Парнов Еремей Иудович. Александрийская гемма

   - Будь по-вашему, - с готовностью согласился Гуров. - О чем вы говорили с профессором Солитовым по телефону вечером 15 августа сего года?
   - Я сказал, что мне случайно попалась любопытная книга. Георгий Мартынович заинтересовался и пообещал заглянуть на другой день, но почему-то не приехал. Больше ничего сообщить по этому вопросу не могу.
   - Какая именно книга? - требовательно спросил Люсин.
   - Это имеет значение?.. Хорошо, я скажу. Речь шла о богемском травнике семнадцатого века из библиотеки императора Рудольфа.
   - Откуда это известно, что из библиотеки императора?
   - На титуле была печать.
   - К вам она каким путем попала?
   - Совершенно случайно. Умер один старый коллекционер, и дебилы наследники распродали все его книги, причем по частям, идиоты.
   - "Один коллекционер" - это нас не устраивает, - словно позабыв про магнитофон, Люсин неторопливо раскрыл блокнот. - Имя, фамилия, адрес, что за наследники. Все это придется вам написать в виде отдельной записки.
   - Зачем вам это? - с опаской осведомился Петя.
   - С одной-единственной целью: проверить каждое ваше слово.
   - Спасибо за откровенность.
   - Книга все еще находится у вас?
   - Н-нет, к сожалению, такие вещи долго не задерживаются.
   - Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Сколько вы запросили за свое сокровище?
   - Конкретно о сумме речь не шла, - уклончиво пробормотал Петя. Разве что грубо ориентировочно... Я уже точно не помню.
   - Хватит ссылаться на забывчивость! - Люсин слегка повысил голос. Имейте в виду, что нам известно, сколько денег снял Георгий Мартынович со сберкнижки. Не упускайте свой шанс, Корнилов. Докажите, что вам еще можно верить.
   - Ну да, а после вы станете лепить мне спекуляцию.
   - Владимир Константинович, кажется, уже дал вам разъяснения на сей счет, - осторожно вмешался Гуров. - Я со своей стороны, как говорят, не для протокола могу лишь заметить, что на суде, если до этого дойдет, вы будете вправе отказаться от своих показаний. Но я почему-то уверен, что мы с вами поладим без всякого суда... Итак, сколько вы запросили за книгу?
   - Полторы, - после долгого размышления ответил Корнилов.
   - Тысячи? - на всякий случай уточнил Борис Платонович.
   - Ну!
   - Кстати, куда вы звонили в тот вечер Солитову: на дачу или же на квартиру? - спросил Люсин.
   - На дачу.
   - А собственно, почему профессор, пожилой, уважаемый всеми человек, должен был обязательно ехать к вам? Не проще ли было вам самому отправиться к нему на Синедь?
   - Не знаю, право. - Петя взглянул на Люсина с некоторой растерянностью. - Уж так вышло. Да и не с руки мне было переться на край света с таким талмудом. Мало ли что...
   - Ладно, это я так, замечание по ходу. - Владимир Константинович демонстративно закрыл блокнот. - Лично мне почти все ясно. Еще раз простите за вмешательство, Борис Платонович.
   - Собственно, мы приблизились к финишу. - Гуров довольно потянулся в предвкушении предстоящего отдыха. - Остается уточнить, Петр Васильевич, где и как вы провели интересующий всех нас день 16 августа?
   - Короче говоря, если я не ошибаюсь, вас интересует мое алиби?
   - Вы не ошибаетесь.
   - К великому сожалению, у меня его нет. Весь день я провел дома. Сначала ждал профессора, потом занялся составлением одного библиографического списка и провозился до ночи. Живу я одиноко, и никто не может свидетельствовать в мою пользу.
   - Ничего страшного, - успокоительно заметил Гуров. - В такого рода делах вообще не бывает полного алиби. Ведь в принципе вы могли позвонить Солитову и не по собственной воле, а, скажем, выполняя чье-то поручение? Это первый вариант. Возможен и второй. Вы могли рассказать об условленной встрече другому лицу, причем без всякой задней мысли. В этом случае вы не несете ответственности за неблаговидные действия этого лица, при условии, конечно, что назовете его нам. Я ничего не утверждаю, а лишь выдвигаю вполне естественные предположения.
   - Одним словом, куда ни кинь, всюду клин, и мне хана?
   - По-моему, вы превратно истолковали мое разъяснение. Мы ничего от вас не скрываем, ни я, ни Владимир Константинович. Игра идет, что называется, в открытую. Такое доверие надо ценить, Петр Васильевич. Гуров протянул Корнилову отпечатанный протокол. - Пожалуйста, прочитайте и, если согласны, подпишите свои показания.
   - А что потом?
   - Потом? - Борис Платонович недоуменно пожал плечами. - Потом вы напишете, у кого купили и кому продали книгу. Я тут же отмечу вашу повестку, и мы разойдемся к обоюдному удовольствию. Если понадобится, вызовем еще. Об ответственности за дачу ложных показаний вы знаете. Подписали? Значит, все правильно? Ну, и расчудесно... А теперь пройдите в приемную. Там вам дадут перо и листик бумаги.
   - И что ты о нем думаешь? - спросил Люсин, закрыв за Корниловым дверь.
   - Дрянцо-человечек, но к делу, по-моему, не причастен.
   - Мне тоже так кажется, хотя чего-то он явно недоговаривает.
   - Боится, что всплывут живописные подробности книжных гешефтов. Это очевидно.
   - Не только, Борис Платонович, тут что-то еще есть... Я бы понаблюдал за ним недельку-другую.
   Глава двадцать пятая
   ___________________________________
   ЛЮБОВНИЦА АРАМИСА
   Березовский просыпался теперь по утрам с давно забытым ощущением жадного и радостного нетерпения. Так бывало в далеком детстве, когда каждый новый день манил продолжением увлекательной и вечно новой игры.
   Он жил в самом доподлинном замке-дворце, среди теней, в которых узнавал черты им же самим выдуманных героев. Заманчиво было выискивать в тусклой дымке старинных зеркал персонажей грядущих романов, которые скорее всего останутся промелькнувшим видением. Разбирая собранные в библиотеке письма и документы, Юрий Анатольевич с веселым удивлением следил за конкурентной борьбой, которую вели безмолвные тени. В счастливые мгновения полного сосредоточения ему начинало казаться, что сам он почти не причастен к мелькающим в воображении сценам.
   Алхимика Мельхиора, теряющего рассудок под колокольный звон, сменяла очаровательная негодяйка-маркиза, которой в роковую минуту предательства давал пинка безымянный пока пражский студент, повстречавший в переулках Юзефова глиняного истукана. В сокровищницах, которые открывались перед Березовским, словно по волшебству, хранился материал для книг, которые можно было бы сочинять до скончания века. От подобной перспективы становилось как-то не по себе.
   С рассветом он отправлялся к форелевому ручью, где за каких-нибудь полчасика выхватывал несколько радужно сверкающих крапчатых рыбин. Форель не брала приманку в прозрачной воде, поэтому перед каждым забросом приходилось бросать в стремнину лопату-другую песку, заботливо припасенного здешним егерем. Именно ему и сдавал Юрий Анатольевич ежедневный улов, боясь нарушить навязанный врачами режим. Но те дни, когда он позволял себе немного полакомиться, оставляли в памяти неувядаемый след. В этом мнилось что-то влекуще запретное. Нечто подобное переживал, наверное, крестьянский парень, украдкой пробравшийся в охотничьи угодья сеньора. По феодальному праву, за самовольную ловлю форели можно было угодить в колодки.
   Отдохнув за чашкой чаю на веранде ресторанчика, где так упоительно пахло сосновой доской, Березовский возвращался в свою комнату. Там уже вовсю пылали в камине дрова, а в фаянсовом кувшине для умывания ждала свежая колодезная вода. Лишь электрическая лампа - ему так хотелось почитать вечерком при свече - мешала полному слиянию с этими стенами и потолками, где, многократно отражаясь, еще не совсем замерло эхо минувших дней.
   К двенадцати, когда открывались ворота музея, Юрий Анатольевич спускался во внутренний двор. Сплошь оплетенная лозами стена, легкие портики и гербы на фронтоне палаццо всякий раз напоминали ему об Аквитании. Смутно мерещившийся строителям замка идеал нашел здесь предельно полное, воплощение, несмотря на эклектическое смешение стилей и вопиющее небрежение элементарными законами архитектуры. Победа духа всегда достигается ломкой форм.
   Поднимаясь по скрипучей винтовой лестнице и отыскивая в причудливых резных узорах знакомые элементы пятиугольника, Березовский лишний раз убеждался в том, что кто-то постарался взрастить на чужбине альбигойскую розу. Прожив несколько упоительных дней в доме, где таинственно скрещивались мировые линии эпох и судеб, он успел изучить и бывших его хозяев. Он постигал их характеры и вкусы по писанным живописной кистью портретам, по любовным письмам, что хранились в фамильных шкатулках, по мелочам интимного быта и книгам, в которых с точностью до крейцера записывались расходы. Но чего-то постоянно недоставало. Словно минувшее и впрямь было запечатано тайным знаком на камне и дереве, понятным лишь посвященному.
   Последние обитатели замка, владевшие родовым поместьем вплоть до 1945 года, оставили после себя великое множество фотографий, рассованных по пухлым альбомам, переплетенным в сафьян, а то и вовсе без разбору сваленных в ящики столов.
   Перебирая визитные карточки с коронками титулованных особ, поздравительные открытки и послания соболезнования с черной каймой, Юрий Анатольевич все чаще думал о том, насколько случаен или, напротив, исторически закономерен был выбор пэра Франции, решившегося навсегда поселиться в чужой, доселе ему неизвестной стране...
   Шарль Аллен Габриель, принц де Роган, сбежавший от якобинского террора в коронные владения кайзера Леопольда Второго, выстроил свою новую резиденцию в Северной Богемии, неподалеку от старинного города Турнова. Место было выбрано со знанием дела. Наивно полагая, что все красоты земли сосредоточены только во Франции, принц испытал приятное разочарование. Изобилующие дичью густые леса, окаймляющие причудливые нагромождения скал, произвели на него неизгладимое впечатление. Видно, недаром прозывались турновские окрестности "Чешским Раем". Еще с тринадцатого века, когда под впечатлением крестовых походов вся рыцарская Европа пришла в движение, этот исконно славянский край начали прибирать к рукам немецкие феодалы.
   Шарль Роган попал, таким образом, не в дикое поле, чего он втайне опасался, а на давным-давно обжитые места, с многовековыми традициями культуры. Здесь все было привычно для слуха и зрения. Господа в атласных камзолах и париках разгуливали среди прямоугольно подстриженных деревьев, болтали по-французски, ездили в удобных каретах с лакеями на запятках, проигрывали состояния, понимали толк в хорошей охоте. Одно казалось непостижимым: странное пристрастие к пиву, хотя не ощущалось недостатка ни в шампанских, ни в бургундских винах. На худой конец могли сгодиться венгерские, особенно из виноградников Бадачони. Женщины - кто может сравниться с француженками? - тоже оставляли желать лучшего. Не тот темперамент.
   Пустить сразу корни принц поостерегся: все выжидал, как развернутся события на милой родине. Брошенные в корзину головы Людовика и Марии-Антуанетты так и стояли у него перед глазами, равно как и окровавленный нож гильотины. Ведь это была его родная кровь! Связанный родственными узами чуть ли не со всеми царствующими династиями Европы, он все еще лелеял надежду на реставрацию Бурбонов. Но императорский венец, который корсиканский разбойник чуть ли не вырвал из рук его святейшества, лишил беглеца последних упований, а битва под Аустерлицем - ведь это так близко! - повергла прямо-таки в ужас. Троны шатались под задами коронованных родичей, и Франция была потеряна навсегда.
   Следовало поскорее на что-то решаться. Выбор напрашивался сам собой. Если в Россию, где деньги валялись чуть ли не под ногами, бежали преимущественно обедневшие аристократы, сумевшие унести в придачу к голове лишь смену белья, то скуповатый Хофбург облюбовали люди достаточно состоятельные. Принц Шарль - теперь его все чаще именовали Карлом, которому удалось тайно вывезти из страны большую часть фамильных сокровищ, знал, где вернее укрыться от бурь истории. Потомок кардиналов, герцогов и великих магистров, более знатный, чем злосчастный французский король, он решил присягнуть венским Габсбургам, рьяным блюстителям незыблемости феодальных устоев и самого махрового католицизма.
   Кто-то из рогановских предков сказанул однажды в припадке непомерной гордыни: "Королем я быть не могу, герцогом - не желаю, я - Роган!"
   Как человек трезвомыслящий и достаточно умный, принц здраво смотрел на свое незавидное положение эмигранта. Получив 27 ноября 1808 года княжеский диплом из рук кайзера, который был всего лишь австрийским эрцгерцогом и королем какой-то Богемии, он рассыпался в верноподданнических заверениях. Отныне и навсегда княжеская фамилия Роган-Жомини унд Рошфор была внесена в "Распорядок рангов" императорско-королевского двора. Бывший пэр Франции переборол себя и примирился с участью второразрядного фюрста*. Ведь в этом "Распорядке рангов" на самом переднем месте стояли князья, такие, как герцог Аремберг, Лобковицы или Салм-Салмы, чьи даты введения относились к шестнадцатому, семнадцатому векам. Вместе со столпами империи Ойерспергами и Шварценбергами они составляли элиту, отмеченную литерой "А". Хоть и зачисленные в тот же разряд, Роганы-Жомини все ж должны были довольствоваться его низшей подгруппой немедиатизированных и коренных князей. Тот факт, что в ней находились фамилии, правившие некогда Польшей, - Понятовские, Кинские, - служил для Рогана слабым утешением. Ему они не ровня. Его род вошел в анналы истории еще в одиннадцатом веке. Много раньше самих Габсбургов!
   _______________
   * Князь (нем.).
   Но стоит ли сетовать на судьбу, если гроссмейстер суверенного ордена Иоанна попал в тот же самый разряд? И это не кто-нибудь, а глава первого в христианском мире духовно-рыцарского ордена, основанного самоотверженными французскими паладинами. Когда-то надменные освободители гроба господня кичливо именовались "преимущественными величествами". Ныне и для магистра-иоаннита нашлось подобающее по немецкому ранжиру местечко. Шарль не без удовольствия прочитал сделанную мельчайшим, но безукоризненно каллиграфическим почерком приписку: "Ранг кардинала..." Вот тебе и "преимущественное величество"! Впрочем, красная митра куда дороже королевской короны, если та падает вместе с головой. Воистину невзгоды ближних помогают нам переносить собственные.
   Когда свершилась долгожданная реставрация, фюрст Карл фон Роган был уже слишком в летах, чтобы вновь пускаться во все тяжкие. Да и "Сто дней" Бонапарта его достаточно остерегли, и вообще режим короля Шарля Десятого не казался ему прочным.
   В 1820 году Роган купил превосходное поместье Сыхров близ Турнова и, расчетливо перестроив усадьбу, зажил в сельском уединении. Его честолюбие было в какой-то мере удовлетворено пожалованием высочайшего ордена Золотого Руна, проценты на выгодно вложенные капиталы росли, и можно было посвятить остаток лет охоте и геральдическим изысканиям.
   Княжеские конюхи холили норовистых скакунов, егеря подкармливали кабаньи выводки и оленей, науськивали на подранков еще неуклюжих борзых щенков. Последние знатоки соколиной охоты вывозили в луга птиц, нетерпеливо когтящих рукавицу. Пока надстраивалось восточное крыло, благодаря чему замок приобрел некоторые черты классицизма, местные садовники завершили переделку парка. Вопреки первоначальному намерению владельца сделать все, как в Версале, возобладал более естественный английский стиль. Князь, которому всегда было чуждо тупое упрямство, примирился и выписал из разных стран образцы редкостной флоры. Как ни странно, но многие из них прижились, обогатив парковый ансамбль роскошеством форм и красок.
   Когда все эти, в общем, приятные хлопоты пребывали в самом зародыше, во Франции произошло прозорливо угаданное Роганом потрясение. Бурбоны, которые, как известно, "ничего не забыли и ничему не научились", были окончательно и бесповоротно изгнаны, и кузен Шарль, потеряв трон, с такими трудами добытый для него монархами-победителями, поспешил укрыться все под тем же габсбургским крылом, в радушной и милой Богемии. Ему суждено было стать первым именитым гостем в реконструированном замке Сыхров. В память об этом историческом событии лучшая зала была украшена королевскими лилиями и знаменами дома Бурбонов, которые в отличие от габсбургских "апостолических величеств" звались "христианнейшими королями".
   Через год после визита августейшего тезки, изгнанного своим народом, Шарль де Роган почил в бозе на семьдесят первом году жизни, не успев завершить составление развернутых списков кавалеров Золотого Руна. Поэтому в отличие от более знаменитых предков, среди которых были прославленные писатели, военачальники, дипломаты, он не оставил после себя ничего. Его обошла стороной не только подлинная слава Генриха Второго Рогана, победоносного полководца, хитроумного политика и одаренного литератора, но даже скандальная известность герцога-кардинала Людовика, замешанного в громком деле о бриллиантовом ожерелье - афере, по сей день до конца не разгаданной, чьими героями были граф Калиостро, прожженная авантюристка де ла Мотт, Мария-Антуанетта и король Франции. Надо признать, что эта дурно пахнущая история порядком подстегнула набиравший силу революционный процесс и в конце концов привела Людовика Шестнадцатого на гильотину.
   Как знать, быть может, родоначальник новой, австрийской ветви Роганов вытащил не худший билетик. По крайней мере, его наследник на целых десять лет перекрыл рекорд отца, оставившего с носом всех прежних Роганов. Не изведав тяжелых болезней и сердечных ран, князь Камил счастливо избег военных походов и поединков. Лишенный честолюбивых комплексов, он умел наслаждаться дарами судьбы и, не пренебрегая светскими увеселениями, целиком посвятил себя рачительному хозяйствованию.
   Самым грандиозным его предприятием явилась коренная переделка замка, продолжавшаяся без малого тридцать лет. Именно при нем поместье обрело нынешние свои очертания. Камил совершил почти невозможное. Несмотря на средневековый колорит и всякого рода мрачные аксессуары, дворец стал выглядеть необыкновенно роскошно и, главное, был исключительно удобен для житья. Резные лестничные пролеты, потолочные балки, стрельчатые витражные окна и соответствующим образом декорированная мебель самым естественным образом сочетались с нарядными фаянсовыми калориферами, китайскими и мейссенскими вазами, витыми люстрами, сверкающими позолотой и хрусталем. Всюду свет, много воздуха, музыки и цветов. Особенно солнечной и просторной казалась комната с роялем, в которой гостил по приглашению хозяйского управляющего композитор Дворжак.
   Лишь одно помещение было выдержано в подчеркнуто сумрачных тонах. В исторической зале, где принц Шарль принимал свергнутого монарха, наследник не разрешил передвинуть ни единого стула. Переделке подвергся только потолок, украсившийся глубокими готическими кессонами, да были заменены на новые штофные обои и витражи. Благодаря столь легкой косметической операции по соседству с королевскими лилиями появился увенчанный княжеской короной щит Роганов, разделенный вертикально на два поля: на левом, червленом, красовались девять золотых ромбов, справа же пестрел непорочный мех горностая. Под знаком этого милого зверька прославил себя в какой-то давным-давно позабытой баталии один юный виконт, чье геральдическое наследие благодаря династическому браку стало непременным достоянием дома Роганов. Как бы там ни было, но ромбы и горностаевы хвостики назойливо лезли в глаза повсюду. Их сложный орнамент угадывался в драгоценном наборном паркете, в оконных переплетах, карнизах, книжных шкафах. Сам виконт был изображен на одном из витражных портретов, украшающих столовую. В тяжелом доспехе и верхом на коне, также защищенном железом. На других окнах красовались другие всадники-предки, кто в берете, кто в шляпе с пером, а кто в плаще с мальтийским крестом. Специальная надпись, выполненная готическим шрифтом, увековечивала их славные деяния. Судя по всему, скандал, случившийся с герцогом-кардиналом Луи, явился досадным исключением. Роганы более поздних эпох были увековечены на живописных полотнах, развешанных вдоль лестницы и во внутренних покоях, не предназначенных для чужих глаз. Порой их несколько унылый строй чередовался с портретами августейших кузенов вроде "короля-солнца" Луи Четырнадцатого или Филиппа Пятого Анжу. Родственные представительницы прекрасного пола сгруппировались в спальне княгини, удачно дополнив капризные извивы рококо в багетное сияние, обрамлявшее тонкие пейзажи Франческа Канова. Дамы не столь значительные нашли успокоение в так называемом дамском салоне, заставленном легкомысленными козетками и всевозможными пуфами, где общество наслаждалось иногда игрой заезжего скрипача-виртуоза. Королевские любовницы и матери кардиналов, жены академиков и маршалов Франции, они, как и при жизни, продолжали смотреться в бездонный омут венецианских зеркал.
   Невзрачное сумеречное стекло, с помощью которого кудесник Лёв показал императору Рудольфу тени его родителей, молодой князь никогда не выставлял на глаза. Купленное Шарлем в Вене за триста серебряных гульденов, оно пылилось в потаенной каморке, куда нельзя было войти, не зная секрета. Лишь для единственной женщины было сделано исключение - для прекрасной Шевретты - герцогини де Роган де Шеврез.
   Ловкая политическая интриганка и заговорщица, посмевшая бросить вызов всесильному кардиналу Ришелье, взирала на худосочные выродившиеся поколения со снисходительной улыбкой. Подруга Анны Австрийской, столь пылко воспетой Дюма-отцом, и возлюбленная таинственного мушкетера, ставшего потом генералом иезуитского ордена, она умела прощать людские слабости. Кстати, это тоже было фамильной чертой.
   Когда из зарубежной командировки вернулся директор музея доктор Индржих Врана, для Березовского не осталось в Сыхрове никаких тайн.
   Директорский кабинет находился в покоях, которые еще в начале века занимал комиссар сыхровских имений и друг гениального Дворжака Антон Гебль. Переступив высокий порог, Березовский испытал некоторое разочарование, обнаружив сугубо современную деловую обстановку с телефонами, цветным телевизором и баром, искусно замаскированным среди книжных полок.
   Доктор Врана оказался симпатичным пожилым человеком в строгом черном костюме, который очень шел к его румяному лицу и совершенно серебряным волосам.
   - За вас, за ваш замечательный музей. - Юрий Анатольевич вежливо пригубил. - Я жил здесь, как в сказке. Не хочется уезжать.
   - Оставайтесь еще, мы славно поработаем вместе.
   - Рад бы, да дела ждут. Еще пару деньков и...
   - В Турнове уже были, местные достопримечательности видели?
   - Еще бы! Эти замки над Изерой прямо с ума меня свели.
   - О, чего-чего, а всяких замков и крепостей у нас в стране хватает! Около тридцати тысяч.
   - И каждый град набит историческими сокровищами.
   - Не каждый, но музеев, вы правы, много. У нас давний опыт музейного дела.
   - Кстати, о замках. Это не ваши предки владели Врановым?
   - Мой отец был потомственным настройщиком органов. Таких специалистов, каким был мой покойный отец, теперь нет... Мои коллеги сообщили мне, что у вас есть какие-то вопросы насчет Роганов?
   - Всего два, но боюсь, что они не из легких.
   - Тогда пожалуйста.
   - Прежде всего, мне бы хотелось узнать насчет зеркала Лёва. В книге расходов я нашел запись, что оно было куплено...
   - Да, за триста гульденов, я знаю. Еще живы старики, которые видели его, но сам я не видел. В годы нацистской оккупации за ним специально из Праги приезжали эсэсовцы. По личному заданию Эйхмана. С тех пор его никто не видел и никто не знает, где оно теперь.
   - Жаль.
   - Много исчезло невосполнимых ценностей в те страшные годы. Но о мученически погибших людях я сожалею больше, чем о вещах.
   - И что говорят об этом зеркале очевидцы?
   - Я однажды беседовал с Роганом на эту тему. Он сказал, что это было зеркало с секретом. С одной стороны сквозь него было видно, если смотреть в темноту. Это и позволяло делать всякие фокусы.
   - Вы знали Рогана? Последнего владельца?
   - Он остался работать у нас в качестве экскурсовода. - Врана усмехнулся и помотал головой. - "Раньше вся эта роскошь принадлежала паразитам, - было его излюбленной присказкой, - теперь это ваше"... Уговоры на него не действовали. Характер!
   - И чем все кончилось?
   - А ничем. Дали доработать до пенсии.
   - Других наследников не осталось?
   - Где-то живут побочные потомки. В Брно, я знаю, работает на почтамте такой Зденек Роган, но это уже настоящий чех. Тем паче жена его - пани Роганова. Совсем по-нашему звучит, правда?
   - Волшебная сказка с современной концовкой, - меланхолично заметил Юрий Анатольевич. - Так и должно быть. Однако в истории с мальтийским жезлом я, честно говоря, предпочел бы более романтическую развязку... Это вторая моя проблема, соудруг Врана. В вашем замечательном музее я знаменитого скипетра не нашел. Разве что на портрете великого магистра Рене де Рогана.
   - Ну и как, согласуется он с вашими описаниями?
   - Не очень, что меня не так уж сильно волнует. Хуже другое - он существенно отличается от Павловского оригинала.
   - Жезл, который находится сейчас в Павловске, был сделан в 1798 году в Риме по специальному заказу графа Литта.
   - Где же подлинник?
   - Говорят, что был здесь, у нас.
   - Говорят? - с ноткой недоумения переспросил Березовский.
   - Именно. К сожалению, никто не потрудился должным образом оформить показания немногих живых свидетелей. Сейчас эта история настолько обросла легендой, что уже не отличить правду от выдумки. Согласно наиболее распространенной версии, жезл достался нацистскому протектору Гейдриху. Только такой ценой Рогану удалось спасти от верной смерти шестнадцать заложников.