Петров (Бирюк). Перед лицом Родины

   Виктор с изумлении смотрел на него.
   - Ты, Смоков, клевещешь, - сказал он. - Я не верю тебе.
   - Дело твое, - вздернул плечами Смоков. - Не верь. Это я тебе говорю из собственного опыта. Все это я испытал на собственной шкуре... А давай проверим, а? Я вот, например, считаю, что твой роман "Казачья новь" талантливое, по-настоящему хорошее произведение... Это бесспорная истина. Единственный, быть может, порок - это смелость в обрисовке революционного казачества... Других недостатков я в нем не нахожу... Так вот, давай пошлем твою рукопись и любое московское издательство. Увидишь, я в этом уверен, рукопись твоя не будет принята. Ей-богу!.. Давай держать пари.
   - Но почему же? - растерянно спросил Виктор. - Если, предположим, что она талантлива и актуальна...
   - Эге, дорогой! - снисходительно сказал Смоков. - К талантливости еще много надо...
   - А именно?
   - Имя и протекция, так называемый святой блат.
   - Не верю. Чтоб у нас... - начал было Виктор.
   - Ну, это дело твое - хочешь верь, не хочешь - не верь, - сухо оборвал Смоков. - Откровенно говоря, я поступил на работу в издательство из-за того, чтобы продвигать свои книги... Ну, ладно, Виктор, решено, я поговорю с Сарыниным и главным редактором по поводу твоей рукописи...
   Говорил ли Иван Евстратьевич по поводу Викторова романа в издательстве или не говорил, Виктору было неизвестно. Видимо, не говорил, потому что никаких изменений не произошло. В издательство его не приглашали. Сам же он туда не шел. Там его могли обвинить в лентяйничании, в нежелании считаться с мнением рецензентов, а поэтому и в нежелании дорабатывать свою рукопись по их замечаниям.
   Примерно через месяц после этого разговор со Смоковым Виктор получил из московского издательства рукопись своего романа "Казачья новь". При рукописи не было ни рецензий, ни препроводительного письма. Он стал перелистывать рукопись... По всему было видно, что рукопись внимательно читали. Чуть ли не на каждой странице были подчеркивания и надписи на полях: "Ха-ха!", "Гм!", "Трафарет!", "Шаблон!", "Чепуха!", "Не убедительно!", "Глупо!", "Ой-ой!".
   С грустью смотрел Виктор на эти надписи, и ему хотелось плакать.
   На следующий день почтальон принес пакет с двумя неподписанными рецензиями и письмом из издательства.
   "Прилагаемые при нашем письме рецензии, - писалось в нем, - с убедительной ясностью покажут Вам, что рукопись Ваша "Казачья новь" нуждается в большой, серьезной доработке. Рукопись сырая, сюжет вялый, композиция рыхлая" и т. п.
   "Неужели Смоков прав? - с горечью подумал Виктор. - Нет! Не может быть!.. Я все-таки добьюсь своего... Я доработаю рукопись, и пошлю ее снова в издательство".
   Но когда он приступил к доработке рукописи по рецензиям, которых у него собралось уже четыре, то пришел в отчаяние. Рецензии были противоречивые. Если в одной рецензии говорилось о чем-нибудь положительно, то в другой это же место подвергалось резкой критике, и наоборот.
   Как это было все понять? Голова у него пошла кругом.
   XXVIII
   Наступала теплая лунная ночь. Чувствовалось первое дыхание весны. Погромыхивая колесами на стыках рельс, поезд мчался вперед.
   Константин стоял у распахнутого окна. Ветерок ласкал его разгоряченное лицо. Иногда, освещенные тусклыми фонарями, мимо мелькали кирпичные сторожевые будки, казармы железнодорожных рабочих, погруженные в дрему деревеньки, пустынные станции и разъезды.
   У Константина трепетно билось сердце.
   "Ведь это же родина моя! - взволнованно думал он, вглядываясь во все это, мелькавшее перед его взором во мраке. - Родина!.. Боже мой!.. Десять лет... Нет! Даже больше... Я здесь не был... Не видел тебя, милая родина... Как же ты меня будешь встречать, родная?"
   В соседнем купе еще не спали. Оттуда слышался веселый разговор, смех.
   - Представьте господа, что это так, - говорил кто-то громко по-английски. - Эта герцогиня и сейчас еще жива. Ох, и богачка! Ей, вероятно, теперь уже лет девяносто. Однажды мне довелось ее видеть. Она и в старости - представительная, величавая... А в своей молодости она была просто изумительная красавица...
   Почему-то вспомнилась Константину его бывшая жена Вера. "Тоже ведь, говорят, богачка... Еще молодая, красавица... Наверно, завела себе любовников... Сволочь!.." - с омерзением поморщился он.
   Но, странное дело, злобы к ней он сейчас не чувствовал. Наоборот, чем больше он сейчас вспоминал жену, во всех мельчайших деталях, тем больше у него появлялось желание видеть ее. Увидеть так, случайно, посмотреть - и отойти прочь...
   Поезд замедлил ход.
   - Почему останавливаемся? - спросил Константин у проходившего мимо проводника.
   - Сейчас станция большая будет, - ответил тот. - Стоянка двадцать минут.
   Поезд мягко подкатил к перрону вокзала, тускло освещенному керосино-калильными фонарями.
   "Эх, боже мой! - тоскливо подумал Константин. - Узловая станция, а электричества нет... Когда же оно здесь будет?.. Говорят, большевики электрифицируют страну, но не видно этого. Нищая еще Россия по сравнению с Западом..."
   Набросив на плечи пальто, Константин вышел из вагона и прошелся по платформе, оглядываясь вокруг. Публики мало, киоски, освещенные керосиновыми лампами, торговали колбасой, булками, папиросами, пивом. Константин горестно покачал головой.
   Как-то невольно все увиденное здесь он сравнивал с заграницей, и сравнение это было не в пользу его Родины. Там, на Западе, все было добротнее, чище, люди одевались красивее. И от этого Константину становилось обидно за свою страну, за свой народ...
   Он подошел к киоску и купил пиво. Подошел Чарли Фарант:
   - О, Антони! Вы еще не спите?
   - Нет, Чарли. Не хотите ли пива?
   - Я не люблю пиво, - ответил тот. - Мне нравится здесь другое русская горькая... Хороша, чертовка!.. Давайте по стаканчику...
   - Ол райт! - весело воскликнул Константин. - Согласен.
   Они выпили и пошли по платформе.
   - Я в Россию еду третий раз, - сказал Чарли, - и каждый раз страна эта, народ ее изумляют меня. Какие здесь масштабы, какой у народа энтузиазм и какие колоссальнейшие возможности у этой обширнейшей страны.
   - Посмотрите на эти фонари, - протянул указательный палец Константин.
   - Так что? - изумился англичанин. - При чем тут фонари?..
   Константин промолчал. Не дождавшись ответа, Чарли продолжал:
   - Загадочная страна, загадочный народ, совершенно непонятный для нас, людей Запада. Я далек от коммунизма. Коммунисты - фанатики, доктринеры. Меня их догматизм никогда не увлечет. Но, Антони, надо отдать должное коммунистам - народ они напористый. Что захотят, то и сделают...
   - Пошли они, эти коммунисты, ко всем чертям! - озлобленно прорычал Константин. - Не говорите мне о них. Ненавижу!.. Всех бы их к стенке поставил...
   - В ваших словах слышится столько ненависти, - с удивлением заметил Фарант, - что, думается, коммунисты вам лично навредили немало. Не так ли?
   - Они не только мне одному навредили, - мрачно сказал Константин, но и всему человечеству...
   Англичанин хотел что-то сказать, но пробил третий звонок. Проводник, стоявший у вагона, предупредил:
   - Прошу, господа, садиться. Сейчас поезд тронется.
   Константин и Фарант вскочили на подножку вагона. Англичанин хотел было продолжить разговор, но Константин сухо сказал:
   - Извините, Чарли, пойду спать. Гуд бай!
   XXIX
   Ну разве есть на свете русский человек, который после долгого отсутствия, подъезжая к Москве, не волновался бы?
   Нет таких русских. Кто бы он ни был, этот русский человек, к какому бы он классу, к какой бы он партии ни принадлежал, он всегда чувствует волнение, когда подъезжает к сердцу великой русской страны - белокаменной древней Москве.
   Именно такое чувство волнения и переживал Константин, когда ранним утром он подъезжал к Москве.
   Огромный город лежал в голубой дымке, распластавшись на многие десятки километров, притихший, молчаливый. Окна многоэтажных зданий ослепительно горели на восходящем солнце. Хотя Константину пришлось раньше бывать в Москве всего лишь дважды, но каждый его приезд сюда был связан со многими воспоминаниями, которые до сих пор еще жили в его сердце.
   К приходу поезда на вокзал встречать иностранных журналистов пришли представители недавно созданного в СССР акционерного общества по иностранному туризму "Интурист" - пресс-атташе немецкого, американского, английского и французского посольства. Присутствовавший также на встрече представитель отдела печати наркомата иностранных дел в коротком выступлении приветствовал гостей. Ему ответил доктор Шиллер. Потом все уселись в поданный к вокзалу автобус, который привез иностранных журналистов в гостиницу "Метрополь", где им отвели комфортабельные номера.
   К группе иностранных журналистов был прикреплен представитель "Интуриста", хорошо владеющий английским языком, молодой парень Вася Курагин, высокий пышноволосый шатен.
   Гид "Интуриста" объявил журналистам, что сегодня каждый из них будет предоставлен сам себе.
   - Отдыхайте, господа, с дороги, - сказал он. - Завтра в девять утра подойдет автобус к отелю, и мы поедем осматривать достопримечательности Москвы. До свиданья!.. Желаю вам хорошего отдыха!
   Позавтракав в ресторане гостиницы, Константин пошел в свой номер и позвонил профессору Мушкетову.
   - Алло! - отозвался в трубке молодой женский голос. - Слушаю.
   Константин вздрогнул. До чего же знаком этот голос!
   - Пардон, мадам, - сказал Константин, стараясь говорить с акцентом. Я американский журналист Антони Брейнард... Я имель хорошее поручение от парижского знакомого вашего, мужа, доктор Льенара передать мистеру Мушкетову книгу... Попросите вашего мужа говорить по телефону:
   - Моего супруга сейчас нет дома.
   "Чей же это голос - такой близкий и знакомый?" - прислушиваясь к голосу в трубке, мучительно раздумывал Константин.
   - Может быть, вы будете так любезны и дадите его служебный телефон?
   - Он сейчас не на службе, поехал на дачу...
   - Когда я с ним могу поговорить?
   - Сегодня вечером он будет дома. Может быть, вы дадите свой телефон, он вам позвонит.
   "Удобно ли будет, если я спрошу, как ее зовут?" - размышлял Константин.
   - Телефон я свой, конечно, могу дать, - сказал он нерешительно. - Но я не знал, смогу я быть вечером у себя... Пардон, мадам, как вас зовут?.. - вдруг, не вытерпев, спросил он.
   - Кого? - удивленно прозвенел голосок в трубке. - Меня или мужа?
   - Вас, мадам, как зовут? Имя мужа я знаю - Аристарх Федорович.
   - А зачем вам?
   - Ну, поскольку я с вами разговариваю, хотелось бы знать.
   - Меня зовут Надежды Васильевна, - просто сказала она.
   "Надя!" - чуть не завопил Константин, но вовремя сдержался. "Боже мой! - приложил он руку к сильно заколотившемуся сердцу. - Сестра!.. Милая!.." По морщинистым смуглым щекам его потекли слезы.
   - Надежда Васильевна, - сказал он дрожащим, растроганным голосом чисто по-русски, забывая, что надо выдерживать акцент. - Разрешите, я сейчас вам привезу посылочку из Парижа. Я боюсь, что вечером буду занят, а завтра уезжаю...
   - Как хотите, - нерешительно проговорила Надя. - Если это вас не затруднит. Да я сама могу приехать...
   - Нет!.. Нет!.. - воскликнул Константин. - Я сейчас привезу вам. Адрес ваш у меня есть... - И, боясь, что Надя станет возражать, он положил трубку.
   Одевшись и захватив книгу Шарля Льенара, он выбежал из гостиницы, нанял такси и поехал к сестре.
   XXX
   Совершенно случайно Надя задержалась дома. У нее разболелась голова, и она, приняв таблетку против головной боли, прилегла на кушетку, дожидаясь, когда утихнет боль, чтобы пойти в институт.
   И вот как раз в это время и зазвонил телефон. Сейчас должен явиться этот американец. Что делать? Надо, видимо, переодеться и принять его.
   Она тщательно оделась, попудрилась, подушилась и в раздумье присела у стола в столовой.
   - Как это все некстати! - сказала она с досадой. - Черт его несет! Главное, никого нет дома.
   Да, она в квартире была одна. Домработница Харитоновна только что ушла в магазин за продуктами к обеду, а Лидочка в школе. И надо же вот в этот именно момент прийти этому американцу. Сердце ее было неспокойно. Смутное предчувствие чего-то неприятного тревожило ее.
   - Ах, да ладно! - махнула она рукой. - Что он меня съест, что ли? Я его боюсь, словно маленькая девочка... - Она несколько развеселилась. Придет, поговорит и уйдет.
   И все же чувство тревоги ее не покидало. Она подчинилась необходимости и покорно стала ждать прихода американца.
   Раздался звонок. Молодая женщина вздрогнула и пошла открывать дверь. Когда она ее открыла, перед ней предстал элегантно одетый иностранец средних лет в дымчатых очках.
   - Можно войти? - сказал он, снимая шляпу и наклоняя седую голову.
   - Прошу, пожалуйста, - распахнула перед ним дверь Надя. - Проходите, раздевайтесь!
   Константин не спеша перешагнул порог, повесил пальто на вешалку, положил перчатки и шляпу на столик.
   Взяв сверток, обернулся к Наде.
   - Если не ошибаюсь, вы и есть мадам Мушкетова? - спросил он.
   - Да, - кивнула Надя. - Я жена Мушкетова.
   - Здравствуйте! - поклонился Константин. - Я сотрудник американской газеты Брейнард. Разрешите вам вручить подарок от доктора Шарля Льенара, парижского поклонника таланта вашего мужа.
   - Спасибо, - взяла книгу Надя. - Прошу вас, проходите в комнату.
   - Мерси!
   Они прошли в столовую и присели у стола.
   Чувство безотчетной тревоги в душе Нади нарастало. Она боялась этого иностранца. Был он какой-то странный, чем-то расстроенный. Все время вздыхает. И почему он так пристально смотрит на нее. А тут еще эти его страшные очки. От страха Надя уже готова была закричать.
   А Константин не замечал беспокойства своей сестры. Он молча смотрел на нее, и его душили слезы. "Милая сестричка... - мысленно говорил он ей. - Милая! Ведь это я... Я твой брат Костя... Костя, которого ты любила..."
   И этот пристальный взгляд его, молчание пугали бедную женщину.
   "Ну, что он на меня так смотрит? Что он молчит?"
   Преодолевая страх лишь для того, чтобы заговорить, стремясь нарушить тягостное молчание, Надя прерывисто заговорила:
   - Вам понравилось в Москве?
   - Я ведь не впервые в России, мадам, - мягко ответил Константин. - Я очень люблю Россию. Особенно люблю Дон с его прекрасными степями, душистыми лугами.
   - А вы... вы бывали на Дону?
   - Как же! Я много лет прожил на Дону.
   - Вот как. А я... тоже люблю Дон. Ведь я донская казачка... У меня и муж - донской казак... Летом мы были с ним в станице у моего отца.
   - Ваш отец еще жив? - взволнованно спросил Константин.
   - Да-а, - недоумевающе протянула Надя. - Он еще довольно крепкий старик. Да и мамочка еще бодрая...
   При воспоминании о матери глаза Константина повлажнели. "Слава богу! - подумал он радостно. - Жива еще старушка".
   - Вы единственная дочка у родителей? Или у вас есть братья и сестры?
   "Что это за допрос?" - изумлялась в душе Надя, но, не подавая вида, что это ее удивляет, ответила:
   - У меня было три брата. Одного уже нет в живых...
   "Интересно, кого она считает умершим, - размышлял Константин. - Меня? Или еще кто из братьев умер за это время?"
   Ему хотелось выведать у сестры получила ли семья его предсмертное письмо, которое он писал из Парижа.
   - Простите, пожалуйста. Надежда Васильевна, за нескромность, - уже без всякого акцента говорил Константин. - А кто же из ваших братьев умер?
   - Вы так любопытствуете, словно их знаете...
   - Знал.
   - Да? - поразилась молодая женщина. - Знали?
   - Так который же умер?
   - Средний брат Костя, - тихо сказала Надя. - Он покончил самоубийством...
   - Нет, Наденька, - снимая очки, сказал Константин. - Он не умер...
   Надя мертвенно побледнела.
   - Боже мой! - вскрикнула она. - Костя! Брат!
   - Да, твой брат, Надюша, дорогая моя девочка! Обними меня.
   Надя обняла и расцеловала Константина.
   - Костя, а зачем эта... эта...
   - Ложь? - подсказал он. - Нет, это не ложь. Я действительно хотел покончить с собой, но в последнюю минуту нашелся добрый человек, который подал мне руку помощи... Я ожил... А вот письмо-то было уже отправлено. И мне уже стыдно было посылать вслед второе с извещением, что я воскрес из мертвых...
   - Каким ты образом попал в Москву, Костя? - озабоченно спросила Надя.
   Константин желчно усмехнулся:
   - Практическая ты особа! Нет, чтобы приласкать, приголубить своего несчастного многострадального брата, ты озабочена мыслью: а как попал к тебе брат, легально или нет... Так ведь?
   - Костя, - со слезами на глазах сказала Надя, - зачем ты все это говоришь? Я рада тебе. Очень! Я люблю тебя... Но, пойми, я и ты - люди разных лагерей, мы воевали друг против друга... И, несмотря на все это, я люблю тебя, как брата. Но у меня семья, муж. Он прекрасный человек. Репутация его мне дорога. И вот сейчас приходишь ты ко мне, в прошлом белогвардейский генерал, ярый враг советского народа... Вполне понятно, у меня в душе смятение: как ты вошел в мой дом - как враг или как друг?
   - Вот ты о чем, дорогая сестрица, - холодно усмехнулся Константин. Враг... друг... Ну при чем тут политика? Мы с тобой родные брат и сестра. У нас одна кровь. Неужели тебе интересно знать, как я попал в Россию? Сел на поезд и приехал...
   - Ну все-таки как ты попал сюда: легально или нелегально? допрашивала Надя.
   - Ну и практическая же ты, - покачал головой Константин. - Ну, предположим, дорогая сестрица, я приехал в Советский Союз нелегально. Так что из этого? Ты хочешь донести на меня в ГПУ? Пожалуйста, вон телефон. Звони! Скажи, что у тебя сидит заядлый контрреволюционер, ярый враг Советской власти, диверсант, шпион, террорист Константин Ермаков, твой родной брат. Звони! Заявляй... Я тебе препятствовать не буду... Честное слово, не буду!..
   Константин нервно достал сигарету и закурил.
   - Но ты можешь и промолчать и не сказать никому, что был у тебя. Никто не видел, как я приходил к тебе. Выбирай любое решение...
   - Костя! - зарыдала Надя. - Как это все, по-твоему, просто: выбирай. Ты - мой брат. А в то же время я - бывший боец Первой Конной армии, награждена за свои боевые дела орденом Красного Знамени... Научный работник советского института... Жена известного, уважаемого советского профессора... Разве я могу скрывать брата белогвардейца...
   Константин вскочил со стула, схватил руку сестры:
   - Так иди же, звони! Иди!..
   - Нет, Костя, - мотая головой и заливаясь слезами, проговорила Надя. - Я этого не могу сделать. Не могу... Ты мог бы не открываться мне, и я не знала бы, что ты здесь... Но ты не по велению своего сердца пришел ко мне, доверился... - Она говорила, как в бреду, умоляла: - Уходи от меня. Уходи скорей, пока еще никто не пришел сюда. Я тебя не видела... Возьми эту книгу, не передавай ее мужу... А то ему будет плохо... Я так люблю его... Пусть он ни о чем не знает... Я ему ничего не скажу...
   Константин скорбно смотрел на сестру.
   - Хорошо, сестра. Я все понимаю. Уйду сейчас... Я не хочу принести несчастье. Книгу я выброшу в мусорный ящик... Черт с ней!.. Прощай! Больше я тебя никогда не увижу. Никто не узнает, что я был у тебя.
   Он прижал к своей груди Надю и крепко поцеловал.
   - Прощай!
   - Прощай, Костя!
   Накинув пальто и надев шляпу, он схватил под мышку книгу, рванулся к двери, на мгновение остановился.
   - Надя, ты не подумай, что я приехал сюда, чтобы сделать что-нибудь плохое... Нет! Я стосковался по родине... Посмотрю и уеду, понимаешь?
   - Я верю тебе, Костя.
   Он вышел. На лестнице он чуть не столкнулся с пожилой женщиной, несшей кошелку с продуктами.
   Женщина обернулась ему вслед и внимательно осмотрела его с ног до головы.
   - Гм... - многозначительно гмыкнула она, покачав головой.
   Потом она подошла к двери и постучала.
   - Вы, Харитоновна? - спросила Надя.
   - Я, откройте.
   Надя впустила ее. Харитоновна потянула носом - пахнет табаком. Профессор не курил. Кто мог курить? Она внимательно посмотрела на хозяйку. Та ей ничего не сказала, а может быть, даже и не заметила ее взгляда.
   XXXI
   В станице Дурновской было решено созвать съезд колхозников. На повестке стоял вопрос об организации колхоза-гиганта. С окрестных хуторов и поселений в станицу съехалось много казаков и калмыков, принятых в артель.
   Съезд проходил спокойно. Не было таких бурных споров, какие случались раньше на станичных сборах при атамане, сопровождавшихся частенько дракой.
   Говорили мирно, иногда, правда, и с некоторым запалом, а потом, учредив гигантский колхоз, объединивший всю станицу со всеми ее тринадцатью хуторами и калмыцкими улусами, выбрали правление колхоза во главе с председателем колхоза Сазоном Меркуловым, рекомендованным на этот пост партийной ячейкой.
   Колхоз получился огромный. Более четырех тысяч казачьих и калмыцких дворов вошло в него. На съезде колхозу было присвоено наименование "Заветы Ленина".
   С первых же дней создания такого гигантского колхоза Сазон не имел ни минуты свободной. Неутомимо разъезжал он по экономиям, организованным на каждом поселении и хуторе. В экономиях шла кипучая работа - строили конюшни, воловни, базы для обобществленного скота.
   В каждом поселении и хуторе создавали новые избы-читальни, библиотеки, общественные столовые, детские сады, ясли...
   В Сазоне открылись необычайные хозяйственные способности, таланты крупного организатора.
   К его наблюдательному, всевидящему глазу все так привыкли, что ни единого мало-мальски заслуживающего внимания вопроса без согласия или совета его не решали.
   Ежедневно с утра у правления колхоза толпился народ. Люди эти приходили на прием к председателю колхоза для того, чтобы разрешить какой-нибудь наболевший вопрос, удовлетворить ту или другую насущную нужду.
   С видом человека, знающего себе цену, принимал Сазон посетителей, внимательно выслушивал их и с мудростью Соломона разрешал те вопросы, которые входили в его компетенцию, и отсылал в стансовет тех граждан, дела которых требовали разрешения.
   Приходил домой Сазон обычно уже поздно вечером, утомленный, но радостно взволнованный от сознания того, что он выполняет большую и нужную для страны работу.
   В такой поздний час супруга его Анна Сидоровна обычно уже сладко спала. Поужинав, Сазон, чтоб не разбудить жену, тихо раздевался и ложился под ее горячий бок. Тепло, исходящее от спящей жены, его умиляло. Он крепко обнимал ее молодое упругое тело, прижимался.
   - Милая моя Сидоровна, - бормотал он блаженно и засыпал.
   ...Сегодня воскресный день, а поэтому Сазон и Анна позволили себе поспать подольше обычного.
   Лежали они на кровати примиренные, ласковые и нежные друг к другу.
   На кухне старуха гремела сковородами, готовила завтрак. Проснулись ребята, спавшие на кухне. Начались крики, возня. Старуха шикала на них:
   - Тише!.. Тише!.. Разбудите отца с матерью. Нехай еще трошки поспят.
   Но Сазон и Анна уже не спали. Они некоторое время лежали молча, прислушиваясь к тому, что делалось на кухне.
   - Ну что, Сазонушка, - мягко спросила Анна у мужа, - все у тебя в колхозе в порядке?..
   - А что может, Анюта, случиться?.. - усмехнулся Сазон. - Конешное дело, все в порядке. Работы вот только дюже много. Вовек, должно, ее не переделаешь. Дело новое. Ко всему надобно умеючи подойти. Так все бы ничего, да вот только одно у меня зараз беспокойствие есть... И не знаю, что и делать и как быть. Ажно за сердце хватает...
   - Что ж это такое?
   - Да вот, понимаешь, Анюта, какое дело, - раздумчиво проговорил Сазон. - Дошел до меня слух, что дюже на меня рассерчал Прохор Васильевич Ермаков. Думает, что это я засадил его отца в тюрьму.
   - При чем же ты тут. Ведь это дело Концова.
   - Так вот поди ж ты, докажи, - сокрушенно проговорил Сазон и, помолчав, продолжал: - Надысь повстречал я Захара Ермакова. Рассказал ему, как все дело было, и просил его написать Прохору Васильевичу об этом.
   - Ну, и что же он?
   - Обещал.
   На кухне заплакал ребенок. Старуха стала утешать его:
   - Помолчи, дитятко, помолчи. Я те зараз пампушку с маком дам.
   - Ты понимаешь, какое дело-то, Нюра, - повернулся Сазон к жене. Захар просил посоветовать, что ему делать, дескать, вступить в колхоз ай нет.
   - Ну, и что ж ты ему ответил?
   - Да что ж я ему скажу. Говорю, дело, мол, твое... Боязно мне его в колхоз принимать, по правде сказать.
   - Это почему же? - даже приподнялась от изумления Сидоровна. - Не рыпи. Ты ж помнишь небось как уполномоченный Концов мне правый уклон за старика Ермакова пришивал?
   - Ну так что? - насупилась Анна. - Мало ли дураков на свете. А ты испугался.
   - Эге, брат ты мой! - причмокнул языком Сазон. - Как приклеют ярлык правого уклониста, так попробуй тогда его отклеить.
   - Дурак!
   - Чего? - опешил Сазон.
   - Дурак, говорю, - строго сказала Сидоровна. - Ежели волка бояться, так и в лес не ходить... Что Захар Ермаков кулак, что ли?
   - Знамо, не кулак, но отец...
   - Отец тоже не кулак. Он пострадал за свою горячность...
   - Во! - поднял палец Сазон. - В том-то и дело, дорогая...
   - Примите Захара в колхоз, - посоветовала Анна. - Не обижайте человека... Как члены правления на это посмотрят, а?
   - Да вряд ли возражать будут.
   - Может быть, поехать бы тебе в райком посоветоваться?
   - Не стоит, - махнул, рукой Сазон. - Не люблю с ними о таких делах говорить... Есть там умные люди, а есть такие, что их ничем не пробьешь... Затвердят себе что-нибудь одно, как попугаи, ну и не туды и не сюды...