Пезешк-зод Ирадж. Дядюшка Наполеон

   В голосе у нее слышалась такая ярость, что никто не осмелился двинуться. Гамар было привстала, но Шамсали-мирза силой удержал ее. Дустали-хан, дрожа всем телом, отрывисто, будто из могилы, выговорил:
   – Святым Кораном… душой отца клянусь! Вы мне только разрешите… я все скажу…
   – Отвечай, убью! – рычала Азиз ос-Салтане. – Зачем ты велел Гамар свалить все на Аллахварди?
   – Не… м – мне… я… я видел, что она… что она не знает имени того человека… забыла она! Я думал, по крайней мере… по крайней мере, позора меньше, ну, раз она сама про Аллахварди…
   В это время Гамар залилась смехом:
   – Ну и врун же этот папа Дустали! Будто не вы говорили: если не скажешь, что Аллахварди отец ребенка, я твоего младенчика убью?
   – Заткнись!.. – завопил Дустали-хан. – Поверьте… Ага, скажите вы хоть словечко! Да не стану я со своей же падчерицей… Разве можно это?
   И тут, прежде чем кто-нибудь успел вмешаться, Дустали-хан, словно молодой козел, прыгнул к дверям залы и бросился бежать. Азиз ос-Салтане с такой же резвостью выскочила следом. Все присутствовавшие после минутного замешательства кинулись за ними, крича:
   – Азиз-ханум!.. Одумайтесь!.. Уж коли пуля вылетит… Ружье-то…
   Супруги далеко опередили нас. На всех парах мы спешили за ними, как вдруг по саду раскатился грохот выстрела, а вслед за ним донесся душераздирающий вопль Дустали-хана:
   – А-а-а, уби-и-ила!..
   Мы подбежали к ореховому дереву, но впотьмах не могли ничего толком разглядеть. В это время подоспел Маш-Касем с фонарем. При его слабом свете нам открылось странное зрелище: Дустали-хан ничком лежал на земле, на брюках у него – как раз на том месте, каким сидят, – пятнами проступала кровь, а Азиз ос-Салтане с видом человека, только что очнувшегося от сна, стояла у него в головах, держа в руке ружье.
   Все растерялись. Отец первым нагнулся и приподнял голову Дустали-хана. Голова снова бессильно упала землю.
   – Надо что-то делать. Маш-Касем, сбегай за доктором Насером оль-Хокама!
   Сквозь общий шум и галдеж, поднятый родственниками, вдруг прорвался громкий смех Гамар, которая спрашивала:
   – Маменька, ты убила папу Дустали? Вот хорошо. А то, помнишь, он все говорил, пойдем, мол, к доктору, он у тебя ребеночка вынет!
   Дядя Полковник взял ружье из рук Азиз ос-Салтане и сказал:
   – Надо поскорее отвезти его в больницу.
   – Ну, ублюдок этот один – единственный раз в Сан-Франциско съездил, так теперь до конца жизни будет на брюхе спать… Можно и отвезти, мы не дикари, конечно! Но ведь ему уж больше этим местом не сидеть, – • усмехнулся Асадолла-мирза.
   Но Шамсали-мирза, нахмурившись, одернул его:
   – Я попрошу, Асадолла! Сейчас не время шутить.
   – Моменто, моменто, а вы думаете это всерьез? Такой дробью куропатку-то и ту с трудом убьешь, что от нее сделается толстой заднице нашего осла Дустали? Просто он из страха перед Азиз-ханум притворяется.
   – Чем судить да рядить, подумали бы об этом бедняге! По-моему, доктор Насер оль-Хокама тут не поможет, надо в больницу везти, – повторил дядя Полковник. В это время вернулся Маш-Касем:
   – Господин доктор говорят, чтобы мы доставили больного к нему.
   Отец тоже считал, что раненого надо везти в больницу, но дядюшка Наполеон повелительным тоном произнес:
   – Я полагаю, отправки в больницу лучше избежать.
   Мнение дядюшки Наполеона, естественно, сочли руководством к действию, и неподвижное тело Дустали-хана было доставлено (на спине Маш-Касема) на излечение к доктору Насеру оль-Хокама.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

   У калитки уже толпились соседи. Шамсали-мирза вышел к ним и попросил разойтись, но, прежде чем мы захлопнули за собой двери докторского дома, сардар Махарат-хан все-таки прорвался туда.
   Я бросил взгляд ни дядюшку: побледнев, он округлившимися глазами уставился на индийца, и легко было догадаться, что творится в его душе. Но тут раздался громкий голос доктора Насера оль-Хокама:
   – Жить вам не тужить, господа, жить вам не тужить, но ведь я не хирург! Придется отвезти его в больницу… Маш-Касем сказал, будто он ногу повредил, а теперь выходит, что ранение-то огнестрельное…
   Дядюшка тихо проговорил:
   – Доктор, во имя нашей былой дружбы и добрососедских отношений я лично прошу вас: осмотрите Дустали-хана! Если только возможно, мы должны избежать отправки его в больницу. Я потом все вам объясню.
   В голосе дядюшки было такое смирение (смешанное, однако с властностью), что доктор больше не возражал. Он сказал только:
   – На вашу ответственность. Если он, не дай бог, подхватит анфексию, я не отвечаю.
   Доктор испытывал постоянный необъяснимый страх перед инфекцией (он произносил это слово «анфексия») и пугал ее страшными последствиями даже тех больных, которые жаловались на растяжение связок. Тем не менее, он направился к Дустали-хану, который лежал вниз лицом на кушетке для осмотра больных, и заявил:
   – Но дамы и господа должны удалиться. Я не могу осматривать больного при таком скоплении народа.
   Все двинулись к выходу, только Азиз ос-Салтане, которая без устали колотила себя по голове, возразила:
   – Мне надо остаться… Я же теперь как без рук – беспомощная совсем, мне нужно остаться, нужно знать, какая беда меня ждет.
   – Жить вам не тужить, но и вам надлежит покинуть кабинет. В противном случае я не прикоснусь к больному!
   Тут в разговор вмешался индиец:
   – У меня имеется индийская мазь для лечения подобных ран: моментально будет полное выздоровление делать! Я сию минуту принесу ее.
   С этими словами он поспешно вышел. Дядюшка Наполеон, помрачнев, процедил сквозь зубы:
   – Касем! Не открывать этому безродному бродяге. Он теперь увидел, что план их не сработал, и хочет, видно, убить Дустали-хана этим индийским притиранием. Наверняка Дустали-хан собирался открыть мне какие-то коварные замыслы англичан!
   Маш-Касем покачал головой:
   – Да пусть этот негодяй хоть до утра у дверей торчит – все одно не открою. Знаем мы, что это за мазь такая… На вид черная – они ее из змеиной печени гонят. Да одна склянка этакой мази слона с ног свалит – будто огнем спалит. Вот земляк мой…
   Я пробрался поближе, чтобы быть в курсе дела. Доктор Насер оль-Хокама стоял в сторонке, ожидая, пока очистят кабинет и можно будет начать осмотр, Азиз ос-Салтане все упиралась, но в конце концов и она вышла – по настоянию дядюшки.
   – Моего санитара нет, – сказал доктор. – Пусть Маш-Касем останется, поможет мне.
   Маш-Касем выскочил вперед:
   – Слушаюсь! Нам эти дела знакомы. Зачем врать, до могилы-то… Приходилось и мне пользовать… Был у меня земляк – его в селезенку ножом пырнули. Так я своими руками…
   Доктор нахмурился:
   – Ну, жить вам не тужить, почтенный Маш-Касем! И тебе тоже не стоит оставаться – уж очень ты болтаешь много… Вот кто будет мне помогать! – С этими словами доктор указал на меня и добавил, выпроваживая остальных: – Или извольте отправляться домой, или обождите в приемной, но чтобы во дворе и в прихожей никого не было!
   Кабинет и приемная доктора располагались направо и налево от маленькой прихожей, прямо за входной дверью, жилая часть дома помещалась по ту сторону двора. Когда все удалились в приемную, и кабинет опустел, доктор повернулся ко мне:
   – Жить не тужить, сынок, помоги-ка мне раздеть больного. Ты как – крови не боишься?
   – Нет, господин доктор, нисколько.
   Мы стащили с Дустали-хана пиджак и брюки. На мой взгляд, случай оказался не смертельным, так как лежавший без чувств раненый почти помогал нам во время раздевания да и не был таким тяжелым, каким бывает человек в бессознательном состоянии.
   Смоченной в спирту ватой доктор протер кровоточившие места. Раны состояли из трех маленьких дырочек. Доктор приложил к ним руку и пробормотал себе под нос:
   – Похоже, что в него с большого расстояния выпустили заряд дроби. Вошла не очень глубоко, вот она здесь под кожей…
   Заметив, что лоб у Дустали-хана покрылся потом и он вздрогнул, я обратил на это внимание доктора. Тот нагнулся к уху раненого:
   – Дустали-хан, вы меня слышите?
   Дустали-хан издал что-то похожее на хриплый стон:
   – Да, слышу…
   Он разомкнул веки, обшарил взглядом комнату и еще тише спросил:
   – Моей жены тут нет?
   – Жить вам не тужить! Никого тут нет, только я да этот мальчик.
   Дустали-хан, который до этого, казалось, старался проглотить собственный язык, облегченно застонал:
   – О – ох, смерть моя пришла… Господин доктор, что – о – о со мной? Куда я ранен?..
   – Жить вам не тужить – ничего серьезного! Три мелких дробинки с большого расстояния угодили в ягодицы. Но неглубоко. Если вы потерпите, я смогу их извлечь Или, если желаете, отправлю вас в больницу.
   Дустали-хан сквозь стоны еле выговорил:
   – Ох, умру сейчас от боли… Я уже час целый страдаю, только стонать не решался.
   – Отчего же не решались?
   – Я боялся этой холеры… убийцы этой, жены моей! Я вам потом расскажу в чем дело, но, заклинаю вас, не отправляйте меня в больницу! Если можно, скажите моей жене, что положение, мол, опасное, но только не в больницу!
   – Но у меня здесь нет обезболивающих средств, – прервал его доктор, – вам придется помучиться, пока буду пинцетом извлекать дробь. Потерпеть надо будет!
   – Согласен, господин доктор, потерплю… Но вы должны обещать мне, что скажете жене про опасное положение: нет, мол, уверенности, что больной останется в живых. Ведь если она поймет, что мне не так уж худо, до утра меня придушит, убьет совсем…
   Потом он обратился ко мне:
   – И ты тоже, ради матери твоей, не говори ни слова. Ты Азиз знаешь, знаешь, на что она…
   – Мужайтесь, господин Дустали-хан, обещаю что ничего не скажу Азиз-ханум.
   Дустали-хан вздохнул свободнее и попросил воды, доктор удалился, чтобы поговорить с ожидавшими в приемной, я нацедил из эмалированного докторского рукомойника стакан воды для раненого и тоже вышел.
   В приемной доктор настойчиво, убеждал Азиз ос-Салтане вернуться домой:
   – А вы, ханум, ступайте к себе. Я приложу все усилия, сделаю все, что можно, но состояние вашего супруга не слишком обнадеживающее.
   При этих словах доктор подмигнул дядюшке и остальным, чтобы они не принимали всерьез его речей. Асадолла-мирза подошел ко мне и тихонько спросил:
   – Ну как он там?
   – Ничего серьезного, – так же тихо ответил я, – Это он от страха перед Азиз-ханум сознание потерял.
   Несмотря на уговоры доктора, никто не собирался покидать приемную. Пришлось ему вернуться в кабинет, я последовал за ним. Пока Дустали-хан, покрытый крупными каплями пота, кусал подушку, доктор извлек пинцетом три маленьких дробинки и наложил на рану повязку. Но тут Дустали-хан, превозмогая боль, принялся сдавленным голосом уговаривать доктора, чтобы тот обмотал ему бинтами все тело и запретил перевозить домой, предписав оставить его на ночь в доме дядюшки.
   Когда доктор вышел из кабинета, все обступили его, а Азиз ос-Салтане заголосила:
   – Ох, доктор, говорите, какая беда меня ожидает, как он себя чувствует?!
   – Жить вам не тужить, ханум, жить вам не тужить, в настоящий момент ничего сказать не могу – все зависит от организма… Если дотянет до утра, значит останется в живых.
   Он снова знаками дал понять дядюшке и прочим, что говорит это только для отвода глаз, а потом продолжал:
   – На сегодняшнюю ночь оставьте его в доме аги – здесь ближе ко мне, в случае ухудшения я быстрее смогу подоспеть. Сейчас я впрыснул ему морфий – чтобы несколько ослабить боль, когда он придет в себя.
   Уложив неподвижное перебинтованное тело Дустали-хана на легкую походную кровать, мы перетащили его к дядюшке. Азизолла-хан, участковый полицейский, который вышагивал у дверей, дошел с нами до дядюшкиного дома. Дядюшка повернулся к нему:
   – Господин Азизолла-хан, Дустали лучше, вы можете идти.
   – Но, ага, мне поручено составить рапорт. В человека стреляли…
   – Это несчастный случай, он поранил себя во время чистки ружья. Состояние у него удовлетворительное, и жалоб ни от кого не поступало.
   – Воля ваша, ага, только какое же это ружье он чистил, что пуля ему в заднее место угодила?.. Мы ведь тоже не дети малые!
   Маш-Касем заволновался:
   – Сколько можно придираться, Азизолла-хан?.. До чего же вы все зануды, вам бы только прицепиться к чему ни попадя! Человек в здравом уме занимался с ружьем, отошел…
   – Ум-то умом, а вот как насчет здравой задницы? – прервал его полицейский.
   – Да уж, ружье штука такая… Иной раз в глаз стрельнет, Другой раз – в сердце, а случается и в заднюю часть попадает. Вот один мой земляк…
   – Маш-Касем, ты бы уж не вмешивался, – раздраженно оборвал его дядюшка. Он увел Азизолла-хана в другую комнату и, очевидно, столь убедительно разъяснил ему, как пуля, сбившаяся с пути во время возни с ружьем, попадает именно в то самое место, что Азизолла-хан, выходя из дверей, все еще приговаривал:
   – Вы уж извините, ага, мы, конечно, вашу хлеб – соль завсегда помним… Ну, пойду – ничего я об этом не слыхал… Но если, не дай бог, господину Дустали похудшает, вы уж, пожалуйста, сами до утра сообщите в полицейское управление.
   Когда я вошел в комнату, где лицом вниз уложили Дустали-хана, я сразу увидел Лейли, которая с полными слез глазами сидела у постели больного. Я просто не мог оставить ее в такой печали и тревоге: знаком подозвал к себе и сообщил, что состояние раненого вовсе не плохое и он изображает умирающего только из страха перед женой.
   Азиз ос-Салтане между тем не замолкала ни на минуту. Ударяя себя по голове, по лицу, она рыдала и причитала:
   – Порази господь мою руку… Боже, пошли мне смерть, чтобы не видала я Дустали в таком состоянии. Придумайте же что-нибудь, позовите какого-нибудь другого врача! Я его в больницу отвезу…
   – Ханум, другой врач не поможет, – старался успокоить ее дядюшка. – В этот час где мы найдем врача? Да и больного лучше не беспокоить – может открыться рана И потом, в больнице начнут расследовать, как это случилось… Вы хотите попасть в тюрьму?
   На мгновение установилась тишина, и тут от постели раненого донесся стон, и губы его дрогнули. Казалось, он пытался что-то выговорить. Асадолла-мирза, который все время молчал, сказал:
   – Моменто, похоже, он хочет что-то сказать.
   С этими словами он сел около постели и нагнулся к больному:
   – Говори, Дустали… Если ты еще жив, скажи что-нибудь. А если уже отходишь, передай наш привет небесам!
   Губы Дустали-хана продолжали шевелиться. Наконец послышался голос:
   – Где Азиз?
   Азиз ос-Салтане, не переставая бить себя в грудь, села возле него.
   – Здесь я, Дустали! Пусть бог переложит на меня твои муки, здесь я.
   Дустали-хан, не открывая глаз, слабым голосом произнес:
   – Нет, нет, ты не Азиз… Я… я Азиз звал…
   – Да я это, я! Слава аллаху, что ты заговорил.
   – Ты… ты не Азиз… Я… Азиз зову.
   Азиз ос-Салтане гулко ударила себя в грудь:
   – Горе мне, господи, пошли мне смерть… Он больше не узнает меня!.. Дустали! Дустали!.. Открой глазоньки, это я, Азиз!
   Через мгновение Дустали-хан чуть разлепил веки и взглянул жене в лицо:
   – Ах… ох… слава богу… что еще раз довелось поглядеть на тебя, Азиз… отпусти мои грехи… дай умереть со спокойной совестью… воды… воды!..
   Нам еле удалось влить ему в рот глоток воды. Он совсем открыл глаза и все таким же слабым голосом продолжал:
   – Прости меня, Азиз… Может, я и грешил в помыслах своих… но в этой истории с Гамар моей вины… моей вины нет. Не виноват я.
   Дустали-хан обвел взглядом комнату!
   – Где Гамар?
   – В той комнате она, с детьми. Видно, господь послал мне это испытание, вот и толкнуло меня…
   – Ты уж помягче с ней… блаженная ведь она… Я для сохранения чести семьи сказал ей… но моей вины в том нет. Где Шамсали-мирза?
   Шамсали-мирза подбежал к нему;
   – Я здесь, Дустали.
   – Прошу тебя, возьми бумагу, перо и напиши мое завещание, чтобы я успел подписать, пока не иссякли силы… Все мое имущество принадлежит Азиз…
   Азиз ос-Салтане била себя по лицу:
   – Горе мне, господи, прибери к себе Азиз!.. Азиз без тебя не жить, ни к чему и завещание!
   – Шамсали! – зазвенел голос Дустали-хана. – Не отвергай моей последней просьбы!
   – Не теряйте надежды, отец родимый!.. – вмешался в разговор Маш-Касем. – Господи прости, хороший человек был…
   Все сурово поглядели на Маш-Касема, и он сник. Шамсали-мирза взял бумагу, перо, и Дустали-хан приступил к изложению своей воли. Дом, лавки и все земли, тщательно перечисленные, он передавал жене. А под конец со стоном добавил:
   – Да, я еще забыл про именье Махмудабад… Напиши: а также поместье Махмудабад со всеми каналами оросительными завещаю моей супруге…
   Азиз ос-Салтане опять ударила себя по лицу:
   – Увы, не доведется больше Азиз любоваться Махмудабадом!.. А что, этот караван-сарай в Махмудабаде тоже твой?
   – Да… Впиши и караван – сарай тоже.
   Асадолла-мирза не мог сдержаться:
   – Про овец не забудь!
   – Искорени, господь, весь род овечий, – рыдая, возразила Азиз ос-Салтане. – Он овец прошлый год продал.
   Дустали-хан проглотил слюну и сказал:
   – А теперь… теперь дай я подпишу. И вы подпишите внизу… все… все подпишите.
   Шамсали-мирза поднес ему бумагу, подал перо, но рука Дустали-хана была недвижима. Со стоном он выговорил:
   – О господи! Господи, дай мне силу подписать это. Подымите меня… Выпростайте руку из – под одеяла.
   Шамсали-мирза слегка приподнял Дустали за плечи и вытащил наружу его руку, но она, как неживая, упала. Дустали-хан, словно из последних сил вскричал:
   – Господи боже! Господи, руку мою… руку…
   – Дорогой, дай я помогу тебе! – засуетилась Азиз ос-Салтане.
   Тут Асадолла-мирза опять не выдержал:
   – Моменто! Даже если сам он поправится, правая рука все равно действовать не будет. Бедняжка! Да, совершенно ясно: пуля попала в седалищный нерв, и ему парализовало правую руку. С научной точки зрения, связь седалища с правой рукой совершенно неоспорима!
   Дустали-хан хотел что-то ответить ему, но потом вроде раздумал. Он попытался приподняться, но только вскрикнул, теряя сознание, упал обратно на постель, и глаза его закрылись.
   Отец, который до того времени молчал, раздраженно процедил:
   – Напрасно вы его мучаете. Дайте же бедняге отдохнуть!
   Дядюшка бросил на него злобный взгляд и резко ответил:
   – Прошу вас не вмешиваться!
   Я не понял, чем была вызвана подобная резкость, может быть, дядюшка просто устал. Но отца это неуместное замечание очень рассердило.
   – Во всяком случае, от нас здесь пользы не будет, я пошел! – объявил он. И с весьма недовольным видом удалился из комнаты.
   После минутного молчания дядюшка сказал:
   – Лучше сейчас оставить больного одного. Пусть только ханум подежурит около него, а Гамар мы уложим у себя.
   Когда мы закрыли за собой дверь импровизированной палаты, Асадолла-мирза знаком подозвал меня. Расхаживая по саду, я пересказал князю разговор Дустали-хана с доктором, Асадолла-мирза покачал головой:
   – Просто проклятье какое-то! Того и гляди, опять разгорится ссора. Видал, сколько раз сегодня дядюшка кидался на твоего отца? Да и тот в ответ так и загорался злобой. Ничуть не сомневаюсь, что завтра на голову нашего старика свалится еще какая-нибудь беда. Ты-то сам заметил?
   – Конечно. Он каждый раз, когда к отцу обращался, родословную поминал.
   – Вот и сейчас только – опять его оборвал…
   – Я тоже очень беспокоюсь, дядя Асадолла. Боюсь, снова начнется склока.
   – Считай, что уже началась, только пока наружу не вышла. Если бы не история с Гамар, твой отец с самого начала не смолчал бы. Ну, в самом деле, разве не смешно: твердят о своем происхождении, как будто ведут начало от Габсбургской династии. Ладно, если сумеешь, обязательно стяни у отца дядюшкино письмо к Гитлеру.
   – Пока ничего не получается. Он, наверно, положил его в ящик письменного стола, а ящик запирается.
   Асадолла-мирза на некоторое время задумался, потом глаза его блеснули:
   – По-моему, есть один способ… Кажется, завтра мне придется смыться с работы. А ты утречком загляни-ка ко мне.
   На следующее утро я зашел к Асадолла-мирзе, и мы вместе с ним отправились в сторону, противоположную нашему дому. Но не пройдя и двух кварталов, князь остановился перед уличным чистильщиком и пожелал, чтобы тот навел глянец на его ботинки. Я молча ожидал конца этой процедуры, а Асадолла-мирза тем временем завел разговор с чистильщиком – молодым, ловкий пареньком, принявшись расспрашивать того, как живет, как идут дела. Мне оставалось только удивляться, с чего это он вспомнил про ботинки – при всех наших заботах.
   – Не думаю, чтобы у тебя на этом месте было много клиентов, – говорил Асадолла-мирза. – Отчего бы тебе не перейти вон на ту зеленую тенистую улицу? Мы все там ходим…
   – Эх, господин хороший, заработок человеку бог посылает, а коли нет на то божьей воли, куда ни пойди – всё одно.
   – Моменто, как это все одно? Если бы ты устроился поближе, я бы сам дважды в день чистил у тебя обувь, все домашние и соседи – тоже, да еще несли бы тебе починку мелкую.
   И Асадолла-мирза стал приводить множество доводов в доказательство того, что доходы чистильщика, если он расположится напротив нашего дома, увеличатся вдвое.
   Тут чистильщик воодушевился и пообещал, что после обеда переберется на нашу улицу, где такие раскидистые деревья, и разложит свое хозяйство прямо против садовой калитки.
   Асадолла-мирза добавил к положенной плате еще чаевые, и мы повернули назад. Предугадывая мой вопрос, он объяснил:
   – Этот чистильщик облегчит нашу задачу – после поймешь, как именно. Сейчас вопрос о том, где бы нам найти местечко, откуда можно позвонить дядюшке от имени Гитлера… А, вспомнил! Поблизости живет один мой приятель, у него есть телефон.
   Дверь открыл старый слуга. Когда Асадолла-мирза сказал, что хочет позвонить по телефону, он тотчас провел нас в верхнюю комнату, где стоял аппарат, а сам ушел на кухню приготовить нам чаю.
   Асадолла-мирза, не раздумывая, назвал дядюшкин номер, а когда дядюшка подошел, заговорил с немецким акцентом:
   – «Дед кушать бозбаш с Жаннет Макдональд…» Слушайть карошо, ага. Этот мои слова очень важный есть. Во-первых, наш пароль будем изменять. Потому что английский шпион, возможно, есть догадать. Когда наш человек говорить: «Дед кушать бозбаш с Жаннет Макдональд», вы спросить: «А еще с чем?» Он сказать: «С соленой черемшой». Если он это не говорить, вы знать, он английский шпион, прогонять его… Во-вторых, мы поставить одного наш агент под видом ремесленник перед вашим домом на охрана. Пока он там, вы совсем – совсем не песпокойтесь. Будьте совершенно покойни. Он вас схоронить. Но это с ним говорить не надо есть. Мы еще выходить на связь с вами, до того времени, когда надо будет выехать…
   Похоже, что дядюшка порывался уточнить приметы агента, так как Асадолла-мирза сказал:
   – Я вам очень – очень секрет сообщу, что это есть один чистилчик. Но никак никого это не говорить! Вы понимать? Всего наидоброго. Хайль Гитлер!
   Когда князь положил трубку, на губах у него играла довольная улыбка. Он сказал мне:
   – Уж очень он прост, бедный. Но, я думаю, теперь он будет начеку, и твоему отцу не удастся сыграть с ним новую шутку. Впрочем, тут уж дядюшкино дело, а нам надо подумать об этой паршивке. С Дустали-ханом или еще с каким дураком она до Сан-Франциско доехала, но только они теперь хотят отделаться от ребенка, а прошло уж месяца четыре: бедной дурочке это может стоить жизни…
   – А нельзя сказать дядюшке, что это Гитлеру не понравится? Нет, тут даже он не поверит…
   Мы вышли на улицу, и Асадолла-мирза решил:
   – Теперь надо на минуточку заглянуть к Дустали – хаму, посмотреть, как он там?
   – Вы о нем беспокоитесь?
   – Моменто, нисколько! Я же знаю, что три дробинки этой туше вреда не причинят, – его и шрапнелью не прошибешь – мне просто жаль нашу убогую.
   Нам открыл Маш-Касем и на вопрос Асадолла-мирзы о Дустали-хане ответил:
   – Зачем врать, до могилы-то … Похоже, что ему не так уж худо… Азиз-ханум до самого утра здесь пробыла, а сейчас ушла – домой сбегает и опять вернется.
   Когда мы вошли в комнату, Дустали-хан, приподнявшись на локтях, с аппетитом уплетал что-то с подноса, стоявшего прямо на постели у него под грудью. При стуке двери он натянул одеяло на поднос, закрылся с головой и замер. Асадолла-мирза со смехом сказал:
   – Не бойся, Дустали, это мы, а не Азиз-ханум. Набивай свое страждущее брюхо!
   – Видит бог, мне так плохо… Но доктор сказал, чтобы восполнить потерю крови, надо чего-нибудь поесть… Только ради бога ничего не говорите Азиз!.. Чтоб ты пропал, прямо помираю от боли!
   – Это ты пропадай, а мне-то с какой радости?! Ясно, знает кошка, чье мясо съела… Съездил в Сан-Франциско – теперь расплачивайся.
   – Чтоб ты помер, Асадолла, чтоб мне самому помереть, если я тут замешан!.. Мне просто жалко девчонку! Если бы удалось найти кого-нибудь, кто признал бы ребенка и хоть на несколько дней женился на Гамар, я бы что угодно отдал. У нотариуса подтвердил бы, что ребенка мы сами растить будем…
   – Моменто, где же найдешь такого простофилю, который на неделю – да что на неделю, на час один согласится повесить себе на шею эту девицу?
   Дустали-хан тихо и вкрадчиво проговорил:
   – Асадолла, я думал… Я себе говорю, что… вот, если бы ты…
   – Моменто, это дело убыточное, Дустали, – засмеялся Асадолла-мирза, – придется тебе действительно раскошелиться.