– О ком ты, олух? – бросил раздраженно хозяин каморки, почесывая затылок.
– О вашем батюшке, – возвестил слуга, глуповато улыбаясь.
– Как? – воскликнул Барквентин, чувствуя, что раздражение все сильнее охватывает его. – Что же вы стоите и молчите? Когда это случилось? Каким образом?
– Вчера, – последовал равнодушный ответ. – Несчастный случай. Пожар библиотеки и все такое прочее. Одни кости остались.
– Подробнее, – голова старика закачалась из стороны в сторону. – Я хочу знать все детали. Тупицы! Убирайтесь! Убирайтесь прочь с дороги! Уходите из моей комнаты, будьте вы прокляты!
Соскочив с кровати, Барквентин извлек из кучи тряпья в изголовье кровати нечто, отдаленно напоминающее камзол, только жутко измятый. Накинув одежду и торопливо застегивая пуговицы, старик направился к выходу. Слуги – за ним, то и дело нагибая головы, чтобы не расшибить лбы – кое-где потолок провалился, так что существовал небольшой риск удариться сходу головой о причудливо изогнувшуюся доску.
Хозяин отвратительной комнаты первым вышел в коридор. Остановившись у двери, он вопросительно посмотрел на провожатых.
Слуги повели старика за собой, попутно объясняя его новые обязанности: принять на себя функции архивариуса. В ближайшие же несколько часов он должен освоиться в отцовском жилище, разобраться в висящих на связке у двери ключах, просмотреть книгу записей и все такое прочее... Лорд Сепулкрейв ждать не любил.
С появлением Барквентина в жилом корпусе все пришло в движение – никому не хотелось раздражать герцога, потому люди спешили посвятить нового архивариуса в его обязанности.
Лорд Сепулкрейв встретил нового секретаря с распростертыми объятиями. Он сообщил растерянному Барквентину, что он может не беспокоится за свои обязанности – конечно, работы много, но к новичкам всегда относятся снисходительно, да и первый блин, как известно, всегда выходит комом... Так что, приговаривал герцог, вперед, за работу.
Лорд Сепулкрейв старался выглядеть сдержанным и спокойным, но на лице его были хорошо заметны следы хронической бессонницы. Слуги шепотом обсуждали круги под глазами хозяина замка, строя самые различные предположения. Конечно, они просто не могли представить себе, что лорд Сепулкрейв убивается по потерянным книгам.
Герцог боролся с бессонницей испытанным, но опасным способом – природными и искусственными препаратами, которые он буквально клянчил у доктора. Альфред Прунскваллер ворчал, что вопреки врачебному долгу помогает пациенту подрывать здоровье, но лорд Гроун настаивал, и доктору не оставалось ничего другого, как развешивать все новые дозы порошков и микстур. Жадно проглотив зелье, герцог погружался в липкий бессодержательный сон, после которого ломило виски и тело охватывала жуткая вялость. Аристократ проклинал свою слабость, но продолжал изводить Прунскваллера каждый вечер. Тем не менее даже сильнодействующие средства не помогали – с каждым днем мрачная меланхолия герцога все сильнее превращалась в нечто более страшное. Иногда, глядя на свое отражение в зеркале, хозяин Горменгаста и сам ужасался.
А ужасаться было чему: глаза его сверкали лихорадочным блеском, щеки запали, взлохмаченные волосы торчали во все стороны, хотя лорд Сепулкрейв причесывался намного чаще, чем раньше.
Стирпайк еще до поджога библиотеки полагал, что лорд Сепулкрейв начнет сходить с ума. Но в планы бывшего поваренка совсем не входило появление среди действующих лиц Барквентина. Сын почившего в бозе Саурдаста оказался невероятно деятельным и развил бурную активность, чего от него не ожидал никто, даже лорд Сепулкрейв. Стирпайк расстроился – он ведь изначально нацеливался на место Саурдаста, по логике вещей благодарный герцог должен был предложить ему любую должность на выбор. Юноша считал, и не без оснований, что с его памятью и расторопностью только и работать архивариусом. Справедливо полагая, что он – единственная кандидатура на должность секретаря лорда Гроуна, юноша предвкушал вызов к его сиятельству и назначение на почетную должность. В данном случае одним выстрелом убивались два зайца: во-первых, Стирпайк оказывался бы уже в непосредственной близости от хозяина замка, в его окружении, во-вторых, он получил бы доступ к тайнам Горменгаста. Должность секретаря герцога сулила невероятные возможности. Стирпайк размышлял – нужно только воспользоваться этими возможностями, тогда он себя покажет.
Появление Барквентина спутало все планы хитреца; и немудрено – из семидесяти четырех лет жизни шестьдесят сын Саурдаста провел в добровольном отшельничестве, только немногие в замке, включая поваров на кухне, кормивших Барквентина, знали о его существовании.
Несмотря на непредвиденные трудности, Стирпайк сумел использовать полученный при спасении герцога и его приближенных «капитал» намного эффективнее, чем предполагал это сделать первоначально – хотя бы потому, что Флей коренным образом переменил свое отношение к бывшему поваренку. Еще бы: ученик доктора спас господина, не говоря уже о его семье.
Однако в глубине души камердинер все-таки испытывал горечь: он всегда соблюдал приличия, но ему было не слишком приятно демонстрировать дружеское отношение к человеку, вышедшему из кухни Свелтера.
Не хотел Флей мириться и с существованием Барквентина. Впрочем, к сыну Саурдаста старик не испытывал вражды – не только потому, что знал трагически погибшего секретаря с хорошей стороны, но и потому, что должность хранителя столь же необходима в Горменгасте, сколь и должность камердинера. И, к сожалению, должность шеф-повара. Да, думал Флей, как много еще несправедливостей на белом свете...
Что касается Фуксии, то она отнеслась к появлению Барквентина скептически, а потом уж ее отношение к старику и вовсе переросло в отчужденность. По мнению девочки, Барквентин чересчур возомнил о себе – даже имел наглость делать ей какие-то замечания, что-то бормотал о дисциплине и о «долге юной леди». Хорошо известно, что молодых просто коробит от одного только слова «дисциплина».
Юная герцогиня была наблюдательна – она быстро запомнила шаркающую походку Барквентина и при первых ее звуках бросалась в ближайший закоулок, чтобы не слышать скучного монолога «о благоприличии, благопристойности и благовоспитанности; следи за своими манерами, если хочешь, дам тебе катехизис...» и так далее. Ну скажите, кому нравится читать пропахшие пылью и мышами катехизисы времен каменного века? Фуксия решила, что при первом удобном случае отплатит нахальному секретарю – чтобы он наконец понял, где его место.
ПЕРВЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ СОДЕЯННОГО
Фуксия была единственной, кто в глубине души сомневался в истинности героического поступка Стирпайка. Девочка была очень наблюдательна – в ее память крепко врезалось его злорадно-выжидательное лицо, когда она тщетно пыталась разбить отцовской тросточкой окно. Чего он выжидал? Фуксия помнила, как злорадная гримаса мигом исчезла с лица Стирпайка, едва только она взглянула на него. Потому юная герцогиня относилась к ученику доктора все прохладнее и прохладнее, хотя он буквально из кожи лез, чтобы расположить ее к себе.
С другой стороны, Фуксия втайне восхищалась холодной расчетливостью юноши, его цепкости и отваге. Наверное, она не догадалась бы приспособить под лестницу стволы деревьев с обрубленными сучьями. Вечером, ложась спать, девочка представляла себе узкое хитрое лицо Стирпайка и думала: чего же он добивается? Конечно, он спас им жизнь, но все-таки что-то здесь было не так...
Больше всего Фуксию раздражало то, что она не могла понять мотивов поведения Стирпайка. Втайне она наблюдала за ним, надеясь найти ключ к разгадке в его повседневном поведении. Тем более что теперь делать это было несложно: Стирпайк оказался в центре жизни Горменгаста, стал одной из самых популярных фигур. Стирпайк был вездесущ, он буквально навязывал свое общество всем, с кем не был пока на короткой ноге. Впрочем, число таких людей стремительно таяло.
Стирпайк пока продолжал жить у Прунскваллеров, но втайне строил планы переезда в южное крыло, где облюбовал просторную комнату, как раз по соседству с Корой и Клариссой. Комната была просто великолепна – утром ее заливало яркое солнце, здесь хорошо топили и чистота была отменная. Юноше давно прискучило жить в доме доктора, который то ли не понимал, то ли делал вид, что не понимает его нового статуса в Горменгасте. К тому же Прунскваллер постоянно досаждал ученику въедливыми вопросами: как ему пришло в голову приспособить под лестницы сосновые жерди, как он оказался возле библиотеки в столь поздний час, как заметил пожар? И хотя Стирпайк заранее заготовил ответы на возможные каверзные вопросы, любознательность доктора раздражала его. В глазах бывшего поваренка доктор был уже отработанным материалом: он помог ему подняться еще на одну ступеньку в иерархии Горменгаста, но теперь необходимость в его поддержке отпала. В самом деле, думал Стирпайк, пора перемещаться в южное крыло, поближе к «теткам», в солнечную просторную комнату. А там посмотрим...
После памятного пожара в библиотеке доктор Прунскваллер потерял былую жизнерадостность. Конечно, он продолжал шутить, но куда реже, да и шутки были уже не столь остроумны, они выглядели скорее данью привычке. Ирма была совсем плоха: почти все дни она проводила в постели, доктор беспрерывно делал ей кровопускания. Три раза в день медик вывозил сестру в кресле-каталке в сад, где она смотрела перед собой остановившимися глазами и рвала куски бязевой материи на бесконечные тонкие полоски. Покончив с одной тряпицей, женщина принималась за следующую.
Госпожа Слэгг тоже болела. Фуксия не отходила от старухи ни на шаг. Юная герцогиня распорядилась поставить кровать няньки в свою комнату, поскольку та стала бояться темноты и еще больше – дыма.
Титус был единственным, на кого пожар не повлиял. Правда, его глаза оставались налитыми кровью еще в течение нескольких дней после памятного события, но и этот недуг вскоре прошел, тем более что Альфред Прунскваллер весьма скрупулезно следил за состоянием здоровья наследника Горменгаста.
Флей, как всегда, оставался безучастен ко всему, что не касалось его лично. Именно ему лорд Сепулкрейв поручил собрать кости несчастного Саурдаста, и камердинер с честью выполнил задание. Правда, Флей не стал говорить, каких мук это ему стоило. Во-первых, нужно было собрать все кости, вплоть до самых мелких, часть из которых вообще превратилась в труху. Флей собирал кости в кусок плотной ткани и, связав в узел, тащил их ко входу в жилые помещения, где в боковушке был установлен гроб. Камердинер начал почему-то с костей ног, так что череп пришлось нести в последнюю очередь. Вот тут-то и случилось странное и вместе с тем страшное событие, добавившееся к цепочке загадочных происшествий последнего времени. Когда Флей нес череп Саурдаста, начался сильный ливень. Старик был уже на полпути к цели, когда вдруг почувствовал страшную боль в затылке. Потеряв сознание, он рухнул как подкошенный, на мокрую землю. Когда Флей очнулся, дождь еще лил. Старик и понятия не имел, как долго лежал на земле. Но делать было нечего – нужно было идти в дом. Камердинер подобрал валявшийся рядом кусок ткани и ахнул – череп Саурдаста исчез...
ПОХОРОНЫ АРХИВАРИУСА
Барквентину пришлось руководить похоронами отца. Конечно, в мире трудно отыскать народ, обычаи которого позволяли бы хоронить труп или даже кости без черепа. В сущности, череп был самой важной частью скелета. Барквентин ломал голову: что делать? Куда девался череп? Неужели откладывать похороны? Но ведь даже неизвестно, обнаружится ли голова архивариуса или нет. С другой стороны, оставлять тело непогребенным – большое варварство. Вот и разберись, когда одна традиция противоречит другой. Разумеется, Флей был ни в чем не виноват – огромная шишка на его затылке внушала жалость к старику. Происшествие было столь необычным, что все терялись в догадках, кто мог напасть на старика и для чего злоумышленнику понадобился череп Саурдаста. Завладение черепом с целью поругания исключалось – при жизни у архивариуса не было врагов, поскольку он жил замкнуто и ни с кем не сближался. Череп искали аж два дня, поисками руководил вездесущий Стирпайк. Юноша решил, что похититель (или похитители) спрятали череп в оплетенной плющом колоннаде, поскольку она находилась поблизости от пожарища. В ответ на робкие попытки Флея и других приближенных герцога направить поиски на другие возможные укрытия Стирпайк принимался бить себя кулаками в грудь и кричать, что он «чует, где собака, то есть башка, зарыта...». И так далее. Стирпайк с приданными ему в помощь лакеями облазил колоннаду и обширный винный погреб, раскинувшийся под зарослями плюща. Конечно, черепа там не оказалось. Все попытки обнаружить череп Саурдаста оказались тщетными. Лорд Сепулкрейв собрал совет. Конечно, право выносить окончательное решение принадлежало Барквентину, и он решил: найдется череп или нет, но похороны будут проведены в ближайшие двое суток. Вот так – резко и категорично.
Положение казалось неразрешимым – как хоронить тело без головы? Кинулись листать старинные книги, спросили церковных авторитетов – все в один голос твердили: «Святотатство!». Кто-то предложил разрыть одну из могил на кладбище слуг и извлечь оттуда череп. Но извлечение чужих останков – святотатство не меньшее, к тому же сюда автоматически приплюсовывается осквернение могилы и надругательство над прахом усопшего. Лорд Сепулкрейв совсем приуныл – он считал себя виновником случившегося. Можно было собрать тот злополучный семейный совет не в библиотеке, а в крестильне – и Саурдаст остался бы жив, и книги бы уцелели, да и в случае пожара помощь бы пришла куда быстрее и не в лице бывшего поваренка. Кроме того, герцог считал себя виновным и в истории с пропажей черепа архивариуса. Теперь он считал свое поведение в высшей степени мальчишеством – можно было не посылать старика работать в одиночестве, не говоря уже о том, что работник из пожилого человека всегда неважнецкий. А на голом энтузиазме далеко не уедешь. Барквентин в конце концов принял решение, великодушно объявив, что при похоронах сгодится и череп теленка.
Лорд Сепулкрейв благодарно посмотрел на нового архивариуса и тут же послал мальчика с поручением к Свелтеру: немедленно подобрать на скотном дворе подходящего теленка, зарезать, череп отскоблить добела. Свелтер носился по кухне как угорелый, гоняя многочисленных подчиненных. Впрочем, повара в тот день не ленились: вряд ли у кого возникло желание тянуть время и накалять обстановку, тем более что от страдающего герцога можно было схлопотать любое страшное наказание. Череп был готов за каких-нибудь два часа, после чего его покрыли несколькими слоями водостойкого лака.
Перед самыми похоронами, когда стало окончательно ясно, что настоящий череп Саурдаста не обнаружится, Флей отправил посыльного к госпоже Слэгг с просьбой подобрать шелковую или бархатную ленту обязательно голубого цвета.
Свелтер постарался на славу и при подборе теленка проявил разумную инициативу: череп как раз был равен по размеру человеческому. Плохо ли, хорошо, но одну проблему обитатели Горменгаста сообща решили.
А в тот момент, когда все было готово к похоронам: гроб стоял на краю свежевырытой могилы на кладбище для усопших благородного происхождения, вокруг сгрудилась толпа в траурных одеяниях и священник читал нараспев молитву – Барквентин попросил лорда Сепулкрейва выйти вперед и приложить к лежавшему в белых шелках гроба скелету череп, щедро обмотанный небесно-голубой лентой, найденной нянькой в глубине ее обширного сундука с материалами для рукоделия.
Лорд Сепулкрейв, испытывая сильную неловкость, шагнул вперед. Глаза присутствующих были устремлены на него. Барквентин задумчиво поглаживал бороду. Он постарался на славу. Скелет отца пришлось собирать буквально по косточкам. Чтобы при переносе на кладбище скелет Саурдаста не рассыпался, кости связали шелковыми шнурками, после чего подобрали такое облачение для гроба, чтобы скелет утопал в бесчисленных складках шелка, скрывая перевязи.
Дрожащими руками герцог кое-как пристроил телячий череп на положенное место и отступил назад, чувствуя, будто с его плеч свалилась гора.
К гробу подошел Барквентин и бросил оценивающий взгляд на работу лорда: череп идеально лежал на предназначенном месте и, обвитый лентой, будто укутанный в чепчик, и в самом деле сильно смахивал на человеческий. Лучи заходящего солнца падали на лакированную поверхность черепа, отчего та матово поблескивала.
Лорд Сепулкрейв остановившимися глазами смотрел на гроб. Ему вдруг захотелось поскорее закончить похороны, бывшие лишним напоминанием о перенесенной трагедии. Но герцог не чувствовал себя господином на этой церемонии – во-первых, Барквентин хоронит отца, а во-вторых, он же – новый хранитель традиций и распорядитель обрядов. Так что...
Между тем сам Барквентин величественно поманил к себе двух могильщиков в черных атласных сюртуках:
– Начинайте!
Могильщики неторопливо накрыли гроб крышкой и мерно застучали молотками, вколачивая положенное число гвоздей.
Фуксия стояла рядом с матерью. Как и положено, обе были закутаны в просторные траурные туники густо-лилового цвета. Фуксия вдруг поймала себя на мысли, что ненавидит старость со всеми ее атрибутами. Старость ассоциировалась у нее с этим... как его... Девочка напряглась, вспоминая слово, постоянно произносимое Стирпайком при любой встрече. Наконец юная герцогиня вспомнила слово – авторитет. В это понятие бывший поваренок вкладывал все: начиная от власти и кончая старостью. Он то и дело проклинал и развенчивал авторитет, считая его одним из источников зла на свете. Фуксия рассеянно посмотрела на собравшихся. Однообразные постные лица... Происходящее казалось девочке кошмаром. Фуксия скосила взгляд в сторону матери – леди Гертруда безучастно смотрела вдаль поверх голов собравшихся по другую сторону могилы. По губам отца блуждала слабая улыбка – в ней была непонятная безысходность, отчаяние. Девочка была готова поклясться, что прежде не видела на лице отца столь глубокого отчаяния. Юная герцогиня поднесла к лицу ладони – все как чужое. Происходящее казалось сном. А может, это и в самом деле сон? Тогда нужно поскорее проснуться, выпить, как обычно, чашку горячего молока со сдобной булочкой и бежать на прогулку. Девочка опустила руки. Неожиданно глаза ее уперлись в стоявшего по ту сторону могилы Стирпайка. Бывший поваренок сложил руки на животе, лицо у него было постное-постное... Что ж, приличие обязывает. Уловив взгляд девочки, Стирпайк заговорщически подмигнул. Фуксия сделал ответный жест рукой – впрочем, ничего не значащий. Девочка думала – хорошо еще, что она здесь не одна.
Острая, похожая на птичью голова и костлявые плечи юноши не давали даже намека на природную красоту и правильность пропорций, но одно было бесспорно – Стирпайк был молод. Он не принадлежал к чопорному миру стариков в кружевах, который в глазах Фуксии ассоциировался с Барквентином. Стирпайк принадлежал к миру света и тепла, к миру молодости. Пожалуй, думала девочка, Стирпайк обладает двумя достоинствами – молодостью и отвагой. Кажется, они же и единственные его достоинства. Он спас из горящей библиотеки няньку, доктора, он спас ее, наконец. Интересно, куда подевался его древний меч? Все таскал-таскал с собой, а теперь без меча, что за бред? Впрочем, к чему на похоронах трости, даже столь необычные?
Наконец гроб опустили на веревках в могилу; первые комья влажной земли глухо стукнули по крышке. Могилу зарыли быстро, и Барквентин придирчиво осмотрел насыпанный холмик, который еще предстояло облагородить. Невдалеке могильщики счищали с лопат налипшую землю, присутствующие расходились по своим делам. Фуксия, не дожидаясь родителей, направилась к замку.
– Можно составить тебе компанию? – поинтересовался Стирпайк, неслышно подойдя сбоку.
– Да, конечно, почему бы нет? – пробормотала девочка, сама удивляясь, отчего на сей раз она не возражает против его общества, как это делала обычно.
Стирпайк, видимо, ожидал услышать иной ответ, потому что метнул в сторону юной герцогини удивленный взгляд. Но Фуксия, опустив голову, шагала как ни в чем не бывало дальше. Стирпайк вытащил из кармана трубку и стал на ходу раскуривать ее. Пустив кольцо сизого дыма, юноша задумчиво произнес:
– Не так уж и много на моем счету такого, сказал бы я...
– Чего немного?
– Земля к земле, прах к праху и все такое прочее.
– Нет многого ни на чьем счету, думаю, – задумчиво бросила Фуксия, отбрасывая носком туфли подвернувшийся камешек, – и мне не слишком приятна перспектива когда-нибудь умереть...
– Особенно, когда только начинаешь жить, – в тон ей сказал Стирпайк, – когда человек старый, то все уже понятно. В стариках жизнь сама гаснет, как оплывшая свечка.
– Если хочешь знать, иногда мне нравится твоя бунтарская натура, – призналась Фуксия, – но с другой стороны, почему бы хоть однажды не проявить капельку уважения к старикам?
– Наверняка эту идею подкинули тебе они сами! – воскликнул Стирпайк ехидно. – Узнаю логику старых сморщенных грибов. Разумеется, им как-то надо оправдать свое существование. Как там в книгах? Все течет, все меняется, в одну реку нельзя войти дважды... Каково? Вот что я тебе скажу: их мораль насквозь фальшива, они до смерти завидуют нашей молодости. Кстати – до смерти в самом прямом смысле.
– Неужели? – Глаза Фуксии расширились, и она даже остановилась. – Неужели все и в самом деле только в зависти? Скажи, ты и вправду так думаешь?
– Ну разумеется, – заверил Стирпайк собеседницу, – я именно так думаю. Сама посуди: разве они не хотят загнать нас в рамки созданных ими схем? Вырабатывают для нас правила поведения, без конца ставят препоны и вообще мешают жить. Мы гнем на них спины. Все старики одинаковы...
– Госпожа Слэгг не такая, – возразила Фуксия, – она...
– Да, да, она исключение, – поспешно согласился Стирпайк, закашлявшись, – но разве исключение не подтверждает правило?
Фуксия ничего не ответила, и они некоторое время шли молча. Впереди стылым камнем распласталась громада Горменгаста.
– Кстати, – нарушила тишину Фуксия, – куда подевался твой знаменитый меч? Ты же постоянно таскал его с собой. Для чего? Неужели просто чтобы занять руки?
Стирпайк ухмыльнулся – ему показалось, что последние события здорово изменили Фуксию. Она стала более ловкой, что ли... Сбросила обычную меланхолию.
– Мой меч? – удивился юноша. – Меч... В самом деле, я оставил его дома. Или не дома? Ох, все эти хлопоты! Как-то выскочило из головы.
– Но как так может быть? – не поняла юная герцогиня. – Неужели он тебе вдруг надоел?
– Пожалуй, ты права, – снова согласился бывший поваренок. – Он не то чтобы надоел мне, просто я решил не брать его на кладбище, чтобы ненароком не сотворить с ним что-то вроде...
– Вроде? – заинтересованно допытывалась юная герцогиня.
– Возможно, я вонзил бы меч Барквентину в брюхо, – рассмеялся Стирпайк весело. – Как стал секретарем твоего отца, так лезет везде, куда его не просят. Тоже мне, значительное лицо. От него же нафталином за милю несет, а все туда же. Сколько командиров у нас развелось – спасу нет. Или, знаешь, что? Я бы привязал его за ногу к одному из могильных крестов и забил камнями – честное слово. И меч бы у меня был бы при себе. Теперь понимаешь, почему я решил пойти на кладбище безоружным?
Стирпайк настолько увлекся живописанием расправы над ненавистным ему старикашкой, что, повернувшись, не увидел Фуксии рядом. Ушла.
Оглядевшись, юноша заметил юную герцогиню – та отошла далеко в сторону и со всех ног мчалась к замку. Что это она, подумал Стирпайк – то ли его болтовня прискучила Фуксии, то ли она обозлилась на него? Впрочем, это не суть важно. Пора действовать дальше...
БЛИЗНЕЦЫ БЕСПОКОЯТСЯ
Спустя примерно неделю после захоронения останков Саурдаста Стирпайк решил навестить сестер лорда Сепулкрейва – юноша решил, что настало самое время подобрать себе достойное жилье. К тому же его серьезно беспокоило поведение близнецов – совершив поджог, они то и дело докучали Стирпайку с вопросом, когда же они, наконец, вступят в свои законные права полновластных хозяек Горменгаста. Всякий раз, завидев сообщника, леди Кора интересовалась, почему до сих пор многочисленные слуги не наводнили южное крыло и не привели в порядок интерьеры; леди Кларисса обиженно долдонила, что в коридорах по-прежнему много пыли и скудное освещение. И тому подобное. В заключение, схватив его за руки, герцогини едва не хором спрашивали: где обещанные им золотые короны? Паренек отделывался обещаниями уладить все в скором времени, но время шло, и с каждым разом приходилось выдумывать все более замысловатые и изощренные ответы – «тетки» попросту теряли терпение.
Аристократки, задавая вопросы, глядели на Стирпайка относительно спокойными взглядами – но только в силу воспитания; юноша отлично изучил их стиль поведения и потому знал, что делается в их истосковавшихся по власти душах. День ото дня женщины становились все нетерпеливее, а их голоса – все более раздраженными.
Стирпайк с горечью признался себе, что герцогини слишком глубоко проглотили его наживку и теперь ни за что не хотели расставаться с иллюзиями. Однажды вбив себе в головы идею о скорой власти в Горменгасте, близнецы теперь только об этом и говорили. Стирпайк и сам сделал ошибку – он слишком долго и настойчиво убеждал сообщниц в их якобы исключительной храбрости, хитроумии и умении мыслить стратегически, говоря, что никто другой и не смог бы поджечь книгохранилище. Перед поджогом нужно было как-то стимулировать женщин, потому-то Стирпайк и наговорил им кучу незаслуженных комплиментов. Теперь же посеянные им семена дали несколько неожиданные всходы: «тетки» требовали вознаграждения за свою «храбрость». Стирпайк изворачивался, как умел: назначал на как можно более отдаленный срок тайные встречи, на которых обещал сообщницам разработку дальнейших планов, говорил, что сам действует, ссылался на неблагоприятные обстоятельства. Вскоре ему пришла в голову блестящая идея – он принялся внушать близнецам, что стратегия их победы кроется прежде всего в ее постепенности. Постепенность эту юноша определил как «ползучее нападение», подразумевая постепенное и незаметное для окружающих восстановление своего авторитета. «А когда хватятся, будет поздно, – вещал Стирпайк, – тогда они просто ничего не сумеют сделать. Только действуйте с умом».