Панарин Сергей. …И паровоз навстречу!

   — Что, работнички культуры, выдохлись? — Палваныч хмыкнул. — Поучаствовали бы в марш-бросках, да с полной экипировочкой, не стонали бы сейчас, словно призывники на медкомиссии. Берите пример с Николаса. Видите, что армия с человеком сделала?
   «Да, не пощадила она меня», — подумал солдат.
   Поели.
   Коля ослабил Знамя, принялся изучать карту. К нему подсела Грюне.
   — О, да нам еще топать и топать, — тихо протянула она.
   — Хм, по-моему, немного осталось, — сказал парень. — Скоро Драконья долина кончится, начнется Подъем. Тут и Вальденрайх.
   — Но после Вальденрайха-то сколько? — Пальчик девушки как бы перечеркнул лесное королевство с запада на северо-восток и заскользил дальше, за кромку карты.
   — Куда это ты собралась?
   — В замок ведьм, естественно, — заявила Грюне, как бы дивясь Колиной недогадливости. — И не я, а мы.
   — С этими лопухами?! — Лавочкин кивнул на Кирхоффа с лютнистом.
   Девушка переливчато рассмеялась. Солдат непроизвольно заулыбался.
   — Николас, ты меня изумляешь! — проговорила наконец она. — Уж кому-кому, а им в замке ведьм делать нечего. В отличие от тебя.
   — О чем ты, Груня?
   Красавица глубоко вздохнула, мол, осточертели непонятливые:
   — Если человек идет в замок ведьм, то уж наверняка не только погостить, правда? Хранительницы решили передать Молот в надежные руки. Война ведь. Устремления нашего бытия сошлись на тебе, барон из иного мира. Ты честен. Тебе не нужен Молот. Ты не воспользуешься им во вред. И, несомненно, вернешь его, когда нужда в нем отпадет. Не заберешь же ты его с собой?
   Странно, рядовой не удивился. Скорее испытал приступ раздражения. Все-то его уже поделили и за него распланировали. Лавочкин внутренне усмехнулся: «Без меня меня женили».
   — Елки-ковырялки, а если я пошлю тебя с хранительницами подальше?
   — Лучше не надо, — промолвила Грюне. — Ты сильный колдун. Мало ли…
   Вспомнив выкрутасы Знамени с патронами, солдат согласился.
   Девушка взяла его за руку:
   — Рано или поздно, но вы встретитесь с Молотом Ведьм. Иначе он попадет в лапы Дункельонкеля.
   — Я домой хочу, понимаешь? — жалобно сказал Коля.
   — Хочешь? Значит, будешь, — заверила Грюне. К ним подошел прапорщик Дубовых.
   — Хватит ворковать, снегири, — прохрюкал он. Конец привала.
   Палваныч возглавил колонну, а Лавочкин принялся на ходу выспрашивать у девушки про артефакт.
   Молот Ведьм был поистине уникальным боевым инструментом. История его была гораздо древнее, чем легенда о горбуне Страхенцверге.
   По преданию, Молот принадлежал древнему мужланскому божеству. То ли Тору, то ли Бублику. Бородатый сумрачный дядька с неуживчивым характером предпочитал справляться с трудностями силовыми методами. В красивых и пугающих песнях рассказывалось, что Бублик, чуть сердился, сразу метал молнии. Для сего строгого занятия гигант пользовался огромным молотом, которым долбил по небосводу.
   Летели искры, грохотал гром. Небу было больно, оно плакало.
   Правда это или нет, знает лишь научный материализм. Доподлинно известно одно: когда время великанов прошло и наступила эпоха людей, в далеком северном замке собрался тайный орден ведьм. Колдуньи захватили брошенную циклопами недвижимость, где посвятили себя изучению магии.
   Грандиозный замок таил немало загадок, в его кладовых пылились такие вещи, находя которые ведьмы чуть ли не седели от ужаса или, наоборот, сходили с ума от счастья. Главной находкой стал Молот Бублика, впоследствии получивший имя Молота Ведьм.
   Он покоился на круглом подиуме. Сначала ведьмы не поняли, зачем в центре величественной залы стоит ограненный кусок камня с торчащим ломом. Тяжеленный блок и железка мало напоминали кувалду. Тем не менее, надписи на стенах свидетельствовали, что здесь располагалось хранилище боевого Молота.
   В соседней зале ведьмы нашли металлическую дугу, похожую на серп, но великаны не оставили к ней никаких пояснений.
   Расшифровав великанские письмена, колдуньи узнали, что Молотом сможет воспользоваться лишь мужчина, притом не имеет значения, исполин он, человек или гном. Звучало дико. Вероятнее всего, это был образчик тонкого юмора великанов, но настырные ведьмы захотели поставить опыт.
   Они сели на метлы, долетели до ближайшего селения и похитили пастуха. «Бери Молот», — сказали ведьмы пленному, когда тот очутился в зале. Парняга сочувственно покачал головой, ответил: «Совсем вы тут, ведуньи, без мужиков сбрендили». Его, ясное дело, жестоко наказали, а затем повторили просьбу. Пастух взялся за рукоять и, к общему удивлению, легко поднял инструмент над головой. Войдя во вкус, парень стал долбить по полу и стенам. Замок зашатался.
   Ведьмы наслали на дебошира заклятье окаменения. Он так и замер — размахивающийся для очередного удара.
   С тех пор орден свято оберегал ударное супероружие. Конечно, и среди ведьм встречаются любительницы потрепаться. Люди не особо верили слухам о волшебном артефакте с севера, а хранительницам только того и надо было.
   Молот Ведьм вошел в сказочные предания. Лишь узкий круг магов, имевших доступ к древним книгам, был в курсе, что за мощный артефакт скрыт в замке.
   Хранительницы из поколения в поколение развивали уникальные таланты. Особый интерес ведьмы проявляли к дару предвидения и достигли на этом поприще невиданных высот. Теперь жительницы замка не перебивались отрывочными откровениями. Объединив силы, они могли давать четкие прогнозы. Поодиночке получалось хуже, зато интуиция хранительниц была поистине уникальной. Изредка их посещали озарения, отличавшиеся точностью и детальностью.
   Лавочкин узнал, что хранительница Грюне искала его около полутора месяцев. Если бы не хоровод маленького народца, то девушка наверняка нашла бы Колю раньше.
   — Тебе предстоит великое дело, — высокопарно закончила свой рассказ Грюне.
   — Ага, спасти мир, — едко прокомментировал солдат.
   — Совершенно верно, — закивала девушка. — Может, у тебя назрели вопросы?
   — Всего один.
   — Слушаю.
   — Как вы в этом своем замке без мужиков обходитесь?
   Щеки хранительницы мгновенно покраснели, нижняя губка дрогнула, на глаз навернулась крупная жемчужина-слеза.
   — Пошляк! — обиженно вскрикнула Грюне, остановившись.
   — Да я это… — замялся рядовой. — Я ж не хотел обидеть.
   Но девушка не ответила.
   Досадливо пыхтящий Коля нагнал Палваныча.
   — Ну, салапет, не выгорело? — Дубовых потрепал солдата по плечу, полагая, что столь оригинальным способом ободряет подчиненного.
   — Нет, товарищ прапорщик, я совершенно не…
   — Ничего, рядовой, со всеми фрау не переженишься, — философски изрек Палваныч. — Я ж по молодости, бывало, и не так, да… Или вот еще случай припоминаю. Лет пятнадцать назад был. Приблудился ко мне песик. Щеночек потешный такой, дворянских кровей. В смысле дворняжка. Я его, соответственно, кормлю-пою, он растет. Все по форме — будка, подстилка, цепь. Штатным сигнализационно-оповещательным средством при доме состоит. Зиму перезимовали, весна расцвела. Решил я на речку сходить. Дай, думаю, Пискоструя с собой возьму. Ах, да! Кличку Пискоструй я ему сразу присвоил за писклявый голос и неумение вести себя в доме. На чем я остановился?
   — Пошли вы на речку, — подсказал Лавочкин.
   — Точно. Взял охламона мохнатого с собой, значит. Пискоструй ошалел. Еще бы, весна, запахи, воля, любовь-морковь… А там, на бережку, как на картине, блин, дама с собачкой. Мохнатенькие такие обе. Замечал, небось, насколько собаки на своих хозяев всегда похожи? Ну, мой пес хвост задрал и к ним. И как он с той собачушкой играл! Как ухаживал! У людей такое редко увидишь. Правда, потом выяснилось, что это тоже кобелек…
   Прапорщик замолчал, устремил отрешенный взор вперед.
   Через несколько десятков шагов солдат спросил:
   — А к чему вы это мне рассказали?
   — К дождю, ектыш! — сердито огрызнулся Дубовых. — Просто вспомнилось вот.
   — А Пискоструй-то жив еще? — поинтересовался Коля.
   — Пропал Пискоструюшка, — вздохнул Палваныч. — Я потом долго думал на одного офицера из соседнего полка. Кореец он. Но, скорее всего, пес убег в самоволку. Прямо как ты.
   Дубовых выдавил из себя улыбку. Обернулся через плечо, проверяя музыкантов и Грюне. Филипп и Ларс еле ноги волочили, а хранительница топала бодро и как-то зло. Лавочкин раздосадовал.
   — Слабаки твои шпаки, — пренебрежительно бросил прапорщик. — Девка и то сильнее.
   «Слишком много она себе воображает, — рассудил рядовой. — Кстати, было бы реально неплохо узнать, что у нее на уме. Знамя, Знамя, где твоя сила?»
   И полковая реликвия ожила. В Колину голову ворвались простые, как чугунные шайбы, мысли Палваныча: «Пожрать бы», «Проклятая жара» и «Задолбал пеший порядок».
   — Стойте! — воскликнула Грюне. Прапорщик и солдат застыли на месте. Перед ними упала большая, с ведро, сосновая шишка.
   — Ектыш, прямо по куполу бы хряпнула, — заворожено проговорил Палваныч.
   — Это и есть твой дар предвидения? — спросил Лавочкин девушку.
   — Нет, просто вверх от нечего делать смотрела, — призналась Грюне.
   Дальше шли без приключений и к позднему вечеру выбрались к границе Вальденрайха. Оставалось лишь прошагать километр-другой по подъему, ведь Драконья долина лежала в низине.
   Лагерь разбили возле огромного, в три человеческих роста, валуна. Поужинали, перетерпели бесконечные песни лютниста Ларса, затем заснули. Ночь выдалась спокойная. Наутро долго не рассиживались и еще до полудня добрели до первого вальденрайхского поселка.
   Разумеется, за пределами Драконьей долины все еще стояла зима, правда, мороза не было. Здесь Лавочкина и Палваныча снова выручила одежда из орешков Тилля Всезнайгеля.
   В трактире, сев за стол, путники заказали обед.
   — А чем вы планируете заняться в столице? — спросил Дубовых у музыкантов.
   — Я по таким вот кабакам пойду петь, — сказал Ларс.
   — А я покорю это королевство, — заявил Кирхофф. — В музыкальном плане.
 
   — Теперь я покорю и это королевство, — промолвил Дункельонкель, зевая.
   Он стоял напротив любимой карты, заключенной в кристалл. Синее пятно, обозначающее завоеванные территории, растеклось по Дробенланду, заполнило Дриттенкенихрайх и остановилось на границе Наменлоса.
   Все последние дни Вождь и Учитель с утра до позднего вечера занимался организационной рутиной. Оккупированные территории требовали деятельного контроля, активно строилась железнодорожная ветка вглубь завоеванных земель, и нельзя было попускать ситуацию со снабжением фронта.
   Дриттенкенихрайхские бандиты проявляли чудеса наглости и изобретательности. Их дерзкие нападения на обозы участились, армию слегка залихорадило. Дункельонкель отослал в помощь снабженцам еще полк, составленный из людей. На чурбанов рассчитывать не приходилось.
   По данным разведки, разбойники скрывались в катакомбах под Пикельбургом. Выкурить? Было бы здорово. Вождь раздумывал, где бы взять хотя бы десяток свободных магов.
   — А лучше вообще стереть городишко с лица земли, — проговорил Дункельонкель, теребя верхнюю губу.
   Кристалл испускал ровное успокаивающее свечение. Повинуясь мысленному приказу колдуна, карта развернулась и стала увеличиваться. Наконец, перед Дункельонкелем сформировалось крупное изображение пикельбургского холма.
   — Почему медлят Четыре всадника? — спросил себя Вождь и Учитель. — И где чертово чудесное оружие?
   Он прикоснулся к амулету, шепнул имя Цукеркопф.
   — Да, повелитель, — донесся слабый голос.
   — Что с вундерваффе? — поинтересовался Дункельонкель.
   — Пока сложно строить точные прогнозы, Учитель, — затараторил Цукеркопф. — Капсула слишком нестабильна, а запланированная мощь слишком опасна. Мы теряем людей и технику…
   — Да уж, а в ходе вчерашних испытаний мы чуть не потеряли дворец, — проворчал властитель Доцланда.
   — Нужно время. И помощники.
   Дункельонкель поморщился.
   — Работайте, — сказал он и разорвал связь.
   Цукеркопф возглавлял министерство магии. Попутно он курировал самый важный из последних проектов — разработку чудо-оружия. Идея этого сверхсекретного устройства пришла Дункельонкелю, когда он бился над проблемой стабильности энергоблоха. Капсулы разрывались, а взрывоподобное высвобождение магической энергии оставляло разрушения и калечило людей. Колдун представил, что будет, если энергоблох жахнет в тылу врага. Разумеется, хотелось заложить больший заряд. Но, как известно, энергоблох капризничал. Никому не хотелось рисковать жизнью ради сверхопасных испытаний.
   Позже Дункельонкель вернулся к полузабытой идее и назначил ответственным Цукеркопфа. Тот значительно продвинул исследования, только главную задачу так и не решил: энергоблохи взрывались в самые непредсказуемые моменты. А ведь именно сейчас вундерваффе пришлось бы как нельзя кстати. Единственный заряд — и нет ни Пикельбурга, ни проклятых мятежников.
   «Потерпим», — резюмировал Дункельонкель. Теперь его мысли переключились на другую проблему. Не такую насущную, но все же…
   Марлен Всезнайгель.
   Ее папаша успешно отражал атаки пыточной бригады. Да, глава Доцланда допустил промах — дал Иоганну время на подготовку к странному сражению, которое длилось в подвалах дворца. Окаменевший колдун, необычайно талантливый мастер, против магов-ремесленников.
   Дункельонкель даже скривился. Займись он сам Всезнайгелем — будет упущено время. А эти проковыряются еще не одну неделю.
   — Никуда дружище Иоганн не денется, — постановил Вождь, — а вот его дочурка…
   Амулет Марлен не откликался. Значит, либо она мертва, либо уничтожен сам талисман. Невзрачный флакончик таил сразу несколько секретов. Если его разбили, то виконтесса Всезнайгель испытывает подлинную боль. Возможно, девчонка уже умерла. Жаль, она могла бы еще принести пользу.
   Древние эльфы в совершенстве владели искусством создавать амулеты наподобие тех, что висели теперь на шеях важных персон Доцланда. Дункельонкель собрал несколько оставшихся в сохранности эльфийских пузырьков и как следует над ними потрудился.
   Заклиная давно разрядившиеся амулеты, колдун вложил в них свойство паразитировать на энергии носителей. Марлен и талисман связывала изощренная паутина заклятий. Девушка зависела от амулета, словно пристрастившийся к веселым грибам бедолага, и не замечала этого, а Дункельонкель имел возможность влиять на волю виконтессы.
   Мысли о Марлен промелькнули в голове Вождя, оставив легкий привкус сожаления. Колдун все же попробовал связаться с дочерью Иоганна.
   Тишина.
   Хотя… Что-то неясное пощекотало пальцы Дункельонкеля, когда он держался за свой амулет. Будто прохладный ветер подул. Черный колдун сосредоточился, прислушиваясь к ощущениям.
   Да, амулет изменился, но не погиб.
   Крайне интересно, только некогда.
   — Позже, все позже, — промолвил Дункельонкель. — Настает час серьезных боев.

Глава 17.
Пробуждение во всех смыслах, или Санный спорт

   Виконтесса Марлен Всезнайгель очнулась совсем не так, как положено Белоснежке. Она просто упала с кровати и ударилась головой. Шванценмайстер во сне столкнул.
   Многодневный транс был побежден.
   Марлен застонала. Потом распахнула глаза.
   Стена. Каменный пол. Полумрак зала.
   Девушка быстро поняла, где находится. Затем вспомнила Шлюпфрига, разбитый талисман и… Дальше все — провал.
   Упершись ватными руками в пол, Марлен попыталась подняться. Слишком слаба.
   Она постаралась унять дрожь в руках. Прислушалась.
   Сопение.
   Шванценмайстер? Наверняка он.
   — Эй, — хрипло позвала девушка.
   На кровати заворочалось тело. Чмокнули во сне губы.
   — Эй! — почти закричала девушка.
   — А? — Шлюпфриг вскочил как ужаленный. Глянул по сторонам. Где Марлен?!
   — Эй… — совсем уже безысходно позвала она. Парень спрыгнул с постели, плюхнулся рядом с виконтессой.
   — Ты пробудилась! — радостно воскликнул он. Гипнотическая пелена, много дней окутывавшая разум Шванценмайстера, спала. Маркиз почувствовал прилив нечеловеческой бодрости.
   Он помог Марлен забраться на кровать.
   — Поклянись, — прошептала девушка.
   — В чем?
   — В том, что больше никогда не изменишь. Шлюпфриг посмотрел в глаза виконтессы и уверенно сказал:
   — Клянусь.
   Следующие несколько дней они восстанавливали силы, целовались и занимались еще кое-чем, о чем обычно не говорят.
   Рука, пронзенная осколками амулета, совсем не беспокоила Шванценмайстера. Парень был счастлив.
   А Марлен ощутила грандиозные перемены в сознании. Она вдруг поняла смысл слов, что прокричал ей отец: «Сними талисман! Слышишь? Сними талисман!»
   Да, мудрый Иоганн был, как всегда, прав. Штучка, когда-то подаренная виконтессе Дункельонкелем, оказалась необычайно опасной. Сейчас Марлен осознала величайшую власть амулета. Безделица, якобы предназначенная только для переговоров и защиты от магического поиска, усиливала темные устремления виконтессы, обостряла ее обиды, притупляла совесть.
   Марлен помнила все до мелочей. И гадости, которые она совершала, чтобы обманывать да запугивать гномов. И другие наглые аферы, запланированные Вождем. И ощущение адской ненависти к барону Николасу, Шлюпфригу, а главное — к отцу. Хотелось хлестать себя по лицу, ведь на нем играла гадкая усмешка, когда виконтесса стояла перед пленным Иоганном.
   Теперь иллюзии касательно Дункельонкеля испарились. Девушку ни на миг не оставляли мысли об отце. Он в западне, в смертельной опасности! Может быть, он уже на грани гибели. Лететь на выручку! Однако Марлен не была бы дочерью Всезнайгеля, если бы тут же кинулась очертя голову в стан врага.
   Путь к Дункельонкелю был отрезан. Старый маньяк сразу раскусил бы ее блеф. Темный колдун наверняка отчаялся связаться с ней по талисману. Да и сумеет ли Марлен играть все ту же карательницу-Белоснежку?
   Собравшись с мыслями, виконтесса поняла: необходимо найти дядюшку Тилля.
   Значит, пора в Вальденрайх.
   Вальденрайхские деревеньки неимоверно похожи. За день Лавочкин, Палваныч и их спутники миновали шесть поселений, и каждый раз россияне недоуменно переглядывались: неужели они идут по кругу?
   Присмотревшись чуть внимательнее, солдат и прапорщик обнаруживали различия.
   В третьем селе Палваныч приотстал, приказав рядовому «сопровождать гражданских лиц в прежнем режиме».
   Лавочкин безумно хотел, чтобы прапорщик Дубовых где-нибудь потерялся. Парень все еще не приспособился к докучным монологам начальника. Кладовщик виртуозно играл на Колиных нервах. Постоянное нытье Филиппа Кирхоффа да безудержное пение Ларса солдат переносил значительно легче грубых подначек Палваныча.
   «Еще немного, и я его ударю, — думал солдат. — Вероятнее всего, ногой».
   — Барон, — окликнула его Грюне.
   — Да, фрау.
   — Составь мне компанию, пожалуйста.
   — С удовольствием.
   Парень взял хранительницу за локоток, играя роль учтивого аристократа. Девушка хихикнула.
   — Расскажи о своем мире, — попросила она.
   Не впервые Коля угодил в тупик на этом вопросе. Что он мог поведать?
   — Ну, главное отличие нашего мира от вашего заключается в полном отсутствии магии.
   Грюне захлопала ресницами.
   — Издеваешься? Я отлично осведомлена о твоих здешних подвигах. И вот эта вещь, — девушка похлопали Лавочкина по низу живота, — просто сводит меня с ума.
   — Че, правда? — Солдат заулыбался.
   — Дурак, я имею в виду Знамя! — раздраженно пояснила Грюне.
   — Елки-ковырялки, прости скорей! — взмолился парень.
   — Все вы, мужики, одинаковые. Знамя твое действительно на меня влияет. Я не могу предрекать рядом с ним. Оно открывает бесконечное количество вариантов будущего, и я едва не теряю сознание.
   — Ух ты…
   — Ты владеешь самым мощным волшебным артефактом, какой можно себе представить. Ни разу хранительницы не сталкивались с вещью, похожей по силе. А ты говоришь, что у вас нет магии.
   — А может, мы просто не умеем ею пользоваться? — предположил Коля.
   Полчаса без прапорщика пролетели незаметно. Рядовой наслаждался свободой, трепался с Грюне и был счастлив. Затем сзади послышалось молодецкое похрюкивание Палваныча. К нему примешались недовольные вопли и дробный топот копыт.
   Оглянувшись, Лавочкин обалдел.
   К нему и певцам с Грюне неслись сани, запряженные двойкой белых лошадок. Транспортом правил Дубовых. За ним скакали селяне. Коля смекнул, что прапорщик совершил акт конокрадства.
   Дорога была узкой, преследователи мешали друг другу, но это не сильно помогало ворюге Паулю. Расстояние между санями и погоней стремительно сокращалось. Кнуты защелкали в опасной близости от Палваныча.
   Он выругался, бросил вожжи и взялся за автомат. Выпустил очередь в воздух. Эффект был ничуть не хуже, чем при появлении перед лошадьми черта. Кони сельчан резко остановились, сбрасывая седоков. Часть животных метнулась в стороны, увязая в сугробах. Другие развернулись, понесли к селу.
   Кобылки, запряженные в дровни, испугались не меньше. Выпучив глазищи, они с утроенной энергией разогнали болид Палваныча.
   — С дороги!!! — заорал Коля, увлекая Грюне в снег. Кирхофф и лютнист неуклюжими кузнечиками сиганули следом.
   Лошадки просвистели стрелой. Бодрое «Стой, раз-два!» прапорщика смешалось с истошным ржанием.
   Солдат выкарабкался из сугроба, помог встать дедушке. Ее лицо было в снегу.
   — Спасибо, накормил, — пошутила она, утираясь.
   — Обращайся еще, — ответил Лавочкин. Тихо выползли на дорогу Филипп с Ларсом.
   — Что это за небесный грохот там был? — почти шепотом спросил лютнист.
   — Не обращайте внимания, у Пауля метеоризм, — сострил рядовой, но его шутку не поняли.
   Путники отправились вслед за отчаянным конокрадом и настигли его километра через полтора, за леском.
   — Хрен так долго? — буркнул прапорщик.
   — Не было стимула, — ответил за всех Коля. Расселись в дровнях, двинулись.
   — Так-то вот, — не скрывая самодовольства, изрек Палваныч. — На гужевом-то транспорте значительно сподручнее и скоростнее. Учись, салабон, пока тренер живой.
   Лавочкин так посмотрел на начальника, что тот поежился и резко сказал:
   — Не дождесся! Помолчали.
   Монотонное чередование голых деревьев и бесконечная иссиня-белая снежная пелена убаюкивали. Музыкантов сморила дрема.
   Дубовых крякнул, как бы для начала беседы:
   — Вот же карикатурища! Только поверишь, что люди могут летать на коврах, а черти бывают не только из-за белой горячки, а тут нате вам — паровозы-самолеты…
   — Угу, — откликнулся рядовой.
   — Значит, не одни мы тут неместные, так ведь?
   — Угу.
   — Найду извращенца, который притащил сюда оборонную технику и технологию, без лопаты закопаю, вот, — пообещал Дубовых.
   — Угу.
   — На кой ты мне тут филина корчишь, как в уголке Дурова? «Угу, угу». А ну, просыпайся! И донеси-ка до моего сведения что-либо легкое и развлекательное.
   «Началось», — подумал парень.
   — Я доложу вам композицию типа песня посредством сольного пения, — спародировал речь командира Лавочкин и приступил к изложению:
 

   Невозможно рассказать вам историю мою: она — матом.
   Как я стал маршировать замечательно в строю с автоматом.
   Быстро форму дали, мобилизовали, и теперь, ребята, мы солдаты.
   Прапорщик отдал приказ: «Нацепить противогаз!»
   Я не могу передать, что я чувствую сейчас!..
 

   — Отставить карикатуру на вооруженные силы! — рявкнул Палваныч. — Ты, рядовой, не дезертир, ты диверсант. И в этот самый момент, когда мы с тобой, словно три тополя на Плющихе, если отнять один, находимся в глубоком тылу вероятного противника, ты подрываешь мой боевой дух пением издевательских стишков. Стыдно, Лавчонкин, стыдно.
   — Лавочкин, — процедил сквозь зубы солдат. — А не нравится, так и не надо было требовать концертов. Я вам, товарищ прапорщик, не художественная самодеятельность.
   Командир стал метать взглядом гневные молнии. У Коли промелькнула мысль: этак может загореться наваленная на сани солома.
   — Господа, — сонно сказала Грюне, — не ссорьтесь. Пустое. Давайте лучше о ночлеге подумаем.
   — Что тут думать? В следующем поселке найдем постой, — пробурчал Дубовых.
   Некоторое время ехали молча, а потом Палваныч все же поставил точку:
   — Песня, рядовой, должна иметь в себе идеологический стержень, иначе это будет не песня, а сплошной Валерий Леонтьев. Мне бы сейчас, в годину разлуки с любимой, впору спеть грустно. Как у Высоцкого было? «Гроб хрустальный на горе для нее. Сам как пес бы так и рос в цепи…» То-то же.
   Дровни выехали к опушке, на которой примостилась скромная заимка в три дома и общий сарай. Из труб струился дым. Залаяла собака.
   Прапорщик остановил лошадок.
   Дверь одного из домов распахнулась, повалил пар, и в проеме нарисовался бородатый старец.
   — Нам бы переночевать! — просительно крикнул солдат.
   Дедок кивнул. Махнул костлявой рукой в сторону сараи, мол, распрягайте, хлопцы, коней. Закрыл дверь.
   Палваныч, Коля и Грюне занялись кобылками. В основном, правда, девушка. Она проявила недюжинную сноровку.
   В сарае обнаружились стойла, загоны для птицы и свиней, запас корма и воды. Пока хранительница и россияне обиходили лошадей, музыканты мялись на пороге хлева.
   Руки Ларса нервно тискали лютню — близился восьмой час вечера.
   Зашли в дом.