Петров (Бирюк). Перед лицом Родины

   Станичный агроном Виктор Викторович Сытин, плотный мужчина с небольшой рыженькой бородкой, только что закончил свое выступление. Он рассказывал о преимуществах в сельском хозяйстве коллективного труда перед единоличным.
   Присутствовавшие задавали ему вопросы, и он, теряясь, не совсем уверенно отвечал на них.
   - Вы вот, товарищ агроном, сказали, что настанет такое время, когда кулаков не будет, - сказал молодой казак с лукавыми глазами. - Так ежели, к тому, не будет кулаков, а останутся, стало быть, одни лишь бедные да середняки, так зачем нам артели? Мы ж все едино равны будем...
   Агроном стал что-то отвечать, но так невнятно и неуверенно, что Незовибатько попросил слова.
   - Товарищи, - проговорил он, - ежели мы, предположим, уже ликвидировали бы кулачество как класс, да на этом остановились, то есть поставили бы вас, товаропроизводителей, на мелких, хотя и равных клочках земли, то все едино, хотите вы того али не хотите, из вас впоследствии станут появляться новые кулаки... Да я же вам зараз прочту об этом...
   Он развернул книжку, которую держал в руках, перелистал ее и, найдя нужное слово, прочитал:
   - "Мелкое производство рождает капитализм и буржуазию постоянно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе..." Так писал Владимир Ильич. Это значит, товарищи, что раз не будет у нас эксплуататорских классов, то надобно создавать коллективные хозяйства с общественной собственностью на землю и средства производства.
   - Это ты про артель гутаришь? - засмеялся кто-то из казаков. - Так вон она есть у нас, полюбуйтесь... Ежели так жить, как артельщики, так лучше загодя умереть.
   Казаки загудели, захохотали.
   - Они, артельщики-то, как раки, - выкрикнул рыжеусый казак. - Люди работают, норовят вперед идти. А наши артельщики-то пятятся назад...
   - Да не, кум, они не раками ползут назад, - засмеялся взлохмаченный казачок с черными усиками и большой серебряной серьгой в правом ухе. - А как это у Крылова в басне, - еще дитенком учился в школе, запомнил:
   Когда в товарищах согласья нет,
   На лад их дело не пойдет,
   И выйдет из него не дело, только мука.
   - А это ты про басню...
   - В той басне правда говорится... Знаешь, лебедь рвется в облака, рак пятится назад, а щука тянет в воду. Так и у них, в артели.
   - Ловко! - хохотали казаки. - Вот ты их разделал, Иван, этих артельтищиков, под орех...
   - И правильно. У них все выходит, как в этой басне.
   - А вы дюже-то не смейтесь, товарищи, - сказал бородатый казак Лукинов, насыпая из кисета махорку в цигарку. - Я был вот на днях на Медведице, так там организуются артели правильные. Хо-оро-шие артели. И народ в них идет... Работают дружно и достаток имеют... Машины покупают, тракторы. Ежели б мы поддержали свою артель, так, глядишь, она и встала бы на ноги.
   Сазон Меркулов, присутствовавший здесь, набросился на Лукинова:
   - Вот ты так гутаришь, да?
   - Так гутарю, а что?
   - Ты красный партизан?
   - Ну, красный, а что? - оторопел казак от такого бурного натиска Сазонова.
   - Так что ж ты, супостат ты этакий, не вступаешь в артель, чтоб она встала на ноги-то, а?.. Болтать-то ты горазд, а вот как к делу приступить - лытаешь.
   - А ты, Сазон?
   - Да я хоть зараз запишусь.
   - Конон Никонович, - запальчиво обратился Меркулов к Незовибатько. Чтоб это, значит, не было голословно, - садись за стол и открывай собрание.
   Незовибатько покрутил белый ус и медлительно, как и все он делал, подошел к столу, за которым сидели агроном Сытин и избач Тоня, и сказал:
   - Добре. Зараз откроем собрание. Товарищи, - обратился он к сидящим станичникам, обводя их взглядом своих серых глаз. - Вот по просьбе товарищей я открываю собрание, чтоб, значит, укрепить нашу артель. Мы идем к кооперированию сельского хозяйства. А в кооперации, товарищи, и есть суть социализма. Понятно?
   - Понятно, товарищ секретарь! - закивали сидящие на скамьях, хотя никто из них толком не понял, к чему это говорит секретарь станичной партоорганизации.
   - Разговоры разговорчиками, - продолжал Незовибатько, - а дело делом. Балакать-то мы усе умеем. Я так разумею, ежели есть желание укрепить артель, то в добрый час! Давайте потолкуем, кто, стало быть, пожелает еще вступить в нее...
   Из избы-читальни торопливо, словно боясь, что их насильно задержат здесь, вышли один за другим человек десять. Меркулов захохотал:
   - Ай-яй! Как на крыльях улетели. Ровно их ветром сдуло ай водой снесло. Рад бы за ними погнаться, да гашник оборвался.
   - Ничего, товарищи! - успокаивающе заметил Незовибатько. - Это же дело полюбовное. Желаешь - вступай в артель, не желаешь - неволить не будем.
   X
   В назначенный день и час к Константину пришел Воробьев в сопровождении сухощавого длинного мужчины лет сорока, весьма странно одетого. На плечах его был пиджак ярко-голубого цвета в золотистую полоску. Худые ноги обтягивали коричневые брюки-бриджи, вобранные в желтые краги. Белый воротничок рубашки обхватывал красный галстук. На голове торчало сильно сдвинутое набекрень серое кепи.
   - Узнаете, Константин Васильевич? - указывая на этого живописно одетого мужчину, спросил Воробьев.
   - Н... нет... - запнулся Константин, внимательно всматриваясь в рябое, желтое, морщинистое лицо незнакомца. Тот, глядя на Константина, щерил гнилые зубы в усмешке.
   - Неужели, генерал, не узнаете?
   И по глуховатому сиплому голосу Константин узнал Яковлева, того самого Яковлева, который расхаживал по Новочеркасску в выигранном им в карты гвардейском мундире, выдавая себя за гусарского ротмистра.
   - А-а, - любезно заулыбался Ермаков, - господин Яковлев... м-м... силился вспомнить он его имя и отчество.
   - Михал Михалыч, - хрипло подсказал Яковлев и засмеялся лающим смехом. - А мы с вами не стареем, ваше превосходительство. Такие же молодцы.
   - Ну, вы-то действительно молодец... А я старик, - возразил Константин. - Смотрите, на что стал похож. Лицо, как гармошка, под глазами мешки рогожные...
   - Ничего, генерал, ничего, - успокаивающе похлопал Яковлев Ермакова по плечу. - Это чепуха! У меня тоже не лицо, а дырявое решето. Пемзой и то не отчистишь...
   Комната, занимаемая Ермаковым, была весьма скромно обставлена: непокрытый крашеный стол, четыре шатающихся и скрипящих стула, кровать с наброшенным на постель фланелевым одеялом - вот и все.
   Яковлев бегло оглянул комнату.
   - Не с комфортом живете, генерал, - сказал он. - Не то, что у вас, бывало, в Новочеркасске. Шик был. Умела Вера Сергеевна за квартиркой следить. Все блестело, бывало... Кстати, не знаете, где она сейчас?
   - На Капри.
   - О! Чего она там очутилась?
   - Не знаю. Не интересовался, - отмахнулся Константин. - Прошу вас, садитесь.
   Все уселись вокруг стола. Ермаков вопросительно взглянул на Воробьева. Тот понял и поднялся.
   - Я на одну минутку выйду, - сказал он.
   - Ну, как все-таки живем, генерал? - панибратски хлопнул ладонью по спине Константина Яковлев. - Мне Воробьев намекнул, что вроде неважнецки.
   - Он прав, - сухо ответил Ермаков, в душе возмущаясь грубой фамильярностью Яковлева. - Хвалиться нечем...
   - Плохо, - с сожалением покачал головой Яковлев. - А вот мы живем ничего, можно сказать, здорово.
   - Кто это "мы"?
   - Ну, вот, к примеру, я и другие. Работаем на пользу России, ну, нам и платят за это...
   - Понятно.
   Яковлев хотел еще что-то сказать, но вошел Воробьев, держа в руках две бутылки вина. Он поставил их на стол.
   - Стаканы-то, Константин Васильевич, надеюсь, у нас найдутся? спросил молодой человек.
   - Да вот один у меня есть, - усмехнулся тот, ставя его на стол. - А остальные у хозяйки попрошу.
   После ухода Ермакова Яковлев спросил у Воробьева:
   - Слушай, Ефим, он знает что-нибудь о нашей организации? Ты ему рассказывал или нет?
   - Я только намекнул ему, что можно, мол, и его пристроить в нашу организацию. Он пойдет! - уверенно сказал Воробьев. - Дошел до ручки, как говорится. Деваться некуда. В Сену головой вниз хотел нырять.
   - Надо его прощупать сначала, - прохрипел Яковлев.
   Вошел Константин, неся два стакана.
   - Вот, господа, закусить-то у меня нечем, - сказал он. - Да, откровенно говоря, я привык здесь вино пить по-французски, без закуски. Разливайте, Ефим Харитонович.
   Воробьев наполнил стаканы вином.
   - Холодненькое, - сказал он. - Прямо из погребка.
   - Ну, за ваше здоровье, господа, - чокнулся Ермаков с Яковлевым и Воробьевым.
   - За ваше! - буркнул Яковлев.
   - О! - заметил Ермаков, отхлебывая из стакана. - Вино в самом деле замечательное. Что это за вино?
   - Мне сказал торговец, что это мускат-люнель, - ответил Воробьев. - А если это так, то оно считается одним из лучших.
   - Все-таки хоть ты и отвиливаешь от разговора о Вере Сергеевне, переходя на "ты", рассмеялся Яковлев, - а надо сказать, ну и баба же была. Помню, вокруг нее все увивались - и графчик этот Сфорца, и поляк Розалион-Сошальский, да и я за ней ухлестывал грешным делом. Хе-хе! Ну, не будем об этом, генерал. Вижу, не нравится тебе этот разговор... Давай о делах побеседуем. Так что ж, генерал Ермаков, ты вроде хочешь с нами работать?
   - Михаил Михайлович, - хмуро сказал Константин. - Я вас уважаю, уважайте и вы меня, пожалуйста.
   - А разве я не уважаю тебя, генерал, а?
   - Если уважаете, то прошу вас не называть меня генералом... Это пышное звание мне радости не приносит, а, наоборот, огорчает. Когда-то оно было к месту, и я стремился к этому званию, а сейчас глупо называть меня так...
   - Пожалуйста, - протянул Яковлев. - Не хочешь, можем и не называть.
   - Да, я, Михаил Михайлович, не возражал бы поработать у вас, - тихо сказал Константин. - Только мне хочется подробнее знать, в чем будет заключаться моя деятельность?
   - А в чем придется, - ответил Яковлев. - Нам нужны до зарезу люди, геройские, преданные, такие, что под пулей и огнем не пискнут. Мы их тут подучиваем кое-чему. У нас есть специалисты, которые могут любому делу научить. Хе-хе! Месяца три-четыре мы накачиваем их разными премудростями, а потом в Россию переправляем...
   - Будем откровенны, Михаил Михайлович, в Россию-то вы засылаете людей зачем? За шпионскими сведениями, за информацией, я думаю, диверсии производить. Так ведь?
   - Ну, конечно, не с барышнями гулять, - захохотал Яковлев. - Ты проницателен. Но ты назвал только часть дел. Есть и другие.
   - А мне разве нужна подготовка в этому? - спросил Константин.
   Яковлев что-то хотел ему ответить, но запнулся, нерешительно посмотрел на Воробьева, вынул из кармана несколько франков, подал их ему.
   - Слушай, Воробьев, хорошее вино ты принес. Пойди-ка, дорогой, принеси еще парочку бутылок.
   Воробьев понимающе улыбнулся и, взяв деньги, вышел.
   - Я не хотел при нем говорить, - захрипел на ухо Константину Яковлев. - Эти все курсы, понимаешь, не для тебя, генерал... Тьфу, черт, ты уж прости меня, хочется мне тебя генералом величать... Да и почему бы мне так не называть тебя? Ты думаешь, все покончено с этим? Нет, погоди! Мы еще не такими с тобой будем генералами...
   - И вы будете генералом? - усмехнулся Константин.
   - Буду! - уверенно сказал Яковлев. - Ей-богу, буду! Россия, брат, оценит нашу службу ей. Оценит! Так вот, слушай! О тебе знают в нашем центре. Я тебя охарактеризовал там в наилучшем виде...
   - А что это за центр?.. - спросил Константин. - Как называется?..
   - Центр-то? - усмехнулся Яковлев. - А РОВС такой есть, Русский общевоинский союз... Я тоже вхожу в него. Нашей целью является борьба с Советской властью не на жизнь, а на смерть. Все силы свои кладем, чтобы рассчитаться с ней. Так вот, слушай. В одной лишь Франции нас, эмигрантов, бежавших с Дона и Крыма, поселилось десятки тысяч! Я уж не говорю о других странах. И ежели бы из этих эмигрантов хотя бы десятую часть послать в Россию к большевикам, то что бы они там сделали? Взорвали бы всю большевистскую нечисть. Ежели, к примеру, тысяч пять или, лучше, десять нам удастся перебросить в Россию, то это... - запнулся Яковлев, оглядываясь на дверь.
   - Что?
   - Восстание против большевиков могли бы поднять, - зашептал Яковлев. - Все время я им о том толкую. Да, беда, ничего не могу с ними поделать. Обжились тут, сволочи. Поустроились кто поваром, кто дворником, кто шофером - и успокоились... На днях познакомили меня с князем Чуховским и графом Муравьевым... Князь Чуховской служил раньше в конногвардейском полку, а сейчас работает поваром в одном маленьком ресторанчике... Граф же Муравьев был кавалергардом, а сейчас он - приказчик в мануфактурном магазинчике. Материю отмеривает. Так чем, думаешь, они в свободное время занимаются? Политикой, скажешь? Черта с два! Они спорят, чуть не дерутся, о том, кто выше по рангу: конная гвардия или кавалергарды. Вот дураки!..
   - Ну, черт с ними! - сказал Константин. - Так что вы со мной думаете делать?..
   - Тебя, мой друг, предназначаем для большой роли, - хихикнул Яковлев. - Ты поедешь на Дон и постараешься поднять там восстание среди недовольных Советской властью казаков.
   - Да-а, - протянул Константин. - Ничего себе работенка.
   - Ты - генерал, казак. Авторитетный среди казачества. Многие тебя поддержат. Да и мы поможем...
   - Кто это вы?
   - Да наш союз, - сказал Яковлев. - Это между нами. Секрет! Большой секрет!.. Понимаешь, ни слова никому об этом...
   - Можно? - осторожно приоткрыл дверь Воробьев.
   - Входи, - сказал Яковлев.
   Воробьев вошел в комнату, поставил бутылки на стол и внимательно оглядел собеседников. Яковлев уже рассуждал совершенно о другом:
   - Нам говорят, что вот, дескать, есть здесь много эмигрантской молодежи. А молодежь-де - наша опора. А какая она, к черту, опора? Ведь она же, понимаешь, совсем забыла о России, приобщилась к французским порядкам, породнилась с французами. А наши казаки-молодцы офранцузились тоже. Ничего в них казачьего не осталось. На завод Рено поустроились рабочими, франки зашибают. А кое-кто из них, так, понимаешь, поженились на француженках-вдовах, женах убитых на войне. Фермерами или батраками тут позаделались. Да разве ж их заставишь теперь идти в Россию освобождать ее от большевизма? Нет, отвоевались они, да и жены не пустят...
   - Между прочим, Константин Васильевич, - вспомнил Воробьев. - Я забыл вам сказать. На днях встретил я вашего одного станичника, Свиридова.
   - Максима? - изумился Константин. - Вот это здорово! Где же он живет, что делает?
   - Он человек предприимчивый, - засмеялся Воробьев. - В одной деревушке, недалеко от Парижа, работал батраком у фермера. У хозяина была молодая хорошенькая жена. А Свиридов весь красивый казак. Ну вот, он покорил сердце этой женщины, сошелся с ней еще при жизни мужа. Потом хозяин скоропостижно умер. После его смерти Свиридов женился на вдове и стал хозяином большого хозяйства. Живет, говорит, богато. Когда я ему сказал о вас, он очень обрадовался. Просил как-нибудь обязательно приехать к нему в гости.
   - С каким бы я удовольствием повидал его! - воскликнул Константин. Поедем, голубчик, к нему в это же воскресенье. Вы знаете его адрес?..
   - Знаю, - отозвался Воробьев. - Это деревня Мурэель. Совсем недалеко от Парижа. Что ж, поедем, Константин Васильевич, я тоже с удовольствием поеду.
   - Это дело ваше, - проговорил Яковлев. - Давайте, господа, закончим разговор, а то мне некогда. Надо кое-куда съездить. Так что же, Константин Васильевич, значит, по рукам? - подставил он свою широкую, как лопата, ладонь.
   Константин хлопнул по ней своей.
   - По рукам.
   - Ладно, генерал, - усмехнулся Яковлев. - Будешь сын, пьян и нос в табаке будет. Обо всем, что понадобится, тебе сообщит Воробьев. Покуда!..
   XI
   Как большинство казачьей молодежи в то время, Воробьев, когда разразилась на Дону гражданская война, не имел определенных политических взглядов, и для него было безразличным, к какому лагерю примкнуть - к белым или красным. Даже, если откровенно говорить, большевикам он больше симпатизировал, так как его два двоюродных брата служили в Красной Армии. Но так случилось, что служить он стал у белых. Его, как прапорщика, мобилизовали белогвардейцы в свои ряды... Так у белых его свела судьба с Константином Ермаковым, к которому он попал адъютантом.
   Когда деникинцы были разгромлены и бежали за границу, Воробьев пытался остаться в каком-нибудь селе, чтоб сдаться красным, как, он видел, делали многие казаки и офицеры. Но на беду свою на пути отступления к Новороссийску к нему пристала группа знакомых молодых офицеров, от которых он не мог никак отделаться. Если б они заподозрили его в намерении сдаться красным, они могли бы его и пристрелить. Так в обществе этих офицеров он добрался до Новороссийского порта, в обществе их он и уселся на французский корабль и попал за границу.
   Первые дни Воробьев страшно бедствовал на неласковой чужбине, тосковал по родному краю. А потом привык, примирился со своей участью, попал в Париж. Там случайно встретился с манекенщицей Люси. Женщина она была красивая, он увлекся ею. При содействии ее, а главным образом, ее знакомых, устроился на курсы диверсантов для того, чтобы при помощи белоэмигрантской организации пробраться в Советскую Россию за богатствами ее отца.
   Верил ли всерьез Воробьев в успех своего предприятия? Вероятно, не особенно. Он шел на риск: пан или пропал. Главная причина, заставившая его пойти на риск, - это желание хоть одним глазком взглянуть на родной край, по которому он стосковался. Лишь глянуть, а затем будь, что будет... Удастся унести драгоценности Лобовских - хорошо. Нет - черт их дери. Вернется в Париж с пустыми руками. Но зато уж он вдосталь наглядится на свою родную сторонушку.
   * * *
   В первое же воскресное утро Воробьев зашел за Константином. Они отправились на автобусную остановку, чтобы сесть в автобус, направляющийся в деревню Мурэель, где жил Максим Свиридов. В Мурэель можно было бы ехать и поездом. Это для них было даже удобнее. Но они решили поехать автобусом, проходившим через Версаль, чтобы сделать там остановку и осмотреть музей, созданный в королевском дворце.
   Утро разливалось по Парижу солнечное, праздничное. Витрины магазинов, чисто отмытые и заполненные яркими, веселых расцветок товарами, искрились переливами радужного сияния. На политых водой тротуарах было еще пустынно. Но Париж пробуждался. Шаркая туфлями по каменным плитам улиц, спешили в лавки за продуктами заспанные хозяйки. У подъездов некоторых больших домов, зевая, заложив руки за спину, прогуливались консьержи. На перекрестках, зорко оглядывая свои владения, топтались ажаны в характерных кепи и неизменных коротких, до пояса, черных накидках.
   Проходя через небольшой сквер, Константин заметил на скамейках спящих людей, видимо, бездомных. Над одним из спавших мужчин стоял ажан и будил его.
   На остановке дожидалось автобуса совсем мало пассажиров. Очередной автобус оказался почти пустым: ехало несколько горожан, по-видимому, направлявшихся в деревню к приятелям, чтобы вместе провести воскресный день, да три монашки в черных сутанах и белоснежных накрахмаленных чепчиках. Монашки были совсем еще юные хорошенькие девушки. Смущаясь и краснея, они о чем-то шептались, пересмеивались и бросали на мужчин лукавые взгляды, от которых тем становилось не по себе.
   - Какие же монашенки милые, - усмехнулся Константин. - Я хоть человек и пожилой, но, ей-богу, ничуть не отказался бы провести денек в их обществе... Как вы на это смотрите, Ефим Харитонович?.. Хотя я забыл, для вас же милее вашей Люси никого на свете нет...
   Воробьев промолчал.
   Версаль находился от Парижа всего в восемнадцати километрах, поэтому доехали до него очень быстро. Но было еще рано - около девяти. Музей же открывался в десять часов.
   Воробьев узнал в автобусной кассе, что автобусы на Мурэель шли каждый час. Самый удобный для них автобус был тот, который отправляется в одиннадцать сорок пять.
   - К часу дня будем у Свиридова, - сказал Константин. - Самое хорошее время.
   - Что же, так и сделаем, - согласился Воробьев.
   Они купили билеты и вошли через ворота во двор Версалького дворца. По двору и аллеям роскошного парка уже бродило много туристов, дожидавшихся открытия музея. Это были, главным образом, иностранцы. У каждого из них в руках записные книжки. Бегая за гидами, как цыплята за курицей, они терзали их, указывая на тот или другой предмет, щелкая фотоаппаратами.
   Константин и Воробьев тоже пошли прогуляться по парку с его многочисленными фонтанами, озерами и статуями.
   Когда Константин и Воробьев, пройдясь по парку, подошли к конной статуе, воздвигнутой перед дворцом, их встретил небольшого роста опрятный старичок с седенькой бородкой.
   - Пардон, месье, - сказал он, обращаясь к ним. - Посмотрите, какая мощь в этой фигуре, - указал он палкой на статую.
   - Кому же поставлен этот памятник? - осведомился у него Воробьев.
   - О! - оживился он. - Вы не знаете? Вы, наверно, иностранцы. Этот монумент воздвигнут основателю Версальского дворца Людовику XIV. Смотрите, - указал старик тростью на дворец. - Ведь это же громадина! Около двух тысяч комнат.
   Старик посмотрел на часы.
   - Скоро откроют музей, - сказал он. - Вы первый раз здесь?
   - Да, - ответил Константин.
   - Вы, видимо, иностранцы. Кто вы?..
   - Русские, - сказал Константин.
   - Русские? - оживился старик. - Эмигранты или из Советской России?
   Константин не знал, как сказать, чтобы угодить старику, и у него вырвалось:
   - Да, из Советского Союза.
   Воробьев с недоумением посмотрел на Константина. Старый француз засиял от удовольствия.
   - Я очень рад, - заговорил он. - Очень! Я люблю Советскую Россию. Мой сын Шарль бывал в России. Ведь он у меня коммунист, - с гордостью произнес старик. - Я тоже собираюсь побывать в Москве. Ну, что же, давайте, господа, познакомимся: Льенар... Луи Льенар...
   Константин пожал ему руку и сказал:
   - Николай Матвеев, доцент института.
   Воробьев покраснел. Опять ложь.
   - Очень приятно, - раскланивался старичок. - Очень. А вас как зовут? - посмотрел он на Воробьева.
   - Воробьев, - сказал тот тихо.
   Старик не заметил смущения молодого человека.
   - Я по профессии букинист, - оживленно говорил он. - У меня есть ларек на набережной Сены, недалеко от площади Согласия. Приходите, пожалуйста, у меня всякие книги есть, даже на русском языке. У меня можно подобрать самую уникальную книгу по любому вопросу... Ага! Открывают музей! Если ничего не имеете против, я могу в качестве гида походить с вами по музею...
   - Вы так любезны, - с искренним чувством проговорил Воробьев, которому старичок очень понравился. - Но не будем ли мы вам в тягость?
   - Нет! Нет! - ласково улыбнулся Льенар. - Вы мне нравитесь, и я с удовольствием расскажу вам все. Советских русских я люблю. А вот белогвардейских эмигрантов не терплю. Их много теперь в Париже... Это предатели своей родины...
   Константин озлобленно усмехнулся, а Воробьев снова побагровел.
   - Ну, пойдемте, господа, - повел их в музей Льенар.
   - Господин Льенар, - мягко обратился к нему Воробьев, - мы располагаем всего полутора часами. Можете ли вы за это время познакомить нас с наиболее интересными экспонатами?..
   - Что за полтора часа можно осмотреть? - огорченно спросил Льенар. Можно только проезжать по главным залам... Я за свою жизнь вот уже двадцатый раз осматриваю дворец, да и то еще недостаточно ознакомился со всеми его сокровищами... Но что делать, постараюсь за это время кое-что показать вам...
   Они торопливо проходили зал за залом. Все здесь сверкало зеркалами, золотом, хрусталем. Стены и потолки расписаны прекрасными фресками.
   - Вот это - дворцовая церковь, - рассказывал Льенар, - построена по проекту гениального архитектора Монсара. Вот на этом балконе во время богослужения всегда располагался Людовик XIV. Как только он появлялся здесь, все придворные, стоявшие внизу в церкви, как по команде, тотчас же оборачивались лицом к нему, а спиной к алтарю и так стояли, не спуская с короля глаз, всю церковную службу... Что поделаешь, так нравилось Людовику XIV. При нем раболепствие было необычное...
   Они побывали еще в ряде дворцовых залов.
   - Вот видите, - указал старик на стену, на которой был написан Аполлон. - Прекраснейшее изображение. А всмотритесь в его лицо... Хе-хе!.. Вместо прекрасного лица Аполлона вы видите отвратительную физиономию Людовика XIV. Как обидно, оказывается, таланты тоже раболепствовали перед королями. А ведь короли эти и ноготка их не стоили...
   Перешли в следующий зал. Льенар продолжал рассказывать:
   - А вот видите, господа, эту картину? На ней изображается мчащийся на колеснице римский патриций-полководец. И кони, и сам патриций - все в движении... Смотрите, как развеваются на ветру локоны его парика. Не смешно ли? Римский патриций и вдруг парик. Как известно, в античном мире париков не носили... Но если вы пристальнее вглядитесь в физиономию этого лихого наездника, то легко узнаете в нем все того же Людовика XIV. Причем парик, который надет на нем, введен в моду им же самим... Хе-хе!
   Проходили по небольшой комнате перед спальней Людовика XIV.
   - Обратите, господа, внимание, - подвел Льенар своих спутников к окну. - Видите надписи на стекле?
   - Конечно, - подтвердил Константин. - Они чем-то нацарапаны.
   - Эта комната, - заметил Льенар, - находилась рядом со спальней короля. Здесь пажи ожидали его пробуждения, чтобы при первом же зове короля кинуться выполнять его приказания. Нередко юношам подолгу приходилось ожидать, когда король проснется да позовет их. От ничегонеделанья они томились у окна и царапали бриллиантами перстей имена своих возлюбленных... Их вот можно прочитать. Вот нацарапано: "Мари", "Анриетта"... "Мадлена"... А вот пылкие восторженные восклицания: "Люблю!.. Люблю!.." Или вот: "Поцелуй меня, Дениза". Какая чудесная молодость! Спрашивается, кто из нас в юные годы не был влюблен?..