соседними государями и до сих пор не признавал ничьей посторонней власти над собой. Без королевства, без графства, он был сам себе королем и графом. Седины его, прямота и честность характера внушали уважение. Как задорный провансальский феодал, он считал за долг чести покровительствовать местной вере, делавшейся (так казалось) национальной. Говорили даже, что он открыто присоединился к альбигойству; уже 30 лет, как в Терме дуализм был признанной религией. Тем большая досада и злоба овладела им, когда он узнал о пришельцах французах, которые свои честолюбивые цели освящали крестом. В Монфоре для него воплощалось всё ненавистное и злоба душила его, когда он услышал, что крестоносцы идут на Терм.
Оставив Каркассон под формальной властью своей жены, граф Симон со всеми силами пошел на замок. Крестовое воинство было тогда в полном cбopе. При всем том, когда армия приблизилась к цели похода, то оказалось, что она не в состоянии будет обложить со всех сторон город, расположенный на такой местности. Жители знали все тропинки, все пути из замка и по прежнему имели свободное сообщение с окрестностями. Из за своих стен они посмеивались над крестоносцами и часто делали нападения на неприетельский лагерь. Ряды Монфоровых войск заметно убывали. Но с прибытием бретонцев его надежды снова поднялись. Бретонцы считались лучшим войском; дорогой они перенесли много бедствий и лишений; их числом достигало пяти тысяч. За ними прибыли отряды двух воинственных и славных рыцарей - Роберта Дре и его брата, епископа Бове, по имени Филипп. Последний славился своей храбростью; духовное платье он надевал редко; его всегда видели в шлеме и кольчуге; на своем коне в бою он наводил ужас. Он прославился в Палестине и в войнах с англичанами на юге и севере Франции; тогда редкая битва происходила без его участия. Пример знаменитого прелата, предложившаго свой меч и услуги Монфору, при-влек в лагерь войско епископа шартрского и крестоносцев Абевиля.
Теперь, оглядевшись вокруг себя, Монфор увидел достаточно сил, чтобы действовать решительнее. Он приказал готовить штурм. Но личная храбрость оказалась бессильной против условий местности, столь удобной для обороны и так губительной для нападающих. Цепляясь один за другого, крестоносцы лезли по скалам на стены, но, опрокинутые, летели со страшной крутизны; их трупы наполнили пропасти, которые служили естественными рвами для осажденных. Оставалось отступить.
После этого успеха, уверенность осажденных в собственной недоступности и непобедимости стала еще большей. Еретики начали появляться на городских стенах без всякого вооружения; они смеялись над крестоносцами и кричали им: "бегите, скройтесь от лица нашего" [3_71]. В свою очередь, энергия Монфора не остывала; к храбрости надо было добавить искусство. И в его стане нашелся человек, который под церковной рясой скрывал таланты полководца.
Это был Вильгельм, архидиакон парижский. Он более всех других ревновал о соблюдении в лагере церковного благочиния и об исполнении духовных треб; он же в решительную минуту первый нашелся и первый предложил тот план действий, который только и мог сокрушить неодолимый замок. Его деятельность была неутомимой; не знали, когда он ел, когда спал; его всегда заставали за работой. Он ободрял баронов и воинов, упавших духом от постоянных неудач. Он то устроивал новые машины, то поправлял старые; часто он работал сам с топором в руках, если работники не умели привести в исполнение его указаний. Мало того; на машины нужен был лес; доставать его было не безопасно: альбигойцы чутко сторожили своих врагов в лесу, где их резали целыми партиями. Вильгельм сам взялся предводительствовать этими охотниками и, видя его впереди себя, последние отважно кидались в бой. На первом военном совете он предложил изменить систему осады; надо было действовать долгим трудом. Глубокие овраги решено было засыпать и наносной почвой заменить отсутствие природной; исполнить такой замысел было уже само по себе гигантским предприетием. Поневоле взялись все; сперва смеялись, потом роптали, наконец увидели, что дело подходит к концу, что упорную природу можно одолеть - и из армии Монфора поскакали гонцы с известием, что падение Терма неминуемо, как ни тяжки труды и усилие, положенные для того [3_72]. Огромные машины были поставлены на созданном для них месте; из них была открыта безпрестанная пальба. В первой стене была пробита брешь; через нее крестоносцы ворвались в нижнее предместье. Тогда защитники отступили во второе предместье, заманивая за собо уже расстроенные ряды неприетеля. Атака второй стены была отбита и, осыпаемые камнями и огненными зарядами, крестоносцы скоро оставили даже первое предместье, будучи горячо преследуемы. После новой неудачи Вильгельм и Монфор направляют все усилия на башню Термет, которая особенно вредила осаждающим; из нея сыпалась масса снарядов. Овладеть ею значило обладать всем замком. У самых ее стен были поставлены охотники, которые взялись прервать всякое сообщение башни с городом. Они не только сумели продержаться, будучи всегда между двух огней, но успели даже поставить в промежутки большую стенобитную машину, которая стала действовать против башни. Тогда осажденные видвинули против нее свою машину, метавшую тяжелые камни. Но во всяком случай сообщение между башней и городом было прервано; отряду грозила голодная смерть и ему оставалось только темной ночью незаметно от стражей пробраться к предместью. Пустая башня на следующее утро была занята воинами епископа шартрского.
Еретики употребили в свою пользу все, что могла дать им храбрость, изобретательность и стойкость. Каждый из жителей, решившийся или спастись или погибнуть, хотел во время этой достопамятной пятимесячной осады сделаться героем. Когда часть стены обрушилась, то следом за ней воздвигалась другая, из камня и дерева; историк Монфора сознается, что альбигойцы Терма не теряли ни минуты даром и как бы предупреждали и устраняли всякий вред, который старались делать им противники; мгновенно появлялись у них запасные стены. Архидиакон Вильгельм, неусыпной бдительности и искусству которого приписывали все ведение и весь успех осады, велел поставить еще одну метательную машину на возвышенном и недоступном месте. С высокой скалы она метала в город тучи камня. Знали, что неприятель постарается уничтожить ее - поэтому Монфор в охрану дал 300 солдат с 5 рыцарями. Когда, однажды утром, 50 человек из города, вооруженные длинными копьями, со множеством зажигательных снарядов, кинулись на машину, то крестоносцы, обуянные паническим страхом, бросились бежать, опасаясь сгореть или быть свергнутыми в пропасть. Только один молодой рыцарь остался и долго геройски оборонялся против нападавших, пока не дождался помощи; он четыре раза скидывал головни, неуязвимый за стеной машины от копий.
Наконец Монфор, узнав, что во многих местах сделаны проломы, приказал новый генеральный штурм, но, встретив везде двойные стены, пораженные страхом и потерявшие энергию, крестоносцы везде повернули назад и отступили. Дух армии Монфора падал, когда однажды совершенно неожиданный звук рога и белое знамя возвестили, что неприятель просит мира. Что было причиной того? Крестоносцы не подозревали, что если у них истощились припасы, что если сам граф Симон стыдился обедать при посторонних, потому что часто за его столом не было ничего, кроме сухого хлеба, то в осажденном городе началось самое ужасное бедствие. В Терме уже несколько дней небыло ни капли воды, хотя вина, оставалось месяца на два или на три. Как нарочно настала засуха и всему городу оставалось или сдаться или умереть от жажды. При таких обстоятельствах сам гордый Раймонд решился на переговоры с ненавистным ему врагом. Монфор назначил Гюи де-Левиса для подписания соглашения от своего имени; они были очень кротки и снисходительны. Раймонд в самый день Пасхи обязывался сдать город Монфору и взамен Терма получить какое-либо другое владение. На другой же день договор был подписан и утвержден. Изнуренные католические вожди обрадовались окончанию этой тяжелой осады; сам епископ Бовэ, привыкший к боям и штурмам, спешил ехать домой; также снялся с места епископ шартрский и светские вельможи и рыцари, уже пропустившие обыкновенный срок отъезда. Напрасно Монфор уговаривал баронов повременить; только епископ шартрский согласился подождать некоторое время.
Предчувствия не обманули Монфора. Через несколько дней пошел проливной дождь; каналы и бассейны городские обильно наполнились водой и граждане тотчас отказались от сдачи; их свободный дух воскрес. Монфор думал подействовать на их совестливость, послал к ним самого Левиса, чтобы побудить их исполнить обещания. Раймонд отвечал, что сами крестоносцы не держат своих обещаний, что они изменнически погубили виконта безьерского. Надо было начинать осаду снова. Между тем строптивые вожди пилигримов выходили из подчинения; епископ шартрский, не смотря на всю важность настоящей минуты объявил, что он более оставаться не может. Скрыв досаду, Монфор даже отправился провожать епископа. В его отсутствие, альбигойцы сделали яростное нападение на неприятельский лагерь; они проникли до самых палаток и зажгли их. Огонь уже начал распространяться по линиям, как крики "Монфор, Монфор"! раздались на той и другой стороне. То был он сам, в железе, на огромном коне, с тяжелым мечем, страшно разившем направо и налево. Альбигойцы теперь в свою очередь повернули назад и побежали в город. Темь не менее надо было возобновлять осаду с ее прежними жертвами.
На этот раз Монфор собрал всю неодолимость своих физических сил, всю крепость своего закаленного характера. В окончании термейской осады как бы сосредоточились и обнаружились все богатые способности его природы, достойные иных подвигов, лучшей деятельности. Настала зима, довольно суровые холода, снега и бури; казалось надо было отступать, но крестоносцы продолжали дрожать на холоде и не двигались из своих просыревших палаток; Монфор не решился ни на один шаг назад, а с радостью приветствовал прибытие лотарингцев с графом Баром. Зато и положение осажденных было самым печальным. Дождевая вода, которую они с жадностью собирали в бочки и всевозможную посуду, стала портиться и гнить. На ней пекли хлебы, готовили пищу, и , в результате, такой изнурительный понос распространился между жителями, что никто не мог узнать себя.
"И все они решились бежать, чем умирать в таком положении", - как рассказываеть современник [3_73]. Они собрали женщин в центральной башне и, когда настала глубокая ночь, вышли из замка, оставляя в нем свои сокровища и унося самое дорогое - свои семейства. Это было на 23 ноября 1210 года. Пройти незамеченными в таком большом количестве мимо неприетельского лагеря они не могли. Их услышали - и тогда, в ночной темноте, на обрывистой местности, началось побоище. По одним известиям все беглецы погибли; по другим, более достоверным, потеря заключалась всего в нескольких убитых и пленных. Раймонд благополучно миновал крестоносцев, но ему отчего-то понадобилось вернуться в город. Он вторично выбрался из него, но тут наткнулся на пилигрима шартрского отряда, который нанес ему несколько ран. Истерзанного Раймонда привели к Монфору. Победитель не смеялся над ним, но, в наказание за измену, велел заключить барона в каркассонскую тюрьму, где некогда томился и погиб славный виконт безьерский. Барон Терма недолго переносил заключение. Он скоро скончался от душевной боли и суровости содержания [3_74].
Монфор, въехав в город, объявил прощение женщинам, вернувшимся из бегства, и велел поместить их в безопасное место.
Непосредственным следствием падение Терма было занятие замков Констанса, Абаса, Пюиверта. Несмотря на неудобное время, Монфор пошел на Альбижуа. Кастр и Ломбер покорились добровольно. В начале декабря 1210 года, Монфор уже был обладателем всего леваго берега Тарна.
Такие успехи должны были невольно смутить стараго государя Лангедока. Всякий прибыток в завоеваниях Монфора уязвлял сердце Раймонда тулузского; каждый счастливый шаг Симона на почве Лангедока грозил будущему этого несчастного государя, попавшаго в сердцевину борьбы религиозных и политических интересов. Прежде всего Раймонд, как и все соотечественники его, видел в Монфоре иноземца, пришедшего завоевать страну для тех французов, с которыми доселе она была связана формальными и вассальными отношениями или точнее узами союзничества. Зимой 1210 года никто не сомневался, что Монфор пойдет на Тулузу, чтобы прогнать старого графа и сесть на его престол. Никто не догадывался, что борьба затянется надолго и что не Монфор распутает ее узел. Недоставало только юридических причин к свержению Раймонда, но и они не замедлили явиться. Легаты взяли на себя труд доказать Раймонду, что он совершенно не на месте. Вспомним, что прежние их сделки с графом не привели ни к чему. Легаты продолжали говорить, что Раймонд не исполняет условий договора, что милости папской он не заслуживает и что отлучение с него снято быть не может. Раймонд в свою очередь жаловался, что домогательства легатов явно своекорыстны, что они имеют целью поставить его в затруднительное положение перед римским двором, что ему не дают оправдаться. Прелаты писали в Рим, что граф тулузский не исполняет постановлений сен-жилльского съезда, что он по прежнему потворствует ереси.
Тогда Иннокентий отправил Раймонду, которому в душе не мог не сочувствовать, следующую грамоту: "Неприлично мужу столь высокого имени, писал папа, не исполнять законных обещаний, им данных, особенно когда он сам желает; чтобы другие исполняли те, которые даны ему. Так как ты обещал изгнать из земель твоих еретиков, то мы сильно изумились, узнав, что они живут еще на тех же местах вследствие твоего нерадения, чтобы не сказать, вследствие твоего дозволения. Кроме опасности для твоей души, так как и имя твое может сильно пострадать, мы просим благородство твое, приказываем и увещеваем сим апостольским посланием, во что бы то ни стало и безотлагательно изгнать еретиков из твоей земли, согласно твоему обещанию, данному нам лично. В противном случае их имущество и земли, по суду праведному, будут отдалы тем, кто возмет на себя труд искоренения еретиков" [3_75]. Это было написано в середине декабря 1210 года.
Намек прямо был направлен на Монфора. До сего времени папа противился узурпаторству французов. Он наградил Монфора виконтством безьерским, но никогда не думал отнимать непосредственный домен Раймонда VI. Теперь ход событий вел к более решительным результатам. Замыслы французов-крестоносцев грозили осуществиться вполне. Но что было делать Раймонду в таком безвыходном положении? На что решиться? Он хотел пойти на сделку с Монфором, но это было бы по меньшей мере напрасно. Легаты и другие духовные власти явно встали теперь, после папского намека, на сторону католического воителя. В таких обстоятельствах Раймонда застало, в январе 1211 года, приглашение на нарбоннский съезд. Тут присутствовал король арагонский, Монфор и все три легата; был также приглашен и другой феодал, столь же заподозренный Церковью, граф де-Фуа. Целью съезда было найти средства к примирению с этими вождями национальной партии, - цель, в случае достижение ея, очень неприятная для французов и Монфора. Легаты на этот раз испытали последние средства, зависевшие от них. За изгнание еретиков Раймонду обещали не только ручательство в сохранении всех его владений, но еще сверх того прибавку четвертой, или даже третьей части всего завоеванного крестоносцами. Это был тонкий и искусный подкуп. Благородный Раймонд отвергнул его и не согласился предать альбигойцев из-за корысти. Столь же неудачны были попытки легатов склонить на свою сторону графа де-Фуа. Король арагонский в этом деле был искренним посредником. Благодаря его стараниям, было постановлено утвердить за графом де-Фуа его прежние и нынешние вдадения, исключая замка Памьер, если только он поклянется в повиновении Церкви и в дружбе с крестоносцами. Но граф, подобно другу своему Раймонду, не принял этих условий. Король между тем клятвенно обязался перед легатами наблюдать за поведением графа и, в случае неповиновения и возмущения, сдать легатам или Монфору замок Фуа в вассальное владение, так как он, король, считался его верховным сюзереном
Летом 1210 года, силы Монфора были сосредоточены в другом месте, за восточной границей тулузского графства, недалеко от Кабарста, а именно - под замком Минервой. B крестоносном лагере были все три легата: Арнольд, епископ Риеца и Феодосий. Выгодное стратегическое положение Минервы уже давно обращало на себя вни-мание Монфора. В прошлом походе крестоносцы миновали этот пункт; недоступность замка делала его основной базой для еретиков; сюда последние стеклись во множecтве и находили здесь много заготовленных средств для cущecтвoвaния.
Вся местность вокруг Минервы, некогда носившая имя графства Минервуа, изрыта горами; здесь главный узел этих хребтов, возвышающихся во всех частях Старого тулузского графства к югу от Гаронны и неприметных только в северной стороне. В самой возвышенной точке так называемых Черных гор, скалы растут над скалами и поднимают на себе угрюмую и до-вольно обширную крепость, вокруг которой цепляются дома вилланов. Стремнины, овраги, пропасти, делают едва доступным этот замок, извилистая дорога к которому известна только обитателям его, да немногим окрестным жителям. Охранял Минерву значительный гарнизон; он находился под личным начальством своего владетеля, барона Вильгельма.
Симон де Монфор, понимая всю трудность дела, усилил свое войско отрядами виконта нарбоннского. В его лагере была жена, недавно прибывшая из Франции и везде почетно встречаемая французами как будущая властительница Лангедока. Крепость была обложена со всех сторон; сам Симон стоял с запада, гасконцы с востока , нарбоннцы с севера, - а с юга был назначен штурм. Приготовили метательные машины. Особенно в этом деле отличились гасконцы; они изготовили особый по величине снаряд; камень, которым заряжали его, был невероятной тяжести; содержание артиллеристов, которые обращались с этим огромным сооружением, ежедневно стоило более 20 ливров. Эту диковинную машину Монфор взял к себе. Стрельба производилась первое время день и ночь.
Раз, когда уже первый жар крестоносцев остыл, и когда губительные действие машины несколько приостановились, ночью на воскресенье, осажденные незаметно сделали вылазку с пучками пакли и сухой соломы, подложили их к самой машине и зажгли ее. Удушливый густой дым распространился в воздухе и без того накалившемся от постоянной июльской жары. В лагере спали все, даже караулы; только один солдат вышел из палатки и, поняв, в чем дело, пронзительно закричал. В это самое мгновение копье, метко направленное, опрокинуло его мертвым на землю. Но некоторые уже успели проснуться и через минуту весь лагерь был на ногах; осажденные отступили; пламя успели потушить. Машина стала действовать по-прежнему; прочие неустанно поддерживали ее.
У осажденных недоставало припасов; они начали думать о переговорах. Граф Монфор отказался вести их от своего имени; так объявил он барону Вильгельмy при свидании с ним. Без совета и благословений папскнх легатов, а особенно аббата Арнольда, он ничего не предпринимал, ни на что не решался. Положение же аббата Сито было очень затруднительно; как крестоносец, он считал своей обязанностью отбить врагов Христа; как священник и духовное лицо, он не мог обречь смерти часть жителей Минервы. Арнольд предложил заключить письменную ка-питуляцию, но когда, условия со стороны барона были прочтены, легат не одобрил их и объявил возобновление военных действий. Арнольд настаивал на безусловной капитуляции, на выдаче всех еретиков - "верных" и "совершенных", которым обещал жизнь только на том условии, если они обратятся в католичество; самый замок легат предназначал Монфору; Вильгельму же обещал жизнь.
Замечательно, что в лагере крестоносцев были такие лица, которые считали очень снисходительными условия, предложенные легатом. Рыцарь Роберт де-Мовуазен душевно сожалел, что нечистым еретикам предлагают пощаду; он боялся, что они из страха согласятся на притворное отречение и тем избегнут костра, который уже давно был присужден им храбрым французом. Легат успокоил его, заметив, что бояться нечего.
"Я полагаю, что очень немногие из них обратятся", - сказал Арнольд [3_68].
Между тем необходимость заставила осажденных принять условия, как они ни были тягостны. Ворота были отворены неприетелю. С хоругвями, крестами и распущенными знаменами вступило в город крестоносное воинство, предводительствуемое легатом. Монфор на этот раз отказался от участия в процессии; он остался в своем лагере. Один из проповедников, аббат сернейский, "с особенной ревностью работавший над делом Христовым", узнав, что множество еретиков собралось в своем молитвенном доме, направился прямо к ним; он думал обратить их в католичество. Сопутствуемый стражей, он вошел в длинную залу, наполненную мужчинами, преимущественно из "совершенных" альбигойцев; они понимали, что это последняя их дружеская беседа в жизни. Католический аббат стал говорить с ними в своем духе. - "Зачем пришел ты сюда проповедывать? - говорили ему. - Нам не надо вашей веры; мы проклинаем Церковь Римскую. Напрасно трудитесь вы, ибо ни смерть, ни жизнь, как гласит Апостол, не могут отлучить нас от той веры, которую мы исповедуем." После таких слов аббату оставалось только удалиться. Он пошел в другой дом, где собрались одни женщины, но нашел их еще более непреклонными и еще более решительными. Тогда-то вступил в город сам Монфор. Первым его распоряжением было согнать на одну площадь всех еретиков. "Этот истинный католик, - говорит его летописец, - хотел всех их спасти и привести в лоно истины." Но, так как все такие попытки оказались напрасными, то Монфор приказал выдти вперед "совершенным"; те безмолвно повиновались. Их оцепили солдатами и повели за городские ворота. Тут, на скалистой площадке, был приготовлен огромный костер. Более полутораста человек мужчин и женщин было перевязано и кинуто в огонь. Они, благословляя имя Божие, радостно приветствовали свою участь. "Даже не было бы необходимости прибегать к силе, - замечает католический летописец, - ибо закоснелые в своем нечестии, они с веселой сердечностью кидались в пламя" [3_70]. Только три женщины были выпрошены одной католической баронессой для обращения их в католичество. Остальные еретики, т. е. "веpные", как будто были обращены в католичество; конечно такое обращение альбигойцев было притворное. С Вильгельмом Монфор поступил довольно великодушно, хотя объявил себя государем Минервы, согласно условиям договора: он дал Вильгельму в вознаграждение несколько доменов в окрестностях Безьера. Духовные на радостях получили награды, как например, епископ безьерский Регинальд, которому достался замок, конфискованный крестоносцами. За то он должен был признать своим прямым государем Монфора. Непосредственным следствием падения Минервы было подчинение Амори, владетеля Монреаля. Он прислал депутацию Монфору и сдал ему ской замок, в замен чего получил домен не столь надежный, без укреплений и открытый для нападений.
Все такие подчинение не были прочны. При первом же случае покорившиеся лангедокские бароны поднимались и снова становились врагами пришельцев.
Кроме Монреаля, подчинились следом за Минервой и другие окрестные замки. Пейриак защищался только два дня; Рье неделю. Венталон сдался добровольно, хотя Монфор тем не менее приказал срыть замок в наказание за его помощь осажденным в Минерве. Когда же прибыли новые крестоносцы под предводительством рыцаря Вильгельма Капка и когда известили о скором прибытии бретанцев, то надежды Монфора должны были сильно возрасти. Теперь он задумывал уничтожение самых крепких баз национальной оппозиции, а вслед за этим - о решительном движении на Тулузу. К тому обнадеживало его одобрение из Рима, как раз теперь высказанное в папской булле от 28 июня 1210 года; она пришла в лагерь крестоносцев после взятия Минервы. В ней Иннокентий III "апостольской властью" подтверждает за Монфором и его наследниками обладание "государством альбигойским" со всем, что относится к нему. В этот же день была подписана булла к лангедокскому духовенству нарбоннской и других епархий с приказанием отдавать в распоряжение Монфора все имущество еретиков, которые не обратятся в католичество. Легатам своим, Арнольду и епископу Риеца, папа предписывал собрать денежные пособия на крестовое дело в диоцезах Безансона, Бордо, Вьенны, Памплоны, Лиможа, Клермона, Пюи, Кагора и Родеца; кроме того им предлагалось принять меры к сбору приношений и по другим провинциям [3_71]. Надеясь на успех таких мер, Монфор мог предпринять осаду того крепкого пункта, который всего бoлее всего страшил его после Минервы, а именно замка Терм.
На скатах гор, которые идут параллельно морскому берегу по направлению от северных границ нарбоннского графства вплоть к Пиринеям, замок Терм представлял единственно сильную крепость после Минервы. Взятием его обеспечивался тыл крестовой армии; ранее же того нельзя было приступить к осаде самой столицы. Терм возвышался на гребне высокой горы, окруженной с трех сторон скалами и стремнинами; доступ к замку был открыт только с одной стороны, по высокой ложбине высохшего потока, подниматься по которой было весьма затруднительно и опасно. Два предместья, отделенные одно от другаго стенами, окружали крепость. Стены возвышались одна над другой; наружная, со стороны доступной нападению, упиралась в искуственный бастион из обрыва огромной скалы; проникнуть в крепость можно было только через тройную битву у каждой стены. Издали вся эта масса природных и искуственных укреплений представлялась гигантской чалмой. В замке давно ждали нападения; потому гарнизон был усилен каталонцами, привыкшими к войне; здесь же во множестве из окрестного края, по примеру Минервы сосредоточились альбигойцы. Барон термский, Раймонд, славился на всем Юге своим строптивым и отважным характером. О нем ходила молва, что он имел обыкновение выражаться: "народы боятся виконта безьерского, графа тулузского и короля арагонского, а король аррагонский с графом тулузским и виконтом безьерским боятся господина Терма". И Раймонд термский искycнo соответствовал такому изречению; он прекрасно лавировал между сильными соседними государями и до сих пор не признавал ничьей посторонней власти над собой. Без королевства, без графства, он был сам себе королем и графом. Седины его, прямота и честность характера внушали уважение. Как задорный провансальский феодал, он считал за долг чести покровительствовать местной вере, делавшейся (так казалось) национальной. Говорили даже, что он открыто присоединился к альбигойству; уже 30 лет, как в Терме дуализм был признанной религией. Тем большая досада и злоба овладела им, когда он узнал о пришельцах французах, которые свои честолюбивые цели освящали крестом. В Монфоре для него воплощалось всё ненавистное и злоба душила его, когда он услышал, что крестоносцы идут на Терм.
Оставив Каркассон под формальной властью своей жены, граф Симон со всеми силами пошел на замок. Крестовое воинство было тогда в полном cбopе. При всем том, когда армия приблизилась к цели похода, то оказалось, что она не в состоянии будет обложить со всех сторон город, расположенный на такой местности. Жители знали все тропинки, все пути из замка и по прежнему имели свободное сообщение с окрестностями. Из за своих стен они посмеивались над крестоносцами и часто делали нападения на неприетельский лагерь. Ряды Монфоровых войск заметно убывали. Но с прибытием бретонцев его надежды снова поднялись. Бретонцы считались лучшим войском; дорогой они перенесли много бедствий и лишений; их числом достигало пяти тысяч. За ними прибыли отряды двух воинственных и славных рыцарей - Роберта Дре и его брата, епископа Бове, по имени Филипп. Последний славился своей храбростью; духовное платье он надевал редко; его всегда видели в шлеме и кольчуге; на своем коне в бою он наводил ужас. Он прославился в Палестине и в войнах с англичанами на юге и севере Франции; тогда редкая битва происходила без его участия. Пример знаменитого прелата, предложившаго свой меч и услуги Монфору, при-влек в лагерь войско епископа шартрского и крестоносцев Абевиля.
Теперь, оглядевшись вокруг себя, Монфор увидел достаточно сил, чтобы действовать решительнее. Он приказал готовить штурм. Но личная храбрость оказалась бессильной против условий местности, столь удобной для обороны и так губительной для нападающих. Цепляясь один за другого, крестоносцы лезли по скалам на стены, но, опрокинутые, летели со страшной крутизны; их трупы наполнили пропасти, которые служили естественными рвами для осажденных. Оставалось отступить.
После этого успеха, уверенность осажденных в собственной недоступности и непобедимости стала еще большей. Еретики начали появляться на городских стенах без всякого вооружения; они смеялись над крестоносцами и кричали им: "бегите, скройтесь от лица нашего" [3_71]. В свою очередь, энергия Монфора не остывала; к храбрости надо было добавить искусство. И в его стане нашелся человек, который под церковной рясой скрывал таланты полководца.
Это был Вильгельм, архидиакон парижский. Он более всех других ревновал о соблюдении в лагере церковного благочиния и об исполнении духовных треб; он же в решительную минуту первый нашелся и первый предложил тот план действий, который только и мог сокрушить неодолимый замок. Его деятельность была неутомимой; не знали, когда он ел, когда спал; его всегда заставали за работой. Он ободрял баронов и воинов, упавших духом от постоянных неудач. Он то устроивал новые машины, то поправлял старые; часто он работал сам с топором в руках, если работники не умели привести в исполнение его указаний. Мало того; на машины нужен был лес; доставать его было не безопасно: альбигойцы чутко сторожили своих врагов в лесу, где их резали целыми партиями. Вильгельм сам взялся предводительствовать этими охотниками и, видя его впереди себя, последние отважно кидались в бой. На первом военном совете он предложил изменить систему осады; надо было действовать долгим трудом. Глубокие овраги решено было засыпать и наносной почвой заменить отсутствие природной; исполнить такой замысел было уже само по себе гигантским предприетием. Поневоле взялись все; сперва смеялись, потом роптали, наконец увидели, что дело подходит к концу, что упорную природу можно одолеть - и из армии Монфора поскакали гонцы с известием, что падение Терма неминуемо, как ни тяжки труды и усилие, положенные для того [3_72]. Огромные машины были поставлены на созданном для них месте; из них была открыта безпрестанная пальба. В первой стене была пробита брешь; через нее крестоносцы ворвались в нижнее предместье. Тогда защитники отступили во второе предместье, заманивая за собо уже расстроенные ряды неприетеля. Атака второй стены была отбита и, осыпаемые камнями и огненными зарядами, крестоносцы скоро оставили даже первое предместье, будучи горячо преследуемы. После новой неудачи Вильгельм и Монфор направляют все усилия на башню Термет, которая особенно вредила осаждающим; из нея сыпалась масса снарядов. Овладеть ею значило обладать всем замком. У самых ее стен были поставлены охотники, которые взялись прервать всякое сообщение башни с городом. Они не только сумели продержаться, будучи всегда между двух огней, но успели даже поставить в промежутки большую стенобитную машину, которая стала действовать против башни. Тогда осажденные видвинули против нее свою машину, метавшую тяжелые камни. Но во всяком случай сообщение между башней и городом было прервано; отряду грозила голодная смерть и ему оставалось только темной ночью незаметно от стражей пробраться к предместью. Пустая башня на следующее утро была занята воинами епископа шартрского.
Еретики употребили в свою пользу все, что могла дать им храбрость, изобретательность и стойкость. Каждый из жителей, решившийся или спастись или погибнуть, хотел во время этой достопамятной пятимесячной осады сделаться героем. Когда часть стены обрушилась, то следом за ней воздвигалась другая, из камня и дерева; историк Монфора сознается, что альбигойцы Терма не теряли ни минуты даром и как бы предупреждали и устраняли всякий вред, который старались делать им противники; мгновенно появлялись у них запасные стены. Архидиакон Вильгельм, неусыпной бдительности и искусству которого приписывали все ведение и весь успех осады, велел поставить еще одну метательную машину на возвышенном и недоступном месте. С высокой скалы она метала в город тучи камня. Знали, что неприятель постарается уничтожить ее - поэтому Монфор в охрану дал 300 солдат с 5 рыцарями. Когда, однажды утром, 50 человек из города, вооруженные длинными копьями, со множеством зажигательных снарядов, кинулись на машину, то крестоносцы, обуянные паническим страхом, бросились бежать, опасаясь сгореть или быть свергнутыми в пропасть. Только один молодой рыцарь остался и долго геройски оборонялся против нападавших, пока не дождался помощи; он четыре раза скидывал головни, неуязвимый за стеной машины от копий.
Наконец Монфор, узнав, что во многих местах сделаны проломы, приказал новый генеральный штурм, но, встретив везде двойные стены, пораженные страхом и потерявшие энергию, крестоносцы везде повернули назад и отступили. Дух армии Монфора падал, когда однажды совершенно неожиданный звук рога и белое знамя возвестили, что неприятель просит мира. Что было причиной того? Крестоносцы не подозревали, что если у них истощились припасы, что если сам граф Симон стыдился обедать при посторонних, потому что часто за его столом не было ничего, кроме сухого хлеба, то в осажденном городе началось самое ужасное бедствие. В Терме уже несколько дней небыло ни капли воды, хотя вина, оставалось месяца на два или на три. Как нарочно настала засуха и всему городу оставалось или сдаться или умереть от жажды. При таких обстоятельствах сам гордый Раймонд решился на переговоры с ненавистным ему врагом. Монфор назначил Гюи де-Левиса для подписания соглашения от своего имени; они были очень кротки и снисходительны. Раймонд в самый день Пасхи обязывался сдать город Монфору и взамен Терма получить какое-либо другое владение. На другой же день договор был подписан и утвержден. Изнуренные католические вожди обрадовались окончанию этой тяжелой осады; сам епископ Бовэ, привыкший к боям и штурмам, спешил ехать домой; также снялся с места епископ шартрский и светские вельможи и рыцари, уже пропустившие обыкновенный срок отъезда. Напрасно Монфор уговаривал баронов повременить; только епископ шартрский согласился подождать некоторое время.
Предчувствия не обманули Монфора. Через несколько дней пошел проливной дождь; каналы и бассейны городские обильно наполнились водой и граждане тотчас отказались от сдачи; их свободный дух воскрес. Монфор думал подействовать на их совестливость, послал к ним самого Левиса, чтобы побудить их исполнить обещания. Раймонд отвечал, что сами крестоносцы не держат своих обещаний, что они изменнически погубили виконта безьерского. Надо было начинать осаду снова. Между тем строптивые вожди пилигримов выходили из подчинения; епископ шартрский, не смотря на всю важность настоящей минуты объявил, что он более оставаться не может. Скрыв досаду, Монфор даже отправился провожать епископа. В его отсутствие, альбигойцы сделали яростное нападение на неприятельский лагерь; они проникли до самых палаток и зажгли их. Огонь уже начал распространяться по линиям, как крики "Монфор, Монфор"! раздались на той и другой стороне. То был он сам, в железе, на огромном коне, с тяжелым мечем, страшно разившем направо и налево. Альбигойцы теперь в свою очередь повернули назад и побежали в город. Темь не менее надо было возобновлять осаду с ее прежними жертвами.
На этот раз Монфор собрал всю неодолимость своих физических сил, всю крепость своего закаленного характера. В окончании термейской осады как бы сосредоточились и обнаружились все богатые способности его природы, достойные иных подвигов, лучшей деятельности. Настала зима, довольно суровые холода, снега и бури; казалось надо было отступать, но крестоносцы продолжали дрожать на холоде и не двигались из своих просыревших палаток; Монфор не решился ни на один шаг назад, а с радостью приветствовал прибытие лотарингцев с графом Баром. Зато и положение осажденных было самым печальным. Дождевая вода, которую они с жадностью собирали в бочки и всевозможную посуду, стала портиться и гнить. На ней пекли хлебы, готовили пищу, и , в результате, такой изнурительный понос распространился между жителями, что никто не мог узнать себя.
"И все они решились бежать, чем умирать в таком положении", - как рассказываеть современник [3_73]. Они собрали женщин в центральной башне и, когда настала глубокая ночь, вышли из замка, оставляя в нем свои сокровища и унося самое дорогое - свои семейства. Это было на 23 ноября 1210 года. Пройти незамеченными в таком большом количестве мимо неприетельского лагеря они не могли. Их услышали - и тогда, в ночной темноте, на обрывистой местности, началось побоище. По одним известиям все беглецы погибли; по другим, более достоверным, потеря заключалась всего в нескольких убитых и пленных. Раймонд благополучно миновал крестоносцев, но ему отчего-то понадобилось вернуться в город. Он вторично выбрался из него, но тут наткнулся на пилигрима шартрского отряда, который нанес ему несколько ран. Истерзанного Раймонда привели к Монфору. Победитель не смеялся над ним, но, в наказание за измену, велел заключить барона в каркассонскую тюрьму, где некогда томился и погиб славный виконт безьерский. Барон Терма недолго переносил заключение. Он скоро скончался от душевной боли и суровости содержания [3_74].
Монфор, въехав в город, объявил прощение женщинам, вернувшимся из бегства, и велел поместить их в безопасное место.
Непосредственным следствием падение Терма было занятие замков Констанса, Абаса, Пюиверта. Несмотря на неудобное время, Монфор пошел на Альбижуа. Кастр и Ломбер покорились добровольно. В начале декабря 1210 года, Монфор уже был обладателем всего леваго берега Тарна.
Такие успехи должны были невольно смутить стараго государя Лангедока. Всякий прибыток в завоеваниях Монфора уязвлял сердце Раймонда тулузского; каждый счастливый шаг Симона на почве Лангедока грозил будущему этого несчастного государя, попавшаго в сердцевину борьбы религиозных и политических интересов. Прежде всего Раймонд, как и все соотечественники его, видел в Монфоре иноземца, пришедшего завоевать страну для тех французов, с которыми доселе она была связана формальными и вассальными отношениями или точнее узами союзничества. Зимой 1210 года никто не сомневался, что Монфор пойдет на Тулузу, чтобы прогнать старого графа и сесть на его престол. Никто не догадывался, что борьба затянется надолго и что не Монфор распутает ее узел. Недоставало только юридических причин к свержению Раймонда, но и они не замедлили явиться. Легаты взяли на себя труд доказать Раймонду, что он совершенно не на месте. Вспомним, что прежние их сделки с графом не привели ни к чему. Легаты продолжали говорить, что Раймонд не исполняет условий договора, что милости папской он не заслуживает и что отлучение с него снято быть не может. Раймонд в свою очередь жаловался, что домогательства легатов явно своекорыстны, что они имеют целью поставить его в затруднительное положение перед римским двором, что ему не дают оправдаться. Прелаты писали в Рим, что граф тулузский не исполняет постановлений сен-жилльского съезда, что он по прежнему потворствует ереси.
Тогда Иннокентий отправил Раймонду, которому в душе не мог не сочувствовать, следующую грамоту: "Неприлично мужу столь высокого имени, писал папа, не исполнять законных обещаний, им данных, особенно когда он сам желает; чтобы другие исполняли те, которые даны ему. Так как ты обещал изгнать из земель твоих еретиков, то мы сильно изумились, узнав, что они живут еще на тех же местах вследствие твоего нерадения, чтобы не сказать, вследствие твоего дозволения. Кроме опасности для твоей души, так как и имя твое может сильно пострадать, мы просим благородство твое, приказываем и увещеваем сим апостольским посланием, во что бы то ни стало и безотлагательно изгнать еретиков из твоей земли, согласно твоему обещанию, данному нам лично. В противном случае их имущество и земли, по суду праведному, будут отдалы тем, кто возмет на себя труд искоренения еретиков" [3_75]. Это было написано в середине декабря 1210 года.
Намек прямо был направлен на Монфора. До сего времени папа противился узурпаторству французов. Он наградил Монфора виконтством безьерским, но никогда не думал отнимать непосредственный домен Раймонда VI. Теперь ход событий вел к более решительным результатам. Замыслы французов-крестоносцев грозили осуществиться вполне. Но что было делать Раймонду в таком безвыходном положении? На что решиться? Он хотел пойти на сделку с Монфором, но это было бы по меньшей мере напрасно. Легаты и другие духовные власти явно встали теперь, после папского намека, на сторону католического воителя. В таких обстоятельствах Раймонда застало, в январе 1211 года, приглашение на нарбоннский съезд. Тут присутствовал король арагонский, Монфор и все три легата; был также приглашен и другой феодал, столь же заподозренный Церковью, граф де-Фуа. Целью съезда было найти средства к примирению с этими вождями национальной партии, - цель, в случае достижение ея, очень неприятная для французов и Монфора. Легаты на этот раз испытали последние средства, зависевшие от них. За изгнание еретиков Раймонду обещали не только ручательство в сохранении всех его владений, но еще сверх того прибавку четвертой, или даже третьей части всего завоеванного крестоносцами. Это был тонкий и искусный подкуп. Благородный Раймонд отвергнул его и не согласился предать альбигойцев из-за корысти. Столь же неудачны были попытки легатов склонить на свою сторону графа де-Фуа. Король арагонский в этом деле был искренним посредником. Благодаря его стараниям, было постановлено утвердить за графом де-Фуа его прежние и нынешние вдадения, исключая замка Памьер, если только он поклянется в повиновении Церкви и в дружбе с крестоносцами. Но граф, подобно другу своему Раймонду, не принял этих условий. Король между тем клятвенно обязался перед легатами наблюдать за поведением графа и, в случае неповиновения и возмущения, сдать легатам или Монфору замок Фуа в вассальное владение, так как он, король, считался его верховным сюзереном