– Но зато не столь умна, верно?
– Да нет же, дело не в том. Просто отношение к нам разное...
– Вдумайся, отчего оно может быть разным? Конечно, оттого, что я умнее!
– Он сказал, что мы обе одинаково сообразительны.
– Может, и сказал. Но только потому, чтобы не обижать тебя. Неужели ты сразу не поняла?
– Сударыни, – вмешался Стирпайк, – почему бы вам для начала не прекратить ссору? В конце концов, кто собирается устраивать вашу судьбу? Кому вы пообещали, что станете всецело доверять и следовать его инструкциям? Кто этот человек?
– Ты! – воскликнули близнецы хором.
– Вот именно. Тогда внесем ясность... Я отношусь к вам обеим одинаково. Да, одинаково! Не зря же я заказал для вас два абсолютно одинаковых золотых трона. Теперь поняли? Так что, умницы, будьте любезны, возьмите меня под руки.
Кора и Кларисса, прекратив перебранку, взяли Стирпайка под руки и, не глядя друг на друга, направились к выходу. Со стороны это было несколько странное зрелище – долговязая фигура бывшего поваренка между двумя герцогинями, облаченными в неизменные платья цвета бордо. Все трое были настолько поглощены предстоящим торжеством, что даже забыли закрыть за собой дверь. Вышедшая из боковой комнаты служанка с неодобрением посмотрела вслед ушедшим и неслышно ее прикрыла.
ЗАВТРАК
Барквентин даже не осознал, насколько важные события произошли в Горменгасте за последнее время. Разумеется, сын Саурдаста знал, что лорд Сепулкрейв после памятного пожара в библиотеке был, что называется, не в себе. Но новый архивариус не знал, что герцог возомнил себя с некоторых пор ночной птицей, и думал, что через день другой все станет на свои места, и жизнь в замке потечет своим чередом. Впрочем, подобное невежество старику можно было простить – он настолько глубоко ушел в изучение своих новых обязанностей, что иногда даже забывал спуститься к обеду. Вот и сейчас Барквентин, беззвучно шевеля губами, в который уже раз пытался запомнить все тонкости предстоящей церемонии – завтрака в честь наследника Гроунов. Как назло, ритуал словно специально составлен так, чтобы новичок попотел, прежде чем все запомнить. Впрочем, старческая память – не самая цепкая, так что Барквентин, обругав себя дураком, подхватил книгу и вышел в коридор, решив, что на ходу выучит все куда быстрее, чем просто сидя в четырех стенах.
Новый, более высокий статус в иерархии Горменгаста принес ему не только новые обязанности, но и новые права. К примеру, Барквентин мог претендовать на любую из десятка светлых просторных комнат, что располагались по соседству с комнатой ушедшего в мир иной Саурдаста. Впрочем, Барквентин жил в своей прежней комнате с низким потолком шестьдесят лет и ни разу не думал о переселении куда-то еще. У него в голове и мысли не было – уходить из своей комнаты, больше похожей на крысиную нору. Но условия все-таки изменились – теперь дверь в комнате Барквентина хлопала часто, приходили слуги с извечными вопросами – как и что. Всем было интересно взглянуть на нового секретаря лорда Сепулкрейва, узнать, что он за человек. Обитель Барквентина повергала их в ужас. Посетители никак не могли взять в толк – неужели приятно жить в «крысиной норе», когда можно занять намного лучшее помещение? Однако новому архивариусу были безразличны советы посторонних. Главное, что он чувствовал себя хорошо. А там – хоть трава не расти...
Теперь Барквентин степенно шагал к трапезной зале, дробно постукивая концом трости по каменным плитам пола. Именно этот стук и услышала Фуксия. Девочка в сопровождении няньки, несущей на руках Титуса, тоже направлялась к трапезной зале. Юная герцогиня терпеть не могла нового архивариуса и высказала бы лишний раз свое неудовольствие Барквентином, но теперь ей было совершенно не до язвительных замечаний: последние двое суток Фуксия провела рядом с отцом, так что ничто другое ее абсолютно не трогало и не волновало. Фуксия даже не возразила, когда в ее комнату явился Барквентин и бесцветным голосом начал излагать поведение «господской дочери на церемонии». Впрочем, требования к Фуксии традиция предъявляла самые минимальные – надеть красное платье (удивительное совпадение необходимости и вкуса) и повесить на шею «дочкиных голубков» – колье, состоящее из трех нефритовых птичек, выточенных семнадцатым герцогом Гроуном, нанизанных на сухой, но удивительно крепкий стебелек непонятного растения. И теперь Фуксия шагала вперед – в багряном платье и с голубками на шее.
Титус, кажется, успел привыкнуть к постоянной суматохе и спокойно переносил все трудности. Его без конца таскали с места на место, но он даже не плакал. Теперь, обернутый в бледно-лиловое одеяльце, будущий хозяин Горменгаста посапывал на руках няньки. К одеяльцу же специальными серебреными булавками была пришпилена цепь, к которой крепился меч. Меч же пока несла Фуксия. Нянька изрядно волновалась последнюю неделю, но до сих пор не могла смириться с тем, что спокойная прежде жизнь замка никак не желала входить в привычное русло. Вот и сейчас, искоса посматривая на воспитанницу, старуха бормотала:
– Как ты думаешь, ягодка, мы не опоздаем? Ни в коем случае нельзя опоздать, что ты! Ах, что за жизнь пошла – ни минуты покоя. Хорошо еще, что Титус ничего не понимает. И все равно я боюсь – как бы суета не отразилась на его нервах...
Фуксия пропустила слова няньки мимо ушей – девочку одолевали собственные невеселые думы. Что делать? Бедный отец... Доктор Прунскваллер суетится, суетится... Конечно, он делает все, что может... Но толку, признаться, от его лечения немного. Нет, только она сумеет помочь отцу прийти в себя!
Так, думая каждая о своем, женщины не заметили, как дошли до трапезной залы. Завидев Фуксию еще издалека, Свелтер не упустил случая подчеркнуть свою лояльность – он распахнул дверь трапезной, изображая самую лучезарную улыбку, на которую был только способен. Впрочем, истовость шеф-повара оставалась невостребованной: Фуксия даже не удостоила его взглядом. Оказалось, что юная герцогиня и госпожа Слэгг были последними – остальные уже собрались. Впрочем, традиция и требовала – хозяин праздника, то есть Титус, не должен был торопиться с приходом. Барквентин подошел к исполнению своих новых обязанностей со знание дела.
Войдя в трапезную, Фуксия и старуха поднялись на семь ступенек, что вели на небольшой подиум, где был накрыт стол. Юная герцогиня с неудовольствием огляделась – ну и нашли же место для торжества. Она терпеть не могла трапезную – вечно здесь сквозняк, сырость и полумрак. Словно нет комнаты получше. Девочка была рада, что взгляды присутствующих устремились на Титуса – конечно, на нее сейчас никто не обращает внимания. Это хорошо. Всегда бы так...
И тут Фуксию словно гром поразил – во главе стола стоял... отец! Девочка и понятия не имела, что хлопоты доктора все-таки дадут такие плоды, что отец сможет присутствовать на церемонии. В голове юной герцогини никак не укладывались две противоречивые картины, виденные в один день – отец, сидящий на каменной полке и ухающий, как филин, и отец во главе праздничного стола, хоть и чересчур спокойный, словно пришибленный. И все-таки – ай да доктор, ай да голова! Может, еще есть надежда... А вдруг все ей приснилось? Ну, отец на каменной полке, его вопли... Может, этого вообще не было? Сейчас же он стоит за столом, даже вон губы его шевелятся...
Между тем Свелтер, суетясь, указал няньке на кресло, к тыльной спинке которого была пришпилена крохотная бумажка с подсказкой: «Для челяди». Впрочем, такое кресло не стыдно было бы поставить хоть лорду Сепулкрейву – удобное, пышное, на пружинах. Единственное, пожалуй, неудобство для няньки – соседство с леди Гертрудой, что сидит слева от нее. Подойдя к указанному месту, старуха с тревогой посмотрела на герцогиню. Однако мать виновника торжества не выразила своего нерасположения к няньке, и та, облегченно вздохнув, опустилась в кресло. Кресло оказалось неожиданно низким – подбородок старухи находился теперь примерно на уровне столешницы. Рядом – еще одно кресло, неимоверно высокое. На кресле лежит подушка рубчатого бархата – для Титуса. Кресло специально сделано таким высоким, чтобы присутствующие могли ежесекундно видеть младенца Титуса Гроуна, будущего хозяина Горменгаста.
Справа от кресла с ребенком смирно сидит лорд Сепулкрейв. Его руки вяло покоятся на резных подлокотниках кресла, но глаза ободряюще смотрят на Фуксию, что устроилась на другом конце стола. Фуксия в этот момент смотрит на мать, и смотрит без особого одобрения. По правую и левую сторону от Фуксии расселись соответственно Альфред и Ирма Прунскваллеры. Доктору тоже откровенно скучно на церемонии. Он придирчиво осматривает гостей, ища, над кем бы посмеяться. Наконец эскулап увидел то, что искал – на голове одной из приглашенных дам слегка сбился в сторону парик из вороного конского волоса, открывая взору несколько жиденьких седых прядок. Доктор толкнул под столом колено Фуксии и взглядом указал на невнимательную гостью – оба, переглянувшись, радостно захихикали. Слева от госпожи Гертруды восседала Кора, справа от лорда Сепулкрейва – Кларисса.
Горят бесчисленные свечи, но даже они не в состоянии полностью разогнать полумрак. Пламя свечей играет на серебряной посуде и столовых приборах. Над столом уже колдует Свелтер – одетые в снежно-белые халаты поварята вносят бесчисленные блюда: тонко нарезанное пряное мясо, жареную дичь, рыбу, салаты и фрукты. Все это молниеносно расставляется на столе, и поварята опрометью бегут обратно в кухню за новой партией съестного. В углу неприметно устроился Барквентин – он может быть доволен собой, церемония идет как по маслу. Самое трудное – начать, а уж закончится все само собой.
Произнесены положенные слова, кое-какие речи еще впереди. Приглашенные жадно уничтожают плоды трудов Свелтера и его подчиненных. И есть этому причина – все знали, что на церемонии их ожидает поистине лукуллов пир, так что никто предусмотрительно не позавтракал, а особо жадные даже не стали накануне ужинать. К тому же Свелтер постарался на славу – все блюда столь аппетитно выглядят и издают такие дразнящие запахи, что слюна течет даже у сытых людей. Барквентин украдкой посмотрел на часы – пора. Кряхтя, старик поднялся с места и подошел к Титусу. Предстояло выполнить следующую часть Горменгастского ритуала. Осторожно взяв с подставки специально приготовленную фаянсовую вазу, Барквентин изо всей силы швырнул ее на пол. Потом нагнулся и стал собирать осколки, которые надлежало разложить в две кучки – одну к голове, другую в ногах Титуса. Посуду бьют обычно на счастье, осколки вазы по традиции символизировали счастье через разум и счастье через тело. После чего на пол полетела другая ваза – но уже бронзовая. Точная копия предыдущей, эта ваза, понятное дело, разбиться не должна. Посудина символизирует твердость и нерушимость Горменгаста, его традиций и законов.
Был на завтраке и еще один человек, хоть и не приглашенный официально. Конечно, им мог быть только Стирпайк. Поздно вечером накануне церемонии он пробрался в трапезную залу, забрался под стол, покрытый тяжелой скатертью, ниспадавшей почти до пола, и вбил в ножки стола по большому коварному гвоздю. Стирпайк знал, что делал – к каждому вбитому гвоздю он привязал веревку принесенной сетки, сплетенной из крученого шелка. И теперь бывший поваренок спокойно возлежал под столом в некоем подобии гамака и вслушивался в разговоры присутствующих. Конечно, никому и в голову не пришло бы нагнуться и заглянуть под стол. Вскоре Стирпайку надоело слушать слащавые пожелания и здравицы гостей, и он стал оглядывать торчащие со всех сторон ноги, стараясь угадать их хозяина. От нечего делать хитрец начал считать ступни и, закончив счет, не поверил своим глазам – ног было нечетное число. Пересчитав еще раз, он получил тот же самый результат. Что такое? Приглядевшись, Стирпайк чуть не расхохотался – «лишняя» нога принадлежала Фуксии. Вторую девочка просто поджала под себя.
Потом Стирпайк принялся вспоминать, как ухитрился первым пробраться сегодня в трапезную – отделавшись под благородным предлогом от Фуксии и няньки, он проскользнул в коридор, а оттуда – в комнату. Остальное было уже делом техники.
Впрочем, Стирпайк был недоволен – он жаждал подслушать нечто необычное, а гости, подвыпив, вообще замолчали – даже пожелания в адрес виновника торжества, и те стихли. Тишину нарушал только Барквентин, но он говорил приличествующие случаю слова, которые, Стирпайк был уверен, он вызубрил наизусть из старых книг. Изредка сверху доносилось тактичное покашливание (конечно, Ирма Прунскваллер) и скрип стула – то не сиделось Фуксии. Четверть часа спустя что-то недовольно забормотала герцогиня – что именно, Стирпайк так и не разобрал. При каждом бормотании леди Гертруды ступни госпожи Слэгг нервно скользили по полу. Стирпайку стало смешно. Взять бы, да дернуть няньку за ногу. То-то крику было бы. Но это, конечно, глупо – обнаружить себя ни в коем случае нельзя.
Убедившись, что ничего ценного он не услышит и что ждать до конца церемонии еще долго, Стирпайк повернулся на спину, закрыл глаза и принялся мысленно перебирать свои последние достижения. В самом деле, добивался он многого.
Интересно, сколько же они могут есть, чтобы насытиться? И сколько человек нужно, чтобы дочиста слопать приготовленное Свелтером? И этот Барквентин все болтает – голос у него ровный и скрипучий, даже в сон клонит. На улице, наверное, до сих пор идет дождь.
И Барквентина никто не слушает. Понятное дело – болтает разную ерунду. И еще впереди окончание церемонии – там болтовни, поди, не меньше. Ох, уморили. Интересно, о чем думают гости? Уж точно, что не о церемонии. Наверное у них своих дел полно. Хотя какие дела могут быть, к примеру, у теток? Впрочем, сидеть тут весь день все равно плохо...
О ЧЕМ ДУМАЛИ ПРИГЛАШЕННЫЕ...
Размышления Коры: «...ну и холод! Тоже нашли место для церемонии – будто нет других помещений. И руки, и ноги озябли. Интересно, холодно ли Клариссе? Ну разумеется, холодно. Ха-ха, и выскочка Гертруда мерзнет, чтоб ей вообще закоченеть. Что там поделывает Стирпайк? Нужно было пригласить и его – такой умный парень, всех за пояс заткнет... Вот и нам с Клариссой обещал по золотому трону. Конечно, троны будут, раз обещал. Вот тогда Гертруда попляшет. Вообще сживем со свету стерву. Мерзавка приблудная. Прилепилась к Горменгасту, а ведь в ее жилах ни капли нашей крови. Даже по лицу видно, что не наша. Так и сидит, потаскушка, волосы у нее цвета ржавчины. А фигура, фигура – ну точно крестьянка, коровница. Уж скорее бы получить власть. Тогда рассчитаемся. Кстати, что делать со Стирпайком? Может, выгнать взашей из замка? Для чего нам тут пройдохи? С другой стороны, он общается с нами почтительно, а верные и умные люди нужны всегда. Ох, не знаю. Впрочем, поживем – увидим. Наверное, просто поставим его на место. Всяк сверчок – знай свой шесток. Все-таки я – леди Кора Горменгастская. Вся власть должна принадлежать мне. Ну, частично сестре. Но мне – основная часть. А Барквентин-то разоряется, изощряется в пожеланиях. Впрочем, это его работа, как и работа повара – приготовить вкусные кушанья. Так, слегка поклонимся ему, нужно подбодрить, пусть готовит пожелания и для меня. И что он ходит с клюкой? Словно болван какой... А наши-то, наши хороши. Сепулкрейв вообще теперь не в себе, да и сидит, как пугало огородное. О Гертруде молчу. Фуксия – тот еще фрукт. Опухла от ничегонеделания, но хоть бы раз зашла к нам спросить совета. Небось, мамаша настропалила ее против нас. Ничего, скоро я до них доберусь. Доктор почти уснул. И правильно, что тут интересного? Мы будем задавать куда более веселые пиры. Свелтер пропал – видимо, счел свою миссию исчерпанной. Никто ничего не замечает. Никто, кроме Стирпайка. Вот ему палец в рот не клади. Что ни говори, его нужно держать возле себя...».
Размышления Альфреда Прунскваллера: «...черт его знает, что может случиться. Конечно, я вкатил герцогу солидную дозу успокоительного. Теперь только через пять часов заряжать его очередной порцией. Но это, конечно, не выход – не будешь же его поддерживать инъекциями всю оставшуюся жизнь. Вон, уже рот нехорошо подергивается. Вот она, наша врачебная доля – возись с ними... Случится что – сразу доктор виноват. Нужно винить родителей лорда Сепулкрейва, что их сынок уродился таким бирюком. Чего ему не хватало? Денег – куры не клюют, быт налажен, слуги послушны, наследник родился, в конце концов. И, тем не менее, ходил мрачнее тучи. В чем причина? От меланхолии до умопомешательства – один шаг. Птицей, видите ли, хочет быть! Кстати, почему филином? Или совой – кто там ухает по ночам?.. Что ни говори, а нужно выписать еще успокоительного, да подольше. Что сумею, то сделаю. Хорошо хоть, что на Фуксию положиться можно. Как убивается, бедняжка, по отцу. В таком возрасте, когда формируется характер, все возможно. На кого еще опереться, как не на Фуксию? От Ирмы проку мало – глупа, словно курица. Остается, правда, Стирпайк. Но с ним каши не сваришь – парень себе на уме. Странный какой-то, скользкий. Есть в нем что-то злое, а вот что – не пойму. Определенно, в Стирпайке есть червоточина... То набивался мне в ученики, а теперь нос воротит от работы, словно голубых кровей. Сукин сын, больше он никто. Ну ладно, что с дерьмом возиться. Хотя ум у него живой, острый – этого не отнимешь. Зря я его так ругаю – что просишь его сделать, он сделает. И потом, кто из нас не индивидуалист? Вот то-то и оно. Итак, Фуксия и отчасти Стирпайк – вот твоя опора, Альфред. Только бы его сиятельство на церемонии чего не выкинул, а там уж разберемся. Вколем ему сколько нужно успокоительного. Пусть тогда прыгает. И все-таки, из-за книг казниться не стоит. Книги – дело наживное...».
А ТЕМ ВРЕМЕНЕМ...
Размышления Фуксии: «...Боже правый, за что ты покарал отца? Он же сроду мухи не обидел... А лицо-то, лицо! Хорошо хоть, что доктор сделал ему укол. Лицо – как маска... И все-таки ты не должна вешать нос, иначе дело станет совсем дрянь. Нельзя показывать другим, что тебе больно. У нас же народ такой – радуются твоему горю. Только няньке и доктору можно доверять. И все-таки: что произошло с отцом? Скорее бы закончилась чертова церемония. Сводила бы отца на улицу, к Кремневой башне. Подышал бы свежим воздухом. Может, собрать ему какие другие книги, что есть в замке? Сейчас отца нужно защищать особо. Боже, ради отца я пожертвовала бы всем. Даже своими камушками, так похожими на притаившихся лягушек. И сухие папоротники отдала бы. Я бы разыскала книги и читала бы их отцу вслух – только бы его лицо не было бы таким грустным. А доктор Прунскваллер-то скучает. И есть отчего – эта старая развалина, Барквентин, всех сведет с ума своим скрипучим голосом. Скорее бы все закончилось...».
Время шло, снаружи шумел дождь, а Барквентин все говорил и говорил ничего не значащие напыщенные слова. Присутствующие одобрительно качали головами и говорили нечто похожее, а в душе каждому хотелось, чтобы ритуал поскорее закончился. Погода на улице плохая, в дожди хочется спать, а после сытной еды – в особенности. Даже доктор – пересмешник и весельчак – приуныл. Что делать – приличие обязывает быть терпеливым.
Размышления Ирмы Прунскваллер: «...Интересно было бы узнать, как сильно я похорошела, проведя почти полдня в ванне. У меня такая нежная кожа, лебединая шея. Если бы только нос не был так сильно заострен... И очки, ох уж эти очки. И все-таки я невероятно красива, в самом деле. И еще у меня исключительно красивый почерк. Кто еще умеет так красиво выводить буквы, хотела бы я знать. То-то и оно. К тому же я еще девушка. Ох, и повезет тому, кому суждено будет... суждено будет... Как там, в книге, написано? А, вспомнила – „сорвать цветок моей девственности“. Жаль только, что в Горменгасте мало достойных и внимательных мужчин. Внимательных вообще нет – разве только Стирпайк... Да, Стирпайк из молодых, да ранних. Так посматривает на меня. Будь он чуток постарше, мы бы... Впрочем, о чем я думаю, что за мысли! И все же... Надо отдать ему должное – в женщинах он разбирается. Такие комплименты делает – дух захватывает. Я всю жизнь была такой чистюлей, так заботилась о себе, и для чего? Вот судьба злодейка – ей, видите ли, угодно, чтобы я до сих пор оставалась в девушках. Чего ради? Всего в Горменгасте вдосталь, а вот настоящие мужчины в дефиците. Живем с Альфредом бок о бок, а словом перемолвиться не можем. Только начинаешь что ему говорить, тотчас начинает зевать или перебивает. Ах, он и сейчас закрывает глаза. Вот видела бы покойная матушка, как нетактично ведет себя сынок на торжестве! А остальные приглашенные – тоже хороши! Все заняты собой, на меня никто и не смотрит. Ну, с женщинами-то все понятно – завидуют. А вот мужики... Им бы глаза налить и пошептать непристойности дамам, имевшим несчастье расположиться с ними по соседству. Даже хорошо, что не обращают на меня внимания – а то несли бы всякую чушь. Я все-таки обладаю утонченным вкусом, не побоюсь об этом даже вслух заявить. И потому не пристало мне выслушивать всякие гадости... Пусть местные кошелки их выслушивают. Нет настоящих мужчин – и не надо, походим в девках. Во всяком случае, моя весна еще придет. Пожалуй, Стирпайк – единственная подходящая кандидатура... В самом деле, как я раньше не сообразила... Альфред же предупреждал, что не сможет быть завтра к ужину. Напишу записку Стирпайку, приглашу его поужинать со мной. Кстати, он-то сумеет оценить мой почерк по достоинству. Итак, решено...».
Размышления леди Клариссы.
В сущности, мысли Клариссы поразительно напоминали мысли леди Коры, так что если читателю хотелось бы проследить за их ходом, достаточно перевернуть несколько страниц назад и вспомнить, о чем думали обе герцогини Гроун. Кстати, герцогини по праву рождения.
Размышления леди Гертруды: «...Хорошо все-таки, что старина Саурдаст сыграл в ящик. Иначе затянул бы церемонию до Страшного Суда. Сынок-то его побойчее будет. А может, он сам хочет поскорее закруглиться? Возможно. Впрочем, это похвально. Кошки мои наверняка орут, кушать хотят. Что за бессердечная публика – ради каких-то глупостей приносит в жертву здоровье наших меньших братьев. И только потому, что это советуют делать провонявшие нафталином книги. Боже, что за глупости! Все же мне повезло – такие ритуалы бывают нечасто, так что мучиться долго не придется. Кстати, завтраков в честь наследника можно больше не опасаться – я рассчиталась со всеми традициями, произвела на свет мужчину, будущего лорда Гроуна, так что теперь с меня взятки гладки. У него есть нянька, вот пусть она с ним и возится. Мое дело – сторона. Стоп, не забыла ли я подлить воды в поилку канареек? Кажется, не забыла... Кстати, нельзя забывать, что я все-таки его мать. Возможно, придется заняться его воспитанием. Ничего, справлюсь. Прежде всего стану внушать ему, что нужно уметь жить для себя и в себе. Чтобы он не вырос таким, как Сепулкрейв. Потерял какие-то книги – и тронулся умом. Вот Фуксию я в свое время упустила. Впрочем, она всегда была какой-то неуклюжей. Ничего, с Титусом промашки не будет. Научу его любить природу, ведь в обществе птиц и животных чувствуешь себя куда безопаснее, чем в обществе людей. Когда станет немного понимать, буду водить его к пруду в конце сада... Там для птиц раздолье – никто, кроме меня, туда не ходит. Это и благо. С Фуксии уже ничего не взять – она абсолютно непробиваема. Это и понятно – свой внутренний мир, свои интересы. Я ведь не воспитывала ее. С Титусом все-таки будет по-другому. Научу его любить природу, чтобы он ощущал себя ее частью. Частью, которая должна гармонично уживаться и существовать со всей природой. Как стараюсь делать это я. Никто, кроме меня, не понимает сущности жизни. Мы умираем, что остается? Вот сгорели бы мы в библиотеке, но души наши... Кстати, о пожаре библиотеки. Спаслись только благодаря Стирпайку. Очень кстати оказался он тогда... И даже лестницы своеобразные подыскал. И все-таки не лежит к нему душа, определенно не лежит. Есть в нем что-то, а что – сказать не могу. Нужно за ним следить – чует сердце, жди от него беды. Все увивается возле Фуксии – что задумал? И девчонке нужно сказать, чтобы не якшалась с этим пройдохой. Ишь ты – взялся непонятно откуда, все вынюхивает, высматривает... Фуксии общаться лучше с доктором – тот хоть не благородных кровей, но культурный и доброжелательный человек. От него-то подлостей не будет. Впрочем, кое-что в жизни Фуксия все же понимает – потому что терпеть не может Флея. И есть за что – так ударить беззащитное животное. Что сделал ему мой котик? Флей – исчадие ада. Хорошо еще заметила вовремя. А может, он и раньше бил моих животных? Не исключено. Они ведь даже пожаловаться не могут, детки мои... А он и пользовался этим, истязал их. Ничего, теперь и Флея настигло возмездие. Изгоню Флея ко всем чертям, что бы там Сепулкрейв не говорил в его защиту. Впрочем, Сепулкрейв уже не в себе. Такое ощущение, что он уже не жилец на белом свете. Конечно, коли крыша поехала. Впрочем, беспокоиться не о чем – ведь есть Титус. Так что линия Гроунов не прервется. Мое дело – дать мальчику соответствующее воспитание, чтобы несся по жизни, как орел по небу...».
Размышления госпожи Слэгг: «...Что-то затянулся завтрак, ох, затянулся. В самом деле, народ злоупотребляет временем. Ели бы себе да пировали сколько влезет... Но для чего ребенка тягать на пиры? Спал бы, пока спится. И еще присобачили к одеяльцу этот ужасный меч – к чему он ребенку в таком-то возрасте? Нашли, где посадить меня – рядом с герцогиней. Почему-то всегда робею в ее присутствии. А она даже не смотрит в мою сторону, словно меня нет. И на ребенка ноль внимания – что за мамаша? Ничего, Бог еще все ей припомнит. А я... кому я нужна, старуха? Чуть что начнешь делать – и спина, и ноги, все как горит. Ох, годы, годы... Никто меня не любит, никому не нужна. Только Фуксия, ягодка моя, хорошо относится к старухе, но иногда дерзит и не слушается. Молодо-зелено – хорошее дело... Интересно, о чем думает леди Гертруда? Может, пытается угадать мои мысли? Впрочем, что за глупости – зачем я ей нужна? Наверняка томится по своим птичкам и кискам. Хороша мама. Скорее бы уйти. Эх, была бы возможность – вообще не выходила из своей комнаты. Там тихо, уютно. Фуксию и Титуса с собой забрать – и ничего не надо. Хорошо еще, что я есть – а то чему научатся детки у бессердечной мамаши? Нужно внушить Фуксии, что она должна ухаживать за братом, что она должна как следует заботиться о нем. Впрочем, пока у девочки ветер в голове гуляет. Оно и понятно – возраст. Было бы даже странно, коли Фуксия сидела день напролет в комнате. Пусть бегает, пока бегается. Успеет еще наохаться и насидеться в четырех стенах. Только бы закончилась эта ужасная церемония, и тогда мы...».