Страница:
[3_76].
Педро был почти вынужден к тому, чувствуя сродство с лангедокцами; он не мог сочувствовать французскому владычеству в стране. Легаты стали просить его принять присягу графа Симона за Каркассон, который фактически уже давно считался зa ним. Король отказался. Арнольд вместе с епископом д'Узеса ие теряли надежды. Назавтра они возобновили свои просьбы; они пали на колени пред королем и самым унизительным образом молили Петра не отказать в своем признании нового владения. Отказаться при такой оригинальной настойчивости, королю было невозможно; он дал свое согласие и Монфор тут же присягнул ему.
Это стоило Педро известных сил. Когда заседание было перенесено в Моннелье, то король почти против воли ехал туда. Действительно, ему было в высшей степени неловко на этих заседаниях. Он едва мог выдержать внутреннюю борьбу с самим собою, это мучительное колебание, борьбу клятв и обязательств повиновения папским легатам с привязанностью к угнетаемому Лангедоку и Раймонду. Его просили отдать своего младшаго сына Монфору, с тем, чтобы позже женить его на дочери графа; у короля отняли трехлетнего сына Иакова и отдали его на воспитание человеку, которого отец ненавидел в душе. Но, чтобы показать лангедокской партии, что его симпатии к ней не остыли, что такой постунок вызван лишь нежеланием разрывать связи с папой, он тут же обещал Раймонду женить его сына на своей сестре донне Санче, дабы тем перед целым миром скрепить узы между двумя государями. Этим поступком, который через год был приведен в исполнение, Педро протестовал против церковных претензий на Лангедок и пoказал, каково будет его отношение к гонимому графу тулузскому и Риму. Что же касается до Раймонда, то он уже не мог выносить всех мелочных домогательств и решиительных настояний со стороны легатов. Он долго отмалчивался; наконец согласие его было получено.
На другой день назначено было подписание условий и принесение присяги. К торжеству готовились вовсю, но графа уже не было в городе. Он убежал!
Наивный монах думает объяснить это обстоятельство несчастливым пророчеством: птица пролетела слева от него, а граф тулузский по примеру сарацин, верил в гадание [3_77]. В сущности же, Раймонда поставили в такое положение, что долее нельзя было уворачиваться; надо было назваться или католиком, или еретиком, - а он все еще не хотел сказать последнего слова.
В его отсутсвие, заседания не могли продолжаться в том же Монпелье; надо было дать им более торжественную обстановку. Новый собор был назначен в Арле, в пределах собственно Прованса. Легаты прибыли сюда с решительным намерением покончить с Раймондом. Ему было через вестника послано приглашение прибыть в Арль. Он не приехал, хотя до того времени считался одним из крестоносцев и всегда имел свое знамя в их лагере. Надо заметить, что в небольшой промежуток времени между соборами в Монпелье и в Арле, оба симпатизирующих еретикам государя успели увидеться и переговорить между собой. Они встретились в Нарбонне; король Педро тогда уже собирался вернуться домой; беглый граф просил его о помощи. Они пробыли несколько дней вместе в глубокой грусти и разъехались, не придумав никакого примирительного исхода, - а к войне Педро не был еще готов.
Король, расставшись с графом, печальный, поехал по дороге в Арагон, где его застало приглашение легата немедленно прибыть в Арль по важному церковному делу. Он повиновался вместе - как и Раймонд. Духовенство сочло за нужное прибегнуть к полицейским мерам. И тому и другому государю запрещено было, без особого разрешения, удаляться за черту города. Король Арагона и граф Тулузы очутились под домашним арестом. Скоро граф получило ультиматумы от легатов и членов собора. Ему предлагали войну или мир; в противном случае безотлагательно требовалось исполнить предложенные условия, а условия, между прочим, были таковы:
1) Граф тулузский распустит немедленно свои войска, собранные им, и остановит те, которые находятся в походе.
2) Он отдаст в руки аббата Сито и Монфора, в продолжение этого года, всех, на кого ему укажут легаты, и не будет ни в чем препятствовать относительно их участи.
3) Bcе граждане его доменов не будут отныне носить ценных нарядов, им дозволяются только черные плащи и шляпы.
4) Граф сроет до основашя все укрепления в своих замках.
5) Его вассалы и рыцари будут отныне жить в своих деревнях, а не в городах.
6) Новых налогов и податей в казну графа не будет; останутся только те, которые существовали издревле.
7) Государство облагается податью: каждое семейство платит по четыре тулузских денария ежегодно легату или его доверенному.
8) Графу Монфору и его крестоносцам будет открыт беспрепятственный доступ в тулузское государство, где все они будут содержаться за счет жителей.
9) Приняв все эти условие, граф Раймонд отправится за море, в орден госпитальеров, рыцарей св. Иоанна Иерусалимского, и не вернется в свое государство без позволение легата.
10) Его государство объявляется под властью Церкви и все замки синьории будут возвращены легатом и графом Монфором тогда, когда они признают то возможным [3_78].
Когда призванный капеллан прочитал графу эти условия, Раймонд разразился смехом "будто от великой радости" и показал бумагу своему кузену, королю арагонскому.
- Вот дикие предложения, которым меня заставляют повиноваться, - проговорил он с негодованием.
Пробежав глазами бумагу, король горько улыбнулся.
- Вам прекрасно отплачивают за вашу верность, - заметил дон Педро.
Недолго думая, Раймонд решился бежать; король одобрил это и сам согласился сопутствовать ему. Оставив у себя хартию, не сказав ничего легатам, король и граф, в эту же ночь, тайно исчезли из города [3_79]. Чрез Монтабан и Муассак Раймонд поскакал без оглядки в Тулузу. Теперь легаты считали себя вправе произнести последнее слово. Собор отлучил Раймонда и торжественно объявил его отступником и врагом Церкви; его владения и имущество объявлялись собственностью каждого желающего ими воспользоваться. Но собор знал, что, в силу прежних предписаний Иннокентия, всякие дальнейшие меры легатов относительно Раймонда должны быть утверждены самим папой.
Потому они послали в Рим одного аббата с донесением о всем происшедшем в последнее время и о своих решениях. В апреле 1211 года Иинокентий отвечал согласием на меры легатов в циркулярах к архиепископу арльскому и всему местному духовенству. "До сих пор, - пишет папа, - мы были убеждены, что благородный Раймонд, граф тулузский, последует нашим увещеваниям и окажет Церкви то пoчтение, какое должен оказать ей всякий католический государь. Между тем, прельщенный ду-рным советом, он не только обманул наше ожидания, но со злобой противился всяким предначертаниям Церкви и без стыда презрел свои oбещания и клятвы. Потому наш почтенный брать, епископ Узеса и возлюбленный сын аббат Сито, легат Церкви апостольской, произнесли против него отлучение, согласно совету многих прелатов, вcледcтвиe его явного ослушания; мы же сим апостольским посланием приказываем вам как можно успешнее распространить это решение по вашим диоцезам и непременно привести его в исполнение согласно требованиям церковного устава" [3_80].
В тот же день, в Риме сделаны были распоряжения об удалении архиепископа д'Оша, Бернара де-Лабарта, и епископов Каркассона и Родеца. Иннокентий писал лично архиепископу о том, что дейcтвия его слабы, что теперь епархия его, наводненная еретиками, нуждается не в таком пастыре, что теперь, к сожалению, настало время, когда надо напрягать одинаково и светские и духовные орудия. Легат Арнольд должен был предложить архиепископу очистить место и искать другое лицо, более энергичное и деятельное. Епископ Роде-ца получил такого же рода послание; курия ссылалась на его старость, как причину бездеятельности. Действительно, ему было уже за 60 лет; в случае сопротивления ему грозили принятием дисциплинарных мер. Одному из местных епископов было поручено принять вместе с легатом должные меры по этому вопросу. Ему же было приказано свергнуть епископа каркассонского, на которого, как видно из письма, он же и доносил в Рим. Через 8 дней, капитул должен был законно избрать нового епископа, более полезного; все сопротивление и всякие возмутители должны караться церковными мерами [3_81].
Капитул Каркассона получил такую же грамоту с напоминанием, что он дoлжeн избрать себе пастыря по существующим законам и каноническим обрядам, именно такого, который мог бы вынести не только почести, но и всю тяжесть своего звания [3_82]. Из всех этих распоряжений Иннокентия видно, что он действовал в пре-делах законности, что он смещал епископов, как не соответствовавших тогдашним стремлением Церкви, что, считая себя за верховного цензора, он не дозволял ceбе поступать самовластно, предоставляя по всем юридическим формам избрать тех лиц, которых пожелают на месте. Такому примеру следовали и позднейшие первосвященники. Замечательно, что если предписания Иннокентие относительно епископов были исполнены, то архиепископ продолжал еще сидеть на своем месте несколько лет. В Риме между тем принимались все необходимые меры к успешному окончанию войны с тулузским государем, войны, теперь неминуемой.
Раймонд также со своей стороны не оставался без дела н не допускал застать себя врасплох. Он хорошо понимал, что теперь у него с Монфором начнется смертельный бой. Только теперь, зимой 1211 года, ясно очертились интересы и пути противников, только теперь Монфор бесцеремонно раскрывает свою политику. Раймонд понимал радость своего врага, которому теперь была открыта дорога в его государство, и перед неприятельским нашествием тулузский граф cделaл воззвание ко всем подданным своих доменов. На его зов откликнулись прежде всего тулузцы. Тотчас по приезде в столицу, он велел особым глашатаям читать грамоту легатов по всем рынкам и площадям своих городов. Когда в Тулузе услышали ее позорные условия, то чувство оскорбленного негодования в одно мгновение охватило все сословия. И рыцари, и гpaжданe, и простые вилланы говорили единогласно, что они лучше согласятся погибнуть или лишиться свободы, чем так страдать и обратиться в ничто.
Горожане понимали, что грамота делает всех их рабами Монфора и католических прелатов. Грамоту эту успели прочесть во всякой деревне, считавшейся в зависимости от графа тулузского, во всяком замке, ему подвассальном. Католики и еретики соединились в одном патриотическом чувстве, в любви к своей родине. Жители Муассака и Агена объявили, что они скорее своей родной рекой поплывут в Бордо, чем признают власть попов, или французов (ni barrau, ni Franses), и, если графу угодно, то они выселятся вместе с ним в другую страну, всюду, куда он хочет. В Монтабане и других городах говорили в том же духе. Граф велел благодарить их за такие чувства. Он приказал изготовить письма во все концы своего государства насчет приготовлений к войне. Он поднимал Альбижуа и Каркассон против Монфора; он просил помощи у самостоятельных графов Беарна, Комминга, де-Фуа, аквитанских синьоров, Саварика и Молеона. Все они тогда же предложили ему свои услуги от всего сердца [3_83].
Тулузских католиков в этом общем патриотическом движении занимало одно - церковное отлучение. По настоянию властей, оно было снято епископом Фульконом [3_86]. Приготовления Раймонда были закончены к началу поста, но он не хотел первым приступать к военным действиям.
Такую же деятельность развивали и в лагере крестоносцев. Арнольд, понимая, что предстоящая кампания важные всех прочих, заботился об увеличении войска. Он послал епископов вербовать крестоносцев во Францию и Германию. Тот самый епископ тулузский, который только что снял отлучение со своих сограждан, прибыв к легатам, принял на себя поручение проповедывать новый ноход во Франции. Фулькон был типом ловкости и изворотливости провансальца. Он, умея льстить и ладить с тулузцами, также сумел найти для них страшных врагов. В лагерь Монфора прибыл славный между тогдашним рыцарством епископ парижский. Вместе с ним приехали и другие вельможи, известные своими подвигами, приключениями, храбростью. То были: Петр, граф д'Оксера; Роберт де-Куртнэ; Адольф, граф Монса; Юлий, граф Майэнна и Энгерран де-Куси, потомок знаменитых сеннских баронов. Вслед за их отрядами шли и ехали новые толпы воинов и пилигримов, блистательные рыцари, бароны, князья и графы, в парче, золоте, камнях, но чаще в железе, на высоких боевых конях. И главной приманкой, поднявшей это воинство, была проповедь Фулькона тулузского [3_85]. Плоды его измены должны были стать ощутитимы для тулузцев. Между знатными рыцарями появился, наконец, хотя и ненадолго, угрюмый, злой и вечно одетый в броню пленитель Ричарда Львиного Сердца - Леопольд, герцог австрийский [A_143]. Весь этот блеск тогдашних военных знаменитостей сосредоточился в Каркассоне почти в одно время, около первых чисел марта. Пост уже давно начался и в это вреля обыкновенно открывались кампании против альбигойцев, обязательные для каждого крестоносца по крайней мере в течении сорок дней.
Готовы были на той и на другой стороне; и Раймонд и Симон были вооружены. Но, в последнюю минуту, меч как будто не желал появляться из ножен соперников. Монфор давал вид, что продолжает заниматься прежним усмирением уже покоренных феодалов и уничтожением их еретиков. Начало похода должно было непременно быть толковым. Монфор собрал все именитое рыцарство на совет и предложил пока заняться осадой Кабарета. Родственник замученного виконта безьерского, Петр Роже, по-прежнему неприступно сидел в своем замке и держал в заключении неосторожного Букхарда де-Марли. Уже 16 месяцев томился пленник в оковах, ожидая освобождение. Его властелин не решался на преступление, понимая, что для него содержание пленника всегда будет выгодно. Имея его в своих руках, барон Кабарета мо выгадать для себя многое.
Но теперь, когда Монфор готовил столь ужасные для местных феодалов действия и когда первой жертвой начатой им бури готовился стать Кабарет, вся отвага старого барона мгновенно пропала. Им овладел невольный испуг; он, при первых же слухах о появлении неприятеля, велел призвать к себе пленника, в душе решившись на капитуляцию. Букхард был уже не в цепях, а в богатой одежде. "Синьор, - сказал ему барон, - вам предстоит получить не только свободу, но даже и самый замок мой; вы должны со своей стороны принять на себя посредничество для заключения мира между мной и легатами вместе с графом Симоном. Я обещаю им служить против всех и на всех и прошу только об одном, сохранить за мной мои домены." Букхард согласился на роль примирителя. Барон сам проводил его за город; его сопровождали пажи и оруженосцы на дорогих конях. Прощаясь, он обещал достойно отблагодарить барона по окончании войны. Букхард встретил армию Монфора на подходе. "Maдонна оказала нам величайшую милость (gran proeza е granda cortezia), какой во Франции никогда не бывало, - говорил он в порыве радости. - Но, государь, я должен предупредить вас об одном; я обещал старому барону, что он не потерпит никакого вреда, что все будет прощено ему, а он за это обещал честью служить вам и покориться." Монфор и легаты приняли предложение, но только с тем, что Петру Роже дадут какой-нибудь другой домен. Вестник поскакал в Кабарет уведомить обо всем феодала.
Ночлег прошел весело. Наутро главные силы повернули на Каркассон, а Монфор с легатами приехал в Кабарет, где и водворил свое знамя, заняв город сильным гарнизоном [3_88]. Таким образом сильный пункт достался крестоносцам без пролития капли крови. Примеру Кабарета, как всегда бывало, последователи многие мелкие окрестные замки.
Следуя заранее составленному плану, поход на тулузские домены должен был открыться нaпaдeниeм на сильную крепость Лавор. Лавор теперь принадлежаль женщине, знаменитой по всей стране, по имени Жиро. Она была вдовой владетеля, вассала виконта безьерского, а через него и графа тулузского. Еретические убеждение владетельницы Лавора далеко не были тайной. Ее город был самым, может быть после Тулузы, опасным центром ереси во всей Европе. Недаром в Лаворе собирались соборы; недаром здесь всегда устраивались дебаты между альбигойскими и католическими богословами. Жиро еще была молода; ее красота, вместе с грациозностью и внешней представительностью, обаятельно действовала на многих; добрый характер, привлекательное обхождение заставляли любить и привязываться к ней. Но о любовных похождениех молодой вдовы не было слухов. Она в точности следовала альбигойской нравственности; для того она имела достаточно твердости и мужской энергии характера. С общиной баронесса была в ладу. При ее дворе было убежище церковной и политической оппозиции, убежище всех новых гражданских и религиозных идей, выработанных эпохой. Понятно, что много рыцарей, даже католиков готовы были служить ей. Она была "целомудренной Аспазией" альбигоизма; судьба определила ей быть и чистой мученицей своей веры. Можно было предсказать, какой отпор встретят крестоносцы в этой героине.
Граф тулузский прислал своему верному вассалу искусных в военном деле рыцарей, и между, прочим своего собственного сенешаля, Раймонда де-Рекальда. Ограбленный Монфором, бывший владетель Монреаля, храбрый и блистательный Амори, приходившийся Жиро братом, начальствовал над ее войском. Восемьдесят рыцарей нетерпеливо ожидали случая состязаться в бою и получить благодарность из уст или очей прекрасной и знаменитой дамы.
Тот город, на который устремлялось теперь крестовое воинство, расположен в пяти лье от Тулузы, на среднем течении неширокого Агута, который, вытекая из возвышенностей Кастра, стремится к Тарну, чтобы влить воды свои в Гаронну. Город был хорошо укреплен; крепостные стены были толсты; рвы глубоки. Местность была такова, что окружить город со всех сторон для армии Монфора было затруднительно. Главнокомандующий расположил свое войско против одной стороны, в тоже время разделив его на две половины. Со своей всегдашней быстротой он велел приставить машины, пробить брешь и кинуться на штурм. Встреча, оказанная неприятелем, была такова, что Монфор остановил все дальнейшие попытки к штурму; он говорил, что у осажденных более войска, чем у него, и сознавался, что и сражаются его солдаты не очень храбро. Выморить их голодом нельзя было и думать, пока не удалось оцепить город со всех сторон. Съестные припасы привозились осажденным из Тулузы, а в лагере осаждающих, при всей дороговизне, чувствовался крайний недостаток. Так как война Раймонду еще не была объявлена, то Монфор просил его не помогать осажденным и, конечно, напрасно. Раймонд просто приказал своим подданным поступать осторожнее.
С прибытием новых подкреплений, циркумвляционная линия крестоносцев начала раздвигаться [A_144], а когда чрез Агут был перекинут мост, то город был оцеплен и подвоз припасов должен был прекратиться. В то же время "белое товарищество" католиков вышло из Тулузы, изменило своему родному городу и перешло окольной дорогой в лагерь Монфора. Скоро, около самых стен города, показались насыпи с небольшими деревянными башенками (castella quaedam de lignis) и над ними крестовое знамя. Ни что не возбуждало такой ненависти в альбигойцах, как вид креста. Машины лаворцев стали успешно действовать по сооружениям неприятеля; кресты были сбиты; на самом большом Распятии была отбита рука. Граждане и воины со своих стен громко поносили предметы, так им ненавистные. "Они кричали и смеялись так,-говорить католический историк,- как бы одержали совершенную победу" [3_87]. Монфор, не достигнув цели, велел строить т. н. "кат" (провансальское guate), огромную катапульту, катившуюся на колесах. Ее подкатили к самому рву крепости. Из нижнего этажа этой машины накидали фашины в ров до самого верха и думали таким путем взобраться на стены. Но крестоносцы не знали, что ров подкопан. Подземными ходами проникли лаворцы до оврага и снизу обрушили фашины. Их охотники, из своей засады, крюками стали вылавливать смельчаков, которые продолжали работать в овраге. В следующую ночь, они, тем же подземным путем, добрались до самой машины, думая зажечь ее; у них с собой были пенька, жир, и другие легко воспламеняющиеся вещества. На этот раз около машины дежурили два немецких графа; они велели трубить тревогу. Пока крик: "к оружию!" оглашал воздух, и пока прошла паника в крестовом лагере, лаворцы захватили обоих графов и много других немцев, храбро защищавшихся и увлекли их пленными. Много крестоносцев было переранено и убито благодаря этой вылазке лаворцев.
Тогда и крестоносцы, после всех своих неудач, захотели отличиться хитростью. Стоить заметить, что они приписывали свою простую выдумку особому хитроумию, тогда как к ней надо было прибегнуть уже давно. Они догадались засыпать ход и заминировать его сухим и зажигательным материалом, таким как сало, пенька, жир, дерн и бревна, которые было сдвинуть не так легко, как простые фашины. Они наложили все это снаружи и в подкопе распространился удушливый дым; с тех пор он сделался недоступным. Пользуясь этим, Монфор велел всем работать над засыпкой оврага. Засыпав его почти сполна, крестоносцы подкатили по твердому грунту машину к самой стене; напрасно со стен кидали камни, колья, наконец зажигательные снаряды, - рыцари и воины, сидевшие в башне, не отступали ни на один шаг. Назначен был штурм. Духовенство всем хором запело "Veni creator Spiritus" [A_145]- и под эти звуки крестоносцы пошли на штурм. Брешь, особенно в результате усиленной пальбы последней ночи, была довольно велика. Неприятель проник через нее и город был взять, в праздник св. Креста, как бы в ознаменование того, что еретики так позорили изображение креста.
Все 80 альбигойских рыцарей, вместе со своим предводителем Амори, без дальнейших рассуждений, были присуждены к повешению. Наскоро приготовили за городом виселицу; крестоносному воинству хотелось скорее насладиться кровью. Первым подвели Амори. Когда его вздернули, столбы виселицы, неплотно вбитые, закачались и рухнули. Тогда Монфор велел просто перебить всех осужденных. Пилигримы и крестоносцы с радостью дикарей спешили исполнить поручение. Началось ужасное побоище... Геройские защитники Лавора погибли мученически. Но это было только началом варварских распоряжений Монфора. Владетельницу города, эту прелестную даму, он велел побить камнями. "Монфор велел взять Жиро и поставить ее живой в колодец; и когда она встала на его дне, на нее накидали столько камней, что совершенно завалили ее..." "Наконец, - лаконично восклицает один из победителей, наши крестоносцы с превеликой радостью сожгли бесчисленное множество еретиков [3_88]." Эта выходка свидетельствует о всей силе религиозной идеи над человеком, доводящей его до забвения самых обыкновенных понятий; она же показывает, в какие условия к католической Церкви была поставлена новая религия, объясняет характер и губительную для человечества безысходность крестовой войны.
Педро был почти вынужден к тому, чувствуя сродство с лангедокцами; он не мог сочувствовать французскому владычеству в стране. Легаты стали просить его принять присягу графа Симона за Каркассон, который фактически уже давно считался зa ним. Король отказался. Арнольд вместе с епископом д'Узеса ие теряли надежды. Назавтра они возобновили свои просьбы; они пали на колени пред королем и самым унизительным образом молили Петра не отказать в своем признании нового владения. Отказаться при такой оригинальной настойчивости, королю было невозможно; он дал свое согласие и Монфор тут же присягнул ему.
Это стоило Педро известных сил. Когда заседание было перенесено в Моннелье, то король почти против воли ехал туда. Действительно, ему было в высшей степени неловко на этих заседаниях. Он едва мог выдержать внутреннюю борьбу с самим собою, это мучительное колебание, борьбу клятв и обязательств повиновения папским легатам с привязанностью к угнетаемому Лангедоку и Раймонду. Его просили отдать своего младшаго сына Монфору, с тем, чтобы позже женить его на дочери графа; у короля отняли трехлетнего сына Иакова и отдали его на воспитание человеку, которого отец ненавидел в душе. Но, чтобы показать лангедокской партии, что его симпатии к ней не остыли, что такой постунок вызван лишь нежеланием разрывать связи с папой, он тут же обещал Раймонду женить его сына на своей сестре донне Санче, дабы тем перед целым миром скрепить узы между двумя государями. Этим поступком, который через год был приведен в исполнение, Педро протестовал против церковных претензий на Лангедок и пoказал, каково будет его отношение к гонимому графу тулузскому и Риму. Что же касается до Раймонда, то он уже не мог выносить всех мелочных домогательств и решиительных настояний со стороны легатов. Он долго отмалчивался; наконец согласие его было получено.
На другой день назначено было подписание условий и принесение присяги. К торжеству готовились вовсю, но графа уже не было в городе. Он убежал!
Наивный монах думает объяснить это обстоятельство несчастливым пророчеством: птица пролетела слева от него, а граф тулузский по примеру сарацин, верил в гадание [3_77]. В сущности же, Раймонда поставили в такое положение, что долее нельзя было уворачиваться; надо было назваться или католиком, или еретиком, - а он все еще не хотел сказать последнего слова.
В его отсутсвие, заседания не могли продолжаться в том же Монпелье; надо было дать им более торжественную обстановку. Новый собор был назначен в Арле, в пределах собственно Прованса. Легаты прибыли сюда с решительным намерением покончить с Раймондом. Ему было через вестника послано приглашение прибыть в Арль. Он не приехал, хотя до того времени считался одним из крестоносцев и всегда имел свое знамя в их лагере. Надо заметить, что в небольшой промежуток времени между соборами в Монпелье и в Арле, оба симпатизирующих еретикам государя успели увидеться и переговорить между собой. Они встретились в Нарбонне; король Педро тогда уже собирался вернуться домой; беглый граф просил его о помощи. Они пробыли несколько дней вместе в глубокой грусти и разъехались, не придумав никакого примирительного исхода, - а к войне Педро не был еще готов.
Король, расставшись с графом, печальный, поехал по дороге в Арагон, где его застало приглашение легата немедленно прибыть в Арль по важному церковному делу. Он повиновался вместе - как и Раймонд. Духовенство сочло за нужное прибегнуть к полицейским мерам. И тому и другому государю запрещено было, без особого разрешения, удаляться за черту города. Король Арагона и граф Тулузы очутились под домашним арестом. Скоро граф получило ультиматумы от легатов и членов собора. Ему предлагали войну или мир; в противном случае безотлагательно требовалось исполнить предложенные условия, а условия, между прочим, были таковы:
1) Граф тулузский распустит немедленно свои войска, собранные им, и остановит те, которые находятся в походе.
2) Он отдаст в руки аббата Сито и Монфора, в продолжение этого года, всех, на кого ему укажут легаты, и не будет ни в чем препятствовать относительно их участи.
3) Bcе граждане его доменов не будут отныне носить ценных нарядов, им дозволяются только черные плащи и шляпы.
4) Граф сроет до основашя все укрепления в своих замках.
5) Его вассалы и рыцари будут отныне жить в своих деревнях, а не в городах.
6) Новых налогов и податей в казну графа не будет; останутся только те, которые существовали издревле.
7) Государство облагается податью: каждое семейство платит по четыре тулузских денария ежегодно легату или его доверенному.
8) Графу Монфору и его крестоносцам будет открыт беспрепятственный доступ в тулузское государство, где все они будут содержаться за счет жителей.
9) Приняв все эти условие, граф Раймонд отправится за море, в орден госпитальеров, рыцарей св. Иоанна Иерусалимского, и не вернется в свое государство без позволение легата.
10) Его государство объявляется под властью Церкви и все замки синьории будут возвращены легатом и графом Монфором тогда, когда они признают то возможным [3_78].
Когда призванный капеллан прочитал графу эти условия, Раймонд разразился смехом "будто от великой радости" и показал бумагу своему кузену, королю арагонскому.
- Вот дикие предложения, которым меня заставляют повиноваться, - проговорил он с негодованием.
Пробежав глазами бумагу, король горько улыбнулся.
- Вам прекрасно отплачивают за вашу верность, - заметил дон Педро.
Недолго думая, Раймонд решился бежать; король одобрил это и сам согласился сопутствовать ему. Оставив у себя хартию, не сказав ничего легатам, король и граф, в эту же ночь, тайно исчезли из города [3_79]. Чрез Монтабан и Муассак Раймонд поскакал без оглядки в Тулузу. Теперь легаты считали себя вправе произнести последнее слово. Собор отлучил Раймонда и торжественно объявил его отступником и врагом Церкви; его владения и имущество объявлялись собственностью каждого желающего ими воспользоваться. Но собор знал, что, в силу прежних предписаний Иннокентия, всякие дальнейшие меры легатов относительно Раймонда должны быть утверждены самим папой.
Потому они послали в Рим одного аббата с донесением о всем происшедшем в последнее время и о своих решениях. В апреле 1211 года Иинокентий отвечал согласием на меры легатов в циркулярах к архиепископу арльскому и всему местному духовенству. "До сих пор, - пишет папа, - мы были убеждены, что благородный Раймонд, граф тулузский, последует нашим увещеваниям и окажет Церкви то пoчтение, какое должен оказать ей всякий католический государь. Между тем, прельщенный ду-рным советом, он не только обманул наше ожидания, но со злобой противился всяким предначертаниям Церкви и без стыда презрел свои oбещания и клятвы. Потому наш почтенный брать, епископ Узеса и возлюбленный сын аббат Сито, легат Церкви апостольской, произнесли против него отлучение, согласно совету многих прелатов, вcледcтвиe его явного ослушания; мы же сим апостольским посланием приказываем вам как можно успешнее распространить это решение по вашим диоцезам и непременно привести его в исполнение согласно требованиям церковного устава" [3_80].
В тот же день, в Риме сделаны были распоряжения об удалении архиепископа д'Оша, Бернара де-Лабарта, и епископов Каркассона и Родеца. Иннокентий писал лично архиепископу о том, что дейcтвия его слабы, что теперь епархия его, наводненная еретиками, нуждается не в таком пастыре, что теперь, к сожалению, настало время, когда надо напрягать одинаково и светские и духовные орудия. Легат Арнольд должен был предложить архиепископу очистить место и искать другое лицо, более энергичное и деятельное. Епископ Роде-ца получил такого же рода послание; курия ссылалась на его старость, как причину бездеятельности. Действительно, ему было уже за 60 лет; в случае сопротивления ему грозили принятием дисциплинарных мер. Одному из местных епископов было поручено принять вместе с легатом должные меры по этому вопросу. Ему же было приказано свергнуть епископа каркассонского, на которого, как видно из письма, он же и доносил в Рим. Через 8 дней, капитул должен был законно избрать нового епископа, более полезного; все сопротивление и всякие возмутители должны караться церковными мерами [3_81].
Капитул Каркассона получил такую же грамоту с напоминанием, что он дoлжeн избрать себе пастыря по существующим законам и каноническим обрядам, именно такого, который мог бы вынести не только почести, но и всю тяжесть своего звания [3_82]. Из всех этих распоряжений Иннокентия видно, что он действовал в пре-делах законности, что он смещал епископов, как не соответствовавших тогдашним стремлением Церкви, что, считая себя за верховного цензора, он не дозволял ceбе поступать самовластно, предоставляя по всем юридическим формам избрать тех лиц, которых пожелают на месте. Такому примеру следовали и позднейшие первосвященники. Замечательно, что если предписания Иннокентие относительно епископов были исполнены, то архиепископ продолжал еще сидеть на своем месте несколько лет. В Риме между тем принимались все необходимые меры к успешному окончанию войны с тулузским государем, войны, теперь неминуемой.
Раймонд также со своей стороны не оставался без дела н не допускал застать себя врасплох. Он хорошо понимал, что теперь у него с Монфором начнется смертельный бой. Только теперь, зимой 1211 года, ясно очертились интересы и пути противников, только теперь Монфор бесцеремонно раскрывает свою политику. Раймонд понимал радость своего врага, которому теперь была открыта дорога в его государство, и перед неприятельским нашествием тулузский граф cделaл воззвание ко всем подданным своих доменов. На его зов откликнулись прежде всего тулузцы. Тотчас по приезде в столицу, он велел особым глашатаям читать грамоту легатов по всем рынкам и площадям своих городов. Когда в Тулузе услышали ее позорные условия, то чувство оскорбленного негодования в одно мгновение охватило все сословия. И рыцари, и гpaжданe, и простые вилланы говорили единогласно, что они лучше согласятся погибнуть или лишиться свободы, чем так страдать и обратиться в ничто.
Горожане понимали, что грамота делает всех их рабами Монфора и католических прелатов. Грамоту эту успели прочесть во всякой деревне, считавшейся в зависимости от графа тулузского, во всяком замке, ему подвассальном. Католики и еретики соединились в одном патриотическом чувстве, в любви к своей родине. Жители Муассака и Агена объявили, что они скорее своей родной рекой поплывут в Бордо, чем признают власть попов, или французов (ni barrau, ni Franses), и, если графу угодно, то они выселятся вместе с ним в другую страну, всюду, куда он хочет. В Монтабане и других городах говорили в том же духе. Граф велел благодарить их за такие чувства. Он приказал изготовить письма во все концы своего государства насчет приготовлений к войне. Он поднимал Альбижуа и Каркассон против Монфора; он просил помощи у самостоятельных графов Беарна, Комминга, де-Фуа, аквитанских синьоров, Саварика и Молеона. Все они тогда же предложили ему свои услуги от всего сердца [3_83].
Тулузских католиков в этом общем патриотическом движении занимало одно - церковное отлучение. По настоянию властей, оно было снято епископом Фульконом [3_86]. Приготовления Раймонда были закончены к началу поста, но он не хотел первым приступать к военным действиям.
Такую же деятельность развивали и в лагере крестоносцев. Арнольд, понимая, что предстоящая кампания важные всех прочих, заботился об увеличении войска. Он послал епископов вербовать крестоносцев во Францию и Германию. Тот самый епископ тулузский, который только что снял отлучение со своих сограждан, прибыв к легатам, принял на себя поручение проповедывать новый ноход во Франции. Фулькон был типом ловкости и изворотливости провансальца. Он, умея льстить и ладить с тулузцами, также сумел найти для них страшных врагов. В лагерь Монфора прибыл славный между тогдашним рыцарством епископ парижский. Вместе с ним приехали и другие вельможи, известные своими подвигами, приключениями, храбростью. То были: Петр, граф д'Оксера; Роберт де-Куртнэ; Адольф, граф Монса; Юлий, граф Майэнна и Энгерран де-Куси, потомок знаменитых сеннских баронов. Вслед за их отрядами шли и ехали новые толпы воинов и пилигримов, блистательные рыцари, бароны, князья и графы, в парче, золоте, камнях, но чаще в железе, на высоких боевых конях. И главной приманкой, поднявшей это воинство, была проповедь Фулькона тулузского [3_85]. Плоды его измены должны были стать ощутитимы для тулузцев. Между знатными рыцарями появился, наконец, хотя и ненадолго, угрюмый, злой и вечно одетый в броню пленитель Ричарда Львиного Сердца - Леопольд, герцог австрийский [A_143]. Весь этот блеск тогдашних военных знаменитостей сосредоточился в Каркассоне почти в одно время, около первых чисел марта. Пост уже давно начался и в это вреля обыкновенно открывались кампании против альбигойцев, обязательные для каждого крестоносца по крайней мере в течении сорок дней.
Готовы были на той и на другой стороне; и Раймонд и Симон были вооружены. Но, в последнюю минуту, меч как будто не желал появляться из ножен соперников. Монфор давал вид, что продолжает заниматься прежним усмирением уже покоренных феодалов и уничтожением их еретиков. Начало похода должно было непременно быть толковым. Монфор собрал все именитое рыцарство на совет и предложил пока заняться осадой Кабарета. Родственник замученного виконта безьерского, Петр Роже, по-прежнему неприступно сидел в своем замке и держал в заключении неосторожного Букхарда де-Марли. Уже 16 месяцев томился пленник в оковах, ожидая освобождение. Его властелин не решался на преступление, понимая, что для него содержание пленника всегда будет выгодно. Имея его в своих руках, барон Кабарета мо выгадать для себя многое.
Но теперь, когда Монфор готовил столь ужасные для местных феодалов действия и когда первой жертвой начатой им бури готовился стать Кабарет, вся отвага старого барона мгновенно пропала. Им овладел невольный испуг; он, при первых же слухах о появлении неприятеля, велел призвать к себе пленника, в душе решившись на капитуляцию. Букхард был уже не в цепях, а в богатой одежде. "Синьор, - сказал ему барон, - вам предстоит получить не только свободу, но даже и самый замок мой; вы должны со своей стороны принять на себя посредничество для заключения мира между мной и легатами вместе с графом Симоном. Я обещаю им служить против всех и на всех и прошу только об одном, сохранить за мной мои домены." Букхард согласился на роль примирителя. Барон сам проводил его за город; его сопровождали пажи и оруженосцы на дорогих конях. Прощаясь, он обещал достойно отблагодарить барона по окончании войны. Букхард встретил армию Монфора на подходе. "Maдонна оказала нам величайшую милость (gran proeza е granda cortezia), какой во Франции никогда не бывало, - говорил он в порыве радости. - Но, государь, я должен предупредить вас об одном; я обещал старому барону, что он не потерпит никакого вреда, что все будет прощено ему, а он за это обещал честью служить вам и покориться." Монфор и легаты приняли предложение, но только с тем, что Петру Роже дадут какой-нибудь другой домен. Вестник поскакал в Кабарет уведомить обо всем феодала.
Ночлег прошел весело. Наутро главные силы повернули на Каркассон, а Монфор с легатами приехал в Кабарет, где и водворил свое знамя, заняв город сильным гарнизоном [3_88]. Таким образом сильный пункт достался крестоносцам без пролития капли крови. Примеру Кабарета, как всегда бывало, последователи многие мелкие окрестные замки.
Следуя заранее составленному плану, поход на тулузские домены должен был открыться нaпaдeниeм на сильную крепость Лавор. Лавор теперь принадлежаль женщине, знаменитой по всей стране, по имени Жиро. Она была вдовой владетеля, вассала виконта безьерского, а через него и графа тулузского. Еретические убеждение владетельницы Лавора далеко не были тайной. Ее город был самым, может быть после Тулузы, опасным центром ереси во всей Европе. Недаром в Лаворе собирались соборы; недаром здесь всегда устраивались дебаты между альбигойскими и католическими богословами. Жиро еще была молода; ее красота, вместе с грациозностью и внешней представительностью, обаятельно действовала на многих; добрый характер, привлекательное обхождение заставляли любить и привязываться к ней. Но о любовных похождениех молодой вдовы не было слухов. Она в точности следовала альбигойской нравственности; для того она имела достаточно твердости и мужской энергии характера. С общиной баронесса была в ладу. При ее дворе было убежище церковной и политической оппозиции, убежище всех новых гражданских и религиозных идей, выработанных эпохой. Понятно, что много рыцарей, даже католиков готовы были служить ей. Она была "целомудренной Аспазией" альбигоизма; судьба определила ей быть и чистой мученицей своей веры. Можно было предсказать, какой отпор встретят крестоносцы в этой героине.
Граф тулузский прислал своему верному вассалу искусных в военном деле рыцарей, и между, прочим своего собственного сенешаля, Раймонда де-Рекальда. Ограбленный Монфором, бывший владетель Монреаля, храбрый и блистательный Амори, приходившийся Жиро братом, начальствовал над ее войском. Восемьдесят рыцарей нетерпеливо ожидали случая состязаться в бою и получить благодарность из уст или очей прекрасной и знаменитой дамы.
Тот город, на который устремлялось теперь крестовое воинство, расположен в пяти лье от Тулузы, на среднем течении неширокого Агута, который, вытекая из возвышенностей Кастра, стремится к Тарну, чтобы влить воды свои в Гаронну. Город был хорошо укреплен; крепостные стены были толсты; рвы глубоки. Местность была такова, что окружить город со всех сторон для армии Монфора было затруднительно. Главнокомандующий расположил свое войско против одной стороны, в тоже время разделив его на две половины. Со своей всегдашней быстротой он велел приставить машины, пробить брешь и кинуться на штурм. Встреча, оказанная неприятелем, была такова, что Монфор остановил все дальнейшие попытки к штурму; он говорил, что у осажденных более войска, чем у него, и сознавался, что и сражаются его солдаты не очень храбро. Выморить их голодом нельзя было и думать, пока не удалось оцепить город со всех сторон. Съестные припасы привозились осажденным из Тулузы, а в лагере осаждающих, при всей дороговизне, чувствовался крайний недостаток. Так как война Раймонду еще не была объявлена, то Монфор просил его не помогать осажденным и, конечно, напрасно. Раймонд просто приказал своим подданным поступать осторожнее.
С прибытием новых подкреплений, циркумвляционная линия крестоносцев начала раздвигаться [A_144], а когда чрез Агут был перекинут мост, то город был оцеплен и подвоз припасов должен был прекратиться. В то же время "белое товарищество" католиков вышло из Тулузы, изменило своему родному городу и перешло окольной дорогой в лагерь Монфора. Скоро, около самых стен города, показались насыпи с небольшими деревянными башенками (castella quaedam de lignis) и над ними крестовое знамя. Ни что не возбуждало такой ненависти в альбигойцах, как вид креста. Машины лаворцев стали успешно действовать по сооружениям неприятеля; кресты были сбиты; на самом большом Распятии была отбита рука. Граждане и воины со своих стен громко поносили предметы, так им ненавистные. "Они кричали и смеялись так,-говорить католический историк,- как бы одержали совершенную победу" [3_87]. Монфор, не достигнув цели, велел строить т. н. "кат" (провансальское guate), огромную катапульту, катившуюся на колесах. Ее подкатили к самому рву крепости. Из нижнего этажа этой машины накидали фашины в ров до самого верха и думали таким путем взобраться на стены. Но крестоносцы не знали, что ров подкопан. Подземными ходами проникли лаворцы до оврага и снизу обрушили фашины. Их охотники, из своей засады, крюками стали вылавливать смельчаков, которые продолжали работать в овраге. В следующую ночь, они, тем же подземным путем, добрались до самой машины, думая зажечь ее; у них с собой были пенька, жир, и другие легко воспламеняющиеся вещества. На этот раз около машины дежурили два немецких графа; они велели трубить тревогу. Пока крик: "к оружию!" оглашал воздух, и пока прошла паника в крестовом лагере, лаворцы захватили обоих графов и много других немцев, храбро защищавшихся и увлекли их пленными. Много крестоносцев было переранено и убито благодаря этой вылазке лаворцев.
Тогда и крестоносцы, после всех своих неудач, захотели отличиться хитростью. Стоить заметить, что они приписывали свою простую выдумку особому хитроумию, тогда как к ней надо было прибегнуть уже давно. Они догадались засыпать ход и заминировать его сухим и зажигательным материалом, таким как сало, пенька, жир, дерн и бревна, которые было сдвинуть не так легко, как простые фашины. Они наложили все это снаружи и в подкопе распространился удушливый дым; с тех пор он сделался недоступным. Пользуясь этим, Монфор велел всем работать над засыпкой оврага. Засыпав его почти сполна, крестоносцы подкатили по твердому грунту машину к самой стене; напрасно со стен кидали камни, колья, наконец зажигательные снаряды, - рыцари и воины, сидевшие в башне, не отступали ни на один шаг. Назначен был штурм. Духовенство всем хором запело "Veni creator Spiritus" [A_145]- и под эти звуки крестоносцы пошли на штурм. Брешь, особенно в результате усиленной пальбы последней ночи, была довольно велика. Неприятель проник через нее и город был взять, в праздник св. Креста, как бы в ознаменование того, что еретики так позорили изображение креста.
Все 80 альбигойских рыцарей, вместе со своим предводителем Амори, без дальнейших рассуждений, были присуждены к повешению. Наскоро приготовили за городом виселицу; крестоносному воинству хотелось скорее насладиться кровью. Первым подвели Амори. Когда его вздернули, столбы виселицы, неплотно вбитые, закачались и рухнули. Тогда Монфор велел просто перебить всех осужденных. Пилигримы и крестоносцы с радостью дикарей спешили исполнить поручение. Началось ужасное побоище... Геройские защитники Лавора погибли мученически. Но это было только началом варварских распоряжений Монфора. Владетельницу города, эту прелестную даму, он велел побить камнями. "Монфор велел взять Жиро и поставить ее живой в колодец; и когда она встала на его дне, на нее накидали столько камней, что совершенно завалили ее..." "Наконец, - лаконично восклицает один из победителей, наши крестоносцы с превеликой радостью сожгли бесчисленное множество еретиков [3_88]." Эта выходка свидетельствует о всей силе религиозной идеи над человеком, доводящей его до забвения самых обыкновенных понятий; она же показывает, в какие условия к католической Церкви была поставлена новая религия, объясняет характер и губительную для человечества безысходность крестовой войны.