Парнов Еремей Иудович. Александрийская гемма

   - Пожалуйста, - улыбнулась Коваржикова, отмыкая певучий замок. - Если желаете ознакомиться подробнее, я провожу вас в читальный зал. Нужно лишь заполнить требование на интересующую вас книгу. Таков порядок.
   - Наверняка тут есть книги, которых не касалась рука исследователя! Юрий Анатольевич принялся азартно перебирать тома. - Например, эта? - Он выхватил весьма громоздкую "Книгу духов" с магическими чертежами и формулами, написанными тайным колдовским шрифтом. - Неужели в святых стенах католического монастыря скрывались черная магия и самое махровое дьяволопоклонство? Какая прелесть!
   - Хотите полистать? - Коваржикова выдвинула скрытый в деревянных панелях пюпитр.
   - Обязательно! - кивнул Березовский, не отрывая глаз от мохнатых химер с перепончатыми нетопыриными крыльями. Фантазия анонимного заклинателя демонов поражала не столько своей необузданностью - ему было далеко до Босха, - сколько наивностью. - Мне нельзя поселиться где-нибудь поблизости? - Березовский умоляюще взглянул на Гаека, напрочь позабыв об основной цели своего визита. - Ведь только для того, чтобы просто перелистать эти груды, понадобится не меньше недели!
   - Что-нибудь придумаем, - скрывая улыбку, пообещал Гаек, переглянувшись с капитаном Соучеком.
   - Можно я уже сегодня что-нибудь возьму? - не в силах расстаться с книгами, спросил Березовский.
   - Пройдемте в читальный зал, - напомнила Коваржикова. - Там есть полная картотека. Пока вы будете выбирать, я заполню на вас читательский формуляр.
   - Формуляр? - завороженный близостью непомерных сокровищ, бедный историк несколько ошалело взглянул на смотрительницу. - Ах, да, пани Коваржикова, конечно! - вспомнил он, пробуждаясь от временного умопомрачения. - Вы ведь на каждого читателя должны завести формуляр! Так?
   - Так, - она в свою очередь удивленно захлопала глазами. - Разве в Советском Союзе другой порядок?
   - Нет-нет, тот же самый! - прижимая к груди увесистый фолиант, страдальчески поморщился Березовский. - Я совсем о другом, пани Коваржикова. У меня очень важный вопрос. Собственно, ради этого я и приехал, но тут у вас такие соблазны, что, извините, совсем из головы вылетело... Дело в том, что я бы хотел ознакомиться с книгами, которые в прошлом году...
   - Соудруг интересуется одним читателем, - перевел недоумевающей пани Коваржиковой капитан Соучек, решительно опустив все остальное.
   - Совершенно верно, - Березовский поспешно достал из бумажника фотографии. - Солитов Георгий Мартынович...
   - Пан профессор? - сразу узнала Коваржикова и, видимо заподозрив что-то не слишком приятное, вопрошающе посмотрела на капитана. - Неужели такой солидный и воспитанный...
   - Что вы, что вы! - замахал руками Березовский. - С ним случилось большое несчастье.
   - Как жалко! - сочувственно отозвалась сердобольная смотрительница. Мы все его полюбили.
   - Очень, очень жалко, - подтвердил Юрий Анатольевич. - Профессор был исключительно одаренным исследователем. Именно поэтому меня просили просмотреть материалы, с которыми он работал здесь у вас. Это совершенно необходимо для того, чтобы с максимальной полнотой освоить его богатое творческое наследие... У вас сохраняются формуляры временных читателей, пани Коваржикова, или же только постоянных?
   - Все мы временные на этой земле, пан списовател, - философски заметила она, возвращая фотографию. - И почему судьба так несправедлива? Какой образованный, какой обходительный человек! Настоящий, с прежних еще времен, интеллигент. А как трудился?! Не успеет солнышко взойти, а он уже тут как тут. Поставит на стол термос с горячим чаем, положит свои бутерброды на подоконник - и за книги. Прямо в пальто, только шапку снимет из черного каракуля. У нас уже теперь холодно, а зимой - не приведи господь. А он ничего, знай себе работает дотемна. Иной раз я даже запирала его, когда отлучиться требовалось. Вернусь, бывало, под вечер, а он сидит, бедненький, над пюпитром скорчился, пишет. Как только терпели подобного пациента в Карловых Варах? Режим не соблюдает, водичку не пьет, о процедурах и говорить не приходится. А ведь врачи там строгие...
   - Наверное, он был очень счастлив, - задумчиво вздохнул Березовский. - Жил, как хотел.
   - И к чему это привело, позвольте узнать? - не согласилась пани Коваржикова. - Нет уж, если приехал лечиться, то будь добр - лечись. После карловарской водички люди обновленными уезжают. Попил бы, как предписывалось, из первого, седьмого и двенадцатого источников, глядишь, и опять бы приехал. Куда торопился, спрашивается? Всех книг все равно не перечитаешь...
   - У вас прекрасная память. - Березовский не стал уточнять обстоятельств. - Даже номера источников запомнили.
   - Еще бы не запомнить. Первый такой на моей памяти и последний. Ведь одно дело - командировка, другое - лечение в санатории. Путевка как-никак денег стоит... Я уж увещевала его сколько могла, стыдила даже, а он ни в какую, только смеется: "Не для кого мне себя беречь, пани". Милый, милый человек был, ничего не скажу. - Спускаясь по винтовой лесенке в читальню, Коваржикова смахнула слезу.
   Пока она разыскивала формуляр Солитова, Юрий Анатольевич изучал картотеку, то и дело выдвигая легкие и удобные металлические ящички. Обнаружив немало любопытного, он тем не менее первым делом заполнил требование на "Книгу духов", с которой так и не смог расстаться. Расшифровать ее не было никакой возможности, но неторопливо, со вкусом полистать хотелось безмерно. Одно лишь прикосновение к этим страницам, чудом избежавшим костра, говорило его писательскому воображению много больше, чем все монографии по медиевистике, вместе взятые.
   Перечень проработанных Солитовым рукописей, наверняка превосходивший своей толщиной курортную книжку, поразил Юрия Анатольевича в самое сердце. Любую из отмеченных здесь книг он готов был переписать на свой формуляр. Для этого даже не требовалось прибегать к картотеке, потому что все необходимые шифры значились в особой графе.
   - Будем брать в означенном здесь порядке, пани Коваржикова. - Принял он единственно возможное решение, торопливо переписывая названия на бланки. - Ограничимся на первый случай десятью.
   - И вы надеетесь прочитать их за какие-нибудь два-три часа? удивилась смотрительница, приглашая занять любой столик.
   - Только просмотреть, с вашего позволения. На предмет микрофильмирования или снятия ксерокопии, если понадобится. Мне отпущены на сей счет необходимые средства.
   - Вот соответствующее разрешение, - капитан Соучек протянул смотрительнице официальное письмо с печатью.
   - Не требуется никаких разрешений, - она соединила бланки скрепкой. Пан списовател может скопировать все, что ему потребуется.
   - Желаю успешно поработать! - козырнул на прощание Соучек. - Мы заедем за вами ровно в шесть. Ужинать будем в городе в погребке "Белая туфля".
   Вскоре перед Березовским лежала внушительная стопка. Здесь были первопечатные травники и рукописные кодексы в четверть листа, звездные атласы, переплетенные в толстенную, отшлифованную сотнями рук кожу, и оттиснутые накануне первой мировой войны подозрительные брошюрки с описанием всевозможных чудодейственных средств. Явно шарлатанские прописи от венерических болезней и запоров соседствовали с таинственными эликсирами вечной молодости. Верный своему принципу все проверять, Солитов не оставлял без внимания даже столь очевидный вздор. На Юрия Анатольевича, который не знал о профессоре практически ничего, подобная неразборчивость произвела не слишком выгодное впечатление.
   Просматривая на скорую руку книгу за книгой, он наткнулся на небольшую тетрадь, сшитую из разнокалиберных обрезков пергамента. Она была написана на старонемецком языке угловатой готической скорописью и содержала подробный перечень алхимических упражнений, продолжавшихся целых семнадцать лет. Имя автора - брат Мельхиор - и заголовок: "Опыты по составлению, дистилляции и отстаиванию "Золотого раствора", проделанные со всем тщанием, прилежанием и набожностью, а также согласно благословению преподобного отца-настоятеля Амвросия фон Герстенбаха и в полном соответствии с постулатами Луллиева искусства" - настолько отвечали стилю эпохи, что Березовский решительно отодвинул в сторону всю кипу и взялся за немецко-русский словарь.
   Поначалу текст порядком его разочаровал. С чисто немецкой пунктуальностью одно за другим следовали длиннющие перечисления ингредиентов, развешенных на граны и унции, и не менее подробные описания процедур: дробления, истирания в порошок, смешивания, растворения и далее в том же духе.
   Не баловали разнообразием и названия разделов, каждый из которых обнимал законченную, но, увы, бесплодную серию опытов.
   Однако две обнаруженные при более тщательном осмотре особенности тронули Березовского чрезвычайно. Прежде всего, его взволновал неряшливо и явно торопливо выдранный лист, соответствующий опыту за номером 87. Кому и для чего понадобилось такое, оставалось только гадать. Это было тем более увлекательно, что никаких видимых запретов на выдумку не существовало. Разве не мог, например, брат Мельхиор чисто случайно натолкнуться на какое-то действительно важное открытие? Или повредиться в уме, не выдержав многолетнего заточения в алхимическом склепе? За ним, наверное, постоянно наблюдали чужие глаза, лабораторию тайно обыскивали, следили за каждой записью...
   Но еще более подстегивала фантазию выпавшая из тетради закладка, вернее, маленький квадратик плотной старинной бумаги с написанным на нем женским именем Leonora. Ничего более, только одно это имя, начертанное торопливым пером. Крик души, прорвавшийся сквозь немоту монастырских ночей. Последнее прости без утоления и надежды...
   Надпись была выполнена теми же чернилами, чуточку порыжевшими от времени, приготовленными, по тогдашнему обыкновению, из дубового орешка. Почерк тоже показался Березовскому схожим с записями в тетради, хотя в написании букв и отсутствовала характерная угловатая заостренность.
   - Здесь не хватает одного листа. - Он показал пани Коваржиковой оборванный краешек.
   - Так-так, - кивнула она. - Профессор тоже обратил на это внимание. Он очень разволновался по этому поводу. Все пытался выяснить, кто и зачем мог сделать такую пакость. Даже в городской архив ездил справляться. Чудак, право... Страницу с одинаковым успехом могли вырвать и в прошлом году, и триста лет назад.
   - Но зачем?
   - Откуда мне знать?
   - У нас это называется - ищи ветра в поле.
   - Да, теперь уже ничего не узнаешь, - вздохнула Коваржикова, едва ли поняв без помощи Гаека обращенные к ней слова.
   - А что это? - Березовский показал ей закладку.
   - Первый раз вижу.
   - Не подарите мне на память?
   - На память, на память, - закивала она. - Простая бумажка...
   - Очень даже не простая, пани Коваржикова. Это, если хотите, билет на машину времени, - он заговорщически понизил голос. - Секретный пароль! Вы только прислушайтесь, как звучит: "Leonora..."
   Глава двадцать вторая
   ___________________________________
   СВЯТЕЙШИЙ ПИРАТ
   Авентира IV
   Над Италией благоухала весна, насыщенная неотвязным ароматом глициний. Ствол и ветки иудина дерева в епископском саду усыпали фиолетовые и пурпурные наросты. Словно вся кровь мира выступила из недр окаменевшей земли.
   - Жесткое, проклятое время, - пробормотал мессер Мельхиор, узнав о появлении еще одного лжепапы. - И подлое, - добавил он, отгораживаясь книжным пюпитром от манящего сияния за окном.
   Бесцельно скорбеть о людских пороках. В мире, где безраздельно правит смерть, немыслима подлинная справедливость. Скелет с пустым черепом да острой косой - вот единственный победитель. Так есть, и так было, и так пребудет во все времена.
   Доброго католика Мельхиора фон Блаузее привело в Италию пламенное желание постичь истинное предназначение рода человеческого, ввергнутого с рождения в круговорот скорбей. В пятнадцать лет, получив благословение батюшки и рекомендательное письмо местного священника, он покинул родной Хеб, старинный славянский городок на западной границе Богемского королевства, и пешком отправился в Париж. Привлеченный славой Сорбонны, Мельхиор намеревался в краткий срок одолеть премудрости семи свободных искусств и подготовиться к сдаче магистерского экзамена. Однако ему не суждено было получить украшенный тяжелыми печатями свиток. Сожжение ведьм, которым встретила философа гостеприимная столица Франции, произвело на его нежную чувствительную душу столь тягостное впечатление, что он поспешил примкнуть к процессии богомольцев, направляющихся в Рим.
   Диплом магистра наук и доктора теологии* потерял в его глазах всякую ценность. Хотя нравы на далекой родине были ничуть не мягче, Мельхиора потрясло лицезрение объятых пламенем женщин. Среди тридцати шести преданных казни колдуний было несколько совсем еще юных, почти девочек. Созданное всевышним промыслом здание мира мыслилось совершенным, а принесенная на Голгофе искупительная жертва наполняла все сиянием вечной жизни. Столь вопиющая жестокость пятнала белоснежные одежды матери-церкви, обратив в разъедающий яд даже кристальную влагу схоластических истин. Чтобы жить дальше, следовало поскорее забыть о зверствах.
   _______________
   * Обычная в то время ученая степень.
   Посетив святыни Вечного города, неутомимый искатель перекочевал в Болонью, где и обрел временное успокоение в стенах древнейшего университета Европы. Это были самые счастливые годы для молодого чужеземца. Проявленное им прилежание, равно как и глубокий критический ум, счастливо соединенный с благочестием, не остались без внимания. Тем более что Мельхиор, обнаружив редкие способности к языкам, снискал известность утонченного знатока древних манускриптов, считавшихся еретическими и именно поэтому вызывавших жгучий интерес. Расшифровав несколько темных, нарочито запутанных сочинений, приписываемых Гермесу Трисмегисту, он удостоился аудиенции сангроского кардинала, который без долгих разговоров пригласил его к себе на службу.
   Этой встрече суждено было сыграть в судьбе Мельхиора фон Блаузее поистине роковую роль.
   Прослышав, что где-то в Ночере хранится список с секретного спагерического сочинения, кардинал, будучи охоч до всего запретного и таинственного, спешно снарядил своего нового секретаря в поездку. Вместе с инструкциями ему вручили туго набитый золотыми флоринами кошель и длинное послание к епископу Ночеры. Несмотря на то что даже папы не брезговали алхимическими изысканиями, дело это было чрезвычайно тонкое и даже рискованное. Мельхиор, однако, чувствовал себя на седьмом небе. Впервые в жизни ему предоставлялась возможность попутешествовать не на своих двоих, а в крытом возке, запряженном мулами.
   Епископ встретил посланца, как родного. Поселил у себя во дворце, приставил расторопных слуг и вообще окружил заботой и лаской. Вскоре искомый список был обнаружен, и Мельхиор незамедлительно приступил к его расшифровке. Работал он со вкусом, не торопясь. Следовало соблюдать осмотрительность, ведь бредущего в алхимических потемках на каждом шагу подстерегают ловушки.
   Вначале Мельхиор попытался овладеть условными значками алхимиков, выражавшими подчас самые разнообразные понятия. Трудность состояла не только в том, что одним и тем же символом обозначались, допустим, Солнце и золото, железо и Марс. Это-то лежало на поверхности. Поднаторев в расшифровке, здесь можно было не бояться ошибки. Куда труднее оказалось постичь другие сопоставления. Так, например, одинаковыми рогатыми и перечеркнутыми кружками изображались каменная соль и созвездие Тельца, дух и спирт. Как тут разобраться что к чему? С другой стороны, возгонка ртути представлялась сразу в двух вариантах.
   Пришлось потратить, не жалея свечей, не одну ночь, прежде чем начали понемногу спадать покровы с таинств. После многомесячного бдения Мельхиор знал спагерическую знаковую систему почти наизусть. Но он понимал, что одного этого еще недостаточно. Требовалось большее: научиться мыслить спагерическими иероглифами, чтобы высвободилась в сознании волшебная суть, запечатанная в них, как в герметических сосудах. Даже гуляя с вощеной табличкой по саду, он совершенствовал память, чертя и стирая чернокнижные письмена.
   В совершенстве овладев словарем и грамматикой языка-шифра, Мельхиор фон Блаузее принялся за чтение рукописи, озаглавленной "Дорога дорог". В ней содержался верный рецепт изготовления философского камня. Она была составлена в виде письма Альберта из Виллановы папе Бенедикту Одиннадцатому.
   "Почтенный отец! - обращался к своему тюремщику брошенный в тесную одиночку ученый. - Приблизь с благоговением ухо и знай: ртуть есть семенная жидкость всех металлов... И вот доказательство. Всякое вещество состоит из элементов, на которые его можно разложить. Возьму неопровержимый и легко понимаемый пример. С помощью теплоты лед легко расплывается в воду, значит, он из воды. Металлы растворяются в ртути, значит, ртуть есть первичный материал всех металлов..."
   Размышляя над смыслом этих фраз, Мельхиор задумчиво бродил по дорожкам, вдыхая пряный аромат белоснежных лилий. Незаметно для себя он забрел в самую глухую часть сада и оказался возле решетки.
   В этой смиренной обители ордена святого Доминика укрылись от мира девять молодых монахинь, отданных на попечение Леоноры дельи Альбериге, девятнадцатилетней аббатисе. Все они, не исключая и саму Леонору, дочь герцога, приняли постриг исключительно под давлением семьи и томились в монастырских стенах, куда их привезли семилетними девочками.
   Скуку неизменного распорядка с его литургиями и литаниями не могла скрасить даже повсеместно распространившаяся свобода нравов. Роскошь, окружавшая "христовых невест", принадлежавших к самым знатным фамилиям, не могла долго противостоять беспросветной тоске и одолевавшему плоть зову. Напротив, изысканные яства и заморские вина, подаваемые к трапезе, лишний раз развязывали воображение, заставляя с болезненным интересом прислушиваться к искушающим нашептываниям товарок по заточению.
   Не способствовали строгому выполнению обета и наряды девиц, выгодно подчеркивающие их природное очарование и стать. Не составляло тайны, что почти у каждой был высокопоставленный покровитель - граф или герцог, а то и церковный прелат. Свидания устраивались легко. Посещение обители было не только разрешено неписаными правилами, но и считалось хорошим тоном.
   В дни карнавала, который в иных местах растягивался чуть ли не на полгода, залы для общих молитв превращались в маскарадные чертоги. Вереницы смеющихся гостей с хохотом проносились по аскетическим дортуарам. Чем фривольнее была маска, тем больший успех выпадал на долю ее обладателя. Не желая ни в чем отставать от своих веселых гостей, предприимчивые монашки, случалось, даже решались примерить мужское платье. И это тоже сходило с рук. Своим откровенным презрением к пережиткам раннехристианской морали итальянские монастыри резко отличались от орденских заведений во Франции и немецких землях. Распущенность, по-своему бытовавшая и там, тщательно скрывалась за внешним подчеркнуто ханжеским благолепием.
   Вот почему Мельхиор сперва даже не понял, с кем он имеет дело, когда его рассеянно блуждающий взор нежданно остановился на смуглой мордашке, мелькнувшей в зарослях деревьев.
   При виде остолбеневшего богослова с восковой табличкой в руках незнакомка смело выступила из тени и, словно давая разглядеть себя со всех сторон, повернулась бочком. На ней было узко облегающее короткое платьице из тончайшей шерсти и кокетливая шапочка, перевитая ниткой крупного жемчуга. У корсажа белели тугие бутоны роз. Лишь на левом плече виднелся вышитый крестик, изобличая аббатису доминиканского ордена. Уставной головной накидки не было и в помине, и это почему-то больше всего смутило бедного богослова. Лишь дьявол мог принять столь обольстительный и греховно кощунственный облик. Мельхиор, как завороженный, сделал шаг и приблизился к самой решетке.
   - Вам угодно о чем-то спросить меня, домине доктор? - Перебирая граненые четки, она озарилась дерзкой улыбкой.
   - Нет, монна*, - пробормотал он, преодолевая смущение.
   _______________
   * Моя госпожа (ит.), сокращенное от "mia donna".
   - А я видела вас однажды в церкви святого Рокко.
   - В самом деле? - почему-то обрадовался Мельхиор. Увлеченный своими учеными занятиями, он беззастенчиво пропускал службы, выходя только к терции*. Теперь он припоминал, что тогда на празднике Марии матери божьей пел хор христовых невест. - В черно-белом облачении вы выглядели совершенно иначе.
   _______________
   * Утреннее богослужение.
   - Хуже или лучше? - В лукавом смущении потупилась аббатиса и, сломав ветку цветущей акации, бросила ее через пики ограды.
   Мельхиор замешкался с ответом и, припав на колено, словно принимая присягу, поднял цветущий символ вечной жизни и чистоты.
   С той встречи для них началась любовь - невозможная, непозволительная, преступная. Для дочери герцога и тирана* это было лишь средство избавиться от смертельной скуки, очередной забавой, которую легко оборвать и забыть. А безземельный рыцарь, сбежавший от нищеты на чужбину, и впрямь вплотную приблизился к смерти, стал бессловесной игрушкой своей легкомысленной донны. Алхимические бредни пришлось оставить. Забросив расшифровку "Дороги дорог" ради владычицы мечтаний и дум, Мельхиор рисковал лишиться благоволения кардинала. Его выручила только заваруха в римской курии. Высокопреосвященному князю церкви было теперь не до спагерического искусства. Впервые после семидесятишестилетнего перерыва в Ватикане собирался чрезвычайный конклав. Среди кардиналов, собравшихся на выборы наместника Святого Петра, итальянцы составляли жалкое меньшинство. Основной тон задавали французы, жаждавшие поскорее вернуться в Авиньон, дабы вновь предаться привычным излишествам и лени. Однако полного единства в их стане никогда не было. Северяне, стремясь протащить на престол своего человека, интриговали против южан, а южане готовы были стакнуться с кем угодно, чтобы только не пропустить бретонского или нормандского варвара.
   _______________
   * Правитель города в средневековой Италии.
   Обстановку накаляли крики римского плебса, осадившего дворец, где, согласно обычаю, были замурованы кардиналы-выборщики. Вновь обрести свободу они могли, только огласив имя нового главы христианства. Да и то сомнительно, потому что собравшаяся под окнами двадцатитысячная толпа не на шутку грозила расправой.
   - Римлянина, римлянина, римлянина! - скандировали разгоряченные вином патриоты. - Папа должен быть римлянином! Если этого не будет, мы перебьем всех!
   Чтобы как-то успокоить орущую чернь и выиграть время, папские регалии силком надели на брыкавшегося что было мочи кардинала Теомбалдески и выперли его на балкон.
   - Папа не я! - бился он в исступлении, страшась неминуемой расплаты. - Они вас обманули! Я не хотел!..
   Но его визги потонули в густом торжествующем гомоне, жутком, ни на что не похожем реве охваченной истерией толпы.
   Кардиналам не осталось ничего другого, как увенчать тиарой первого попавшегося итальянца. Разумеется, в порядке временной меры, чтобы поскорее вырваться из этого проклятого города. В Авиньоне они надеялись все переиграть.
   По обыкновению политиканов невысокого пошиба, заботящихся только о собственной выгоде, выборщики одну за другой отвергли все мало-мальски достойные кандидатуры и остановились на самой ничтожной - на "серой лошадке", от которой ожидали полного послушания. Сошлись на том, что папой всего на несколько дней станет Бартоломео Приньяно, архиепископ Бари, не имеющий даже кардинальской шапки.
   - Когда все уляжется, ты отречешься от престола, - инструктировал его ведавший делами двора кардинал-камерленго. - А в награду мы сделаем тебя полноправным кардиналом.
   Бартоломео с готовностью согласился и был коронован трехвенечной тиарой под именем Урбана Шестого. Уже на другой день после торжественной церемонии участники конклава поняли, что жестоко просчитались. Ни о каком отречении новый понтифик даже не помышлял, а в ответ на деликатное напоминание сотворил непристойный жест.
   - Идиото! - во всеуслышание обозвал он кардинала Орсини, знатнейшего из знатных. - Да и все вы, в сущности, дураки. Нужна мне ваша красная шапка, как же! Да у меня их теперь полные сундуки.
   Первейшим его шагом на новом поприще стала раздача кардинальского сана наиболее преданным архиепископам. Обеспечив себе столь простым маневром большинство, он заявил, что останется здесь, в Италии, где за него стоит горой вся римская чернь.
   Выказав себя человеком твердым и властным, к тому же искусным законником, новый папа заявил, что запретит симонию*, приносившую кардиналам сказочные барыши.
   _______________
   * Торговля церковными должностями.
   Война, таким образом, была объявлена не на живот, а на смерть. "Серая лошадка" обернулась свирепым алчущим волком.
   Обескураженные кардиналы объявили избрание Урбана не имеющим силы, навязанным извне, но тут же, опровергая собственное заявление, постановили направить в Рим делегацию с беспрецедентным посланием.
   "Мы согласны, чтобы ты продолжал управлять церковью, - говорилось в нем узурпатору святейшего престола. - Но мы решили назначить опекуна, дабы он помогал тебе в отправлении должности, которую ты не способен занимать в силу самой природы своего естества, равно как и грубости".