Страница:
Стоя рядом с доньей Мариной, он не решался с ней заговорить; наконец, сделав огромное усилие и преодолев робость, которая была ему внове, он обратился к донье Марине. Она молча слушала его.
– Сеньора, – начал Морган, – можете ли вы объяснить, что со мной происходит? Стоило мне увидеть вас, и меня точно огнем обожгло. С тех пор как вы со мной, все вокруг стало таким прекрасным. Таких женщин, как вы, я еще не встречал в жизни. Ваши глаза сводят меня с ума. Стоит мне нечаянно коснуться вашей руки, как меня охватывает странная дрожь. Я хочу обнять вас и не решаюсь, робею перед вами, как мальчик. Толкуют, будто вы, женщины Нового Света, владеете приворотными средствами, они помогают вам привлекать мужчин; вы порабощаете волю, сердце, внушаете страсть, убиваете своей любовью. Уж не околдовали ли вы меня в самом деле? Почему я так внезапно полюбил вас и так нерешителен с вами? Почему я испытываю к вам то, что мне не доводилось испытывать ни к одной женщине?
– Сеньор, женщины на моей родине вызывают любовь мужчин блеском своих темных глаз и пламенным взором, но больше всего своей любовью; наша любовь сильна, как любовь девственной могучей природы; но наши мужчины тоже любят нас так, как не умеют любить ни в одной стране, вот отчего они получают в любви высшее наслаждение: они ждут, пока душа женщины не будет охвачена истинной страстью, не смешивая желание с любовью, ибо у нас на родине душа сочетается с душой не ради минутного забвения и не за тем, чтобы утолить мгновенное желание, но для того, чтобы создать вечные и нерушимые узы, которые крепнут с каждым днем все больше и больше. Нам не надо ни колдовства, ни амулетов; нам нужна лишь любовь, настоящая любовь.
– Сеньора, – ответил Морган, – прекрасные женщины всех стран всходили на мой корабль, чтобы подарить меня своей любовью, но я еще никогда не чувствовал к ним такого влечения, как к вам. Если вы и впрямь не прибегали к колдовству, то чем объяснить мое чувство к вам?
– Адмирал! – воскликнула донья Марина. – Верите ли вы в бога?
Морган был ошеломлен таким неожиданным вопросом, который, казалось ему, совсем не вязался с их беседой.
– Скажите, – настаивала донья Марина, – верите ли вы в бога?
– В бога?
– Да, во всемогущего творца, который поднимает и успокаивает бури в морских просторах, проникает своим оком в недра земли и в тайники нашего сердца. Верите ли вы в бога?
– Да разве моряк, живущий среди волн, ветров и бурь, может не верить в бога? Конечно, верю, сеньора, но почему вы об этом спрашиваете?
– Я вас спрашиваю, ибо бог и только бог мог внушить вам уважение ко мне и обуздать страсть, сжигающую ваше сердце. Тот, кто с высоты взирает на все мои беды, посеял в вашей душе семена моего спасения.
– Вы хотите этим сказать, сеньора, что никогда не полюбите меня? И никогда по доброй воле не будете моей?
– Я хочу этим сказать, сеньор, что вы можете познать счастье, лишь заслужив мое ответное чувство, а не бросив меня к своим ногам, как рабыню, купленную на невольничьем рынке; это значит, что вы должны нежностью завоевать мое сердце и не искать во мне забавы для вашей мгновенно вспыхнувшей страсти; это значит, что вы должны поднять меня до любви к вам, а не унизить, превратив меня из женщины в рабыню; это означает, наконец, что вы впервые в жизни испытаете ту высшую духовную радость, которой вы доселе не знали, ту возвышенную любовь, которая все очищает и заставляет отказаться от оскверняющего душу сластолюбия.
– А вы полюбите меня этой любовью?
– Возможно. У вас большое благородное сердце, слава о ваших подвигах гремит повсюду, и, если бы вы, сеньор, полюбили меня так, как я того желаю, я боготворила бы вас.
– Я не знаю большего счастья! – воскликнул Морган, обнимая донью Марину и пытаясь поцеловать ее.
– Вы хотите, чтобы это случилось так скоро? – спросила она, мягко освобождаясь из его объятий. – Могу ли я так скоро полюбить вас? Могу ли по доброй воле, из любви согласиться принадлежать вам? О, повремените, повремените! Овладейте сперва моим сердцем, зажгите пламя любви в моей душе. Поверьте, наслаждение, ожидающее вас, вознаградит вас за ту небольшую жертву, которой я требую.
– Но, сеньора, моя душа пылает, мое сердце рвется из груди, каждая минута мне кажется вечностью, я страдаю…
– Тогда приказывайте. Я ваша раба, ваша покорная пленница. Но не ищите во мне женщину, в упоении любви отвечающую на ваши ласки; не ждите, что наши души сольются воедино; не надейтесь услышать из моих уст волшебные слова нежности; не ждите, что я назову вас «моя любовь», «моя радость», нет! Я готова на эту муку, но вы не услышите от вашей жертвы ничего, кроме горького стона и мольбы к богу покарать жестокого палача. Вы найдете во мне униженную, оскорбленную, растоптанную женщину, проклинающую и ненавидящую вас всеми силами своей души за то, что вы овладели ею силой… Выбирайте, сеньор, вы – господин, я – раба.
– Сеньора! – воскликнул Морган, поднимаясь. – Вы не раба. Я не могу спокойно слушать эти слова, которых мне еще никто не говорил. Вы открыли передо мной небо, так неужто я сам закрою перед собой его врата? Я буду ждать и сделаю все, чтобы завоевать вас. Вы полюбите меня?
– Научитесь терпению, сеньор, если желаете найти во мне женщину, а не рабыню.
Тут к борту флагмана подошла шлюпка, вернувшаяся с берега.
– Сеньора, – сказал Морган, – я покидаю вас с надеждой завоевать ваше сердце.
– Храни вас бог. Я чувствую, что могу всей душой полюбить вас.
Донья Марина с достоинством протянула пирату руку, и тот, почтительно поцеловав кончики ее пальцев, удалился, взволнованный.
– Боже, благодарю тебя! – сказала донья Марина, поднимая глаза к небу. – Еще раз благодарю тебя. Ты не покинул меня.
Флотилия снова вышла в море, унося с собой богатую «военную дань». Пираты держали курс на Ямайку, но по пути зашли на Кубу.
Морган с каждым днем все больше влюблялся в донью Марину, и каждый день молодой женщине приходилось снова и снова давать бой пирату. Этот человек, не знавший в жизни ни помех, ни преград, тщетно добивался любви индианки; случалось, на него находили приступы ярости, и тогда он был способен на все, лишь бы покончить с той ролью, которую навязала ему молодая женщина. Но одно слово, один ласковый взгляд доньи Марины – и мятежное сердце пирата снова смирялось.
Морган чувствовал себя пленным львом, попавшим в шелковые сети.
По счастью для Марины, прибытие кораблей сперва на Кубу, потом на Ямайку, раздел добычи между участниками осады Портобело, расплата с английскими купцами на Ямайке и новые планы нападения на Маракайбо так сильно занимали адмирала, что у него едва хватало времени на любовь.
Когда в промежутках между неотложными делами Морган спешил к своей прекрасной пленнице, он неизменно встречал такой ласковый и дружелюбный прием, что чувствовал себя обезоруженным.
В свободные минуты Морган взволнованно слушал проникновенные рассказы молодой женщины о пережитых ею бедах, о родине и детстве, и, бывало, с отеческой нежностью ласково гладил ее руки.
Так понемногу пират привыкал видеть в Марине свою дочь. Однажды при прощании она почтительно поцеловала руку пирата и тихонько шепнула:
– Покойной ночи, мой отец!
Морган быстро заглянул в глаза доньи Марины – они были влажны от слез.
– Ваш отец? Вы называете меня отцом?
– Да, сеньор, и простите, если я этим словом задела вас. Но вы так добры ко мне, так ласково и благородно ко мне относитесь, что я привыкла видеть в вас моего защитника и отца, мою опору во всех бедах. Это оскорбляет вас?
– Нисколько, дочь моя! – растроганно ответил адмирал. – Нисколько! Сам не понимаю, что со мной творится. Я полюбил вас с первого взгляда и мечтал насладиться полным счастьем, как с одной из многих женщин, встречавшихся на моем пути. Но вот вы заговорили со мной, и в моей душе родилось желание завоевать ваше сердце. Шли дни, и страсть сменилась жалостью к вам, такой хрупкой и одинокой. Мне стало жаль вас, Марина, я понял, что вы боитесь меня, и вместо страсти появилась нежность. Я все еще люблю вас, моя плоть возмущается против моего духа, но я уже достаточно владею собой, чтобы почитать вас. Вы назвали меня вашим отцом и обезоружили меня. Донья Марина, вы будете для меня дочерью, я обещаю вам. Голубка, ищущая спасения под орлиным крылом, ты нашла верный приют! Ради тебя у меня достанет сил стать благородным и великодушным. Но будь осторожна в своих словах и поступках, ведь если я снова воспламенюсь, мне не удастся больше овладеть собой и тогда – горе тебе!
С возгласом радости донья Марина склонилась к ногам адмирала, растроганно повторяя:
– Отец мой! Отец мой!
XV. РЕВНОСТЬ ЛЬВА
XVI. ИСПЫТАНИЕ
– Сеньора, – начал Морган, – можете ли вы объяснить, что со мной происходит? Стоило мне увидеть вас, и меня точно огнем обожгло. С тех пор как вы со мной, все вокруг стало таким прекрасным. Таких женщин, как вы, я еще не встречал в жизни. Ваши глаза сводят меня с ума. Стоит мне нечаянно коснуться вашей руки, как меня охватывает странная дрожь. Я хочу обнять вас и не решаюсь, робею перед вами, как мальчик. Толкуют, будто вы, женщины Нового Света, владеете приворотными средствами, они помогают вам привлекать мужчин; вы порабощаете волю, сердце, внушаете страсть, убиваете своей любовью. Уж не околдовали ли вы меня в самом деле? Почему я так внезапно полюбил вас и так нерешителен с вами? Почему я испытываю к вам то, что мне не доводилось испытывать ни к одной женщине?
– Сеньор, женщины на моей родине вызывают любовь мужчин блеском своих темных глаз и пламенным взором, но больше всего своей любовью; наша любовь сильна, как любовь девственной могучей природы; но наши мужчины тоже любят нас так, как не умеют любить ни в одной стране, вот отчего они получают в любви высшее наслаждение: они ждут, пока душа женщины не будет охвачена истинной страстью, не смешивая желание с любовью, ибо у нас на родине душа сочетается с душой не ради минутного забвения и не за тем, чтобы утолить мгновенное желание, но для того, чтобы создать вечные и нерушимые узы, которые крепнут с каждым днем все больше и больше. Нам не надо ни колдовства, ни амулетов; нам нужна лишь любовь, настоящая любовь.
– Сеньора, – ответил Морган, – прекрасные женщины всех стран всходили на мой корабль, чтобы подарить меня своей любовью, но я еще никогда не чувствовал к ним такого влечения, как к вам. Если вы и впрямь не прибегали к колдовству, то чем объяснить мое чувство к вам?
– Адмирал! – воскликнула донья Марина. – Верите ли вы в бога?
Морган был ошеломлен таким неожиданным вопросом, который, казалось ему, совсем не вязался с их беседой.
– Скажите, – настаивала донья Марина, – верите ли вы в бога?
– В бога?
– Да, во всемогущего творца, который поднимает и успокаивает бури в морских просторах, проникает своим оком в недра земли и в тайники нашего сердца. Верите ли вы в бога?
– Да разве моряк, живущий среди волн, ветров и бурь, может не верить в бога? Конечно, верю, сеньора, но почему вы об этом спрашиваете?
– Я вас спрашиваю, ибо бог и только бог мог внушить вам уважение ко мне и обуздать страсть, сжигающую ваше сердце. Тот, кто с высоты взирает на все мои беды, посеял в вашей душе семена моего спасения.
– Вы хотите этим сказать, сеньора, что никогда не полюбите меня? И никогда по доброй воле не будете моей?
– Я хочу этим сказать, сеньор, что вы можете познать счастье, лишь заслужив мое ответное чувство, а не бросив меня к своим ногам, как рабыню, купленную на невольничьем рынке; это значит, что вы должны нежностью завоевать мое сердце и не искать во мне забавы для вашей мгновенно вспыхнувшей страсти; это значит, что вы должны поднять меня до любви к вам, а не унизить, превратив меня из женщины в рабыню; это означает, наконец, что вы впервые в жизни испытаете ту высшую духовную радость, которой вы доселе не знали, ту возвышенную любовь, которая все очищает и заставляет отказаться от оскверняющего душу сластолюбия.
– А вы полюбите меня этой любовью?
– Возможно. У вас большое благородное сердце, слава о ваших подвигах гремит повсюду, и, если бы вы, сеньор, полюбили меня так, как я того желаю, я боготворила бы вас.
– Я не знаю большего счастья! – воскликнул Морган, обнимая донью Марину и пытаясь поцеловать ее.
– Вы хотите, чтобы это случилось так скоро? – спросила она, мягко освобождаясь из его объятий. – Могу ли я так скоро полюбить вас? Могу ли по доброй воле, из любви согласиться принадлежать вам? О, повремените, повремените! Овладейте сперва моим сердцем, зажгите пламя любви в моей душе. Поверьте, наслаждение, ожидающее вас, вознаградит вас за ту небольшую жертву, которой я требую.
– Но, сеньора, моя душа пылает, мое сердце рвется из груди, каждая минута мне кажется вечностью, я страдаю…
– Тогда приказывайте. Я ваша раба, ваша покорная пленница. Но не ищите во мне женщину, в упоении любви отвечающую на ваши ласки; не ждите, что наши души сольются воедино; не надейтесь услышать из моих уст волшебные слова нежности; не ждите, что я назову вас «моя любовь», «моя радость», нет! Я готова на эту муку, но вы не услышите от вашей жертвы ничего, кроме горького стона и мольбы к богу покарать жестокого палача. Вы найдете во мне униженную, оскорбленную, растоптанную женщину, проклинающую и ненавидящую вас всеми силами своей души за то, что вы овладели ею силой… Выбирайте, сеньор, вы – господин, я – раба.
– Сеньора! – воскликнул Морган, поднимаясь. – Вы не раба. Я не могу спокойно слушать эти слова, которых мне еще никто не говорил. Вы открыли передо мной небо, так неужто я сам закрою перед собой его врата? Я буду ждать и сделаю все, чтобы завоевать вас. Вы полюбите меня?
– Научитесь терпению, сеньор, если желаете найти во мне женщину, а не рабыню.
Тут к борту флагмана подошла шлюпка, вернувшаяся с берега.
– Сеньора, – сказал Морган, – я покидаю вас с надеждой завоевать ваше сердце.
– Храни вас бог. Я чувствую, что могу всей душой полюбить вас.
Донья Марина с достоинством протянула пирату руку, и тот, почтительно поцеловав кончики ее пальцев, удалился, взволнованный.
– Боже, благодарю тебя! – сказала донья Марина, поднимая глаза к небу. – Еще раз благодарю тебя. Ты не покинул меня.
Флотилия снова вышла в море, унося с собой богатую «военную дань». Пираты держали курс на Ямайку, но по пути зашли на Кубу.
Морган с каждым днем все больше влюблялся в донью Марину, и каждый день молодой женщине приходилось снова и снова давать бой пирату. Этот человек, не знавший в жизни ни помех, ни преград, тщетно добивался любви индианки; случалось, на него находили приступы ярости, и тогда он был способен на все, лишь бы покончить с той ролью, которую навязала ему молодая женщина. Но одно слово, один ласковый взгляд доньи Марины – и мятежное сердце пирата снова смирялось.
Морган чувствовал себя пленным львом, попавшим в шелковые сети.
По счастью для Марины, прибытие кораблей сперва на Кубу, потом на Ямайку, раздел добычи между участниками осады Портобело, расплата с английскими купцами на Ямайке и новые планы нападения на Маракайбо так сильно занимали адмирала, что у него едва хватало времени на любовь.
Когда в промежутках между неотложными делами Морган спешил к своей прекрасной пленнице, он неизменно встречал такой ласковый и дружелюбный прием, что чувствовал себя обезоруженным.
В свободные минуты Морган взволнованно слушал проникновенные рассказы молодой женщины о пережитых ею бедах, о родине и детстве, и, бывало, с отеческой нежностью ласково гладил ее руки.
Так понемногу пират привыкал видеть в Марине свою дочь. Однажды при прощании она почтительно поцеловала руку пирата и тихонько шепнула:
– Покойной ночи, мой отец!
Морган быстро заглянул в глаза доньи Марины – они были влажны от слез.
– Ваш отец? Вы называете меня отцом?
– Да, сеньор, и простите, если я этим словом задела вас. Но вы так добры ко мне, так ласково и благородно ко мне относитесь, что я привыкла видеть в вас моего защитника и отца, мою опору во всех бедах. Это оскорбляет вас?
– Нисколько, дочь моя! – растроганно ответил адмирал. – Нисколько! Сам не понимаю, что со мной творится. Я полюбил вас с первого взгляда и мечтал насладиться полным счастьем, как с одной из многих женщин, встречавшихся на моем пути. Но вот вы заговорили со мной, и в моей душе родилось желание завоевать ваше сердце. Шли дни, и страсть сменилась жалостью к вам, такой хрупкой и одинокой. Мне стало жаль вас, Марина, я понял, что вы боитесь меня, и вместо страсти появилась нежность. Я все еще люблю вас, моя плоть возмущается против моего духа, но я уже достаточно владею собой, чтобы почитать вас. Вы назвали меня вашим отцом и обезоружили меня. Донья Марина, вы будете для меня дочерью, я обещаю вам. Голубка, ищущая спасения под орлиным крылом, ты нашла верный приют! Ради тебя у меня достанет сил стать благородным и великодушным. Но будь осторожна в своих словах и поступках, ведь если я снова воспламенюсь, мне не удастся больше овладеть собой и тогда – горе тебе!
С возгласом радости донья Марина склонилась к ногам адмирала, растроганно повторяя:
– Отец мой! Отец мой!
XV. РЕВНОСТЬ ЛЬВА
С этого дня жизнь доньи Марины на корабле стала легче, отношения с Морганом теснее и проще.
Она рассказала ему, что в Портобело у нее осталась дочь, что муж тяжело переносит их разлуку и, может, еще надеется увидеться с женой, а может быть, считает ее навсегда для себя потерянной.
– Ты очень любишь свою дочурку? – спросил Морган.
– Сеньор, – ответила Марина, – я не в силах передать вам, как велика материнская любовь и как крепки священные узы, связывающие мать с ребенком. Ах, когда вы увидите мою Леонору, – а я надеюсь, что такой день настанет, – вы глазам своим не поверите – до того она мила и хороша собой! Я так ясно вижу ее рядом с нами! Я научу ее называть вас дедушкой, ведь вы мне настоящий отец; она взберется к вам на колени, станет играть эфесом вашей шпаги, цепочкой ваших часов, будет дергать вас за усы, за бороду. Я велю ей не приставать к вам, а вы станете меня бранить, – ведь в конце концов вы полюбите малышку больше, чем меня, вы разрешите ей делать все, что ей вздумается, и будете смеяться, глядя на прелестного невинного ребенка.
Пират растроганно усмехался: ему рисовалась картина неведомых дотоле радостей. Он был еще молод, но в его сердце, отданном во власть бурных, жгучих страстей, порой закрадывалась тоска по мирным утехам зрелого возраста.
Морган никогда не знал семьи; неожиданная мысль о дочери и внучке пришлась ему по душе. Он живо представлял себе все, о чем говорила донья Марина.
– А ты думаешь, девчурка крепко полюбит меня?
– Да Леонора полюбит вас больше, чем папу с мамой! Она будет хохотать и бить в ладоши, слушая, как ворчит старый моряк, перед которым трепещут его матросы, и ни чуточки не будет бояться своего милого дедушку. Ну, скажите – моя маленькая внучка, – весело произнесла Марина и ласково дернула пирата за бороду, словно он и в самом деле был ее родным отцом.
Морган поцеловал ее точеную руку и сказал:
– Ладно, – моя внучка. Право, ты делаешь со мной все, что захочешь; мы начали с того, что я добивался твоей любви, а кончили тем, что ты превратила меня в своего отца и в дедушку своей дочери, и вообще делаешь со мной все, что тебе вздумается.
– Но признайтесь, что вы счастливы и что я доставила вам радости, которых вы до сих пор не знали.
– Возможно, дочь моя.
– Послушайте, сеньор, допустим, я согласилась бы стать вашей возлюбленной. Что получилось бы из этого? Еще одна женщина среди сотни других, которые доставили вам наслаждение, презренная женщина, быстро и навсегда позабытая вами после минутного опьянения. А теперь разве вы забудете меня? Разве смешаете мое имя с именами множества других женщин? И разве мои проклятья и слезы не присоединились бы к горестным стонам множества других женщин, к их слезам, которые по ночам тревожат ваш сон? С опустошенным сердцем вы равнодушно высадили бы меня где-нибудь на Кубе или Ямайке. А я, я была бы навсегда погибшей женщиной, и мне не осталось бы иного выхода, как предложить себя вашим морякам. Да, я сделалась бы проституткой, и, если бы смерть не сжалилась надо мной в молодости, мне пришлось бы на закате жизни нищенствовать, чтобы добыть себе пропитание. Моя дочь не знала бы своей несчастной матери и тоже проклинала бы вас. Ведь верно?
– Верно, – согласился пират, помрачнев; ему вспомнились другие женщины, которых по его вине постигла эта жалкая участь.
– А вместо всего этого я вас люблю и благословляю, как моего отца и спасителя; моя дочь станет вашей внучкой; сердце ваше переполнено чувством нежности, доселе вам незнакомой; вы испытываете блаженное и чистое счастье, которое нельзя купить ни за какие сокровища земные, – его может дать душе лишь добрый поступок. Не правда ли, вы довольны собой?
– Да, дочь моя, да.
– Одной возлюбленной меньше, сеньор, вот и все. Правда, она показалась вам сперва прекрасной, но, овладев ею, вы быстро пресытились бы доступной любовью. Взамен этого вы приобрели целую семью.
– Что верно, то верно, – подтвердил растроганный Морган.
Он уже, казалось, примирился с ролью нежного отца Марины.
Меж тем дону Энрике лишь редко, да и то издалека удавалось видеть молодую женщину; но он знал, что она весела и довольна, а кроме того, она не призывала его на помощь, и юноша мог предположить одно из двух: или пират отказался от своих любовных притязаний, или же Марина удовлетворила их и счастлива.
Сборы пиратов были закончены, флотилия готовилась выйти в море. Адмирал доверил дону Энрике командование «Отважным»; Хуан Дарьен стал вице-адмиралом.
Как-то утром, перед тем как сняться с якоря, дону Энрике понадобилось взойти на флагман, чтобы повидаться с Морганом. Пирата на судне не оказалось; сидя одна на палубе, донья Марина смотрела вдаль.
Дон Энрике подошел к ней.
– О, дон Энрике! – обрадовалась молодая женщина. – Я вас как раз хотела видеть.
– Я очень рад, что невольно угадал ваше желание, сеньора. Чем я могу быть вам полезен?
– О, я просто хотела рассказать вам, что одержала победу и счастлива.
– Вы, счастливы, сеньора?
– Да. У адмирала большое, благородное сердце; он не только пощадил меня, но даже дал мне надежду, что когда мы подойдем к материку, я смогу вернуться к мужу и дочери.
– Сеньора, вы творите чудеса. Поздравляю вас. Для меня это был вопрос чести, я только сожалею, что ничем не мог помочь вам.
– Напротив, вы очень помогли мне, – мысль, что поблизости находится человек, который принимает во мне участие, придала мне мужества.
– Так или иначе, сеньора, я еще раз подтверждаю свое обещание помочь вам.
– Я рассчитываю на вас и в доказательство хочу сообщить вам мой план. Мы будем плыть на разных кораблях, не так ли?
– Да, сеньора.
– Вы на каком идете?
– Я командую «Отважным», отсюда его хорошо видно. Мы его отбили у испанцев; приглядитесь к нему – на носу у него лев с короной.
– Я запомню. Так вот, слушайте: во время плавания постарайтесь держаться поближе к нам и знайте: если я взмахну белым платком, значит, у меня все благополучно, красным – значит, я в опасности, а черным – значит, я в беде.
– Хорошо, я постараюсь идти так, чтобы каждый день получать от вас вести. В знак того, что я вижу вас и понял ваше сообщение, я взмахну белым платком.
– Прекрасно. А теперь ступайте, сейчас здесь будет адмирал.
Морган в самом деле приближался. Дон Энрике отошел, но пират успел заметить, что Энрике ведет оживленный разговор с доньей Мариной.
Ревнивое подозрение необычайно легко вспыхивает в сердце мужчины, вступившего в зрелый возраст; потеряв уверенность в собственных силах, он боится, что любимая женщина найдет себе по сердцу более молодого, и готов в каждом юноше видеть своего счастливого соперника. Он не верит в прочность своей победы, полагая, что женщина согласилась принадлежать ему то ли из страха, то ли из расчета, а втайне любит другого.
Змея ревности ужалила сердце Моргана. Однако ему удалось сдержать себя. Скрывая, что происходит у него в душе, он с улыбкой обратился к дону Энрике:
– Здорово, молодой капитан! Все ли у вас готово?
– Все, – ответил дон Энрике, – моему кораблю не придется завидовать другим судам.
– Значит, вы довольны?
– Даже больше, чем вы можете предположить.
Если человек встревожен, если им безраздельно владеет одна назойливая мысль, всякое случайно оброненное слово приобретает в его глазах особое значение. Когда дон Энрике сказал: «Больше, чем вы можете предположить», – Морган вздрогнул.
– Меня это радует, – ответил он, стараясь сохранить спокойствие, – вы знаете, как я вас люблю.
– Знаю, сеньор, вы для меня отец.
– Как? – помрачнев, воскликнул пират, и в памяти его мгновенно возник недавний разговор с доньей Мариной.
– Это значит, сеньор, что вы благоволите ко мне, как отец.
– Не стоит говорить об этом, – ответил, спохватившись, Морган.
– Прошу прощения, если мои слова задели вас, но я вам так признателен за ваше доброе отношение. Однако мне пора, ведь мы скоро выходим в море.
– Да, ступайте.
Дон Энрике повернулся, чтобы уйти, но адмирал его окликнул. Ему захотелось посмотреть на лица юноши и доньи Марины, когда они будут говорить друг с другом в его присутствии.
– Слушаю сеньор, – сказал, возвращаясь, дон Энрике.
– Я хочу познакомить вас с одной молодой женщиной, если только вы не были с ней знакомы ранее.
– Мне кажется, я говорил вам, что познакомился с ней в Мексике.
«Они знают друг друга и обманывают меня», – подумал Морган, а вслух произнес:
– Так вам тем более следует подойти к ней. Я ее люблю больше, чем родную дочь.
Они направились к донье Марине. Ни Марина, ни Энрике не подозревали, что происходит в эту минуту в душе адмирала.
– Сеньора, – сказал Морган, – этот юноша, который был знаком с вами еще в Мексике, желает с вами проститься.
Донья Марина церемонно поклонилась, дон Энрике учтиво произнес:
– Припадаю к вашим стопам, сеньора. – Потом протянул руку пирату. – Прощайте, сеньор.
– Прощайте, Антонио, – ответил Морган, пожимая руку юноше.
Спускаясь по трапу в шлюпку, дон Энрике подумал:
«Адмирал сегодня печален. Может быть, получены плохие вести?»
А Морган меж тем говорил себе:
«Притворщики! Как все ловко разыграно! Не слишком ли холодное прощанье для двух старых знакомых? Они задумали обмануть меня; но трудно провести старого морского волка!.. Я буду следить за ними. И тогда – горе им!»
Дул попутный ветер, и адмирал отдал приказ выйти в море. В первый вечер плаванья Морган не заметил ничего особенного, хотя ни на минуту не спускал глаз с доньи Марины. Молодая женщина была по-прежнему весела, общительна, и мрачные мысли пирата понемногу рассеялись.
В конце концов он решил, что ошибся, и стал упрекать себя в излишней подозрительности; чтобы загладить свою невольную вину, он удвоил внимание к Марине.
На следующий день, повинуясь команде капитана, «Отважный» подошел так близко к флагману, что можно было переговариваться с одного судна на другое. Дул свежий ветер, небо было ясное, отчетливо различались фигуры людей на палубе.
Морган задумчиво курил и смотрел на Марину, сидевшую невдалеке. Молодая женщина, погруженная в свои мысли, не замечала Моргана.
Внезапно адмирал увидел, как Марина, подняв голову, устремила взгляд по направлению «Отважного»; подозрение вспыхнуло в нем с прежней силой, и он, отойдя, стал украдкой наблюдать, что будет дальше.
Марина огляделась вокруг и, решив, что поблизости никого нет, взмахнула белым платком. Морган так и впился горящим взглядом в «Отважного»: в ответ дон Энрике – пират узнал его – тоже взмахнул белым платком. Итак, они договорились, это, несомненно, был сигнал или по крайней мере приветствие.
Кровь бросилась в голову адмиралу, в глазах потемнело, в ушах загудел ураган; он покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за борт.
Им овладело неодолимое желание с ножом броситься на Марину, заколоть ее, кинуть ее труп в море и, открыв огонь против «Отважного», пустить корабль ко дну со всей его командой; а потом поджечь порох в трюме своего флагмана и взорвать его на воздух.
В один миг Морган превратился в разъяренного тигра, способного на любую жестокость. Но тело не пришло на помощь кровавым замыслам: потрясение оказалось настолько сильным, что он не смог с ним справиться, и после первой безумной вспышки его охватила слабость, глаза затуманились, мысли в голове помутились, он уронил голову на грудь и разрыдался.
Каменное сердце дрогнуло, гнев и ярость уступили место простому человеческому горю, боль оказалась сильнее, чем жажда мести, и слезы хлынули из глаз пирата, спасительные слезы, облегчающие душу в те минуты, когда она переполнена нестерпимым страданием или безграничной радостью. В такой миг даже самый сильный человек может умереть или лишиться рассудка, если у него отнять способность плакать.
Долго еще жгучие слезы струились по обветренному лицу адмирала, в голове не осталось ни одной светлой мысли, сердце было опустошено, мечты разбиты.
Наконец, он гордо вскинул голову, вытер слезы и, тряхнув гривой, как лев, почуявший врага, грозно прорычал:
– А я поверил ей! Она обманывала меня, презренная женщина играла моим сердцем. Но я поступлю с ней, как поступал с другими. Лишь бы мои люди ничего не узнали – то-то была бы для них потеха…
Потом, приняв спокойный вид, он подошел к донье Марине.
Молодая женщина рассеянно смотрела, как волны бьются о борт корабля.
– Марина, – тихо окликнул ее пират.
– Я вас слушаю, отец мой, – спокойно сказала Марина.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Я всегда рада вас слушать.
– Знаешь, – начал пират, оглядывая ее жадным взором, – знаешь, я не в силах сдержать данное тебе слово.
– Какое слово?
– Относиться к тебе, как к дочери.
– Боже мой, но почему?! – воскликнула, бледнея, молодая женщина, взволнованная необычным видом адмирала.
– Почему? – переспросил Морган, и глаза его загорелись. – Потому, что твоя красота сводит меня с ума, потому, что я не могу дольше владеть собой и, наконец, я ревную.
– Ревнуете? Но к кому же?
– Ни к кому и ко всем. Я ревную тебя при одной мысли, что вместо меня другой может завладеть твоей любовью. Тогда мне уже будет поздно каяться, что я по собственной вине потерял тебя. Лежа в объятиях другого, ты будешь расточать ему свои ласки и вместе с ним смеяться над моей глупостью.
– Но, сеньор, чего вы можете достичь, раз моя любовь еще не принадлежит вам?
– Марина, на что мне твоя любовь, раз ты будешь моей и я смогу делать с тобой все, что захочу. Не все ли мне равно, отдашься ли ты мне из любви или из страха, будешь ли ты принадлежать мне по доброй воле или уступишь силе. Лишь бы ты стала моей. А когда придет день и ты покинешь мой корабль, тебе уж не удастся посмеяться надо мной. Пресытившись, я расстанусь с тобой и снова почувствую себя свободным. А теперь, пойми, неутоленное желание сжигает меня. Хватит этой пытки, понимаешь? Такова моя воля, и она свершится, я привык к покорности, и горе тебе, если ты вздумаешь противиться моей воле!
Пират был вне себя. Грудь его бурно вздымалась. Гнев, любовь, желание, ревность – все привычные мятежные страсти бушевали в его сердце, отражались в искаженных чертах лица, трепетали в голосе.
– Сеньор, – прошептала перепуганная Марина, – а радость души, а любовь духовная?..
– Молчи, не говори мне об этом. Я понял, что вечная борьба между телом и духом – сущий ад. Такая любовь не дает ничего, кроме горьких сомнений и отчаяния, она сжигает человека, на медленном огне иссушает его сердце. Нет, нет, я не желаю тебя слушать, твои слова – обман, колдовство, отрава. Я чувствую, как пламя пожирает мои внутренности, я должен погасить его наслаждением. Ты будешь моей, как были моими все другие женщины, ты должна успокоить жар, возбужденный твоей красотой.
– Сеньор, ради бога!
– Слышишь, отныне ты моя, я больше не желаю мучиться. Ты будешь… моей возлюбленной, пока не надоешь мне.
– Никогда! – с яростным мужеством воскликнула Марина. – Никогда!
– Никогда, змея? Никогда? Уж не думаешь ли ты, что, ужалив меня в сердце, отравив его своим ядом, ты выскользнешь из моих рук?
– Тысячу раз предпочитаю умереть, чем быть твоей хоть на один миг.
– Это мы еще увидим, высокомерная индианка. Я сумею превратить тебя из гордой орлицы в кроткую голубку. Я тебя заставлю на коленях приползти и умолять меня о любви и ласке. Ты так настрадаешься, что моя любовь станет для тебя желаннее рая. А потом, когда я упьюсь твоей красотой и мне приглянется другая женщина, я брошу тебя на первом же острове, который встретится на нашем пути, и ты слезами омоешь свою вину, свой обман и непокорность.
– Лучше смерть, презренный человек! – воскликнула донья Марина, гордо закинув свою прекрасную голову и гневно сверкая глазами. – Лучше смерть. Если тебе удавалось подчинять твоим низким страстям других женщин, значит, они малодушно страшились смерти. Но я, я навсегда освобожусь от твоего ненавистного присутствия…
С этими словами донья Марина рванулась вперед, чтобы броситься в море; но, прежде чем ей удалось осуществить свое намерение, могучая рука пирата остановила ее.
Завязалась яростная борьба, адмирал с трудом удерживал молодую женщину, – отчаяние удесятерило ее силы.
Морган кликнул на помощь двух матросов.
– Связать и бросить ее в трюм, – приказал рассвирепевший адмирал.
Не прошло и двух минут, как приказ его был выполнен.
Она рассказала ему, что в Портобело у нее осталась дочь, что муж тяжело переносит их разлуку и, может, еще надеется увидеться с женой, а может быть, считает ее навсегда для себя потерянной.
– Ты очень любишь свою дочурку? – спросил Морган.
– Сеньор, – ответила Марина, – я не в силах передать вам, как велика материнская любовь и как крепки священные узы, связывающие мать с ребенком. Ах, когда вы увидите мою Леонору, – а я надеюсь, что такой день настанет, – вы глазам своим не поверите – до того она мила и хороша собой! Я так ясно вижу ее рядом с нами! Я научу ее называть вас дедушкой, ведь вы мне настоящий отец; она взберется к вам на колени, станет играть эфесом вашей шпаги, цепочкой ваших часов, будет дергать вас за усы, за бороду. Я велю ей не приставать к вам, а вы станете меня бранить, – ведь в конце концов вы полюбите малышку больше, чем меня, вы разрешите ей делать все, что ей вздумается, и будете смеяться, глядя на прелестного невинного ребенка.
Пират растроганно усмехался: ему рисовалась картина неведомых дотоле радостей. Он был еще молод, но в его сердце, отданном во власть бурных, жгучих страстей, порой закрадывалась тоска по мирным утехам зрелого возраста.
Морган никогда не знал семьи; неожиданная мысль о дочери и внучке пришлась ему по душе. Он живо представлял себе все, о чем говорила донья Марина.
– А ты думаешь, девчурка крепко полюбит меня?
– Да Леонора полюбит вас больше, чем папу с мамой! Она будет хохотать и бить в ладоши, слушая, как ворчит старый моряк, перед которым трепещут его матросы, и ни чуточки не будет бояться своего милого дедушку. Ну, скажите – моя маленькая внучка, – весело произнесла Марина и ласково дернула пирата за бороду, словно он и в самом деле был ее родным отцом.
Морган поцеловал ее точеную руку и сказал:
– Ладно, – моя внучка. Право, ты делаешь со мной все, что захочешь; мы начали с того, что я добивался твоей любви, а кончили тем, что ты превратила меня в своего отца и в дедушку своей дочери, и вообще делаешь со мной все, что тебе вздумается.
– Но признайтесь, что вы счастливы и что я доставила вам радости, которых вы до сих пор не знали.
– Возможно, дочь моя.
– Послушайте, сеньор, допустим, я согласилась бы стать вашей возлюбленной. Что получилось бы из этого? Еще одна женщина среди сотни других, которые доставили вам наслаждение, презренная женщина, быстро и навсегда позабытая вами после минутного опьянения. А теперь разве вы забудете меня? Разве смешаете мое имя с именами множества других женщин? И разве мои проклятья и слезы не присоединились бы к горестным стонам множества других женщин, к их слезам, которые по ночам тревожат ваш сон? С опустошенным сердцем вы равнодушно высадили бы меня где-нибудь на Кубе или Ямайке. А я, я была бы навсегда погибшей женщиной, и мне не осталось бы иного выхода, как предложить себя вашим морякам. Да, я сделалась бы проституткой, и, если бы смерть не сжалилась надо мной в молодости, мне пришлось бы на закате жизни нищенствовать, чтобы добыть себе пропитание. Моя дочь не знала бы своей несчастной матери и тоже проклинала бы вас. Ведь верно?
– Верно, – согласился пират, помрачнев; ему вспомнились другие женщины, которых по его вине постигла эта жалкая участь.
– А вместо всего этого я вас люблю и благословляю, как моего отца и спасителя; моя дочь станет вашей внучкой; сердце ваше переполнено чувством нежности, доселе вам незнакомой; вы испытываете блаженное и чистое счастье, которое нельзя купить ни за какие сокровища земные, – его может дать душе лишь добрый поступок. Не правда ли, вы довольны собой?
– Да, дочь моя, да.
– Одной возлюбленной меньше, сеньор, вот и все. Правда, она показалась вам сперва прекрасной, но, овладев ею, вы быстро пресытились бы доступной любовью. Взамен этого вы приобрели целую семью.
– Что верно, то верно, – подтвердил растроганный Морган.
Он уже, казалось, примирился с ролью нежного отца Марины.
Меж тем дону Энрике лишь редко, да и то издалека удавалось видеть молодую женщину; но он знал, что она весела и довольна, а кроме того, она не призывала его на помощь, и юноша мог предположить одно из двух: или пират отказался от своих любовных притязаний, или же Марина удовлетворила их и счастлива.
Сборы пиратов были закончены, флотилия готовилась выйти в море. Адмирал доверил дону Энрике командование «Отважным»; Хуан Дарьен стал вице-адмиралом.
Как-то утром, перед тем как сняться с якоря, дону Энрике понадобилось взойти на флагман, чтобы повидаться с Морганом. Пирата на судне не оказалось; сидя одна на палубе, донья Марина смотрела вдаль.
Дон Энрике подошел к ней.
– О, дон Энрике! – обрадовалась молодая женщина. – Я вас как раз хотела видеть.
– Я очень рад, что невольно угадал ваше желание, сеньора. Чем я могу быть вам полезен?
– О, я просто хотела рассказать вам, что одержала победу и счастлива.
– Вы, счастливы, сеньора?
– Да. У адмирала большое, благородное сердце; он не только пощадил меня, но даже дал мне надежду, что когда мы подойдем к материку, я смогу вернуться к мужу и дочери.
– Сеньора, вы творите чудеса. Поздравляю вас. Для меня это был вопрос чести, я только сожалею, что ничем не мог помочь вам.
– Напротив, вы очень помогли мне, – мысль, что поблизости находится человек, который принимает во мне участие, придала мне мужества.
– Так или иначе, сеньора, я еще раз подтверждаю свое обещание помочь вам.
– Я рассчитываю на вас и в доказательство хочу сообщить вам мой план. Мы будем плыть на разных кораблях, не так ли?
– Да, сеньора.
– Вы на каком идете?
– Я командую «Отважным», отсюда его хорошо видно. Мы его отбили у испанцев; приглядитесь к нему – на носу у него лев с короной.
– Я запомню. Так вот, слушайте: во время плавания постарайтесь держаться поближе к нам и знайте: если я взмахну белым платком, значит, у меня все благополучно, красным – значит, я в опасности, а черным – значит, я в беде.
– Хорошо, я постараюсь идти так, чтобы каждый день получать от вас вести. В знак того, что я вижу вас и понял ваше сообщение, я взмахну белым платком.
– Прекрасно. А теперь ступайте, сейчас здесь будет адмирал.
Морган в самом деле приближался. Дон Энрике отошел, но пират успел заметить, что Энрике ведет оживленный разговор с доньей Мариной.
Ревнивое подозрение необычайно легко вспыхивает в сердце мужчины, вступившего в зрелый возраст; потеряв уверенность в собственных силах, он боится, что любимая женщина найдет себе по сердцу более молодого, и готов в каждом юноше видеть своего счастливого соперника. Он не верит в прочность своей победы, полагая, что женщина согласилась принадлежать ему то ли из страха, то ли из расчета, а втайне любит другого.
Змея ревности ужалила сердце Моргана. Однако ему удалось сдержать себя. Скрывая, что происходит у него в душе, он с улыбкой обратился к дону Энрике:
– Здорово, молодой капитан! Все ли у вас готово?
– Все, – ответил дон Энрике, – моему кораблю не придется завидовать другим судам.
– Значит, вы довольны?
– Даже больше, чем вы можете предположить.
Если человек встревожен, если им безраздельно владеет одна назойливая мысль, всякое случайно оброненное слово приобретает в его глазах особое значение. Когда дон Энрике сказал: «Больше, чем вы можете предположить», – Морган вздрогнул.
– Меня это радует, – ответил он, стараясь сохранить спокойствие, – вы знаете, как я вас люблю.
– Знаю, сеньор, вы для меня отец.
– Как? – помрачнев, воскликнул пират, и в памяти его мгновенно возник недавний разговор с доньей Мариной.
– Это значит, сеньор, что вы благоволите ко мне, как отец.
– Не стоит говорить об этом, – ответил, спохватившись, Морган.
– Прошу прощения, если мои слова задели вас, но я вам так признателен за ваше доброе отношение. Однако мне пора, ведь мы скоро выходим в море.
– Да, ступайте.
Дон Энрике повернулся, чтобы уйти, но адмирал его окликнул. Ему захотелось посмотреть на лица юноши и доньи Марины, когда они будут говорить друг с другом в его присутствии.
– Слушаю сеньор, – сказал, возвращаясь, дон Энрике.
– Я хочу познакомить вас с одной молодой женщиной, если только вы не были с ней знакомы ранее.
– Мне кажется, я говорил вам, что познакомился с ней в Мексике.
«Они знают друг друга и обманывают меня», – подумал Морган, а вслух произнес:
– Так вам тем более следует подойти к ней. Я ее люблю больше, чем родную дочь.
Они направились к донье Марине. Ни Марина, ни Энрике не подозревали, что происходит в эту минуту в душе адмирала.
– Сеньора, – сказал Морган, – этот юноша, который был знаком с вами еще в Мексике, желает с вами проститься.
Донья Марина церемонно поклонилась, дон Энрике учтиво произнес:
– Припадаю к вашим стопам, сеньора. – Потом протянул руку пирату. – Прощайте, сеньор.
– Прощайте, Антонио, – ответил Морган, пожимая руку юноше.
Спускаясь по трапу в шлюпку, дон Энрике подумал:
«Адмирал сегодня печален. Может быть, получены плохие вести?»
А Морган меж тем говорил себе:
«Притворщики! Как все ловко разыграно! Не слишком ли холодное прощанье для двух старых знакомых? Они задумали обмануть меня; но трудно провести старого морского волка!.. Я буду следить за ними. И тогда – горе им!»
Дул попутный ветер, и адмирал отдал приказ выйти в море. В первый вечер плаванья Морган не заметил ничего особенного, хотя ни на минуту не спускал глаз с доньи Марины. Молодая женщина была по-прежнему весела, общительна, и мрачные мысли пирата понемногу рассеялись.
В конце концов он решил, что ошибся, и стал упрекать себя в излишней подозрительности; чтобы загладить свою невольную вину, он удвоил внимание к Марине.
На следующий день, повинуясь команде капитана, «Отважный» подошел так близко к флагману, что можно было переговариваться с одного судна на другое. Дул свежий ветер, небо было ясное, отчетливо различались фигуры людей на палубе.
Морган задумчиво курил и смотрел на Марину, сидевшую невдалеке. Молодая женщина, погруженная в свои мысли, не замечала Моргана.
Внезапно адмирал увидел, как Марина, подняв голову, устремила взгляд по направлению «Отважного»; подозрение вспыхнуло в нем с прежней силой, и он, отойдя, стал украдкой наблюдать, что будет дальше.
Марина огляделась вокруг и, решив, что поблизости никого нет, взмахнула белым платком. Морган так и впился горящим взглядом в «Отважного»: в ответ дон Энрике – пират узнал его – тоже взмахнул белым платком. Итак, они договорились, это, несомненно, был сигнал или по крайней мере приветствие.
Кровь бросилась в голову адмиралу, в глазах потемнело, в ушах загудел ураган; он покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за борт.
Им овладело неодолимое желание с ножом броситься на Марину, заколоть ее, кинуть ее труп в море и, открыв огонь против «Отважного», пустить корабль ко дну со всей его командой; а потом поджечь порох в трюме своего флагмана и взорвать его на воздух.
В один миг Морган превратился в разъяренного тигра, способного на любую жестокость. Но тело не пришло на помощь кровавым замыслам: потрясение оказалось настолько сильным, что он не смог с ним справиться, и после первой безумной вспышки его охватила слабость, глаза затуманились, мысли в голове помутились, он уронил голову на грудь и разрыдался.
Каменное сердце дрогнуло, гнев и ярость уступили место простому человеческому горю, боль оказалась сильнее, чем жажда мести, и слезы хлынули из глаз пирата, спасительные слезы, облегчающие душу в те минуты, когда она переполнена нестерпимым страданием или безграничной радостью. В такой миг даже самый сильный человек может умереть или лишиться рассудка, если у него отнять способность плакать.
Долго еще жгучие слезы струились по обветренному лицу адмирала, в голове не осталось ни одной светлой мысли, сердце было опустошено, мечты разбиты.
Наконец, он гордо вскинул голову, вытер слезы и, тряхнув гривой, как лев, почуявший врага, грозно прорычал:
– А я поверил ей! Она обманывала меня, презренная женщина играла моим сердцем. Но я поступлю с ней, как поступал с другими. Лишь бы мои люди ничего не узнали – то-то была бы для них потеха…
Потом, приняв спокойный вид, он подошел к донье Марине.
Молодая женщина рассеянно смотрела, как волны бьются о борт корабля.
– Марина, – тихо окликнул ее пират.
– Я вас слушаю, отец мой, – спокойно сказала Марина.
– Мне надо поговорить с тобой.
– Я всегда рада вас слушать.
– Знаешь, – начал пират, оглядывая ее жадным взором, – знаешь, я не в силах сдержать данное тебе слово.
– Какое слово?
– Относиться к тебе, как к дочери.
– Боже мой, но почему?! – воскликнула, бледнея, молодая женщина, взволнованная необычным видом адмирала.
– Почему? – переспросил Морган, и глаза его загорелись. – Потому, что твоя красота сводит меня с ума, потому, что я не могу дольше владеть собой и, наконец, я ревную.
– Ревнуете? Но к кому же?
– Ни к кому и ко всем. Я ревную тебя при одной мысли, что вместо меня другой может завладеть твоей любовью. Тогда мне уже будет поздно каяться, что я по собственной вине потерял тебя. Лежа в объятиях другого, ты будешь расточать ему свои ласки и вместе с ним смеяться над моей глупостью.
– Но, сеньор, чего вы можете достичь, раз моя любовь еще не принадлежит вам?
– Марина, на что мне твоя любовь, раз ты будешь моей и я смогу делать с тобой все, что захочу. Не все ли мне равно, отдашься ли ты мне из любви или из страха, будешь ли ты принадлежать мне по доброй воле или уступишь силе. Лишь бы ты стала моей. А когда придет день и ты покинешь мой корабль, тебе уж не удастся посмеяться надо мной. Пресытившись, я расстанусь с тобой и снова почувствую себя свободным. А теперь, пойми, неутоленное желание сжигает меня. Хватит этой пытки, понимаешь? Такова моя воля, и она свершится, я привык к покорности, и горе тебе, если ты вздумаешь противиться моей воле!
Пират был вне себя. Грудь его бурно вздымалась. Гнев, любовь, желание, ревность – все привычные мятежные страсти бушевали в его сердце, отражались в искаженных чертах лица, трепетали в голосе.
– Сеньор, – прошептала перепуганная Марина, – а радость души, а любовь духовная?..
– Молчи, не говори мне об этом. Я понял, что вечная борьба между телом и духом – сущий ад. Такая любовь не дает ничего, кроме горьких сомнений и отчаяния, она сжигает человека, на медленном огне иссушает его сердце. Нет, нет, я не желаю тебя слушать, твои слова – обман, колдовство, отрава. Я чувствую, как пламя пожирает мои внутренности, я должен погасить его наслаждением. Ты будешь моей, как были моими все другие женщины, ты должна успокоить жар, возбужденный твоей красотой.
– Сеньор, ради бога!
– Слышишь, отныне ты моя, я больше не желаю мучиться. Ты будешь… моей возлюбленной, пока не надоешь мне.
– Никогда! – с яростным мужеством воскликнула Марина. – Никогда!
– Никогда, змея? Никогда? Уж не думаешь ли ты, что, ужалив меня в сердце, отравив его своим ядом, ты выскользнешь из моих рук?
– Тысячу раз предпочитаю умереть, чем быть твоей хоть на один миг.
– Это мы еще увидим, высокомерная индианка. Я сумею превратить тебя из гордой орлицы в кроткую голубку. Я тебя заставлю на коленях приползти и умолять меня о любви и ласке. Ты так настрадаешься, что моя любовь станет для тебя желаннее рая. А потом, когда я упьюсь твоей красотой и мне приглянется другая женщина, я брошу тебя на первом же острове, который встретится на нашем пути, и ты слезами омоешь свою вину, свой обман и непокорность.
– Лучше смерть, презренный человек! – воскликнула донья Марина, гордо закинув свою прекрасную голову и гневно сверкая глазами. – Лучше смерть. Если тебе удавалось подчинять твоим низким страстям других женщин, значит, они малодушно страшились смерти. Но я, я навсегда освобожусь от твоего ненавистного присутствия…
С этими словами донья Марина рванулась вперед, чтобы броситься в море; но, прежде чем ей удалось осуществить свое намерение, могучая рука пирата остановила ее.
Завязалась яростная борьба, адмирал с трудом удерживал молодую женщину, – отчаяние удесятерило ее силы.
Морган кликнул на помощь двух матросов.
– Связать и бросить ее в трюм, – приказал рассвирепевший адмирал.
Не прошло и двух минут, как приказ его был выполнен.
XVI. ИСПЫТАНИЕ
С этого дня сердце Моргана ожесточилось. Запертая в грязном трюме, не видя никого, кроме матроса, приносившего ей ломоть хлеба и кружку воды, лишенная свежего воздуха и света, несчастная Марина стойко переносила все страдания.