Парнов Еремей Иудович. Александрийская гемма

   - В самом деле? - Люсин снисходительно улыбнулся. - А "мерседес" цвета белой ночи, заморские вина, широкие кутежи? Вы полагали, что все это с неба падало?
   - Мало ли. - Дрогнув плечиком, она опасливо сбавила тон. - Все же начальник. Может, им положено так...
   - Не положено. - Не переставая улыбаться, Люсин медленно покачал головой. - Очень жаль, что вас вовремя не насторожили дорогостоящие подарки, финская сантехника, мебельные гарнитуры...
   - Лично я никаких подарков от него не видала! - незамедлительно отреагировала Альбина. - Он все больше пустяками отделывался: ну там духи на Восьмое марта, цветочки... Что же касается украшений, то я сама себе все покупала.
   - Однако не будем отвлекаться от темы. Итак, утречком двадцать шестого августа вы с Вячеславом Кузьмичом выехали на дачу. На том самом "мерседесе", если не ошибаюсь?
   - Очень ему надо! Чтобы сидеть и зубами щелкать, когда другие поддают?.. Николай Аверкиевич, шофер его, на своей "Волге" заехал.
   - У Протасова есть еще и частный шофер? - на всякий случай решил уточнить Люсин. - Очевидно, для подобного рода оказий?
   - Я же говорю: вы не видели, как люди живут!
   - Вполне может быть, - Люсин незаинтересованно пожал плечами. - Кто еще сел с вами в машину?
   - Больше никого не было. Остальные своим ходом прибыли.
   - Перечислите, пожалуйста, всех.
   - Ну, Зуйков Геннадий Андреевич, который, значит, строил, еще районный архитектор Петров, потом шабашники, двое их было... И все, и больше, кажется, никого... Ах нет, еще композитор зашел - Витя Фролов. Он уже с утра был теплый...
   - А этот ваш Алексей?
   - Так ему и приезжать не надо было! - Альбина удивленно заморгала подмазанными ресницами. - Он чуть не все лето в доме прожил заместо сторожа.
   - И откуда же он такой взялся?
   - Мало ли их увивалось, всяких, вокруг Протасова!
   - И в самом деле... Только сдается, он немножечко из другого теста. Вам не кажется? Мне так определенно нравится этот сторож, направо и налево раздаривающий античные геммы! У него их что, куры не клюют?
   - Я-то почем знаю?.. Она правда такая старинная?
   - Правда, Альбина Викторовна. Полторы тысячи лет.
   - Дорогая, должно быть, вещица! - Альбина не могла отвести взгляда от геммы. - Мне ее вернут, как считаете?.. Когда все закончится?
   - Сомневаюсь, Альбина Викторовна. - Люсин устремил на нее долгий испытующий взгляд. - Судите сами: камешек, которым вас столь щедро одарил, по сути, первый встречный, имеет самое непосредственное отношение к убийству.
   - Вы шутите! - Альбина испуганно вскрикнула.
   - Ничуть. Такими вещами вообще не шутят. Гемма принадлежала человеку, который был убит и ограблен поблизости от места вашей веселой пирушки. Она была вправлена в браслет, но кто-то - не исключено, что убийца, - счел нужным ее выковырять. Зачем? Надеюсь, у нас будет возможность задать такой вопрос непосредственному виновнику. Пока же я вынужден вновь спросить, Альбина Викторовна, как это очутилось у вас дома? Дело, как вы теперь могли убедиться, исключительно серьезное. Ваш Алексей оказал вам очень дурную услугу, просто-напросто подвел, я бы даже сказал, подставил вас... Итак, попробуем восстановить обстановку, в которой протекало застолье так сказать, антураж...
   Альбина не нуждалась ни в чьей помощи. Все и так стояло перед глазами. Осязаемое, прилипчивое, будоражащее памятью запахов и прикосновений.
   ...Когда стало смеркаться, она зажгла керосиновую лампу - дом еще не успели подключить к линии, - и к смолистой свежести сосновых плачущих досок примешался тягучий привкус угара. Все вдруг заторопились и стали прощаться, неохотно отрываясь от струганых лавок и тяжело нависая над разоренным, загаженным окурками столом. Их покачивающиеся тени, изломанные на стыках брусьев, напоминали нечистую силу из мультипликационных фильмов.
   Сначала, предварительно спровадив ублаготворенных шабашников, отбыл строитель, осуществлявший прорабский надзор. Он был единственный, кто крепко стоял на ногах, и у него хватило ума прихватить с собой осоловевшего архитектора, задним числом утвердившего отступления от установленных норм и ограничений. Затем, пообещав вернуться к утру, распрощался трезвый, как стеклышко, Николай Аверкиевич, которому предстояло доставить до дому композитора Витю, сохранившего благородную молчаливость даже после обильных возлияний. Его удалось усадить в машину ценой немалых усилий, вернее, запихнуть, потому что он упорно сопротивлялся, силясь вернуться назад. Альбине даже пришлось дать ему напоследок хорошего тумака. Лишь после этого композитор удовлетворенно затих, разметавшись на заднем сиденье.
   Потом незаметно исчез Алеша, сославшись на какое-то дело в хозблоке, который в ударном порядке переоборудовался под сауну. Альбина накапала хозяину дома лекарства и помогла взобраться по винтовой лестнице на верхний этаж, присела у запотевшего окошка, залитого непроглядной вечерней синькой. Погрустив в одиночестве, она с неохотой принялась собирать со стола. А вот что случилось потом, ей никак не удавалось вспомнить. Вернее, не что, а где, ибо она мысленно путалась в расположении дачных комнат. Кажется, это произошло возле лестницы в коридоре, куда она зачем-то заглянула по дороге в кухню. Даже половица не скрипнула, когда Алексей бесшумной тенью вынырнул у нее из-за спины, намертво сомкнув свои ручищи под самой грудью. Она враз ослабла и покорно дала себя увести. Уж очень боялась наделать лишнего шума. На все, кажется, была готова, чтобы только не разбудить ненароком Вячеслава Кузьмича. А вот в какой момент Алексей вложил ей в кулачок свой камешек и какие глупости при этом нашептывал, она позабыла.
   Вот, собственно, и все, что она могла сообщить.
   - Если, как вы говорите, Алексей жил в хозблоке почти все лето, исполняя роль сторожа, то шабашники, а возможно, и композитор Фролов могли с ним как-то общаться? Так ведь?
   - Почему нет? Свободно могли.
   - А уж о Протасове и говорить не приходится! Верно? Уж он-то должен знать всю подноготную этого типчика?
   - Так вы спросите у Вячеслава Кузьмича. - Альбина обнажила крупные, идеально прилегающие один к другому зубы и процедила с какой-то мстительной радостью: - Уж это он от вас, надо думать, не утаит.
   - Мне тоже почему-то так кажется, - согласился Люсин.
   Глава тридцать первая
   ___________________________________
   ВИТОК СПИРАЛИ
   Всю первую половину дня Люсин провел, не отрываясь от телефонной трубки. Правое ухо припухло и горело, словно после хорошего удара боксерской перчаткой.
   До Наташи, на удивление, удалось дозвониться с первого же захода. На кафедре начинался какой-то коллоквиум, и она долго говорить не могла.
   - Я только голос услышать! - бодро объяснил он.
   - И как, полегчало чуть-чуть?
   - Не то слово!
   В это время секретарша принесла ксерокопию описи, составленной на сорока восьми листах. Автоматически пропуская строки, перечислявшие мебель, технику и прочее недвижимое имущество, Люсин нацелил внимание на мелочи. И не ошибся. В перечне книг он сразу натолкнулся на травник, изданный в 1609 году в Праге.
   Мутная личность Пети Корнилова вновь замаячила в непосредственной связи с убийством. По-видимому, не случайно, потому что он так и ушел от вопроса, в чьи руки попала книга. Во всяком случае, ни имени, ни адреса не назвал, а по данному им нарочито путанному описанию лишь с трудом можно было узнать портрет злополучного директора гастронома. Выходит, темнил тогда: и правды не сказал, и солгать побоялся.
   - Корнилов? - Прижав раскаленную трубку плечом, Люсин машинально записал Петину фамилию на страничке перекидного календаря. Она была порядком исчеркана, так что день получался довольнотаки напряженный. - Мне некогда посылать вам повестку, Корнилов, поэтому приезжайте ко мне прямо сейчас. Учтите, что это в ваших же интересах. Пропуск я закажу.
   Петя-Кадык не заставил себя долго ждать. Причем на сей раз его приход не сопровождался никакими вызывающими демонстрациями.
   - В чем, собственно, дело? - только и спросил он, усаживаясь на кончик стула и с беспокойством озираясь. - Или чего не так?
   - Да все у вас не так, как надо. - Люсин не дал ему даже опомниться. - Я ведь предупреждал насчет серьезности вашего положения, но вы не вняли. Теперь придется держать ответ.
   - Ничегошеньки не понимаю. - Петя заерзал. - Или опять чего хотите пришить?
   - Вы в каких отношениях находились с бывшим директором гастронома Протасовым? - незаинтересованно и как-то устало спросил Люсин. Он и в самом деле порядком вымотался за эти дни. - Я говорю "бывшим", потому что он освобожден от должности и находится в настоящее время под следствием... Кстати, специально для вашего сведения, у его сожительницы была обнаружена при обыске вещь, принадлежавшая Георгию Мартыновичу Солитову. Теперь сами судите, как обстоят ваши дела.
   Эффект был полный. Корнилов, словно раздавленный непомерной тяжестью, вжался в спинку стула и, казалось, потерял дар речи, хватая воздух искривленным дрожащим ртом. Люсину даже жалко его стало немного.
   - Это какое-то роковое недоразумение, - чуть не по складам произнес Петя. - Стечение обстоятельств.
   - В чем вы видите недоразумение? Я ведь вам факты изложил.
   - Это я понимаю, но только я тут при чем?
   - Вы ни при чем? - Люсин удивленно раскрыл глаза, словно Петино заявление явилось для него полнейшей неожиданностью. - Ах, да! - Он досадливо взъерошил волосы. - Извините! Я забыл сообщить вам, что у Протасова нашли тот самый пражский травник, который вы, по вашим словам, предназначали для покойного Георгия Мартыновича. Вот, полюбуйтесь. Небрежно брошенная опись перелетела через стол, но Петя был начеку. Страница семнадцатая, позиция пятьсот шестьдесят семь... Или вы опять станете утверждать, что тут имеет место недоразумение?
   Петя молчал, натужно гримасничая и вращая белками. Все-таки с психикой у него явно были какие-то нелады.
   - Я жду, Корнилов, - напомнил Люсин.
   - Ну, продал я ему травник, и что с того?
   - Запоздалое признание. Вы должны были сделать его еще в прошлый раз. Теперь оно работает против вас, укрепляя подозрения насчет вашей причастности к смерти Георгия Мартыновича.
   Люсин не очень верил в такую возможность, но ему во что бы то ни стало была нужна правда. Особенно сейчас, когда отпала надежда прямиком выйти на этого Алексея.
   - Я ни в чем не виноват! - закричал вдруг Петя и принялся подскакивать, хлопая себя по коленям. - Ни в чем! Ни в чем... Слово чести! Лучше бы я сжег эту чертову книгу! Волей-неволей поверишь в дьявольские козни...
   - Откуда вы знаете Протасова?
   - Возле буки случайно разговорились, на горке.
   - Где-где?
   - На горке, у памятника первопечатнику. Там возле букинистического народ обычно толчется.
   - Давно с ним дело имеете?
   - Да этим летом и познакомились.
   - Действительно знает толк в книгах?
   - Как свинья в апельсинах, - зло передернулся Петя. - Я бы давил таких.
   - Как говорится, благими намерениями... И какие же сделки вам удалось совершить?
   - Да всего ничего. Первый раз "Историю искусств" отдал, потом эту... проклятую.
   - Сколько взяли? - спросил Люсин, отыскав в списке собрание Гнедича.
   - "История" за пятьсот пошла, эта - тысячу двести.
   - Чего ж так скромно? С честного труженика полторы, а обожравшемуся мафиози скидка? Где логика? Протасов, говорят, за ценой не стоял.
   - Это ежели цена твердая. А так торговался до седьмого поту, выжига!.. Я ведь сначала две с него спросил. Только вы не пишите.
   - Эти подробности меня не волнуют. - Люсин небрежно смахнул лежащие на столе бумаги в ящик и даже выключил магнитофон. - Тем более что с Протасовым, сами понимаете, я тоже кое о чем побеседую... Почему вы именно ему предложили травник?
   - Я и другим предлагал. Не потянули.
   - Кому, например, указать можете?
   - Да тому же Бариновичу, который про алхимию написал. Не читали?
   - Верно, - Люсин благосклонно кивнул. - Был у вас такой разговор с Гордеем Леоновичем.
   - Выходит, знаете уже? - Корнилов разочарованно повел плечом. - Для чего тогда спрашивать?
   - С одной-единственной целью: помочь вам выпутаться. Прошу прощения. - Люсин сделал знак, что должен прерваться, и взял трубку телефона селекторной связи.
   - Завтра в одиннадцать встретитесь с Протасовым, - ответил на его краткое приветствие Кравцов.
   Глава тридцать вторая
   ___________________________________
   АНАТОМИЯ МГНОВЕНИЯ
   Он ушел в глубокий омут, залег в тину и не подавал признаков жизни. От матерых людей знал, что нужно продержаться хотя бы полгода, а там привычная текучка возьмет свое. Новые заботы принудят ослабить хватку. Не на нем одном клином сошлось. Что же касается "чистых" документов, то он соображал, как делаются подобные вещи, и примерно догадывался, куда следует обратиться по такой надобности. Так, на всякий случай, ибо не верилось до конца, что легавые все-таки выйдут на его след. Уж он-то всякого нагляделся за свои молодые годики и твердо усвоил немудреное правило: жить надлежало только сегодняшним. Завтра - штука обманчивая. Оно никому не гарантировано.
   В первый раз Алексей попал за колючую проволоку, когда ему едва исполнилось восемнадцать. По-глупому, по-пустому. За пьяную драку, в которой кто-то кому-то проломил череп обрезком водопроводной трубы. Не до смерти, но вполне квалифицированно. И хотя на той железке не осталось никаких отпечатков, как-то так выстроилось, что судья припаял это дело ему и соответственно отмотал на всю катушку.
   В колонии строгого режима, сблизившись с уголовной шпаной, работавшей под "воров в законе", скоро проникся ее романтической гнильцой и покорно дал изукрасить себя подобающей татуировкой.
   Неудивительно, что, выйдя на свободу, Алексей пошел на поводу у новых друзей и вновь очутился на скамье подсудимых.
   На сей раз его судили за кражу музейных ценностей. В итоге еще восемь лет, клеймо рецидивиста и мрачная перспектива заделаться лагерным завсегдатаем - Алексей встретил одного такого в пересыльной тюрьме. Из своих тридцати семи нескладно прожитых лет он пробыл на воле только шестнадцать. Было от чего загрустить.
   Именно в этот период душевных распутий набрел Алексей на Максима Артуровича, человека совершенно иной касты, птицу полета высокого. Он хоть и не впервые садился, но надолго не задерживался, следуя некой таинственной, выводящей за лагерные ворота стезе. По всему было видно, что Максим Артурович не чета прочим.
   И надо же случиться такому, что в тяжелую пору, когда прокладывали трассу через сплошную болотную топь, Алексей сумел уберечь столь предусмотрительную персону от глупой промашки, чреватой, однако, всякими осложнениями. Максим Артурович услуги не забыл и, присмотревшись, приблизил к себе смышленого паренька, стал учить его уму-разуму.
   - Считай, что в рубашке родился, - заметил по этому поводу Алешкин сосед по нарам. - Это знаешь какой делец? Нам с тобой и не снилось, что он проворачивает. Истинно туз! Будешь как сыр в масле кататься. Только не оплошай ненароком. Ведь одно дело - понравиться, другое - фарт удержать, а это нашему брату особенно нелегко, сорваться можно...
   Алексей не сорвался, став для Максима Артуровича телохранителем и офицером связи одновременно. Последнее тароватый на выдумки туз сам придумал. Алеше понравилось: звучит! И существование его в сравнении с прежним облегчилось, хотя срок вопреки жарким нашептываниям всемогущего покровителя не скостили ни на денечек. Весь восьмерик пришлось отпахать от звонка до звонка, когда Максима Артуровича и след простыл.
   На прощание патрон - так он наказал себя величать - оставил лишь меховой жилетик, который так сподручно оказалось надевать под ватник, и бумажку с телефоном. Поддевочку, правда, отобрали при первом же шмоне - не положено, но бумажка сохранилась.
   Добравшись до ближайшего переговорного пункта, Алексей позвонил Максиму Артуровичу по междугородному. Но то ли патрону было не до него, то ли трудности какие встретились, только свидеться с солагерником он почему-то не пожелал. Вместо торжественной встречи за ресторанным столиком, ломящимся от напитков и яств, как рисовалось в голодном воображении, переадресовал Алешу к директору гастронома Протасову, с которым имел дела.
   Первая встреча состоялась на станции Синедь, где у Вячеслава Кузьмича строилась дача из ядреного соснового бруса, способного противостоять даже сибирским морозам и вечной мерзлоте.
   - Что же мне делать с тобой? - озаботился Протасов, придирчиво изучив документы. - В Москве проживать тебе, сам знаешь, запрещено, а вне Столицы, уж извини, ты мне просто не нужен... Ну да ладно, что-нибудь для тебя придумаем. Поживи пока тут. Заодно и домик постережешь, чтоб не спалили ненароком, - рассыпался он мелким натужным смешком. - Это я так, шучу! Но за материалом смотри в оба. Народец тут ой-ой! Глазом не успеешь моргнуть, как все разворуют. Потом тебе же и продадут втридорога, деятели мирового кино.
   - А че мне тут делать? - по-глупому спросил Алексей, озирая пахучий сруб и уже готовый золотистый от олифы хозблок с банькой.
   - Жить и радоваться, что на свободе, дурья башка! - Вячеслав Кузьмич добродушно похлопал его по широкой спине. - И ожидать перемен. Они не замедлят воспоследовать, если, конечно, хорошо себя зарекомендуешь. За мной не заржавеет. Будь спок.
   Новый патрон оказался не слишком щедрым. Денег давал только-только на прокормление, но, когда сам приезжал или с гостями, пиры закатывал по первое число. Алеше долго потом оставалось чем полакомиться. Жаль, холодильника не было из-за отсутствия тока. Впрочем, новоиспеченный сторож вскоре приспособился, соорудив в бетонированном подвальчике погреб.
   Сначала он прятался от чужих глаз, хотя особых причин к тому не было, отсыпаясь днем и выходя на двор только ночью. Но постепенно осмелел и даже начал помогать ближайшим соседям. Благо силой бог не обидел, а топориком за свои тридцать с небольшим годков намахался вдоволь. Со всех сторон посыпались поллитровки и трешки, а там и десятки пошли, когда обнаружилось, что лучше Алексея мало кто может приладить на место тяжеленный обтесанный ствол. Даже переманивать его стали на свои участки, суля неслыханный гонорар. Шабашники тоже готовы были взять к себе в долю.
   Надеясь на решительную перемену в судьбе, он с ленивой небрежностью отклонял предложение за предложением. Новый патрон был, по всему видать, дельцом первостатейным, не хуже прежнего, и Алексей со дня на день ждал от него чуть ли не манны небесной. Ведь все признаки процветания были налицо!
   Вокруг Вячеслава Кузьмича увивалось всяческое начальство, строители, архитекторы, ловкие доставалы. И всем он был нужен, все набивались к нему в друзья. Наезжал всегда шумно, с набитым снедью багажником, вино и пиво таскал ящиками - чего же больше? И девку возил разодетую, как картинка, втрое моложе себя. Умел жить человек.
   Только последний кретин мог вильнуть от такого на сторону. Ведь одно дело - слегка подхалтурить, другое - предпринять определенный жизненный шаг, после которого уже никто за тебя не в ответе. Алексей интуитивно понимал разницу. Если уж наказано ждать, так, будь добр, наберись терпения. Тем более что после зоны житуха в Синеди была чуть ли не раем. Только скука временами заедала такая, что волком выть хотелось. Не о таком будущем мечтал Алексей. Совсем иначе рисовалась ему сладостная свобода.
   Между тем ожидаемая перемена все не наступала. Вячеслав Кузьмич даже не заговаривал про нее. Лично его вполне устраивало нынешнее положение. Дача строилась медленно, а в должности сторожа и подручного ловкий, смышленый парень оказался на высоте. Чего же еще желать?
   Особенно муторно стало Алеше, когда зарядили дожди. Прислушиваясь к заунывному шелесту струй, монотонно долбящих свежеуложенный шифер, он, как когда-то в детстве, рисовал картины экзотических стран, воображая себя в роли одетого с иголочки отчаянного разведчика или скучающего с бокалом в руке путешественника, наблюдающего за искрометным танцем волооких красавиц.
   Но ветер, швыряя холодную россыпь в затуманенное окно, упорно возвращал к реальности. Алексей был одинок перед наступающей осенью и никому не нужен. Мать умерла, отец, окончательно одурев от беспробудного пьянства, куда-то запропастился, а друзей он не нажил. Что же касается необыкновенных приключений и роскошеств, которые показывали в картинах из заграничной жизни, то все это были пустые бредни. Протасов давал наглядный пример, как следует организовать и украсить свой быт.
   Но, чтобы жить с таким размахом, требовалось многое. Прежде всего, соответствующее положение, затем, не в последнюю очередь, деньги. На мало-мальски солидную должность рассчитывать Алексею, прямо скажем, не приходилось, а заработанного в колонии могло хватить разве что на несколько месяцев, и то при весьма умеренных запросах. О сотне-другой, что перепали ему здесь, и думать не приходилось. Он намеревался спустить левый заработок при первом удобном случае, чтобы достойно отметить освобождение.
   Однажды утром, не обнаружив в доме ни единой запечатанной поллитровки - все было выпито в долгие ночи дождя и тоски, - Алексей решил предпринять вылазку в местный торговый центр.
   Облачившись в старую плащ-палатку, он бодро потопал по лужам, увязая в липучей глине. Видимость была неважнецкая. Сквозь завесу дождя лес рисовался расплывчатой серо-зеленой массой, а в придорожном кустарнике путался клочковатый туман. Поход оказался неудачным: на дверях продовольственного магазина висел угрюмого вида амбарный замок, над которым была пришпилена записочка с магической формулой: "Ушла на базу".
   Алексей коротко выругался и даже лягнул дверь каблуком, прочертив на ней скользкую глинистую полоску. Очень уж не хотелось возвращаться с пустыми руками. Но выбирать не приходилось. Дом быта, куда можно было войти, его ничуть не волновал, а киоск "Соки-воды" так ни разу и не открылся со дня его приемки комиссией. А дождь все падал стеной металлических шариков, которые, упруго подскакивая, разбегались по залитому пеной асфальту.
   Лишь зеленая вывеска сберкассы вызвала в душе Алексея целенаправленный импульс. Вспомнив про лотерейный билет, зачем-то подаренный хозяйской подругой Альбиной, он решил от нечего делать проверить таблицу. С этим намерением и взялся за железную ручку, толкнул тяжелую дверь. Но то, что он увидел внутри, заставило его тихонько просунуть носок сапога и настороженно прильнуть к образовавшейся щели. Он проделал все это почти инстинктивно, не имея никаких определенных намерений, и так же автоматически принялся подсчитывать мелькавшие в руках кассирши пятидесятирублевки. С его наблюдательного пункта их хорошо было видно. "Двадцать один, - насчитал он и тут же подумал о том, сколько их уже прошелестело до того, как он открыл свой непрошеный счет. - Уж верно не меньше..."
   Только после того, как деньги оказались внутри серой книжицы, а сама эта книжица просунулась в полукруглый вырез в стекле с золотыми буквами, Алексей перевел дух и обратил внимание на тщедушного старичка, облокотившегося о стойку. Деньги старичок, не считая, засунул в боковой карман и, поклонившись кассирше, чего-то залопотал. Слов Алексей не расслышал, потому что отпрянул от двери и выскочил наружу. Что станет делать дальше, он тогда опять же еще не знал, не задумывался, просто затаился в сторонке, как остановленная магнитом чуткая стрелка.
   И так же нецеленаправленно, но по-звериному зорко он проводил взглядом просеменившего мимо белоголового человечка, укрывшегося под колоколом зонта. И потянулся за ним, приотстав на дистанцию видимости, неслышно ступая чуть ли не след в след.
   Когда вокруг сомкнулась колючая хвоя лесопосадок, Алексей стал понемногу нагонять торопливо подскакивающую тень. Если к тому моменту у него и вызрел определенный план, то он еще не осознавал его в законченной полноте.
   Что сказал он и что потом сделал, встретив спешащего человечка лицом к лицу, напрочь вылетело из головы. Будто это не он, а кто-то, непрошенно вселившийся в его телесную оболочку, привел в движение мышцы рук и лица, почти насильно заставив повиноваться приказу. Какому именно? Этого он не понял ни тогда, ни после. Крайностей он, во всяком случае, никаких не хотел. И если бы в то мгновение безумного забытья старичок не проявил неожиданную строптивость и не кинулся на слегка ошарашенного Алексея с раскрытым зонтом, все, наверное, разрешилось бы немного иначе...
   Придя в себя, Алексей непонимающе уставился на затоптанный песок, который медленно расправлялся под белой пряжей очистительного дождя. Удивленно уставился на кожаный бумажник с крокодильими пупырышками, неведомо как очутившийся в чугуном налитых руках, осуждающе покачал головой.
   "Это не я!" - встрепенулся в нем перепуганный голосок, но оборвался на лопнувшей, как струна, полуноте.
   Затравленно оглянувшись, он спрятал бумажник, подобрал сломанный зонт и зачем-то принялся уминать взрыхленный песок, не понимая еще, что вода и так разгладит предательские борозды. Заметив откатившийся к деревцу браслет, он, не глядя, сунул его в карман.
   Ознобным ветром продуло лесок. Слегка ослабевший ливень припустил с новой силой. На обратном пути в поселок Алексей не встретил ни единого человека.
   Затворившись на все засовы, он торопливо разжег печурку и собрался было порубить топором зонтик, но вспомнил про металлический каркас. Пошвыряв в огонь сорванные клочья ткани, скрутил стержень и смял спицы, решив закинуть уродливое сплетение металла в озеро. Конечно, не в том месте, не там, а где-нибудь подальше. Бумажник, сберкнижку и паспорт, в который даже не заглянул, он протолкнул кочергой в самый жар топки. Оставался браслет, сделанный из незнакомого серебристо-зеленого сплава, с красным камнем. По рассказам бывалых зеков, Алексей знал, что обычно заваливаются именно на таких мелочах. Но камня с незнакомыми буквами вроде бы русскими и нерусскими одновременно - стало жалко, хотя он и не знал, куда и как его можно приспособить. Поковыряв кухонным ножом, ловко выцарапал драгоценную гемму, слегка выщербив край, и одним ударом расплющил чешуйчатого гада, полурыбу-полузмею.