– Дожидай.

6

   Яков Беркин, бухгалтер загадочного предприятия АО «Роспреступность», грузный пятидесятилетний мужчина, наливается пивом, хрумкает солеными орешками и рассказывает про себя...
   – Это сейчас я относительно в порядке, а раньше у меня довольно приключенческая была жизнь. Вот, помню, во время молодежного фестиваля пятьдесят седьмого года сел я впервые на мотоцикл... Еду себе, значит, по Зеленому проспекту со скоростью шестьдесят километров в час, а навстречу мне настоящий негр! С его стороны, он переходит улицу, как пасется, – наверное, в его африканской стране улиц не было, а были одни проселочные дороги. Со своей стороны, я негров отродясь не видал, потому что мы жили тогда за «железным занавесом», а только читал про них в книге «Хижина дяди Тома». В общем, мы с ним столкнулись, хотя в пределах видимости Зеленый проспект был пуст.
   Негр ничего: встал, отряхнулся и пошел дальше, – наверное, в его африканской стране такие наезды в порядке вещей, а я угодил в Боткинскую больницу.
   – То-то я гляжу, что ты с палочкой, Яша, ходишь.
   – Нет, с палочкой я хожу по другой причине. Отправился я как-то по грибы в ближайшее Подмосковье, на станцию Марк, что по Савеловской дороге, и надо же было такому случиться, чтобы меня укусила ядовитейшая змея! Как известно, в районе станции Марк ядовитых змей не водится, вообще никаких не водится, и все же одна для меня нашлась. Ну, конечно, нога распухла в считаные минуты, уже сознание какое-то мерцающее, тем не менее я самосильно добрался до сельской больницы, и там мне сделали соответствующий укол. И, наверное, они мне занесли какую-то дрянь, когда делали соответствующий укол, поскольку смерти от змеиного яда не последовало, но зато на ноге образовалась огромнейшая дыра. Потом меня перевезли в Москву, во 2-ю клиническую больницу, где я прохлаждался около полугода. По правде говоря, эти полгода пролетели как один день, потому что в соседней палате лежал знаменитый клоун Карандаш, который потешал нас с утра до вечера, – как вспомню, до сих пор разбирает смех. Вот народ жалуется, что серая у нас жизнь, а я так скажу: жизнь у нас, наоборот, насыщенная, содержательная, как в кино.
   Яков Беркин посылает в рот очередную пригоршню соленых орешков и ногтем открывает бутылку пива.
   – Вообще с миром животных у меня отношения не сложились. В восемьдесят втором году я получил первый в жизни полноценный отпуск и поехал отдыхать на Украину, на Кинбурнскую косу. Что же ты думаешь: на третий день отпуска меня укусила бешеная енотовидная собака, и мне весь отпуск делали инъекции против бешенства, – хорошо хоть в этот раз никакой заразы не занесли...
   – Да откуда же, Яша, взяться на Украине енотовидным собакам?
   – Я и сам думаю: откуда?
   Потом Яков Беркин рассказывает о том, как однажды на него свалилась секция водосточной трубы; как в метро на станции «Курская», что по Арбатско-Покровской линии, он дрался с грузинами и получил за это два года условно; как старая цыганка выкрала у него свидетельство о рождении, и он таким образом надолго лишился гражданских прав. В заключение он еще повествует о том злоключении, как он выпал из троллейбуса двенадцатого маршрута...
   – Представь себе, какой-то мальчишка стал требовать, чтобы я ему предъявил билет. Я ему: «Как ты разговариваешь со старшим, сукин сын!» Он мне: «Кажи, старый козел, билет!» Ну, слово за слово, мы с ним без малого подрались. На беду, как раз была остановка: я размахнулся авоськой, в которой у меня была мороженая голландская курица, чтобы огреть его по башке, но промахнулся и вслед за курицей вылетел прямо на тротуар.
   – И на этот раз была травма?
   – На этот раз обошлось без травм. Вообще мне в жизни часто везет, и поэтому я обожаю жизнь. Но на троллейбусе больше не езжу, как, впрочем, на мотоциклах и на метро. И надо же было такому случиться: Лужков пустил по нашей улице маршрутное такси! Нет, честное слово, приятно, когда о тебе думают в верхах, живут твоими заботами, окружают тебя вниманием, и вообще! Правда! люблю я нашу жизнь, несмотря на все передряги, за что, не знаю в точности, но – люблю!

7

   Господин Ван Бутс, совладелец известной голландской фирмы, приехал в Россию налаживать деятельность так называемого совместного предприятия по производству спиртных напитков. И двух месяцев не прошло, как он перевел зарплату рабочих на собственные счета и зажилил четыре цистерны спирта.
   На суде ему говорят:
   – Это прямо уму непостижимо, как такой солидный человек мог опуститься до сравнительно мелкого воровства!
   Голландец в ответ лопочет, толмач переводит его слова:
   – Он говорит: я и сам удивляюсь, как могло такое произойти. Говорит, у вас воздух такой, что не захочешь, а украдешь.

8

   Областной театр имени Мейерхольда давал выездной спектакль. Дело было в колхозе «Трудовик», в Доме культуры, занимавшем облупившуюся церковь без куполов, возле которой гнил брошенный грузовик.
   Актеры были несколько не в себе, так как добирались до места трудно: во-первых, мороз стоял трескучий, и пока доехали, труппа окоченела, во-вторых, два раза ломался автобус, кроме того, новый шофер сначала завез по незнанию не туда; это еще слава богу, что у актера Васи Сизова, игравшего тень отца Гамлета, Гильденштерна и Фортинбраса, оказались в запасе две бутылки «Столичной» водки, а то бы совсем беда. Наконец, переодевались к спектаклю в автобусе, так как завклубом по пьянке потерял ключи от артистических уборных и не давал ни под каким видом ломать замки. Занятная это была картина, когда двор короля датского трусил гуськом по тропинке к клубу, – собаки заливались на невиданные облачения, там и сям сердитые физиономии вытаращились в окошки, а один здешний мужик решил, что он допился до галлюцинаций.
   Зрителей на спектакль собралось так мало, что если бы мейерхольдовцы не были прожженными профессионалами, они были бы насмерть оскорблены; человек двадцать сидело в партере, из которых едва ли не половина находилась в подпитии, да на балконе засела местная молодежь.
   Ближе к концу первого акта что-то зашевелилась эта самая молодежь; то единственно храпел с присвистом какой-то прикорнувший колхозник, а то с балкона послышалось шуршание бумагой, громкий шепот, а затем и приглушенные голоса. Некоторое время актеры, занятые в первом акте, не обращали внимания на шумы, так как они привыкли к мелким безобразиям на выездных спектаклях, но когда послышались приглушенные голоса, стало невмоготу. Актер Савицкий, игравший роль Гамлета, довел свой монолог до слов:
   – А посему и приветствуй это странное, как странника. На небе и на земле, Горацио, есть много такого, что даже не снилось нашей мудрости... – и вынужден был прерваться.
   – Эй, там, на галерке! – закричал он. – Нельзя ли потише, тут вам все-таки не базар!
   – А зачем вы неправильно играете! – был ответ. – Вы думаете, что если мы живем на селе, так для нас можно играть «Гамлета» абы как?!
   Голос был молодой, зло-задорный, из тех, что у нас предвещают семейные драмы и мордобой. Савицкий несколько смешался, потом спросил:
   – А почему вы решили, что мы играем «Гамлета» абы как? Подумаешь, какие шекспироведы!..
   – Хотя мы и не шекспироведы, но всегда следим за действием с пьесой в руках, – это бы надо знать!
   На памяти труппы это был первый случай, когда сам собой завязался диалог с залом, и все актеры были отчасти смущены, отчасти возмущены. Вася Сизов так разнервничался, что даже вытащил из-под холщового савана, в котором он играл тень отца Гамлета, сигарету и закурил.
   – Ну, во-первых, мы играем сокращенный вариант, – несколько виновато сказал Савицкий. – Но вы сами посудите: мыслимое это дело сыграть три полновесных акта перед тружениками села?! У вас доярки с трех часов на ногах! У вас механизатор если после работы не выпьет, то он завтра не человек!
   – Ну хорошо, – послышался тот же голос, – а почему вы перевираете текст? Ведь у вас что ни реплика, то форменное не то!
   – Почему не то? – нервно поинтересовался Вася Сизов. – Все то!..
   – Ну как же! Вот у вас Гамлет говорит Горацио какую-то ахинею, а у Шекспира черным по белому написано: «Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам».
   Савицкий спросил:
   – А у вас чей перевод, Лозинского или Пастернака?
   – Пастернака.
   – Ну вот! А у нас перевод Каншина, образца 1906 года!
   – А чего вам сдался этот архиерейский перевод?
   – Потому что наследникам платить нечем. Шекспиру и Каншину, как известно, платить не надо.
   – Все равно это возмутительно, что вы используете этот варварский перевод! Хлеб наш жуете, а на село несете культуру второго сорта!
   – Хлеб мы, положим, жуем канадский, поскольку вам, как видно, не до того. Вы тут Шекспиром занимаетесь, на сельское хозяйство у вас времени не хватает...
   Ну и так далее, в том же роде. Длилась эта перепалка около получаса и закончилась полным разрывом с залом. «Гамлета» мейерхольдовцы, впрочем, доиграли, но с тех пор в «Трудовик», что называется, ни ногой.

9

   В те достопамятные времена, когда нашим людям не полагалось более или менее экзотических путешествий и факт существования, положим, Канарского архипелага принимался скорей на веру, экипаж читинского авиаотряда как-то выполнял рейс Магадан—Уфа. Разбежались, взлетели, заняли эшелон, уже пассажиры оживились в предвкушении завтрака на борту, что по той поре представляло собой целое приключение, как вдруг один гражданин, совсем даже не видный, похожий на соседа по этажу, поднялся со своего кресла, кашлянул и сказал:
   – Всем оставаться на своих местах! При малейшей попытке сопротивления – ваших нет!
   И с этими словами он вытащил из кармана ручную гранату артикула Ф-1.
   Пассажирам стало ясно, что это угон и воздушное судно неизбежно меняет курс, но поскольку народ в самолете собрался тертый, главным образом вахтовики, то ничего похожего на панику не возникло и даже один вахтовик спросил:
   – Это, – куда летим?
   Угонщик в ответ:
   – Летим, товарищи, в Пакистан. Первая причина, что больше нигде не принимают, а в Пакистане, говорят, принимают, потому что это исламское государство враждебно настроено против нас.
   – А чего? – сказал кто-то из пассажиров. – Пакистан тоже давай сюда!
   – А то нет! – согласился другой. – Ведь это та же самая заграница, продажная любовь там, упадочная музыка, показное изобилие товаров повседневного спроса и прочие удовольствия типа базар-вокзал!
   – Причем сколько потом будет впечатлений, воспоминаний, разговоров разных, ведь это шутка сказать, – съездили в Пакистан! И за измену Родине нам скорее всего не впаяют срок!
   По рядам прокатился веселый ропот, поскольку всем показалось весьма заманчивым безнаказанно побывать за границей, да еще за те же деньги, в обход формальностей и невзирая на социальный состав семьи. На радостях никто даже не пожалел, что в сложившихся форс-мажорных обстоятельствах вряд ли удастся позавтракать на борту.
   – Только одно обидно, – сказал кто-то из пассажиров, – ни одна зараза нам не поверит, что мы съездили за границу, скажут типа: кончай травить!..
   – Есть такое мнение, что поверят, если, конечно, предъявить в качестве вещественного доказательства какой-нибудь сувенир.
   – Это, – сувенир купить нужно, только, спрашивается, на что?!
   – Интересно, у пакистанцев наши рубли в ходу?
   – Это вряд ли; чувствует мое сердце, придется на валюту менять рубли.
   – А если не сменяют?!
   – Это мой-то славный колымский рубль?! Пускай только попробуют не сменять!
   За этими разговорами про угонщика подзабыли, как-то оттерли человека на задний план. У того даже появилось в лице что-то похожее то ли на разочарование, то ли на обиду, и только когда его пригласили для переговоров в кабину экипажа, к нему вернулось сравнительно жесткое выражение, и он ушел, с опаской неся гранату перед собой.
   Кто-то из пассажиров сказал:
   – Вообще Пакистан – это, конечно, не лучший вариант, потому что там живут мусульмане, и у них лютует сухой закон.
   – Подумаешь, напугал! Да у меня с собой два чемодана водки!
   – Это, – а если срок дадут за нарушение законности?..
   – Не впервой.
   Вахтовики еще предавались мечтам и соображениям, когда появился командир воздушного корабля и приятным голосом сообщил:
   – Все в порядке, товарищи, экипаж продолжает рейс. Сдался властям этот придурочный террорист, так как нам удалось уладить кое-какие его бытовые проблемы, и поэтому экипаж продолжает рейс.
   Во всех трех салонах наступила нехорошая тишина. Наконец кто-то из пассажиров сказал:
   – Пускай он выйдет, мы хотим глянуть ему в глаза!
   – Вот именно! Пускай он выйдет, мы ему скажем, что он мерзавец и негодяй!
   – Нельзя, товарищи, он сейчас как бы под домашним арестом...
   – Тогда передайте ему типа общественное мнение, что он вместе взятый мерзавец и негодяй.

10

   Для кого одиночество – одиночество, для кого – воля, а есть еще и такие, кто извлекает из одиночества положительный результат.
   Сережа Мыслин извлекает из одиночества положительный результат: обыкновенно на третий день после того, как жена с дочкой съедут на жительство в легочный санаторий, когда с ним вдруг сделается грудная тоска и покажется, будто на свете существуют только груды грязной посуды, залежи нестираного белья и ручной попугайчик Кока, когда невыносимо хочется как-то набезобразничать, он выпивает полбутылки водки и садится за телефон.
   Затея состоит в том, что он набирает первый пришедший ему на ум номер и по возможности заводит продолжительный разговор. Например, набирает он номер 243—2614 и с замиранием сердца слушает продолжительные гудки. На том конце провода снимают трубку и говорят:
   – Алё?
   Сережа Мыслин спрашивает:
   – Лену можно?
   – Ошиблись номером, – отзывается абонент.
   Сережа Мыслин опять набирает номер 243-2614, и опять ему говорят:
   – Алё?
   – Лену можно?
   – Какую Лену?!
   – У вас их что, много?
   – Ни одной нету! Набирайте правильно номер!
   Опять звонок, и опять:
   – Алё?
   – Лену можно?
   Непродолжительная пауза, а затем ответ:
   – Я думаю, можно. А почему бы, собственно, и нет?.. Если Катю можно, Наташу можно, то, вероятно, и Лену можно, – почему нет?.. Ты знаешь, мужик, народный стишок:
 
Какая барыня ни будь,
Все равно ее...
 
   – Я, честно говоря, поэзию не люблю. А чего ее любить, тем более что в жизни стихами не говорят.
   – Ну и что, что не говорят?! Вообще это какой-то грубо-утилитарный подход к проблеме, ведь в жизни, положим, не танцуют па-де-де, и тем не менее балет обожают все.
   – Па-де-де в жизни танцуют, только оно называется – краковяк.
   – Пусть даже так, но все равно это будет исключение из закона, утверждающее закон. Видите ли, искусство и жизнь взаимосуществуют как бы параллельно, в непересекающихся плоскостях.
   – Не понял...
   – А чего тут особенно понимать?! Рельсы, если их взять в перспективе, пересекаются только в нашем воображении, – так и тут. Жизнь – процесс, искусство – результат, жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.
   – Как это не питает?! А если, допустим, меня срисовывают на портрет?
   – Все дело в том, что не столько вас срисовывают на портрет, сколько художник демонстрирует свое видение натуры, а то и поднимается до абстракции, до объекта вообще, не имеющего никакого отношения к действительности, и тогда он производит чистую красоту. Поскольку чистой, сформулированной красоты в природе нет, то мы имеем право утверждать, что жизнь не питает искусство, в то время как искусство питает жизнь.
   – Что-то вы больно путано рассуждаете...
   – Вовсе нет. Но если вам непонятно, скажу иначе: главная задача искусства состоит в том, чтобы постоянно напоминать человеку о его происхождении от Творца. Тут логика такая: коли я способен сочинить симфонию, то, следовательно, и ты способен что-нибудь сочинить, если я по-своему бог, то и ты по-своему бог, только давай стремись.
   – К чему стремиться-то?..
   – Да к тому, чтобы хоть чуть больше козы походить на своего создателя, на Творца! Сказано ведь: будьте как Отец ваш небесный, то есть всемогущим на благо, милостивым, не помнящим зла, любящим ближнего, как самого себя; по крайней мере, не способным зарезать соседа за пять рублей!..
   – Может быть, это все-таки ненормально?
   – А я о чем?!
   – Ну ладно, – примирительно скажет Сережа Мыслин, – беру эту тягомотину, как говорится, на карандаш.
   Вообще он не кончил даже начальной школы, поскольку в нежном возрасте сбежал из детского дома и скитался до самого призыва в армию по стране, но за то время, что жена с дочкой пребывали в легочном санатории, кое-какое образование получил.

11

   Москва, Балаклавский проспект, угловой дом, за которым скрывается обыкновенный новомосковский дворик, именно – композиция из детской площадки, гаражей рифленого железа, группы пожилых тополей, стола для доминошников, двух десятков автомобилей, тронутых ржавчиной, бетонной будки неизвестного предназначения плюс куст черемухи, куст сирени. За столом для доминошников сидит мужик в вязаной кепке, курит и неодобрительно смотрит на соседа по лестничной площадке, который из ворованного штакетника мастерит что-то вроде палисадничка для цветов. Мужик в кепке смотрел, смотрел, а потом сказал:
   – Ученые пишут, что через десять тысяч лет на месте Москвы будет сплошное море...
   При этих словах в глазах у него появляется тонкая грусть, как если бы ему нечаянно подумалось о покойных родителях или вообще о жизни, прошедшей зря.
   – Представь себе: ни Балаклавского проспекта, ни кинотеатра «Октябрьский», ни площади Трех вокзалов, – одна вода!..
   – Ну и что? – спрашивает сосед, продолжая тюкать по дереву молотком.
   – Да так, ничего... – говорит мужик и пронзительно смотрит вдаль. Подъехал крытый грузовичок, и шофер с напарником стали выгружать из него подержанный холодильник, кряхтя, сопя и сдержанно матерясь.
   – Суетятся люди, – сказал мужик. – А я, наверное, скоро даже телевизор прекращу смотреть. Тем более что он у меня не работает. Верка говорит: давай чини. А я говорю: чего его чинить, если все равно через десять тысяч лет на месте Москвы будет одна вода...

12

   В поселке Красноармейский Тотемского района Вологодской области вышел из строя водопровод. Жизнь здесь была до того скучная, что поначалу это событие поселковых даже развеселило, но чем дальше, тем пуще веселье уступало смятению и тоске. И немудрено, поскольку за водой нужно было ездить в соседнюю деревню Новоселки, что само по себе занятно, однако новоселковским эти визиты в скором времени надоели, и они выставили у околицы кордон из наиболее отъявленных мужиков. Тогда совсем приуныли поселковые и, кстати сказать, напрасно: им бы, дурням, знать, что если народ доведен до отчаянья, то обязательно жди чудес.
   Совсем приуныли в Красноармейском еще и по той причине, что ни за какие деньги нельзя было достать даже сравнительно доступных дренажных труб. Украли было трубу заводского типа на камнедробилке, располагавшейся километрах в пятнадцати от поселка, но буквально на другой день приехала милиция, добычу отобрали, а причастных к похищению обещали пересажать.
   Тогда послали гонца в район; является гонец к секретарю районной партийной организации и говорит:
   – Так и так, – говорит, – несмотря на заболоченность почв и круговорот воды в природе, целый поселок погибает от жажды, как бедуины какие, ни дать ни взять! Помогите, товарищ секретарь, добыть сто метров дренажных труб!
   Секретарь отвечает:
   – Несмотря на сравнительно плановое хозяйство, таковых в наших резервах нет. Сто пар резиновых сапог – это хоть сейчас, а труб для водопровода – этого у нас нет.
   Пришлось в область послать гонца; приезжает гонец в Вологду и ходит по городу некоторым образом окрыленный, потому что видит – кругом вода; однако к вечеру настроение у него упало, так как, оказывается, в области шел месячник по борьбе с пьянством и алкоголизмом, и ни в одной инстанции нельзя было заикнуться про водоснабжение на селе.
   Тогда стали слать письма куда ни попадя и даже послали цидульку в Верховный суд. Кое-какие пришли ответы, включая отписку от мелиораторов из города Кокчетав, но красноармейским было от этого не легче, поскольку они нёбом чувствуют: воды как не было, так и нет.
   И тут случилось прямое чудо: именно как-то под вечер с неба свалился гражданин Соединенных Штатов Америки, некто Уильям Дабс, как потом выяснилось, миллионер, который совершал кругосветное путешествие на собственном дирижабле, потерпел аварию над Вологодской областью и приземлился в окрестностях поселка Красноармейский, как раз между зерносушилкой и памятным камнем в честь 50-летия Октября. Отношения между нашими странами к тому времени потеплели, и господина Дабса не только не посадили в холодную, а напротив, прислали из района капитана госбезопасности для безопасности и услуг.
   В Красноармейском американцу оказали такой горячий прием, что тот поначалу даже оторопел: и поселили-то его в кабинете председателя поссовета, и понанесли всякой снеди, и зачем-то новый велосипед подарили, и фельдшерицу из медчасти послали его ублажать, и в тот же вечер напоили самогоном до такой степени, что к ночи ему отказал язык. Разумеется, радушие поселковых было, по нашему обыкновению, бескорыстным, но тем не менее в души к ним закралась та задняя надежда, что американец наладит водопровод. Сдается, в простоте душевной они рассуждали так: если он американец и миллионер, то что ему стоит наладить водопровод, ведь основал же швед Рюрик русскую государственность, и разве не при немке Екатерине наша Россия стала опаснейшей из держав…
   Достоверно неизвестно, оправдались эти ожидания или нет, но вот что известно точно: в помещении поссовета, в красном углу, висит портрет американца, нарисованный по памяти здешним киномехаником, а школьники по сию пору пишут сочинения в его честь.

13

   У Коли Воронкова была замечательная жена: и готовила-то она отлично, и свободно говорила по-испански, и была писаная красавица, но главное, она считалась выдающейся кактусисткой своего времени и страны. На подмосковной даче в районе станции Отдых супруга понастроила оранжерей и многие годы вела в них кропотливую родительскую работу, а впрочем, и в открытом грунте у них росли разные экзотические цветы. Последним ее достижением в области флористики был экзотермус обыкновенный, который она поднимала самозабвенными трудами и обхаживала так, как у нас в хороших семьях обхаживают вкупе новорожденных, кормильцев и заслуженных стариков.
   Одно в ней было плохо: строга была Тамара Ивановна и всячески помыкала своим супругом, вплоть до того, что он не смел без разрешения сходить на станцию за сигаретами, или вот, например, – ему хочется посидеть под черемухой и помечтать о Венеции, а она заставляет его копать.
   Долго ли, коротко ли, а прорвало-таки Николая, и он с отчаянья решил мстить. Кабы он знал наперед, что месть послужит к вящей славе его супруги, что в результате ее имя попадет в добавочный том Британской энциклопедии, он, конечно, отказался бы от коварной своей затеи, однако ему был неведом один закон, который вообще не постигают государственные деятели, всякого рода реформаторы и озлобленные мужья: хочешь сделать пакость, а выходит благодеяние, и равномерно наоборот.
   Месть его была поистине ужасная, именно: по ночам он вставал с постели и нарочно мочился на экзотермус обыкновенный в расчете его сгубить. Целый сезон он поливал растение, и в итоге к сентябрю поднялся этакий долговязый зеленый ежик, увенчанный цветком сказочной красоты. Чудеса селекции себя оказали в том, что экзотермус обыкновенный менял свой запах в зависимости от времени суток: утром он пахнул общественной уборной на станции Отдых, а к вечеру смесью перегара, махорки и сапога.

14

   Неподалеку от порта Хайфа, в одном маленьком городке, таком, то есть, маленьком, что там даже школа всего одна, с утра до вечера кипят страсти. Будь то в кафе «Привоз», в универсальном магазине Ребиндера или на городской площади, под сенью финиковых пальм, везде можно услышать одно и то же, – именно воспаленные прения, замешанные на памяти о былом. Положим, в разгар рабочего дня встречаются на улице Жаботинского двое старичков в соломенных шляпах, – у одного в руках метла, другой с переноской, – раскланиваются, и пошло:
   – Погода-то какая стоит, просто благодать, другого слова не нахожу!
   Приятель ему в ответ:
   – А в Ленинграде в это время у них дожди.
   – А у нас бог дает настоящую погоду, без этих советских штук.
   – Вы какого бога имеете в виду: бога-отца или бога-сына?
   – Я имею в виду нашего народного бога Яхве. И вообще, чего вы меня задеваете, не пойму!
   – Я вас не задеваю, просто мне удивительно, как некоторые умники умеют перестраиваться на ходу.
   Яша Шекель, задумчивый господин, который много лет не может понять, почему их городок представляет собой единственный населенный пункт на севере страны, где бывают перебои с девяносто пятым бензином, сидит на пороге своего антикварного магазина и с ехидным вниманием подслушивает стариков; двое полицейских стоят в стороне и тоже прислушиваются к разговору, но эти с раздражением, переходящим в откровенную неприязнь.