Петров (Бирюк). Перед лицом Родины

   - Здравствуйте, товарищ редактор! - поздоровался Прохор, еще не видя Виктора.
   - Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! - старательно прокричал редактор. - Разрешите представиться: полковой комиссар Загурнов.
   Прохор подал ему руку. Загурнов, почтительно изогнувшись, пожал ее. Бросив взгляд на стоявшего у окна человека и узнав Виктора, Прохор обрадованно кинулся к нему:
   - Витька, чертушка ты этакий, да это ты, что ли?
   - Я, Проша, я, дорогой, - шагнул ему навстречу Виктор.
   Загурнов остолбенел от удивления.
   Братья расцеловались.
   - Ты что, Витя, тут служишь?
   Виктор не успел еще ответить, как Загурнов, подскочив к Прохору, затараторил:
   - Так точно, товарищ генерал. Товарищ Волков командирован для работы в редакцию. Я зачисляю его на должность очеркиста... Эту должность занимал поэт Норков. Но он уже более двух месяцев болеет, в Москве находится... Неизвестно, вернется к нам или нет... Так вот я и решил зачислить на эту должность товарища Волкова, - ласково улыбнулся он Виктору.
   - Витя, - промолвил Прохор, - как я рад тебя встретить. Знаешь, это все случайно произошло. Проезжал я мимо, а мне сказали, что в этом доме разместилась редакция армейской газеты. Ну, я и подумал: "Надо бы познакомиться с редактором и сотрудниками..." И вот как здорово вышло-то, - обнял он брата, - тебя встретил здесь... Ну, ладно, мне сейчас очень некогда - я еду к командующему фронтом. Как освобожусь, пришлю за тобой машину. Нам надо обязательно с тобой поговорить... Как Маринка? Дети?..
   - В Ташкенте, в госпитале работает. Дети с ней.
   - Моя семья тоже в Среднюю Азию эвакуировалась. Итак, до скорой встречи. До свидания, товарищ редактор.
   Когда Прохор ушел, Загурнов спросил у Виктора:
   - Товарищ ваш, наверное, хороший?
   - Брат двоюродный.
   - Вот как! Брат? - помолчав, он тихо добавил: - Ну, что ж, товарищ Волков, будем работать... Давеча мы немного погорячились... Ну, да с кем это не бывает. Помиримся. Не правда ли?
   Виктор промолчал...
   VIII
   Война еще продолжалась...
   Как-то Виктор, выполняя редакционное задание, шел по улице только что освобожденного большого украинского села.
   Было дождливо, грязно. На запад, к фронту проходили тяжело груженные грузовики, автомашины с солдатами, боеприпасами, лязгали гусеницами танки, шли ощетинившиеся штыками колонны пехотинцев с подоткнутыми к поясам шинелями.
   "Черт знает, где же эта батарея?" - размышлял Виктор.
   Вчера в бою за это село отличились артиллеристы одной батареи. Она находилась сейчас где-то здесь, в селе. Виктору надо было разыскать ее, побеседовать с артиллеристами, чтобы написать очерк для армейской газеты.
   - Виктор! - вдруг окликнул кто-то его. - Товарищ Волков!..
   Виктор оглянулся. Мимо проезжал сверкающий черным лаком автомобиль. Из окошка его выглядывал смеющийся Прохор.
   - Здорово, Витя! - сказал Прохор. - Куда шагаешь? Садись, подвезу.
   Виктор рассказал, куда и зачем он идет.
   - Мы поможем тебе найти эту батарею. А пока поедем пообедаем со мной... Кстати, побеседуем хотя немного, а то ведь давно не виделись. У меня есть новости, да и у тебя, наверное, тоже...
   Виктор, открыв дверцу, сел в машину.
   - Езжай, Саша, - сказал Прохор шоферу. Машина тронулась. Обернувшись к Виктору, Прохор заговорил: - Я очень огорчен. Встретил сейчас случайно своего станичника Силантия Дубровина... Помнишь, наверное, такой рыжий? В моем отряде Красной гвардии когда-то был...
   - Помню.
   - Так вот рассказал он мне печальную историю. Служил он вместе с Сазоном Меркуловым в казачьем корпусе генерала Горшкова. Сазон был командиром эскадрона. В одном из боев он попал в окружение. Отчаянно дрались, но лишь очень немногие вырвались из кольца... Точно не известно, что с Сазоном. Или убит, или взят в плен. Жаль беднягу...
   Машина завернула в переулок и остановилась перед крытым железом домом с голубыми ставнями.
   - Здесь, товарищ гвардии генерал-лейтенант, ваша квартира, - сказал адъютант.
   Они вошли в дом. Их встретила миловидная, еще молодая украинка и провела в чистенькую горницу, разувешенную расшитыми искусными узорами рушниками. В углу перед образами горела лампада.
   - Ну, как, хозяюшка, насчет чайку? - спросил Прохор. - Самовар есть?
   - Та самовар-то е, - заулыбалась женщина. - А вот цукера нема.
   - Найдется и цукер, найдется и еще кое-что, - усмехнулся и Прохор. Вскипятите нам, пожалуйста, самоварчик.
   - Зараз, - охотно согласилась хозяйка.
   Адъютант внес в горницу вместительный саквояж с продуктами, начал вытаскивать копченую колбасу, сыр, консервы, поставил коньяк. Хозяйка принесла тарелки, вилки.
   - Что же, одна и живешь? - спросил у нее Прохор.
   - Вдвоем... Со свекровью.
   - А муж?
   Глаза у молодой женщины повлажнели.
   - Був вин на войне, пропал без вести.
   - Ничего, милая, не огорчайся. В плену, наверное. Отобьем, скоро вернется домой.
   - Дал бы бог! - вздохнула женщина.
   - Садись, Виктор, выпьем по рюмочке, - сказал Прохор. - Наливайте, обратился он к адъютанту. - Хозяюшка, выпейте с нами за успех советского оружия.
   - Ни, - замотала головой та. - Зроду ни капельки в рот не брала.
   - За возвращение мужа надо выпить, - сказал Виктор.
   - Ну, разве за возвращение, - проговорила хозяйка, беря со стола рюмку с коньяком. - Бувайте здоровеньки, дай бог скорой победы над врагом...
   Все выпили, стали закусывать. Хозяйка пошла на кухню приготавливать чай.
   - Так что за новости у тебя? - спросил Виктор у брата. - Выкладывай.
   - Да новостей у меня полон воз, - засмеялся Прохор. - Получил я вчера от Нади письмо. Ну, прежде всего, она просила передать тебе привет от нее и Аристарха Федоровича...
   - Спасибо. Что еще пишет?
   - Пишет, что племянник Леонид, закончив музыкальное образование, оказался отличным певцом. Выступает, имеет немалый успех...
   - Молодец! - похвалил Виктор. - А я и знал, что из него толк получится... Голос-то у него прямо-таки соловьиный. Успех ему обеспечен. В армию его, значит, не берут?
   - Забронирован. Но главное-то не в этом, - сказал Прохор. - Главное, пожалуй, в том, что Леонид женился на Лидочке.
   - На какой Лидочке?
   - На Надиной падчерице.
   - На Мушкетовой? Вот это действительно новость.
   - Но новость еще не окончена, - посмеиваясь, продолжал Прохор. Лидочка оказалась прекрасной пианисткой и аккомпанирует Леониду. Вместе и выступают.
   - Вот это новости, - покачал головой Виктор. На мгновение он задумался, потом сказал: - Проша, а нельзя ли пригласить к нам бригаду артистов с участием Леонида и Лиды?
   - Да, это хорошая мысль. Что же, можно написать об этом в ПУР...
   - А как Аристарх Федорович? Что с ним?
   - Работает в московском госпитале. Он ведь великолепный хирург, делает просто чудеса. Ты разве не читал о нем статью в "Правде"? Очень похвалили его... Война калечит людей, а он многих исцеляет...
   - Ах, эта война! - воскликнул с горечью Виктор. - Я получил вчера письмо из Ростова. Пишут, что много наших ростовских знакомых погибло... Лошаков, Сурынин, Грецман, Кронов... да что там говорить, миллионы погибли...
   - Да-а, - раздумчиво протянул Прохор. - Война много жертв унесла и немало еще унесет с собой... Вот подсчитано, что за историю существования человечества бушевало более четырнадцати с половиной тысяч войн. И эти войны унесли с собой более трех с половиной миллиардов человеческих жизней... Подумать только, какие богатства для человечества создали бы эти погибшие люди... Сколько люди, тратя средства на войну, пустили денег на ветер... Я думаю, на эти богатства можно было давно наладить сообщения между планетами или, скажем, растопить айсберги Антарктиды и изменить климат таких пустынь, как Сахара, и сделать их цветущими на радость людям...
   - Верно, - кивнул Виктор. - Я вот где-то читал, что стоимость одного крейсера равна строительству шестнадцати тысяч домов... Какое бы счастье испытали шестнадцать тысяч семей бедняков, поселившихся в этих домах!
   Они выпили еще по рюмке коньяку. Адъютант вышел.
   - Ты что-нибудь пишешь сейчас? - спросил Прохор.
   - Некогда писать. Но материалов много.
   - Погодил бы писать.
   - Почему?
   - Пусть отлежится материал. События тогда станут на свои места... После войны будет виднее, как писать. Напишешь тогда что-нибудь вроде "Войны и мира".
   - Благодарю за пожелания, - смеясь, проговорил Виктор...
   Они помолчали, каждый думая о своем.
   - Все-таки, Проша, надо прямо сказать, что мы с тобой счастливые люди, - проговорил Виктор. - Ей-богу, счастливые.
   - Я не пойму, о чем это ты?.. О каком счастье говоришь?
   - Да вот о таком счастье я говорю, что нам с тобой удалось вырваться из тюрьмы, - сказал Виктор. - Вырвались из тюрьмы, реабилитированы, восстановлены в партии. В тяжелую минуту нашей Родины мы удостоены великой чести - с оружием в руках защищать независимость нашей страны от лютого нашего врага - фашизма... Разве это не счастье?..
   - Это верно, - согласился Прохор. - Большое счастье. А все-таки я не пойму, к чему это ты заговорил об этом?..
   - Сегодня мне пришлось встретить одного солдата, отличившегося в бою, - сказал Виктор. - Очерк о нем буду писать. Разговорился я откровенно, с этим солдатом, и оказалось, что он тоже писатель, поэт... Даже член Союза писателей... Судьба его сложилась незадачливо. В тридцать седьмом году его оклеветали и арестовали. Особое совещание заочно приговорило его к пяти годам исправительно-трудового лагеря... Недавно ему каким-то чудом удалось освободиться... И он добровольцем пошел на фронт. Так вот он мне по секрету рассказал, что сейчас делается в лагерях. Ужас!.. Сколько невинных людей томится там! Вот когда я послушал его обо всем этом, то и подумал о тебе и о себе: какие мы счастливчики, что выбрались оттуда.
   - Да, я знаю обо всем этом великолепно, - грустно покачал головой Прохор. - Много еще невинного люда страдает в лагерях. Видимо, правда, когда нас с тобой освободили, восторжествовала только наполовину... Нам с тобой, да еще некоторым счастливчикам, она улыбнулась, а вот к огромному большинству повернулась спиной. Не настало, видимо, еще время, чтобы она окончательно восторожествовала...
   - При Берии вряд ли она восторжествует, - проронил тихо Виктор.
   - Виктор, - нахмурился Прохор...
   - А что, я неправду говорю? - вскипел Виктор. - После Ежова в НКВД поставили Берию. Он, этот Берия, чтобы продемонстрировать перемену курса на первых порах, для видимости, распорядился кое-кого освободить из-под стражи. Подчеркиваю - кое-кого (в это число попали и мы с тобой по воле случая). А многие невинные люди уже более десятка лет сидят в лагерях.
   Прохор хотел что-то сказать, но в это время в дверь постучали.
   - Войдите! - сказал он.
   Вошел адъютант.
   - Разрешите обратиться, товарищ генерал, - вытянулся он перед Прохором.
   - Разрешаю, - кивнул он.
   - Та батарея, товарищ майор, - сказал адъютант, обращаясь к Виктору, - которую вы разыскиваете, расположилась здесь недалеко. Я могу вас проводить.
   - Отвезите майора на моей машине, - распорядился Прохор.
   - Вот и хорошо, - поднимаясь, сказал Виктор. - Прощай, Проша. Пойду.
   IX
   Сазон Меркулов, произведя разведку в тылу немцев, попал в окружение вместе со своим эскадроном. Бой был кровопролитный, ожесточенный, но казакам прорваться не удалось. Почти все они пали в неравной схватке. Лишь с десяток уцелело, но все они были жестоко изранены. Гитлеровцы подобрали их с поля боя и развезли по концлагерям.
   Был среди них и командир эскадрона Меркулов. Его отвезли в Восточную Пруссию и бросили в один из лагерей для военнопленных. В кошмарном полубреду проходили томительно длинные дни и ночи за колючей проволокой в лагерном бараке, когда Сазон с воспаленными ранами метался на нарах. Его отходили от смерти товарищи по плену. Они ухаживали за ним, как могли, лечили и все же выходили.
   Меркулов стал поправляться. Слабого, обессиленного, едва передвигающего ноги, его вместе с другими военнопленными стали гонять на работу ремонтировать шоссейные дороги.
   А потом Меркулова с группой других советских военнопленных отправили сначала в один из концлагерей, расположенных в Польше, а спустя несколько месяцев повезли во Францию и там заставили работать при войсковых частях, аэродромах, госпиталях.
   Меркулов стал подумывать о побеге. Но одному бежать очень трудно. Нужны сообщники. С кем же из военнопленных можно поделиться своими планами? Страшно. В душу ведь каждому не влезешь.
   Стал присматриваться Меркулов к своим товарищам по лагерю. Ему понравился молодой украинец Гульницкий, парень умный, сметливый, он нередко помогал в работе Меркулову.
   Как-то выгреб с Гульницким мусорную яму в одном из госпиталей, Меркулов тихо проронил:
   - Эх, доля наша! Бежать бы надо, Костя.
   Отставив лопату, Гульницкий внимательно посмотрел на старого казака.
   - Это что ж, Сазон Миронович, всерьез сказано али ради шутки?
   - Разве такими вещами шутят?
   - Тогда давай об этом поговорим...
   Но побеседовать на этот раз им не удалось - подошел конвоир. Только спустя несколько дней они поговорили по душам. В их заговор о побеге включилось тринадцать человек, среди заговорщиков нашлись и такие, которые имели связь с подпольной организацией Сопротивления, организованной французскими патриотами. Им удалось условиться с подпольщиками о помощи в побеге.
   ...Тускло светит ночной фонарик у двери большой казармы в лагере. Крепко спят на топчанах пленные. Кто-то, неловко повернувшись, громко застонал. Другой заскрежетал зубами. Потом снова настала тишина...
   Открыв глаза, Меркулов приподнялся, огляделся. За окном свищет ветер. Где-то прогудел локомотив проходящего поезда. Доносится собачий лай. Это лагерные псы-ищейки скучают без дела.
   Часы показывают два.
   - Пора, Костя, - шепчет Меркулов лежащему рядом на топчане Гульницкому.
   Тот открывает глаза, поднимается на ноги, одевается. То там, то здесь поднялись еще одиннадцать.
   Все они, один за другим, тихо, осторожно, чтобы не разбудить своих товарищей, подошли к окошку. Широкоплечий дюжий лейтенант Шурбин обеими руками сильно рванул железную решетку окна. Она была уже заранее подпилена и легко поддалась. Молодой лейтенант тихо поставил решетку к стене, подвязал к радиатору парового отопления длинный жгут, сплетенный из разного тряпья и рваного белья, опустил конец в окно, во мглу ночи.
   Первым вылез из окна Гульницкий. Он знал, что ему нужно опуститься по жгуту на десять метров в небольшой овражек, лежавший внизу, как раз под окном. Было условлено, что как только он коснется ногами земли, то должен дернуть жгут, давая понять остальным товарищам, что он спустился благополучно и что его примеру могут следовать другие...
   Прошло минуты две-три, как полез вниз Гульницкий, а сигнала от него все не было. Стоявшие у окна и вглядывавшиеся в ночную темь узники заволновались: уж не попал ли Гульницкий в лапы гитлеровцам? Кое-кто из заговорщиков намеревался отказаться от побега и вернуться на свои топчаны, залечь на них, как будто ни в чем и не был замешан.
   Сазон, поняв, что плану побега грозит провал, решил сам спуститься вниз. На этот раз условились подать сигнал по-другому: если спуск Меркулова пройдет благополучно, то он должен бросить в окошко камешек.
   Меркулов был уже почти у цели, когда вдруг обнаружил, что жгут не достигает земли метра три. Ухватившись за конец жгута, он заболтал в воздухе ногами. Но тут ему помог спуститься на землю Гульницкий. Оказалось, тот спрыгнув в овражек, несмотря на свой высокий рост, никак не мог достать конец жгута, чтобы подать знак товарищам.
   Сазон бросил в окно ком мокрой земли, и тогда из окна казармы спустились и все остальные беглецы.
   Ползком они добрались до колючей проволки, ограждающей концентрационный лагерь со всех сторон. Проворно разыскали то место, где французские друзья заранее перерезали ее, и один за другим выскочили на лужайку. Их здесь поджидала грузовая автомашина. Дружеские руки французских патриотов втащили русских беглецов в кузов, где они легли, а французы закидали их мешками, набитыми паклей.
   К рассвету беглецы были уже далеко в горах. Французские патриоты доставили их на сборный пункт, там капитан французской армии Гельо формировал один из первых партизанских отрядов...
   В отряде уже было сотни две людей, но оружие имелось лишь у немногих. Надо было добывать его...
   И вот однажды Гельо получил сообщение от подпольщиков движения Сопротивления о том, что по шоссе от Монпелье на Ладеф завтра до восхода солнца должен проследовать автотранспорт с оружием.
   Капитан отдал приказ, и вольные стрелки - франтиреры ночью выступили в поход. К рассвету подошли к широкому асфальтированному шоссе. Залегли вдоль него. Рядом растянулись на земле донской казак Сазон Меркулов со студентом Сорбонны Флоримоном Бедо, украинец Костя Гульницкий с докером из Марселя Жаком Жано, русский лейтенант Петр Шурбин с крестьянином из Шампани, грузин Вано Джапаридзе с французским шахтером, солдат Красной Армии с парижским гарсоном из модного ресторана...
   Вправо на автотрассе блеснули молнии фар. Франтиреры насторожились. Огни все ближе и ближе... Меркулов пытается подсчитать машины... "Сколько их?.. Одна... две... три... четыре... Пожалуй, будет с десяток". Грохочет залп... Огни фар, словно в испуге, заметались по полю, выхватывая из тьмы то густые разросшиеся платаны, то какие-то белесые здания, то черные полосы пашни. Еще залп и еще, потом отдельные выстрелы. Вскоре с шоферами и конвоем все было покончено. Автоматы, патроны, гранаты мгновенно выгрузили из машин. И снова над шоссе наступила мягкая утренняя тишина, словно ничего тут и не произошло. Только с десяток опрокинутых автомашин да несколько десятков трупов говорили о том, что здесь только что разыгралась кровавая драма.
   С этого и начались боевые дела отряда франтиреров капитана Гельо. Об этом отряде заговорили далеко вокруг. Патриоты - с восхищением, а гитлеровцы - со страхом. Вскоре отряд настолько разросся, что его преобразовали в одну из частей первой полубригады юга Франции. Из советских военнопленных была сформирована рота в составе шестидесяти семи человек. Командиром ее был назначен лейтенант Петр Шурбин, взводными Сазон Меркулов и Константин Гульницкий. Меркулов в частых схватках с фашистами проявил себя отважным, неустрашимым воином. Он уже имел несколько благодарностей от командования и был представлен к награждению французским орденом.
   Как и все французские маки (так народ прозвал франтиреров - по имени мелкого колючего кустарника, растущего в горах), Меркулов носил легкую, цвета хаки куртку и синий берет с маленькой звездочкой.
   Дел было много. Маки взрывали мосты, пускали под откос немецкие военные составы, рвали телефонную и телеграфную связь. А позже перешли и к более крупным делам - стали штурмовать города и селения, выгоняя из них гитлеровцев.
   ...Как-то раз капитан Гельо вызвал к себе Сазона Меркулова и студента Сорбонны Флоримона Бедо. Вызвал он их, видимо, с умыслом, так как знал о завязавшейся крепкой дружбе между пожилым дюжим донским казаком Меркуловым и юным, тщедушным белобрысым французом Флоримоном Бедо. Флоримон бегло говорил по-русски, он изучал русский язык в парижском университете Сорбонне, интересовался историей России. И вот вдруг судьба свела его с настоящим донским казаком.
   Капитан Гельо, высокий, худощавый мужчина лет сорока, с умными серьезными глазами, сидел под раскидистым дубом, когда к нему подошли Меркулов и Бедо. Капитан встал и пожал им руки.
   - Друзья, - сказал он им, - я знаю вас обоих как-храбрых, отважных солдат, борющихся за свободу и независимость своих стран. Вы, - указал он на Флоримона, - за чудесную Францию, а вы, - посмотрел капитан на Меркулова, - за не менее прекрасную Россию. Переводите, Флоримон.
   Юноша перевел. Меркулов важно наклонил голову в знак полного согласия со словами капитана.
   - Вы не раз доказали свою преданность делу, за которое мы с вами боремся, - продолжал капитан, покручивая черные, тонкие, как стрелки, усики. - Я много не буду говорить, да и не умею. Коротко дело вот в чем: в наших рядах оказался предатель. Мною были посланы с секретным заданием в Париж три франтирера. За старшего у них был Жан Гудеран. Вы его должны помнить, он ходил в ярко-желтой кожаной куртке. Гудеран сражался отважно, я ему доверял. Одно время он даже был моим помощником. Не знаю, что им руководило - может быть, обида, что я его отстранил, а может, немцы подкупили, но только он изменил нам. Когда он прибыл с моим заданием в Париж, то выдал гестапо как своих товарищей, посланных мной с ним, так и руководителей группы Сопротивления, работавших в Музее человека, к которым я его направил... Их тоже схватили гестаповцы.
   Дальше капитан Гельо рассказал, что в парижском Музее человека работали двое молодых французских ученых русского происхождения Григорий Левицкий и Борис Вильде. Еще в 1940 году они создали из сотрудников музея боевую группу для борьбы с оккупантами. Она так и называлась "Группа Музея человека". Группа выпускала подпольную газету "Сопротивление". Название это стало популярным не только в Париже, но и во всей Франции. Именно поэтому патриотическое движение борьбы с гитлеровскими захватчиками начало называться движением Сопротивления.
   - Вот этих замечательных людей и предал Гудеран, - с грустью сказал капитан. - Левицкого и Вильде арестовали, долго пытали, требуя выдачи сообщников, а потом, не добившись ничего, расстреляли на площади Мон-Валерьян...
   Капитан Гельо помолчал немного, а потом проговорил:
   - Мне сказали, Бедо, что вы хорошо ездите на мотоцикле. Верно ли это?
   - О, еще бы, капитан! - широко улыбнулся Флоримон. - Ведь я же спортсмен. За езду на мотоцикле я получил несколько призов и две медали...
   - Чудесно! Ну вот, Бедо, я поручаю вам и вашему русскому товарищу поехать в деревушку Мурэель, находящуюся под Парижем, схватить там Жана Гудерана и привезти его сюда. Как мне сообщили, он там преспокойно живет со своим отчимом. Отвозит в Париж овощи, спекулирует ими на рынке... Мы устроим здесь над ним суд.
   Флоримон перевел Меркулову приказ капитана.
   - Слушаюсь, - коротко, по-военному, ответил Меркулов. - А спроси, Флоримон, у капитана, ежели мы не сумеем увезти Гудерана, тогда что с ним делать?
   - Тогда вы должны его убить, - проговорил капитан. - Но это только в крайнем случае. Постарайтесь привезти его сюда живым, мы будем судить его.
   - Мотоцикл подготовлен? - спросил Флоримон.
   - Да. Вы поедете сегодня в ночь на мотоцикле с коляской под видом крестьян, везущих на парижский рынок лук и горох... При этом, - взглянул он на Меркулова, - вы будете играть роль немого... Понятно?
   Бедо перевел.
   - Ясно, - сказал Сазон. - Все будет выполнено.
   И Меркулов с Флоримоном отправились выполнять задание капитана.
   X
   Просьба генерала Ермакова прислать бригаду артистов была удовлетворена.
   Желающих поехать на фронт с концертами среди актеров нашлось немало. Но пока комплектовали бригаду, советские войска победоносно шествовали вперед, приближаясь к границам врага. А между тем поезд, в котором ехали артисты на фронт, шел на редкость медленно. Вагон, их часто отцепляли от составов, и он подолгу простаивал на станциях: в первую очередь пропускали эшелоны с солдатами, едущими на пополнение частей, составы со снаряжением, боевыми припасами...
   А когда, наконец, приезжали на место, то оказывалось, что соединение, в которое они направлялись, ушло вперед. И так происходило несколько раз. Угнаться за фронтом было просто невозможно.
   И только в одном из чистеньких аккуратных городков Германии Рурнаре - артисты все-таки, нагнали политотдел армии. Офицеры политотдела, радушно встретив долгожданных гостей, разместили их в пустующих домах и тотчас же, чтоб не откладывать дело в долгий ящик, пошли по улицам города в поисках нужного для концерта помещения...
   После долгих хождений все пришли к одному мнению, что самым подходящим для концерта зданием является городская ратуша. Это было внушительное, фундаментальное здание готического стиля, сложенное из красного кирпича.
   Вместительный зал ратуши вполне подходил для концерта, тем более, что в зале находился помост, с которого в торжественные дни бургомистр города выступал с речами перед бюргерами. Помост этот был весьма удобен для выступлений артистов, а поэтому они очень обрадовались такой находке.
   - Ну, конечно, это помещение только в расчете на нас и было запроектировано, - громогласно заявил знаменитый певец, народный артист Гнутьев.
   - Точно, - согласились с ним многие. - Тут можно устроить концерт.
   - Кстати, здесь есть и орган, - заметил кто-то. - Может, кто-нибудь еще сыграет на нем...
   - А зачем он здесь? - спросила Лида, оглядываясь.
   - Да, действительно, - подхватил Гнутьев, - зачем он тут?
   Спросили об этом сторожа ратуши. Сухощавый, вздрагивающий от страха старичок лет семидесяти стал объяснять Леониду Ермакову, который заговорил с ним на немецком языке.
   - А как же, господин... Нам без него никак невозможно. Орган нам нужен... Без органа не обойтись. В дни национальных Праздников в этом зале устраивались торжества. Бюргеры пировали, пили пиво, угощались, а молодежь под звуки органа пела песни и танцевала.
   Кто-то из артистов попробовал сыграть на органе. Зал отозвался тысячами серебристых колокольчиков и флейт.
   - Какие волшебные звуки! - воскликнула в восторге Лида. - О, если бы я умела играть на органе!