Пезешк-зод Ирадж. Дядюшка Наполеон

   – Сказать тебе, как?
   – Скажите, дядя Асадолла.
   – Езжай-ка в Сан-Франциско, и тебе, и мне сразу спокойнее станет… Ну, до вечера! – И, не дожидаясь ответа, Асадолла-мирза ушел.
   Полчаса спустя у садовой калитки остановился экипаж, из которого вылезли дядюшка Наполеон и Азиз ос-Салтане. От волнения я не решался взглянуть на дядюшку, но он сам подошел ко мне. Я пробормотал приветствие и опустил голову, но, когда дядюшка заговорил, у меня отлегло от сердца:
   – Здравствуй, сынок… А ты что один? Где остальные дети? Папа твой дома? – спросил он.
   – Дома, дядюшка, он вам нужен? – засуетился я.
   – Я сам зайду к нему… Вот переоденусь и загляну.
   Не было сомнений, что вмешательство Асадолла-мирзы сыграло положительную роль, и дядюшка отказался от своих подозрений. В дальнейшем это подтвердилось постоянными нападками на Фаррохлега-ханум, самую злонамеренную из наших сплетниц, пребывавшую в хроническом трауре.
   Я довольно долго шатался по саду, а потом мне пришло в голову воспользоваться дядюшкиным хорошим настроением и заглянуть к Лейли, но тут отчаянный гвалт, поднявшийся на улице, привлек меня к калитке.
   Сардар Махарат-хан, индиец, затеял ссору с чистильщиком. Резко и грубо сардар требовал от Хушанга, чтобы тот складывал свои пожитки и убирался прочь. Я уже решил бежать жаловаться дядюшке, но тут он сам вышел из дома – в домашней одежде, накинув на плечи абу.
   – Что такое, что случилось?
   – Дядюшка, индийский сардар хочет прогнать чистильщика.
   Дядюшка так и застыл на месте, вытаращив глаза и хватая ртом воздух, как рыба. Он еле выговорил:
   – Что?.. Индийский сардар? Индийский?.. На секунду он зажмурился, потом забормотал:
   – Хотя это неудивительно… Совсем неудивительно. Этого следовало ожидать! Наверняка, он что-то узнал, догадался, будь прокляты англичане!
   Тут он окончательно пришел в себя, вбежал и громко позвал Маш-Касема:
   – Касем, Касем! Беги, беги скорее!.. Узнай, что этот гнусный шпион плетет? Зачем он хочет выдворить отсюда бедного труженика? Что, эта улица – Чемберлену что ли принадлежит?! Да быстрей поворачивайся. Смотри, Касем, не оплошай, а не то худо тебе придется. Но на меня не ссылайся… Я ничего не знаю!
   Маш-Касем, закусив, словно удила, кончики усов, несся к калитке.
   – Что, сардар, тут случилось? Что случилось, господа?
   – Этот чистильщик расположился здесь на жительство… Я ему говорю, чтоб уходил, а он исполнение не делать.
   Чистильщик бурно запротестовал:
   – Да эта улица вдоль сада аги проходит! Что этот сардар – всю улицу, что ли, купил к своему домишке в придачу?!
   – Я есть один из проживающих на этой улице и говорю вам ясно: нам не нужно чистильщика.
   – Ладно, ладно, понятно и так: вы либо босиком по улице шлепаете, либо в гиве^[29] да тапках – вам, конечно, чистильщики ни к чему!
   Маш-Касем нахмурился:
   – Ты язык-то не больно распускай. А вы, господин сардар, вспомните про подаяние бедным – этому бедняку тоже кусок хлеба нужен.
   Чистильщик, рассчитывая на поддержку дядюшки, заорал во все горло:
   – Пусть раздают подаяние нищим в своих городах, а мы работаем, нам подаяние ихнее без надобности!
   Я стоял за садовой калиткой, так что мне было видно и спорящих, и дядюшку, который нервно расхаживал у самой ограды, бормоча себе под нос:
   – Чтоб тебя черти взяли, болвана! Не может даже с паршивым индийским шпионом справиться!..
   Заметив, что он уже сжимает под абой кожаную кобуру своего браунинга, я выступил вперед:
   – Господин сардар, мы целыми днями нуждаемся в чистке обуви и мелкой починке. Если вам неудобно, может быть, чистильщик будет сидеть здесь, на нашей стороне, около калитки?
   К счастью, в этот момент показался Асадолла-мирза, и я вздохнул с облегчением. Увидев перед собой поле сражения, князь вскричал:
   – Моменто, моменто, господин сардар, в чем дело? Из-за чего это вы разнервничались?
   А сам бросил взгляд на окна сардара. Глаза его сверкали, на устах играла улыбка, так что я невольно проследил, куда это он смотрит: леди Махарат-хан с распущенными по плечам длинными волосами вышла на балкон полюбопытствовать. Тон Асадолла-мирзы вдруг изменился:
   – Я говорю, зачем нервничать, дорогой сардар? Вы, воплощение доброжелательности, добронравия и благоразумия… Я вообще не думал, что вы способны выйти из себя… А этого юношу я знаю, он парень неплохой, частенько здесь поблизости…
   – Пророк великий, да я расположился здесь на жительство только из-за того, что улица тихая и спокойная! Если бы я знал, что в этом квартале такие хулиганы собрались…
   Слово «хулиган» почему-то очень задело чистильщика. Не обращая внимания на знаки Асадолла-мирзы, который всячески призывал его к спокойствию, он завопил:
   – Сам ты фулиган! И отец твой, и дед такие были! А жена твоя и вовсе известно кто…
   Асадолла-мирза, несмотря на галдеж, расслышал последние слова чистильщика, покосился на балкон и пробормотал:.
   – Пронеси господи!.. Потише, голубчик, потише и вы тоже, господин сардар…
   Но сардар, выпучив глаза, уже надвигался на чистильщика:
   – А ну-ка повтори!
   – И повторю! Каждый, кто меня фулиганом назовет, сам фулиган, и отец, и все предки его фулиганы.
   Тут сардар, не раздумывая дольше, отвесил чистильщику оплеуху, чистильщик, здоровый и сильный малый, кинулся на него с кулаками, и завязалась драка. Крики Асадолла-мирзы, пытавшегося урезонить дерущихся, ничуть не помогали, а Маш-Касем, делая вид, что удерживает их, норовил каждый раз, когда чистильщик оказывался под рукой, двинуть его по шее. Дядюшка, выйдя из сада, приказывал Маш-Касему разнять противников, леди Махарат-хан, в полном смятении, тем временем взывала к Асадолла-мирзе. К счастью, в этот момент в переулке появился действительно авторитетный человек – мясник Ширали. Едва завидев его, дядюшка крикнул:
   – Ширали, останови их!
   Ширали подбежал к индийцу и чистильщику, вцепившимся друг в друга, сунул баранью ногу, которую нес под мышкой, в руки Маш-Касему, схватил за шиворот обоих драчунов и растащил их в стороны, приговаривая при этом:
   – Что такое? Что это вы затеяли?
   Тюрбан индийца упал на землю, его длинные черные волосы доходили ему чуть ли не до пояса. Тяжело дыша, он закричал:
   – Этот человек – бессовестный разбойник… – и попытался опять кинуться на своего противника, но здоровенная лапа Ширали крепко держала его.
   – Ну, в чем дело, сардар? – проговорил Ширали. – Ты бы лучше кудри-то свои подобрал.
   Похоже, что индиец был особенно чувствителен к выпадам насчет своих длинных волос, так как он сразу же завопил:
   – Заткнись! Мои кудри тебя не касаются…
   Он так разозлился, что остальную часть своей речи произнес по-индийски, и среди потока незнакомых слов два или три раза послышалось что-то, похожее на «шут».
   Ширали, выкатив глаза, хрипло спросил:
   – Что-то я не разберу… Это ты мне сказал «шут»?
   И вдруг, разжав пятерню, сжимавшую ворот чистильщика, обеими руками ухватил индийца поперек туловища, поднял над землей, словно соломенное чучело, в два шага оказался у полуоткрытой двери дома сардара, быстрым движением втолкнул его внутрь, захлопнул дверь и ухватился за дверную скобу, чтобы помешать открыть дверь изнутри.
   – Будет еще индиец какой-то меня шутом обзывать… Дело не во мне, конечно, ради вас только, для вашего спокойствия… Раз вы сказали: оставь… А так я бы я его живо… Но тогда шуму не миновать.
   На губах у дядюшки, стоявшего в дверях сада, заиграла довольная улыбка. Асадолла-мирза, щелчками очищая свой пиджак, сказал:
   – Мое почтение, Ширали… Не успел спросить, как вы поживаете? Как себя чувствуете?.. Надеюсь, все в порядке? Как ваша супруга?
   Ширали, все еще следя за дверью индийца, ответил:
   – До конца дней моих я ваш слуга покорный… А этот малый, чистильщик, – насчет него как?
   – Он человек хороший, – поспешно ответил Асадолла-мирза, – я его знаю. Пришел на кусок хлеба заработать. У нас ведь много обуви разной – то починить, это почистить… Ну, ты уж отпусти дверь-то, Ширали, не думаю, чтобы сардар осмелился выйти, пока ты здесь.
   Догадка Асадолла-мирзы оправдалась, от индийца больше не было ни слуху ни духу. Ширали свернул в колесо его тюрбан, свалившийся в арык, перебросил через ограду к сардару во двор и отправился домой. Асадолла-мирза утешал чистильщика:
   – Ничего страшного, голубчик… Куда ни придешь, первые дни всегда нелады получаются. Ага к тебе благоволит – и то хорошо.
   Чистильщик уже успокоился. Ровным голосом он проговорил:
   – С нами бог, а кроме бога – вы… Потом он обернулся к Маш-Касему:
   – А ты, скотина, своего не упустил, накостылял мне под шумок?!
   Маш-Касем из страха перед дядюшкой скорчил постную рожу:
   – Я? Зачем врать? До могилы-то… Кабы он по ту сторону фонаря зашел – я бы ему перья-то повыдергал! Руки пачкать не хотелось, а то бы я этому индийцу показал! Вот был у меня земляк…
   Дядюшка оборвал его разглагольствования:
   – Земляк земляком, а ты ступай, принеси Хушангу стакан шербету, ему горло промочить не помешает. – И он обратился к чистильщику: – Не беспокойтесь, к завтрашнему дню все уладится.
   – Да чего уж там, ага, я ведь не лозинка какая, чтоб каждому ветру кланяться. Мне сказано свыше – быть здесь, значит, здесь я и останусь.
   Дядюшка уставился на него во все глаза, а потом пробормотал:
   – Сказано свыше?..
   – Да, ага. Ведь наверху определяется предназначение человека и его ремесло, и хлеб наш насущный тоже посылают.
   Дядюшка бросил на него взгляд, полный значения, с чувством подтвердил:
   – Верно, верно. Конечно, нужно оставаться там, где предназначено… А вы пожалуйте в дом, князь!
   Прежде чем самому вернуться в дом, дядюшка спросил чистильщика, где тот ночует, и, узнав, что в дастархане за углом, окончательно успокоился. Мы как раз входили в сад, когда у ворот остановился экипаж и оттуда торопливо вылез дядя Полковник.
   – Братец, добрые вести! Я прямо с телеграфа, посылал телеграмму моему другу Ханбаба-хану Хозури, он ответил, что Пури-джан у гораздо лучше. Завтра в ночь он выедет поездом в сопровождении самого Ханбаба-хана. Спешу к своей дорогой жене сообщить радостное известие. Ханум, бедняжка с ума сходит от тревоги.
   Когда я шел по саду рядом с Асадолла-мирзой, он тихонько шепнул мне:
   – Значит, завтра вечером появится Юлий Цезарь… Не зевай, Марк Антоний, берегись, как бы Клеопатру не увели!
   Не на шутку расстроенный и растерянный, я в ответ пролепетал:
   – Что же мне теперь делать, дядя Асадолла?
   – То, что я тебе сказал.
   От огорчения я и не пытался припомнить, а только опять спросил:
   – А что вы сказали?
   – Уши прочисть! Я сказал: Сан-Фран-цис-ко!
   – Дядя Асадолла, у меня сейчас нет ни желания, ни возможностей шутить.
   – Моменто, тогда так и говори, что у тебя вообще нет ни желания, ни возможностей… Рано, как говорит сардар, твоя сила отказ делать!
   В доме дядюшки Наполеона собрались ближайшие родственники, чтобы в узком кругу обсудить семейные проблемы, которые теперь, когда стало известно, что Пури жив-здоров, свелись к казусу с беременностью Гамар. Присутствовали Асадолла-мирза, Шамсали-мирза, дядя Полковник, раненый Дустали-хан, а также их жены; чуть позже подоспел и мой отец.
   По настроению, царившему в доме и особенно среди собравшихся в тот вечер родственников, мне стало ясно, что теперь их уже не столь сильно интересует истинное происхождение ребенка Гамар. Азиз ос-Салтане, которую это дело касалось больше других, то ли из-за своей опрометчивой погони за мужем с заряженным ружьем, чуть было не стоившей Дустали-хану жизни, то ли не желая усугублять позор, согласилась с легендой об Аллахварди, злодее и подлинном виновнике всего случившегося, и теперь уснащала речь адресованными ему проклятиями и ругательствами. При таком попустительстве со стороны супруги совесть Дустали-хана моментально успокоилась, и наибольший моральный ущерб в этой истории понес дядюшка Наполеон.
   Конечно, Азиз ос-Салтане сразу же по прибытии подкосила его надежду на акушерок, заявив, что даже Зивар, знаменитая повитуха, ни под каким видом не берется за выкидыш.
   Дустали-хан, который по-прежнему лежал на животе, сказал:
   – По-моему, остается только одно: любой ценой подыскать человека, который согласился бы хоть на несколько дней взять в жены Гамар. Я думаю, этот… ну, Мамад-ага волочильщик – он ведь не женат.
   – И тебе не стыдно, Дустали? – возмутился дядюшка Наполеон. – Чтоб Мамад-ага стал нашим зятем? Чем потом смыть этот позор?
   – Господи, пошли мне смерть! – принялась причитать Азиз ос-Салтане, заливаясь слезами. – Того ли я желала для моей бедняжки!..
   Маш-Касем, прислуживавший гостям, влез в разговор:
   – Насчет Мамад – аги вообще думать нечего.
   – Почему, Маш-Касем?
   – Да потому что хворь у него.
   – Что за хворь такая?
   – Да он, бедный, как бы сказать, не мужчина вовсе.
   – А ты откуда знаешь?
   – Мужчина или нет – это его забота, это к делу не относится, – вскипел дядюшка.
   – Моменто, ага, тут не мешало бы разобраться, может получиться, что мы будем вынуждены… Ну, Маш-Касем, объясни, с чего ты взял, что Мамад-ага не мужчина?
   – А зачем врать? До могилы-то… Я, конечно, своими глазами не видал, но слыхал насчет этого от Эбрахе-бакалейщика. А он слышал от жены пекаря, а она Ага – Резы, галантерейщика, а Ага – Реза – от жены Ширали, а жена Ширали – от парнишки Сеид-Абулькасема, а парень – от человека, которого я назвать не могу…
   – Как это не можешь?
   – Хоть на куски режьте, не скажу! Потому как из числа ваших родичей, значит.
   – Моменто, а что нам, собственно, выяснять – мужчина он или не мужчина, ведь тут уж и без него работа сделана!
   – А вот я знаю одного человека, который для очень даже подходящий, – продолжал Маш-Касем. – Вот его бы уговорить, человек он почтенный, ни в чем не подведет… Ну, да ведь он тоже из Гиясабада.
   – Это кто же такой?
   – А помните, прошлый год ходил тут один гиясабадец – он еще с инспектором Теймур-ханом пришел, на, извиняюсь, покойного Дустали-хана?
   – Так это Практикан Гиясабади?
   – Да. Помню, в тот день, когда он пришел и Гамар-ханум увидел, у него так слюнки и потекли… Он говорил, очень уж ему охота жену взять, чтобы как налитая была. В Гиясабаде сильно уважают, чтоб женщина была полная да осанистая.
   – Заткнись, Касем! – заорал дядюшка. – Чтоб Практикант Гиясабади стал нашем зятем?.. Нет, честь и совесть тоже кой-чего стоят!
   – Ну, а этот гиясабадец, – с невозмутимой улыбкой продолжал Асадолла-мирза, – он, значит, мужчина?
   – Ей – богу, зачем врать? До могилы-то… Своими глазами я, конечно, не видал… Но в Гиясабаде других не водится. Женщины Кума и Катана, и исфаханские женщины, да и тегеранские бабенки тоже прямо умирают по гиясабадцам… Вот один мой земляк…
   Нервы дядюшки Наполеона не выдержали. Он с такой силой ударил об стол четками, что нитка лопнула и вся низка с треском разлетелась по углам:
   – Вы бы хоть меня постыдились! Всякой наглости есть предел…
   Но Асадолла-мирза с самым серьезным видом твердо произнес:
   – Моменто, при чем тут наглость? У непорочной девицы было помрачение рассудка. То ли Аллахварди, слуга сардара, то ли другой бесчестный злодей навлек на нее эту беду. Аборт грозит ей смертью. Значит, остается один выход: найти ей мужа. Но и это, оказывается, угрожает вашей чести и репутации, хотя самой девице от того и горя мало. Она-то готова родить просто так, без всякого мужа, и растить своего ребенка. Или вы полагаете, что генеральские и ханские сынки прибегут ее сватать?
   – Вам следовало бы знать, что…
   – Да знаю я, знаю, что вы скажете. Дочь такого-то, внучка такого-то не должна выходить замуж за безвестного практиканта… Что ж, если вы знакомы с бароном Ротшильдом, отправьте ему телеграмму, чтобы высылал свадебные подарки невесте.
   Все в ужасе смотрели на дядюшку, но вопреки ожиданиям он не рассердился, а если и рассердился, то сумел подавить раздражение, только тихо сказал:
   – Возможно, вы правы. Мое вмешательство неуместно – здесь присутствуют ее мать и отчим, пусть сами решают.
   Обычная улыбка заиграла на губах Асадолла-мирзы.
   – Да, отчим у нее в самом деле человек почтенный и добрый! Спит – почивает, будто это и не его дело.
   Дустали-хан, который с самого начала обсуждения хранил молчание, оторвал голову от подушки и, закричал:
   – Асадолла, клянусь отцом, если ты еще раз…
   – Моменто, моменто, – прервал его Асадолла-мирза, – приношу глубокие извинения, что прервал сей невинный ангельский сон.
   – Асадолла, прекрати, пожалуйста, эти шутки! – резко сказал дядюшка. – У меня теперь нет ни малейших сомнений, что эта история – часть генерального плана, цель которого – мое уничтожение. Разработан он этим безродным индийским шпионом, приведен в исполнение его слугой, но вдохновлен, разумеется, другими!
   Асадолла-мирза засмеялся:
   – Значит, по-вашему, англичане направляют к каждому своему врагу дюжего детину, чтобы тот обесчестил его племянницу?!
   Тут дядюшка разозлился всерьез:
   – Не болтай чепухи, да и не умничай слишком! Не дорос ты еще против меня, старого волка, хвост подымать!
   – Моменто, выходит, племянницы Гитлера или Муссолини трижды в год должны рожать!
   – Асадолла!
   – Прошу прощения, я ничего не говорил! Но по-моему, идея неплоха! Правда, в этом случае англичанам пришлось бы закрыть все свои оружейные заводы и переоборудовать их на фабрики по изготовлению стимулирующих пилюль… Во всяком случае, я бы с превеликим удовольствием нанялся в спецвойска таких «мстителей».
   Все присутствующие настолько перепугались, что Асадолла-мирзу никто не остановил, лишь отец мой расхохотался. К счастью, вмешательство Маш-Касема направило разговор в другое русло:
   – Надо бы еще выяснить, согласится этот гиясабадец или нет…
   Гнев дядюшки немедленно вылился на Маш-Касема:
   – Что?! Как?! Что ты плетешь, Касем?
   – Так ведь, ага, зачем врать, до могилы-то… Оно конечно, прошлый год этот мой земляк очень на Гамар-ханум облизывался, но надо ведь и о том подумать, что в Гиясабаде, не то что в других местах, женскую честь так блюдут, что и не говори. Вот был у меня один земляк…
   – Опять земляк? Касем, до каких пор… – закричал было дядюшка, но тут вмешался дядя Полковник:
   – Братец, пусть уж он скажет, а мы потом разберемся, что к чему.
   – Да, ага, был у меня земляк, уже двух сыновей уже имел. А потом прослышал, что когда-то давным-давно у его жены на женской половине чадра с головы свалилась – так ведь развелся! Да его еще все гиясабадцы упрекали, что не убил бабенку! Ведь все равно уж опозорила себя… Ну, она, бедняга, правда, потом со стыда сгорела, оттого и померла… Я это к тому говорю, чтоб вы знали, не так-то легко будет навязать Гамар-ханум моему земляку…
   Тут в первый раз подал голос Шамсали-мирза:
   – Так ведь нет необходимости докладывать ему о беременности Гамар.
   – Вы, значит, хотите сказать, гиясабадцы совсем ослы? Не подумайте чего, но вот мой земляк…
   – Моменто, – остановил его Асадолла-мирза, – а как он узнает, если мы ему не скажем?
   – Ей – богу, зачем врать? До могилы-то… Девушки, извиняюсь, не при вас будь сказано, кое – чем от женщин отличаются.
   – Вот спасибо, Маш-Касем, очень важная, а главное, свежая информация! А я-то думал – никак не отличишь.
   – Асадолла, ты хоть при детях такого не говори! – опять возопил дядюшка Наполеон.
   Но Асадолла-мирза только рассмеялся:
   – Моменто, идет научная дискуссия. К вопросу о методике распознания женщин, побывавших в Сан-Франциско или не побывавших там. – : Тут он повернулся к Маш-Касему: – Весьма благодарен за научную информацию, но я все-таки должен сказать, что даже если Практикан Гиясабади после Сан-Франциско… то есть после свадьбы разберется в обстановке, то при всем гиясабадском преклонении перед честью, он едва ли выскочит на крышу с криком «караул». Самое большее – потребует развода. Но ведь и мы хотим того же: чтобы нашелся некто, женился бы на Гамар, а потом, не подымая шума, развелся с нею. Пусть только распишется у нотариуса, а там уж мы его потихоньку обработаем, подмажем, чтобы не затевал скандала.
   Дустали-хан приподнялся на своем ложе:
   – Это несовместимо с честью и совестью. Следует с самого начала откровенно поговорить с ним. Маш-Касем поскреб в затылке:
   – Тут уж вам выбирать придется: либо совесть, либо зять.
   – Проголосуем! – выбросил над головой руку Асадолла-мирза. – Я отдаю свой голос за зятя. Конечно, господин Дустали-хан, известный под почетным прозвищем Совесть Всей Страны, за нее и проголосует, но я в защиту своего мнения скажу, что ничего противоречащего ей здесь нет. Практикан Гиясабади придет к нам босяк – босяком, а заживет под нашим кровом припеваючи. Он станет зятем Азиз ос-Салтане, – без всяких затрат! О бесплатном проезде в Сан-Франциско я уж и не говорю. А оттуда пусть проваливает в Гиясабад… Пошли, господи, и нам такую долю.
   – Асадолла, – заводил Дустали-хан, – у тебя не иначе как хмель в башке бродит…
   – Моменто, моменто, понятно, что у такого безголового болвана, как ты, ему бродить негде, вот ты и скажи: будь ты на месте жениха, разве тебе не по вкусу пришлось бы, если бы к тебе пришли, оплатили расходы, отблагодарили бы, накормили – напоили да еще сказали, чтобы ты несколько раз с таким пупсиком в Сан-Франциско прокатился? Что же ты – отказался бы? Вот и выходит, неблагодарная ты тварь, что ты просто для дел…
   В этот момент неожиданно возвысила голос Азиз ос-Салтане:
   – Чтоб вы оба подохли, это что же получается: любимая моя доченька должна какого-то гиясабадского мужика ублажать?..
   С помощью Шамсали-мирзы и дяди Полковник ее кое-как утихомирили, но Маш-Касем стоял на своем:
   – Ну, что ни говори, а надо еще поглядеть, согласен гиясабадец или нет. Ведь всяко бывает: девушка, словно дите, непорочная, а у него, значит, нутро воротит.
   – А бывает и наоборот, что у нее нутро воротит, – заметил Асадолла-мирза. – Так что я предлагаю сначала уладить одну половину дела, а уж потом браться за жениха. По-моему, ханум Азиз ос-Салтане должна поговорить с Гамар. Если та согласится, тогда снарядим Касема за его земляком.
   После долгих споров и разговоров Азиз ос-Салтане отправилась к Гамар, которая вместе с моей сестричкой и Лейли играла в соседней комнате. Некоторое время она беседовала с дочерью наедине. Когда почтенная дама вновь вошла в гостиную, взгляды всех присутствующих устремились на нее:
   – Ну как, ханум? Что она говорит?
   – Бедняжка не в себе, – хмуро ответила Азиз ос-Салтане. – Все такой же вздор несет.
   – Позвольте мне поговорить с нею, ханум, – выступил вперед Асадолла-мирза.
   – Да ничего от нее не добьешься. Господи, пошли ты смерть несчастной матери! С тех пор, как случилась с ней эта беда, все ее мысли вроде как в расстройство пришли…
   – Все же позовите ее сюда, я с ней побеседую.
   Азиз ос-Салтане с минуту колебалась, но потом все-таки привела Гамар. На губах у дурочки блуждала легкая улыбка. Асадолла-мирза усадил ее рядом с собой, немного поболтал с ней о кукле, которую девушка прижимала к груди, а потом сказал:
   – Детка, а для тебя хороший муж нашелся… Ты хочешь замуж выйти?
   Толстуха, хоть и была придурковата, покраснела и потупилась:
   – Нет, не люблю я… Я своего ребеночка люблю, красную распашонку ему свяжу.
   – Да, дорогая, я ему тоже куплю красивую рубашечку. Но ведь у ребенка должен быть папа. Если у тебя мужа не будет, ребеночек твой плакать станет – детям отец нужен.
   Гамар несколько мгновений с удивлением смотрела на него, потом сказала:
   – Тогда ладно.
   – Значит, будем к свадьбе готовиться? Красивое белое платье, фата…
   – С померанцевым цветом! – закричала в восторге Гамар.
   – Конечно, милая, с веночком из флёрдоранжа.
   Минуту Гамар раздумывала, потом спросила:
   – А где же мой муж?.. Знаете, дядя Асадолла, я хочу мужа с густыми черными волосами, чтобы у моего ребеночка волосы тоже были черные и кудрявые.
   Асадолла-мирза отвернулся и бросил на дядюшку горестный взгляд.
   – Хорошо, детка, а теперь ступай, иди играть. Когда Гамар вышла, Асадолла-мирза тихо сказал:
   – Бедняжка, такая славная девочка!
   Маш-Касем, который все это время молчал в углу, подал голос:
   – Принуждать, значит, нельзя… Тут такое дело, принуждать не годится.
   – Что такое, Маш-Касем, о чем ты?..
   – Разве не слыхали – она сказала, чтоб у мужа черные густые кудри были.
   – А что – у Практикана Гиясабади кудри не черные?
   – Вот как перед богом, зачем врать?.. Те два – три раза, что я этого своего земляка видел, у него шапка аж на уши надвинута была. А разок он ее снял случайно, вижу я, что на голове-то у него плешь. Макушка, значит, совсем голая, а вокруг, ежели отмыть как следует, может, несколько паршивых волосинок отыщется.
   – Ну, а цвет-то волос какой – черный или нет?
   – Зачем врать? Всех цветов попадаются. Два – три волоска седых, несколько – черных, а несколько рыжих от хны.
   – О господи, пошли мне смерть! – заголосила Азиз ос-Салтане. – Мое дитятко испугается, когда такую голову на своей подушке увидит.
   – Да, ханум, Практикан Гиясабади безусловно не Рудольфе Валентино.^[30] Ничего, закажем ему парик, чтоб макушка не отсвечивала.