– В самом деле, милостивые государыни, право слово, ха-ха, не представляю, почему вы до сих пор не оценили той заметной роли, которую я играю в нашем, ха-ха, обществе? Точнее, в его социальной жизни. Можно сказать, именно я не даю общественной жизни застояться, словно болоту. Мы, доктора, знаете ли, сразу чувствуем, если что не так... И потом, сами подумайте, как много делаю я в Горменгасте. Вот, опять же, ребенок, будущий полновластный хозяин замка и его окрестностей – он появился здоровым на свет не только, ха-ха, благодаря родителям. Но и благодаря мне тоже, и в немалой степени.
– Что, что вы говорите? – встрепенулась вдруг леди Кларисса, очевидно, истолковавшая слова врача как-то иначе.
Доктор Прунскваллер зажмурил на мгновенье глаза, а потом, подойдя к аристократкам, игриво погрозил им пальцем:
– Ваши сиятельства. Нужно внимательно слушать собеседников – иначе вы неминуемо отстанете от жизни. А это, знаете ли, чревато...
– Как вы сказали, простите? – перебила эскулапа Кора, поправляя искусственную розу на корсаже. – Простите, в самом деле не расслышала? Кажется, что-то вроде «отстать от жизни». Да куда уж нам отставать – мы и так плетемся где-то на обочине. Все, что принадлежит нам по праву, находится безраздельно в руках Гертруды.
– Верно, верно, – обрадовано закивала ее сестра. – Она лишила нас всего.
– Как так, милостивые государыни? – тотчас оживился Прунскваллер, почувствовав неизбитую тему разговора.
– Власть, – ответили сестры одновременно, словно сговорившись. Их откровенность шокировала даже врача, который, как известно, не обладал особыми комплексами. Прунскваллер был настолько ошарашен, что принялся теребить непослушными пальцами воротник камзола, делая вид, что хочет поправить его.
– Нам нужна власть, – продолжала леди Кларисса, – и мы бы рискнули всем ради нее.
– Да, власть, власть, – вторила ей Кора, – чем больше, тем лучше. А уж мы бы заставили народ делать работу как положено.
– Но вся власть в замке принадлежит Гертруде, – жаловалась Кларисса, – а нам приходится довольствоваться положением приживалок.
Закончив изливать жалобы, аристократки внимательно оглядели Свелтера, Саурдаста и Флея, словно ища у них сочувствия и поддержки.
– Насколько я понимаю, они просто обязаны присутствовать здесь? – предположила Кора, глядя на Прунскваллера, который вновь занялся созерцанием узора на потолке. Доктор раскрыл было рот, но ответить не успел – лакеи открыли парадную дверь, и в комнату вошла одетая в снежно-белое платье Фуксия.
За двенадцать дней, прошедших с рождения брата, девочка окончательно утвердилась во мнении, что случившееся – не дурной сон, что теперь она – не единственный ребенок в семье. Все это время она отвергала малейшие намеки, которыми ей предлагали взглянуть на брата. Да и сегодня она пришла сюда только ради приличия, не больше. Делать ничего другого все равно не оставалось – пока, к сожалению, власть в замке принадлежит не ей. Однако Фуксия была твердо уверена – придет день, и она станет говорить тут свое веское слово. С другой стороны, иногда душу девчонки грызли сомнения – отчего она переживает? Рождение братьев и сестер – вещь вполне обычная, даже во всех книжках об этом написано. А не доверять книжкам просто нет оснований...
Госпоже Слэгг было не до Фуксии, потому старая нянька успела только заскочить в комнату воспитанницы и напомнить ей, что она должна расчесать волосы, надеть заранее подготовленное белое платье и появиться в крестильне ровно в две минуты четвертого. А там уж ориентироваться по ходу событий.
Неприятное настроение не могли развеять даже цветы в вазах – действительно прекрасные – и яркий солнечный день. Фуксия со вздохом вспомнила уют чердака. Ничего, она еще вернется туда – выполнит противные формальности, и снова будет смотреть из окна. Сколько захочет...
Пройдя в глубину помещения, Фуксия упавшим голосом поприветствовала обеих теток (ответом ей были столь же кислые приветствия) и забилась в угол, где стояло удобное плетеное кресло. Однако сидеть девочке долго не пришлось – в зал вошел отец, а следом мать. Этикет требует, чтобы младшие и низшие по званию стояли в присутствии старших. Тут у Фуксии не было никаких претензий – раз этикет существует, значит, тому и следует быть.
Как только чета хозяев Горменгаста встала посреди комнаты, на золотисто-багровом ковре, как Саурдаст, откашлявшись, неестественно-напыщенным голосом начал:
– Мы собрались сегодня по очень торжественному поводу. Такое, согласитесь, бывает не каждый день. Скажу больше – далеко не каждый день. Все мы горим неуемным желанием увидеть виновника сегодняшнего торжества, хотя слово «виновник» я не считаю словом подходящим, поскольку младенец всегда считается невинной душой. Мы – само ожидание, и я, чтобы не томить присутствующих, действуя по поручению их сиятельств, объявляю вход нового человека, будущего Гроуна и славного продолжателя добрых дел его могущественных предков...
Тут Саурдаст закашлялся и схватился рукой за грудь – по-видимому, у него запершило в горле или он просто сильно разволновался. Однако секретарь герцога был опытным человеком – он быстро взял себя в руки. Тем более что положенные слова он все-таки успел произнести без запинки. Быстро взглянув в книгу, Саурдаст лишний раз убедился, что все идет как надо. Затем, качая надушенной и напомаженной головой, книжник торжественно подвел пятерых – лорда, его супругу, Фуксию и сестер отца ребенка – к низкому столу посреди помещения. Родные мальчика были выстроены полукругом. Удивительно, что все они безропотно позволили секретарю помыкать собой. Впрочем, ученый был известным знатоком обычаев и традиций, настоящим ходячим катехизисом, так что обычно никто не отваживался спорить с ним на сей счет. В полукруг же был поставлен и доктор Прунскваллер, помогавший герцогине при родах, однако, повинуясь все тем же условностям, он стоял на полшага дальше, чем остальные. А еще чуть позади стояли Флей и Свелтер – все правила разработаны до тонкостей еще в стародавние времена, так что не было необходимости фантазировать, как и что устраивать. Лорд Сепулкрейв часто говорил, что наличие грамотного помощника – залог успеха. А ошибался он очень редко.
Саурдаст тем временем снова вернулся к своему пюпитру. Он был спокоен и величественен, словно олицетворял собой могущество Горменгаста и его властителей. Секретарь герцога заговорил снова, хотя по слезам, стоявшим в его глазах, и то и дело охватывавшим его горло спазмам было видно, что говорить старику удается ценой огромного напряжения сил. Саурдаст знал, что он прежде всего – залог успешного проведения процедуры крещения. Если все пройдет без сучка и задоринки – это хороший признак. А если – впрочем, нет – о плохом просто не хотелось думать.
– Солнце и луна сменяют поочередно друг друга, листья опадают с ветвей деревьев и гниют, чтобы дать жизнь другим листьям, рыба идет на нерест и, отметав икру, погибает. Но одно суть вечно – это жизнь, – вещал Саурдаст, и все слушатели невольно затаили дыхание, как-то разом позабыв о земных трудностях и тяжбах.
Сложив руки на груди, словно молясь, секретарь то говорил громко, то переходил на трагический шепот:
– Камни – свидетели всему – голосам людей, крикам птиц, плеску волн и шелесту листьев. Но даже камни не вечны. Все превращается в прах и из праха же воскресает. Жизнь – вот единственно вечное явление.
Переведя дух, Саурдаст вытер вспотевший лоб шелковым платком, однако не сбил ритма в чтении:
– Ночью мы можем слышать странные звуки, похожие на стоны. Где бы вы ни оказались, звуки преследуют человеческое ухо. То говорит сама мать-Земля, она свидетельствует, что жизнь течет, продолжается, но в то же время остается неизменной, как и сама вечность, как само бытие. Всем нам придет время умирать. Один хозяин Горменгаста передает бразды правления наследнику, его тело относят в Башню Башен, так повторяется до бесконечности, но жизнь – имя которой просто «Гроуны» – всегда неизменна. Люди, теперь вы должны верить мне: человек – вечен! Вечен, как сама жизнь!
– Ну сколько же можно еще болтать? – с легким раздражением в голосе прошептала герцогиня. Несмотря на торжественную обстановку, госпожа Гертруда так и не изменила себе – она кормила крошками небольшую серую птичку, что устроилась на ее плече.
Саурдаст бросил на герцогиню пронзительный взгляд. В глазах старого книжника мелькнула искра обиды, но он не подал виду и быстро проговорил:
– Сударыня, я закончил приветствие из прошлого, приветствие, составленное двенадцатым хозяином Горменгаста.
– Ну и хорошо, – воскликнула женщина с облегчением. – А теперь-то что?
– Кора, – прошептала Кларисса сестре, – посмотри на сад. Хорошо, что нас поставили напротив окна. Помнишь, когда Фуксию крестили, мы тоже смотрели в окно? Я не ошибаюсь?
– И чем вы с тех пор занимались? – неожиданно обратилась к золовкам леди Гертруда. Кажется, супруга герцога была возбуждена с самого утра, и теперь ее волнение передалось и сидевшей на ее плече пташке – та испуганно нахохлилась.
– Ну как же, Гертруда, – отчеканила Кора, – с того времени мы безвылазно сидим в южном крыле.
– Именно так, – подтвердила леди Кларисса.
Герцогиня с нежностью посмотрела в сторону – на птичку, и та перебралась на три коротеньких шажка к лицу хозяйки. После чего, леди Гертруда перевела взгляд на сестер мужа, и лицо ее вновь посуровело:
– Что вы делали все это время?
– Размышляли, – в один голос воскликнули женщины.
Мать новорожденного только открыла рот, желая что-то сказать, как вдруг позади нее раздался грубый смех, в котором не было и намека на тактичность:
– Ха-ха, хе-хе, да.
Конечно, доктор Прунскваллер постарался лишний раз напомнить о своем присутствии – врач не любил оставаться вне пределов всеобщего внимания.
Скандал был неминуем – но все разрешилось благополучно, так как Саурдаст поспешил возобновить прерванную церемонию.
– Ваше сиятельство, – сказал хранитель библиотеки торжественно, – вы, как отец ребенка и как теперешний повелитель Горменгаста, должны, согласно древней традиции, поднести младенца к крестильной купели и произнести его христианское имя.
Лорд Сепулкрейв, который дотоле стоял рядом с Фуксией и уже начал закрывать глаза – настолько утомил его размеренный голос секретаря – неловко дернулся и откашлялся.
Госпожа Гертруда скосила глаза на мужа, но ее лицо по-прежнему оставалось непроницаемым, так что невозможно было понять, о чем же она сейчас думает. Герцог Гроун медленно тронулся с места – сестры буквально пожирали его глазами. Кажется, только Фуксия была абсолютна безразлична ко всему этому торжеству – она рассматривала узоры на ковре и мечтала об одном – как бы поскорее вырваться на милый сердцу чердак. Флей и Свелтер ловили каждый шаг хозяина – каждый из них чувствовал себя частью Горменгаста, такой же частью, как крестильная комната, или, скажем, конюшни. Тем не менее оба испытывали волнение – ведь эмоции от предшествовавшего крестинам столкновения были еще свежи в памяти.
Саурдаст, довольный тем, что ритуал идет в точности, как положено, решительно не хотел замечать ничего вокруг. В такт взволнованным шагам герцога он легонько постукивал кончиком пальцев по краям крестильной купели.
Рядом с выходом – это место тоже предписывалось вездесущим ритуалом – стояли Кида и нянюшка Слэгг с виновником торжества на руках.
– Госпожа Слэгг, не волнуйтесь, все хорошо, – шепотом успокаивала Кида старую няньку, из глаз которой катились крупные слезы. – Ну не плачьте, прошу вас.
– Да, да, – кивала старуха, всхлипывая, – но только знала бы ты, милая, что значит для меня такая честь – крестить его сиятельство! Ах, не надо меня успокаивать. Как хорошо, что мальчик спит. Боже, ну почему его сиятельство идут так медленно. Боже, Кида, посмотри, кажется, у меня бант на рукаве ослаб...
Кида послушно затянула бант, хотя он нисколько не ослаб – просто ей не хотелось лишний раз раздражать нянюшку, которая буквально извелась за утро. Госпоже Слэгг то и дело казалось, что на ее черное парадное платье садятся ворсинки, и она настояла на том, чтобы Кида положила в карман крохотную щеточку из конского волоса на случай обнаружения новых ворсинок.
Неожиданно ребенок открыл свои фиолетовые глаза – кажется, он все-таки ощутил всеобщее внимание. Глядя на малыша, нянюшка принялась вспоминать выражения из прочитанных когда-то книг, в которых рассказывалось о детях. Лицо младенцев авторы называли началом книги о развитии человека, тело – осколком человечества. А само дитя – листком с дерева человеческой страсти, смесью знания и боли. Что ж – может, несколько напыщенно, но все-таки верно...
Нянюшка вдруг подумала – если лицо Титуса представляет собой начало книги о развитии человека, то ее собственное – уже окончание. Все должно когда-то закончиться... Кида же стояла пока на полпути, она была, без сомнения, серединой книги...
Так и ждали все трое – шестидесятидевятилетняя нянюшка Слэгг, двадцатидвухлетняя Кида и младенец Титус – двенадцати дней от роду – самого торжественного момента. И момент настал.
Лорд Сепулкрейв снова откашлялся и напряженно сказал, простирая руки вперед:
– Сын мой!
ТИТУС ОКРЕЩЕН
Повелитель Горменгаста уже закрыл рот, но его голос продолжал звенеть в ушах присутствующих. Наконец, выдержав положенную обрядом паузу, лорд Сепулкрейв продолжил:
– Наследник рода нашего, воплощение крови и духа Гроунов, новое, блестящее звено в династической цепи. Тебе пора окунуться в купель, подтвердить данное тебе при рождении имя и получить благословение Господа Бога нашего! Сын, добро пожаловать в мир! Да будет он к тебе добр, и ты благословен будь во веки веков!
К сожалению, нянюшка заслушалась и опомнилась только три секунды спустя после окончания приветственной речи отца ребенка. Все это время – короткое, но заметное – лорд Сепулкрейв принужден был стоять с протянутыми руками. Опомнившись, нянюшка сдавленно охнула и торопливыми шажками засеменила вперед. Герцог твердо, но нежно принял малыша в руки. Послышался вздох – то Саурдаст не смог сдержать чувств. После чего архивариус медленно подошел к отцу ребенка и торжественно провозгласил:
– Как гласит сия книга, что покоится в моих руках, всякий мужчина, появившийся на свет в семье Гроунов, должен быть опущен на раскрытые страницы ее, чтобы ощутить мудрость веков. Высшая благодать опустится на голову мальчика. Да сбудется воля всевышнего.
Лорд Сепулкрейв медленно опустил сына на полураскрытые страницы громадной книги, так что снаружи можно было видеть лишь ножки ребенка и крохотную корону, надетую на его голову. Саурдаст, величественно развернувшись, понес книгу с ребенком к столу, на котором стояла купель. Лорд Гроун последовал за ним.
Старому секретарю было особенно трудно – слезы умиления текли из его глаз, но смахнуть он их не мог – руки-то были заняты драгоценной ношей. К тому же библиотекарь чувствовал на себе всеобщее внимание... Даже сестры герцога затихли, скрестив взгляды на ребенке...
Никто не обратил внимания на Фуксию, хотя она совершила чудовищную дерзость – отошла к нянюшке, поскольку ей не хотелось стоять рядом с теткой Клариссой, которая то и дело шипела ей:
– Не опускай глаза. Смотри вперед. Моего брата, что ли, крестят?
Однако последней каплей, переполнившей чашу терпения девочки, были слова:
– Конечно, ты ни разу не зашла навестить меня, хотя мы родные. Но все потому, что я сама об этом тебя не просила.
После чего Кларисса торопливо покосилась в сторону Гертруды, чтобы убедиться в отсутствии внимания противницы к своей персоне. Конечно, Гертруда не смотрела на золовку. И потому сестра герцога продолжала вещать:
– Конечно, милая, мы с тетей Корой тоже были когда-то в твоем возрасте, потому знаем, что на девочек часто находят судороги. То рука, то нога, знаешь ли...
Скрипучий голос тетки настойчиво лез в уши, и Фуксия отвернулась в сторону, давая понять Клариссе, что сейчас у всех есть более важные дела. Но не тут-то было.
– Тетя Кларисса права, – раздался голос Коры, – нам действительно приходилось несладко. Впрочем, сейчас тоже не легче. Что поделаешь – такова реальность. А почему, милая, у тебя такие черные волосы? Даже слишком черные, я бы сказала? Зря ты надела белое платье – так волосы кажутся еще чернее.
Фуксия дернулась, но ничего не сказала. Очевидно, тетки восприняли это как согласие с их словами. И потому Кора не стерпела: наклонившись почти к самому уху девочки, она прошептала:
– Мы терпеть не можем твою мамашу.
Фуксия вначале подумала, что ослышалась. Однако Кларисса, надвинувшись с другой стороны, подтвердила:
– В самом деле, она такая дрянь.
Этого Фуксия уже перенести не могла. И потом, если тетки запросто позволяют себе нарушать церемонию крещения, что же говорить о ней. Возмущенно дернув плечами, она отошла к нянюшке, которая к тому времени уже была освобождена от обязанности нести виновника торжества. Фуксия уставилась на Саурдаста, который как раз держал над столом в раскрытой книге ее брата. Отец скромно стоял позади.
Между тем сам Саурдаст, с честью проведя очередную часть церемонии, позволил себе на минуту отвлечься и окинуть взглядом родных крестника. Старик был шокирован – от благопристойного полукруга ничего не осталось. На свое место возвратился герцог, да его супруга стояла как прежде – но не столько из желания соблюсти приличия, сколько из-за полного безразличия, ясно читаемого на ее лице. Но зато все остальные словно с ума посходили. Прунскваллер беззастенчиво разглядывал цветы в вазах, Фуксия, дрянная девчонка, отошла к нянюшке, золовки его сиятельства тоже сошли с указанных мест у стола и, что-то нашептывая друг другу, недоброжелательно смотрели в сторону племянницы. Нечего сказать – хороши. И это называется аристократия. Однако досада одолевала Саурдаста не более нескольких секунд – не хватало только сорваться и ему, тогда все точно пойдет прахом.
Но если церемония нарушена один раз, то и дальше все идет наперекосяк. Саурдаст принялся медленно опускать книгу с лежащим на ней ребенком на стол. В это время старик случайно глянул на сестер герцога и заметил, как те обмениваются ехидными ухмылками – непонятно только, на чей счет. Это было уже выше сил старика. Пальцы его неожиданно онемели, и книга накренилась вниз, младенец заскользил на пол, вырвав в попытке зацепиться лист, совершая тем самым первый в своей жизни богохульный поступок. Металлическая корона жалобно звякнула о ножку стола. Первой опомнилась, как всегда, нянюшка. С воплем: «Ах ты, Боже мой!» – старуха кинулась к заходящемуся рыданиями малышу. Саурдаст готов был сквозь землю провалиться – он все еще сжимал в пальцах злополучную книгу.
Доктор Прунскваллер, согнувшийся, словно вопросительный знак, резко повернулся в сторону госпожи Гертруды, готовый прийти на помощь, случись с нею что. Глаза герцогини по-прежнему ничего не выражали, и эскулап задребезжал:
– О, они же как мячики, прыгучие, упали, но не ничего с ними не случилось. Ах, вот так, ха-ха!
– Что вы такое болтаете о людях, – вспыхнула женщина.
– Я говорю всего лишь о вашем сынишке, сударыня. Он же упал на пол, и с ним ничего не...
– Упал? – хрипло переспросила герцогиня. – Но куда?
– Ха-ха, ха-ха, ваше сиятельство, он свалился на пол. Конечно, на пол – в этом не может быть никакого сомнения. Вы слышите этот полный трагизма крик? Он, он, ваше чадо, ваша кровинка. Ах, этот пол, разрази его господь. Хорошо еще, что между, сиятельным телом вашего младенца и варварской натурой пола кто-то догадался подстелить толстый ковер. Ха-ха.
– А, так вот почему такой переполох, – женщина равнодушно повела плечами, скармливая при этом своей птичке очередную порцию хлебных крошек.
– Да, – процедила Кора, поворачиваясь к сестре, при этом в голосе ее слышалось неприкрытое злорадство, – да, да. Вот оно как повернулось. Готовились – готовились – и на тебе.
– Именно, – отметила Кларисса с удовлетворением, и сестры довольно переглянулись. Нечасто на их долю выпадала подобная радость. Обе женщины – конечно, старые девы – мстительно смотрели в сторону леди Гертруды. Впрочем, та по-прежнему была поглощена исключительно своим пернатым питомцем.
Кажется, мать Титуса наконец решила как-то проявить себя. Сложив трубочкой губы, она издала легкий свист – и птичка тотчас же перелетела с ее плеча на чуть согнутый палец. Неторопливо герцогиня подошла к Саурдасту, который трясся крупной дрожью, хотя первый испуг у него прошел в момент, когда старик убедился – ничего страшного с младенцем, кажется, не случилось. Сам лорд Гроун стоял в стороне, засунув руки в карманы – по-видимому, он счел за лучшее оставаться в стороне. Однако глаза его были полны тревоги. Госпожа Слэгг баюкала в своих заботливых руках вовсю орущего младенца, шепча ему всякие успокаивающие слова. Впрочем, ребенок все равно буквально заходился от воплей.
Тогда герцогиня осторожно приняла ребенка из рук нянюшки и шагнула к окну, надеясь, что хоть яркий солнечный свет заставит наследника успокоиться.
Фуксия, во все глаза следившая за матерью, невольно испытывала жалось к маленькому пищащему свертку. В конце концов, он был ее братом. Было еще одно обстоятельство, несколько притупившее неприязнь девочки к Титусу – она ожидала увидеть нечто прекрасное и совершенное, к чему будут прикованы взоры окружающих. Но ребенок оказался только розовым сморщенным комочком, в котором не было даже намека на совершенство. Такой вряд ли мог возбудить восторг окружающих. К тому же Фуксия уже поняла, что присутствующие на церемонии, за редким исключением, ждут не дождутся, чтобы разбрестись по своим делам. Порадовало девочку и то, что мать явно не благоволила к младенцу, демонстративно предпочитая возиться со своими любимыми птицами. Так что новорожденный, выходит, все равно ей не конкурент...
Тем временем герцогиня поднесла Титуса к окну и принялась внимательно разглядывать его лицо, не переставая издавать легкий посвист – так женщина беседовала с сидевшей на ее плече пичужкой. Убедившись, что на лице ребенка нет повреждений, леди Гертруда перевернула малыша и осмотрела его затылок, после чего коротко распорядилась:
– Подайте сюда корону.
К ней тут же подскочил доктор Прунскваллер, на его растопыренных – наподобие лосиных рогов – пальцах покоилась подобранная с пола корона. Врач на сей раз обошелся без традиционных «ха-ха», но в глазах его бегали веселые искорки.
Тем не менее эскулап не был бы самим собой, если бы не постарался взять ситуацию под контроль:
– Может, мне короновать его сиятельство прямо тут, при свете солнца, ха-ха-ха? Конечно, так и следует поступить.
На лице лекаря появилось несколько ехидное выражение, так возмутившее пять минут назад леди Кору.
Неожиданно Титус прекратил плакать и замолчал. Впрочем, когда-нибудь он все равно должен был это сделать, поскольку при падении ему посчастливилось остаться совершенно невредимым. Младенец плакал исключительно от испуга, но любой испуг рано или поздно проходит.
– Да, доктор, будьте так добры, наденьте на него корону, – попросила герцогиня.
Прунскваллер неожиданно оробел – на его лице выступили бисеринки пота. Но коли напросился в помощники – отступать поздно. И врач, наклонившись над неестественно большой головой ребенка, ловко надел на нее корону – столь ловко, что младенец даже не хныкнул.
– Ха-ха, – воскликнул эскулап с явным облегчением.
– Саурдаст, – позвала леди Гертруда, даже не поворачиваясь, – подойдите сюда.
Секретарь лорда Сепулкрейва затравленно поднял голову – он как раз судорожно разглаживал вырванный ребенком при падении лист пергамента.
– Подойдите же ко мне, – повторила леди Гертруда с еще большей настойчивостью.
Обогнув стол, Саурдаст несмело приблизился к женщине и почтительно остановился в нескольких шагах.
– Вот что, Саурдаст, – заговорила герцогиня, – мы сейчас немного прогуляемся... Наберитесь терпения, это недолго. А потом ты сможешь закончить обряд крещения, как положено... Да успокойтесь вы, все в порядке.
Саурдасту не оставалось ничего другого, как низко поклониться, хотя все его существо протестовало против такого изменения обряда. Святотатство, не меньше. Однако скандал был еще большим святотатством, и потому старик безропотно последовал за герцогиней, а та, полуобернувшись, властно распорядилась:
– Все со мной! Слуги тоже!
Присутствующие двинулись за аристократкой, словно завороженные. Выйдя через широкие остекленные двери в сад, участники церемонии ступили на посыпанные белым речным песком аллеи. Солнце уже успело высоко подняться, так что кедры отбрасывали на людей дырявые тени. Все молчали – царила какая-то странная подавленность. Еле передвигая ноги, понурив голову, ни на кого не глядя, шагал лорд Сепулкрейв. Фуксия шла следом за отцом – вообще-то происходящее было ей безразлично, и девочка продолжала мечтать, когда наконец вернется на чердак... Доктор Прунскваллер на ходу зыркал по сторонам – ему явно было скучно, но тем не менее врач предпочитал хранить молчание, зная, что сейчас совсем не время для его «ха-ха». Леди Кора и леди Кларисса, обмениваясь ядовито-злорадными взглядами, шли чуть поодаль от остальных. Шествие замыкали Флей и Свелтер – шли они рядом, словно позабыли о недавней ссоре.