Петров (Бирюк). Перед лицом Родины

   Яковлев прошелся по комнате, обдумывая, взял со стола какую-то бумажку.
   - Пиши дальше, - сказал он. - В Советском Союзе мы с генералом Ермаковым завербовали в свою шпионско-диверсионно-вредительскую организацию Ермакова Прохора Васильевича, Волкова Виктора Георгиевича, читал он по бумажке. - Потом эту, как ты сказал?.. Ага, Мушкетову Надежду Васильевну...
   Воробьев уже не писал, а широко открытыми изумленными глазами смотрел на Яковлева.
   - Что вы говорите? - в ужасе сказал он. - Это же неправда!.. Никого мы не вербовали. Эти ложь!.. Эти люди ни в чем не виновны...
   - Не будешь писать?
   - Нет!
   В комнату вошел высоченный широкоплечий и широкогрудный молодой сотрудник с копной вьющихся белокурых волос. Воробьев заметил в его петлицах тоже по три шпалы. Значит, это тоже был большой начальник.
   - Ну, что? - спросил он, кивая на Воробьева. - Раскололся, нет?
   - Нет еще, товарищ Щавелев, - хихикнул Яковлев. - Крепится еще орешек... Я ею заставлю расколоться...
   Щавелев, подойдя к Воробьеву, расставил толстые свои ноги, уставился на него из-под нависших на глаза волос.
   - Ну, ты что?.. Сопротивляешься еще?.. Хочешь, наверно, резиновых палок отведать, а?
   - Товарищ Щавелев, - торопливо выдохнул Воробьев, боясь, что ему Яковлев не даст говорить. - У него брат белогвардеец!.. Брат его в Париже руководит в РОВСе шпионами и диверсантами... А вот он хочет, чтобы я клеветал на честных советских людей...
   Щавелев и Яковлев переглянулись и весело захохотали.
   - Вот, понимаешь, сволочь-то, - сказал, смеясь, Яковлев. - Какая у них, врагов народа, тактика... Если бы меня не знал лично Николай Иванович Ежов, то, может быть, можно бы ему и поверить... Хе-хе!..
   - Ах ты, гадина! - рассвирепел Щавелев, размахиваясь своим огромным, как дыня, кулаком. - Ты что чернишь советских чекистов? - Он с такой силой двинул кулаком по щеке Воробьева, что тот, как перышко, легко слетел со стула на пол...
   XVIII
   ...Однажды утром к Волковым прибежала взволнованная, с покрасневшими распухшими глазами Зина Ермакова.
   - Прохора арестовали! - выкрикнула она и зарыдала.
   - Как арестовали? - побледнел Виктор. - За что его могли арестовать?
   - А разве они говорят, за что?.. Пришли под утро, предъявили ордер на арест, обыскали и увели...
   Если до этого Виктор еще верил в то, что арестовывают правильно, за преступления, то сейчас вера эта поколебалась. Брата своего Прохора он знал, как себя. Прохор был кристально чистый коммунист, без единого пятнышка.
   - Это что-то не так, - покачал он головой. - Прохор ни в чем не виноват... Это ошибка... Его выпустят, я в этом убежден.
   - Не будь наивным, - сказала Марина. - Вот уже сколько арестовали людей, хоть одного из них выпустили? Я что-то не слышала...
   - И командующего тоже арестовали, - всхлипнула Зина.
   - Ну, командующий-то в чем, может, и виноват, - сказал Виктор. - Это я не знаю, но а вот в Прохоре-то я убежден...
   - Витя, ты человек авторитетный, - сказала Зина. - Может, узнал бы что про Прошу, помог бы ему в чем...
   - Ну уж нет, в этом отношении я ничего не буду делать... Мне неудобно. Брат ведь... Разберутся сами... Вот посмотришь, не нынче завтра вернется он домой...
   Говорил это он так убежденно, что Зина поверила и заулыбалась.
   Но прошло несколько дней, а Прохор не возвращался...
   * * *
   Но вот наконец и телеграмма из Москвы! Сколько ее ждали. Словский писал, чтобы Виктор срочно приезжал в Москву оформить ордер на получение квартиры. Виктор выехал.
   В Москве его ждало много приятного. Во-первых, он получил ордер на квартиру из трех просторных чудесных комнат на Ленинградском шоссе. Можно было вселяться.
   В Союзе писателей он встретил Смокова.
   - О, старина! - обрадовался ему Виктор. - Пойдем обедать в ресторан. Угощаю, обмоем, так сказать, мою квартиру московскую...
   - Ладно, - согласился тот. - Только подожди минуточку. Мне надо повидать Нонну Львовну Краснолуцкую... Мы сейчас договорились с ней здесь встретиться... Я не задержусь.
   - Это критик, что ли?
   - Вот именно. Я тебя познакомлю с ней.
   - Да это необязательно, - отмахнулся Виктор.
   Они сели в вестибюле на диване и закурили. Но Смоков тотчас же вскочил и бросился навстречу немного располневшей яркой брюнетке средних лет.
   - Здравствуйте, здравствуйте, уважаемая Нонна Львовна! - раскланялся Смоков и поцеловал ей руку. - Какая вы божественная, - шепнул он и, оборачиваясь к Виктору, представил: - Познакомьтесь, Нонна Львовна. Это наш модный писатель, мой приятель и друг Виктор Георгиевич Волков.
   - Волков?! - радостно изумилась Краснолуцкая. - Какая неожиданность. А я только что закончила рецензию о вашем романе. В "Правде" будет печататься... Мне бы очень хотелось ее вам почитать. Я казачий быт плохо знаю, могу ошибиться... Вы бы подсказали. Куда вы, товарищи, собрались идти?..
   - Да, откровенно говоря, хотели пойти пообедать, - сказал Смоков. Может быть, и вы с нами...
   - Нет, поедемте лучше ко мне обедать, - сказала Краснолуцкая. - Я совершенно одна. Все мои на даче. Едемте!.. Вот, кстати, и почитаем статью...
   - Ну как, Виктор, а? - нерешительно посмотрел на него Смоков.
   Виктора разбирало любопытство ознакомиться со статьей Краснолуцкой. Интересно, что она там написала о романе?
   - Ладно, поедем, - сказал он.
   И они поехали.
   Пока домработница разогревала обед, Краснолуцкая зачитала рецензию, которую она подготовила для "Правды".
   - Хотя это я и преждевременно делаю, - сказала она. - Да ничего. Статья-то уже принята. На днях должна быть опубликована.
   В своей статье Краснолуцкая книгу Виктора вознесла до небес.
   - Ну, знаете ли, Нонна Львовна, - смущенно проговорил Виктор. - Вы, наверно, перехвалили меня.
   - Нет, - сказала она. - Книга этого вполне заслуживает. Прекрасная книга...
   Смоков как-то сразу погрустнел, сидел за столом скучноватый. Виктор понял причину. Иван Евстратьевич завидовал ему.
   Пообедав у Краснолуцкой, Виктор, сославшись на дела, распрощался и ушел.
   * * *
   Виктор с Мариной решили не медлить с переездом в Москву. Они стали запаковывать багаж. Виктор даже уже снялся с партийного учета.
   В то время, когда они увязывали багаж, зазвенел телефон. Виктор взял трубку.
   - Алло! Слушаю.
   Здравствуй, классик, - продребезжал в трубке голос Сиволобова. Когда уезжаешь?
   - Послезавтра. А тебя почему это интересует?
   А как же. Ведь я все-таки квартиру-то твою почти отвоевал. Ты смотри никому ее не передавай.
   - Я ключи сдам управдому.
   - Вот это правильно, - согласился Сиволобов. - Сдай ему... А я у него возьму. - И как бы между прочим - это на всю жизнь запомнилось Виктору спросил: - Ты дома эти дни будешь?
   - Как то есть дома?
   - Никуда не отлучаешься?
   - Нет. А что?
   - Да так просто спросил. Ну всего хорошего!
   "Нет, это он неспроста, - думал Виктор. - Что-то не так. Какое его дело, дома ли я буду или где?"
   Только уже значительно позже Виктор понял, почему его об этом спрашивал Сиволобов...
   Накануне отъезда Виктор допоздна возился с увязыванием багажа. Потом долго не мог уснуть. Сердце было какое-то неспокойное. Оно щемило в смутном предчувствии.
   Чтобы не разбудить жену, он осторожно поднялся с постели, пошел в столовую, полежал там на диване. Но сердце не успокаивалось, оно билось тревожно.
   Нет, сон не шел.
   Виктор пошел в детскую комнату. Призрачный свет луны тускло сочился по комнате, освещая две кроватки. Дети крепко и беззаботно спали. Виктор подсел к кровати Ольгуни, внимательно осмотрел милое детское личико.
   "Она очень похожа на Марину", - подумал отец. Потом он подсел к кровати сына. Мальчик дышал ровно, глубоко, чему-то улыбаясь во сне.
   "Боже мой! - подумал Виктор. - А все же как тяжело на сердце".
   Проглотив таблетку снотворного, Виктор снова прилег подле спавшей жены. Но заснуть по-прежнему не мог. Было уже около трех утра. Он лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к неугомонному сверчку, затеявшему свою тоскливую песнь на кухне... Потом Виктор задремал. Но спал он совсем недолго. Он очнулся от громкого стука в дверь.
   - Стучат! - просыпаясь, прошептала Марина.
   Виктор, всунув ноги в шлепанцы, вышел в переднюю.
   - Кто стучит? - спросил он, чувствуя, как сердце его, точно птица в клетке, трепещет порывисто и тревожно.
   - Это дворник, - ответил знакомый голос. - Откройте, пожалуйста. У меня девочка заболела... Соды надо, дайте, пожалуйста...
   Виктор удивился странной просьбе дворника: почему это вдруг больной девочке потребовалась сода? Но он не стал об этом размышлять.
   - Не открывай, Витя, - предупредила Марина. - Это воры.
   - Да это дворник, - сказал Виктор. - Я же его узнал по голосу... Ему соды надо.
   Он пошел на кухню, отыскал там баночку с содой, отсыпал из нее в бумажку, завернул, а потом, открыв дверь, протянул сверточек дворнику:
   - Возьмите.
   Отпихивая его, в переднюю вбежали двое.
   - Кто это? - испуганно вскрикнул Виктор.
   - Сотрудники НКВД, - ответил один из них. - Зажгите свет.
   Виктор включил свет. Перед ним стояли в штатском двое: один блондин лет сорока, другой чернявый парень лет двадцати. Лица у них были суровые, хмурые.
   - Вот ордер на обыск и арест, - протянул бумажку Виктору блондин. Но Виктор так был взволнован, буквы прыгали в его глазах, двоились, и он ничего не мог прочитать.
   - Возьмите, - сказал он покорно, возвращая бумажку блондину.
   - Оружие есть? - спросил блондин.
   - В письменном столе.
   Парень порывисто, словно его кто-то хотел опередить, подскочил к столу, открыл ящик и, схватив там браунинг, сунул в карман.
   - Что это за тюки? - сунул ногой блондин.
   - Так мы же завтра уезжаем в Москву, - сказала Марина, успевшая уже подняться с постели и надеть халат.
   Блондин усмехнулся.
   - Отъездились, - буркнул он. - Придется багаж распаковывать, - сказал он парню. - Разрезай веревки.
   Парень начал вспарывать тюки.
   Обыскивали часа два, перерывая все. Где только ни рылись представители управления НКВД: и в письменном столе, вытряхивая все из ящиков, и в тюках, и в чемоданах, и под постелью. Парень хотел разбудить детей, чтобы осмотреть их постели.
   - Не надо, - буркнул блондин. - Пусть ребятишки спят.
   И этот незначительный человечный жест грубого человека чуть ли не до слез растрогал Марину.
   - Спасибо вам, - прошептала она признательно.
   Она сидела как истукан, недвижимо на кровати, такая бледная, как будто ее только что напудрили мелом. Глаза сухие, воспаленные, губы нервно вздрагивали.
   Виктор не мог без волнения смотреть на нее... "Бедная-бедная Марина. Как она переживает".
   Наконец, обыск был закончен. Сотрудники НКВД набили два чувала рукописями Виктора, читательскими письмами, фотографиями знакомых и родных Волковых.
   - Собирайтесь, - сказал блондин Виктору. - Пойдем.
   Виктор надел костюм и летние парусиновые белые туфли.
   - Что же мне с собой взять? - спросил он у блондина.
   - Возьмите рублей тридцать денег, - сказал тот. - Больше ничего не надо. Белье вам жена будет приносить.
   - Прощай, дорогая! - дрогнул голос у Виктора. - Прощай, милая. - Он расцеловал Марину. - Я думаю, через день-два я вернусь. Ведь ни в чем же я не виноват. Разберутся...
   Блондин с парнем переглянулись и усмехнулись.
   - Прощай, Виктор, - прижалась к нему Марина. - Пойди попрощайся с детьми... Только не буди.
   Он вошел в детскую. Дети спали безмятежным крепким сном. Виктор поцеловал их и вышел.
   Его вывели на улицу, где стоял автомобиль. Блондин и парень положили мешки в машину.
   - Садитесь, - сказал блондин Виктору.
   Виктор глянул на балкон своей квартиры. Там сиротливо стояла печальная Марина.
   Он послал ей воздушный поцелуй и сел в машину.
   XIX
   Виктора отвезли в новочеркасскую тюрьму.
   В камере, куда посадили его, было сравнительно чисто, стояли койка с матрацем и столик.
   С неделю его не трогали, не вызывали на допрос.
   Каждое утро у двери гремел замок, распахивалась дверь. Надзиратель совал Виктору паек хлеба, два кусочка сахара и наливал в кружку кипяток. В обед выдавали миску "баланды", как называли в тюрьме жидкий суп или борщ...
   Но Виктор до того был подавлен своим арестом, что у него совершенно пропал аппетит. Кроме сахара и нескольких глотков кипятка, он ничего в рот не брал. Баланду он выливал в парашу, а хлеб оставлял на столе нетронутым.
   А потом однажды к нему в камеру зашел молодой чернявый мужчина лет тридцати двух-трех в военной гимнастерке с двумя кубиками в петлицах.
   - Здравствуй, писатель, - сказал он весело, с любопытством оглядывая его.
   - Здравствуйте, - ответил тот.
   - Сидим?
   - Как видите. Интересно знать только, за что я сижу?.. Когда мне предъявят обвинение?
   - Всему свое время.
   - Я совершенно ни в чем не виноват, - сказал Виктор. - Требую немедленно разобраться и освободить меня.
   Вошедший рассмеялся.
   - Освободить?.. Об этом ты забудь и думать. Мы невиновных не сажаем...
   - А почему вы мне говорите "ты"? - возмутился Виктор. - Мы ведь с вами не кумовья...
   - Уж ты, какой вежливый! - со смехом воскликнул вошедший Брось дурака-то валять. Ты что, забыл, где находишься?..
   - Нет, я отлично помню, что я нахожусь в тюрьме. Но думаю, что в советской тюрьме тоже должна существовать вежливость.
   - Ну, хватит тут заливать, - нахмурился вошедший. - Я твой следователь. Фамилия моя Картавых... Александр Николаевич... Ты скоро будешь раскалываться?..
   - То есть как это "раскалываться?" - не понял его Виктор.
   - Показания давать.
   - А какие же я могу показания давать, если я ни в чем не виноват?..
   - Все вы говорите, что не виноваты, пока вас не прижмешь... А как прижмешь, так сразу же раскалываетесь... Расколешься и ты, я в этом не сомневаюсь... А если сам не расколешься, то, - послышалась угроза в голосе следователя, - то мы постараемся тебя расколоть... Понимаешь?.. У нас есть такой способ. Ну, насчет этого я еще с тобой поговорю... Какие есть заявления?
   - Никаких, кроме того, чтобы скорее разобрались в моем деле и освободили меня, - сказал Виктор. - Об этом я вас очень прошу, товарищ Картавых.
   - Но-но, - строго сказал следователь. - Не товарищ, а гражданин... Товарищи все на свободе ходят...
   - Прошу извинения, я этого не знал.
   Следователь собрался было уходить, но на пороге остановился.
   - Может, тебе прислать бумагу и карандаш? - спросил он у Виктора.
   - Для чего?
   - А может быть, тут на досуге-то подумал бы, да и описал все свои преступления против Советской власти.
   - Гражданин следователь, - вспыхнул от негодования Виктор, - я коммунист с семнадцатого года, честный советский писатель...
   - Честный писатель, - ухмыльнулся Картавых. - Да твой ведь роман признан контрреволюционным... Ты знаешь об этом или нет?..
   - Неправда! - горячо возразил Виктор. - Этого быть не может. Его читал сам Сталин.
   - Брось дурака валять, - грубо оборвал его следователь. - Сталин читал?.. Не клевещи... Роман-то твой изъят из библиотек, и весь тираж сожжен...
   - Это вы серьезно говорите? - побледнел Виктор.
   - Честное слово... Ну пока!.. Подумай тут насчет показаний...
   Следователь вышел из камеры. Надзиратель закрыл дверь.
   Виктор со стоном свалился на койку. Роман его изъят из библиотек, признан вредным. Может ли быть что-нибудь тяжелее этого удара? Сколько мытарств, сколько мучений претерпел Виктор, пока удалось опубликовать его. Виктор верил, что своим произведением он приносит какую-то, может быть, очень маленькую, скромную пользу своему народу, своей стране, а теперь вот книга признана контрреволюционной... Как же это так?.. Неужели все, кто хвалил этот роман, ошибались?.. Неужели ошибался Ведерников и даже сам Сталин?..
   Нет... Тут что-то не так.
   Несколько дней и ночей подряд Виктор не спал, все думал об этом.
   Следователь Картавых некоторое время не вызывал его, а потом вызвал.
   - Ну, как, писатель, - встретил Виктора Картавых, - надумал расколоться, а?..
   - Мне не в чем раскалываться, - твердо ответил Виктор. - Партия и Советская власть воспитали меня, только благодаря партии и Советской власти я и стал писателем. Так как же можно подумать, чтобы я мог что-то замышлять злое, преступное против своих воспитателей, поставивших меня, можно сказать, на ноги?! Ведь это же все равно, что поднять топор на своих отца и мать, породивших тебя на свет... Нет, гражданин следователь, никаких показаний я вам не могу давать, потому что ни в чем не виноват. Душа моя чиста.
   - Довольно разглагольствовать-то, - грубо прикрикнул на него Картавых. - Оратор... Я тебя заставлю дать показания.
   - Почему вы не предъявляете мне обвинения? - спросил Виктор. - В чем вы меня обвиняете?..
   - Ладно, - пробормотал следователь. - Успеется еще... Предъявим...
   Он упорно не предъявлял, хотя должен бы был предъявить их в трехдневный срок.
   Из этого Виктор заключил, что никаких обвинений следователь ему не мог предъявить, потому что их не было. Картавых позвонил вахтеру и, едва тот вошел, раздраженно сказал:
   - Заберите его... Иди в камеру и подумай еще, - кинул он вслед Виктору. - Завтра через вахтера сообщи мне, намереваешься ты давать показания или нет. Если не надумаешь давать, имей в виду, посажу в карцер...
   И так как Виктор не думал давать показаний, то следователь свою угрозу привел в исполнение. К вечеру следующего дня у камеры, в которой сидел Виктор, загремел замок. За ним пришли надзиратели.
   Они отвели Виктора в полуподвальный этаж тюрьмы. Сняв с него пиджак, они толкнули его в маленькую, мрачную, полутемную камеру с цементным полом и с окошком без стекла.
   Дверь за Виктором захлопнулась, и он остался в карцере один со своими горькими думами...
   "Нет, тут что-то не так, - размышлял он. - Не так. Какой-то перегиб. Ну, можно, предположим, допустить, что произошла следственная ошибка, меня оклеветали, неправильно арестовали... Но ведь я-то не виновен. Должны бы немедленно разобраться и освободить меня... Между тем вот прошел уже месяц, и меня не только не освобождают, но даже и не предъявляют никаких обвинений..."
   От таких дум у него болела голова и он почти совсем не спал ночами. Да и можно ли было уснуть на голом цементном полу совершенно раздетым? На Викторе была только одна нижняя рубашка. Когда он второпях одевался дома, то даже забыл надеть верхнюю рубаху. Не взял он и ни шляпы, ни кепи. И как он жалел сейчас об этом!.. Он ворочался с боку на бок на жестком полу, не смыкая глаз.
   Утомленность все-таки брала свое. Под утро он засыпал неспокойным тревожным сном. Но через полчаса он уже вскакивал окончательно замерзший, трясясь всем телом, как в лихорадке. И, чтобы согреть себя, он начинал делать гимнастические упражнения, прыгал, бегал по камере.
   Но это, к сожалению, продолжалось недолго. Дежурный вахтер, заглянув в глазок, тотчас же открывал фортку.
   - А ну ложись!.. Ложись!.. - строго приказывал он. - Не нарушай порядка... Ишь ты, растанцевался... Весело ему стало...
   - Ведь мне холодно очень, - жаловался Виктор. - Это я для того, чтобы согреться...
   - Нельзя!.. Понимаешь, нельзя. Ложись!..
   И Виктор был принужден снова ложиться на цементный пол и, дрожа всем телом, дожидаться сигнала подъема.
   С какой радостью он вскакивал на ноги, когда слышался желанный голос вахтера, возвещавший:
   - Подъем!.. Подъем!..
   Виктор снова начинал делать гимнастику. Немного согревался. Потом его водили умываться... Ему в камеру приносили пайку хлеба, сахар, наливали в кружку кипяток. Но он по-прежнему не мог есть. Не мог проглотить куска хлеба и ложку борща. До того уж он был опустошен и подавлен...
   XX
   После долгого перерыва к Виктору в камеру как-то зашел следователь Картавых. Он глянул на него и захохотал:
   - Иисус Христос! - воскликнул он, рассматривая Виктора. - Ей-богу, настоящий Христос... Полнейшее сходство.
   Действительно, во всем облике Виктора что-то было от Христа. Такая же бородка, лохматая голова, такое же грустное выражение лица и печаль в глазах.
   - Вы доведете, что не только на Христа, но и на самого господа-бога Саваофа будешь похож, - сердито сказал Виктор.
   - Эх, дурак ты, дурак! - сожалеюще сказал Картавых. - Дал бы показания, ну и все бы было в порядке... Пищи давали бы вдоволь, папиросы... Был бы чист и одет прилично. Жена передавала бы передачи...
   - Жена? - оживился Виктор. - Будьте человеком, гражданин следователь, скажите, как она живет, как дети?
   - Ты что, не знаешь, что ли? - делая вид, что удивлен, сказал Картавых. - Через твое упрямство, что не раскалываешься, жена твоя арестована, а дети в приюте...
   - Что вы говорите? - прижимая руку к сильно заколотившемуся сердцу, воскликнул в отчаянии Виктор. - За что ж ее?.. За что мучают детей?.. Но, заметив блудливо бегающие глаза следователя, он понял, что тот сказал неправду.
   - Вот давай показания, - сказал Картавы к, - тогда и жену освободим, и детей ей вернем.
   - Клеветой я не хочу добиваться жене освобождения, - проговорил Виктор. - Она ни в чем не виновата перед Советской властью, ее освободят и так...
   - Ну и сиди еще! - озлобленно выкрикнул следователь. - Я из тебя сделаю, что ты не только на Иисуса Христа или бога Саваофа будешь похож, но и на самого духа святого... Не такие герои, как ты, сдавались... А ты, Христосик, как миленький расколешься...
   После этого визита следователя Виктор еще сидел недели две-три, а может быть, и четыре. Он уже потерял счет дням. Он не знал, какой был месяц, какой день и число.
   А потом Виктор стал психически заболевать. У него появились зрительные галлюцинации.
   Он устремлял пристальный взгляд на какое-нибудь грязное, расплывшееся пятно на стене или потолке. Пятно ото неожиданно оживало и превращалось в милое улыбающееся лицо Ольгуни или Андрюши... Дрожа от счастья, Виктор протягивал руки к дорогому видению... Но оно, как дым, расплывалось, и на стене оставалось лишь грязное пятно...
   Виктор подходил к двери и смотрел в стеклянный глазок, в который обычно наблюдали за арестантами, и ему в этом маленьком глазке мерещился любимый образ жены... В такие минуты он весь преображался, его охватывала радость, он веселел и от счастья даже готов был отплясывать...
   Виктор, конечно, отлично понимал, что психически заболел, но не пугался этого. Наоборот, он так устал нравственно и физически, что хотел уйти из мира действительного в мир воображений.
   Если начавшиеся с ним зрительные галлюцинации он мог еще как-то объяснить себе расстройством своей психики, то вот слуховые галлюцинации, которые стали с ним происходить позже, его обманули. Он принял их за действительность, поверил им.
   Через незастекленное окошко в камеру Виктора вместе с порывами холодного осеннего воздуха проникали звуки огромной тюрьмы... Все это было жутко слушать. Но человек такое существо, что он ко всему привыкает. Привык и Виктор к тюремным шумам и крикам...
   Но однажды он вдруг насторожился. Он услышал такое, от чего его даже ударило в пот, хотя он лежал на цементном полу и дрожал всем телом от стужи.
   Приподнявшись с пола, он прислушался.
   - Волков - очень талантливый человек, - послышался ему голос, доносившийся через окошко из следовательского кабинета.
   - Несомненно, талантливый, - отвечал второй. - Если б он не был талантливым, то разве "Правда" опубликовала бы такой блестящий отзыв о его романе?
   От волнения Виктор слышал, как бурно застучало его сердце. "Значит, напечатали все-таки рецензию..." - ликующе подумал он.
   Несмотря на то что дежурный вахтер, расхаживавший по длинному коридору, в любую минуту мог заглянуть в глазок, Виктор вскочил на ноги и, взобравшись на радиатор, приник ухом к решетке.
   - О его романе, - голос продолжал из следовательского кабинета, высокого мнения Ворошилов.
   - Да что там Ворошилов, - отвечал второй. - Ведь сам Сталин высокого мнения о нем.
   - Я слышал, что его хотят освободить из тюрьмы, - сказал первый голос.
   - Непременно освободят, - поддержал второй.
   И сколько потом ни прислушивался Виктор к таинственным голосам, он в этот раз больше ничего о себе не услышал.
   XXI
   Вскоре Виктора перевели в дом предварительного заключения при краевом управлении НКВД.
   Его опять посадили в неотапливаемую, холодную камеру с разбитыми заиндевелыми окнами. Правда, в камере стоял стол, было даже два топчана с матрацами и одеялами. Это уже большое удобство, настоящий тюремный комфорт.
   В камере находился заключенный. Он очень обрадовался приходу Виктора.
   - Рад, очень рад, - пожимая руку Виктору, сказал он. - Я уже затомился здесь один. Давайте познакомимся. Ведунов Прокопий Сергеевич, бывший городской архитектор, а сейчас "враг народа", - засмеялся он.
   Это был высокий, седовласый, смуглый, горбоносый человек лет пятидесяти.
   - Слышал я о вас, - сказал Виктор и назвал себя.
   - О! - изумился архитектор. - Значит, и вас тоже посадили? Не посчитались, что вы писатель... Читал ваши произведения. Прекрасные... Очень нравятся мне... Ну, устраивайтесь, Виктор Георгиевич, вот ваш топчан...
   Ведунов был человек начитанный, много знал. С ним нескучно было, он рассказывал Виктору разные истории, вел беседы о литературе, искусстве.
   Он уже дал показания, наговорил о себе и своих знакомых всякой небылицы.
   - Зачем же вы это сделали? - спросил Виктор негодующе. - Как вы могли наклеветать на себя, а главное, на других?.. Ведь их также могут арестовать, а они ни в чем не виноваты...
   - А что я мог поделать? - развел руками архитектор. - Они требуют... Говорят, что так надо... Угрожают физической расправой. А я этого не могу перенести... Нет!.. Нет!! Лучше написать все, что они требуют... И притом, следователи утверждают, что для партии и Советской власти так надо...