Страница:
В сражении при Абукире в августе 1798 года английский адмирал Нельсон наголову разгромил армаду Наполеона, обеспечивавшую французское вторжение в Египет. Флагманский корабль французов "Орьян" буквально разнесло взрывом порохового погреба, куда угодило ядро.
Интерес к экспедиции подогревается и тем, что, согласно распространенному мнению, на борту "Орьяна" находились сокровища ордена иоаннитов, захваченные Наполеоном на острове Мальта, а также три миллиона золотых ливров - жалованье французским войскам в Египте.
Как пишет газета "Аль-Ахрам", подводные работы обещают быть трудными. Дно залива занесено илом, толщина которого достигает 11 метров. Однако благодаря этому "покрывалу" корабли хорошо сохранились.
- О, вещие звезды! - Березовский торжественно воздел длани. - Я много и часто ошибался, даже, наверное, слишком часто для серьезного ученого, но сколь многое я сумел угадать! Ты только подумай, Люсин! Ведь это я заставил Наполеона Бонапарта охотиться за сокровищами мальтийцев! И вот смотри: чистейшая выдумка обернулась реальностью. Он таки присвоил себе имущество крестоносцев, хоть проку в том было чуть. Как поразительно я это предугадал...
- Историческая логика, - напомнил другу его любимое словосочетание Люсин.
Глава тридцать четвертая
___________________________________
ОПЕРАЦИЯ "МОНСАЛВАТ"
Авентира VII
Отто Ран с детства увлекался загадками древних цивилизаций. Подобно Шлиману, который, следуя рассыпанным в Илиаде указаниям, обнаружил легендарную Трою, он мечтал найти королевство Грааля. "Сказание о Нибелунгах", "Эдда", романы о рыцарях Круглого Стола сделались его настольными книгами. Подземные галереи и спрятанные в них неведомые святыни снились ему по ночам. Подобные умонастроения вполне отвечали духу времени. Немецкие оккультные группы, и прежде всего влиятельное полузакрытое общество Туле, искавшее арийскую прародину чуть ли не в Северном Ледовитом океане, разработали целую систему "нордической мифологии". Особое значение в ней придавалось гностическим учениям, с их вечным противоборством полярных сил. Коль скоро фюреры быстро набиравшего силу национал-социалистического движения тяготели к мрачному романтизму и яростно пропагандировали расистские бредни, исканиями Рана заинтересовались. Слух о несметных сокровищах Монсегюра докатился до Альфреда Розенберга. Автор "Мифа двадцатого века", теоретик и расовый эксперт партии дал псевдоисторическим разработкам Рана нужное идеологическое направление. В "нордической" интерпретации Монсегюр приравнивался к бретонскому Монсалвату - горе Спасения, где находился Священный Грааль рыцарей короля Артура. Погромщикам в коричневых рубашках штурмовиков, рвавшимся к власти, безумно хотелось быть похожими на рыцарей. Генрих Гиммлер, лично отбиравший кандидатов в отряды СС, тщился придать своей банде убийц внешний декорум средневекового ордена. Прельстительно рисовался и двойной символизм Грааля - сосуда чистой крови и чаши мистического озарения.
Фантастические построения Рана грядущие сверхчеловеки встретили с просвещенным участием культуртрегеров. Его первая поездка в Монсегюр и дилетантски проведенная разведка местности получили широкое отражение в пронацистской прессе.
В 1933 году, уже после поджога рейхстага и захвата власти Гитлером, вышла в свет книга Рана "Крестовый поход против Грааля", полная псевдонаучных спекуляций. Желая польстить Розенбергу, сделавшемуся к тому времени рейхслейтером, новоявленный Шлиман внес в свою первоначальную схему некоторые коррективы, смешав символику Грааля с Ноевым ковчегом*. Христианские идеалы были не в фаворе, и версию с божественной кровью пришлось благоразумно обойти.
_______________
* Кроме церковной чаши - потира и сосуда со священной кровью, в
Граале, которому посвящено множество литературных памятников
европейского средневековья, видели и рог изобилия, и магический
камень алхимиков. Олицетворяя некое рыцарское начало, Грааль стал
эмблемой мировой христианской империи, о которой мечтали идеологи
тамплиерства. Нацисты трансформировали ее на свой лад.
Новых хозяев интересовала совсем иная кровь. Ноев ковчег - другое дело. Это понравилось. Решено было даже снарядить альпинистскую группу на Арарат.
Пытаясь соблюсти хотя бы видимость научной объективности, Ран попробовал было заикнуться насчет александрийской школы и богомилов, но его тут же направили в нужное русло. Александрия и восточноевропейское славянство решительно не устраивали германскую науку. В нацистской интерпретации Грааль обрел облик эдакой чаши Нибелунгов, нордической святыни, а сами катары были объявлены выходцами из Франконии, почти германцами.
Гремела музыка Вагнера, маршировали "персивали" в черных мундирах, на все лады воспевался культ "чистоты крови". Кровь между тем уже обильно лилась в корзины с опилками, куда падали срубленные на средневековый манер головы лучших сынов Германии. Биологические, географические, исторические и всякие иные спекуляции стали нормой, а оккультизм - хорошим тоном.
В 1937 году "Аненербе" - институт по изучению родового наследия, который патронировал сам рейхсфюрер СС Гиммлер, предоставил профессору Рану стипендию для организации археологических раскопок на Монсегюрском холме.
Второе посещение Отто Раном монсегюрских лабиринтов увенчалось долгожданным успехом. Пробившись сквозь многометровый завал, рабочие проложили узкий лаз в пещеру, которую сопровождавший немецкого исследователя археолог Кранц сперва принял за погребальную камеру.
Всего насчитали одиннадцать высохших мумий, причем исключительно мужских, лежавших в хаотическом беспорядке и покрытых пушистым налетом вековой слежавшейся пыли.
- Это скорее напоминает поле брани, - радостно улыбнулся Ран, поднимая тяжелый двуручный меч. - Смотрите! Почти нет следов ржавчины.
В мертвенном озарении карбидных фонарей стальное лезвие блеснуло угрюмой чернью.
- Умели делать! - почтительно заметил Кранц, имевший в корпусе СС звание обер-штурмфюрера. - Кажется, тут какое-то клеймо... "INOOMINE"*, прочитал он, водя пальцем. - Черт его знает... Может, имя владельца?
_______________
* Анаграмма (лат.). In nomine omnipotentis in nomine - "Во имя
всемогущего во имя". Характерное клеймо на мечах
двенадцатого-тринадцатого веков.
Всего было обнаружено семь мечей (один из них оказался сломан), шесть копий и пять кинжалов. В защищенной от доступа воздуха пещере великолепно сохранились не только кольчужные доспехи, но и одежды. Однако стоило кому-то из рабочих неосторожно потянуть за край покрывала, как оно расползалось в руках.
- И обратишься во прах, - прокомментировал Ран. - Это ведь настоящие крестоносцы, доктор Кранц!
- Так точно, господин профессор! Самые доподлинные тамплиеры духовные наставники доблестных тевтонских рыцарей, наших предков. Обратите внимание на рисунок креста. Хотя краски значительно потускнели, мне кажется, он был пурпурным.
- А не черным? Впрочем, при таком свете не разберешь.
- К сожалению, нам не удастся вынести ткань на дневную поверхность. Рассыпается в пыль, как золото ведьм.
- Снимки! - спохватился Отто Ран. - Пока не поздно, нужно произвести фотосъемку.
Фотограф экспедиции Мансфельд, как и Кранц, прикомандированный от института родового наследия и тоже имевший соответствующий эсэсовский чин, с готовностью выдвинулся на передний план. Затмевая голубоватое ацетиленовое пламя, вспыхнул подожженный магний.
- Вы были правы, господин профессор. - Кранц наклонился над мумией, обряженной в некое подобие монашеской сутаны. - Тут действительно кипела жаркая битва. Посмотрите, как изрублен этот монах! Живого места не осталось... Я почему подумал о погребальной камере? Наших древних герцогов, как вы знаете, частенько отправляли на вечный покой в сопровождении свиты, но этот скромный священнослужитель никак не похож на вождя. Из этого я делаю заключение...
- Он вовсе не монах, доктор Кранц! - нетерпеливо прервал Ран. - Это катар, чистейшей воды катарский Совершенный.
- Прошу прощения, господа. - Фотограф поспешно запечатлел искалеченные останки. - А вон и другой такой же! - обрадованно вскрикнул он, чиркнув машинкой для магния. - Там, у самой стены.
- Да это просто мешок с костями, - заметил Кранц, брезгливо отряхивая руки. - Неужели эти двое смогли противостоять столь превосходящим силам противника?
- Как видите, - пожал плечами Ран, жадно вглядываясь в оскаленный череп, обтянутый коричневым пергаментом кожи. - Хотел бы я знать, какие тайны хранила эта бедная голова, - вздохнул он, поднимаясь с колен.
- Эти двое прекрасно использовали особенности местности, - со знанием дела заметил фотограф Мансфельд. - Видите, какой тут узкий проход?
- Быть может, они прикрывали отступление своих собратьев? предположил Ран. - Тех самых, которые, если верить документам святейшей инквизиции, унесли накануне последнего штурма золотой ковчег?
- Вы думаете?.. - озабоченно нахмурился Кранц.
- Почти уверен. Обратите внимание хотя бы на этот знак. - Он провел локтем по высеченному в стене пятиугольнику, окруженному комбинацией точек и черточек. - Определенно какой-то шифр.
- И есть надежда его прочитать?
- Не раньше чем удастся свести воедино всю информацию о катарской пиктографии, хаотично рассыпанную по замкам, библиотекам, музеям. Это задача на десятилетия. К сожалению, у нас нет доступа к частным коллекциям и семейным архивам.
- Вам достаточно составить соответствующий список, господин профессор. Уверен, что в Берлине изыщут возможность помочь.
- Уверен, господа, что исконно германские земли, в том числе Франкония, Бургундия и Лангедок, будут присоединены к тысячелетнему рейху. Тогда вы сможете беспрепятственно перекопать всю эту гору, господин профессор.
- Хорошо бы! - Ран натянуто рассмеялся. - Во Франции у меня имеются особые интересы. Вы, наверное, знаете про наследников монсегюрских видамов, доктор Кранц? Я давно мечтаю ознакомиться с их эпистолярным наследием.
- Вот как? - археолог обратился в слух. - Вам что-нибудь известно об этих людях?
- Пока немногое, но я слышал, что где-то в Нормандии обретается одна весьма примечательная личность, некто Савиньи, выпускник Сорбонны и знаток восточных языков. Если бы удалось разыскать этого господина...
- Откуда вы узнали про Савиньи?! - настороженно осведомился Кранц, отбросив в сторону обломанную рукоятку меча. Разговор приобретал опасный характер. Савиньи был агентом СД и выполнял секретную миссию.
- О, у меня свои источники информации, - самодовольно ухмыльнулся Ран. - Каждый, кто проявляет интерес к наследству катаров, рано или поздно оказывается в моей картотеке. Кстати, этот Савиньи русский, по крайней мере, наполовину.
Не исключено, что это были последние слова Отто Рана. После широко разрекламированной поездки по Лангедоку, закончившейся сенсационными находками в пещерах, профессор неожиданно исчез. Из Франции отбыл, а в Германию не вернулся.
В печати об исчезновении незадачливого вояжера сообщили как-то вскользь. Хоть и прошел слух о том, что автор "Люциферова двора Европы" сидит в концлагере. Немцам, а французам тем паче, было не до него, надвигались куда более значительные события.
Уже после войны некто Сен-Лоу, написавший брошюру "Новые катары Монсегюра", справился насчет Рана у властей ФРГ и получил любопытный ответ:
- Согласно документации СС Ран покончил жизнь самоубийством, приняв соединение циана.
- Причина? - спросил Сен-Лоу.
- "На политико-мистической почве", - процитировал эсэсовский диагноз чиновник юстиции.
История монсегюрских спекуляций в третьем рейхе, однако, с исчезновением Рана не закончилась.
В июне 1943 года, когда, казалось бы, "нибелунгам" следовало думать совсем о других вещах, в Монсегюр прибыла комплексная научная экспедиция, в которую входили известные немецкие историки, этнографы, геологи, специалисты по исследованию пещер.
Под охраной подобострастной вишийской милиции "союзники" разбили палаточный лагерь и приступили к раскопкам. Работы продолжались вплоть до весны 1944 года, когда пришлось спешно уносить ноги. Но в самом рейхе разговоры об "арийском Граале" не утихали вплоть до окончательной развязки. Так, уже в марте 1945 года Розенберг, разъяснив гросс-адмиралу Деницу значение катарских сокровищ для национал-социализма, заикнулся о какой-то секретной экспедиции и просил выделить для этой цели специальную подводную лодку.
Одним словом, ошарашивающая своей шизоидной настырностью возня нацистов продолжалась вплоть до последнего часа, пока Советская Армия не отняла у них самое возможность решать что бы то ни было, пусть даже на бумаге.
Глава тридцать пятая
___________________________________
ТАЙНАЯ СИЛА
Удостоверенный должным образом факт смерти Георгия Мартыновича Солитова привел в действие неторопливый юридический механизм, как бы стоящий своей веками выверенной четкостью над бренностью представителей рода людского.
Вопреки предусмотрительным советам сослуживцев и кое-каким собственным горестным наблюдениям Люсин решил во что бы то ни стало разыскать Аглаю Степановну, с которой виделся последний раз на поминках. Насколько он мог понять, жизнь ее на шатурских болотах не сладилась, и она собиралась перебраться в другое место.
Человека, если он, конечно, не прячет следы, найти не трудно. После нескольких телефонных Звонков Владимир Константинович удостоверился, не без легкого удивления, что гражданка Солдатенкова проживает ныне в том самом городке, который чуть было не спутал ему все карты.
Так, в одно прекрасное утро - оно действительно было прекрасным из-за свежевыпавшего снега - он оказался в Волжанске, где московский поезд стоит всего лишь какую-нибудь минуту.
"Случай в Волжанске", как с легкой руки популярного журналиста стала именоваться история со "скорой помощью", наделал немало шума. Виновные как медики, так и сотрудники местного уголовного розыска - получили кто выговор, кто предупреждение, а кое-кому пришлось и вовсе уйти. Словом, каждому досталось по заслугам, кроме прокурора, который, невзирая на общественный резонанс, а также весьма язвительную аттестацию Гурова, остался, как говорится, при своих. Ему было всего лишь "указано".
Люсина привела в Волжанск чисто человеческая потребность еще раз увидеться с Аглаей Степановной, никоим образом не связанная со служебными надобностями.
Возле дома, где Аглае Степановне выделили комнатку, рдели гроздья рябины, сочные, пронзительно яркие, опушенные снежком. "Рябина, она оберег, - вспомнились поучения старой ведуньи. - Если посадить у самого порога, ничье зло тебя не коснется, никакая темная сила".
- Вот, значит, где ты теперь живешь? - принужденно улыбнулся Владимир Константинович, озирая ее аскетическую жилплощадь.
Он опустил на белый, больничного вида табурет туго набитые сетки с апельсинами и длинными парниковыми огурцами, затем, найдя на двери подходящий гвоздь, повесил тяжелое кожаное пальто.
- Чего приехал-то? - растроганно заворчала она. - Али делать нечего?
- Вот именно, Степановна, нечего... Кто ж это тебе апартаменты такие выделил барские? - Люсин глянул на высокий лепной потолок, так не соответствовавший сиротской стерильности свежепобеленных стен.
- Известно: больница.
- Работаешь?
- А то...
- Медсестрой?
- Санитаркой.
- Это при твоем-то опыте? Да будь моя воля, я бы тебя в главврачи определил.
- Эка хватил! - Степановна польщенно порозовела и принялась вытирать клеенку на раздвижном столике.
- Ты не хлопочи, мать, я ненадолго.
- Торопишься все. Как же тебя занесло в нашу-то глухомань?
- Самым обыкновенным манером: по железной дороге. Тобой, Степановна, нотариусы интересуются. Когда сможешь приехать?
- Это какие такие нотариусы? - спросила она, недовольно фыркнув, хотя вполне понимала, о чем идет речь.
- С наследством вопрос решать надо, - терпеливо объяснил Люсин. Если хочешь, можем вместе поехать.
- Как в тот раз, так и теперь скажу одно: не желаю. - Она обиженно поджала губы. - Не терзай мне душу, Константиныч, не рви. На том и кончим с тобой.
- Как знаешь, мать, - вздохнул Люсин, предвидя такую ее реакцию. Зарабатываешь-то хоть прилично?
- Дак я чего в санитарки-то пошла? Полное жалованье положили, да еще полставки какие-то, да мой пенсион при мне. Чем не жизнь? Мне дак хватает и про черный день остается.
- Это хорошо, но квартирку получше бы надо тебе выхлопотать. Я помогу.
- И в голове не держи! - с непонятной для Люсина веселостью запротестовала она. - На кой мне твои хоромы? Все, чего надо, есть: газовая плитка, батарея теплая, свет. У меня тут соседка добрая. Люсей зовут. Заботится обо мне, помогает. Студентка-заочница. Ты не думай, я славно живу. Да и сколько там мне осталось?
- Травками больше не пользуешь? - Люсин принюхался, но не смог поймать той щемящей бальзамической сладости, которая временами грустно вспоминалась ему. - Зарыла талант в землю?
- Блаженный ты какой-то, Константиныч, ей-богу! - Степановна устало провела рукой по лицу. - Кому я теперь нужна? Ну подумай сам, если чего есть в лобе?
- Во лбу, - зачем-то поправил Люсин. - Во лбу, Степановна... А насчет нужна не нужна, ты зубы не заговаривай. Сделают так, что всем и каждому окажется до тебя интерес. Думаешь, если Георгия Мартыновича нет, то и делу его сразу конец? - Он невольно подстраивался под строй ее речи. - Ничего подобного!
- Дак разорили, сказывают, лабораторию.
- Еще не вечер, Степановна. Слыхала, поди, такое выражение? Кстати, у меня вопросик к тебе. - Люсин вспомнил настоятельную просьбу Березовского. - Как ты отнесешься к такому рецепту? - он показал ей вывезенную из Теплы пропись.
- Ну-ка. - Она степенно надела очки. - Может, оно кому и на пользу, понимаешь, только ядовито больно, ненароком и отравиться можно, - вынесла после долгого размышления свой вердикт. - Откуда это у тебя? Или кто прописал? Дак ты не пей.
- Помнишь, когда Георгий Мартынович ездил последний раз в Карловы Вары?
- Болел он после той поездки. Сначала ему полегчало, а после опять прихватило от ихних солей. Уж я отпаивала его, отпаивала...
- Я про другое толкую. Этот рецепт или примерно такой он привез из Чехословакии. В старинных книгах нашел. Ты по этому поводу ничего не слыхала? Может, опыты ставил какие?..
- Опыты, как же... Терпеть не люблю колдунов этих черных! - Аглая Степановна сердито сплюнула. - У них и сборы не такие, и заваривают они по-своему. Я, бывало, Егору сколько раз про то говорила. И грех, и толку никакого. Заваривать уметь надо!
- А настаивать? - улыбнулся Люсин, припомнив прежние уроки.
- И настаивать, - одобрительно кивнула Аглая Степановна. - Не поймал еще того нелюдя?
- Ищут его, будь уверена, по всем городам и селам. Все приметы известны, вплоть до наколок. Никуда он не денется.
- Как же, видела я его портрет - чистый изверг!
- Не скажи, Степановна, с виду вполне благообразно выглядит.
- Ничегошеньки ты не смыслишь, вот чего я скажу! Одно обличье в нем человеческое, а души нет, мертвая в нем душа. Такой родную мать убьет - не поморщится... Как же это его до сих пор не схватили? Ведь прямо на морде написано!
- Будь спокойна. Этого я добуду из-под земли.
- Я тебе верю. - Она понимающе опустила изборожденные малиновыми жилками веки. - Чаек-то мой пьешь? Помогает?
- Спасибо тебе за все, замечательный чай. Только им и спасаюсь, - не сморгнув глазом, поблагодарил Люсин, хотя так и не удосужился испробовать целительного зелья, всякий раз откладывая до более благоприятной поры.
- Врешь, поди... И чего вертишься, как на шиле? Никак, бежать уже навострился?
- Пора, через сорок минут мой поезд.
- Ну, дак ступай, коли не терпится...
Проводив гостя, Аглая Степановна собралась на старую базарную площадь возле пассажа, где по воскресеньям устраивались народные гулянья.
Подвязавшись штопаным оренбургским платком, старая женщина смахнула повисшую на реснице слезинку, запахнула плюшевый жакетик и поспешила на улицу. Она так и не поняла, зачем приезжал Люсин. Неужели только из-за наследства? Но то, что он все-таки нашел ее и даже привез гостинцы, было необыкновенно трогательно. Жизнь не очень-то баловала ее подобным вниманием.
Заметив в подворотне бабу с мешком семечек, Степановна нерешительно потянулась за истрепанным кошельком.
- Почем? - спросила она, зачерпнув на пробу.
- Тридцать копеек.
- Ишь ты! Чего так дорого?
- А попробуй вырасти! - крикливо отозвалась торговка.
- Дак каждую весну в огороде сажаю, - возразила Степановна и вдруг осеклась. Грядкам и клумбам, а может, и веснам - кто знает? - пришел конец. Она покорно вручила мелочь и, оттопырив кармашек, дала пересыпать туда пыльный граненый стакан. Пусть все идет как идет. По крайней мере, будет чем порадовать оголодавших синиц, которым приелось, поди, сухое крошево да терпкая горечь рябины.
Не осознавала еще Аглая Степановна, что это распрямляется понемногу ее зажатая в тисках душа. Пусть звал за собой затухающий стук колес, и с новой болью вспоминалось все то, чему нигде и никогда не дано повториться, уже тянулись робкие корешочки в необжитую пустоту.
Голову в меховой шапке, возвышавшуюся поверх других, Аглая Степановна увидела издали, а узнала еще до того, как устремила прицельно сузившиеся глаза. Ее словно толкнуло что-то, заставив съежиться, как от внезапной рези. Краснолицый парень в распахнутом полушубке, присев на балюстраду рядом с накрытым столом, неторопливо переливал в глотку вино. Стакан он держал двумя пальцами, помахивая в такт глотанию надкусанным пирожком.
Она угадала безошибочно: тот самый. И медленно направилась к нему, не выпуская из поля зрения и боясь спугнуть пристальным взглядом. Всем существом своим, потрясенным до самых глубин, всей прожитой жизнью знала, что ему не устоять перед ней. Не скрытая сила, о которой судачили деревенские кумушки, но абсолютная убежденность, поработившая душу и тело, несла Аглаю Степановну на кромке кипящей волны. Сбросив годы и немощи, даже как будто бы потеряв вес, летела она над площадью, не касаясь заледенелой земли.
Никто не видел этого стремительного полета. И она, проносясь сквозь расступавшуюся толпу, не замечала других. Словно вокруг была заснеженная пустыня, утопавшая в дымной полумгле.
То единственное лицо, чьи самые мелкие черточки различались с удивительной четкостью, лишь отдаленно напоминало фотографию в милицейской листовке, но ошибки быть не могло: она настигла врага. И знала, что сможет сделать с ним все, что захочет, и сделает это, превратив в безвольный манекен.
Все силы, которые еще оставались в ней, слила она в единый порыв.
Интерес к экспедиции подогревается и тем, что, согласно распространенному мнению, на борту "Орьяна" находились сокровища ордена иоаннитов, захваченные Наполеоном на острове Мальта, а также три миллиона золотых ливров - жалованье французским войскам в Египте.
Как пишет газета "Аль-Ахрам", подводные работы обещают быть трудными. Дно залива занесено илом, толщина которого достигает 11 метров. Однако благодаря этому "покрывалу" корабли хорошо сохранились.
- О, вещие звезды! - Березовский торжественно воздел длани. - Я много и часто ошибался, даже, наверное, слишком часто для серьезного ученого, но сколь многое я сумел угадать! Ты только подумай, Люсин! Ведь это я заставил Наполеона Бонапарта охотиться за сокровищами мальтийцев! И вот смотри: чистейшая выдумка обернулась реальностью. Он таки присвоил себе имущество крестоносцев, хоть проку в том было чуть. Как поразительно я это предугадал...
- Историческая логика, - напомнил другу его любимое словосочетание Люсин.
Глава тридцать четвертая
___________________________________
ОПЕРАЦИЯ "МОНСАЛВАТ"
Авентира VII
Отто Ран с детства увлекался загадками древних цивилизаций. Подобно Шлиману, который, следуя рассыпанным в Илиаде указаниям, обнаружил легендарную Трою, он мечтал найти королевство Грааля. "Сказание о Нибелунгах", "Эдда", романы о рыцарях Круглого Стола сделались его настольными книгами. Подземные галереи и спрятанные в них неведомые святыни снились ему по ночам. Подобные умонастроения вполне отвечали духу времени. Немецкие оккультные группы, и прежде всего влиятельное полузакрытое общество Туле, искавшее арийскую прародину чуть ли не в Северном Ледовитом океане, разработали целую систему "нордической мифологии". Особое значение в ней придавалось гностическим учениям, с их вечным противоборством полярных сил. Коль скоро фюреры быстро набиравшего силу национал-социалистического движения тяготели к мрачному романтизму и яростно пропагандировали расистские бредни, исканиями Рана заинтересовались. Слух о несметных сокровищах Монсегюра докатился до Альфреда Розенберга. Автор "Мифа двадцатого века", теоретик и расовый эксперт партии дал псевдоисторическим разработкам Рана нужное идеологическое направление. В "нордической" интерпретации Монсегюр приравнивался к бретонскому Монсалвату - горе Спасения, где находился Священный Грааль рыцарей короля Артура. Погромщикам в коричневых рубашках штурмовиков, рвавшимся к власти, безумно хотелось быть похожими на рыцарей. Генрих Гиммлер, лично отбиравший кандидатов в отряды СС, тщился придать своей банде убийц внешний декорум средневекового ордена. Прельстительно рисовался и двойной символизм Грааля - сосуда чистой крови и чаши мистического озарения.
Фантастические построения Рана грядущие сверхчеловеки встретили с просвещенным участием культуртрегеров. Его первая поездка в Монсегюр и дилетантски проведенная разведка местности получили широкое отражение в пронацистской прессе.
В 1933 году, уже после поджога рейхстага и захвата власти Гитлером, вышла в свет книга Рана "Крестовый поход против Грааля", полная псевдонаучных спекуляций. Желая польстить Розенбергу, сделавшемуся к тому времени рейхслейтером, новоявленный Шлиман внес в свою первоначальную схему некоторые коррективы, смешав символику Грааля с Ноевым ковчегом*. Христианские идеалы были не в фаворе, и версию с божественной кровью пришлось благоразумно обойти.
_______________
* Кроме церковной чаши - потира и сосуда со священной кровью, в
Граале, которому посвящено множество литературных памятников
европейского средневековья, видели и рог изобилия, и магический
камень алхимиков. Олицетворяя некое рыцарское начало, Грааль стал
эмблемой мировой христианской империи, о которой мечтали идеологи
тамплиерства. Нацисты трансформировали ее на свой лад.
Новых хозяев интересовала совсем иная кровь. Ноев ковчег - другое дело. Это понравилось. Решено было даже снарядить альпинистскую группу на Арарат.
Пытаясь соблюсти хотя бы видимость научной объективности, Ран попробовал было заикнуться насчет александрийской школы и богомилов, но его тут же направили в нужное русло. Александрия и восточноевропейское славянство решительно не устраивали германскую науку. В нацистской интерпретации Грааль обрел облик эдакой чаши Нибелунгов, нордической святыни, а сами катары были объявлены выходцами из Франконии, почти германцами.
Гремела музыка Вагнера, маршировали "персивали" в черных мундирах, на все лады воспевался культ "чистоты крови". Кровь между тем уже обильно лилась в корзины с опилками, куда падали срубленные на средневековый манер головы лучших сынов Германии. Биологические, географические, исторические и всякие иные спекуляции стали нормой, а оккультизм - хорошим тоном.
В 1937 году "Аненербе" - институт по изучению родового наследия, который патронировал сам рейхсфюрер СС Гиммлер, предоставил профессору Рану стипендию для организации археологических раскопок на Монсегюрском холме.
Второе посещение Отто Раном монсегюрских лабиринтов увенчалось долгожданным успехом. Пробившись сквозь многометровый завал, рабочие проложили узкий лаз в пещеру, которую сопровождавший немецкого исследователя археолог Кранц сперва принял за погребальную камеру.
Всего насчитали одиннадцать высохших мумий, причем исключительно мужских, лежавших в хаотическом беспорядке и покрытых пушистым налетом вековой слежавшейся пыли.
- Это скорее напоминает поле брани, - радостно улыбнулся Ран, поднимая тяжелый двуручный меч. - Смотрите! Почти нет следов ржавчины.
В мертвенном озарении карбидных фонарей стальное лезвие блеснуло угрюмой чернью.
- Умели делать! - почтительно заметил Кранц, имевший в корпусе СС звание обер-штурмфюрера. - Кажется, тут какое-то клеймо... "INOOMINE"*, прочитал он, водя пальцем. - Черт его знает... Может, имя владельца?
_______________
* Анаграмма (лат.). In nomine omnipotentis in nomine - "Во имя
всемогущего во имя". Характерное клеймо на мечах
двенадцатого-тринадцатого веков.
Всего было обнаружено семь мечей (один из них оказался сломан), шесть копий и пять кинжалов. В защищенной от доступа воздуха пещере великолепно сохранились не только кольчужные доспехи, но и одежды. Однако стоило кому-то из рабочих неосторожно потянуть за край покрывала, как оно расползалось в руках.
- И обратишься во прах, - прокомментировал Ран. - Это ведь настоящие крестоносцы, доктор Кранц!
- Так точно, господин профессор! Самые доподлинные тамплиеры духовные наставники доблестных тевтонских рыцарей, наших предков. Обратите внимание на рисунок креста. Хотя краски значительно потускнели, мне кажется, он был пурпурным.
- А не черным? Впрочем, при таком свете не разберешь.
- К сожалению, нам не удастся вынести ткань на дневную поверхность. Рассыпается в пыль, как золото ведьм.
- Снимки! - спохватился Отто Ран. - Пока не поздно, нужно произвести фотосъемку.
Фотограф экспедиции Мансфельд, как и Кранц, прикомандированный от института родового наследия и тоже имевший соответствующий эсэсовский чин, с готовностью выдвинулся на передний план. Затмевая голубоватое ацетиленовое пламя, вспыхнул подожженный магний.
- Вы были правы, господин профессор. - Кранц наклонился над мумией, обряженной в некое подобие монашеской сутаны. - Тут действительно кипела жаркая битва. Посмотрите, как изрублен этот монах! Живого места не осталось... Я почему подумал о погребальной камере? Наших древних герцогов, как вы знаете, частенько отправляли на вечный покой в сопровождении свиты, но этот скромный священнослужитель никак не похож на вождя. Из этого я делаю заключение...
- Он вовсе не монах, доктор Кранц! - нетерпеливо прервал Ран. - Это катар, чистейшей воды катарский Совершенный.
- Прошу прощения, господа. - Фотограф поспешно запечатлел искалеченные останки. - А вон и другой такой же! - обрадованно вскрикнул он, чиркнув машинкой для магния. - Там, у самой стены.
- Да это просто мешок с костями, - заметил Кранц, брезгливо отряхивая руки. - Неужели эти двое смогли противостоять столь превосходящим силам противника?
- Как видите, - пожал плечами Ран, жадно вглядываясь в оскаленный череп, обтянутый коричневым пергаментом кожи. - Хотел бы я знать, какие тайны хранила эта бедная голова, - вздохнул он, поднимаясь с колен.
- Эти двое прекрасно использовали особенности местности, - со знанием дела заметил фотограф Мансфельд. - Видите, какой тут узкий проход?
- Быть может, они прикрывали отступление своих собратьев? предположил Ран. - Тех самых, которые, если верить документам святейшей инквизиции, унесли накануне последнего штурма золотой ковчег?
- Вы думаете?.. - озабоченно нахмурился Кранц.
- Почти уверен. Обратите внимание хотя бы на этот знак. - Он провел локтем по высеченному в стене пятиугольнику, окруженному комбинацией точек и черточек. - Определенно какой-то шифр.
- И есть надежда его прочитать?
- Не раньше чем удастся свести воедино всю информацию о катарской пиктографии, хаотично рассыпанную по замкам, библиотекам, музеям. Это задача на десятилетия. К сожалению, у нас нет доступа к частным коллекциям и семейным архивам.
- Вам достаточно составить соответствующий список, господин профессор. Уверен, что в Берлине изыщут возможность помочь.
- Уверен, господа, что исконно германские земли, в том числе Франкония, Бургундия и Лангедок, будут присоединены к тысячелетнему рейху. Тогда вы сможете беспрепятственно перекопать всю эту гору, господин профессор.
- Хорошо бы! - Ран натянуто рассмеялся. - Во Франции у меня имеются особые интересы. Вы, наверное, знаете про наследников монсегюрских видамов, доктор Кранц? Я давно мечтаю ознакомиться с их эпистолярным наследием.
- Вот как? - археолог обратился в слух. - Вам что-нибудь известно об этих людях?
- Пока немногое, но я слышал, что где-то в Нормандии обретается одна весьма примечательная личность, некто Савиньи, выпускник Сорбонны и знаток восточных языков. Если бы удалось разыскать этого господина...
- Откуда вы узнали про Савиньи?! - настороженно осведомился Кранц, отбросив в сторону обломанную рукоятку меча. Разговор приобретал опасный характер. Савиньи был агентом СД и выполнял секретную миссию.
- О, у меня свои источники информации, - самодовольно ухмыльнулся Ран. - Каждый, кто проявляет интерес к наследству катаров, рано или поздно оказывается в моей картотеке. Кстати, этот Савиньи русский, по крайней мере, наполовину.
Не исключено, что это были последние слова Отто Рана. После широко разрекламированной поездки по Лангедоку, закончившейся сенсационными находками в пещерах, профессор неожиданно исчез. Из Франции отбыл, а в Германию не вернулся.
В печати об исчезновении незадачливого вояжера сообщили как-то вскользь. Хоть и прошел слух о том, что автор "Люциферова двора Европы" сидит в концлагере. Немцам, а французам тем паче, было не до него, надвигались куда более значительные события.
Уже после войны некто Сен-Лоу, написавший брошюру "Новые катары Монсегюра", справился насчет Рана у властей ФРГ и получил любопытный ответ:
- Согласно документации СС Ран покончил жизнь самоубийством, приняв соединение циана.
- Причина? - спросил Сен-Лоу.
- "На политико-мистической почве", - процитировал эсэсовский диагноз чиновник юстиции.
История монсегюрских спекуляций в третьем рейхе, однако, с исчезновением Рана не закончилась.
В июне 1943 года, когда, казалось бы, "нибелунгам" следовало думать совсем о других вещах, в Монсегюр прибыла комплексная научная экспедиция, в которую входили известные немецкие историки, этнографы, геологи, специалисты по исследованию пещер.
Под охраной подобострастной вишийской милиции "союзники" разбили палаточный лагерь и приступили к раскопкам. Работы продолжались вплоть до весны 1944 года, когда пришлось спешно уносить ноги. Но в самом рейхе разговоры об "арийском Граале" не утихали вплоть до окончательной развязки. Так, уже в марте 1945 года Розенберг, разъяснив гросс-адмиралу Деницу значение катарских сокровищ для национал-социализма, заикнулся о какой-то секретной экспедиции и просил выделить для этой цели специальную подводную лодку.
Одним словом, ошарашивающая своей шизоидной настырностью возня нацистов продолжалась вплоть до последнего часа, пока Советская Армия не отняла у них самое возможность решать что бы то ни было, пусть даже на бумаге.
Глава тридцать пятая
___________________________________
ТАЙНАЯ СИЛА
Удостоверенный должным образом факт смерти Георгия Мартыновича Солитова привел в действие неторопливый юридический механизм, как бы стоящий своей веками выверенной четкостью над бренностью представителей рода людского.
Вопреки предусмотрительным советам сослуживцев и кое-каким собственным горестным наблюдениям Люсин решил во что бы то ни стало разыскать Аглаю Степановну, с которой виделся последний раз на поминках. Насколько он мог понять, жизнь ее на шатурских болотах не сладилась, и она собиралась перебраться в другое место.
Человека, если он, конечно, не прячет следы, найти не трудно. После нескольких телефонных Звонков Владимир Константинович удостоверился, не без легкого удивления, что гражданка Солдатенкова проживает ныне в том самом городке, который чуть было не спутал ему все карты.
Так, в одно прекрасное утро - оно действительно было прекрасным из-за свежевыпавшего снега - он оказался в Волжанске, где московский поезд стоит всего лишь какую-нибудь минуту.
"Случай в Волжанске", как с легкой руки популярного журналиста стала именоваться история со "скорой помощью", наделал немало шума. Виновные как медики, так и сотрудники местного уголовного розыска - получили кто выговор, кто предупреждение, а кое-кому пришлось и вовсе уйти. Словом, каждому досталось по заслугам, кроме прокурора, который, невзирая на общественный резонанс, а также весьма язвительную аттестацию Гурова, остался, как говорится, при своих. Ему было всего лишь "указано".
Люсина привела в Волжанск чисто человеческая потребность еще раз увидеться с Аглаей Степановной, никоим образом не связанная со служебными надобностями.
Возле дома, где Аглае Степановне выделили комнатку, рдели гроздья рябины, сочные, пронзительно яркие, опушенные снежком. "Рябина, она оберег, - вспомнились поучения старой ведуньи. - Если посадить у самого порога, ничье зло тебя не коснется, никакая темная сила".
- Вот, значит, где ты теперь живешь? - принужденно улыбнулся Владимир Константинович, озирая ее аскетическую жилплощадь.
Он опустил на белый, больничного вида табурет туго набитые сетки с апельсинами и длинными парниковыми огурцами, затем, найдя на двери подходящий гвоздь, повесил тяжелое кожаное пальто.
- Чего приехал-то? - растроганно заворчала она. - Али делать нечего?
- Вот именно, Степановна, нечего... Кто ж это тебе апартаменты такие выделил барские? - Люсин глянул на высокий лепной потолок, так не соответствовавший сиротской стерильности свежепобеленных стен.
- Известно: больница.
- Работаешь?
- А то...
- Медсестрой?
- Санитаркой.
- Это при твоем-то опыте? Да будь моя воля, я бы тебя в главврачи определил.
- Эка хватил! - Степановна польщенно порозовела и принялась вытирать клеенку на раздвижном столике.
- Ты не хлопочи, мать, я ненадолго.
- Торопишься все. Как же тебя занесло в нашу-то глухомань?
- Самым обыкновенным манером: по железной дороге. Тобой, Степановна, нотариусы интересуются. Когда сможешь приехать?
- Это какие такие нотариусы? - спросила она, недовольно фыркнув, хотя вполне понимала, о чем идет речь.
- С наследством вопрос решать надо, - терпеливо объяснил Люсин. Если хочешь, можем вместе поехать.
- Как в тот раз, так и теперь скажу одно: не желаю. - Она обиженно поджала губы. - Не терзай мне душу, Константиныч, не рви. На том и кончим с тобой.
- Как знаешь, мать, - вздохнул Люсин, предвидя такую ее реакцию. Зарабатываешь-то хоть прилично?
- Дак я чего в санитарки-то пошла? Полное жалованье положили, да еще полставки какие-то, да мой пенсион при мне. Чем не жизнь? Мне дак хватает и про черный день остается.
- Это хорошо, но квартирку получше бы надо тебе выхлопотать. Я помогу.
- И в голове не держи! - с непонятной для Люсина веселостью запротестовала она. - На кой мне твои хоромы? Все, чего надо, есть: газовая плитка, батарея теплая, свет. У меня тут соседка добрая. Люсей зовут. Заботится обо мне, помогает. Студентка-заочница. Ты не думай, я славно живу. Да и сколько там мне осталось?
- Травками больше не пользуешь? - Люсин принюхался, но не смог поймать той щемящей бальзамической сладости, которая временами грустно вспоминалась ему. - Зарыла талант в землю?
- Блаженный ты какой-то, Константиныч, ей-богу! - Степановна устало провела рукой по лицу. - Кому я теперь нужна? Ну подумай сам, если чего есть в лобе?
- Во лбу, - зачем-то поправил Люсин. - Во лбу, Степановна... А насчет нужна не нужна, ты зубы не заговаривай. Сделают так, что всем и каждому окажется до тебя интерес. Думаешь, если Георгия Мартыновича нет, то и делу его сразу конец? - Он невольно подстраивался под строй ее речи. - Ничего подобного!
- Дак разорили, сказывают, лабораторию.
- Еще не вечер, Степановна. Слыхала, поди, такое выражение? Кстати, у меня вопросик к тебе. - Люсин вспомнил настоятельную просьбу Березовского. - Как ты отнесешься к такому рецепту? - он показал ей вывезенную из Теплы пропись.
- Ну-ка. - Она степенно надела очки. - Может, оно кому и на пользу, понимаешь, только ядовито больно, ненароком и отравиться можно, - вынесла после долгого размышления свой вердикт. - Откуда это у тебя? Или кто прописал? Дак ты не пей.
- Помнишь, когда Георгий Мартынович ездил последний раз в Карловы Вары?
- Болел он после той поездки. Сначала ему полегчало, а после опять прихватило от ихних солей. Уж я отпаивала его, отпаивала...
- Я про другое толкую. Этот рецепт или примерно такой он привез из Чехословакии. В старинных книгах нашел. Ты по этому поводу ничего не слыхала? Может, опыты ставил какие?..
- Опыты, как же... Терпеть не люблю колдунов этих черных! - Аглая Степановна сердито сплюнула. - У них и сборы не такие, и заваривают они по-своему. Я, бывало, Егору сколько раз про то говорила. И грех, и толку никакого. Заваривать уметь надо!
- А настаивать? - улыбнулся Люсин, припомнив прежние уроки.
- И настаивать, - одобрительно кивнула Аглая Степановна. - Не поймал еще того нелюдя?
- Ищут его, будь уверена, по всем городам и селам. Все приметы известны, вплоть до наколок. Никуда он не денется.
- Как же, видела я его портрет - чистый изверг!
- Не скажи, Степановна, с виду вполне благообразно выглядит.
- Ничегошеньки ты не смыслишь, вот чего я скажу! Одно обличье в нем человеческое, а души нет, мертвая в нем душа. Такой родную мать убьет - не поморщится... Как же это его до сих пор не схватили? Ведь прямо на морде написано!
- Будь спокойна. Этого я добуду из-под земли.
- Я тебе верю. - Она понимающе опустила изборожденные малиновыми жилками веки. - Чаек-то мой пьешь? Помогает?
- Спасибо тебе за все, замечательный чай. Только им и спасаюсь, - не сморгнув глазом, поблагодарил Люсин, хотя так и не удосужился испробовать целительного зелья, всякий раз откладывая до более благоприятной поры.
- Врешь, поди... И чего вертишься, как на шиле? Никак, бежать уже навострился?
- Пора, через сорок минут мой поезд.
- Ну, дак ступай, коли не терпится...
Проводив гостя, Аглая Степановна собралась на старую базарную площадь возле пассажа, где по воскресеньям устраивались народные гулянья.
Подвязавшись штопаным оренбургским платком, старая женщина смахнула повисшую на реснице слезинку, запахнула плюшевый жакетик и поспешила на улицу. Она так и не поняла, зачем приезжал Люсин. Неужели только из-за наследства? Но то, что он все-таки нашел ее и даже привез гостинцы, было необыкновенно трогательно. Жизнь не очень-то баловала ее подобным вниманием.
Заметив в подворотне бабу с мешком семечек, Степановна нерешительно потянулась за истрепанным кошельком.
- Почем? - спросила она, зачерпнув на пробу.
- Тридцать копеек.
- Ишь ты! Чего так дорого?
- А попробуй вырасти! - крикливо отозвалась торговка.
- Дак каждую весну в огороде сажаю, - возразила Степановна и вдруг осеклась. Грядкам и клумбам, а может, и веснам - кто знает? - пришел конец. Она покорно вручила мелочь и, оттопырив кармашек, дала пересыпать туда пыльный граненый стакан. Пусть все идет как идет. По крайней мере, будет чем порадовать оголодавших синиц, которым приелось, поди, сухое крошево да терпкая горечь рябины.
Не осознавала еще Аглая Степановна, что это распрямляется понемногу ее зажатая в тисках душа. Пусть звал за собой затухающий стук колес, и с новой болью вспоминалось все то, чему нигде и никогда не дано повториться, уже тянулись робкие корешочки в необжитую пустоту.
Голову в меховой шапке, возвышавшуюся поверх других, Аглая Степановна увидела издали, а узнала еще до того, как устремила прицельно сузившиеся глаза. Ее словно толкнуло что-то, заставив съежиться, как от внезапной рези. Краснолицый парень в распахнутом полушубке, присев на балюстраду рядом с накрытым столом, неторопливо переливал в глотку вино. Стакан он держал двумя пальцами, помахивая в такт глотанию надкусанным пирожком.
Она угадала безошибочно: тот самый. И медленно направилась к нему, не выпуская из поля зрения и боясь спугнуть пристальным взглядом. Всем существом своим, потрясенным до самых глубин, всей прожитой жизнью знала, что ему не устоять перед ней. Не скрытая сила, о которой судачили деревенские кумушки, но абсолютная убежденность, поработившая душу и тело, несла Аглаю Степановну на кромке кипящей волны. Сбросив годы и немощи, даже как будто бы потеряв вес, летела она над площадью, не касаясь заледенелой земли.
Никто не видел этого стремительного полета. И она, проносясь сквозь расступавшуюся толпу, не замечала других. Словно вокруг была заснеженная пустыня, утопавшая в дымной полумгле.
То единственное лицо, чьи самые мелкие черточки различались с удивительной четкостью, лишь отдаленно напоминало фотографию в милицейской листовке, но ошибки быть не могло: она настигла врага. И знала, что сможет сделать с ним все, что захочет, и сделает это, превратив в безвольный манекен.
Все силы, которые еще оставались в ней, слила она в единый порыв.