Страница:
— Выкладывай. Впрочем, я и сам догадываюсь, в чем там у вас дело. Кое-кто раздумал продолжать поход, я правильно тебя понял?
— Я еще ничего не сказал, а ты меня уже понял.
— Так или иначе мы пойдем на Сан-Педро.
— Не думаю, что многие последуют за тобой.
— А ты, ты, Ибервиль?
Корсар опустил глаз.
— Я пойду. Пойду, хотя знаю, что это гибельное предприятие. Я не знаю, что тебя так влечет в этот город, но догадываюсь, что не деньги. Я ценю нашу дружбу и ради нее готов пойти против своих интересов, но на большее не рассчитывай, таких, как я, не слишком много.
Олоннэ закурил, выражение лица его из разъяренного сделалось задумчивым.
— Послушай, Ибервиль, а Воклен?
— Что тебя интересует?
— Не он ли сбивает с толку моих людей? Я слишком доверял ему в прежние времена и боюсь, он каким-то образом воспользовался моим доверием. А теперь открыто выступил против.
— Он не посмел бы этого сделать, не чувствуй он огромной поддержки в команде. Да, все понимают, что Олоннэ — великий воин, но пойдут за Вокленом, потому что им хочется за ним пойти. А что касается его души… у нас в Латрансе говорят, что душа темнее ночи. Как можно проникнуть в мысли человека без помощи палача?
— Он ведь был надсмотрщиком на галерах.
— Я тоже не из Лувра прибыл сюда.
— Ладно. Скажи им, что я желаю поговорить с командой.
— Где их собрать?
— На набережной, как раз напротив того места, где громоздятся горы мешков.
— Когда?
— Когда стемнеет.
Доверив исполнение этой части своего замысла Ибервилю, исполнением второй Олоннэ занялся сам. В находившийся поблизости от места сбора дом было доставлено несколько девушек из родовитых испанских семей. Когда большая часть корсаров собралась в условленном месте, из дома начали доноситься хорошо знакомые давним матросам Олоннэ звуки. Капитан развлекался. Особую пикантность этим забавам придавало то, что девушкам, делившим ложе с капитаном, предстояло всенепременно умереть.
Не было ни одного исключения за всю многолетнюю историю взаимоотношений капитана с женским полом. Очень многие мечтали узнать, что же там все-таки происходит вне глаз команды, но никто не решался подсмотреть, все понимали, что в такие минуты шутки с капитаном плохи.
Когда, судя по доносившимся звукам, дело стало приближаться к кульминации, специально назначенные Олоннэ корсары подошли с горящими смоляными факелами к кучам с колониальными товарами и подожгли их.
Удивительно быстро горит то, что дорого стоит. Словно куча сухого хвороста, занялись мешки с индиго и крашеные толедские кожи. Пламя поднялось футов на двадцать над землей. Жуткие отражения лизали прибрежную воду. Жар бил в спины и лица корсаров. В спины тех, кто не мог отвернуться от сотрясаемого кровавой страстью дома, и в лица тех, кого больше волновал вид гибнущего добра. Им было жаль его, хотя они прекрасно понимали, что воспользоваться им можно лишь тем способом, который применил Олоннэ.
Массы огненных искр уносились к звездному небу, как бы дразня живостью и блеском своих отдаленных родственниц, неподвижно застывших на глади гигантского купола.
Десятки мыслей теснились в головах собравшихся на набережной корсаров.
И вдруг над этим напряженным сборищем возвысился еще один крик.
Самое интересное, что не женский. Кричал мужчина.
Корсары зашевелились, повернулись к дому и те, кто больше интересовался костром.
Неужели он взялся за мужиков?! Таков был общий немой вопрос.
Возрождение даровало европейскому человеку не только многочисленные копии античных статуй, но и более богатые представления о сексуальной жизни. Стоящие на набережной Пуэрто-Морено корсары не принадлежали к передовой части человечества, но все же имели представление о том, что между мужчиной и мужчиной может иметь место то, что принято называть любовью. Представление имели, но не приветствовали. Замеченных в половых поползновениях подобного рода джентльмены удачи с кораблей изгоняли. Капитана в их глазах не извиняло и то, что противоестественному использованию подвергался, скорей всего, испанец. Конечно, этих кастильских собак надо истреблять, но не подобным же образом.
Но через мгновение выяснилось, что кричат-то не по-испански.
По-французски кричат.
Хорошенькое дельце!
Толпа, загудев и не сговариваясь, стала надвигаться на дом невыносимого разврата.
Но все кончилось так быстро, что пожар возмущения не успел как следует разгореться, чтобы соответствовать размерам пожара на пристани.
Двери дома распахнулись, и на пороге показался молодой корсар, вполне одетый, хотя вид у него был сумасшедший. Безумно вращая глазами, в которых отражались пляшущие огни гигантского костра, он заговорил, но успел сказать всего несколько слов:
— Вы знаете, что там происходит?! Я сейчас…
Больше он ничего сказать не успел.
Раздался выстрел. Человек, решившийся подсмотреть, что и как делает с пленными испанками капитан Олоннэ, сделал непроизвольный шаг вперед. Изо рта у него хлынула кровь. Он встал на колени. Губы шевелились, несмотря на ранение, он желал говорить.
Рана оказалась смертельной. Пират упал, отдав свой последний страстный поцелуй деревянному настилу набережной.
Убил его, разумеется, Олоннэ. Он стоял в дверях и держал в руках пистолет с дымящимся стволом.
— Так будет с каждым, кто осмелится мне помешать, — сказал он.
Никто не выразил сомнения внешне в его словах и не усомнился внутренне.
Эпизод на этом не закончился.
Две оставленные без присмотра испанки выскочили из-за спины капитана и попытались скрыться. Одна бросилась вправо, другая — влево. Олоннэ успел отбросить пистолет и схватил обеих за волосы.
Они что-то кричали на своем наречии. Кричали и простирали руки к столпившимся в десяти шагах от них корсарам. Ошибиться было невозможно — они требовали помощи. Молили о ней! Кое-кто из французов знал немного испанский язык. Правда, лишь в той степени, чтобы объясниться при купле-продаже. Сбивчивые, истеричные, запутанные в слезах и воплях девиц молитвы остались ими не поняты.
Олоннэ не стал ждать, когда смысл чуждых речений дойдет до сознания собравшихся. Он потащил за собой по настилу обеих. Потащил к пылающему костру.
Толпа молча расступалась перед ними.
Подойдя, насколько это было возможно, к стене огня, Олоннэ приподнял испанок и с размаху ударил лбами друг о друга.
Предусмотрительный!
Он понимал, что, если просто швырнет их в огонь, они обязательно выскочат из пламени. А ему нужно было, чтобы они сгорели наверняка.
Несмотря на все старания Олоннэ, план его был выполнен не полностью. Одна девушка рухнула в кучу горящих мешков и осталась там навсегда. Вторая под воздействием неистового пламени очнулась и, превратившись в живой факел, зашагала к воде с невоспроизводимым воплем в горле. Впрочем, путешествие ее оказалось недолгим. Оно уложилось в три шага. После чего испанка рухнула и замерла, пылая.
Олоннэ повернулся к толпе свидетелей:
— А теперь можно и поговорить.
На фоне благовонного пламени (занялись ящики с душистыми травами и нюхательными солями) его крупная фигура выглядела гигантской…
И зловещей.
Надо сказать, что большинству пошедших с ним в поход людей он именно таким и нравился, именно такой он и вызывал у них восхищение. Столь неподдельное и столь глубокое, что оно перевешивало порой стремление к золоту. Порой? Что значит порой?! Вот в этот самый момент и перевешивало.
— Кто пойдет со мной на Сан-Педро?! — с каким-то свирепым великолепием произнес Олоннэ.
— Я!
— Я!
— Мы!!!
Голосов было много, но они не слились в единодушный хор. Слишком многие корсары удержались в пределах трезвого взгляда на вещи, устояли на страже своих шкурных интересов.
Встав на почву трезвого выяснения дальнейших планов, корсары пришли к компромиссному решению, которое выглядело следующим образом.
Олоннэ и Ибервиль с тремя сотнями человек отправляются к Сан-Педро. Остальные ждут их на опаленной пристани Пуэрто-Морено. Оставшиеся не считаются предателями и скотами, но при этом безусловно теряют всякое право на ту добычу, что будет взята без их участия.
— Кто же останется вашим капитаном? — с нескрываемой иронией спросил Олоннэ.
— Воклен! — прозвучал громкий ответ большей части корсаров.
— И ле Пикар, — раздались голоса меньшего, но все же немалого количества людей.
Олоннэ подошел вплотную к татуированному другу и попытался посмотреть ему в глаза. Это ему не удалось. Костер почти догорел, луна еще не взошла.
— Ле Пикар, ты остаешься?
— Я остаюсь, Олоннэ.
— Почему?!
— Все говорят, что ты идешь в Сан-Педро не за золотом. Значит, не ради нас. А ради чего, ты не хочешь сказать.
— Ты был мне другом, ле Пикар, а дружба заключается в основном в том, что веришь человеку на слово. Я даю тебе слово, что после этого похода мы будем богаты, сказочно богаты.
Ле Пикар медленно покачал головой:
— Я бы, может, и пошел с тобой, но со мной не пойдет моя команда.
— Ты один стоишь десятка человек.
— Ты начинаешь льстить, Олоннэ, значит, твои дела плохи.
Олоннэ кивнул и отошел, не глядя на старого друга.
— Ложиться спать. Завтра на рассвете выступаем, мы должны достигнуть Сан-Педро за одни сутки.
Глава третья
— Я еще ничего не сказал, а ты меня уже понял.
— Так или иначе мы пойдем на Сан-Педро.
— Не думаю, что многие последуют за тобой.
— А ты, ты, Ибервиль?
Корсар опустил глаз.
— Я пойду. Пойду, хотя знаю, что это гибельное предприятие. Я не знаю, что тебя так влечет в этот город, но догадываюсь, что не деньги. Я ценю нашу дружбу и ради нее готов пойти против своих интересов, но на большее не рассчитывай, таких, как я, не слишком много.
Олоннэ закурил, выражение лица его из разъяренного сделалось задумчивым.
— Послушай, Ибервиль, а Воклен?
— Что тебя интересует?
— Не он ли сбивает с толку моих людей? Я слишком доверял ему в прежние времена и боюсь, он каким-то образом воспользовался моим доверием. А теперь открыто выступил против.
— Он не посмел бы этого сделать, не чувствуй он огромной поддержки в команде. Да, все понимают, что Олоннэ — великий воин, но пойдут за Вокленом, потому что им хочется за ним пойти. А что касается его души… у нас в Латрансе говорят, что душа темнее ночи. Как можно проникнуть в мысли человека без помощи палача?
— Он ведь был надсмотрщиком на галерах.
— Я тоже не из Лувра прибыл сюда.
— Ладно. Скажи им, что я желаю поговорить с командой.
— Где их собрать?
— На набережной, как раз напротив того места, где громоздятся горы мешков.
— Когда?
— Когда стемнеет.
Доверив исполнение этой части своего замысла Ибервилю, исполнением второй Олоннэ занялся сам. В находившийся поблизости от места сбора дом было доставлено несколько девушек из родовитых испанских семей. Когда большая часть корсаров собралась в условленном месте, из дома начали доноситься хорошо знакомые давним матросам Олоннэ звуки. Капитан развлекался. Особую пикантность этим забавам придавало то, что девушкам, делившим ложе с капитаном, предстояло всенепременно умереть.
Не было ни одного исключения за всю многолетнюю историю взаимоотношений капитана с женским полом. Очень многие мечтали узнать, что же там все-таки происходит вне глаз команды, но никто не решался подсмотреть, все понимали, что в такие минуты шутки с капитаном плохи.
Когда, судя по доносившимся звукам, дело стало приближаться к кульминации, специально назначенные Олоннэ корсары подошли с горящими смоляными факелами к кучам с колониальными товарами и подожгли их.
Удивительно быстро горит то, что дорого стоит. Словно куча сухого хвороста, занялись мешки с индиго и крашеные толедские кожи. Пламя поднялось футов на двадцать над землей. Жуткие отражения лизали прибрежную воду. Жар бил в спины и лица корсаров. В спины тех, кто не мог отвернуться от сотрясаемого кровавой страстью дома, и в лица тех, кого больше волновал вид гибнущего добра. Им было жаль его, хотя они прекрасно понимали, что воспользоваться им можно лишь тем способом, который применил Олоннэ.
Массы огненных искр уносились к звездному небу, как бы дразня живостью и блеском своих отдаленных родственниц, неподвижно застывших на глади гигантского купола.
Десятки мыслей теснились в головах собравшихся на набережной корсаров.
И вдруг над этим напряженным сборищем возвысился еще один крик.
Самое интересное, что не женский. Кричал мужчина.
Корсары зашевелились, повернулись к дому и те, кто больше интересовался костром.
Неужели он взялся за мужиков?! Таков был общий немой вопрос.
Возрождение даровало европейскому человеку не только многочисленные копии античных статуй, но и более богатые представления о сексуальной жизни. Стоящие на набережной Пуэрто-Морено корсары не принадлежали к передовой части человечества, но все же имели представление о том, что между мужчиной и мужчиной может иметь место то, что принято называть любовью. Представление имели, но не приветствовали. Замеченных в половых поползновениях подобного рода джентльмены удачи с кораблей изгоняли. Капитана в их глазах не извиняло и то, что противоестественному использованию подвергался, скорей всего, испанец. Конечно, этих кастильских собак надо истреблять, но не подобным же образом.
Но через мгновение выяснилось, что кричат-то не по-испански.
По-французски кричат.
Хорошенькое дельце!
Толпа, загудев и не сговариваясь, стала надвигаться на дом невыносимого разврата.
Но все кончилось так быстро, что пожар возмущения не успел как следует разгореться, чтобы соответствовать размерам пожара на пристани.
Двери дома распахнулись, и на пороге показался молодой корсар, вполне одетый, хотя вид у него был сумасшедший. Безумно вращая глазами, в которых отражались пляшущие огни гигантского костра, он заговорил, но успел сказать всего несколько слов:
— Вы знаете, что там происходит?! Я сейчас…
Больше он ничего сказать не успел.
Раздался выстрел. Человек, решившийся подсмотреть, что и как делает с пленными испанками капитан Олоннэ, сделал непроизвольный шаг вперед. Изо рта у него хлынула кровь. Он встал на колени. Губы шевелились, несмотря на ранение, он желал говорить.
Рана оказалась смертельной. Пират упал, отдав свой последний страстный поцелуй деревянному настилу набережной.
Убил его, разумеется, Олоннэ. Он стоял в дверях и держал в руках пистолет с дымящимся стволом.
— Так будет с каждым, кто осмелится мне помешать, — сказал он.
Никто не выразил сомнения внешне в его словах и не усомнился внутренне.
Эпизод на этом не закончился.
Две оставленные без присмотра испанки выскочили из-за спины капитана и попытались скрыться. Одна бросилась вправо, другая — влево. Олоннэ успел отбросить пистолет и схватил обеих за волосы.
Они что-то кричали на своем наречии. Кричали и простирали руки к столпившимся в десяти шагах от них корсарам. Ошибиться было невозможно — они требовали помощи. Молили о ней! Кое-кто из французов знал немного испанский язык. Правда, лишь в той степени, чтобы объясниться при купле-продаже. Сбивчивые, истеричные, запутанные в слезах и воплях девиц молитвы остались ими не поняты.
Олоннэ не стал ждать, когда смысл чуждых речений дойдет до сознания собравшихся. Он потащил за собой по настилу обеих. Потащил к пылающему костру.
Толпа молча расступалась перед ними.
Подойдя, насколько это было возможно, к стене огня, Олоннэ приподнял испанок и с размаху ударил лбами друг о друга.
Предусмотрительный!
Он понимал, что, если просто швырнет их в огонь, они обязательно выскочат из пламени. А ему нужно было, чтобы они сгорели наверняка.
Несмотря на все старания Олоннэ, план его был выполнен не полностью. Одна девушка рухнула в кучу горящих мешков и осталась там навсегда. Вторая под воздействием неистового пламени очнулась и, превратившись в живой факел, зашагала к воде с невоспроизводимым воплем в горле. Впрочем, путешествие ее оказалось недолгим. Оно уложилось в три шага. После чего испанка рухнула и замерла, пылая.
Олоннэ повернулся к толпе свидетелей:
— А теперь можно и поговорить.
На фоне благовонного пламени (занялись ящики с душистыми травами и нюхательными солями) его крупная фигура выглядела гигантской…
И зловещей.
Надо сказать, что большинству пошедших с ним в поход людей он именно таким и нравился, именно такой он и вызывал у них восхищение. Столь неподдельное и столь глубокое, что оно перевешивало порой стремление к золоту. Порой? Что значит порой?! Вот в этот самый момент и перевешивало.
— Кто пойдет со мной на Сан-Педро?! — с каким-то свирепым великолепием произнес Олоннэ.
— Я!
— Я!
— Мы!!!
Голосов было много, но они не слились в единодушный хор. Слишком многие корсары удержались в пределах трезвого взгляда на вещи, устояли на страже своих шкурных интересов.
Встав на почву трезвого выяснения дальнейших планов, корсары пришли к компромиссному решению, которое выглядело следующим образом.
Олоннэ и Ибервиль с тремя сотнями человек отправляются к Сан-Педро. Остальные ждут их на опаленной пристани Пуэрто-Морено. Оставшиеся не считаются предателями и скотами, но при этом безусловно теряют всякое право на ту добычу, что будет взята без их участия.
— Кто же останется вашим капитаном? — с нескрываемой иронией спросил Олоннэ.
— Воклен! — прозвучал громкий ответ большей части корсаров.
— И ле Пикар, — раздались голоса меньшего, но все же немалого количества людей.
Олоннэ подошел вплотную к татуированному другу и попытался посмотреть ему в глаза. Это ему не удалось. Костер почти догорел, луна еще не взошла.
— Ле Пикар, ты остаешься?
— Я остаюсь, Олоннэ.
— Почему?!
— Все говорят, что ты идешь в Сан-Педро не за золотом. Значит, не ради нас. А ради чего, ты не хочешь сказать.
— Ты был мне другом, ле Пикар, а дружба заключается в основном в том, что веришь человеку на слово. Я даю тебе слово, что после этого похода мы будем богаты, сказочно богаты.
Ле Пикар медленно покачал головой:
— Я бы, может, и пошел с тобой, но со мной не пойдет моя команда.
— Ты один стоишь десятка человек.
— Ты начинаешь льстить, Олоннэ, значит, твои дела плохи.
Олоннэ кивнул и отошел, не глядя на старого друга.
— Ложиться спать. Завтра на рассвете выступаем, мы должны достигнуть Сан-Педро за одни сутки.
Глава третья
— Что это? — спросил Ибервиль, указывая на неровную зеленую стену, видневшуюся в отдалении на фоне белых домов Сан-Педро.
— Терновник, — сухо ответил капитан, — живая изгородь. Я однажды уже видел такое на Эспаньоле. Кусты посажены очень густо, иглы длиной в палец.
Ибервиль оглянулся назад. Колонна корсаров, сумевшая в течение одного дня достичь Сан-Педро, представляла собой жалкое зрелище, если не сказать больше. Как будто флибустьеры уже раз двадцать прорвались сквозь терновую стену. И самое неприятное было в том, что почти ни у кого не осталось на ногах обуви. Голые дикари с пистолетами и саблями.
— Ничего, — сказал Олоннэ, проследив за взглядом Ибервиля, — Сан-Педро вознаградит нас за труду. Мы добудем за его терновыми стенами не только одежду. Но попотеть придется изрядно. Видишь, там, между домами?
— Что?
— Установлены пушки. Штук десять или двенадцать. Они откроют огонь, когда мы будем преодолевать полосу кустов. На это время мы станем почти неподвижной мишенью. Проклятый штиль! Будь здесь с нами наши корабли, мы бы подавили эту батарею.
— Так, может, стоит обождать денек, может статься, ветер переменится.
— Имея за спиной триста оборванных головорезов, да еще к тому же голодных и злых, ждать не рекомендуется.
Дальше все произошло так, как и предсказывал Олоннэ.
Корсары с ходу пошли в атаку. Против своего обыкновения, испанцы не перепугались одного их вида и не бросились бежать. Они открыли беглый огонь из аркебуз и начали прицельное бомбометание в тот момент, когда первые корсары, неся в руках факелы (они пытались поджечь кустарниковое заграждение), приблизились к терновой стене. Среди защищающихся оказались весьма толковые пушкари: ядра не пропадали даром. Перед стеной неприступной зелени осталось не менее десятка трупов. Вопли раненых разносились на сотни ярдов вокруг.
Отогнав корсаров, испанцы не спешили радоваться, они прекрасно знали, что войну с этими морскими дьяволами еще никому не удавалось выиграть одним удачным залпом. Они торопливо перезаряжали аркебузы, забивали заряды картечи в стволы пушек.
— Не нравится мне это, — вздохнул Ибервиль, — еще две такие атаки…
Корсары произвели еще четыре.
Лучшие стрелки из их числа вели огонь по испанским канонирам. Вслед за двумя-тремя десятками прицельных выстрелов в бой шла вся корсарская лавина. И всякий раз откатывалась назад, утаскивая раненых.
Единственный успех, достигнутый в ходе этих кровопролитных прорывов, состоял в том, что испанские орудия начали стрелять менее уверенно. Видимо, профессиональных канониров все же удалось убить или ранить. Несколько ядер взорвались в гуще терновых кустов, что привело к образованию трех широких просветов в шипастой стене.
— Нам везет! — вскричал Олоннэ. — В атаку! Теперь-то мы до них доберемся!
Почти никто не откликнулся на этот призыв. Корсары валялись на земле, тот, кто не был ранен, находился на последней степени измождения.
— Они не пойдут, — сказал Ибервиль, вытирая рукавом окровавленной рубашки черный пот со лба.
Капитан и сам это понимал, понимал и то, что, если испанцы контратакуют, они сметут его войско. Он переводил взгляд с испанской батареи на валяющихся под деревьями корсаров, а на лице у него застыла маска отчаяния. Ситуация была безвыходная. Отступление от естественных стен Сан-Педро не могло не обернуться поражением во всем этом походе.
Спасение пришло с самой неожиданной стороны.
Но не в виде сотни стрелков ле Пикара. Татуированный со своими людьми так и не появился на поле боя.
Над испанской батареей взвился белый флаг.
— Они сдаются?! — вне себя от удивления воскликнул Ибервиль, протирая свой единственный глаз.
— Не думаю. Мне кажется, они всего лишь предлагают нам переговоры.
— Но в нашем положении и это немало.
— Правильно. Беттега!
Телохранитель выступил из-за спины капитана.
— Ты ведь немного говоришь по-испански?
— Да, господин.
— Сходи узнай, чего они хотят. Постой.
Олоннэ подошел к валяющемуся на спине корсару, тот еще дышал, и одним движением разорвал на нем рубаху.
— Нет, не годится, слишком грязная. Придется мою.
Из потной капитанской рубахи был сделан белый флаг, и Беттега во главе делегации из троих человек отправился к изгороди.
От окраинных домов отделилась группа горожан.
— Если они предложат выкуп… — начал было излагать свою мысль Ибервиль.
— Я откажусь! — отрезал капитан.
Сошлись как раз возле одного из «проломов» в живой ограде. Переговоры были недолгими.
Олоннэ сплюнул.
— Черт! Я не предупредил его, чтобы он потянул время, каждые полчаса сейчас имеют значение. Мы хотя бы раны успели перевязать.
— Нечем уже и перевязывать.
— Понадобится — используем подштанники.
— И голыми в атаку?
— Этих скотов главное испугать. Не важно чем!
— Они просят перемирия, — издалека объявил Беттега.
— Перемирия?
— На два часа.
— За это время они вывезут из города все ценное, — заметил Ибервиль.
Олоннэ поскреб пальцами голую грудь.
— Для этого они и затеяли переговоры.
— Они сказали, капитан, — продолжил Беттега, — что уверены в вашем благоразумии.
— Они что, догадываются, как плохи наши дела?
— Боюсь, что да, капитан.
Олоннэ хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался.
— Тогда почему они не атакуют? — спросил Ибервиль.
— Просто не знают, насколько плохи! — прорычал Олоннэ. — Иди и скажи им, что мы согласны. Мы даем им два часа.
— Этим согласием мы показываем свое полное бессилие, тебе не кажется?
— Не зли меня, Ибервиль, я и так уже разозлен до предела. Иди, мой верный Беттега, иди и скажи, что два часа подождать мы согласны. И веди себя понаглее. Пусть почувствуют, что они не зря собираются прятать и вывозить свое золото! Рано или поздно, через два часа или через двадцать два, мы этот колючий город возьмем!
Олоннэ выполнил свое обещание, ибо не было нужды сдерживать корсаров. Когда прошло оговоренное время, кое-как приведшие себя в порядок и состояние ярости морские разбойники вновь напали на город.
Окончание боя получилось кровавым, но, к счастью, коротким.
Дальше все развивалось по отлаженной схеме. Были схвачены все те, кто мог знать, в каком направлении вывезены из Сан-Педро ценности. Несмотря на лютую усталость, нашлись охотники немедленно отправляться в погоню. Их возглавил Ибервиль.
Бросились в муниципальные конюшни, но застали там лишь хрипящих, с перерезанными горлами мулов.
— Конюхов повесить, конюшни сжечь, — скомандовал одноглазый.
Алькальд города дон Каминеро отдал приказ уничтожить всех мулов и животных, которые не понадобились для перевозки того, что предназначалось для спасения. Это был хороший замысел. Пешком изможденные корсары ни за что не догнали бы караван из навьюченных лошадей. Но в этом замысле оказалось два слабых места. Один добряк и один негодяй послужили причиной тому, что спасенные ценности вновь оказались под угрозой.
Первым был конюх, до такой степени любивший лошадей, что смог ослушаться высокого приказа. И на свой страх и риск вывел десяток лучших лошадок в граничивший с городом овраг.
В качестве второго выступил местный торговец, сообщивший Ибервилю о неблагоразумном поступке конюха. Он рассчитывал, что, учитывая оказанную помощь, корсары пощадят его дом. Корсары выделили торговца только в одном отношении: они его дом ограбили первым.
А потом и подожгли.
Провожая свою импровизированную конницу в погоню, Олоннэ сказал своему одноглазому помощнику:
— Мне нет дела ни до золота, ни до людей, которые его сопровождают. Кроме одного.
— Кроме одного?
— Дон Каминеро, здешний алькальд. Пожилой человек, почти старик.
— Его зарезать первым или не трогать вообще?
— Он должен остаться цел и должен прибыть сюда невредимым.
— Понятно.
И конница ускакала, канув в облаке пыли. Олоннэ обернулся лицом к городу. Он частью горел, частью был покрыт дымом, наползавшим со стороны горящей части. Отовсюду доносились крики тех, кто испытывал на себе корсарское отношение к жизни и претерпевал их представление о справедливости. Олоннэ усмехнулся. Его люди заслужили право делать то, что они сейчас делают. Ему было нисколько не жаль тех, кто кричал. Они не поверили в дурную славу, сопутствующую джентльменам удачи на всех морях Мэйна, и, вместо того чтобы разбежаться, теперь получают то, что заслужили за свою глупость и жадность.
— Беттега!
— Я здесь, господин.
— Ты выяснил, где находится дом сеньора Каминеро?
Телохранитель поднял окровавленную шпагу:
— За этой церковью.
— Ну что ж, хотя это и невежливо — заходить в дом без хозяина… сделаем это.
Они обогнули указанное белое строение, спустились по четырем каменным ступенькам, миновали густую тень магнолиевых деревьев и оказались перед невысокой глинобитной стеной. Калитка в стене оказалась заперта.
Беттега и два других корсара, сопровождавшие капитана, обрушили на нее приклады своих мушкетов. Калитка оказалась крепкой. Приклад Беттеги, трудившегося усерднее других, разлетелся в щепы. Пришлось стрелять. После третьего выстрела калитка подалась, и капитан Олоннэ в сопровождении телохранителей и густых клубов дыма вошел в тихий небольшой сад.
Никого.
Прислуга, конечно, разбежалась. Собственные жизни слугам были дороже хозяйского имущества. Так подумал Олоннэ и, к своему удивлению, несколько ошибся. У дверей дома его встретила худая, вся в черном старуха — лет восьмидесяти, не меньше — и преградила путь!
Разумеется, это препятствие было смехотворным, несмотря на то что старуха кричала шумно, слюной брызгала щедро, цыплячьи свои лапки поднимала угрожающе. Капитана остановили слова, которые она при этом кричала.
— Что, что ты сказала, повтори, старая ведьма?!
Ему послышалось, что она требует, чтобы они не входили к дону Каминеро, ибо он очень плох.
— Так он здесь?
— Здесь, здесь, и вы к нему не войдете, иначе я…
Глаза капитана загорелись густым синим огнем, губы растянулись в хищной улыбке. Он шагнул вперед, одновременно отшвыривая престарелую защитницу вожделенного дона.
Здесь самое время рассказать о другом доне, а именно о доне Антонио. Куда он, собственно, исчез, спустившись за борт «Сантандера»? Сразу скажем, его не сожрали аллигаторы, не укусила змея, он не умер с голоду, не заболел тропической лихорадкой. Крупные хищники также не нападали на него. Он благополучно добрался до берега, два часа продирался сквозь густые, негостеприимные заросли, гонимый вперед одним желанием — как можно дальше уйти от пьяного пиратского лагеря. Уснул он на небольшой поляне, согревая себя мыслями о неизбежной и скорой мести этим кровавым скотам. Сила этого чувства удвоилась в нем. Теперь корсары были должны ему не только за его сына, но и за него самого.
Пробуждение слегка видоизменило настроение его высокопревосходительства. Оглядевшись вокруг, он понял, что заблудился. Кое-как сориентировавшись по солнцу и выбрав направление на север, где еще должны были находиться неразоренные испанские города, он двинулся вперед. Путешествие его было длинным, мучения, которые ему пришлось испытать, поддаются описанию с трудом, поэтому и не стоит их описывать. И закончилось оно не в испанском городе, а в индейской деревне. Его схватили, когда он выходил из озера. Он зашел в него, чтобы напиться. Зайти пришлось довольно глубоко, ибо берега были слишком затинены. Индейцы, которым выпало его найти, не видели того момента, когда он в воду входил, они увидели его выходящим. Вернее, даже узрели. Ибо озеро это у племени икачиа считалось священным. Племя было дикое, с испанскими властями состоявшее в отношениях крайне враждебных но, на счастье дона Антонио, находившееся в плену собственных суеверий. Если бы он появился откуда угодно, только не из озера, его бы немедленно принесли в жертву местному богу с абсолютно непроизносимым именем. А так он им показался похожим на посланца того же самого божества. Внешний вид его, правда, отличался от того, в каком должен был прийти, по преданию, этот посланец, что впоследствии вызвало толки и брожение умов. Но даже самые недоверчивые были подавлены тем фактом, что он появился именно из озера.
Сообразив, что немедленной смерти он не подвергнется, дон Антонио вздохнул свободнее. Когда же стало ясно, что ему воздаются почести, смысл которых до него дошел не сразу, он вообще приободрился. В тот момент, когда вождь племени объявил ему, что он бог, у него появилась надежда на спасение.
Напрасная надежда.
Посланец бога должен был, согласно преданию, сидеть в уединенной хижине, пожирать приносимые ему плоды и маисовые лепешки и ждать того момента, когда воды священного озера всколыхнутся и из них появится сам Тиутакалькан. [16]
Роль посланника заключалась в том, чтобы предстать перед богом и похлопотать за народ икачиа, убедить его, что в отсутствие своего бога народ вел себя хорошо.
Итак, в тот момент, когда капитан Олоннэ входил в темную комнату, где должен был найти разбитого параличом алькальда Сан-Педро, бывший губернатор Эспаньолы лежал на подстилке, представляя собой огромную разъевшуюся тушу с испуганными глазами и воспаленными веками (от непрерывно воскуряемых благовонных трав), и трясся от страха, потому что перед его хижиной стояли вооруженные и возмущенные почитатели бога Тиутакалькана и требовали, чтобы им дали убить «мокрого человека». Ибо в предании сказано, что посланец бога должен был выйти из воды сухим. Дон Антонио не думал о мести, он думал о том, что с каждым днем толпа желающих расправиться с ним становится все больше.
Дон Каминеро выглядел еще хуже. У него полностью отнялась правая половина. Удар его хватил в тот момент, когда ему сообщили, что город атакуют корсары. Его удивление, переходящее в паралич, можно понять.
Капитан Олоннэ осмотрел старика и понял, что ему немного осталось. Надо было спешить.
— Вам привет от дона Антонио. Меня бояться не надо. Я не хочу вашей смерти. Мне нужны ваши карты.
На губах дона Каминеро образовались один за другим несколько пузырей, по левой щеке потекла. струйка слюны.
— Я не только вас не убью, я буду вас лечить. Вечером сюда прибудет доктор Эксквемелин, он голландец, у него есть диплом Геттингенского университета. Он облегчит ваши страдания. Но только в том случае, если вы поможете нам найти одно индейское племя. Оно где-то в этих местах. Вы были там. Вы видели этих индейцев. Ими управляют какие-то жрецы. То ли это одичавшие миссионеры…
У дона Каминеро снова начала пузыриться левая часть рта.
— Что вы хотите сказать?! Может быть, вы напишете? Бумагу, чернила!
Все телохранители разом бросились выполнять приказ.
В липкие пальцы паралитика вложили гусиное перо, развернули свиток.
— Чего вы ждете?! — несколько нервно поинтересовался капитан. Он начал сомневаться, что испанец вообще его понимает. — Пишите! Пишите же!
И рука поднялась и приблизила к желтоватой поверхности чернильное острие. Алькальд был не левшой, поэтому те пять букв, что он вывел, вызвали бы отчаяние в душе каллиграфа своим видом.
Составленные вместе, эти буквы образовали слово «город».
— Какой город? Какой?! Возле какого города находится это индейское поселение?
У алькальда задергалась щека.
— Он недоволен, — прошептал Беттега.
— Я тоже, — бросил ему Олоннэ.
Дон Каминеро понял, что его не понимают, да простится нам это тавтологическое построение. Рука снова поднялась, ткнулась по пути в чернильницу и написала на бумаге пять букв. Тех же самых.
— Опять «город»! — воскликнул Беттега, получивший, видимо, в детстве азы грамоты. Остальные корсары стояли много ниже его в смысле образованности.
— Он издевается над нами, капитан!
— Нет, — усмехнулся Олоннэ, — он не издевается, он торгуется.
— Терновник, — сухо ответил капитан, — живая изгородь. Я однажды уже видел такое на Эспаньоле. Кусты посажены очень густо, иглы длиной в палец.
Ибервиль оглянулся назад. Колонна корсаров, сумевшая в течение одного дня достичь Сан-Педро, представляла собой жалкое зрелище, если не сказать больше. Как будто флибустьеры уже раз двадцать прорвались сквозь терновую стену. И самое неприятное было в том, что почти ни у кого не осталось на ногах обуви. Голые дикари с пистолетами и саблями.
— Ничего, — сказал Олоннэ, проследив за взглядом Ибервиля, — Сан-Педро вознаградит нас за труду. Мы добудем за его терновыми стенами не только одежду. Но попотеть придется изрядно. Видишь, там, между домами?
— Что?
— Установлены пушки. Штук десять или двенадцать. Они откроют огонь, когда мы будем преодолевать полосу кустов. На это время мы станем почти неподвижной мишенью. Проклятый штиль! Будь здесь с нами наши корабли, мы бы подавили эту батарею.
— Так, может, стоит обождать денек, может статься, ветер переменится.
— Имея за спиной триста оборванных головорезов, да еще к тому же голодных и злых, ждать не рекомендуется.
Дальше все произошло так, как и предсказывал Олоннэ.
Корсары с ходу пошли в атаку. Против своего обыкновения, испанцы не перепугались одного их вида и не бросились бежать. Они открыли беглый огонь из аркебуз и начали прицельное бомбометание в тот момент, когда первые корсары, неся в руках факелы (они пытались поджечь кустарниковое заграждение), приблизились к терновой стене. Среди защищающихся оказались весьма толковые пушкари: ядра не пропадали даром. Перед стеной неприступной зелени осталось не менее десятка трупов. Вопли раненых разносились на сотни ярдов вокруг.
Отогнав корсаров, испанцы не спешили радоваться, они прекрасно знали, что войну с этими морскими дьяволами еще никому не удавалось выиграть одним удачным залпом. Они торопливо перезаряжали аркебузы, забивали заряды картечи в стволы пушек.
— Не нравится мне это, — вздохнул Ибервиль, — еще две такие атаки…
Корсары произвели еще четыре.
Лучшие стрелки из их числа вели огонь по испанским канонирам. Вслед за двумя-тремя десятками прицельных выстрелов в бой шла вся корсарская лавина. И всякий раз откатывалась назад, утаскивая раненых.
Единственный успех, достигнутый в ходе этих кровопролитных прорывов, состоял в том, что испанские орудия начали стрелять менее уверенно. Видимо, профессиональных канониров все же удалось убить или ранить. Несколько ядер взорвались в гуще терновых кустов, что привело к образованию трех широких просветов в шипастой стене.
— Нам везет! — вскричал Олоннэ. — В атаку! Теперь-то мы до них доберемся!
Почти никто не откликнулся на этот призыв. Корсары валялись на земле, тот, кто не был ранен, находился на последней степени измождения.
— Они не пойдут, — сказал Ибервиль, вытирая рукавом окровавленной рубашки черный пот со лба.
Капитан и сам это понимал, понимал и то, что, если испанцы контратакуют, они сметут его войско. Он переводил взгляд с испанской батареи на валяющихся под деревьями корсаров, а на лице у него застыла маска отчаяния. Ситуация была безвыходная. Отступление от естественных стен Сан-Педро не могло не обернуться поражением во всем этом походе.
Спасение пришло с самой неожиданной стороны.
Но не в виде сотни стрелков ле Пикара. Татуированный со своими людьми так и не появился на поле боя.
Над испанской батареей взвился белый флаг.
— Они сдаются?! — вне себя от удивления воскликнул Ибервиль, протирая свой единственный глаз.
— Не думаю. Мне кажется, они всего лишь предлагают нам переговоры.
— Но в нашем положении и это немало.
— Правильно. Беттега!
Телохранитель выступил из-за спины капитана.
— Ты ведь немного говоришь по-испански?
— Да, господин.
— Сходи узнай, чего они хотят. Постой.
Олоннэ подошел к валяющемуся на спине корсару, тот еще дышал, и одним движением разорвал на нем рубаху.
— Нет, не годится, слишком грязная. Придется мою.
Из потной капитанской рубахи был сделан белый флаг, и Беттега во главе делегации из троих человек отправился к изгороди.
От окраинных домов отделилась группа горожан.
— Если они предложат выкуп… — начал было излагать свою мысль Ибервиль.
— Я откажусь! — отрезал капитан.
Сошлись как раз возле одного из «проломов» в живой ограде. Переговоры были недолгими.
Олоннэ сплюнул.
— Черт! Я не предупредил его, чтобы он потянул время, каждые полчаса сейчас имеют значение. Мы хотя бы раны успели перевязать.
— Нечем уже и перевязывать.
— Понадобится — используем подштанники.
— И голыми в атаку?
— Этих скотов главное испугать. Не важно чем!
— Они просят перемирия, — издалека объявил Беттега.
— Перемирия?
— На два часа.
— За это время они вывезут из города все ценное, — заметил Ибервиль.
Олоннэ поскреб пальцами голую грудь.
— Для этого они и затеяли переговоры.
— Они сказали, капитан, — продолжил Беттега, — что уверены в вашем благоразумии.
— Они что, догадываются, как плохи наши дела?
— Боюсь, что да, капитан.
Олоннэ хлопнул себя по ляжкам и длинно выругался.
— Тогда почему они не атакуют? — спросил Ибервиль.
— Просто не знают, насколько плохи! — прорычал Олоннэ. — Иди и скажи им, что мы согласны. Мы даем им два часа.
— Этим согласием мы показываем свое полное бессилие, тебе не кажется?
— Не зли меня, Ибервиль, я и так уже разозлен до предела. Иди, мой верный Беттега, иди и скажи, что два часа подождать мы согласны. И веди себя понаглее. Пусть почувствуют, что они не зря собираются прятать и вывозить свое золото! Рано или поздно, через два часа или через двадцать два, мы этот колючий город возьмем!
Олоннэ выполнил свое обещание, ибо не было нужды сдерживать корсаров. Когда прошло оговоренное время, кое-как приведшие себя в порядок и состояние ярости морские разбойники вновь напали на город.
Окончание боя получилось кровавым, но, к счастью, коротким.
Дальше все развивалось по отлаженной схеме. Были схвачены все те, кто мог знать, в каком направлении вывезены из Сан-Педро ценности. Несмотря на лютую усталость, нашлись охотники немедленно отправляться в погоню. Их возглавил Ибервиль.
Бросились в муниципальные конюшни, но застали там лишь хрипящих, с перерезанными горлами мулов.
— Конюхов повесить, конюшни сжечь, — скомандовал одноглазый.
Алькальд города дон Каминеро отдал приказ уничтожить всех мулов и животных, которые не понадобились для перевозки того, что предназначалось для спасения. Это был хороший замысел. Пешком изможденные корсары ни за что не догнали бы караван из навьюченных лошадей. Но в этом замысле оказалось два слабых места. Один добряк и один негодяй послужили причиной тому, что спасенные ценности вновь оказались под угрозой.
Первым был конюх, до такой степени любивший лошадей, что смог ослушаться высокого приказа. И на свой страх и риск вывел десяток лучших лошадок в граничивший с городом овраг.
В качестве второго выступил местный торговец, сообщивший Ибервилю о неблагоразумном поступке конюха. Он рассчитывал, что, учитывая оказанную помощь, корсары пощадят его дом. Корсары выделили торговца только в одном отношении: они его дом ограбили первым.
А потом и подожгли.
Провожая свою импровизированную конницу в погоню, Олоннэ сказал своему одноглазому помощнику:
— Мне нет дела ни до золота, ни до людей, которые его сопровождают. Кроме одного.
— Кроме одного?
— Дон Каминеро, здешний алькальд. Пожилой человек, почти старик.
— Его зарезать первым или не трогать вообще?
— Он должен остаться цел и должен прибыть сюда невредимым.
— Понятно.
И конница ускакала, канув в облаке пыли. Олоннэ обернулся лицом к городу. Он частью горел, частью был покрыт дымом, наползавшим со стороны горящей части. Отовсюду доносились крики тех, кто испытывал на себе корсарское отношение к жизни и претерпевал их представление о справедливости. Олоннэ усмехнулся. Его люди заслужили право делать то, что они сейчас делают. Ему было нисколько не жаль тех, кто кричал. Они не поверили в дурную славу, сопутствующую джентльменам удачи на всех морях Мэйна, и, вместо того чтобы разбежаться, теперь получают то, что заслужили за свою глупость и жадность.
— Беттега!
— Я здесь, господин.
— Ты выяснил, где находится дом сеньора Каминеро?
Телохранитель поднял окровавленную шпагу:
— За этой церковью.
— Ну что ж, хотя это и невежливо — заходить в дом без хозяина… сделаем это.
Они обогнули указанное белое строение, спустились по четырем каменным ступенькам, миновали густую тень магнолиевых деревьев и оказались перед невысокой глинобитной стеной. Калитка в стене оказалась заперта.
Беттега и два других корсара, сопровождавшие капитана, обрушили на нее приклады своих мушкетов. Калитка оказалась крепкой. Приклад Беттеги, трудившегося усерднее других, разлетелся в щепы. Пришлось стрелять. После третьего выстрела калитка подалась, и капитан Олоннэ в сопровождении телохранителей и густых клубов дыма вошел в тихий небольшой сад.
Никого.
Прислуга, конечно, разбежалась. Собственные жизни слугам были дороже хозяйского имущества. Так подумал Олоннэ и, к своему удивлению, несколько ошибся. У дверей дома его встретила худая, вся в черном старуха — лет восьмидесяти, не меньше — и преградила путь!
Разумеется, это препятствие было смехотворным, несмотря на то что старуха кричала шумно, слюной брызгала щедро, цыплячьи свои лапки поднимала угрожающе. Капитана остановили слова, которые она при этом кричала.
— Что, что ты сказала, повтори, старая ведьма?!
Ему послышалось, что она требует, чтобы они не входили к дону Каминеро, ибо он очень плох.
— Так он здесь?
— Здесь, здесь, и вы к нему не войдете, иначе я…
Глаза капитана загорелись густым синим огнем, губы растянулись в хищной улыбке. Он шагнул вперед, одновременно отшвыривая престарелую защитницу вожделенного дона.
Здесь самое время рассказать о другом доне, а именно о доне Антонио. Куда он, собственно, исчез, спустившись за борт «Сантандера»? Сразу скажем, его не сожрали аллигаторы, не укусила змея, он не умер с голоду, не заболел тропической лихорадкой. Крупные хищники также не нападали на него. Он благополучно добрался до берега, два часа продирался сквозь густые, негостеприимные заросли, гонимый вперед одним желанием — как можно дальше уйти от пьяного пиратского лагеря. Уснул он на небольшой поляне, согревая себя мыслями о неизбежной и скорой мести этим кровавым скотам. Сила этого чувства удвоилась в нем. Теперь корсары были должны ему не только за его сына, но и за него самого.
Пробуждение слегка видоизменило настроение его высокопревосходительства. Оглядевшись вокруг, он понял, что заблудился. Кое-как сориентировавшись по солнцу и выбрав направление на север, где еще должны были находиться неразоренные испанские города, он двинулся вперед. Путешествие его было длинным, мучения, которые ему пришлось испытать, поддаются описанию с трудом, поэтому и не стоит их описывать. И закончилось оно не в испанском городе, а в индейской деревне. Его схватили, когда он выходил из озера. Он зашел в него, чтобы напиться. Зайти пришлось довольно глубоко, ибо берега были слишком затинены. Индейцы, которым выпало его найти, не видели того момента, когда он в воду входил, они увидели его выходящим. Вернее, даже узрели. Ибо озеро это у племени икачиа считалось священным. Племя было дикое, с испанскими властями состоявшее в отношениях крайне враждебных но, на счастье дона Антонио, находившееся в плену собственных суеверий. Если бы он появился откуда угодно, только не из озера, его бы немедленно принесли в жертву местному богу с абсолютно непроизносимым именем. А так он им показался похожим на посланца того же самого божества. Внешний вид его, правда, отличался от того, в каком должен был прийти, по преданию, этот посланец, что впоследствии вызвало толки и брожение умов. Но даже самые недоверчивые были подавлены тем фактом, что он появился именно из озера.
Сообразив, что немедленной смерти он не подвергнется, дон Антонио вздохнул свободнее. Когда же стало ясно, что ему воздаются почести, смысл которых до него дошел не сразу, он вообще приободрился. В тот момент, когда вождь племени объявил ему, что он бог, у него появилась надежда на спасение.
Напрасная надежда.
Посланец бога должен был, согласно преданию, сидеть в уединенной хижине, пожирать приносимые ему плоды и маисовые лепешки и ждать того момента, когда воды священного озера всколыхнутся и из них появится сам Тиутакалькан. [16]
Роль посланника заключалась в том, чтобы предстать перед богом и похлопотать за народ икачиа, убедить его, что в отсутствие своего бога народ вел себя хорошо.
Итак, в тот момент, когда капитан Олоннэ входил в темную комнату, где должен был найти разбитого параличом алькальда Сан-Педро, бывший губернатор Эспаньолы лежал на подстилке, представляя собой огромную разъевшуюся тушу с испуганными глазами и воспаленными веками (от непрерывно воскуряемых благовонных трав), и трясся от страха, потому что перед его хижиной стояли вооруженные и возмущенные почитатели бога Тиутакалькана и требовали, чтобы им дали убить «мокрого человека». Ибо в предании сказано, что посланец бога должен был выйти из воды сухим. Дон Антонио не думал о мести, он думал о том, что с каждым днем толпа желающих расправиться с ним становится все больше.
Дон Каминеро выглядел еще хуже. У него полностью отнялась правая половина. Удар его хватил в тот момент, когда ему сообщили, что город атакуют корсары. Его удивление, переходящее в паралич, можно понять.
Капитан Олоннэ осмотрел старика и понял, что ему немного осталось. Надо было спешить.
— Вам привет от дона Антонио. Меня бояться не надо. Я не хочу вашей смерти. Мне нужны ваши карты.
На губах дона Каминеро образовались один за другим несколько пузырей, по левой щеке потекла. струйка слюны.
— Я не только вас не убью, я буду вас лечить. Вечером сюда прибудет доктор Эксквемелин, он голландец, у него есть диплом Геттингенского университета. Он облегчит ваши страдания. Но только в том случае, если вы поможете нам найти одно индейское племя. Оно где-то в этих местах. Вы были там. Вы видели этих индейцев. Ими управляют какие-то жрецы. То ли это одичавшие миссионеры…
У дона Каминеро снова начала пузыриться левая часть рта.
— Что вы хотите сказать?! Может быть, вы напишете? Бумагу, чернила!
Все телохранители разом бросились выполнять приказ.
В липкие пальцы паралитика вложили гусиное перо, развернули свиток.
— Чего вы ждете?! — несколько нервно поинтересовался капитан. Он начал сомневаться, что испанец вообще его понимает. — Пишите! Пишите же!
И рука поднялась и приблизила к желтоватой поверхности чернильное острие. Алькальд был не левшой, поэтому те пять букв, что он вывел, вызвали бы отчаяние в душе каллиграфа своим видом.
Составленные вместе, эти буквы образовали слово «город».
— Какой город? Какой?! Возле какого города находится это индейское поселение?
У алькальда задергалась щека.
— Он недоволен, — прошептал Беттега.
— Я тоже, — бросил ему Олоннэ.
Дон Каминеро понял, что его не понимают, да простится нам это тавтологическое построение. Рука снова поднялась, ткнулась по пути в чернильницу и написала на бумаге пять букв. Тех же самых.
— Опять «город»! — воскликнул Беттега, получивший, видимо, в детстве азы грамоты. Остальные корсары стояли много ниже его в смысле образованности.
— Он издевается над нами, капитан!
— Нет, — усмехнулся Олоннэ, — он не издевается, он торгуется.