Петров (Бирюк). Перед лицом Родины

   Прохор Ермаков по натуре своей был человеком кристальной чистоты. Несчастье, происшедшее с его отцом, подействовало на него удручающе. Он никак не мог примириться с мыслью, чтобы на его имя легло какое-то темное пятно, пусть даже и несправедливое.
   Долгими бессонными ночами он мучительно размышлял об этом. Он осунулся от беспокойных дум, похудел, в висках засеребрилась седина. Он замкнулся в себе, стал молчалив.
   Жена его была в отчаянии. Она не знала, как и чем только отвлечь мужа от мрачных мыслей.
   И нельзя было сказать того, что Прохор на кого-то обиделся, затаил обиду в своем сердце. Нет, он никого не винил в случившемся. Скорее всего, он обвинял самого себя, обвинял за то, что в последующие годы при жизни отца в станице почти совершенно потерял связь с ним, не вмешивался в его жизнь. Если бы он был ближе к отцу, предупреждал его от неправильных поступков, быть может, то, что случилось с отцом, и не произошло бы.
   Как-то к Ермаковым пришел Виктор. Прохор обрадовался его приходу.
   - Заходи в кабинет, - пригласил брата Прохор. - Что долго не приходил? Или тоже стал избегать меня?
   - Да ты что? - засмеялся Виктор. - Придумал тоже. Все вожусь со своими рукописями... До чертиков надоели. Но что поделать? Надо работать. Взялся за гуж - не говори, что не дюж... Думаю, что какой-нибудь толк получится.
   - Конечно, получится...
   - Все переживаешь, Проша? - спросил Виктор. - Я б на твоем месте вплоть до Сталина б добрался...
   - Наивный ты, Витенька, - сожалеюще проговорил Прохор. - Доберись-ка попробуй до Сталина... Да мало ли сейчас несправедливо арестовывают?..
   - И правда - что-то очень уж много сейчас арестовывают... Неужели действительно это все враги народа?
   - Такие же вот, как мы с тобой, - горестно усмехнулся Прохор. - А многие, так, пожалуй, и еще заслуженнее нас...
   V
   Разные на свете живут люди. Есть добрые, отзывчивые, человечные. Есть злые, завистливые, жестокие эгоисты... Так и в среде военных, в которой вращался Прохор Ермаков, был разный народ. Когда в штабе узнали о суде над отцом Прохора, большинство его сослуживцев отнеслось к нему сочувственно. Они понимали, что все то, что произошло с отцом комдива Ермакова, ни в коем случае не должно повлиять на их отношения к нему, тем более, что Ермаков - заслуженный человек, требующий к себе уважения.
   Но были среди них и такие, которые из зависти к положению Прохора, к его авторитету старались каким-либо образом скомпрометировать его, опорочить в глазах общественности. В числе таких, к изумлению Прохора, оказался и его друг - таковым по крайней мере считал его Прохор - его заместитель Коршунов Георгий Григорьевич.
   Всегда Коршунов был с Прохором искренен, делился своими мыслями и делами, иногда даже бывал до приторности подобострастен. Но стоило только произойти этому печальному случаю с Василием Петровичем, как Коршунов резко изменил свои отношения к Прохору. Он стал сухо официален, иной раз даже резок.
   Как-то, проходя по коридору штаба, Прохор услышал, как Коршунов, стоя в группе командиров, возмущенно вполголоса сказал, но так, видимо, чтобы это слышал Прохор:
   - Удивляюсь, почему это держат на такой ответственной должности этого кулацкого прихвостня?
   - Тише! - сказал кто-то. - Услышит.
   - А черт с ним! - с ненавистью воскликнул Коршунов. - Разве я его боюсь?.. Я ему это же могу сказать в лицо.
   Прохор задрожал от ярости. Но он сумел себя сдержать.
   Будучи как-то на докладе у командующего, Прохор сказал ему:
   - Товарищ командующий, я вам докладывал о том, что произошло с моим отцом... Вы сказали, что дело моего отца меня ни в коей степени не касается.
   - Правильно, - качнул головой командующий. - И опять то же скажу. За поступки и действия отца сын не ответствен... Отец ваш жил сам по себе, а вы сами по себе... Кажется, ясно.
   - Для нас с вами, Евдоким Карпович, все ясно, - с горькой усмешкой промолвил Прохор. - Но вот кое для кого это совсем не ясно... Некоторые считают меня кулацким прихвостнем и находят, что я не должен занимать такой ответственный пост, какой я занимаю сейчас...
   - Какая наглость! - вскричал командующий. - Кто так может говорить?
   - Мой заместитель Коршунов.
   - Да он что, с ума сошел? Что он, не знает, что ли, что вы коммунист с восемнадцатого года, были военкомом дивизии в Первой Конной?..
   - Знает отлично, - сказал Прохор.
   - Кому это он говорит так?
   Прохор рассказал командующему, при каких условиях ему пришлось услышать оскорбительные разговоры о нем Коршунова.
   - После этого, - произнес Прохор, - мне трудно работать с ним...
   - Странно, - покачал головой командующий. - Вы же, насколько я знаю, были друзьями?
   - Были. Мы знали друг друга еще с времен гражданской войны... Всегда у нас отношения были дружескими...
   Закурив, командующий прошелся по кабинету, остановился около Прохора.
   - Быть может, я и ошибаюсь, - раздумчиво проговорил он, - но мне думается, Прохор Васильевич, что Коршунов человек недобрый... Но это, конечно, между нами... Он, видимо, рад был бы спихнуть вас с вашей должности и самому занять ее. Но этому не бывать... Вы, Прохор Васильевич, дорогой работник, боевой командир, дельный и знающий... Я вас ценю... И мне не стыдно вам об этом в глаза сказать... Не подумайте только, ради бога, что я льщу вам... Мне ведь в этом нет необходимости никакой. Я подумаю, что сделать в этом отношении... Может быть, придется перевести Коршунова на какую-нибудь другую должность... А то ведь действительно вам трудно с ним работать... Ну, хорошо, теперь давайте побеседуем о делах...
   Прохор начал докладывать...
   Время шло. Проходил месяц за месяцем. Прохор и Коршунов по-прежнему работали вместе, и никаких изменений у них по службе не было. Командующий, видимо, забыл о своем обещании перевести Коршунова на другую должность.
   VI
   Многие читатели писали Виктору письма о том, что роман его им нравится. Виктор не мог без волнения читать эти бесхитростные читательские письма, полные теплоты и доброжелательства.
   Некоторые просили Виктора сообщить им, где сейчас живут герои его книги, чтобы послать им такое же теплое письмо, какое они прислали и автору.
   В таких случаях Виктор терялся: как поступить? Надо ли разочаровывать читателя, который полюбил героев его романа, поверил в их существование, сказав о том, что людей таких на свете не было, что все это он повыдумывал?.. Нет, говорить им об этом очень тяжело. Виктор не решался писать так своим читателям. Он знает это по себе. Еще будучи мальчишкой, гимназистом, он, бывало, зачитывался Майн Ридом, Фенимором Купером, Жюлем Верном. И он так страстно верил в существование героев чудесных этих книг, что если бы его уверили тогда, что все они вымышлены, то от огорчения он, наверно, заболел бы...
   - Да и верно ли то, что герои книги вымышлены? Нет, это не совсем верно. Ведь в какой-то степени он своих героев все-таки списывал с живых людей. Если и не в полной мере, то во всяком случае черты характера многих людей, которых он знал и видел...
   Его стали часто приглашать на литературные встречи со своими читателями. Такие встречи радовали Виктора. Обычно выступавшие на них читатели высоко оценивали его творчество.
   В своих письмах, а также и на литературных вечерах читатели, словно сговорившись, в один голос просили Виктора написать вторую книгу романа, продолжить описание жизни полюбившихся им героев...
   Виктор не мог не подчиниться такому единодушному требованию своих читателей. Он рассуждал так: он пишет для народа и если народ требует, чтобы он в следующей своей книге развил дальнейшую судьбу своих героев, то он не имеет права отказаться, не писать... Подогретый таким вниманием, похвалой, он с воодушевлением стал писать вторую книгу...
   Работая, он забыл обо всем и даже не замечал, что делалось вокруг. Он как должное воспринимал чуть ли не ежедневные посещения профессора Карташова, который просиживал у них вечера. Он по-прежнему думал, что Карташову так нравится его творчество, что он не может ни единого дня прожить без Виктора.
   Отдаваясь своей творческой работе, живя только ею, он даже не замечал, что Марина к нему стала холодна, даже груба, и как она вся оживлялась, когда у них появлялся профессор...
   Однажды под вечер, когда Виктор, окончив дневную работу, собирался пойти погулять, в комнату вошел хорошо одетый белобрысый худощавый молодой человек лет тридцати.
   - Здравствуйте, товарищ Волков, - сказал он. - К вам можно?
   - Пожалуйста.
   - Я сотрудник крайкома партии, - сказал вошедший. - Фамилия моя Ситник.
   - Очень рад. Садитесь, пожалуйста, товарищ Ситник, - пригласил Виктор.
   - Спасибо. Сидеть некогда. Я приехал за вами, товарищ Волков. Вас приглашает к себе товарищ Марконин.
   "Марконин? - изумился Виктор. - Вот это да! Ведь это же второй секретарь крайкома!.. Зачем я ему понадобился?"
   Но спросить об этом Ситника он не решился.
   - Я готов, товарищ Ситник.
   На улице их ждал черный лакированный лимузин.
   Они уселись в машину и поехали.
   Виктор заметил, что едут они не в сторону крайкома, как он предполагал, а наоборот, в противоположную.
   - Куда же это мы? - спросил он у Ситника.
   - На дачу к Марконину.
   - Вот как!
   Дача находилась за городом, в глубине тенистого сада.
   У ворот стоял милиционер. Машина проехала мимо него и мягко прошуршала по песку к крыльцу. Ситник, выйдя из автомобиля, пригласил Виктора:
   - Прошу, Виктор Георгиевич.
   Шел Виктор в дом секретаря крайкома не без робости. Конечно, он отлично понимал, что его вызвали сюда не для того, чтобы отругать, - это могли бы сделать и в крайкоме, - но Марконин - важная особа. Бог его знает, как себя с ним держать.
   - Одну минутку, Виктор Георгиевич, - сказал в прихожей Ситник. - Я доложу.
   Виктор подождал. Ситник вскоре вернулся.
   - Пойдемте, товарищ Волков, - сказал он.
   Он ввел его в большую комнату, которую почти всю занимал бильярд. Двое мужчин с киями ходили вокруг негр.
   - Здравствуйте, товарищи! - поздоровался Виктор. - Добрый вечер.
   - Добрый вечер, - ответил высокий красивый брюнет с немного выпуклыми черными выразительными глазами, лет сорока пяти. - Одну минуточку, сказал он. - Пятерку в правый угол, - он прицелился кием и ударил. Ха-ха! - засмеялся он, довольный своим ударом. Это был Марконин, второй секретарь крайкома партии, его Виктор сразу узнал.
   Марконин положил кий на бильярд, не спеша вытер руки о полотенце, лежавшее на подоконнике, и тогда только подошел к Виктору.
   - Здравствуйте, здравствуйте, дорогой товарищ Волков, - приветливо сказал он, крепко пожимая руку Волкову. - Вот вы какой. А я почему-то представлял вас значительно старше и с бородой... Давайте знакомиться... Марконин Александр Исаакович... А это, - указал он на плотного, русоволосого мужчину, средних лет, с добродушным славянским лицом, - Варин Федор Николаевич, председатель крайисполкома...
   Виктор пожал ему руку.
   - Пойдемте, товарищи, на веранду, - предложил Марконин. - Там прохладнее... Пивка нам дайте, - сказал он в дверь.
   Все вышли на просторную веранду, увитую лозами дикого винограда. Миловидная пожилая женщина в белом фартуке принесла на подносе несколько бутылок пива и пирожное на вазе.
   - С удовольствием выпью пива, - сказал Варин, разливая из бутылки по стаканам. - Пожалуйста, товарищ Волков... как вас по батюшке-то величают?
   - Виктор Георгиевич.
   - Прекрасное имя. Пейте пиво, Виктор Георгиевич.
   Виктор не отказался, взял стакан.
   - А вы не хотите, Александр Исаакович?
   - Нет, отчего же, выпью и я... Вот покурю.
   Марконин ходил взад-вперед по веранде и курил, а Варин сидел у стола и пил пиво.
   - Я прочитал вашу "Казачью новь", - сказал Варин. - Прекрасное произведение... Как вы хорошо знаете быт казачий, традиции, обычаи... Вы что, казак? Нет?
   - Я иногородний. Но в казачьей станице родился и вырос...
   - В какой станице родились?
   - Я с Сала... Дурновской...
   - А-а... А я хоперский, из верховых станиц...
   - Да-а, - вступил в разговор и Марконин. - Хорошую вы книгу написали... Полезную и нужную... Вы - наша знаменитость, Виктор Георгиевич... Я распорядился, чтобы наше издательство переиздало вашу книгу... Странное дело, Москва издала, а наши почему-то не удосужились это, сделать...
   - Им книга моя не понравилась, - сказал Виктор.
   - Тупицы, - усмехнулся Марконин. - Откровенно говоря, как-то обидно, что мы даже и не подозревали, что у нас в городе живет талантливый писатель...
   - Ну что вы, Александр Исаакович, - покраснев, смутился Виктор. Какай там талант...
   - Как вы, Виктор Георгиевич, живете? - спросил Марконин. - Квартира у вас хорошая или плохая?
   - Да как сказать, - нерешительно проговорил Виктор, - квартира у меня неважная...
   - Дадим вам квартиру, - вставил Варин. - Как не дать такому замечательному писателю...
   - Да, Федор Николаевич, вы это запишите себе, - сказал Марконин. - А то забудете...
   - Что вы, Александр Исаакович, разве можно это забыть.
   Побеседовав минут двадцать, Виктор счел неудобным дольше оставаться здесь и встал.
   - Разрешите откланяться, - сказал он.
   - Что так торопитесь? - спросил Марконин. - Впрочем, не буду задерживать. Мне надо будет кое-чем заняться... Товарищ Ситник! - крикнул он. - Надо отвезти товарища Волкова.
   - Не беспокойтесь, Александр Исаакович, - приподнялся Варин. - Я еду в город и повезу Виктора Георгиевича.
   - Вот и чудесно, - сказал Марконин. - До свидания, Виктор Георгиевич. Рад был с вами познакомиться. Для этого я вас сюда и пригласил. Я вас прошу вот о чем: вы заходите ко мне всегда в крайком запросто... Ситник всегда вас пропустит без очереди... А насчет квартиры не беспокойтесь...
   Сидя с Виктором в машине, Варин сказал:
   - Между прочим, я недавно был в Москве, видел Иосифа Виссарионовича. Говорят, он читал вашу книгу...
   От этого сообщения у Виктора даже сердце похолодело.
   - Я не пророк, - добавил Варин, - но могу предсказать вам, что вы далеко пойдете...
   Приехал домой Виктор радостный, взволнованный, часов в девять вечера. Дети гуляли на улице.
   - Ольгуня, - спросил Виктор у дочери. - Мама дома?
   - Дома.
   Виктор постучал в дверь.
   - Ты, Ольга? - спросила из-за двери Марина.
   - Я, - отозвался Виктор.
   - Ах, это ты? - переспросила Марина. Несколько помедлив, она открыла дверь. Была она чем-то смущена.
   Не обратив внимания на это, Виктор шумно вошел в комнату.
   - Мариночка! - воскликнул он воодушевленно, собираясь ей рассказать о своей встрече с руководителями края, но запнулся, оторопев от неожиданности. На диване сидел Карташов и улыбался.
   - Здравствуй, Виктор, - сказал он как-то неественно весело. Дожидаюсь тебя... Сердце у меня что-то заболело... Присел вот...
   Виктор побелел от ярости. Словно только сейчас открылось все.
   - Вон отсюда! - не своим голосом гаркнул он. - Негодяй!..
   - Что ты! Что ты!.. - испуганно забормотал Карташов, вскакивая с дивана. Схватив со стола шляпу, он попятился к двери. - С ума, что ли, сошел?
   - Гадина! - с сжатыми кулаками ринулся к нему Виктор.
   - Не смей, Виктор! - побледнев, вскрикнула Марина, становясь между ними. - Подумай, что ты делаешь?
   - Любовника защищаешь? - зарычал Виктор и, отшвырнув ее, ринулся к профессору, но тот мгновенно выскользнул из комнаты, словно его ветром выдуло.
   Обессиленно присев на стул, Виктор схватился руками за голову. Куда только и девалась его радость от встречи с Маркониным и Вариным. Сколько радости и счастья вез он с собой, когда ехал домой, а теперь вот все пропало...
   Пришли дети. Умными, понимающими глазами они посмотрели на отца, перевели осуждающий взгляд на мать и молча прошли в свою комнату.
   - Будете ужинать? - спросила Марина у детей.
   Они отказались.
   Марина уложила детей, потом разделась, намазала лицо кремом, как это обычно делала она каждый вечер перед сном, и улеглась на кровать.
   Виктор, по-прежнему закрыв лицо руками, сидел недвижимо, не шелохнувшись, точно истукан.
   Виктор всегда хорошо представлял себе, что Марина красивая женщина. Она нравилась многим мужчинам. За ней ухаживали. Она слегка кокетничала с ними. Виктор лишь посмеивался над этим: дескать, Марина дурачит глупых мужчин. А оказалось, что дурак-то он. Ну разве он мог подумать, чтобы Марина могла полюбить кого-то, кроме него?
   Что теперь делать?.. Разводиться?.. Но об этом и подумать страшно... Ведь дети же... Но почему молчит Марина?.. Почему?.. Неужели она в такую минуту может спать спокойно?.. Неужели ее ничто не волнует?.. Ведь так может вести себя только человек, который не испытывает никаких волнений, у которого душа спокойна... А может быть, она не изменяла? Может быть, это лишь моя слепая ревность?.. Но почему же тогда она не оправдывается?.. Почему молчит?.. Спит она или нет?..
   - Марина! - шепотом окликает он жену.
   - Да? - отзывается она.
   Он подходит к кровати и, опустившись на колени, кладет на теплую грудь жены свою голову.
   - Марина, зачем ты так сделала?
   - Что именно?
   - Ведь я тебя чуть ли не в объятиях захватил с Карташовым.
   - Ничего у меня с ним не было, - резко говорит она. - Все это ты придумал...
   - Как же так? - изумился он. - Я же видел, вы оба так были взволнованы, смущены... Я же не дурак...
   - А вот и оказался дурак...
   - Значит, не было? - светлея, с надеждой спрашивает он.
   - Не было.
   Конечно, у Виктора много сомнений, но ему хочется, чтобы жена оправдывалась. От этого на душе становится как-то легче.
   Быстро раздевшись, он лег с женой, стал целовать ее лицо, глаза, рот... Потом, успокоившись, рассказал ей обо всем, что произошло с ним у Марконина. Почти всю ночь они проговорили, мечтая и строя радужные планы. А под утро успокоенный, примиренный, он стал засыпать в ласковых объятиях Марины.
   "А может быть, и в самом деле ничего не было", - засыпая, подумал он.
   VII
   Недели две после посещения Константина Надя жила в постоянном страхе - вот сейчас придут за ней сотрудники НКВД.
   При каждом звонке она вздрагивала и в смятении уставлялась на дверь. Харитоновна открывала. Обычно звонил почтальон или дворник, приносивший извещения об уплате за квартиру, за свет, за воду. Надя с облегчением вздыхала.
   Это не могло быть не замеченным дотошной домработницей. Она понимала, что у хозяйки появился страх именно с тех пор, как Харитоновна повстречала на лестнице горбоносого смуглолицего мужчину, окурок сигареты которого она в этом была убеждена - обнаружила в пепельнице, когда пришла из магазина. Но, кто этот человек, она не могла догадаться.
   "Не иначе как полюбовник, - сокрушенно покачивала головой старуха. Бесстыжая, муж-то у нее какой, она спуталась с этим черноглазым разбойником..." Но она помалкивала. Ее, дескать, дело маленькое, разберутся хозяева сами...
   Но время шло. Прошли и Надины страхи, а с ними и подозрения домработницы. В памяти Нади визит брата Константина стал блекнуть, а если он и вспоминался когда-либо, то как неправдоподный сон.
   Лишь однажды ей пришлось немного поволноваться. Получилось это так.
   Падцерица ее Лида, теперь уже вполне сформировавшаяся, взрослая красивая девушка, заканчивала геологический факультет МГУ. Она часто приводила к себе на квартиру своих друзей, студентов и студенток. Девушки и юноши заполняли всю квартиру, шумели, спорили, пели, танцевали под патефон. Иногда и Надя принимала участие в их забавах. И, увлекшись, забывала, что она все же значительно старше этой веселящейся молодежи.
   Как-то за ужином, как бы между прочим, Лида сказала мачехе и отцу:
   - У нас, при университете, на курсах по подготовке в вуз учатся несколько уже пожилых рабочих. Мы в своей комсомольской организации решили подзаняться кое с кем из них, наиболее отстающих, чтобы подтянуть их к экзаменам... Меня тоже прикрепили к одному такому... Сегодня он должен прийти, заниматься будем... Вы не возражаете?
   - Мне вы не помешаете, - сказал Аристарх Федорович. - Я буду в кабинете работать, а вы тут, в столовой, устраивайтесь.
   - Хорошо, папа, - промолвила Лида. - А если будем мешать, так мы можем и куда-нибудь уйти заниматься...
   - Нет, мне вы не будете мешать, вот матери может быть.
   - Надежда Васильевна, - видя, что та молчит, обратилась к ней Лида, как вы на это смотрите? Может быть, мы вам будем мешать?
   - Да ладно, - поморщила лоб Надя. - Занимайтесь. Я в спальне побуду, мне надо сегодня письма писать...
   После ужина послышался звонок. Пришел курсант. Аристарх Федорович закрылся в своем кабинете, Надя - в спальне.
   - Садитесь, товарищ Воробьев, - пригласила Лида пришедшего, сама тоже садясь за стол.
   За эти годы внешне Воробьев ничуть не изменился, по-прежнему был цветущ и розовощек, хотя теперь ему стукнуло уже тридцать восемь лет. Выглядел же он лет на десять моложе.
   После того как Воробьев явился в органы государственной безопасности с повинной, его амнистировали. Он снял комнату в Ростове и устроился работать на завод "Красный Аксай". На заводе он научился токарному делу. Вскоре женился на хорошей девушке, работнице того же завода. У них родился сын.
   Так было и наладилась жизнь у Воробьева. Вдвоем с женой они зарабатывали неплохо. На заводе Воробьев был передовым рабочим, новатором, много дал рационализаторских ценных предложений. Администрация поговаривала о назначении его мастером цеха.
   Воробьев был доволен своей жизнью. Приходя после работы домой, отдыхая на диване и играя с сыном, взгромоздившимся к нему на грудь, он говорил жене:
   - Я со страхом, Маша, думаю о своем прошлом... И что, если б у меня вдруг не хватило мужества пойти с повинной в НКВД, я бы продолжал гнусную жизнь диверсанта, шпиона, предателя своей родины. Ужас!.. Как подумаешь об этом - дрожь берет...
   - А сейчас ты, Ефим, счастлив? - спрашивала жена.
   - Человеку, конечно, трудно угодить... В каких бы прекрасных условиях он ни жил, ему все кажется недостаточно, хочется лучшей жизни... Хотел бы и я, чтобы мы с тобой лучше жили. Но дело не в этом. Главное у меня все есть: любовь моей милой жены и ласка ребенка... Остальное при нашем желании все придет... Мы с тобой молоды, будем учиться... Достигнем многого.
   Но счастье Воробьева продолжалось недолго. Однажды, спеша на работу, жена его, Маша, намереваясь вскочить на подножку проходившего трамвая, поскользнулась и попала под колесо. Ею всю искромсало...
   После смерти жены Воробьев затосковал. Он отдал ребенка своей матери, которая жила в Усть-Медведице. Сам же решил учиться. Стал хлопотать об этом. Его приняли на курсы по подготовке в вуз при Московском государственном университете. И вот теперь курсы эти он заканчивал и готовился к экзаменам.
   В Усть-Медведицкой станице он когда-то закончил реальное училище, затем учился в юнкерском. Но это было давно, все уже перезабыл. На курсах, кроме него, было и еще несколько великовозрастных курсантов из рабочих, которым требовалась помощь в подготовке к экзаменам. Вот комсомол университета и решил оказать им такую помощь.
   Таким вот образом и попал Воробьев на учебу к Лиде Мушкетовой.
   В этот вечер занимались по математике часа два. Потом Лида сказала:
   - Ну, на сегодня хватит.
   - Да, пожалуй, хватит, - согласился и Воробьев и стал собирать свои тетради.
   - Не хотите ли вы стакан чаю, Ефим Харитонович? - спросила Лида.
   - Да уже поздно.
   - Ничего, мы еще не скоро будем укладываться спать... Харитоновна! позвала Лида старуху. - Вскипятите, пожалуйста, чайку...
   - А он у меня уже вскипячен, - ответила та.
   - Ну, тогда дайте нам по стакану чаю...
   Старуха принесла чайник, расставила на столе посуду.
   - Может, и папаша будет пить? - взглянула она на Лиду.
   - Возможно. Папочка! - приоткрыв дверь в кабинет, сказала Лида. Будешь чай пить?
   - Стакан выпью.
   - Ну иди!
   Минуты через две из кабинета вышел Аристарх Федорович.
   - У нас гости, оказывается, - сказал он. - Здравствуйте, молодой человек.
   - Здравствуйте, профессор, - почтительно ответил Воробьев, поднявшись.
   - Как вас прикажете величать? - спросил Аристарх Федорович.
   - Его зовут Ефимом Харитоновичем, - ответила за Воробьева Лида. Харитонович. - Уж не брат ли вы нашей няне? - засмеялась она. - Она ведь тоже Харитоновна.
   - Надя! - крикнул Аристарх Федорович. - Ты не спишь?
   - Нет, - отозвалась та из спальни.
   - Иди и ты с нами чай пить... Тут нас целая компания собралась.
   - Иду!
   - Чаепитие, - заметил Аристарх Федорович, - уж такое священнодействие, на котором обязательно должна присутствовать вся семья...
   В столовую вошла Надя. Что-то знакомое показалось Воробьеву во всем облике этой женщины. Его познакомили с ней.
   Все расселись за столом.
   - Откуда вы родом? - отхлебнув из стакана, спросил Аристарх Федорович у Воробьева.
   - С Дона.
   - Казак?
   - Казак.
   - Вот как! - воскликнула Надя. - А мы тоже здесь все казаки. Вы из какой станицы?
   - Я родился в Усть-Медведице.
   - А мы с Сала.
   - Ну вот, оказывается, собрались казаки с одной реки, - пошутил профессор. - Вы что, в Москве жили в последнее время?..
   - Нет, я жил в Ростове, работал токарем на заводе.
   - Значит, из рабочих?
   - Не совсем, - нерешительно проговорил Воробьев, не желая особенно распространяться о своем прошлом. - Я вообще-то из офицеров...
   Видя, что он не хочет говорить о себе, никто его не спросил, из каких он офицеров, - царских, белых, или красных. Лида тактично перевела разговор на другую тему.
   - Вы слышали, - сказала она, - в Париже объявился какой-то доктор Воронов, который делает омоложение старикам.
   - Это пока еще только эксперименты, - проговорил Аристарх Федорович и вдруг о чем-то вспомнил: - Да, чуть не забыл. Я сегодня получил письмо и книгу из Парижа от профессора Шарля Льенара... Это мой знакомый француз... Когда-то он бывал у нас в Советском Союзе... Тогда он еще был простой молодой врач, а сейчас уже профессор... Прислал мне свои труды по восстановительной пластической хирургии. Кстати, в письме своем он вспомнил о каком-то сувенире, который когда-то прислал мне с русским, приезжавшим в Париж... Никакого сувенира я не получал... Странно!.. Этот русский оказался, видимо, корыстным человеком, присвоил этот сувенир...