Потом одна из женщин остановилась возле стоящего прямо на открытом воздухе стола, а вторая сделала несколько шагов в сторону и пропала. Как назло, то место было загорожено стволом дерева, но паренек догадался, что вторая женщина, скорее всего, вошла в дверь.
Потом Стирпайк скосил глаза в сторону дерева – интересно, как долго боролась оно за жизнь? Ствол был не слишком толстым, каким-то узловатым – конечно, от борьбы за выживание, которая, впрочем, все равно завершилось не в его пользу. То, что ствол не слишком массивен – еще не показатель, соображал юноша – от недостатка воды и что там еще нужно растениям – дерево вполне могло быть очень старым. И вдруг беглец вздрогнул – как раз за деревом, совсем неподалеку от его убежища, в стене виднелся темный провал окна. И как только он его раньше не заметил? Впрочем, тут же сообразил Стирпайк, до окна ему не добраться при всем желании, как бы близко оно не находилось. И потому, подумал он резонно, лучше не терять времени и продолжать наблюдение.
Прямо напротив него стояла невысокая башня – намного шире остальных, с плоской крышей, по периметру она была опоясана двумя балконами, а внизу, на некотором расстоянии от земли, к башне примыкало сложенное из камня продолговатое сооружение. Поначалу Стирпайк не сообразил, для чего служит эта пристройка, но потом, приглядевшись, заметил, что солнечные лучи играют на поблескивающей поверхности. Стало быть, там вода. Огромная открытая емкость, примерно половину наполненная дождевой водой, прикинул беглец. Выходит, там цистерна. Рядом с цистерной, чуть сбоку, находился выложенный же из камня бассейн – отсюда он казался не больше ладони, но острый глаз юноши тотчас уловил что-то белое, двигавшееся по водной глади. В следующий момент Стирпайк сообразил – лошадь. Рядом с лошадью белела крохотная точка. Конечно, это жеребенок. Долго не мог понять Стирпайк, что за черные точки во множестве усеяли кровлю стоявшей напротив башни. Только тогда, когда одна из точек, размером с комара, сорвалась с места и направилась в его сторону он сообразил, что это вороны. Как видно, вороны и сами разглядели его, и одна из них, самая любопытная, не утерпела и отправилась на разведку. Ожиданиям птицы не суждено было сбыться – разочарованно сделав разворот, ворона через минуту опустилась рядом с товарками, встретившими ее раздраженным карканьем.
Поняв, что ничего интересного он больше там не увидит, Стирпайк перевел взгляд чуть в сторону. Его внимание привлекло отверстие в стене – даже не окно, так как там не было рамы и подоконника, а именно отверстие. На мгновение оттуда высунулось что-то темное, и беглец решил, что это голова. На всякий случай поваренок перекатился за ближайший выступ карниза – конечно, маловероятно, что его увидят, но все-таки не стоит искушать судьбу.
Потом юноша перебрался поближе и чуть наискось, где крыша нависала над землей широким козырьком. Отсюда можно было еще лучше видеть кусочек стены с отверстием. В это время голова высунулась снова, и Стирпайк едва не расхохотался – что за чудовище? Во-первых, голова была непропорционально продолговатой, а нос, узкий и длинный, тянулся от самого лба до верхней губы. Между клинообразным подбородком широкими ноздрями располагался крохотный рот с поджатыми губами. Даже отсюда, с расстояния примерно тридцати футов, беглец видел недовольное выражение, маской застывшее на лице. Жидкие седоватые волосы свисали жалкими клочками вниз. Нет, решил Стирпайк, несомненно, нос – доминирующая часть лица – он даже затеняет глаза, и без того крохотные...
Потом голова скрылась, но через какое-то время вновь высунулась из окна.
Стирпайк пригляделся – ему показалось, будто голова сидит на шее странного существа под неестественным углом.
Продолговатая голова высунулась опять, и до ушей юноши донесся крик. Боже, какой отвратительный голос. Впрочем, он был подстать голове...
Странное существо – если оно говорило, то это, без всякого сомнения, был человек. Слова, выскакивавшие из уст незнакомца, были как будто знакомы поваренку, только они были до невозможности искажены – то ли голосом человека, которого Стирпайк уже успел окрестить про себя «лошадью», то ли просто воем ветра... Юноша далеко не сразу догадался, что слова сами собой ложатся в рифму, несмотря на немилосердные искажения. Да это ведь поэт!
Несколько минут «лошадь» говорила свои вирши, уставив глаза в небо. Стирпайк на всякий случай решил не искушать судьбу и не высовывался из-за выступа – мало ли что. Однако, слушая возгласы поэта, иногда срывавшиеся на визгливые ноты, поваренок решил, что боятся ему нечего, поскольку такие люди, как правило, не от мира сего. Когда юноша осторожно высунул голову и взглянул вниз, он увидел, что «лошадь», подперев подбородок ладонью, смотрит в небо и, кажется, решительно не желает ничего замечать вокруг себя. Стирпайк прислушался, силясь вникнуть в суть декламируемых стихов:
Остановись, мгновенье красоты,
Пока остатки чувства не угасли,
Ведь ценность для меня – лишь ты,
И лишь тебе мои мечты подвластны.
Я встану, встанешь рядом ты,
Пока течет ручей сомненья,
Струиться будут светлые мечты,
И не увидят мои сны гоненья...
Остановись и пожалей меня,
Я не могу томиться в ожиданье,
Не мучай Гроунов при свете дня,
Позволь мне хоть минуту ликованья!
Как я ждал того мгновенья!
В своем Северном крыле,
Смахиваю прочь сомненья,
И капли пота на челе.
Я сижу, а дни проходят,
За окном дожди шумят,
Утром солнышко восходит,
Птицы за море летят.
Я сижу, мне одиноко,
Я делю с собой мечты,
И тоскую обречено,
Жду, пока настанешь ты...
По ночам успокоенье
Нахожу с трудом во сне,
Но и там – одно томленье,
Но и там тоскливо мне!
Свет луны – как свет печали,
Тленно все, и смертны все,
Вот и листья с древ опали,
И природа уж во сне.
Я сижу, и я тоскую,
Чу! – на лестнице шаги!
Я тебя ко всем ревную.
Только ты мне помоги!
Может, ты придешь ко мне?
Станем вместе тосковать...
Коль пришла бы хоть во сне —
Было б легче мне страдать.
Серо все вокруг, уныло.
Потому уж мне не мило —
Жду тебя, и знай – любя!
Ну приди, приди скорей!
Посети меня, любя,
Коль умру я даже, там —
Нет покоя без тебя!
Стирпайк всегда был парнем терпеливым, но даже его железного терпения не хватило, чтобы внимательно дослушать даже второе четверостишие, остальное он просто пропустил мимо ушей. Тем не менее юноша понял одно – сидящему внизу человеку неимоверно скучно и он ищет на свою голову приключений. То, что у него безобразное лицо, еще не говорит о том, что у него столь же отвратительный характер. Наверное, его можно даже попросить о чем-нибудь – например, принести хоть немножко еды... Но потом поваренок решил не беспокоить поэта – несомненно, тот считает, что вокруг никого нет, и его появление испугало бы, если не шокировало. Пусть себе развлекается. Не спуская с поэта глаз, Стирпайк принялся спускаться по боковому откосу, что обрывался к земле всего в нескольких метрах от стихотворца. На ходу же паренек соображал – нужно как-то подготовить поэта к своему появлению. К примеру, произвести какой-то предварительный шум. Спустившись, насколько это было возможно, юноша свесил ноги вниз и осторожно кашлянул. Поэта словно подбросило – он вскочил, стукнувшись головой о свод окна. Глаза испуганно взглянули на паренька, ноздри мечтателя бешено раздувались. Желтовато-бледное лицо поэта тотчас стало сначала розовым, а потом налилось свекольным пурпуром, когда он увидел Стирпайка.
Паренек испуганно дернулся – на него смотрели маленькие серо-стальные глазки. Поваренок наклонил голову в знак уважения, надеясь, что поэт не сочтет его появление разбойничьим нападением.
Кажется, наконец-то поэт пришел в себя – он растерянно засуетился. Первым порывом его было желание вылезти в окно, но отверстие оказалось слишком узким, так что он только перепачкался известью, которой щедро был выбелен оконный проем, да свалил на землю три книги, одна из которых тут же раскрылась. Ветер принялся яростно перелистывать страницы, и глаза поэта тут же перенеслись с паренька на книгу, которая, как считалось во все времена, была светочем знаний.
Стирпайк разочарованно крякнул – кажется, этот человек не от мира сего, вряд ли у него чего-нибудь допросишься. Еще устроит скандал. И, проклиная себя за легкомыслие, поваренок поспешно начал карабкаться обратно.
Бросив отчаянный взгляд вправо, Стирпайк заметил там небольшой купол, покрытый зеленым мхом. Чуть сбоку высилась стена, выложенная в шахматном порядке черными и темно-зелеными плитками. Стена изгибалась к северу, к извилине были пристроены когда-то кирпичные ступени, теперь густо поросшие травой.
Не чуя под собой от отчаяния ног, поваренок бросился вправо, распугивая гревшихся на солнце ящериц.
ПЫЛЬ И ПЛЮЩ
Стирпайк совершенно потерял ощущение времени – он обезумев метался по крышам и искал лестницу, ведущую вниз. Под ногами то и дело хрустела черепица, шелестела трава и пружинил мох. На пути Стирпайку встретилось множество укромных закоулков – хитроумных тупиков и галерей, подобий колодцев без воды и бордюров с устроенными внутри нишами, непонятно для чего и для кого сделанных, но хоть бы одна лестница! Несколько раз ему попадались окна, расположенные по соседству с крышами, в них можно было бы попробовать проникнуть, будь они открыты... Наконец, когда Стирпайк в очередной раз обозвал себя ничтожеством, он скорее угадал, чем заметил, огромное стрельчатое окно. Поваренок выпрямился и окинул взглядом раскинувшуюся вокруг него панораму. Судя по всему, это западное крыло. Однако из распахнутого настежь окна слышались голоса множества людей, так что соваться туда не стоило. И тут сердце беглеца затрепетало от радости – он углядел маленькое окно, расположенное точь-в-точь над большим. Если проявить надлежащую ловкость и вспомнить вчерашнее приключение, когда он выбирался из импровизированной темницы Флея, можно забраться в окно. Силы, конечно, уже не те, но зато отчаяния ему не занимать. А отчаяние, как известно, придает силы.
Стирпайк поднял голову и вытер пот со лба: жара-то какая. Судя по положению солнца, сейчас было что-то около двух часов. Поваренок оценивающим взглядом посмотрел вниз: спуститься до окна можно, но вот только камни в этом месте уж больно грубо обработаны. Конечно, ноги ставить удобно, да вот только если невзначай зацепишься курткой за острый выступ, тогда и свалиться недолго. Но не оставлять же одежду здесь – она еще послужит. Подумав, он скинул куртку и плотно обмотал ее вокруг пояса – так-то будет надежнее. Он заметил, что его руки стали легонько подрагивать. Только этого еще не хватало. Стирпайк старательно внушал себе, что это не следствие усталости, а только из-за ожидания спуска на землю – шататься по поверхности черепичного моря ему в самом деле осточертело.
Остановившись у края крыши, юноша прикинул – до земли никак не меньше двухсот футов... Черт побери, зря все-таки он ушел с кухни. Подумаешь, Свелтер ему не понравился. Зато сыт был все время, знал, что будет завтра, не мерз... Живут же другие в кухне, и никто не плачет. Стирпайк лег на разогретую солнцем черепицу и свесил голову вниз. И тут он чуть не вскрикнул от радости – справа от окна участок стены был почти полностью оплетен черно-зеленым плющом. Тут же беглец перекатился в сторону зарослей. Плющ оплел стену густым ковром – если забраться внутрь, оказаться между камнями и плющом, размышлял поваренок, то можно время от времени отдыхать, схватившись за стебли, ведь плющ – растение довольно крепкое. Да и меньше риска свалиться вниз... Другое дело, что там наверняка темно и пыльно, но он сам сейчас не может похвастаться чистотой... Стирпайк бойко вскочил на ноги, внезапно осознав, что чем больше он сидит и размышляет, тем сильнее убывает его желание спускаться вниз. Набрав в легкие побольше воздуха, паренек схватился за резной карниз, вившийся по краю крыши, и поставил правую ногу в щель между двумя каменными блоками. Отлично. Теперь левую ногу – и шажок вправо, к плющу. Теперь перемещаем руки, бормотал юноша себе под нос. Отлично. Еще раз вправо... Все еще держась за камни, Стирпайк втиснулся в узкое пространство между стеной и свисавшими к земле стеблями плюща. Теперь попробуем облокотиться спиной о плющ... Удивительно, но держит! И тут беглец неожиданно для самого себя чихнул – пыли тут в самом деле оказалось предостаточно. Черт с ней, с пылью, зато теперь можно спокойно пробираться к окну.
Стирпайк уверенно, но медленно пробирался по стене. Кругом царил мрак, лишь иногда сквозь заросли плюща проникал луч света. Поваренок в кровь изодрал пальцы, коленки и грудь, но царапины сейчас не волновали его – главное, поскорее добраться до спасительного подоконника. Иногда он, устав, хватался руками за сочные стебли ползучего растения, и те начинали выделять остро пахнущий и немного жгучий сок. Жидкость, попадая на кожу, оставляла грязные дорожки – пыль тут же прилипала к мокрой коже.
Постепенно заросли плюща стали редеть, свет становился все ярче, и Стирпайк понял – он приближается к заветному окну. На мгновенье юноша приостановил продвижение и напряг память – он вспомнил, что еще на крыше заметил – у самого окна растут несколько стеблей плюща, листьев на них почти нет, а сами плети довольно прочные. Так что спиной опереться там будет не на что, но зато можно будет смело держаться за стебли, случись чего. Впрочем, нет, пусть уж лучше ничего не случается. Еще минута – и Стирпайк выбрался из-под плотной завесы плюща. Теперь солнечный свет буквально затопил его. На мгновение глаза решительно не хотели ничего видеть вокруг. Но постепенно все пришло в норму, и юноша возобновил продвижение к цели – осторожно, дюйм за дюймом. Руки и ноги уже не чувствовали усталости и острых выступов камня – юноше казалось, что он всю жизнь только тем и занимался, что лазил по стенам. Тем не менее в мозгу билась коварная мысль – если он не разбился прежде, выходит, Бог хочет, чтобы он выжил. Значит, он просто не должен свалиться вниз. Он останется жить, останется, останется – стучали в висках крохотные, но звонкие молоточки.
Теперь еще шаг – и все... И вдруг – сильнейший удар в висок. Неужели он начинает сходить с ума? Стирпайк осторожно повернул голову, и ему безумно захотелось расхохотаться во весь голос: в нескольких сантиметрах от него темнел выдававшийся из кладки выступ – подоконник! Юноша и сам не помнил, как поднялся затем вверх на два блока и как его правая рука цепко схватилась за деревянную раму. Беглец животом налег на подоконник, ноги его болтались над бездной. Впрочем, что значила эта опасность по сравнению с уже перенесенными невзгодами? Видимо, организм уже сам устал без конца напрягаться, потому что выдал Стирпайку последний остаток сил, и юноша, подтянувшись на руках, кубарем скатился на пол – на пол той самой комнаты, в которой любила укрываться от окружающих Фуксия, дочь герцога Горменгаста...
ЧЕЛОВЕК В ОКНЕ
В тот самый день, когда госпожа Гертруда подарила мужу наследника, дочь их, Фуксия, стояла задумчиво у окна своей спальни. Девочка плакала, отчаянно кусая губы. Нянюшка Слэгг, встревоженная донельзя – нянька просто не понимала причин расстройства воспитанницы – суетилась вокруг девочки, тщетно пытаясь успокоить ее. Нянюшка была настолько растеряна, что даже не пыталась обнять Фуксию, как это происходило в подобных случаях раньше. И Фуксия продолжала плакать, глядя на мрачную громаду горы Горменгаст, а нянька, то и дело всплескивая руками, кудахтала: «Ну что же стряслось с тобой, кровиночка моя? Не тужи, сердешная – не надо расстраиваться! Ну почему ты не хочешь поделиться со мной своим горем? Деточка – скажи, скажи, легче на душе станет!»
Но слезы продолжали струиться по щекам юной герцогини – она только еще сильнее расстраивалась, слыша унылое бормотание няньки.
Наконец старуха, поняв, что успокоить воспитанницу все равно не сможет, выпорхнула из комнаты, пообещав на прощание принести девочке пирожок.
Фуксия же, дождавшись, пока шаги нянюшки затихнут в переходах, со всех ног бросилась на улицу. Она летела, не разбирая дороги – люди бросались в стороны, стремясь избежать столкновения. Фуксия и сама не помнила, как оказалась на улице. Опомнилась она тогда, когда бежала через сад. Там тоже было одно из ее укромных местечек – где кончались клумбы с цветами – творения Пентекоста – затем начинались заросли папоротников, а дальше – небольшое озерцо. Здесь всегда стояла тишина – даже птицы не резвились в ветвях, что окаймляли озеро.
Фуксия бросилась на землю и заплакала. «Ненавижу! Ненавижу все! – сотрясалась от рыданий девочка. – Всех ненавижу! Надоели все! Весь мир!»
Однако вскоре рыдания прекратились – горло чесалось, глаза распухли. Фуксия села и, глядя в воду, сказала, как бы размышляя: «Вот вырасту и буду жить одна! Всегда одна! В каком-нибудь уединенном доме в лесу... Или даже внутри дерева...»
Сорвав травинку, девочка принялась ее пережевывать.
– Конечно, когда я буду жить одна, кто-нибудь доберется до моего места. Может быть, этот кто-то будет даже из другого мира. Не из этого! Придет кто-нибудь даже из другого мира. Из нового мира. Не из этого! Придет кто-нибудь... не такой, как они все. Он сразу влюбится в меня, потому что я всегда одна, я не такая, как они все... Этому человеку будет хорошо со мной, потому что у меня есть главное качество – гордость!
Но тут же слезы снова хлынули из глаз девочки.
– Он... он будет высоким, выше Флея... Сильный как лев и с гривой желтоватых волос – тоже как у льва... Только его волосы будут вьющимися. Он будет большим и сильным человеком, умным – намного умнее доктора. Он будет одет в черный камзол, так что моя одежда будет казаться очень яркой. Он вот так подойдет... И скажет: «Леди Фуксия!» А я ему: «А в чем, собственно, дело?»
Дочь герцога шмыгнула носом и уставилась, пригорюнившись, на водную гладь.
Фуксии показалось, что по поверхности озера пошла рябь – возможно, вода понимает ее.
В то самое время, пока девочка мечтала о подобном льву пришельце из другого мира, Стирпайк начал свое последнее путешествие по оплетенной плющом стене.
Госпожа же Слэгг делилась с Кидой своими переживаниями. В душе старой женщины боролись два чувства – с одной стороны, она хотела вести себя с подобающим няньке его светлости достоинством, с другой – она даже за это короткое время успела привязаться к Киде и вдобавок испытывала к ней почти материнское чувство.
Флей в это время полировал кусочком замши шлем, надеваемый лордом Гроуном в торжественных случаях, Свелтер точил в кухне нож для разделки мясных туш. Лезвие и без того уже было остро отточено, но шеф-повар, пробуя острие о ноготь большого пальца, всякий раз хмурился и вновь принимался терзать точильный камень. Возможно, просто отвратительный скрежет стали о камень приводил хозяина герцогской кухни в восторг.
Фуксия, насидевшись на холодной земле, поднялась на ноги и не спеша направилась к вершине густо заросшего папоротниками холма. Стирпайк как раз продирался сквозь заросли плюща и находился примерно в сорока футах от окна ее потаенной комнаты.
Фуксия, набродившись по окрестностям замка, вернулась домой и первым делом заперла дверь. Вынув кусок угля, девочка окинула комнату скучающим взглядом – уже все стены либо заклеены ее рисунками, либо просто изрисованы. Наконец, углядев свободный кусочек стены у самой дверной притолоки, юная герцогиня приставила к стене стул, взгромоздилась на него и нарисовала сердце, выведя вокруг него надпись: «Я Фуксия. И всегда буду ею. Я – это я. Не пугайся! Подожди, и все увидишь!»
Девочка зевнула и подумала – вот скукотища-то! Чем бы заняться? Внезапно она ощутила острое желание углубиться в книгу стихотворений, что была скрыта от посторонних глаз на чердаке. Остальное уже было делом техники – еще раз убедившись, что дверь надежно заперта, она зажгла свечу, отодвинула кровать от стены и через несколько минут, поднявшись по винтовой лестнице, очутилась в своем убежище.
Вообще-то девочка нечасто забиралась на чердак в предвечернее время, предпочитая скрываться от посторонних глаз с раннего утра. Но делать все равно было нечего, и теперь Фуксия пробиралась давно знакомым путем, то и дело посматривая на яростно прыгающее пламя свечи. Девочка подосадовала – от свечи остался короткий огарок, она забыла позаботиться о новой. Но тут же вспомнила – три недели назад она принесла на чердак пачку красных и зеленых церковных свечек. Как хорошо, что вспомнила! Добравшись до комнаты, Фуксия обрадовалась – свечи на месте. Девочка решила зажечь три свечки – и тогда комната будет ярко освещена – окно она закрыла, так как дул сильный ветер. Фуксия зажгла новую свечку и направилась к окну – нужно было поплотнее закрыть ставни. И тут ей показалось, что у нее остановилось сердце – у второго окна лежало скорчившееся неподвижное тело. Как попал этот человек сюда? Неужели через окно?
Стирпайк затруднялся даже приблизительно определить, как долго он пребывал в бессознательном состоянии. Тем не менее всему на свете рано или поздно приходит конец – и сознание стало постепенно возвращаться к нему. Между тем вечерние сумерки уже начали окутывать землю, повеяло холодом, хотя окна были закрыты. Именно дуновение холодного воздуха было первым ощущением юноши, когда он открыл глаза.
Несколько мгновений Стирпайк лежал с открытыми глазами, совершенно ничего не соображая. Он выдел перед собой закрытые решетчатые ставни. Поваренок напряг и без того измученный ум – неужели он уже находится на том свете? Интересно, это рай или ад? Во всяком случае, поначалу он был твердо убежден, что это не Горменгаст – подобного помещения он еще не видел. Не помнил юноша также и того, как он оказался тут. Затем Стирпайк ощутил острое чувство голода – в желудке словно кошки скребли. Вообще ныло все тело – кажется, он был весь исцарапан. Он чувствовал себя очень плохо – окружающие предметы казались ему только расплывчатыми тенями. И тело было будто налито свинцом...
Постепенно зрение паренька начало входить в норму, и вскоре он понял, что маячившие перед глазами серые и белые пятна – это не что иное, как висящие на стене картины. Только вот в помещении было довольно сумрачно, так что Стирпайк не мог бы разглядеть то, что было изображено на картинах, даже находясь в добром здравии.
Он попытался пошевелить рукой, но с удивлением обнаружил, что тело стало словно чужим – вообще не чувствуется.
Тем не менее силы понемногу, но стали возвращаться в измученное тело: уже вскоре беглец мог с трудом пошевелить руками. Именно протянув руку в сторону и ощупав странный узкий столбик, Стирпайк понял, что это – ножка стола. А потом он и вовсе сумел подняться на колени, схватившись за край стола, и встать на ноги. Поваренок чувствовал, как предательски подрагивают ноги, как у него начала кружиться голова. Мутным взором он посмотрел на стены – так и есть, там висят картины... Стирпайк опустил голову, и увидел на столе принесенные Фуксией за день до этого съестные припасы...
Беглец не поверил своим глазам, ведь это целое богатство: две сморщенных груши, половина пирога, девять фиников в коробке и сосуд – конечно же, с напитком! Рядом с провизией сиротливо лежала книга – издали юноша безошибочно определил, что это книга стихов. Безразлично посмотрел он на раскрашенную в серо-багровые тона страницу – он все еще не мог поверить, что видимое – не плод его фантазии. Голодной курице, известно, просо снится...
Однако видение не исчезало, и Стирпайк с замиранием сердца позволил себе предположить, что глаза его все-таки не подводят. Он несмело склонился над раскрытой книжкой – чья-то умелая рука изобразила трех одетых в просторные серые одежды людей, бредущих по покрытому багровыми цветами лугу. Особенно юношу поразили кисти рук и босые ноги изображенных на картинке людей – они были выведены с особой выразительностью, так что казались даже реальнее и значимее, чем лица...
На второй странице тесно кучковались строгие черные буквы. Строчки поначалу плясали перед глазами Стирпайка, но когда со зрением все стало в порядке, паренек разглядел, что это были стихи. Поваренок никогда в жизни не обнаруживал в себе любви к изящной словесности, но теперь непонятная сила заставила его пожирать глазами черные строчки – одну за другой:
Мы вдвоем, мы одни,
Мы вперед идем.
На краю родной земли
Песни мы поем.
Ночь уходит, день приходит,
А мы все поем.
Песня нас вперед уводит,
Нам все нипочем!
Мы печальны, мы грустны -
Жизнь летит, звеня,
Где же вы, цветные сны?
Где любовь моя?
Мы идем себе вдвоем,
И цветы – для нас!
Нам невзгоды нипочем,
Беды – прочь от глаз!
Жизнь – могучий ураган,
Жизнь – не лишь цветы,
Жизнь – глубокий океан,
В нем и я, и ты!
Присмотревшись, Стирпайк обнаружил на странице оставленные чьими-то пальцами отпечатки. Судя по их количеству, книгой пользовались довольно часто. Однако открытие больше обрадовало паренька – выходит, его зрение наконец-то восстановилось! Искры в глазах больше не мелькали, и веки перестали чесаться. Беглец опирался ладонями о край стола – пальцы подрагивали, в жилах чувствовалось напряжение, но руки теперь уже выдерживали.