Панарин Сергей. …И паровоз навстречу!

   — Чья бы свинья мычала. Я вот осуществляю над тобой надзор и наблюдение, рядовой, довольно длительный период времени, — назидательно заговорил Палваныч. — В частности, нельзя обойти вниманием твои отношения со слабым, так сказать, полом. Хотя какой он, к псам, слабый? Да… О чем я? А! Короче, о бабах. Неправильную стратегию ты избрал, сынок. Одна у тебя типа брюхатая в плену. Вторая изменница Родине и пособница фашиствующего колдуна. Третья и вовсе трехсотлетняя. Нет, я понимаю, когда старик молодуху замуж берет. Ну, седина в бороду, а бес в соответствующее место. А ты-то чего?
   — Она же выглядит моложе меня! — возразил Коля.
   — Какая разница! Это самая натуральная женщина бальзамовского возраста.
   — Вы имели в виду бальзаковского?
   — Нет, ектыш. Я хотел сказать, что ее давно бальзамировать пора.
   Солдат внутренне усмехнулся: «Похоже, Болваныч сегодня в ударе. Прямо-таки артист разговорного жанра. Нужно предложить ему сменить работу».
   — Вы зажигаете, товарищ прапорщик. Я тут ненароком подумал…
   — Лучше б ты головой подумал, — снова «зажег» Дубовых. — В общем, пора тебе овладеть наукой общения с бабами. Запомни, рядовой. В каждой женщине есть своя изюминка. Выковырнуть ее — вот наша задача!
   — Ну, вы просто ходячий Петросян, — подколол Лавочкин.
   — Отставить свои хенде-хохмочки! Палваныч хотел жахнуть кулаком по столу, потом вспомнил, что он мраморный, и сдержался.
   — Да я и не хохмил, — ответил парень, отчего-то злясь. — Когда над вами шутишь, возникает ощущение, будто Гете читаешь коню под хвост. Простите, конечно, за грубость. Вы мне сколько уже мозгов прокомпостировали? А я ни разу толком не отыгрался.
   Прапорщик Дубовых внимательно всмотрелся в Колино лицо:
   — Вот, рядовой Лавочкин, в тебе начинает просыпаться настоящий военный, ведь ты просто ересь какую-то несешь, язви тебя Хейердал!
   В трапезную стремительно вошла графиня Страхолюдлих. Одета по-походному, в синее, на плече — сума, расшитая бисером. Палваныч, кряхтя, поднялся со скамьи.
   — А, Хельгуша-ведьмуша, готова? Тогда поехали. Увы, речь снова стала немецкой.
   — Не поехали, а полетели, любовь моя, — сочувственно промолвила графиня.
   Солдат догадался: Дубовых попросту боялся перелета, потому-то и бодрился, упражняясь в армейском красноречии.
   Вскоре ведьма, прапорщик и рядовой бороздили воздушное пространство на завороженном ковре. Хельга правила на северо-восток, прямиком к Наменлосу.
   Коля сочувствовал бледному, покрытому липким потом Палванычу. Но в деле войны скорость важнее комфорта. Придется потерпеть.
   Драконья долина баловала теплом. Путники летели над зеленым океаном исполинского леса, Лавочкин с Хельгой наслаждались солнечной ванной.
   Спустя полчаса к ковру пристроился дракон. Стонущий Дубовых узнал недавнего провожатого, помахал ему рукой.
   — Буду сопровождать. Приказ, — прошипел ящер.
   Троица пересекла долину за день, ведь прапорщику требовались частые привалы. На границе лета и зимы змей пожелал людям удачи и развернулся домой.
   — А отчего дальше не эскортируешь? — поинтересовался Палваныч.
   — Смеешься? Мы, ящеры, от холодной погоды в спячку впадаем. А я, знаешь ли, во сне летать не умею.
   — Тренировка и муштра, дорогой ты мой нечеловечище, муштра и закалка. Армия еще не таких змеев перевоспитывала. Ну, прощай.
   В верхнем мире шел снег. Солдат воспользовался кулоном Всезнайгеля, и пассажиры ковра совсем не замерзли. Теперь хлопья облетали путников стороной.
   Выяснилось, Хельга взяла несколько севернее, чем нужно, и троица оказалась над завоеванным Дриттенкенихрайхом.
   Уже смеркалось. Страхолюдлих рассудила, что так лучше: в потемках слуги Дункельонкеля их не заметят.
   Но не повезло. Оккупанты, неусыпно следившие за воздухом, подняли тревогу. Небо окрасили несколько магических фейерверков.
   — Надеюсь, погони не будет, — сказала графиня. Она, разумеется, ошиблась. Возле границы с Наменлосом генералы Дункельонкеля расставили посты, укомплектованные не только гомункулусами и пейзанами, но и волшебниками-«сверхлюдьми». Стоило нарушителям появиться в окрестностях тайников, куда свозились те самые загадочные ящики, как в воздух взмыл десяток ведьм. Это были прирожденные истребительницы. Проворно управляя метлами, летуньи принялись палить в ковер различными заклинаниями.
   — Держитесь! — крикнула Хельга.
   Она мастерски ушла от первого магического залпа, прибавила скорость. Но ведьмы были быстрее и маневреннее. Метлы настигали неповоротливый ковер. Попавшее в него заклятье прожгло дыру. Ворс принялся тлеть.
   Палваныч взял в руки автомат, снял его с предохранителя и перевел на стрельбу одиночными.
   — Хорошо, рожок заряженный остался, — сказал прапорщик.
   Коля как-то быстро оставил глупые мысли, дескать, применять наше оружие против местных нечестно. Дырка в ковре могла быть и у Лавочкина в пузе.
   Дубовых начал спокойно отстреливать преследовательниц. Даже воздушная болезнь куда-то подевалась. Бил уверенно, с колена. Попадал в плечо и переключался на следующую цель.
   Раненые воительницы заваливались набок и падали, пытаясь выровнять полет и крича от боли.
   Когда Палваныч сократил количество ведьм вдвое, в небе появились деревянные птицы и несколько колдунов на коврах. Страхолюдлих видела, что они отрезают путь в Наменлос.
   До границы оставалось километра полтора. Внизу было редколесье. Хельга направила ковер к земле, принялась маневрировать между стволами, не давая преследователям метать заклинания прицельно.
   Графиня демонстрировала чудеса коверного пилотажа, умудряясь отмахиваться от магических ударов. Последние полсотни метров дались ей особенно тяжело.
   Колдуны расстреливали беглецов, пытаясь предугадать, куда свернет отчаянная Хельга в следующий момент. Три ведьмы врезались в деревья, но оставшаяся пара доставляла немало хлопот прапорщику. Он несколько раз промазал и даже чуть не упал, хотя Коля его поддерживал.
   Тут-то и вступили в игру самолеты. Сбросив сразу несколько огненных шаров, они воздвигли между троицей и границей стену взрывов. Графиня резко направила ковер вверх, в него ударила теплая волна. Прапорщик и сама колдунья удержались, а вот Лавочкин упал.
   Ему повезло. Он свалился в глубокий сугроб и почти не ушибся. Так, затылком приложился. К тому же в сумерках и дыму никто не заметил, что свалился пассажир. Даже Колины спутники.
   Страхолюдлих на всех парах ворвалась в воздушное пространство суверенного Наменлоса. Погоня прекратилась.
   — Хельгуленочек, ты просто Чкалов какой-то, — выразил восторг Дубовых. — Правда, рядовой?.. Э, а где рядовой?!
 
   Филипп Кирхофф не представлял, с чего начать завоевание сердец вальденрайхской публики. Беглый поп-кумир сидел в трактире, распивая с лютнистом Ларсом и его приятелем Дрюкераем пиво. Уже на второй день от Филиппа нельзя было добиться ничего, кроме бессвязных жалоб на кончину таланта.
   Потерявший типографию журналист переживал из-за пожара и оплакивал карьеру газетчика. Пил угрюмо, тупо, много.
   Ларс, слегка отошедший от «артистических ломок», уже не трясся по вечерам, хотя петь хотелось ужасно. Он-то и предложил устроить маленький пробный концерт для ремесленников и купцов.
   — Давайте найдем удобное местечко. Кирхофф споет, я сыграю. Ты, Дрюкерай, скажешь приветственное слово. Ты же хоть и погорелая, но знаменитость!
   Идея была встречена на ура. Перехватив инициативу, бывший газетчик составил план действий. Площадку для выступления отыскали быстро — пригодилось старое лобное место. Казней все равно не было несколько лет. Журналист раздобыл бумаги, написал объявления.
   Филипп залез в неприкосновенный запас: продал жемчужину, потратил немного мелочи на шляющихся на улице пацанов. Велел им бегать по городу и зазывать людей на концерт.
   Вечером следующего дня, в назначенный час, на площади собралось немало горожан. Началось выступление.
   На помост вышел Дрюкерай:
   — Добрый вечер, дорогие любители песен! Сегодня у нас в гостях музыкальный король Дриттенкенихрайха, золотой голос Пикельбурга, соловей иностранной песни… Встречайте, Филипп Кирхофф!
   Публика зааплодировала. Певец появился в ярком цветастом наряде, сшитом из множества лоскутков. На голове Филиппа покоилась аляповатая шапочка, увенчанная тремя павлиньими перьями.
   — Пугало какое-то, — зашептались зрители.
   — Здравствуй, Стольноштадт! — выкрикнул Филипп. — Не вижу ваших рук.
   Люди недоуменно уставились на ладони. Кое-кто нерешительно помахал певцу, мол, не волнуйся, руки на месте, это у тебя с глазами непорядок.
   — А народ-то у вас непуганный настоящим зрелищем, — прошептал Кирхофф Дрюкераю.
   — Варвары, — ответил бывший газетчик, двигаясь к авансцене.
   — Друзья! В Дриттенкенихрайхе сейчас, увы, война. Но тамошняя публика любит хорошую музыку, и ей страшно… — Самодеятельный конферансье закашлялся. — Ей страшно нравится наш гость! Давайте перед концертом я задам Филиппу несколько вопросов. От вашего, как говорится, лица.
   — Валяй! — донеслось откуда-то сзади.
   Это был голос кузнеца, простого, но очень сильного мужика.
   — Тогда сразу вопрос. Как вы достигли такой бешеной популярности?
   Кирхофф сделал скромное лицо героя:
   — Секрет прост: ежедневная работа, любовь к зрителю и неслабые денежные вливания. А поначалу я пел везде: на концертах, на днях рождения, на свадьбах и даже на похоронах.
   — Как интересно, — наигранно поразился Дрюкерай. — Можно поподробнее?
   — Ну, вот похороны. Мы поем, слушателям нравится. А у нас в народе как? Если нравится, то наливают. Одна, две, а потом: «Что это у нас виновник торжества не подпевает? Что мы как мертвые? Оп! Оп!..»
   — Да, дорогие друзья, — газетчик-погорелец обратился к присутствующим, — тяжела работа музыкантов. А представляете, каково им наутро?
   Народ сочувственно повздыхал.
   Дрюкерай продолжил публичное интервью:
   — Скажите, Филипп, а бывали ли какие-нибудь смешные случаи на выступлениях?
   — Ну, не знаю… Вот штаны у меня однажды упали. Я исполнял песню о том, что человек держит в руках собственную судьбу, а тесемка развязалась, и такой неприятный конфуз получился…
   — Да, интересная у вас, артистов, жизнь. Веселая, — оценил Дрюкерай. — Я вот тоже шутки люблю. Бывает, отмочу что-нибудь этакое — и все заулыбались.
   — Да с тобой уже все порядком заулыбались! — крикнул кузнец. — Пусть уж поет, раз приехал.
   — И то верно, — стушевался газетчик. — Нашему гостю аккомпанирует Ларс, лютнист-виртуоз!
   Дрюкерай уступил место музыканту. Ларс начал наигрывать вступление.
   Кирхофф развел руки в стороны. Публика притихла.
   — Вообще-то, когда я так делаю, зал обычно хлопает и кричит: «Ах, это Филипп!»
   — Не сегодня, приятель, — буркнул кузнец. — Хотя лучше бы я уже действительно хлопнул чего-нибудь крепкого, чем торчать на этом концерте.
   «Совершенно мертвый зал», — подумал Кирхофф и запел:
 

   Зайка я, ты волк, и точка.
   Ручка я, ты чан кипяточка.
   Шейка я, ты гильотинка.
   Бойня моя, я скотинка.
   Ты меня бьешь, обзываешь,
   Жрать не даешь, не ласкаешь,
   Режешь меня, нож втыкая.
   На фиг любовь мне такая?
   Я не знал, что любовь может быть так жестока,
   А сердце таким одиноким, я не знал…
 

   Слушатели жиденько поаплодировали. Филипп обескуражено смотрел на публику. И верно — варвары. Эта песня три года завоевывала симпатии на любых дритенкенихрайхских концертах.
   Собравшись с мыслями, Кирхофф решил обратиться к беспроигрышному варианту — исполнить что-нибудь народное:
 

   Секс да секс кругом.
   Путь в бордель лежит.
   А в борделе том помирал мужик: —
   …А жене скажи, что в степи замерз
   И любовь свою всю с собой унес!
 

   — Ладно, гость иноземный, — вновь раздался голос кузнеца. — Поешь неплохо, только с репертуарчиком тебе ох как не свезло.
   Люди пошли по домам.
   Стоя на сцене, Кирхофф невольно слышал отзывы публики.
   — Да, не барон Николас, конечно, но пусть поет… Филипп аж рот раскрыл.
   В народе еще жила память о сногсшибательных серенадах Коли Лавочкина, адресованных первой красавице Стольноштадта — несравненной Занне Знойненлибен.
   Дрюкерай поспешил сойти с помоста, но тут его поймали за локоть. Газетчик дернулся, но не освободился. Глянул, кто же это такой цепкий.
   Остановивший его человек был одет в серый длиннополый плащ. Голова незнакомца пряталась под большим капюшоном.
   — А вам, собственно, что?.. — начал спрашивать журналист, но тут человек слегка приподнял край капюшона, и Дрюкерай обмер.
   Перед ним был Дункельонкель собственной персоной.
   — Веди в тихое место. И музыкантишку позови, — прошелестел одними губами владыка Черного королевства, и газетчик отлично услышал, хотя толпа галдела неимоверно.
   Прихватив Ларса, Дрюкерай отвел его и Дункельонкеля в свою каморку.
   Глава Доцланда сразу заговорил о деле:
   — Вы оба отлично мне послужили. Когда я завоюю это королевство, вы ощутите, насколько я вас ценю. Сейчас же мне нужно быть уверенным: существует Молот Ведьм, или нас хотят пустить по ложному следу?
   — Ваше величество, — дрожащим голосом обратился к Дункельонкелю лютнист. — Я несколько дней находился возле барона Николаса и ведьмы Грюне. Я постоянно подслушивал их беседы. Грюне и барон не были знакомы. Николас не догадывался, с кем имеет дело, пока ведьма не рассказала ему о Молоте. Она — очень скрытная дамочка. Пока не появился Николас (а, как выяснилось, она ждала именно его), я и представить не мог, что прибившаяся к нам с Филиппом девушка — хранительница некоего магического артефакта. Вместе с тем у меня ни разу не возникло чувства, будто она лжет барону. С ним она была мила, открыта и не старалась о чем-либо умалчивать.
   Ларс говорил и говорил, а черный колдун незаметно на него воздействовал. Дрюкерай наблюдал со стороны и еле сдерживался от того, чтобы не сбежать. Бывший газетчик боялся: вдруг его превратят в такую же послушную куклу, какой сейчас был музыкант? Лютнист постепенно потерял контроль над собой. Его глаза остекленели, тело застыло, речь стала монотонной и еле внятной.
   Дункельонкель искал следы магических воздействий и обращался к памяти Ларса напрямую. От его болтовни все равно было мало толку. По нескольким косвенным признакам колдун склонился к тому, что Молот реален.
   Повернувшись к Дрюкераю, волшебник сказал:
   — А ты чего ждешь? Спи!
   И журналист ощутил с животным страхом приход транса.
   — Слушайте внимательно, — велел Дункельонкель. — Ваша задача — добраться до короля Генриха и бросить в его сторону вот эту штучку.
   Колдун положил на стол красный кристалл размером с виноградину. Дрюкерай и Ларс вперились в него, не в силах оторвать взглядов.
   — Я даю вам много денег. Пропихивайте своего пернатого дружка в популярные певцы. Пусть его захотят услышать при дворе. Там вы и исполните миссию. Бросать будешь ты. — Колдун тронул плечо Ларса. — А ты, Дрюкерай, восстанови типографию и печатай побольше материалов о талантах Филиппа Кирхоффа. Все ясно?
   Жертвы злой магии синхронно кивнули.
   — Очнетесь через минуту. — Дункельонкель небрежно бросил на стол увесистый кошель и покинул убогое жилище газетчика.
   Путь властителя Черного королевства лежал на север.
   Колдун оставил вместо себя Вольфшрамме. Бедняга уже мог ходить, но предпочитал полулежать, иначе открывались раны, нанесенные оружием иного мира. «Боец он сейчас, конечно, никудышный, зато вполне способен несколько дней контролировать подданных и решать мелкие назойливые проблемы», — рассудил Дункельонкель.
   Все складывалось неплохо. Адольф отрапортовал, что переброшено достаточное количество ящиков. Перед отбытием Дункельонкель дал команду начинать наступление на Наменлос.
   Вождя беспокоил Иоганн Всезнайгель. Бригаде магов все еще не удалось распечатать заклятья, которые он на себя наложил. Перед отлетом глава Доцланда ходил в темницу и долго изучал одеревеневшее тело врага. Дункельонкель искал в сети заклинаний ключик к самопробуждению. Потратив несколько часов, черный колдун выяснил: Всезнайгель не вплел в свою ворожбу ни времени окончания глубочайшего транса, ни внутренней команды на пробуждение. Значит, пока будет отсутствовать Дункельонкель, Иоганн не пробудится. Утроив стражу, Вождь отбыл за Молотом Ведьм.
   Ненадолго остановившись в Стольноштадте, он приговорил Генриха и полетел к далекому северному замку. Теперь у Дункельонкеля было много времени на раздумья. Мысли метались от ситуации на наменлосском фронте до позора возле Труппенплаца, от вопроса «Почему о бароне Николасе так долго не слышно?» до недоумения «Где же Марлен?».
   — Где же ты, Белоснежка? — шептал черный колдун, обозревая бескрайние снежные поля.
   Марлен, Марлен.
   Сделай первый шаг, и тебе повесят флакончик на шею, дадут командовать целым народцем и… Когда ты совершишь множество постыдных вещей, амулет погибнет от руки твоего любимого, превратив его в уродца.
   Виконтесса была слишком гордой, чтобы последовать за распустившим нюни Шлюпфригом. Она утерла слезы, сжала губы. Глаза ее прищурились.
   Умница Марлен знала, кто ей поможет и кому требовалась ее помощь. Она развернулась на запад и прошептала: «Я иду, папа».

Глава 24.
Голем перекатный, или Правительственная связь

   Стукнувшись головой, Коля ненадолго потерял сознание. Он балансировал на грани яви и забытья, пока не угодил в неприятное видение.
   Будто он уже дома, точнее, в полку. Стоит на Посту Номер Один. Никуда не проваливается. Просто несет службу. И тут смена караула. В Красную комнату заходит рядовой, за ним — сержант-разводящий.
   Лавочкин смотрит на них и вдруг осознает, что и сменщик, и разводящий — его, Лавочкина, копии. Парень, впав в оцепенение, понимает: сюрпризы не закончились. Помимо воли он прикладывает руку к козырьку фуражки и рапортует:
   — Рядовой ZZZ-065 пост сдал.
   — Рядовой ZZZ-066 пост принял, — отвечает его клон.
   — Давайте в темпе, — подгоняет Лавочкин-сержант.
   Коля чуть ли не бегом покидает помещение, сталкивается в коридоре с новыми и новыми своими близнецами. На улице их еще больше. Десяток Лавочкиных метет территорию, еще рота построилась на плацу, где перед ней толкает речь Лавочкин-заместитель по работе с личным составом.
   Солдат бежит к воротам. Лавочкины-дневальные по КПП не хотят его выпустить.
   — Где увольнительная? — твердит сержант-Лавочкин.
   И тут сзади подходит Павел Иванович Дубовых. Бьет Колю газетой по затылку и говорит:
   — Рядовой Лавочкин, отставить сон в тылу врага! Парень очнулся и долго не мог прийти в себя. Наконец он вспомнил, где и почему он находится.
   — Блин, приглючится же, — пробормотал он, ощупывая голову.
   Вроде бы целая.
   «Это хорошо, что я плашмя упал, — подумалось Коле. — Нырнул бы солдатиком — поломался бы по самое "не балуй"».
   Он не спешил выкапываться из сугроба и полез наверх, только дождавшись полной темноты. Занятие оказалось не из лёгких. Рядовой выбрался, растратив уйму сил.
   Тяжелые тучи закрыли луну. Кругом царила темень, зато на позициях наменлосцев через равные промежутки горели костры. Ополченцы не хотели прозевать ночное наступление, если таковое вдруг случится. Лавочкин пошел на огни, стараясь не оставаться на открытом пространстве. Не хватало еще попасться. На крайний случай он помнил, что можно прикинуться собственным клоном-чурбаном.
   Осторожность не подвела. Парень вовремя заметил наблюдательный пост армии Дункельонкеля и аккуратно его обогнул. «Вот тебе, Колян, и военная подготовка», — подумал рядовой, ползком пробираясь к границе. На спине болтался мешок, за пазуху и в сапоги забился снег. Морозец был небольшой, парень не мерз. Ползание согревало.
   Метров за десять до начала склона Лавочкин встал на ноги. Пригнулся, двинулся к вожделенным огням. И шарахнулся, ступив на ледяной склон. Сокрушительно ударился лбом. Аж светлые круги перед глазами поплыли. Схватился за растущую шишку.
   — Елки-ковырялки, — простонал солдат. — Как в детстве на горке… И где же тут подняться?
   Он пополз вдоль вала, но склон был залит на совесть. Коля снял мешок, порылся, нашел нож, принадлежащий Иоганну Всезнайгелю. Началось восхождение.
   Распластавшись на ледяном панцире, рядовой аккуратно полз вверх. Отдыхал, снова лез. Несколько раз ему пригодился нож.
   Наконец склон был покорен. Лавочкин выкатился на ровный затененный участок, ловя воздух ртом. И закашлялся. Из темноты вышли крестьяне, вооруженные кто рогатиной, кто вилами, да вояка с кривым мечом. — Батюшки-светы! — протяжно воскликнул меченосец. — Братцы, это же гомункулус вражий. Бей его, ребятушки!
 
   Палваныч и Хельга не стали пороть горячку. Где уж возвращаться за рядовым, если сами насилу ноги унесли. Ковер после посадки попросту развалился на куски.
   Перебежчикам предстояло еще объясниться с защитниками границы.
   Когда люди узнали, что перед ними Пауль Повелитель Тьмы, они предались ликованию. Весть о появлении прославленного героя в рядах обороняющихся пронеслась по всей границе подобно смерчу.
   Прапорщик Дубовых растерялся. Он и не подозревал, что попал в легенды.
   Хельга Страхолюдлих светилась достоинством. Слава Пауля была для нее чем-то самим собой разумеющимся.
   Так и не вырвавшись от восторженных крестьян и солдат, Палваныч воззвал к бесу:
   — Черт, ты где?
   Люди отпрянули. Перед Повелителем Тьмы возник самый настоящий нечистый:
   — Сержант Аршкопф по вашему при…
   — Почему рога не по уставу? — оборвал рапорт Палваныч.
   Бесенок закатил глаза и завертелся, стараясь рассмотреть, что там не так.
   — Ладно, отставить. Шутка была, — сказал прапорщик, осклабившись. — Найди мне рядового Лавочкина. Если надо, окажи ему поддержку. И мухой сюда. Хочу знать, куда он и как.
   Черт растворился, а материализовался в километре от Пауля.
   Барону как раз приходилось несладко. Он отбивался от крестьян, крича, мол, он никакой не чурбан, а Николас Могучий.
   — Не сметь трогать барона Николаса! — завизжал со всей мочи нечистый.
   Вояки побросали от страха нехитрое оружие и расступились, прижимаясь друг к другу.
   — Спасибо, Аршкопф, — проговорил Лавочкин, вытирая кровь с подбородка.
   — Благодари товарища прапорщика, — проверещал черт. — Он тебя ждет.
   Указав, куда идти, бесенок исчез. К моменту, когда солдат доковылял до Палваныча, за тем уже прислал король Томас.
   — Ух-е, рядовой, как тебя враги отмотыжили! — сказал Дубовых.
   — Какие враги, Павел Иванович! — воскликнул парень. — Свои! За гомункулуса приняли.
   — За кого? Гомункулуса? — переспросил прапорщик. — Ну, я бы не сказал, что ты того, ну, на этого самого извращенца походил.
   — Гомункулусы, любовь моя, суть двойники барона Николаса, — пояснила Хельга.
   — А! За сынка твоего икроножного приняли? Не будешь мясом раскидываться. Ладно, до свадьбы заживет. Кстати, шишка красивая. Марки «А во лбу звезда горит». Через пару дней отличные фингалы под глазами будут.
   — Спасибо, товарищ прапорщик.
   — Обращайся еще, — простецки ответил Дубовых. — А теперь не отставай, мы идем к королю Томасу.
   Бесфамиллюр сидел в командирском шатре и размышлял. В основном его думы сводились к сожалению: дескать, он на днях отправил сотню человек на помощь Альбрехту. Теперь, когда вдоль многокилометровой границы развернулись силы противника, монарх понял: дорог каждый защитник.
   Старый рубака чувствовал приближение часа штурма. Ладно, в таком случае очень кстати появились Николас и Пауль. После замечательной новости из Труппенплаца Томас поверил в их преданность делу борьбы против Дункельонкеля. «Мы еще поборемся, — пообещал себе монарх. — Ведь даже преступник Рамштайнт отдал ценный магический артефакт. Ай да Всезнайгель. Чем же он прижал висельника?..» Снаружи донеслись голоса охраны и Повелителя Тьмы.
   Король встал с покрытого плащом Барабана Власти, вышел в ночь.
   — Здравствуйте, ваше величество, — поприветствовал Бесфамиллюра барон Николас и закашлялся.
   — И вы не болейте. — Томас втянул кривым носом холодный воздух. — Заходите, рад вам.
   Пока Коля Лавочкин, прапорщик Дубовых и графиня Страхолюдлих рассаживались на лавках, монарх распорядился подать горячий ужин.
   По настоятельной просьбе короля гости рассказали обо всем, что пережили с момента заключения тройственного союза. Когда солдат обрисовал ситуацию с Молотом Ведьм, Бесфамиллюр с досады хлопнул себя по колену:
   — Как же вы нужны тут, барон! Именно в эти дни!
   — Ваше величество, я до сих пор не восстановил магические силы. От меня не будет пользы, — возразил парень.
   — Одно ваше имя много значит для народа, Николас.
   — Сегодня я убедилась, ваше величество, что люди знают и верят в Пауля Повелителя Тьмы, — торжественно изрекла Хельга Страхолюдлих. — Я стояла по правую руку Пауля, когда его приветствовало ваше войско. А барона нынче приняли за гомункулуса и, как видите, побили. Если бы Повелитель Тьмы не призвал беса, вероятно, Николас не сидел бы сейчас с нами…
   — Но вы улетите все, не так ли?
   — Не так, — сказал Лавочкин. — Пауль останется. Если графиня согласится помочь мне добраться до замка, я буду ей признателен.
   — Конечно, я отвезу вас, барон, — промолвила Страхолюдлих. — Думаю, мы расстанемся раньше. Ваша хранительница наверняка уже мчится вам навстречу.