Страница:
– А так невеста тебя проклянет. Куда девал парик?
Практикан похлопал по внутреннему карману пиджака:
– Здесь он.
Асадолла-мирза немного подумал:
– Господин Практикан, прошу вас, – несколько минут займите здесь в саду вашу матушку и сестрицу, пока я не выйду за вами.
Потом он повернулся к Маш-Касему:
– А ты принеси дамам сладкого чаю. Пусть посидят в беседке, пока я не приду.
Едва Практикан и Маш-Касем вышли за дверь, Асадолла-мирза знаком вызвал из залы Азиз ос-Салтане и с беспокойством сказал:
– Ханум, возникла новая трудность: мать жениха ему заявила, что проклянет его, если он наденет парик. Как вы думаете, если он покажется без парика, Гамар будет очень…
– Ой, смерть моя пришла! – прервала его Азиз ос-Салтане. – Асадолла, ты только подумай, эта чертова мамаша еще о волосах спорит!.. Ну, как бы там ни было, уговори их обязательно нацепить на его паршивую голову парик!
– Попытаюсь, если осенит господь… Дай бог, чтобы удалось только.
– В ножки тебе поклонюсь – придумай что-нибудь! Ты ведь умеешь с женщинами разговаривать – нет такой бабы, чтоб тебя не послушала. Ну, улести ты ее как-нибудь!
– Да, но, по словам Маш-Касема, родительница жениха и не женщина вовсе – у нее усы и борода, как у Сеид-Абулькасема.
– Век за тебя бога буду молить, Асадолла, сделай что-нибудь! Ты и со старухами обходиться умеешь, и никакая борода тебе не помеха.
– Моменто, моменто, до сих пор я с бородатыми дамами дела не имел – надо еще поглядеть, что получится. А вы, пожалуйста, помните – Гамар нельзя надолго оставлять в зале. Минутки две посидит – пошлите кого-нибудь позвать ее, и довольно, снова к гостям не пускайте. Я больше всего опасаюсь, как бы она чего не ляпнула.
Асадолла-мирза устремился в сад. Я за ним. Заметив это, он сказал:
– Дружок, ты тоже должен помочь! Если мои стрелы в цель не попадут, значит пришел твой черед… Этим бородатым теткам обычно нравятся молоденькие мальчики.
– А что мне делать, дядя Асадолла?
– Так, покривляйся немного ей в угоду. Кожу похвали – нежная, мол, очень.
– Дядя Асадолла, как же я буду хвалить нежную кожу, когда у нее на лице борода? Она подумает, что я издеваюсь.
– Моменто, нет, правда, моменто, – ну почему ты такой лопух? Не кожу, так другое похвали – Открой глаза пошире, небось хоть что-нибудь найдется…
Но когда мы собственными глазами увидели – издали! – мать Практикана, то оба на мгновение просто остолбенели.
– Ох, Мортаза-Али! Откуда такой бегемот взялся?.. – невольно пробормотал Асадолла-мирза. – Подобного чудища я ни в одном зверинце не встречал.
Хотя из-под черной чадры нам было видно лишь пол-лица старухи, мы оба ужаснулись. Асадолла был прав – действительно, ни один зверь не мог сравниться с этой уродиной. Даже бегемот. Ее борода и усы чернели уже от ворот, скрипучий, словно немазаная телега, голос тоже был слышен издали. Однако Асадолла-мирза шагнул вперед – как в омут головой:
– Приветствую вас, ханум… Добро пожаловать – от всей души говорю!
– Это Нане-Раджаб, моя матушка, – представил Практикан старуху, – а это моя сестра Ахтар.
Глаза Асадолла-мирзы блеснули. Сестра Практикана была смазливая молодка, только слишком дородная, грудь у нее так и выпирала, на губах лежал толстый слой помады.
Едва мы уселись на скамье в беседке, Нане-Раджаб, мать жениха, одним глотком осушив свой стакан, хриплым голосом сказала:
– Должна вам доложить, что мне эти фокусы совеем не по душе. Сынок у меня вырос словно цветочек, ни сучка, ни задоринки, ни изъяну какого. И собой хорош, и гордость тоже имеет – ведь шесть классов закончил, а ежели сейчас кудри повылазили – что ж тут особенного… Да за такого парня сотня девушек благодарны будут. Так что все эти номера с париком вы оставьте, слушать ничего не хочу.
Она говорила так резко и решительно, что я было подумал, сорвется все. Но Асадолла-мирза вкрадчиво начал:
– Моменто, ханум, когда вы говорите «сын у меня вырос», просто смех берет. Ей-богу, готов чем угодно поклясться: трудно поверить, что вы мать Практикана… Конечно, если вы шутите, дело другое…
Бородатая старуха, у которой и груди-то, казалось, служили только для устрашения мужчин, вращая глазами, свирепо спросила:
– Это почему же? Что я – уродка шестипалая, у которой дети не родятся?
– Конечно, дорогая ханум, у вас могут быть дети, но не настолько взрослые… Ну, как это возможно, чтобы у вас в ваши годы был такой большой сын?
Из-под старухиной щетины показались редкие желтые зубы, взгляд ее стал масленым, она затрясла головой:
– Ох, чтоб вам… Мужчины всегда такого наговорят!.. Конечно, я совсем дитем была, когда меня замуж отдали… Лет тринадцати – четырнадцати Раджаб-Али родила. Да и сыночку моему, Раджаб-Али, годков не много – только забот ему с лихвой досталось, вот он и постарел…
– Тем не менее… Ну, пусть даже господину Практикану двадцать лет – все равно не верится. Вы ведь всякую там пудру-помаду не употребляете…
Старуха так и расцвела. Она отвесила Асадолла-мирзе дружеский шлепок и прохрипела:
– Ох, заешь тебя мухи за такой язык! А кто вы есть, невесте-то кем приходитесь?
– Двоюродные мы.
Через несколько минут ситуация полностью изменилась. Нане-Раджаб впереди, сын и дочь – за ней, а в хвосте и мы с Асадолла-мирзой вступили в дом. Практикан шествовал со шляпой в руке, на голове у него был парик.
Когда сваты вошли в залу, дядюшка и особенно Дустали-хан на мгновение просто оцепенели – Дустали-хан даже зажмурился, – потрясенные отталкивающим видом старухи. Гамар же уставилась на Практикана, не обращая особого внимания на его мать и сестру.
Новоприбывшие уселись, и тут появились мои отец с матерью – очевидно, дядюшка посылал за ними.
Едва мать Практикана задала первый вопрос насчет Гамар, Азиз ос-Салтане принялась пространно расписывать
достоинства своей дочки. Дядюшка и Дустали-хан хранили молчание. Теперь Дустали-хан не спускал глаз с сестры Практикана: похоже, что он взвешивал, стоит ли удовольствие от общества сестрицы тех неприятностей, которыми ему грозило житье в одном доме с ее мамашей.
Мать Практикана в свою очередь ни на миг не отводила оценивающего взора от нелепой фигуры, боком восседавшей на диване.
Потом дядюшка повел речь об исключительном положении своего семейства с точки зрения общественного престижа. Но не успел он произнести несколько слов, как появился запыхавшийся Маш-Касем:
– Ага, сейчас Фаррохлега-ханум придет!
При этом сообщении все, особенно дядюшка и Азиз ос-Салтане, изменились в лице, испуганные внезапным появлением этой злоязычной ханжи. Дядюшка, стараясь говорить спокойно, чтобы не спугнуть сватов, сказал:
– Касем, мы же заняты… Скажи, дома никого нет.
– Эта дама всегда невпопад является, – пояснил отец. – Обязательно выберет для своего визита такой момент, как сейчас, когда у нас чисто семейные дела… Неизвестно, как ей удалось пронюхать…
После этой тирады мне все стало ясно. Я понял, кто наслал на нас Фаррохлега-ханум. Теперь отец мог быть уверен, что в течение двадцати четырех часов всему городу станут известны мельчайшие подробности про свадьбу и про женихову родню.
Дядюшка обратился к Практикану:
– Это одна из наших родственниц, но она женщина с дурным глазом, несчастье приносит.
В этот момент у дверей прихожей послышались уговоры Маш-Касема:
– Ханум-джан, зачем врать? До могилы-то… Все уехали барчука Пури встречать… Вам бы тоже не мешало на вухзал заглянуть.
И сразу же раздался резкий голос Фаррохлега-ханум:
– Ну-ка пусти, я сама погляжу… Я же слыхала, что они там разговаривают.
Я выглянул из оконца, выходившего к наружной двери, и увидел, как, оттеснив Маш-Касема в сторону, разъяренная Фаррохлега-ханум в своем неизменном черном платье и черном платке ворвалась в дом. С ее появлением в зале воцарилась мертвая тишина. Фаррохлега-ханум бросила в рот засахаренный орешек и изрекла:
– Ну, будем надеяться, что бог благословит. Я слыхала, вам предстоит радостное событие. Эта госпожа, конечно, мать жениха?
– Да, ханум, вы правы, это его мать, – вынужден был ответить дядюшка. – Вы зашли очень кстати… то есть я хотел сказать, что наши уважаемые гости пришли неожиданно… А Маш-Касему мы говорили, что… Словом, мы думали, что это кто-то посторонний. Вот и поручили Маш-Касему чужих…
– Ничего, ничего, не имеет значения, – прервала его Фаррохлега-ханум. Тут она повернула голову к матери Практикана:
– Ханум, да поможет вам бог, такой хорошей девушки во всем городе не сыскать! Добрая, красивая, домовитая, благородная… Кстати, жених-то чем занимается?
Вместо старухи ответил дядюшка:
– Господин занимает пост в уголовной полиции,
– О-о, ну поздравляю, помогай ему бог. А его лицо мне вроде знакомо… Так какой же это пост?
– Ханум, это неуместный вопрос, – отрезал дядюшка.
Асадолла-мирза, чтобы переменить тему, тут же вступил в разговор:
– Да, Фаррохлега-ханум, я слышал, этот бедняга, как его… скончался?
Это была благодатная мысль, так как «траурную даму» больше всего на свете интересовали похороны, поминки и тому подобное. Она тотчас приняла скорбный вид:
– Ах, не время сейчас об этом… Да, бедняжку хватил удар. Знаете, а ведь он был с нами в родстве – дальнем, правда. Поминки состоятся завтра. Неплохо бы и вам показаться. И ага тоже мог бы пожаловать.
Все было вздохнули свободно, но Фаррохлега-ханум без промедления вернулась к свадебной тематике и опять обратилась к матери Практикана:
– А что – отца жениха нет в живых?
– Нет, ханум-джан, сынок еще маленький был, когда он скончался.
– А чем он занимался?
Дядюшка опять выступил от лица будущей родни:
– Он принадлежал к землевладельцам Кума, поместье в Гиясабаде…
Но тут мать Практикана прервала его речь:
– Нет, ага, лучше уж я правду скажу, чтобы не было потом с нас спроса. Его отец вареной требухой торговал.
Дядюшка закрыл глаза рукой, Азиз ос-Салтане, стиснув зубы, издала какой-то нечленораздельный звук. Я посмотрел на отца. Глаза его странно светились. Я догадался, что он безмерно рад всему происходящему, но старается не показать этого.
Все пребывали в полной растерянности, не зная, каким образом заткнуть рот Фаррохлега-ханум. Она же, умело нанеся свой первый удар, видно, решила не давать собравшимся передышки, так как, кивнув головой, сказала:
– Лавочник, значит, был… Ну, это занятие неплохое. Что же тут темнить – торговал, не воровал!
Азиз ос-Салтане бросила на Асадолла-мирзу умоляющий взгляд, как бы прибегая к его защите, заклиная его любым способом обезвредить Фаррохлега-ханум. Однако та не унималась. Оглядев с ног до головы молча сидевшего в уголке Практикана Гиясабади, она заявила:
– А все-таки я вас где-то видела!
Жених уже раскрыл было рот, однако отчаянные знаки дядюшки и Дустали-хана заставили его промолчать. Но Фаррохлега-ханум вдруг воскликнула:
– А, вспомнила! Не вы ли это…
Тут Асадолла-мирза внезапно бросился к Фаррохлега-ханум и, сильно хлопнув ее ладонью по заду, завопил:
– Мышь!.. Мышь, будь она проклята!
Фаррохлега-ханум пронзительно взвизгнула, сорвалась с места и кинулась в коридор. Все вскочили. Азиз ос-Салтане и сестра Практикана громко вопили. Церемония приема была нарушена. Пока все растерянно топтались по гостиной, а Маш-Касем с веником преследовал мышь, Асадолла-мирза выскочил в коридор, подхватил под руку Фаррохлега-ханум и прошептал:
– Благоволите выслушать, дорогая ханум, у меня есть к вам срочное дельце.
И почти волоком увлек ее в одну из комнат цокольного этажа, расположенную поблизости от наружных дверей. Я пошел за ними и с удивлением услышал, как Фаррохлега-ханум приглушенно вскрикивает. Похоже, Асадолла-мирза, затыкая ей рот, настойчиво домогается ее благосклонности.
– Ни чести, ни совести, бесстыжий, – кричала она. – Да я тебе в матери гожусь! Помогите!.. Этот бессовестный… Помогите! Прикрой!.. Чтоб из тебя черти все кишки повытрясли!
Потом дверь комнаты с силой распахнулась, и Фаррохлега-ханум, белая как мел, дрожа от негодования, вылетела оттуда и бросилась к выходу, вопя:
– Бесстыдник, подлец… Глаза бы тебе выдрать…
Секундой позже в дверях появился Асадолла-мирза и, как бы все еще претендуя на добродетель Фаррохлега-ханум, устремился следом за ней. Когда она выбежала на улицу, Асадолла спокойно запер калитку и вернулся в дом. Подтянув галстук и стряхивая пылинки с костюма, он
сказал с усмешкой:
– Единственный выход оставался… Надо же было избавиться от нее.
– Дядя Асадолла, вы так добивались ее милостей – а вдруг бы она согласилась? Как тогда?
– Очень просто, съездили бы в Сан-Франциско.
– С такой старухой?..
Асадолла-мирза с улыбкой покачал головой:
– Не скажи, она недурна… Я раньше-то пальцем до нее не дотрагивался, а телом она, оказывается, в порядке.
Когда мы вернулись в залу, все еще были заняты охотой за. мышью. Асадолла-мирза вдруг подпрыгнул, присел, накинул платок на воображаемую мышь и крикнул:
– Поймал!
С этими словами он подбежал к наружной двери и распахнул ее, делая вид, что выбрасывает мышь в сад. Собравшиеся опять успокоились. Дядюшка Наполеон заговорил, стараясь сгладить впечатление:
– Вы, ханум, должны нас извинить, эта женщина, как вы заметили, не слишком умна. Одно беспокойство от нее.
– Осталась старой девой, – подхватил Асадолла-мирза, – жизненным сокам выхода не было, вот на рассудок и повлияло.
Мать Практикана добродушие сказала:
– Ничего, ага, такого сорта уроды в каждой семье найдутся. – Тут она вновь устремила оценивающий взгляд на Дустали-хана и заключила: – Коли среди ста роз один шип попадется, это не беда.
Я сидел на высокой скамеечке неподалеку от Асадолла-мирзы и Дустали-хана и слышал, как тот говорил:
– Асадолла, ты помнишь мою бельгийскую двустволку, она еще так тебе понравилась? Я ее тебе подарю, если ты устроишь, чтобы Практикан снял для своей мамаши отдельную комнату. Деньги я на это дам – только бы она не появлялась в нашем доме… Да и вообще, какой смысл Практикану из-за двух-трех месяцев оставлять прежнюю квартиру, всю жизнь ломать, таскать с места на место мать и сестру?
– Моменто, моменто, – вполголоса отвечал ему Асадолла-мирза, – что же это за картина получается? Практикан с сестрицей останется у вас, а мать свою упрячет куда подальше?
– Да пусть и сестру к ней в придачу забирает. Нет, ты представь себе, я целых три месяца буду по утрам видеть эту бородатую бабу – жуть берет! Асадолла, такого ружья ты ни у кого в городе не найдешь!
– Ну что ж, я попробую, но уговорить будет трудно. Сейчас эта Жаннет Макдональд тешится мечтой заключить тебя в объятия.
Асадолла-мирза знаком вызвал за дверь Практикана, но через несколько минут оба вернулись. После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану:
– Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, – не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру.
– Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный.
. – Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И. потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок – надеюсь, это тебя совершенно успокоит.
Дустали-хан сквозь зубы прорычал:
– Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей!
– Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану – он еще и ребенка от первой жены с собой приведет.
Тем временем мать Практикана совсем разошлась.
– Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, – бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал.
– Возблагодарим господа бога, – вмешался Асадолла-мирза, – он и вас не оставит своей милостью…
– Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, – отвечала старуха, – бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит…
При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала:
– Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали…
Асадолла-мирза с улыбкой проговорил:
– Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли?
Старуха разразилась хохотом:
– Ой, вы меня уморите такими словами!
Отсмеявшись, она заявила:
– Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться…
– Опиумом?! – хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан.
– Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, – целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова.
– Ну, невелика беда, ханум, – улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. – Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон.
Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли:
– Ах!.. Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил?
Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула:
– Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда.
Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала:
– Богом клянусь, эта невеста мне по душе!
Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала:
– Мамочка, ее борода мне лицо исколола.
– С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, – громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке.
– Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим.
– Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим.
После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину.
Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу:
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть?
По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил:
– Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж?
– Да, дядя Асадолла.
– Ты его любишь?
– Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить?
– Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала.
– Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать.
– А его мать и сестра тебе тоже понравились?
– Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола.
– Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор!
Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул:
– По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! – и побежал к калитке.
Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел.
Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил:
– Железнодорожный узел?.. Почему прежде всего железную дорогу?.. Помоги бог Полковнику!
– Ну надо же им было с чего-то начать, – сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его.
– Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, – покачал головой дядюшка.
– Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу?
– Ну, не только по этой причине, но и не без того, – процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: – Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться – за меня!
Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил:
– Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас – откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал?
Дядюшка с презрительной усмешкой парировал:
– Лучше вообще об этом не говорить! Ты что думаешь – они не знают Пури? Не знают, что он мой племянник? Молод ты еще, зелен… Готов поклясться, что в этот момент на столе начальника Интеллиджент Сервис лежит досье Практикана Гиясабади и отчет о помолвке Гамар. Ты что думаешь, этот индиец и тысячи других их агентов зря время теряют?
Маш-Касем решил, что пришел его час выступить. Он закивал головой и разразился речью:
– Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы – я и ага, – когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один…
– Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! – перебил его дядюшка. – В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, – будто вчера это было! – он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат – их оказалось тысяча четырнадцать человек.
– Тысяча пятнадцать человек, – опять вылез Маш-Касем.
– Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать.
– Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню…
– Ты заткнешься или нет?..
– Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали – тысячу пятнадцать.
– Касем, что ты чушь городишь…
– Да вы мне, прости господи, договорить не даете… Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили.
– Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат…
Маш-Касем вздохнул:
– Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели – что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые. Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал:
– Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… – Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: – Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?..
– Не надо заранее предполагать самое худшее, – с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. – Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата – еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… – И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: – А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать.
– Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, – вмешался Дустали-хан.
– Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить.
Практикан похлопал по внутреннему карману пиджака:
– Здесь он.
Асадолла-мирза немного подумал:
– Господин Практикан, прошу вас, – несколько минут займите здесь в саду вашу матушку и сестрицу, пока я не выйду за вами.
Потом он повернулся к Маш-Касему:
– А ты принеси дамам сладкого чаю. Пусть посидят в беседке, пока я не приду.
Едва Практикан и Маш-Касем вышли за дверь, Асадолла-мирза знаком вызвал из залы Азиз ос-Салтане и с беспокойством сказал:
– Ханум, возникла новая трудность: мать жениха ему заявила, что проклянет его, если он наденет парик. Как вы думаете, если он покажется без парика, Гамар будет очень…
– Ой, смерть моя пришла! – прервала его Азиз ос-Салтане. – Асадолла, ты только подумай, эта чертова мамаша еще о волосах спорит!.. Ну, как бы там ни было, уговори их обязательно нацепить на его паршивую голову парик!
– Попытаюсь, если осенит господь… Дай бог, чтобы удалось только.
– В ножки тебе поклонюсь – придумай что-нибудь! Ты ведь умеешь с женщинами разговаривать – нет такой бабы, чтоб тебя не послушала. Ну, улести ты ее как-нибудь!
– Да, но, по словам Маш-Касема, родительница жениха и не женщина вовсе – у нее усы и борода, как у Сеид-Абулькасема.
– Век за тебя бога буду молить, Асадолла, сделай что-нибудь! Ты и со старухами обходиться умеешь, и никакая борода тебе не помеха.
– Моменто, моменто, до сих пор я с бородатыми дамами дела не имел – надо еще поглядеть, что получится. А вы, пожалуйста, помните – Гамар нельзя надолго оставлять в зале. Минутки две посидит – пошлите кого-нибудь позвать ее, и довольно, снова к гостям не пускайте. Я больше всего опасаюсь, как бы она чего не ляпнула.
Асадолла-мирза устремился в сад. Я за ним. Заметив это, он сказал:
– Дружок, ты тоже должен помочь! Если мои стрелы в цель не попадут, значит пришел твой черед… Этим бородатым теткам обычно нравятся молоденькие мальчики.
– А что мне делать, дядя Асадолла?
– Так, покривляйся немного ей в угоду. Кожу похвали – нежная, мол, очень.
– Дядя Асадолла, как же я буду хвалить нежную кожу, когда у нее на лице борода? Она подумает, что я издеваюсь.
– Моменто, нет, правда, моменто, – ну почему ты такой лопух? Не кожу, так другое похвали – Открой глаза пошире, небось хоть что-нибудь найдется…
Но когда мы собственными глазами увидели – издали! – мать Практикана, то оба на мгновение просто остолбенели.
– Ох, Мортаза-Али! Откуда такой бегемот взялся?.. – невольно пробормотал Асадолла-мирза. – Подобного чудища я ни в одном зверинце не встречал.
Хотя из-под черной чадры нам было видно лишь пол-лица старухи, мы оба ужаснулись. Асадолла был прав – действительно, ни один зверь не мог сравниться с этой уродиной. Даже бегемот. Ее борода и усы чернели уже от ворот, скрипучий, словно немазаная телега, голос тоже был слышен издали. Однако Асадолла-мирза шагнул вперед – как в омут головой:
– Приветствую вас, ханум… Добро пожаловать – от всей души говорю!
– Это Нане-Раджаб, моя матушка, – представил Практикан старуху, – а это моя сестра Ахтар.
Глаза Асадолла-мирзы блеснули. Сестра Практикана была смазливая молодка, только слишком дородная, грудь у нее так и выпирала, на губах лежал толстый слой помады.
Едва мы уселись на скамье в беседке, Нане-Раджаб, мать жениха, одним глотком осушив свой стакан, хриплым голосом сказала:
– Должна вам доложить, что мне эти фокусы совеем не по душе. Сынок у меня вырос словно цветочек, ни сучка, ни задоринки, ни изъяну какого. И собой хорош, и гордость тоже имеет – ведь шесть классов закончил, а ежели сейчас кудри повылазили – что ж тут особенного… Да за такого парня сотня девушек благодарны будут. Так что все эти номера с париком вы оставьте, слушать ничего не хочу.
Она говорила так резко и решительно, что я было подумал, сорвется все. Но Асадолла-мирза вкрадчиво начал:
– Моменто, ханум, когда вы говорите «сын у меня вырос», просто смех берет. Ей-богу, готов чем угодно поклясться: трудно поверить, что вы мать Практикана… Конечно, если вы шутите, дело другое…
Бородатая старуха, у которой и груди-то, казалось, служили только для устрашения мужчин, вращая глазами, свирепо спросила:
– Это почему же? Что я – уродка шестипалая, у которой дети не родятся?
– Конечно, дорогая ханум, у вас могут быть дети, но не настолько взрослые… Ну, как это возможно, чтобы у вас в ваши годы был такой большой сын?
Из-под старухиной щетины показались редкие желтые зубы, взгляд ее стал масленым, она затрясла головой:
– Ох, чтоб вам… Мужчины всегда такого наговорят!.. Конечно, я совсем дитем была, когда меня замуж отдали… Лет тринадцати – четырнадцати Раджаб-Али родила. Да и сыночку моему, Раджаб-Али, годков не много – только забот ему с лихвой досталось, вот он и постарел…
– Тем не менее… Ну, пусть даже господину Практикану двадцать лет – все равно не верится. Вы ведь всякую там пудру-помаду не употребляете…
Старуха так и расцвела. Она отвесила Асадолла-мирзе дружеский шлепок и прохрипела:
– Ох, заешь тебя мухи за такой язык! А кто вы есть, невесте-то кем приходитесь?
– Двоюродные мы.
Через несколько минут ситуация полностью изменилась. Нане-Раджаб впереди, сын и дочь – за ней, а в хвосте и мы с Асадолла-мирзой вступили в дом. Практикан шествовал со шляпой в руке, на голове у него был парик.
Когда сваты вошли в залу, дядюшка и особенно Дустали-хан на мгновение просто оцепенели – Дустали-хан даже зажмурился, – потрясенные отталкивающим видом старухи. Гамар же уставилась на Практикана, не обращая особого внимания на его мать и сестру.
Новоприбывшие уселись, и тут появились мои отец с матерью – очевидно, дядюшка посылал за ними.
Едва мать Практикана задала первый вопрос насчет Гамар, Азиз ос-Салтане принялась пространно расписывать
достоинства своей дочки. Дядюшка и Дустали-хан хранили молчание. Теперь Дустали-хан не спускал глаз с сестры Практикана: похоже, что он взвешивал, стоит ли удовольствие от общества сестрицы тех неприятностей, которыми ему грозило житье в одном доме с ее мамашей.
Мать Практикана в свою очередь ни на миг не отводила оценивающего взора от нелепой фигуры, боком восседавшей на диване.
Потом дядюшка повел речь об исключительном положении своего семейства с точки зрения общественного престижа. Но не успел он произнести несколько слов, как появился запыхавшийся Маш-Касем:
– Ага, сейчас Фаррохлега-ханум придет!
При этом сообщении все, особенно дядюшка и Азиз ос-Салтане, изменились в лице, испуганные внезапным появлением этой злоязычной ханжи. Дядюшка, стараясь говорить спокойно, чтобы не спугнуть сватов, сказал:
– Касем, мы же заняты… Скажи, дома никого нет.
– Эта дама всегда невпопад является, – пояснил отец. – Обязательно выберет для своего визита такой момент, как сейчас, когда у нас чисто семейные дела… Неизвестно, как ей удалось пронюхать…
После этой тирады мне все стало ясно. Я понял, кто наслал на нас Фаррохлега-ханум. Теперь отец мог быть уверен, что в течение двадцати четырех часов всему городу станут известны мельчайшие подробности про свадьбу и про женихову родню.
Дядюшка обратился к Практикану:
– Это одна из наших родственниц, но она женщина с дурным глазом, несчастье приносит.
В этот момент у дверей прихожей послышались уговоры Маш-Касема:
– Ханум-джан, зачем врать? До могилы-то… Все уехали барчука Пури встречать… Вам бы тоже не мешало на вухзал заглянуть.
И сразу же раздался резкий голос Фаррохлега-ханум:
– Ну-ка пусти, я сама погляжу… Я же слыхала, что они там разговаривают.
Я выглянул из оконца, выходившего к наружной двери, и увидел, как, оттеснив Маш-Касема в сторону, разъяренная Фаррохлега-ханум в своем неизменном черном платье и черном платке ворвалась в дом. С ее появлением в зале воцарилась мертвая тишина. Фаррохлега-ханум бросила в рот засахаренный орешек и изрекла:
– Ну, будем надеяться, что бог благословит. Я слыхала, вам предстоит радостное событие. Эта госпожа, конечно, мать жениха?
– Да, ханум, вы правы, это его мать, – вынужден был ответить дядюшка. – Вы зашли очень кстати… то есть я хотел сказать, что наши уважаемые гости пришли неожиданно… А Маш-Касему мы говорили, что… Словом, мы думали, что это кто-то посторонний. Вот и поручили Маш-Касему чужих…
– Ничего, ничего, не имеет значения, – прервала его Фаррохлега-ханум. Тут она повернула голову к матери Практикана:
– Ханум, да поможет вам бог, такой хорошей девушки во всем городе не сыскать! Добрая, красивая, домовитая, благородная… Кстати, жених-то чем занимается?
Вместо старухи ответил дядюшка:
– Господин занимает пост в уголовной полиции,
– О-о, ну поздравляю, помогай ему бог. А его лицо мне вроде знакомо… Так какой же это пост?
– Ханум, это неуместный вопрос, – отрезал дядюшка.
Асадолла-мирза, чтобы переменить тему, тут же вступил в разговор:
– Да, Фаррохлега-ханум, я слышал, этот бедняга, как его… скончался?
Это была благодатная мысль, так как «траурную даму» больше всего на свете интересовали похороны, поминки и тому подобное. Она тотчас приняла скорбный вид:
– Ах, не время сейчас об этом… Да, бедняжку хватил удар. Знаете, а ведь он был с нами в родстве – дальнем, правда. Поминки состоятся завтра. Неплохо бы и вам показаться. И ага тоже мог бы пожаловать.
Все было вздохнули свободно, но Фаррохлега-ханум без промедления вернулась к свадебной тематике и опять обратилась к матери Практикана:
– А что – отца жениха нет в живых?
– Нет, ханум-джан, сынок еще маленький был, когда он скончался.
– А чем он занимался?
Дядюшка опять выступил от лица будущей родни:
– Он принадлежал к землевладельцам Кума, поместье в Гиясабаде…
Но тут мать Практикана прервала его речь:
– Нет, ага, лучше уж я правду скажу, чтобы не было потом с нас спроса. Его отец вареной требухой торговал.
Дядюшка закрыл глаза рукой, Азиз ос-Салтане, стиснув зубы, издала какой-то нечленораздельный звук. Я посмотрел на отца. Глаза его странно светились. Я догадался, что он безмерно рад всему происходящему, но старается не показать этого.
Все пребывали в полной растерянности, не зная, каким образом заткнуть рот Фаррохлега-ханум. Она же, умело нанеся свой первый удар, видно, решила не давать собравшимся передышки, так как, кивнув головой, сказала:
– Лавочник, значит, был… Ну, это занятие неплохое. Что же тут темнить – торговал, не воровал!
Азиз ос-Салтане бросила на Асадолла-мирзу умоляющий взгляд, как бы прибегая к его защите, заклиная его любым способом обезвредить Фаррохлега-ханум. Однако та не унималась. Оглядев с ног до головы молча сидевшего в уголке Практикана Гиясабади, она заявила:
– А все-таки я вас где-то видела!
Жених уже раскрыл было рот, однако отчаянные знаки дядюшки и Дустали-хана заставили его промолчать. Но Фаррохлега-ханум вдруг воскликнула:
– А, вспомнила! Не вы ли это…
Тут Асадолла-мирза внезапно бросился к Фаррохлега-ханум и, сильно хлопнув ее ладонью по заду, завопил:
– Мышь!.. Мышь, будь она проклята!
Фаррохлега-ханум пронзительно взвизгнула, сорвалась с места и кинулась в коридор. Все вскочили. Азиз ос-Салтане и сестра Практикана громко вопили. Церемония приема была нарушена. Пока все растерянно топтались по гостиной, а Маш-Касем с веником преследовал мышь, Асадолла-мирза выскочил в коридор, подхватил под руку Фаррохлега-ханум и прошептал:
– Благоволите выслушать, дорогая ханум, у меня есть к вам срочное дельце.
И почти волоком увлек ее в одну из комнат цокольного этажа, расположенную поблизости от наружных дверей. Я пошел за ними и с удивлением услышал, как Фаррохлега-ханум приглушенно вскрикивает. Похоже, Асадолла-мирза, затыкая ей рот, настойчиво домогается ее благосклонности.
– Ни чести, ни совести, бесстыжий, – кричала она. – Да я тебе в матери гожусь! Помогите!.. Этот бессовестный… Помогите! Прикрой!.. Чтоб из тебя черти все кишки повытрясли!
Потом дверь комнаты с силой распахнулась, и Фаррохлега-ханум, белая как мел, дрожа от негодования, вылетела оттуда и бросилась к выходу, вопя:
– Бесстыдник, подлец… Глаза бы тебе выдрать…
Секундой позже в дверях появился Асадолла-мирза и, как бы все еще претендуя на добродетель Фаррохлега-ханум, устремился следом за ней. Когда она выбежала на улицу, Асадолла спокойно запер калитку и вернулся в дом. Подтянув галстук и стряхивая пылинки с костюма, он
сказал с усмешкой:
– Единственный выход оставался… Надо же было избавиться от нее.
– Дядя Асадолла, вы так добивались ее милостей – а вдруг бы она согласилась? Как тогда?
– Очень просто, съездили бы в Сан-Франциско.
– С такой старухой?..
Асадолла-мирза с улыбкой покачал головой:
– Не скажи, она недурна… Я раньше-то пальцем до нее не дотрагивался, а телом она, оказывается, в порядке.
Когда мы вернулись в залу, все еще были заняты охотой за. мышью. Асадолла-мирза вдруг подпрыгнул, присел, накинул платок на воображаемую мышь и крикнул:
– Поймал!
С этими словами он подбежал к наружной двери и распахнул ее, делая вид, что выбрасывает мышь в сад. Собравшиеся опять успокоились. Дядюшка Наполеон заговорил, стараясь сгладить впечатление:
– Вы, ханум, должны нас извинить, эта женщина, как вы заметили, не слишком умна. Одно беспокойство от нее.
– Осталась старой девой, – подхватил Асадолла-мирза, – жизненным сокам выхода не было, вот на рассудок и повлияло.
Мать Практикана добродушие сказала:
– Ничего, ага, такого сорта уроды в каждой семье найдутся. – Тут она вновь устремила оценивающий взгляд на Дустали-хана и заключила: – Коли среди ста роз один шип попадется, это не беда.
Я сидел на высокой скамеечке неподалеку от Асадолла-мирзы и Дустали-хана и слышал, как тот говорил:
– Асадолла, ты помнишь мою бельгийскую двустволку, она еще так тебе понравилась? Я ее тебе подарю, если ты устроишь, чтобы Практикан снял для своей мамаши отдельную комнату. Деньги я на это дам – только бы она не появлялась в нашем доме… Да и вообще, какой смысл Практикану из-за двух-трех месяцев оставлять прежнюю квартиру, всю жизнь ломать, таскать с места на место мать и сестру?
– Моменто, моменто, – вполголоса отвечал ему Асадолла-мирза, – что же это за картина получается? Практикан с сестрицей останется у вас, а мать свою упрячет куда подальше?
– Да пусть и сестру к ней в придачу забирает. Нет, ты представь себе, я целых три месяца буду по утрам видеть эту бородатую бабу – жуть берет! Асадолла, такого ружья ты ни у кого в городе не найдешь!
– Ну что ж, я попробую, но уговорить будет трудно. Сейчас эта Жаннет Макдональд тешится мечтой заключить тебя в объятия.
Асадолла-мирза знаком вызвал за дверь Практикана, но через несколько минут оба вернулись. После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану:
– Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, – не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру.
– Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный.
. – Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И. потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок – надеюсь, это тебя совершенно успокоит.
Дустали-хан сквозь зубы прорычал:
– Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей!
– Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану – он еще и ребенка от первой жены с собой приведет.
Тем временем мать Практикана совсем разошлась.
– Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, – бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал.
– Возблагодарим господа бога, – вмешался Асадолла-мирза, – он и вас не оставит своей милостью…
– Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, – отвечала старуха, – бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит…
При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала:
– Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали…
Асадолла-мирза с улыбкой проговорил:
– Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли?
Старуха разразилась хохотом:
– Ой, вы меня уморите такими словами!
Отсмеявшись, она заявила:
– Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться…
– Опиумом?! – хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан.
– Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, – целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова.
– Ну, невелика беда, ханум, – улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. – Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон.
Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли:
– Ах!.. Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил?
Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула:
– Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда.
Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала:
– Богом клянусь, эта невеста мне по душе!
Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала:
– Мамочка, ее борода мне лицо исколола.
– С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, – громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке.
– Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим.
– Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим.
После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину.
Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу:
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть?
По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил:
– Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж?
– Да, дядя Асадолла.
– Ты его любишь?
– Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить?
– Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала.
– Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать.
– А его мать и сестра тебе тоже понравились?
– Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола.
– Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор!
Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул:
– По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! – и побежал к калитке.
Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел.
Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил:
– Железнодорожный узел?.. Почему прежде всего железную дорогу?.. Помоги бог Полковнику!
– Ну надо же им было с чего-то начать, – сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его.
– Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, – покачал головой дядюшка.
– Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу?
– Ну, не только по этой причине, но и не без того, – процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: – Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться – за меня!
Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил:
– Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас – откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал?
Дядюшка с презрительной усмешкой парировал:
– Лучше вообще об этом не говорить! Ты что думаешь – они не знают Пури? Не знают, что он мой племянник? Молод ты еще, зелен… Готов поклясться, что в этот момент на столе начальника Интеллиджент Сервис лежит досье Практикана Гиясабади и отчет о помолвке Гамар. Ты что думаешь, этот индиец и тысячи других их агентов зря время теряют?
Маш-Касем решил, что пришел его час выступить. Он закивал головой и разразился речью:
– Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы – я и ага, – когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один…
– Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! – перебил его дядюшка. – В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, – будто вчера это было! – он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат – их оказалось тысяча четырнадцать человек.
– Тысяча пятнадцать человек, – опять вылез Маш-Касем.
– Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать.
– Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню…
– Ты заткнешься или нет?..
– Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали – тысячу пятнадцать.
– Касем, что ты чушь городишь…
– Да вы мне, прости господи, договорить не даете… Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили.
– Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат…
Маш-Касем вздохнул:
– Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели – что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые. Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал:
– Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… – Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: – Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?..
– Не надо заранее предполагать самое худшее, – с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. – Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата – еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… – И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: – А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать.
– Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, – вмешался Дустали-хан.
– Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить.