Парнов Еремей Иудович. Александрийская гемма

   В мгновение ока возникла пузатая бутылка "Видамессы де Монсегюр", установленная на лафете на манер артиллерийского ствола. Игорь Александрович пригубил, посмаковал и кивком знатока одобрил выбор.
   - Урожая сорок седьмого года. - Молодой человек, уже без медали и фрака, но зато с белой крахмальной салфеткой на сгибе руки, умело разлил вино. А затем, облаченный в передник с кокетливыми рюшами, он предстал с супницей, окутанной умопомрачительным по вкусноте паром.
   Вопреки размеренным пассажам Лукко Боккерини, звучащим из скрытых в панелях динамиков, обед протекал с веселой поспешностью.
   - Как тюрбо, мадам? - полюбопытствовал парень, когда с нежной рыбой было покончено. Непостижимым образом заложенная карандашом книга оказалась у него под мышкой. Сделав немыслимый вольт, он заменил ее хрустальным подносом с сырами под отуманенным колпаком.
   Игорь Александрович придирчиво выбрал ананасного вида ломтик, к которому добавил пластиночку бри.
   - Рыба чудесная, - благодарно улыбнулась Людмила, беря то же самое. Далеко отсюда до Монсегюра?
   - Господа едут в Монсегюр? - уважительно удивился официант. - Часа два или чуть больше. Непогода прошла. Желаю найти спрятанное сокровище.
   - Там что? - спросил Игорь Александрович. - Музей или как?
   - Никакого музея, мсье. Просто развалины на вершине горы. Остатки стен, но очень величественно.
   - Как же мы сумеем достать проспекты? - огорчилась Людмила.
   - Если хотите, я мог бы взглянуть, - услужливо предложил молодой человек. - У нас, кажется, остались нераспроданные экземпляры. Вам "Фуа", "Каркасеон"? Может быть, "Кафедральный собор в Альби".
   - Нет, только "Монсегюр".
   - К сожалению, есть лишь на немецком языке. - Парень принес тощий буклетик с изображением мрачной скалы, увенчанной руинами. - Очевидно, вас это не очень устроит?
   - Если бы хоть по-английски. - Игорь Александрович вопросительно взглянул на супругу.
   - Ничего, давайте, - решительно тряхнула кудряшками Людмила Георгиевна. - Папа же превосходно читает на немецком, - шепнула она мужу. - Какая разница?
   - Может, нам повернуть назад? - Игорь Александрович небрежно перелистал брошюру. - Главная цель достигнута, а всяческих развалин мы с тобой нагляделись выше головы.
   - Но папа же спросит! Ему же интересно!
   - Скажем, что были. Чего-нибудь, напридумаем. Мало мы видели всего в Каркассоне? Всех вопросов не предусмотришь. Даже в страшном сне не приснится, что может ни с того ни с сего взволновать нашего дорогого папа.
   - Как тебе не стыдно! - обиделась Людмила, нервно засовывая салфетку в кольцо.
   - Да шучу я, шучу, - досадливо махнул рукой Игорь Александрович. Сейчас и поедем... Счет, будьте любезны!
   На сей раз парень отсутствовал довольно продолжительно. Когда Берсеневы уже отчаялись дождаться, он вдруг объявился с золотой уткой в руках, которую водрузил с церемонным поклоном посреди стола, и, словно в воздухе растворился, исчез.
   - Это еще что за фокусы? - захлопал глазами Берсенев.
   - Вроде бы мы не заказывали, Гоша?
   Игорь Александрович надел очки и критически осмотрел диковину. Потом догадливо прояснел взором и тихо засмеялся.
   - Сдается мне, что здесь спрятана нейлоновая шубка... Или сто пар колготок.
   - Что ты городишь!
   - А вот сейчас выясним. - Он раскрыл утку, приподняв плоский клюв. Внутри на бархатной красной подкладке лежал счет.
   - И что я тебе говорил? - восторжествовал Берсенев, доставая бумажник. - Юмористы!
   - Все-таки тут очень славно, - вздохнула, поднимаясь, Людмила. - Не находишь?
   - Почему? Прелестный уголок. - Бросив купюры в утиное нутро, он поспешил за женой.
   Снегопад действительно кончился. Небо просветлело студеной голубизной. Мокрое шоссе сверкало, как полированный шведский гранит.
   - Ну и холодище, - с непривычки поежилась Людмила.
   - То ли еще будет! Может, все же зададим лататы?
   - Я своих решений не меняю.
   - Тогда садись побыстрее. - Игорь Александрович включил зажигание и склонился над картой. - Пока прямо, а потом будет развилка.
   Окаймленная редколесьем гора с крутой лепкой известковых проплешин и складчатых жил возникла ошеломительно внезапно. Полускрытое завесой разорванных туч солнце заливало ее расходящимися струями, тонко высветив строгий прямоугольник крепостной стены. Легендарный замок, служивший альбигойцам чем-то вроде обсерватории, открылся сразу же после дорожного знака с изогнутой стрелкой. Поворотик оказался и вправду лихой, круче некуда. Судя по изрядно помятой жестяной полосе ограждения, далеко не каждому удавалось избежать здесь острых ощущений. Игорь Александрович и сам едва успел вывернуть руль. Даже дыхание перехватило от неожиданности. Впрочем, он скоро оправился и, прибавив газу, уверенно повел машину по безупречно прямой асфальтовой ленте, только полосатые столбики зарябили, словно риски стальной рулетки. Сужаясь в иглу где-то у самого подножия, она то колюче вспыхивала, выходя из пятнистой тени, то угасала.
   Что-то заранее предначертанное мнилось в этом последнем отрезке и неизбежное, как судьба. Заслонившая волнистые дали громада излучала неодолимую магнитную силу. Властно выпрямив окружающее пространство, а вместе с ним и дорогу, она само солнце удерживала на привязи струнных лучей. Оттого, наверное, и длился нескончаемый день, полыхая тяжелым сиянием, надрывно и монотонно позванивая в ушах.
   - Полезешь? - Игорь Александрович остановился на обочине и, приоткрыв дверцу, критически оглядел пропыленный склон. Теряясь в бурьяне, светлой жилкой вилась над обрывом узенькая тропа.
   - А ты? - Неуверенно разминаясь, Людмила вылезла из машины и тоже посмотрела наверх.
   - Чего я там не видал? Изъеденных кирпичей? Отсюда вполне можно наиподробнейше все разглядеть. - Он извлек из футляра бинокль. - Хочешь? Или тебе необходимо отметиться на верхотуре?
   - Просто мне интересно. - Она обиженно свела брови. - Хочется посмотреть, как жрецы в древности наблюдали за солнцем. Это же второй Стоунхендж... Грех упустить такой случай.
   - Ты-то откуда знаешь? Разве можно слепо верить туристским проспектам? Они тебе чего хочешь насочиняют ради рекламы... Не советую, Люда, право слово. Да и солнце зайдет, пока ты вскарабкаешься. - Игорь Александрович лихо отпасовал банку из-под пива, которая, громыхая и крутясь, понеслась по асфальту. - Не будь дурочкой. Что тебе, больше всех надо?
   Разбросанные вокруг бутылки и картонные стаканчики молчаливо подтверждали его правоту. Наезжавшие к Монсегюру туристы предпочитали упиваться древностью, не утруждая ног.
   - Нет ощущения присутствия, все равно что по телевизору, - произнесла Людмила Георгиевна, озирая циклопическую кладку, скупо прорезанную непроглядными амбразурами. - А я руками потрогать хочу, погладить... Понимаешь? - Она вернула бинокль и, упершись в бампер, потуже зашнуровала кроссовки. - Не скучай.
   Подъем был не столь трудным, как ей сперва показалось. Тропинка была протоптана со знанием дела, в обход скальных выступов и опасных крутостей. А уж пахло на высоте так, что каждая клеточка переполнялась неизбывным блаженством. Ради одного этого стоило забраться в такую даль. Травы тут росли кучными пучками, пробиваясь из-под ноздреватых камней. Она с нежданным волнением узнавала памятные по Синеди пижму и клевер, невольно прощая отцу чудачества, так осложнявшие всем им жизнь. Впрочем, чаще все же попадались незнакомые виды: какая-то седая полынь да пропыленные насквозь колючки посреди шиферных осыпей. Встретились и похожие на паслен мандрагоры, тоже белые от пыли. Она привозила нечто подобное в прошлом году. Игорь еще ругался тогда из-за перевеса. Пытался доказать, чудак, что не всем слабостям старых людей следует потакать. А если нет выбора, как тогда? Если налицо мания, проявляющая себя в различных формах? При мысли о том, какую физиономию скорчит муж, когда она возвратится с корневищем в руках, Людмиле Георгиевне стало совсем весело. Конечно же она не намерена снова копать вонючую мандрагору, которая вовсе не кричит при этом, как пишут вруны-травознаи, но пучок душицы нарвать стоит. Во-первых, совершенно немыслимый запах, а во-вторых, уж больно красиво. Куда там хваленым розам да лилиям! В них нет того волшебства, которое незаметно источают эти малюсенькие багряно-сиреневые цветки. Неповторимые в скромном своем совершенстве.
   Ползти с зажатым в потном кулачке букетиком оказалось не очень ловко. С крутизной шутки плохи. Припав раз-другой к земле, Людмила вскоре убедилась, что свободные руки отнюдь не роскошь, и выбросила цветы. Благо их кругом вон сколько, можно нарвать на обратном пути.
   Незаметно она забралась на такую высотищу, что дух захватывало. Лакированным жучком, божьей коровкой виделся отсюда автомобиль. До могучего основания, казалось, совсем близко, но нечего и мечтать было залезть по меловому отвесу. Да и заросли ежевики защищали подходы лучше любой колючей проволоки. Оставалось искать обход, осторожно переползая по узенькой кромке.
   Людмила втайне уже жалела, что ввязалась в столь рискованную авантюру, но вернуться с полдороги мешало самолюбие. На счастье, тропа понемногу расширилась, и сковавший ее было ужас слегка разжал ледяные тиски. Она сама не знала, как одолела последние метры, и, перекатившись через преградившую путь глыбу, вползла на мощеный двор.
   Как тихо тут было, как солнечно и безмятежно-покойно! Ни единый стебелек не колыхался. От сглаженного веками булыжника, заросшего жесткой травой, излучалось разнеживающее тепло. Людмила Георгиевна перевернулась на спину и, раскинув руки, устремилась в сверкающую беспредельность. Не только взглядом из-под тяжелеющих век - всем существом. Она спала считанные минуты, но пробудилась бодрая, отдохнувшая, без тени захолодившего ее страха.
   Стряхнув с застиранных джинсиков въедливую, как пудра, пыль, побрела осматривать замок. Немногое могли поведать ее непробужденной душе вещие камни. Встречая скатанные валуны, Люда Берсенева и не догадывалась о том, что видит перед собой не что иное, как ядра, которые обрушили катапульты крестоносцев на последний оплот мятежников в канун решающего штурма. Не вычленяя в опутанных лебедой и чертополохом нагромождениях прихотливого рисунка когда-то возвышавшихся здесь портиков и галерей, она прыгала с кучи на кучу, вспугивая чутких ящерок.
   Еще плыл зной над квадратными башнями и стенами, замкнутыми в каре, сухо стрекотали цикады. Из главной солнечной двери, глядящей на заснеженную макушку святого Варфоломея, косой предзакатный луч, проскользнув сквозь визир глубокой бойницы, каплей стекал по грубо обтесанным плитам. Замечая лишь разрозненные фрагменты молчаливой мистерии, Людмила Георгиевна была бесконечно далека от того, чтобы прочувствовать ее навеки утраченную суть. Боясь признаться себе, что разочарована, она следила, как находит на землю вечерняя тень. Затрепетали жухлые былинки под совиным ее крылом. Гробовой прохладой потянуло от стен, сыростью подземелий дохнули засыпанные руины.
   "Все-таки Гоша был почти прав, - подумалось с запоздалым раскаянием. - Скоро станет совсем темно".
   Беспокоясь о том, как будет спускаться, она уже и не вспоминала о тайных знаках, которые ненароком надеялась отыскать. Метившие известковые блоки где-то под мохом, а может, и в толще земной, они померкли с последним лучом обрушенного в горный провал светила. Зябким шелестом крапивы и лопухов встрепенулся оживший ветер. Зашуршало, завыло в аркадах на басовитой тоскливой струне, ожило в невидимых глазу пустотах ворчливое барабанное эхо. И зацарапал песок по брусчатке, и затрещали кусты, осыпаясь колючими семенами.
   Стараясь не смотреть на летучих мышей, стремительно чертивших холодеющий воздух, Людмила Георгиевна кинулась к пролому в стене. Больше всего на свете она боялась остаться в этом прибежище ночных призраков. Шарахнувшись от зловещего просверка сигаретной фольги, она больно подвернула ногу и вдруг заплакала, преисполнясь жалостью к себе, смутным раскаянием и обидой.
   И тут же смолкла, подавившись испуганным всхлипом, когда заметила, как обозначились скуповатым лоском какие-то фигуры в кромешном мраке грота.
   Только теперь Людмила по-настоящему поняла, что значит ужас. Пережитый недавно испуг, который она все же сумела преодолеть, не шел ни в какое сравнение с внезапно закрутившим ее гальваническим смерчем. Увидев на лбу ближайшего к ней великана широко распахнутый циклопий глаз, блеснувший сумрачной глубиной, она почувствовала, что у нее заживо вырывают сердце. Где-то на последней грани сознания услышала краткий обмен фразами и, ничего не поняв, догадалась: "Немцы!"
   - Also, mach's gut.
   - Nur die Ruhe kann es machen!*
   _______________
   * - Ну, все в порядке.
   - Прежде всего спокойствие! (нем.)
   Возможно, она и закричала, но скорее всего просто осела со стоном на раздавшуюся под ней землю.
   - Was gibt's!* - прозвучало сквозь ватное забытье испуганно-удивленно. И время для нее замерло.
   _______________
   * В чем дело?! (нем.)
   - Pas du tout, - услышала, стремительно возвращаясь из эфирного трансгалактического полета. - Ничего, - утешали ее по-французски. - Сейчас для вас плохое есть кончено. - И больно тащили, внутренне протестующую, назад, на грешную землю.
   - Ох, до чего же я перепугалась! - Людмила Георгиевна с тяжким вздохом разлепила глаза, но тут же зажмурилась от режущего света, хлеставшего с нависающих над ней касок. Ее все еще колотил озноб, и сердце сжимало незабытое: "Немцы!" Но то непередаваемое, иррациональное, закрутившее в темные кольца, отлетело куда-то в сторону, хотя, как она смутно догадывалась, и недалеко.
   - Кто вы? - Она с трудом приподнялась, опираясь на ушибленный локоть, и затенилась ладонью. Единственное, что удалось разглядеть в озаренной ореолом мгле, была белозубая улыбка и проблеск глазных белков.
   - Мы мирные альпинисты, - ответом ей был нервный смешок. - Поэтому вам не надо бояться... Но вы, вы-то как попали сюда?
   - Я? - Движением плеч она выразила желание встать, и две пары сильных рук помогли ей подняться. - Я просто пришла сюда оттуда, снизу.
   - Пришла? Без всего? Без всякого снаряжения?!
   - Ну да. - Людмила Георгиевна обрела способность улыбаться. - Залезла потихоньку... Ой! - Испуганно схватилась она за грудь. - Муж! Он же там с ума сойдет!
   - Муж? - Альпинисты переглянулись. Теперь, когда глаза освоились со светом, она различала их рослые, ладно скроенные фигуры, рамные рюкзаки за плечами, объемистые мотки веревки.
   - Мы приехали на машине. - Потеряв ориентировку, она нетерпеливо оглядывалась куда-то во тьму, где, как казалось, находился обрыв.
   - Посмотри, - коротко бросил один другому, наверное, младшему. И тот бесшумно исчез в густых сумерках.
   - Jawohl*, - доложил он, возвратившись вскоре, - светит фарами.
   _______________
   * Так точно (нем.).
   - Ему нельзя подать какой-нибудь знак? - Она загорелась надеждой. - Я вас умоляю!
   - Боюсь, что это будет несколько затруднительно, - рассудил тот, кого она посчитала за старшего. - Лучше мы попробуем вас спустить. Думаю, это не займет слишком много времени... Надеюсь, вы сумеете крепко держаться?
   - Крепко-накрепко! - с готовностью пообещала Людмила Георгиевна. - Вы даже представить себе не можете, как я вам благодарна! - Она облегченно вздохнула. - Как же я испугалась!
   - Но на всякий случай, - засмеялся второй, младший, - я все же привяжу вас к себе. Хорошо?
   - Ах, делайте, что хотите, лишь бы скорее вниз!
   - А вы откуда, мадам? Ведь вы не француженка? Нет?
   - Я... Мы с мужем из Финляндии, - сказала она на всякий случай, как говорила и прежде в сомнительных обстоятельствах.
   - О, Суоми! - обрадовался он. - Я был у вас зимой! Очень красиво.
   - Да, очень, - незамедлительно согласилась она.
   - Вы подождите немного. - Он успокоительно коснулся ее плеча. - Мы должны все как следует приготовить.
   И они ушли готовиться к спуску, оставив ее в тревожном одиночестве.
   Глава шестая
   ___________________________________
   СЕМЬ ПЛАНИД
   Предвещая устойчивость ясной погоды, над кирпичной трубой колыхалась вертикальная струйка дыма. Значит, Аглая Степановна находилась где-то поблизости. Но, как и в прошлый раз, дом казался заброшенным, невзирая на заново вставленное стекло и щедро политые грядки.
   Затворив за собой калитку, Люсин не спеша прошел через сад, претерпевший какие-то неуловимые перемены. Что же могло измениться здесь, кроме прибранной клумбы под застекленным окном? Кроме пронизанного солнечной синевой неба и подсохшей земли? Неотчетливые приметы постигались скорее сердцем, чем глазом.
   В буйной поросли диких трав, лишь слегка припорошенных ржавым налетом, явственно проглядывала осенняя одеревенелость. Признаки подступившего оцепенения, размытые прежде дождем, висели в воздухе, как паутинка. Даже в сонном жужжании пчел различалась грустная мелодия прощания. И белая бабочка, устало сложившая крылья, казалась готовым упасть лепестком.
   Повинуясь неясному импульсу, Люсин свернул к парничку. Под влиянием настроения ему даже примерещились смутные очертания приткнувшегося в дальнем углу тела. Застоявшаяся под пропыленной пленкой духота пахнула жарким дыханием обильно унавоженной почвы. С подвешенных на леске коряг пристально и недобро глазели хищные неведомые цветки, по-паучьи раскинувшие сетку воздушных корней. Конечно же, кроме замшелой кладки и битых горшков, ничего там не было. Ни завороженный сон теплицы с ее восковыми лианами и папоротниками, ни разлитое в природе оцепенение не могли так угнетающе подействовать на Владимира Константиновича. Тончайшие локаторы определенно поймали какие-то тревожные излучения, но не донесли до сознания, растеряв среди посторонних помех. Он так и не сумел доискаться, что же это такое было, пока не истаяло зыбкое ощущение, оттесненное мысленным усилием в беспамятный мрак.
   - На музыку записывать будешь? - спросила Аглая Степановна, когда Люсин поставил перед ней магнитофон.
   - На музыку, - вяло улыбнулся он и вдруг с обезоруживающей, поразившей его самого искренностью попросил: - Помоги мне, Степановна, ладно?
   - От же пристал, как банный лист, - незлобиво пожаловалась старуха. Навязался на мою голову, понимаешь... А чего я знаю? Чего видела?
   Они сидели в кухне, где вкусно булькало на печи грибное варево и одуряюще пахли метелки, подвешенные к деревянной балке под потолком. Сидя спиной к окошку, Люсин мог видеть часть коридора в проеме двери, занавешенное марлей зеркало и жестяную иконку в углу, перед которой слезливо оплывала свеча.
   - Постарайся, Степановна, может, чего и припомнишь... Ты когда уехала-то - утром?
   - Дак уж говорила, с утра.
   - И сразу на станцию направилась, к электричке?
   - Зачем сразу? - Она в раздумье пожевала губами. - Сперва в сберкассу пошла. За свет, за телефон, значит, уплатить.
   - За свет и за телефон? - Люсин непроизвольно повторил ее интонации. - Очень интересно! Ну и как, заплатила?
   - А то...
   - И квитанции есть?
   - Али не доверяешь? - Степановна сердито зыркнула по сторонам. - Дак показать можно. - Она нехотя встала и принялась шуровать в ящике, недовольно ворча под нос.
   - Покажи, Степановна, покажи. - Люсин нетерпеливо притопнул, еще не зная, для чего понадобятся платежные документы, но уже прозревая следующий свой шаг.
   - Коли не веришь, дак и спрашивать нечего. - Она бросила на стол свои порядком замызганные абонентские книжицы. - Ищи сам.
   Люсин сразу узнал руку Солитова, хотя в графах были проставлены одни только цифры. Число на бледном оттиске кассового автомата пропечаталось вполне отчетливо. В ту, позапрошлую теперь, среду Георгий Мартынович был, несомненно, жив.
   - Сама заполняла? - Люсин бегло перелистал корешки.
   - Больно надо глаза портить. Он все и расписал как всегда.
   - Как всегда?
   - Ну! Да ты чего прицепился?
   - Брось, Степановна, не серчай, - заискивающе улыбнулся Владимир Константинович. - Я ведь чего так подробно выспрашиваю? Тебе же хочу помочь вспомнить. Мелочь-то за мелочь цепляется.
   - Уж ладно... Дальше-то чего тебе?
   - Дальше? - Он сделал вид, что потерял нить. - Ах, дальше! Так ты сама рассказывай, что после сберкассы-то было.
   - Домой возвернулась. - Она недоуменно фыркаула. - Известно.
   - Зачем же домой?
   - Сберкнижку оставить. Еще потеряешь, не ровен час.
   - И Георгий Мартынович был на месте?
   - Куды ж он денется?.. С утра засел кипятить. Упрямый, ой же упрямый! - певуче протянула она, раскачиваясь всем телом. - Сколько раз, бывало, учу, а с него, как с гуся вода. Знай себе кипятит и смеется. Терпеть этого не любила!
   - Постой-постой, бабуся, - остановил Люсин. - Чего-то я тут недопонимаю. Чему ж ты учила Георгия Мартыновича?
   - Дак зелье готовить, обыкновенно. Где же это видано, чтобы траву день и ночь кипятить? Ее али запаривать надо, али варить, сколько назначено. Он и сам, чай, знал. Мало я пользовала его, что ли? В тот год еще, помню, когда он на Шатуре занемог...
   - Вот видишь, как дело у нас пошло, Аглая Степановна. - Люсин осторожно вернул старую женщину к событиям того, отмеченного лишь первой вешкой дня. - Про зелье и про Шатуру твою мы еще побеседуем, а сейчас ты лучше про сберкнижку разобъясни. Где она у тебя?
   - Дак нету! - Она чуть ли не с торжеством хлопнула себя по колену. Как и быть-то, не знаю. За дрова платить надо, стекольщику пять рублев. Деньги все кончились, почитай, а книжка тю-тю... Пропала.
   - Это каким же манером, Аглая Степановна?
   - Вернулась домой, полезла в ящик, а ее и след простыл. - Она показала на разделочный столик между мойкой и холодильником. - Заявить теперь надо али еще как?
   - Заявить, Степановна, непременно заявить, - посоветовал Люсин, с упоением ощущая, как его все быстрее и быстрее выносит на нужную колею. Номер книжки хоть помнишь?
   - Как же, прости господи, - испуганно помрачнела старуха. - Кабы помнила... Без номера-то небось не вернут?
   - Вернут-вернут, - пообещал Люсин. - Восстановить книжку можно. Я тебе пособлю... Кстати, на чье она имя?
   - Дак евонная она, а я по доверенности.
   - Тогда плохо дело, Степановна. Пока не установят, что с Георгием Мартыновичем приключилось, счетом пользоваться ты навряд ли сможешь. Это я тебе точно говорю... Других средств у тебя нет?
   - Пенсия мне идет. - Степановна устало обмякла. - Сорок шесть рубликов, да рази их хватит на дом? Одного свету уходит шестнадцать, а дрова... Сам мне и трогать пенсию-то не велел. Свою доверенность написал.
   - Пенсию тебе туда же перечисляют? - болезненно ощущая, как от него ускользает нечто исключительно важное, все же поспешил уточнить Люсин. - В сберкассу?
   - Туда, батюшка, туда. - Окончательно проникшись доверием, Аглая Степановна обнаружила явное стремление заручиться люсинской благосклонностью. - Уж ты разберись, что к чему, а то как бы, не ровен час, меня на улицу не выкинули. - Она подавленно всхлипнула. - Сам-то уж не заступится. Я намедни и панихиду по нему отслужила...
   - Не поторопилась, Степановна? Ведь ничего пока не известно.
   - Тебе, может, и неизвестно, а я дак усе знаю. - Она торопливо перекрестилась. - Еще будешь чего спрашивать?
   - Обязательно, - Люсин ответил ободряющей улыбкой. - Мы, кажется, на сберкнижке остановились? Твоя-то хоть при тебе?
   Аглая Степановна встревоженно привстала со скрипучего табурета и выдвинула почти до отказа заветный ящик.
   - Лежит, - облегченно вздохнула она. - Куды денется?
   - Ну-ка, позволь. - Люсин словно невзначай зафиксировал в памяти общую, очевидно скопившуюся за несколько лет, сумму. - А эту тридцатку небось на гостинцы сняла? - спросил он, взглянув на последнюю дату. То-то, я смотрю, в один день.
   - В один, батюшка, в один, - подтвердила Степановна. - Я и платить-то надумала, чтоб зазря потом не ходить.
   - Все правильно, - отвечая скорее на свои потаенные мысли, кивнул Люсин. - За одним, впрочем, исключением. Куда могла деваться сберкнижка?
   - Вот и я маюсь: куда?
   - Почему сразу не заявила о пропаже? Я тебя, помнится, спрашивал, все ли на месте. Ведь спрашивал, Аглая Степановна?
   - Дак я только после хватилась, - удрученно вздохнула она. - Когда стекольщика позвала.
   - И что же стекольщик? - вновь глубоко уйдя в себя, пробормотал Люсин. - Небось обождет?
   - Обождет, батюшка, он свой. Куды денется?
   - Значит, сберкнижкой вы с Георгием Мартыновичем пользовались вдвоем, - обращаясь к Степановне, рассуждал вслух Люсин. - Сберкнижка, как ты говоришь, пропала. Отсюда мы с известной уверенностью можем заключить, что взял ее не кто иной, как твой Георгий Мартынович. Могло такое быть?
   - Вестимо, могло, - охотно подтвердила она. - Деньги потребовались, вот он и взял.
   - Я позвоню от тебя, Аглая Степановна, не возражаешь? - Владимир Константинович прошел в знакомый кабинет, где уже был наведен относительный порядок: выметены битое стекло и прочий мусор, подвешены на прежнее место полки. Только стопки тетрадей и книг, бережно накрытые газетами, жались друг к другу в дальнем углу от окна. Словно ждали, что со дня на день вернется хозяин и заботливо расставит по заветным, раз и навсегда назначенным местам.
   Стоя возле телефона, Люсин испытывал знакомую до тошноты нерешительность. Она настигала его всякий раз, притом абсолютно внезапно, когда после долгих мытарств и окольных блужданий обозначался, вызывая краткое нарушение сердечного ритма, отчетливый след. Вместо того чтобы с удвоенным рвением устремиться в погоню, хотелось остановиться, перевести дыхание и еще раз мысленно оценить проделанный путь. Выполнить столь мудрое и спасительное намерение ему, однако, редко удавалось. Преодолев минутную растерянность, он давал волю фантазии, повинуясь только инстинкту. Трезво мыслить в такие минуты Люсин совершенно не мог. Только действовать, отвоевывая упущенные секунды.