Панарин Сергей. …И паровоз навстречу!

   Пальцы левой руки то и дело скрючивались, будто брали невидимые аккорды, а правая непроизвольно подергивалась, имитируя бой.
   Злые затравленные глаза на миг освещало внутреннее предчувствие «Сейчас спою!», но огонек тут же гас, играли желваки, побелевший кулак ударял о столешницу.
   Лютня лежала рядом — молчаливая и нетронутая.
   — Как же здо-о-орово, — протянул Филипп Кирхофф, подразумевая то же, что и Лавочкин.
   Грюне тактично кашлянула.
   Ужин был роскошным: горячие цыплята, эль, хлеб, квашеная капуста. Все ели с удовольствием. Все, кроме Ларса.
   После трапезы Коля переглянулся с хранительницей. Та еле заметно кивнула на музыканта. Солдат понял.
   — Вот что, Ларс, — осторожно сказал он. — Сейчас тебе можно исполнить только одну песню. Только одну. Ты понял?
   — Да!!! — возликовал лютнист, взвиваясь над спутниками голодным до музыки ястребом.
   Инструмент ожил, заставляя посетителей таверны оборвать разговоры, прислушаться. Энергичный мотив заинтересовал почти всех, потом темп сменился на вальсовый. Ларс запел:
 

   Раскинулось море широко, где волны бушуют у скал.
   Товарищ, мы едем далеко, давно я тебя поджидал.
   «Ты правишь в открытое море, — сказал кочегар кочегару.-
   Дай парусу полную волю, в котлах не сдержать мне уж пару».
   «Ты, вахты не кончив, не смеешь бросать! Я волны морские люблю.
   Ты к доктору должен пойти и сказать, а сам же я сяду к рулю!»
   Окрасился месяц багрянцем, в глазах его все помутилось.
   «Поедем, красотка, кататься!» — упал, сердце больше не билось.
   Напрасно старушка ждет сына домой: где ж с бурею справиться нам!
   А волны бегут от винта за кормой, нельзя доверяться волнам.
 

   Грюне увлекла Филиппа танцевать. Лавочкин остался в одиночестве.
   Возле Коли нарисовался человечек в грязном клетчатом камзоле, залатанных штанах, стоптанных башмаках и берете. Лицо незнакомца было тонким, взгляд серых глазок имел рентгеновскую остроту, густые брови находились в постоянном движении. Впрочем, мимика была богата и на другие непрекращающиеся ужимки.
   — Ба, да вы же тот самый Николас Могучий! Барон, вы просто обязаны ответить на несколько моих вопросов.
   — С чего ради?
   Лавочкину не понравился этот чернявый человечек.
   — Вы же герой! А мои читатели наверняка хотят знать о вас больше.
   — Вы писатель?
   — Нет, я газетчик. Меня зовут Дрюкерай. Я выпускаю новую и пока единственную в столице газету «Вечерний Стольноштадт».
   — Хм, никогда не читал… Человечек сделался пасмурным:
   — Ну, каждому свое. Вы убиваете, я информирую.
   — Никого я не убиваю… — растерялся Коля.
   — Ага! — расплылся в хищной улыбке газетчик. — Давайте об этом и поговорим!
   — Попробуем, — осторожно согласился парень.
   — Тогда первый вопрос. Вот многие говорят, дескать, вы — знаковая фигура. Хотелось бы узнать поточнее: вопросительно-знаковая или восклицательная?
   — Не понял, это шутка? — нахмурился Лавочкин.
   — Почти нет. В нашем мире бывают разные фигуры. Мы не берем в расчет серых пешек, они никому не интересны. Они не знаковые. В лучшем случае они вопросительно-знаковые. Когда подлинным игрокам нужно от них четкое исполнение приказа, они замучают вас глупыми вопросами.
   — Да? Похоже, Дрюкерай, вы отлично ориентируетесь… во всем этом. — Коле совершенно не нравился безапелляционно рассуждающий хлыщ, но он, по обыкновению, предпочел не грубить.
   — Еще бы, — самодовольно протянул газетчик. — Многолетний опыт. Я более чем уверен — вы положите Черное королевство на лопатки одной левой, притом без помощи всякой серой массы напуганных крестьян и горожан. Глупые пешки боятся даже упоминания о войне!
   — Извините, но все это не так, — твердо возразил парень. — Война против империи Дункельонкеля — дело общее. Важен каждый солдат…
   — Это вы потрясающе сказали, — прервал Дрюкерай, — «империя Дункельонкеля». Прямо хоть сейчас в заголовок!
   Рядовой Лавочкин мысленно чертыхнулся:
   — Знаете?.. Давайте считать, что нашего разговора не было. Мы, похоже, не понимаем друг друга. Верю, у вас будут иные материалы, а мне пора.
   — Грубиян! — вспыхнул человечек. — Что не понравилось-то? Вроде бы сидели, беседовали…
   Коля встал из-за стола, подошел к Грюне и Кирхоффу.
   — Простите, Филипп, но здесь наши пути расходятся. Мне пора к Всезнайгелю. Фрау Грюне, не составите ли вы мне компанию?
   — Составлю, отчего не составить? — Хранительница лукаво улыбнулась.
   — Постойте-ка! — воскликнул король дриттенкенихрайхской поп-музыки. — А как же я? И Ларс?
   — Не вижу причин для беспокойства. Поселитесь тут. Лютнист будет зарабатывать вечерними концертами, вы, как и собирались, покорите местную сцену, — сказал рядовой.
   — А деньги?
   — Фрау Грюне наплакала достаточно жемчуга. Счастливо оставаться.
   Рядовой взял девушку под руку и покинул трактир. Обернувшись на пороге, он заметил, что Дрюкерай взял в оборот отпевшего положенную песню Ларса. «Ну, теперь еще и музыканта заколеблет», — подумал Коля.
   Выехав из постоялого двора, солдат и ведьма быстро добрались до высокого дома придворного мудреца.
   Горело единственное окно. Значит, хозяина не было.
   Коля помог Грюне слезть с саней. Позвонил.
   Дверь отворил неизменно меланхоличный Хайнц.
   — О барон! Рад вас видеть… И вашу спутницу тоже. Входите же, — приятным тенорком проговорил слуга Всезнайгеля.
   После вечернего морозца воздух прихожей показался солдату и хранительнице обжигающим. Гости разделись, расселись в гостиной.
   — Где же Тилль? — нетерпеливо спросил солдат.
   — Он еженедельно присылает почтового голубя с одним и тем же письмом. «Я в Пикельбурге. Передай Николасу, он должен поторопиться. Молот Ведьм в опасности», — обстоятельно ответил слуга.
   — Елки-ковырялки! — Лавочкин сжал кулаки. — Вечно он в курсе моих дел. И постоянно приказывает!
   — Не думаю, что он приказывает, милый барон, — вступилась за Тилля Грюне. — Всезнайгель просто опускает ненужную вежливую болтовню.
   — Тебе, может быть, ненужную, а мне было бы приятно, — огрызнулся рядовой.
   — Не строй из себя ребенка, Николас. Если у него нет времени? Ты помнишь, откуда он писал? Из Пикельбурга. А там сейчас кто? Захватчики из Черного королевства. Самое время написать: «Будьте добры, не сочтите за труд, пожалуйста, поторопитесь, ваше баронство».
   Солдат промолчал.
   — Пожалуй, я заварю чаю, — сказал Хайнц и удалился на кухню.
   — Я отлично знаю Тилля, — продолжила хранительница. — Он не раз бывал в замке ведьм, сверял свои действия с нашими. Он замечательный молодой человек, можешь мне поверить.
   Коля невольно хмыкнул, ведь «замечательному молодому человеку» стукнуло сто пятьдесят два годика. Тут парень вспомнил, сколько лет самой Грюне, и ему стало еще смешнее.
   — Мальчишка, — с напускным гневом произнесла ведьма.
   Потом был чай, затем Хайнц расселил гостей по комнатам.
   Лавочкин отлично выспался, а поутру пошел к королю Генриху. Монарх сильно удивился и велел впустить пропавшего барона.
   Очутившись в королевской почивальне, Коля поразился роскоши, царившей вокруг. Глава Вальденрайха возлежал на атласных подушках с золотой вышивкой. Подушки были самыми дешевыми в спальне предметами.
   — Ну, Николас, ты и хам! — без приветствий заявил Генрих.
   — Почему?! — не понял солдат. — Что случилось?
   — Вот, прочитай последний номер «Вечернего Стольноштадта».
   Герольд поднес гостю ворох желтых листов.
   Коля взял газету в руки. На первой полосе был крупный заголовок: «Скандалист Николас Могучий положит империю Дункельонкеля одной левой», Лавочкин стал читать статью.
   Нам «посчастливилось» взять интервью у самого барона Николаса Могучего — так называемого героя, почему-то ставшего знаменем ополчения против черного королевства. С прискорбием вынуждены признать, что настоящий Николас далек от того образа, с которым на устах умирают наши доблестные фронтовики. Хватит слов, читайте, что говорит сам так называемый герой:
   — Я не беру в расчет серых людишек, этих пешек, которые только путаются под ногами у серьезных игроков. Они — пешки — всего лишь вопросительные фигуры, вечно хотящие знать не то, что нужно. Мы же — герои — фигуры восклицательные. Мы вершим судьбы этого мира, как бы ни заблуждалась пошлая безликая масса. Я сам положу Черное Королевство на лопатки, а ты, газетчик, так и напиши в своей газетке — Николас Могучий победит Мага!
   Как видите, дорогие читатели, комментарии излишни..
   Дрюкерай
   — Какие доблестные фронтовики? — обескуражено спросил Коля.
   — Неважно. — Монарх поморщился. — У меня и без этого были серьезные сомнения в твоей благонадежности, но интервью стало последней каплей. Пожалуй, я прикажу тебя арестовать.
   — В чем вы меня обвиняете?
   — Вот в том-то и фокус! Не в чем тебя упрекнуть! Никаких доказательств, — сокрушенно ответил Генрих.
   — Ваше величество, — отчеканил Лавочкин, — я как никто на свете, хочу победить Дункельонкеля и его империю. Я пришел сказать вам, что вы сделали большую ошибку, отпустив от себя Тилля Всезнайгеля. Кроме того, мне жаль, что вы не дали войск королю Альбрехту. Остановить агрессора можно лишь сообща. Я был на его тайных заводах, чуть не погиб под колесами паровоза. Палваныч, то есть Пауль Повелитель Тьмы, сталкивался с самолетами, дрался с полчищами гомункулусов. Брат Тилля в плену. Дункельонкель сумел собрать небывалые силы. Каждого в отдельности он победит так же шутя, как взял Дробенланд.
   — Да ты, я гляжу, восхищаешься нашим врагом? — тихо процедил монарх. — Дерзкий простолюдин, ты такой же глупец, как и циркач, которого ты назвал королем. Мы справлялись с Дункельонкелем раньше, совладаем и теперь. Бесфамиллюр нам поможет.
   — Удачи вам, — бросил солдат и ушел.
   Странно, его никто не пытался остановить. Наверное, капризный Генрих сообразил, что народного героя трогать нельзя.
   А подленькая статейка Дрюкерая не нанесла образу Николаса Могучего никакого ущерба. Основная масса болельщиков барона не умела читать. Да и тираж у газетенки был невелик. Те же, кто прочел поклеп, быстро сообразили: вранье, абсолютно не вяжущееся с тем Николасом, которого все знали и любили.
   Следующим же вечером редакция «Вечернего Стольноштадта» сгорела. Может быть, случайно. Кто знает?
   А отважный барон и хранительница весь день летели на север. Негоже легендарному рыцарю на месте засиживаться.
   Как рождаются легенды? Да по-разному. Кто-то стал свидетелем деяния, передал изустно товарищам, те разболтали дальше, и так до певцов, стихотворцев да прочих людей искусства. А уж они-то, решая свои мутные творческие задачи, обязательно изменят события до неузнаваемости. А ведь за спиной многих авторов еще и стояли сильные мира сего — осуществляли жесточайшую политическую редактуру. Где уж тут правду раскопать?
   Очевидцы из числа труппенплацких пограничников долго потом рассказывали, как к одной из ключевых застав примерно в полдень подкатили сани короля Альбрехта, распахнулась дверь, и на снег вывалился сам монарх, а уже на него плюхнулся Пауль Повелитель Тьмы.
   Оглашая округу бранью, они несколько минут не могли встать. Затем не без помощи охранников поднялись, призывая адъютанта с графином. Откушав «за прибытие», Альбрехт и свиноподобный чародей обратили свои неясные очи в сторону Черного королевства.
   Надо отметить, что этот участок границы некогда пересекала широкая дорога. Холмистый ландшафт уступал место спокойному равнинному участку шириной в полкилометра. Разумеется, армии Дункельонкеля было удобнее войти на территорию Труппенплаца здесь.
   Сейчас полчища гомункулусов толпились возле границы в ожидании приказа к наступлению.
   — Вот они, голуби, — проговорил Пауль, шатаясь. — Альбрехт, никуда не уходи, сейчас буду.
   Повелитель Тьмы проследовал к ближайшему сугробу и упал в него лицом.
   Стражники метнулись было помочь, но Пауль выпростал руку из снега и строго покачал пальцем, мол отставить, все под контролем.
   Спустя четверть часа чародей из иного мира восстал, подчеркнуто аккуратно отряхнулся, направился к карете. Отодвинув привалившегося к двери Альбрехта, товарищ прапорщик скрылся внутри. Вернулся с автоматом и походным мешком.
   — Это… Ты вот. — Повелитель Тьмы притянул к себе за грудки охранника. — Держи кобыл, чтобы не понесли.
   Обняв адъютанта, Пауль попросил его запрятать пару графинчиков в сугроб «для прохлады». Потом влез на крышу кареты, развязал мешок, достал два «цинка». Филигранно ловко вскрыл, зарядил оба магазина, привстал на колено, прицелился. Удовлетворенно кивнул, отложил автомат.
   Все действия Палваныч исполнил четко, словно на смотре.
   — Так! — гаркнул он. — Лошадей держим, вино подаем!
   Выпил полграфина, утерся рукавом камзола.
   — Приступить к стрельбе, — отдал себе распоряжение Пауль.
   Резкие хлопки выстрелов, конечно же, спугнули четверку вороных и повергли в трепет людей-очевидцев, но стражники удержали диковатых кобылок.
   Армия Черного королевства оказалась не готовой к визиту прапорщика. Гомункулусы десятками приходили в негодность. Сотники и десятники растерялись: Дункельонкель не отдавал команду к наступлению, а от противников такой прыти никто не ждал. Кто-то стал спасать личный состав, трубя отступление, другие, наоборот, ломанулись в атаку.
   Пикантность ситуации заключалась в том, что на заставе служило не больше тридцати человек. Король Альбрехт разместил главные силы чуть глубже на территории Труппенплаца, там, где равнина сужалась до трехсот шагов. Когда полтысячи гомункулусов двинулись к деревянным укреплениям, пограничников прошиб холодный пот. Но не Альбрехта с Паулем.
   Первый попросту заснул, сидя на приступке кареты. Второй занимался методичным расстрелом чурбанов. Израсходовал магазин, положил автомат, зарядил, вставил новый рожок, отстрелялся, положил автомат, зарядил, глотнул вина, повторил цикл.
   Перед Дубовых предстали гомункулусы нового поколения. Нынешние не превращались в серый кисель, не разваливались от малейшего попадания. Если ранение было несерьезным, то чурбан не спешил умирать. Он продолжал планомерно топать, помахивая кривым дешевеньким мечом.
   Стрельба получалась не столь триумфальной, сколь в Дробенланде.
   К тому же Палваныч проворонил атаку с воздуха. В небе появились две деревянные птицы, и первые огненные шары, сброшенные с них на заставу, застигли Повелителя Тьмы врасплох.
   — Чертовы самолеты! — Пауль досадливо сплюнул.
   Рядом материализовался Аршкопф:
   — Уточните приказ, товарищ прапорщик!
   — Крылья им обломай, что ли… — буркнул командир, ловко запихивая в магазин патрон за патроном.
   Взрывы вражеских бомб разбудили короля Альбрехта. Он вскочил, извлек из ножен изящный кинжал. Заорал: «За Труппенплац, сыны!» — и бросился навстречу гомункулусам.
   Стража кинулась ловить охраняемую персону.
   Черт выполнил распоряжение начальника. Обломки самолетов упали прямиком в толпу чурбанов. Только вот беда: пилоты успели скинуть еще пару снарядов. Один из шаров попал в наблюдательную вышку и разнес ее в щепки. Мимо нее как раз пробегал на нетвердых ногах монарх.
   Несколько крупных щепок вонзились в лоб, щеку и плечо короля Альбрехта. Он упал на снег, хватаясь за лицо. Встал на колени.
   — Силы небесные! — воскликнул он, таращась на окровавленную руку.
   Тяжелые капли окрасили снег алым, как бы подтверждая: Альбрехт вовсе не голубых кровей.
   — Вот так цирк, — с тихим удивлением проронил король. — Я умираю!
   Он заплакал. Но не от страха перед смертью. Глава Труппенплаца боялся другого. Он так долго и упорно строил свое военное государство с железной дисциплиной! Так старательно и беззаветно… А для кого? У Альбрехта не было наследника. Никакого. Вообще.
   Монарх повалился на спину. Посмотрел в голубое небо. Стрекот автомата доносился словно из другого мира… Высоко-высоко летела ворона. Альбрехту стало безмерно жаль оставлять на произвол судьбы взлелеянный им Труппенплац.
   И страшно хотелось выпить.
   — Мне холодно, — пожаловался король.
   Над ним склонилось круглое лицо адъютанта.
   — Еще бы, ваше величество, вы же на снегу лежите.
   — Кретин! Я умираю! — внятно прорычал монарх, хотя у него неслабо заплетался язык. — Дай вина и позови друга Пауля. Вино вперед. И небо, небо не загораживай! Я хочу уйти, глядя на него, а не на твое постное рыло.
   К этому моменту прапорщик достреливал последних гомункулусов. Многим удалось отступить за холмы, еще большему числу чурбанов не повезло. По ту сторону границы равнина была усеяна телами лже-Лавочкиных. Некоторые, тяжело раненные, еще шевелились, бессмысленно пытались ползти.
   Палваныч закончил стрельбу, глотнул из графина. В ушах звенело, руки трясло от напряжения. Он обратил внимание на зовущего его стражника. Здоровенный малый боялся подойти к саням и махал издали:
   — Мастер Тьмы! Мастер Тьмы!
   — Че надо?
   — Король при смерти!
   — Тьфу, ектыш, нашел время, — пробурчал Дубовых.
   — Требует вас к себе, простите.
   Пытаясь слезть с крыши кареты, прапорщик шмякнулся в сугроб. Почти на четвереньках пополз за провожатым.
   — Пауль, ты? — слабым голосом пролепетал Альбрехт.
   — Яволь, майн фюрер, — подтвердил Палваныч.
   — Друг мой, я ухожу в края, где много… много где… — Монарх икнул. — В общем, я старый бездетный человек, Пауль. Мне не на кого оставить мое королевство. С ужасом предвижу, как ладный механизм, столь любовно мною собранный, превратится в вульгарное шапито. Увы, мы мало общались. Но за последние сутки я распознал в тебе родственную душу. Мы оба военные люди, друг мой. Настоящие солдаты. Ты понимаешь меня?
   — Так точно, твое величие, — мотнул отчего-то потяжелевшей головой прапорщик. — И уваж-жаю. Я. Тебя.
   — Именно! Мы понимаем грудь друга… То есть друг друга. О! Понимаем и уважаем. А я тебя так и вовсе люблю. Как сына, которого у меня никогда не было и не будет. Короче, слушаем все в моем направлении!
   Стража почтительно склонилась, внимая королевской воле.
   Альбрехт приподнялся на локте:
   — Нынче, в здравом уме и этой… трезвой памяти… Ага. Властью, данной мне самим мной, провозглашаю Последнее слово. Пауля усыновляю. Упауляю сына.
   Ну, считайте Пауля моим сыном, короче. Ему же после смерти завещаю Труп… Труп… Труппенплац! Такова моя воля.
   Обессиленный монарх откинулся на снег и захрапел самым бесстыдным образом.
   Вот примерно так и рождаются легенды.

Глава 20.
Интрига Дункельонкеля, или Новый королевич Елисей

   В казначействе Черного королевства находилась статуя: полулежащий суровый старик, указывающий пальцем вперед. Старика звали Юберцауберером. Он был казначеем темного ордена в ту пору, когда Дункельонкель пытался захватить Вальденрайх. После поражения ордена Юберцауберер сбежал с сокровищницей хозяина, долгое время успешно скрывался, но был превращен в статую и доставлен к Дункельонкелю.
   Глава Доцланда велел поместить скульптуру в казначействе, чтобы нынешние слуги, отвечающие за сокровища, помнили о том, что честность — лучшая политика. С тех пор палец каменного Юберцауберера показывал на табличку, повешенную напротив: «Не укради у Вождя своего!»
   Сегодня коридор, в котором покоилась назидательная скульптура, посетил редкий гость — Дункельонкель. Вождь и Учитель прошел, не обратив внимания на скрытого в вечерних сумерках Юберцауберера. Прошелестели белые одежды, и в анфиладах установилась привычная тишина.
   Войдя в кабинет главного казначея, колдун без церемоний задал главный вопрос:
   — Сколько у нас золота?
   Седой дядька оторвался от огромных листов с таблицами отчетов и голосом чуть мелодичнее скрипа несмазанной телеги сказал:
   — Две тысячи стандартных слитков, Вождь и Учитель. Неприкосновенный запас. Остальное вы…
   — Я знаю, — осадил Дункельонкель. — Половину отдать министерству ресурсов. Завтра же.
   — Но…
   Дверь уже закрылась, правитель спешил по другим делам. Сейчас ему чрезвычайно не хватало Марлен. Адольф не справлялся… «Зря я послал Четырех всадников в последнее задание, — мысленно признался себе колдун. — Я ошибся. Хотя мои действия на фронтах и так лишили бы их заработка…»
   Да, был дорог каждый фунт золота. Дункельонкелю требовались энергоблохи. Внутри — отражающие пластины из драгоценного металла. Первичные расчеты показали, что собранного лже-Белоснежкой и Адольфом вполне достаточно. Но при изготовлении больших энергоблохов стало возникать слишком много брака. Капсулы взрывались, золото испарялось.
   Когда Дункельонкель вновь поравнялся со статуей Юберцауберера, ему навстречу выбежал один из младших помощников, толковый юный колдун по имени Финтефлюгель. Костлявый рыжий коротышка с совиными глазами и немаленькими амбициями. Вождь не слишком симпатизировал Финтефлюгелю, считая его раздражающе суетливым. Вот и сейчас помощник чуть не врезался в повелителя — Дункельонкелю пришлось применить слабый защитный экран.
   Коротышку отбросило в сторону. Он проворно вскочил на ноги, хотя глава Доцланда почти видел, как вокруг головы Финтефлюгеля летают звездочки.
   — Вождь и Учитель, — прогундосил рыжий доходяга, — срочное донесение из Вальденрайха!
   — Донесение? Ну так доноси, — велел Дункельонкель.
   — Разведчики докладывают, что барон Николас Могучий направляется на север. С ним так называемая хранительница из замка ведьм. Целью Николаса является завладение Молотом Ведьм.
   — Молотом?!
   Старый колдун задумался. Он, разумеется, читал о странном артефакте, но всегда считал Молот Ведьм сказкой, басней для пейзан. О существовании замка знали все, только общее мнение не жаловало его обитательниц: их полагали дурами набитыми. А тут на тебе — хранительница, Молот…
   Дункельонкель не спешил верить новой информации. Приказав Финтефлюгелю не отставать, Вождь и Учитель почти бегом направился в тронный зал.
   Владыка Черного королевства хотел заглянуть в магический шар, но ему пришлось повременить. В гигантском зеленом кристалле-карте горело красное пятно.
   — Что за гадость? — нетерпеливо воскликнул Дункельонкель.
   Присмотрелся. Пятно алело возле границы с Труппенплацем. Вождь не поверил глазам. Неужели циркач Альбрехт нанес упреждающий удар?!
   Повинуясь воле хозяина, карта изменила масштаб. Пятно стало расти, пока не заполнило почти все пространство внутри кристалла. Теперь колдун смог различить множество фигурок, валяющихся на снегу. Налицо признаки кровавой бойни. И били армию гомункулусов.
   Губы Дункельонкеля вытянулись в тонкую прямую линию. Он обернулся к коротышке:
   — Выяснить, что случилось на главном тракте в Труппенплац. Послать туда человека. Срочно. По возвращении пусть сразу же доложит мне. А ты… Отдашь распоряжение и живо сюда.
   Финтефлюгель убежал. Глава Доцланда подошел к шару, погладил прохладную поверхность, сосредотачиваясь и успокаиваясь. Потом колдун обнял хрустальную сферу, приложил к ней лоб. Опустил веки. В центре шара родился сизый вихрь. Разросся, постоянно ускоряя вращение.
   — Дрюкерай! — величественно позвал волшебник.
   — А? — донесся из хрустальной глубины испуганный голос.
   — Жупел на! — рявкнул Дункельонкель, открывая глаза.
   Теперь он видел остренькое лицо газетчика, объятого страхом. Глазки Дрюкерая были подозрительно раскосы.
   — Ты пил? — строго молвил колдун.
   — Да, повелитель, — робко сказал газетчик, и его нижняя губа предательски задрожала. — Моя редакция… Станок… Все сгорело!
   — Заткнись. Что ты там наплел про Николаса и Молот Ведьм?
   Дрюкерай сбивчиво повторил сведения, уже изложенные Финтефлюгелем.
   — Когда барон отбыл на север? — спросил Дункельонкель.
   — Сегодня утром.
   — Что за хранительница такая?
   — Смазливая девчонка, наверняка ведьма.
   — Кретин. Естественно, она ведьма. Ладно, я понимаю, затею с газетой ты провалил. Отдыхай пока, я тебя найду.
   Колдун позволил себе мгновение веселья, пока наблюдал за искаженной гримасой ужаса физиономией Дрюкерая. Еще бы: «Я тебя найду». Дункельонкель прошептал заклинание, и перед его взглядом возникли заснеженные леса и поля, проносящиеся, словно он летел над ними с умопомрачительной скоростью. Наконец черный волшебник узрел широкий ковер, медленно снижающийся к небольшому холму. На ковре сидели Николас и какая-то девица. «Хранительница», — догадался Дункельонкель. Она будто услышала его мысль и вскинула голову, уставилась в глаза властителя Доцланда.
   Ощущение было странное. Он понимал, что ведьма его не видит, но в то же время она явно почувствовала чужое присутствие. До сих пор колдуну не приходилось наблюдать такой реакции.
   Он развеял чары, отпрянул от ставшего горячим хрустального шара. Зашатался.
   Сзади стоял Финтефлюгель.
   — Ва… Ваше величество, — пролопотал коротышка. — У вас голова была там… внутри…
   — И?
   — Как это?
   — Базарный фокус. Все дело в аккуратно выпиленной нише, — съязвил Вождь.
   Рыжий вылупил свои огромные глаза на гладкую поверхность шара.
   «Идиот, — мысленно сокрушался Дункельонкель. — Такого будет не жалко».