Пезешк-зод Ирадж. Дядюшка Наполеон

   – А сегодня как он себя чувствует?
   – Сегодня, слава богу, чуток поспокойнее. Вчерашняя-то суматоха улеглась.
   – Маш-Касем, а Лейли в школу ушла или еще дома? Я хочу ей кое-что сказать.
   – Хватился, сердешный! Да ага сегодня чуть свет отправил детей с господином Полковником к ним на дачу, в Абали… И правильно сделал… Не хочет, чтобы дети здесь оставались, когда англичаны придут, незачем им глядеть, как на отца кандалы надевают… Еще с ребятишками случится чего. От этих англичанов чего хочешь ожидать можно.
   – Когда же они вернутся, Маш-Касем?
   – А это уж, голубчик, когда англичаны нас заберут.
   – А если не придут англичане?
   Маш-Касем усмехнулся:
   – Мал ты еще, родимый, не знаешь, кто такие англичаны… Да; мы с агой не раздеваемся со вчерашнего дня. Я два раза судки собирал, чтобы по дороге в Арак с голоду не помереть… Потому как англичаны пленных своих кирпичной похлебкой на змеином сале кормят… У меня один земляк был, которого англичаны схватили, так…
   Поняв, что от Маш-Касема больше ничего не добьешься, я решил отправиться к Асадолла-мирзе, но, прежде чем я вышел из дому, он сам появился: забежал справиться о моем здоровье. Увидев меня на ногах, он очень обрадовался:
   – Нет, подумать только! А этот бестолковый Насер оль-Хокама заладил одно: «тиф»… Хорошо еще, что не сказал «болезнь роста»!
   Я попробовал было поговорить с ним наедине, но потом сообразил, что он чем-то озабочен или, может быть, просто не хочет вдобавок ко всем семейным неурядицам выслушивать еще и мои любовные жалобы.
   Князь немедленно начал разговор с отцом:
   – Ну, что слышно? Генерал Веллингтон еще не приехал арестовывать нашего Наполеона?
   – Я сам еще не видел агу, но утром спрашивал Маш-Касема, тот говорит, что, с тех пор как семью отправили, он немного успокоился. Конечно, сегодняшнюю ночь опять провел не раздеваясь…
   – Может, заглянем к нему, посмотрим?
   Отец с Асадолла-мирзой направились к дядюшкиному дому, я, немного помедлив, последовал за ними. Дядюшка даже не взглянул на меня. Похоже, что он и не слыхал о моей болезни, а если и слыхал, то ничего не понял. Он был в темном костюме, на лацкане пиджака поблескивал орден Мохаммада Али-шаха. Меня поразила его необычайная бледность и глубоко запавшие глаза. Он тихо сидел в кресле. Услыхав шаги отца и Асадолла-мирзы, дядюшка попытался привстать, но не смог. Асадолла-мирза начал было свои шутки, но при виде осунувшегося дядюшкиного лица смешался и замолк. Слишком заметно было, что если дух дядюшки и обрел спокойствие, то плоть его безмерно ослабела.
   Отец сказал:
   – Вы немного бледны сегодня, наверно, спали плохо. Вам бы полежать лучше.
   – Я уже свое отдохнул, – тихим голосом ответил дядюшка, – теперь время бодрствовать.
   Я заглянул во двор, в комнаты – все вокруг было пусто и печально. Кроме дядюшки и Маш-Касема, в доме не осталось никого. На дверях висели большие замки.
   Асадолла-мирза, встревоженный, дядюшкиным состоянием, сказал:
   – Я тоже думаю, вам не помешало бы еще отдохнуть, по-видимому…
   Но дядюшка с неожиданной твердостью проговорил:
   – Асадолла, возможно, я немного ослабел, но я хочу, чтоб они знали: воин и в плену остается воином… Они не должны видеть моей слабости.
   – Моменто, разве воин никогда не спит? Мы прекрасно знаем из истории, что даже Наполеон в ожидании прибытия представителей союзников позволил себе поспать.
   – Асадолла, они мечтают захватить меня окончательно разбитым, чтобы имя мое было опозорено в истории…
   – Но, ага…
   Асадолла не успел закончить фразу, так как с улицы послышался сильный шум. Дядюшка, не сводя глаз с двери, взволнованно произнес:
   – Что там?.. Кажется, пришли!
   Асадолла-мирза уже хотел пойти выяснить, но тут появился Маш-Касем.
   – Из-за чего шум, Маш-Касем?
   – Да это у Ширали с чистильщиком разговор вышел.
   Дядюшка, приосанившийся было, опять откинулся на спинку кресла и снисходительно спросил:
   – Так что же случилось? Ушел чистильщик?
   – Какое там ушел… Ширали только замахнулся этой ногой бараньей, так он от страха-то словно на крыльях полетел… Все свои причиндалы, щетки-шмотки тут побросал.
   Дядюшка, совершенно успокоенный, повернулся к Асадолла-мирзе:
   – Ничего страшного. Этот голодранец не столько трудился, сколько на чужих жен и дочерей зарился.
   – Бог вас вознаградит, ага, – тут же поддакнул Маш-Касем. – Жаль, что сразу так не сделали. Я с самого первого дня говорил, что этот парень мерзавец.
   Дядюшкин лоб покрылся испариной. Он держался рукой за сердце, но продолжал все так же прямо и твердо сидеть в кресле. Несколько минут все молчали, потом дядюшка обратился к Маш-Касему:
   – Касем, ты уложил мой гетры?
   – Которые вы поверх башмаков одеваете?
   – Да, те самые.
   – Обе пары положил.
   Отец и Асадолла-мирза то и дело поглядывали друг на друга, но, похоже, не находили, что сказать. Молчание становилось тягостным. Маш-Касем потихоньку вышел.
   Дядюшка ровным голосом произнес:
   – Асадолла, все свои дела я привел в порядок, теперь могу спокойно ехать. Но у меня есть к тебе просьба…
   Дядюшке не удалось договорить, так как за окном раздался страшный гвалт, на этот раз со стороны сада. Дядюшка выпрямился в кресле, вслушиваясь в нестройный хор голосов, на фоне которого можно было различить голос Маш-Касема, кричавшего, что он ни за что не даст побеспокоить агу.
   Отвернувшись, дядюшка хрипло сказал:
   – Вроде пришли… Асадолла, погляди, что там делает этот дурак Касем?.. Он, кажется, оказывает сопротивление, хотя я приказывал ему не сопротивляться!
   Но Асадолла-мирза не успел выйти. Дверь распахнулась, и разъяренный Дустали-хан с перевязанной головой ворвался в комнату. Он так вопил, что невозможно было разобрать ни слова. Наконец дядюшка строго сказал:
   – Успокойся, Дустали! Что с тобой стряслось?
   Дустали-хан продолжал орать как резаный.
   – Да замолчи ты, Дустали! – прикрикнул на него Асадолла-мирза. – Не видишь, что ли, ага нездоров.
   Дустали-хан, который, казалось, только сейчас заметил Асадолла-мирзу, секунду не сводил с него глаз, а потом опять завопил:
   – Это ты молчи, негодяй бессовестный! От такого родственничка всей семье тошно!
   – Моменто, моменто, Дустали, в чем дело? Должно быть, тот, кто тебе в голову камнем запустил, так постарался, что последние остатки разума вышиб! Что ты кидаешься на меня, как пес бешеный?
   – А какой подлец послал третьего дня Фаррохлега-ханум над дядюшкой Мансуром ос-Салтане «Фатиху» читать?.. Чем несчастный старик перед тобой провинился, что ты так о смерти его хлопочешь?
   – Дустали, не затевай ссоры! – сурово проговорил дядюшка. – Сейчас не время для раздоров. Что произошло?
   Дустали-хан немного овладел собой. Он швырнул на стол несколько листков бумаги, которые держал в руках, стукнул кулаком и заявил:
   – Или вся семья подпишется под этими показаниями, или я вам больше не родня.
   – Что еще за показания, Дустали? И почему у тебя голова забинтована?
   – Спросите у этого наглеца и хулигана, которому девчонку отдали. Этот подлец, негодяй, наркоман паршивый камнем мне голову пробил… Гиясабади этот!
   Асадолла-мирза расхохотался:
   – Молодец, Гиясабади! Мастерский удар был.
   – Ну, а при чем тут свидетельские показания? – снова снисходительно поинтересовался дядюшка.
   – Вот, пожалуйста. Это удостоверенное доктором Насером оль-Хокама свидетельство, что Гамар ненормальная. А это другое, несколько человек из соседей подписали. Ага, бедная девушка полоумная. А этот шарлатан Гиясабади транжирит ее состояние… Вы только подумайте, он Акбарабад продает… Разрешите, я вам показания зачитаю: «От лица уважаемых граждан, которым известно…» В это время в саду опять зашумели.
   – Тихо, Дустали! – воскликнул дядюшка и почти любовно пробормотал себе под нос:
   – На этот раз уж точно они.
   Он пытался встать, на лбу его выступили крупные капли пота, но ноги не слушались.
   Когда мне впоследствии приходилось читать историю Тристана и Изольды или слышать упоминания о них, я каждый раз представлял себе это утро. Трепетное ожидание дядюшки можно было сравнить только с томлением Тристана, предвкушавшего встречу с Изольдой.
   Мгновение спустя дверь отворилась, и в комнату ввалились Практикан Гиясабади с матерью, а за ними – Азиз ос-Салтане. Глаза дядюшки, который с вожделением взирал на дверь, затуманила безнадежность. Он с отвращением зажмурился. Тем временем новоприбывшие продолжали орать на все голоса, осыпая друг друга бранью. Наконец Асиз ос-Салтане удалось перекричать остальных:
   – Дустали, да я тебя с грязью смешаю за твои гнусные выдумки! А ну – катись отсюда, пошел домой! Хоть бы зятя постыдился!
   – Чтоб он сдох, зять этот! Да я готов семь лет голодать, только бы от этого мошенника избавиться. Этот негодяй злоупотребляет слабоумием девчонки…
   Тут мать Практикана испустила такой рев, что стекла задрожали:
   – Ах ты, злыдень… Да тебе и всем твоим предкам гордиться надо, что такого зятя заполучили… Как вдарю сейчас, все зубы тебе повыбиваю! А на невестку мою ты не больно-то наваливайся – она во сто раз поумнее тебя будет!
   Практикан Гиясабади, его мамаша и Азиз ос-Салтане хором ругали Дустали-хана, а супруга при этом колотила его сумкой по разбитой, голове, от чего он истошно орал. Слабого голоса дядюшки было почти не слышно:
   – Оставьте! Прекратите!.. В такой час… Нашли время… Господи, пошли сюда англичан, чтоб они меня от вас освободили…
   Тут дверь с треском распахнулась, Маш-Касем, с глазами, налитыми кровью, и трясущимися от злости губами, вырос на пороге и крикнул:
   – Ширали, выброси их всех отсюда… Эти злодеи убьют агу.
   Шедший по пятам за Маш-Касемом Ширали поглядел на Асадолла-мирзу и, заметив его одобрительный кивок, не раздумывая, подхватил Д устали-хана под мышки и так тряхнул, что ноги неугомонного господина оторвались от пола и, словно дубинки, обрушились на Практикана, его мать и Азиз ос-Салтане.
   – Йаллах, чтоб вам провалиться!.. Всех вас сейчас измолочу!
   Награждаемые увесистыми пинками Дустали-хана, барахтавшегося в руках Ширали, Практикан с мамашей и Азиз ос-Салтане обратились в бегство. Когда комната опустела, дядюшка, еще более побледневший, простонал:
   – Англичане… англичане… Что ж они медлят?
   Асадолла-мирза, испуганно вглядываясь в помертвевшее дядюшкино лицо, крикнул:
   – Маш-Касем, беги за доктором Насером оль-Хокама! Скорее, голубчик!
   Сам он бросился в переднюю и схватил телефонную трубку. Быстро назвав номер, он сказал:
   – Доктор, пришлите на дом то лекарство. Я сам не могу зайти, так что скорей высылайте… Больной в плохом состоянии.
   Потом с помощью отца он уложил дядюшку на диван и взял его руку:
   – Пульс совсем слабый… Хоть бы этот дурак доктор дома оказался.
   Дядюшка был белее полотна. Крупный пот покрывал ему лоб, виски. Асадолла-мирза снял с него дымчатые очки и отложил их в сторону. Отец в волнении бегал по комнате. Не открывая глаз, дядюшка заговорил:
   – Ты должен… должен прийти ко мне! Мне так много нужно сказать… Обязательно придут… уже здесь. Господи, дай мне силы встретить их стоя…
   Когда во дворе раздались шаги Маш-Касема, дядюшка приоткрыл веки и дрожащим голосом спросил:
   – Пришли? Пришли?
   Но увидев Маш-Касема, он опять потерял надежду и голова его бессильно упала. Доктора Насера оль-Хокама не оказалось дома. Отец послал Маш-Касема за тем кардиологом, который некоторое время лечил дядюшку.
   Асадолла-мирза с явным беспокойством и страхом следил за дядюшкой, растирая ему руки и ноги. Через несколько минут со двора вдруг послышался четкий строевой шаг. Дядюшка, очевидно собрав последние силы, поднял голову и прошептал:
   – Пришли? Пришли?.. Подымите меня… Теперь уже точно…
   Асадолла-мирза подсунул руку старику под плечи и немного его приподнял. Дверь распахнулась – я так и остолбенел. Английский солдат со знаменем в левой руке шагнул в комнату. Он щелкнул каблуками, поднес правую руку к козырьку и на ломаном персидском языке обратился к дядюшке:
   – Икскьюз ми. Прощать прошу. Но я есть командирован… Должен вам арестовать. Прошу не сопротивлять!
   Измученные, потухшие глаза дядюшки вновь блеснули. С трудом он поднял руку к виску, как бы отдавая честь, и еле слышным голосом проговорил:
   – Я дал указание… приказ… сопротивление прекратить… Великий полководец… великий полководец в вашем распоряжении.
   И со счастливым видом лишился чувств. Асадолла-мирза опустил его на диван и сказал:
   – Теперь, я думаю, вы можете отдохнуть.
   Отец пощупал пульс дядюшки и встревоженно сказал:
   – Пульс очень слабый и неровный… Хоть бы скорее врач пришел… Я, пожалуй, еще позвоню доктору Сеид-таги-хану.
   Он пошел к телефону, а я, уставившись на английского солдата, вдруг заметил, что Асадолла-мирза знаками просит его выйти из комнаты.
   Не в силах разгадать, что происходит, я выглянул в переднюю и сразу наткнулся на Асадолла-мирзу. Князь пытался сунуть солдату деньги, а тот ломался:
   – Рад служить вашему высочеству… Я вам очень обязан… Вы же сами за все изволили заплатить, и за рубашку, и за брюки, и за шапку…
   – Ну, прошу вас, господин Ардавас! Это так, мелочь – плата за английское знамя. Не отказывайтесь!
   – Знамя-то из обыкновенной бязи, я сам его выкрасил. Ну, если и взять, то только чтобы вас не обидеть…
   – Вы меня убиваете, барон Ардавас!
   – Ну, не дай бог… За такую малость стыдно и деньги брать.
   – Пожалуйста, жизнью вас заклинаю! Друг ты мне или нет?
   – Помилуйте, я вам очень благодарен. Я ведь ничего особенного не сделал. Надел в саду эту рубашку, брюки, зашел, два слова сказал…
   – Ардавас, я рассержусь.
   – Ну, как прикажете, как вам угодно, только неудобно мне.
   – Вот молодец! Но пусть это дело останется между нами. Переоденься и ступай, а попозже еще увидимся.
   – Счастливо оставаться, ваше высочество, до свидания.
   – До свидания, Ардавас, счастливо!
   На пороге, прислушиваясь к их разговору, показался отец. Армянин, быстро переменив защитную гимнастерку и бриджи на обычную одежду, забрал английскую форму и удалился. Отец покачал головой:
   – Ну, князь, виртуозно! Где вы только разыскали такого? Он настолько похож на англичанина, что я уж подумал, будто вы наняли настоящего британца.
   – Этот Ардавас – официант в одном кафе на проспекте Лалезар… Его с давних пор прозвали Ардавас-англичанин. И живет он здесь неподалеку. Я со вчерашнего дня готовил подарок аге. Как он?
   – Да, кажется, заснул, но все такой же бледный.
   – Ну, пусть полежит немного. А что же доктор?
   – С доктором Сеид-таги-ханом я договорился, он сейчас приедет.
   Через минуту появился кардиолог в сопровождении Маш-Касема, и почти тотчас прибыл доктор Сеид-таги-хан.
   Дядюшка лежал неподвижно, во все время осмотра не подавая признаков жизни. Оба врача считали, что его срочно нужно отправить в больницу. Больше всех горячился Маш-Касем:
   – Пусть господь покарает их всех! Одно зло ага от них видел…
   – Моменто, Маш-Касем, довольно – теперь эту песню не заводи, – строго сказал Асадолла-мирза.
   – Нет, ваша милость, зачем врать?! До могилы-то… Меня ежели спросить, так я скажу: собственными ушами слыхал, что они агу отравили.
   Доктор Сеид-таги-хан, запиравший саквояж, насторожился и со своим грубым тебризским акцентом произнес:
   – Что? Вы сказали «отравили»?
   – Ей-богу, зачем врать? До могилы…
   – Маш-Касем, почтенный! Что за глупости… – разом закричали Асадолла-мирза и отец.
   – Дайте ему сказать! – воскликнул доктор Сеид-таги-хан. – Я тоже наблюдаю у этого больного признаки опиумного отравления.
   Кардиолог рассмеялся:
   – Дорогой коллега… Я давно уже пользую этого больного… Подобные признаки появляются при каждом сердечном приступе.
   Доктор Сеид-таги-хан, человек с дурным характером, резко ответил:
   – Больного вы, возможно, знаете лучше меня, но я врач государственной больницы, передо мной каждый день проходит по сто человек с подобным отравлением.
   – Да хоть тысяча – говорю вам, это типичные признаки сердечной аритмии.
   – Прошу вас не учить меня медицине! Моя обязанность, если у больного обнаружены признаки отравления, сообщить об этом в органы здравоохранения, что я и собираюсь сделать.
   Несмотря на громкие протесты Асадолла-мирзы и отца, доктор Сеид-таги-хан не желал отступиться от своих слов. Асадолла-мирза, стараясь не выходить из себя, сказал:
   – Господин доктор, вы пришли к такому выводу только после слов этого глупого слуги! Почему же вы раньше не заметили признаков отравления?
   Потом он обратился к Маш-Касему:
   – Кто же, по-твоему, Маш-Касем, отравил агу?
   – Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Я сам-то не видел. Но я так думаю, англичаны это.
   – Вы слышите, господин доктор? – повернулся Асадолла-мирза к врачу. – Маш-Касем уверен, что британский король дал аге яд.
   – Кто?.. Британский король?.. В любом случае в больнице все выяснится.
   Кардиолог фыркнул:
   – Надо извлечь опиум из желудка больного и отдать на анализ в государственную больницу. Конечно, если опиум окажется британским, это дело рук англичан. Тогда надо посылать полицейского к Черчиллю!
   Доктор Сеид-таги-хан бросил на своего коллегу злобный взгляд и, если бы не вмешательство Асадолла-мирзы, несомненно обрушил бы на него, поток брани.
   – Моменто, моменто… Господа, ваш человеческий и профессиональный долг требует, чтобы вы заботились о больном, а не дискутировали по частным вопросам… Маш-Касем! Беги за такси, повезем агу в больницу.
   Полчаса спустя дядюшка, несмотря на сделанную ему инъекцию, все еще не пришел в сознание. Его перенесли в машину. Было решено, что Маш-Касем срочно поедет на другом такси за дядей Полковником и попросит, чтобы он, оставив детей на даче, сам вернулся в город. Асадолла-мирза давал Маш-Касему последние наставления:
   – Ты только осторожней, чтобы они не очень перепугались. Скажи господину Полковнику, что ага сам просил его вернуться! Ханум, если захочет, тоже пусть приедет, а детям – незачем.
   У кардиолога была своя машина, а мы кое-как погрузились в то же такси, куда уложили дядюшку, и отправились в больницу.
   Около полудня я сидел на скамейке в больничном коридоре, наблюдая за суетой родственников, число которых все прибывало.
   Дядюшке давали кислород, к нему никого не пускали. Конечно, гипотеза об отравлении, которая так увлекла доктора Сеид-таги-хана, была отвергнута при первом же осмотре больного, и доктор покинул нас в самом скверном расположении духа.
   Я думал о Лейли, и порой мысли заводили меня так далеко, что я становился гадок сам себе.
   «Если дядюшка… а что, если дядюшка не поправится?.. Сколько ему лет? Сам он говорит, что чуть больше шестидесяти, но отец утверждает, что ему все семьдесят! Семьдесят лет – ведь это уже старость!.. Нет, не дай бог, пусть до ста лет проживет! Но… но если он выздоровеет, то непременно отдаст Лейли за Пури… И мы оба будем несчастны, и я, и она… Ох, о чем я думаю?.. Значит, я хочу, чтобы дядюшка не понравился?.. Нет, сохрани бог! Господи, пошли ему исцеление! И вообще, разве можно лезть в дела божьи? Как господь пожелает… Лучше о другом думать. Правда, почему это Асадолла-мирза велел Маш-Касему не привозить детей? А может, Лейли захочет повидать отца в последний раз… Опять я говорю „в последний раз“! Господи, прости меня грешного…»
   Родственники собрались в кружок и переговаривались тихими голосами. Моя мать и тетки не находили себе места от волнения, мужчины пытались их успокоить. Я подошел поближе, чтобы послушать, какие новости.
   Последнее слово медиков было: если больной протянет до вечера, возможно, удастся его спасти.
   Один из врачей с удивлением рассказывал, что, когда дядюшка на несколько минут пришел в себя, он лишь пробормотал что-то про какую-то святую Елену и про инвалидов – больше не удалось разобрать ни слова.
   Наконец я увидел Асадолла-мирзу, сидевшего в стороне. Я направился к нему:
   – Дядя Асадолла, как вы думаете, что будет? Ну, доктора говорят, что если до вечера…
   – Так и есть, – тихо сказал Асадолла-мирза. – Ты прав. Твой диагноз верен.
   В этот момент по легкой улыбке и устремленному куда-то поверх моей головы взгляду я понял, что мысли его далеко от меня. Я проследил, куда он смотрит. Молоденькая медсестра раскладывала на передвижном медицинском столике инструменты и лекарства. Кокетливо улыбаясь, она поглядывала на князя и всецело завладела его вниманием.
   Я подождал немного, пока девушка вошла в палату. Теперь с Асадолла-мирзой можно было поговорить.
   – Дядя Асадолла, как вы считаете, жизнь дядюшки в опасности?
   – Все от бога, сынок. Нам теперь только и остается, что молиться.
   – А вы не думаете, дядя Асадолла… Я просто спросить хочу…
   – Так спрашивай, дружок.
   – Я хотел спросить, когда вы говорили Маш-Касему, чтобы он дядю Полковника привез, а детей – нет, это вы из-за меня, да?
   – Как это из-за тебя? Не понял…
   – Ну, вы, наверно, не хотели, чтобы Лейли и Пури здесь оказались, чтобы дядюшка не мог, если очнется, послать за нотариусом и оформить их брак.
   Мгновение Асадолла-мирза смотрел на меня, и в глазах его отражалась какая-то странная тоска. Обняв за плечи, он притянул меня к себе, помолчал, потом сказал:
   – Ну, теперь здесь столько народу собралось, что от нас с тобой никакого проку не будет… Поехали лучше ко мне обедать.
   – Нет, я не могу… Я должен быть здесь.
   – Зачем это, интересно? Ты что – врач или кислород давать умеешь?
   Тут взгляд его скользнул вдоль больничного коридора, он вскочил и потянул меня за руку.
   – Бежим отсюда… Здесь дурно пахнет. Не видишь, что ли, Фаррохлега-ханум пожаловала.
   Он потащил меня за собой и, когда мы проходили мимо отца, сказал ему:
   – Я заберу мальчика к себе… Что ему зря торчать в больнице? Пообедаем, потом вернемся.
   Отец с матерью были только рады.
   По дороге Асадолла-мирза болтал о всякой всячине. Было ясно, что он хочет отвлечь мои мысли от дядюшки и недавних событий.
   Когда мы вошли в его гостиную, он сразу направился к шкафу и налил два бокала вина.
   – Выпей стаканчик… Мы сегодня так устали и измотались, что заслужили небольшую выпивку.
   Потом он настоял, чтобы я выпил еще бокал.
   – А больница действительно отличная… Если я заболею, обязательно лягу туда… Видел, какие сестрички там – пальчики оближешь. Знаешь эти стихи Саади: «Был в Мерее врач, словно ангел, хорош. Станом прекрасным на тополь похож». Ты читал?
   – Дядя Асадолла, мне как-то не до того.
   – Тогда выпей еще. Пей, говорю тебе! Молодец…
   Он бросился в кресло и продолжал:
   – Я когда-то был вроде тебя… Такой же сентиментальный… меланхоличный. Но время меня изменило. Тело человека куют в маминой кузнице, но душу его выковывает время… Ты слышал историю про мою бывшую жену?
   – Нет, дядя Асадолла. То есть я знаю, что вы женились, а потом развелись с ней.
   – Так просто? Женился, потом развелся… Тогда садись, я тебе расскажу.
   – Не надо сейчас, дядя Асадолла.
   – Моменто, значит, тебе надо еще выпить.
   – Нет, у меня уже голова кружится… Рассказывайте!
   – Мне было лет семнадцать, когда я влюбился… Влюбился в свою дальнюю родственницу… Словом, во внучатую племянницу небезызвестной Фаррохлега-ханум. Девушка тоже увлеклась мною… В сущности, детская или юношеская любовь не возникает самопроизвольно. Это родители толкают на нее детей. С первых дней ребенок слышит шутки старших: «ты мой зятек», «ты моя невестушка». А потом приходит пора влюбиться, вот он и влюбляется в ту самую невестушку. Я влюбился именно так. Но пока наши родители узнали об этом, семья уже разорилась.
   Ее отец приискал жениха побогаче, мой отец тоже нашел мне богатую невесту. Не такую уж богатую, впрочем… Ну, к примеру, с земельной рентой в двести туманов. Однако мы не покорились. Мы стойко выносили всю ругань и нападки, пока нас не поженили. В тот день нам представлялось, что начинается райская жизнь… Мне целых два года даже в голову не приходила мысль о другой – казалось, в мире существует только одна женщина, моя жена. Земной и потусторонний мир, сон и явь, прошлое и будущее – все воплотилось для меня в этой женщине… Очевидно, около года жена испытывала такие же чувства, но понемногу ее отношение ко мне стало меняться. Мне неохота вдаваться в подробности, но на второй год, когда я со всех ног летел домой с работы, она считала это признаком того, что мне больше некуда пойти. Если я не глядел на других женщин, то якобы потому, что был ни на что не способен…
   Он подлил себе вина и продолжал:
   – Помнишь, ты несколько раз спрашивал меня, чья эта карточка?
   Асадолла-мирза ткнул пальцем в фотографию мужчины в арабском головном уборе, годами стоявшую на камине у него в гостиной.
   – Помню. Кажется, один из ваших друзей, верно, дядя Асадолла?
   – Моменто. Я всегда говорил тебе, что он один из моих старых друзей, но это не так. Это мой спаситель.
   – Спаситель?
   – Да, потому что однажды утром моя жена сбежала с сим неотесанным арабом. А потом, когда я развелся с ней, стала женой этого самого Абдолькадера Багдади.
   – Дядя Асадолла, этот араб увел у вас жену, а вы вставили в рамку его фото и украсили им камин?