Попов Михаил Михайлович. Паруса смерти

   Дверь отперлась, изнутри появился прежний наряд, тоже из четырех человек состоящий. Наскоро вручив вновь прибывшим связку ключей, освобожденные из тюрьмы охранники кинулись наверстывать упущенное.
   Где находятся пленные, теперь было ясно, оставалось только придумать, как воспользоваться этим знанием.
   Олоннэ попытался припомнить слова пароля, но потом плюнул на это занятие — произношение непременно выдаст. Необходимо что-то другое.
   В голову ничего не приходило.
   Может быть, попытаться выкрасть одного из пирующих в кордегардии негодяев и заставить его произнести нужные слова перед дверью? Олоннэ еще не успел до конца додумать эту мысль, а она ему уже разонравилась. Сколь бы ни превосходил трезвый человек пьяного, он не в состоянии справиться с целой толпой пьяниц.
   Положение рисовалось безвыходным. Но тут капитану, готовому прийти в отчаяние, на помощь явилось вино, или, вернее сказать, вызываемое им действие.
   Заскрипели петли тюремной двери, и на свободу выбрался один из стражников, только что заступивших на безрадостный пост. Ему приспичило облегчить свой мочевой пузырь, санитарные условия узилища не позволяли сделать это внутри.
   Поняв, какой оборот приобретают события, Олоннэ еще глубже вжался в магнолиевую тень.
   В этот момент на стол губернатора как раз подали поросенка в сметанном соусе, и изрядно нагрузившиеся гости, принадлежащие к сливкам местного общества, встретили его появление нестройным, но восторженным гулом.
   Вслед за свиньей явился капитан Пинилья, видимо потративший слишком много времени, чтобы привести себя в порядок после приключений прошлой ночи и сегодняшнего утра. Он был в голубом мундире, дорогом парике, кружева его манжет благоухали, так же как отвороты дорогой голландской рубахи.
   Капитан, безусловно, был героем дня, поэтому губернатор пригласил его занять место рядом с собой. Отвечая на приветствия и восторженные жесты кроткой улыбкой, Пинилья пересек залу и уселся в предупредительно пододвинутое лакеем кресло.
   Губернатор, не вставая — опять проклятая подагра, — произнес тост в его честь. Бокалы с малагой и хересом вознеслись над столом.
   Капитан был на вершине блаженства, хотя изо всех сил старался этого не показать.
   — Клянусь всеми святыми, покровительствующими нашему королевству и особенно его новым землям, что сегодняшний день войдет в историю. И войдет как день славы испанского оружия. Олоннэ мертв!
   — Олоннэ мертв! — подхватил весь стол.
   Дон Ангерран де ла Пенья отхлебнул из своего бокала, а потом швырнул его в стену. Кое-кто из гостей попытался последовать его примеру, но предупредительно поднятая рука губернатора остановила эти попытки. Дон Ангерран был рад победе над французским разбойником, но не до такой степени, чтобы дать переколошматить весь свой венецианский сервиз.
   Капитан был полностью погружен в пожирание сочной поросятины, когда дон Ангерран спросил у него, все ли в порядке на берегу.
   — Конечно, все сделано так, как вами было приказано: вырыли в песке ямы, вбили деревянные палки. Я решил, что крестов эти собаки не заслужили.
   — То есть все в порядке? — переспросил губернатор, как будто в тайной надежде или в тайном страхе услышать другой ответ.
   Стражник устроился у стены, инстинктивно стараясь держаться в тени. Это устраивало Олоннэ. Он вытащил из-за пояса нож, огляделся — не видим ли кому-нибудь — и на цыпочках бесшумно приблизился к справляющему малую нужду испанцу.
   Занес нож.
   В этот момент в кордегардии грянули припев знаменитой песни:
   У нас вина полно и вволю хлеба,
   Над всей Кастилией безоблачное небо.
   Как бы удостоверяя эти слова, Олоннэ нанес удар.
   Испанский пьяница скончался мгновенно.
   Олоннэ вытер нож о его мундир, но прятать не стал. Быстрым шагом он пересек освещенную часть двора и постучал в тюремную дверь, откройте, мол.
   Изнутри послышался хриплый, полусонный голос:
   — Это ты, Педро?
   Антонио я уже сегодня был, подумал капитан и применил прием, уже использовавшийся им при проникновении в город. Издал несколько нечленораздельных звуков и шумно икнул.
   — Сейчас, Педро, сейчас, — ответили с той стороны двери, — никак не разберусь с проклятыми ключами.
   Когда дверь все же распахнулась, Олоннэ, не раздумывая ни секунды, нанес удар. Лезвие, по всей видимости, попало испанцу в глаз, и с диким воплем он отступил в глубь тюремного помещения, схватившись руками за лицо. На его крик появился еще один стражник с факелом и глупым вопросом:
   — Ты что, палец себе прищемил, а?
   Эти слова стали последними, что суждено было произнести кастильскому остроумцу. Олоннэ убил его ударом в левую часть груди, и так быстро, что факел не успел упасть на пол и был подхвачен нападавшим.
   Пораженный в глаз стражник затих в углу.
   Посветив себе захваченным факелом, Олоннэ отыскал на полу связку ключей, без них было не открыть камеры.
   В этот момент явился последний страж. Он оказался еще пьянее своих коллег, поэтому соображал куда медленнее, чем они. Охранник умер так быстро, что не успел даже сказать какую-нибудь глупость перед смертью.
   Подняв повыше факел, капитан огляделся. Комната тюремной стражи по количеству валяющихся трупов, конечно, уступала белому песчаному пляжу, но тем не менее являла собой впечатляющее зрелище.
   Олоннэ запер входную дверь, чтобы не привлечь случайных посетителей, подошел к тому испанцу, который впустил его внутрь, и, присев на корточки, полоснул ножом по горлу. На всякий случай. Если ему самому сегодня утром пришла идея притвориться мертвым на песчаном берегу, почему этому охранку не могло прийти в голову то же самое?
   Так, теперь ключи.
   — Успокойтесь, ваше высокопревосходительство, все в полном порядке, клянусь стигматами святой Береники, — улыбнулся капитан Пинилья, поедая сладкий картофель. — Не считать же неприятностью простую ошибку в счете.
   Дон Ангерран поперхнулся:
   — Какую ошибку?
   — Ну, помните, вы велели мне пересчитать мертвых корсаров, прежде чем отправляться за похоронной командой.
   — И что же вы? — спросил губернатор, и его тон сделался почти зловещим.
   — Разумеется, выполнил ваше приказание. Перед этим приказал вырезать пятьдесят семь бамбуковых шестов, чтобы отметить места погребения. Так вот, после того как мы всех французских собак закопали, один шест остался неиспользованным. Я думал, что ошибся коррехидор ^[12], пересчитал могилы, и, странное дело, пришлось признать, что это я ошибся в счете. На берегу оказалось всего лишь пятьдесят шесть корсарских трупов. Лучше бы я, конечно, ошибся в другую сторону, но думаю, и то, что случилось, не трагедия.
   Чем дольше капитан Пинилья говорил, тем меньше был уверен в правоте своих слов. Потому что, пока он разглагольствовал, физиономия дона Ангеррана меняла свою окраску. Когда она сделалась окончательно темно-багровой, капитан смолк. Смолкли и все остальные за столом.
   Ощущение праздника куда-то исчезло.
   В наступившей тишине раздался голос безбородого доктора, сеньора Хесуса:
   — Странно, клянусь мучениями святого Себастьяна, но у меня случилось что-то в том же роде.
   Губернатор тяжело поворотил к нему отягченную приливом крови голову и спросил глухо:
   — Что именно? Что именно случилось?
   Сеньор Хесус, почувствовав, что нарождающийся губернаторский гнев вот-вот обрушится именно на него, потерял дар речи.
   — Говорите, дьявол вас раздери, иначе придется изменить нашему обыкновению! Не вы мне, а я вам пущу кровь.
   — Меня… меня известили, — залепетал доктор, — на берегу погибло семеро наших солдат, но когда я зашел в мертвецкую, что при госпитале Святой Бригиты, там наличествовало всего лишь шесть тел.
   — Кому могло понадобиться мертвое тело? — удивленно прошептал кто-то из гостей.
   — А может, этот пехотинец ожил и пошел к себе в казарму. Такие случаи бывали.
   Дон Ангерран массировал глазные веки одной рукой, другой держась за сердце.
   — Что за глупости вы говорите, мертвые люди не оживают! — продолжился спор за столом.
   — Оживают, — мрачно вмешался в него губернатор, — только не люди, а такие дьяволы, как Олоннэ.
   — Олоннэ утонул в море, — осторожно попытался напомнить капитан Пинилья.
   — Лучше бы вы утонули! — заорал на него губернатор. После этого он сделал глоток вина и объявил: — Олоннэ жив. Более того, он переодет испанским пехотинцем. Молите Бога, чтобы он скрывался где-нибудь в джунглях, подальше от Кампече. Лично я верю в худшее — он здесь, в городе, может быть, он даже неподалеку от этого дома. Может быть, он даже в этом доме.
   — Но для чего ему это?! — раздалось несколько одинаково недоумевающих голосов.
   — Что тут непонятного?! Он собирается отомстить за то, что мы сделали с его командой.
   Капитан Пинилья отодвинул тарелку, он обиделся на губернатора за пожелание утонуть и теперь счел возможным возразить ему:
   — Но нужно быть безумцем, чтобы в одиночку напасть на целый город, где столько народу, где, наконец, три сотни солдат.
   — Не-ет, он не безумец, к сожалению, не безумец.
   — Единственный относительно разумный поступок, который мог совершить Олоннэ в сложившейся ситуации, — это нападение на тюрьму.
   — На тюрьму?!
   — Вы не забыли, ваше высокопревосходительство, что у нас под замком находятся восемь корсаров?
   — Да на кой черт они ему сдались, если они под замком?
   — Насколько я слышал, в корсарской среде принято вызволять друг друга, даже иногда рискуя собственной жизнью. Обычай странный, но имеющий место быть. А кроме того, в освобождении этих восьмерых есть и практическая для Олоннэ польза. Он может, пользуясь покровом темноты и всеобщим пьянством на берегу, захватить небольшое судно и выйти на нем в море.
   Губернатор откинулся в кресле.
   — Иногда, капитан, вы излагаете мысли, которые можно слушать без отвращения.
   — Ну вот видите, — улыбнулся Пинилья, впадая в тихий экстаз самодовольства.
   — Но из этих правильных мыслей вы делаете неправильные практические выводы, — поставил его на место дон Ангерран.
   — Как вам будет угодно… — снова обиделся Пинилья.
   — Итак, он может попытаться освободить своих матросов, — рассуждал вслух губернатор, — значит, необходимо проверить, как обстоят дела в тюрьме.
   — Вы правы, ваше высокопревосходительство! -воскликнул городской алькальд.
   — И немедленно!
   Алькальд встал, с грохотом отодвинув кресло.
   — А вы, капитан, — дон Ангерран обратился к Пинилье, — отправляйтесь тотчас же в казармы и пришлите сюда десятка два солдат. На всякий случай.
   Загрохотали и другие кресла, остальные офицеры и чиновники заспешили к местам своей службы, не дожидаясь особого распоряжения. За столом остались только настоятель церкви и капитан порта. Первый — потому что был уверен в том, что гугенот не станет искать своего счастья в католическом храме. А второй — потому что сладко спал, положив голову в блюдо с маринованными моллюсками.
   Губернатор брезгливо покосился на него и обратился к священнику:
   — Вот видите, святой отец, не только молитва, обращенная к Господу, способна воскресить умершего, усилия врага рода человеческого на этом поприще тоже дают свои результаты.
   Падре подбрасывал в руках апельсин, ловил его пухлыми ладонями и вздыхал.
   — То, что капитан Олоннэ — дьявольское отродье, никаких сомнений у меня не вызывает, но в данном случае, я думаю, обошлось без вмешательства самого прародителя зла.
   — То есть?
   — Хватило вмешательства всего лишь беса притворства. Олоннэ умело прикинулся мертвым. Ведь никто — ни вы, дон Ангерран, ни ваши люди — не был знаком с ним лично.
   — Бог миловал.
   — Так что проскользнуть мимо вашего внимания ему было не так уж трудно. Ничего обидного для вас в этом нет. Воспротивьтесь своему падению в собственных глазах.
   Губернатор презрительно хмыкнул:
   — Как иногда вы умеете фразу завернуть! В собственных глазах я падать не собираюсь, а вот в глазах дона Антонио де Кавехеньи каково будет моему образу?
   Падре не успел ответить: послышались приближающиеся к дверям залы шаги.
   Двери распахнулись.
   На пороге стоял алькальд. Лицо у него было белее песка, на котором нашла свою гибель команда «Этуали».
   — Да говорите же, дьявол вас раздери!
   — Корсары бежали. Все охранники убиты.
   — Та-ак. Где капитан порта?
   Блюдо с моллюсками не ответило.
   — Тибальдо! — крикнул губернатор.
   — Я здесь, ваше высокопревосходительство, — отрапортовал камердинер, оказавшийся за спиной у господина.
   — Отодвинь портьеры и потуши чертовы свечи.
   Приказание было выполнено мгновенно.
   — Светает, — сказал дон Ангерран, поглядев в окно. — Выйдем на террасу.
   Тибальдо помог губернатору подняться и, поддерживая под руку, препроводил туда, куда было указано.
   Эта часть дома оказалась устроена так, что с нее открывался прекрасный вид на бухту Санта-Марианны. В этот ранний час она была подернута легкой дымкой. Особенно густой туман скопился в северной части, у недостроенного форта. По слегка рябящей поверхности быстро скользило к выходу из бухты небольшое одномачтовое судно. Его косые гроты и треугольные кливера были наполнены упругим ветром.
   Из бойниц форта торчали бесполезные стволы кулеврин.
   До выхода в открытое море оставалось всего несколько кабельтовых.
   — Чей это шлюп?! — взбешенно прошипел губернатор.
   Непонятно было, что именно его интересует: у кого он украден или кто на нем находится?
   Чтобы что-нибудь сказать, алькальд произнес:
   — Он отшвартовался не более получаса назад.
   — Приведи сюда капитана порта.
   Это было сделано, хотя сделать это оказалось не так уж просто.
   — Поглядите туда, сеньор. — Губернатор указал ему на бегущую по волнам посудину. — Видите что-нибудь?
   С трудом и не до конца проснувшийся толстяк честно признался:
   — Нет.
   Лицо губернатора исказилось:
   — Впрочем, это не важно. Повесят вас завтра вне зависимости от состояния вашего зрения.
   — За что повесят?
   — За то, что не умеете пить.

Глава вторая

   Нынешнее возвращение на Тортугу знаменитого капитана Олоннэ вряд ли можно было признать триумфальным. Однако авторитет его был поколеблен не сильно. Во-первых, шторм есть шторм, и даже самым удачливым рано или поздно приходится сталкиваться с этим зверем. Олоннэ удалось не погибнуть в его мокрой пасти, это само по себе немало. Во-вторых, говорили на берегу, в той ситуации, в которой оказался француз, «высадившись» на берег, сгинули бы девяносто девять из ста корсаров, даже если иметь в виду самых матерых. А он не только выжил сам, но и вытащил из испанской тюрьмы восьмерых товарищей, проявив подлинные чудеса смелости и изобретательности.
   Вернувшись на остров, капитан Олоннэ повел затворническую жизнь. Помимо потери «Этуали» у него были и другие основания для того, чтобы впасть в прострацию. Оказывается, что двухмачтовый бриг, отправленный им под командованием Воклена на Тортугу от берегов Гондураса, также погиб. Возможно, его сгубил тот же шторм, что расправился и с главным кораблем капитана Олоннэ.
   Самым неприятным в этой истории явилось то, что на этом бриге были отправлены — подальше от греха — основные ценности, захваченные командой «Этуали» во время рейда. Капитан решил, что лучше этому золоту находиться в банке господина де Левассера, чем болтаться по волнам Карибского моря, подвергаясь опасности оказаться на его дне.
   Взяв на абордаж это небольшое суденышко, Олоннэ перегрузил на него большую часть добычи, перевел два десятка матросов и велел Воклену доставить все это на Тортугу, до которой было менее суток пути. Сам же он продолжил погоню за одним очень соблазнительным галионом.
   И вот, вернувшись в родной порт, он обнаружил, что Воклен, вернейший Воклен исчез вместе с бригом и грузом.
   Вслух и сам капитан, и выжившие члены его команды говорили о том, что бриг погиб во время шторма, про себя все думали — сбежал!
   Сбежал самый верный помощник капитана, пригретая на груди змея укусила.
   «А я сам упустил бы такой шанс разбогатеть?» — спрашивал себя каждый и не находил ответа. С одной стороны, триста тысяч реалов — большие деньги, но с другой — месть капитана Олоннэ, почти верная смерть.
   Очень трудный выбор.
   Капитан почернел и осунулся. Трудно сказать, что он переживал тяжелее: то, что лишился денег, или то, что его обманули.
   Весь сезон дождей Олоннэ просидел дома, почти не показываясь на людях и никого не принимая. Только верный Роже был при нем — черная, немая тень.
   К нему, к капитану, кстати, никто особенно и не напрашивался в гости. Слава славой, но чисто по-человечески он многим стал неприятен. Вернее, не неприятен, а слишком непонятен. История со смертью проститутки Шики наделала много шума. Отчасти лестного для мужской репутации Олоннэ, но в то же время — странного. По острову поползли невнятные слухи, которые состояли по большей части из двусмысленных улыбочек и глубокомысленного поднимания бровей. Нет, конечно, бывают любовники, способные своей мужской мощью довести партнершу до обморока, но чтобы до самоубийства…
   Короче говоря, слухи плавали, капитан сидел дома, Роже молча возился на кухне, ле Пикар шумно пропивал последние деньги и подумывал, к кому бы наняться на судно, чтобы попытаться пополнить свой кошелек.
   Во дворце губернатора царила растерянность. Растерянность и тишина. Анджело убыл в Старый Свет для продолжения своего образования, отец посчитал: все, что ему могли дать университеты корсарской республики, он уже получил. Женевьева резко разлюбила балы, прогулки и другие шумные развлечения, большую часть дня проводила взаперти, иногда даже не выходя к обеду. И что самое страшное — начала читать. Для господина де Левассера это явилось признаком глубочайшего душевного расстройства. Он попытался поговорить с дочерью, но безуспешно. Историю с появлением слуха о ее тайном визите в дом капитана Олоннэ она комментировать отказалась наотрез и даже гневно.
   Какие-то объяснения по этому поводу можно было получить только от самого капитана, но он сразу же ушел в плавание, а по бесславном возвращении посадил себя под домашний арест. Но даже не это стало основной помехой к встрече. Просто в представлении высшего тортугского света корсарский капитан, что называется, потерял лицо. Нельзя принимать в доме человека, замешанного в кровавом сексуальном скандале. Человек, который спит с проститутками, перерезающими впоследствии себе горло бритвой, не может сидеть за столом губернатора.
   Эти настроения своего круга господин де Левассер игнорировать не мог, несмотря на огонь адского любопытства, сжигавший ему душу.
   Падре Аттарезе затаился и велел затаиться своим агентам. Он больше других понимал, что произошло в тот злополучный вечер в доме капитана, и поэтому меньше всех говорил на эту тему.
   Дону Антонио он отправил расплывчатое донесение, в котором очень подробно описал случившееся, выставил на первый план свои усилия в организации беспорядков в стане противника, но о тайной подоплеке случившегося даже не намекнул.
   Шику похоронили за церковной оградой, хотя падре был уверен, что она рук на себя не накладывала. Но раз слово «самоубийство» сказано, значит, так оно и есть.
   Таково было состояние дел на Тортуге, когда в бухту вошел голландский бриг, чтобы пополнить запасы питьевой воды, и с него на берег сошел человек в одежде из звериных шкур, с длинной бородой и суковатой палкой в руках. Его узнали не сразу, но когда узнали, весть о том, что Воклен вернулся, мгновенно облетела город.
   Воклен вернулся!
   Случилось то, чего не должно было бы по всем расчетам и соображениям произойти, и это взволновало народ.
   — Воклен вернулся! — с этими словами вбежал Роже в комнату капитана. Это были первые слова за последние месяцы, которые он позволил себе произнести.
   Олоннэ лежал на кровати и покуривал трубку — с недавних пор появилась у него такая привычка. Он не пришел в немедленный экстаз от этого сообщения. Он даже не пошевелился.
   — Воклен, ле Пикар и Ибервиль идут сюда. Сейчас они будут здесь.
   Роже не обманул, через несколько минут все трое были в комнате капитана.
   Роже принес кресла, бутылку рома и стаканы.
   Олоннэ не переменил позы при появлении своего старинного друга.
   Воклен хотел было броситься ему в объятия, но что-то ему помешало.
   — В каком ты виде, Моисей! — сказал капитан, выпуская маленький клуб дыма.
   — Мне предлагали помыться, побриться и переодеться, но я слишком спешил. Я три месяца добирался до тебя и не хотел откладывать встречу даже на одну минуту.
   Еще один клуб дыма объявился в воздухе над головой капитана.
   — Одну минуту я бы подождал.
   Эти слова произвели на присутствующих неприятное впечатление. И ле Пикар и Ибервиль подумали, что они чего-то не понимают.
   — Садитесь все, а ты рассказывай.
   — Рассказ мой будет печальным. То, что до Тортуги я не добрался, вы, разумеется, знаете…
   — По дороге ты попал в шторм.
   — Да, вечером того же дня, когда расстались.
   — Твой бриг перевернуло, и он пошел ко дну.
   Воклен погладил свою пронизанную седыми прядями бороду.
   — Нет, бриг переломился пополам. Очень ненадежная постройка. И потом, мы неправильно разместили груз.
   — Спешка.
   — Да, капитан, спешка, она сослужила нам плохую службу.
   — В следующий раз не будем спешить и сделаем так, как требует королевское корабельное уложение.
   Воклен опять потянулся к бороде.
   — Шторм был страшный…
   — Мы это знаем, сами хлебнули.
   — Да-а?
   — Ты сначала о своем. О том, что произошло с нами, мы тебе потом расскажем.
   История, которую изложил Воклен, была не слишком замысловатой. Ему подвернулся остров, но, в отличие от обжитого побережья Кампече, необитаемый. Сначала это показалось благом — не было опасности попасть в руки испанцев, — потом открылась оборотная сторона медали. Риск быть зарезанным сменился опасностью умереть с голода. Пришлось искать съедобные плоды, нырять за моллюсками, исхитрившись, развести огонь и жарить на нем вручную пойманную рыбу.
   Без соли.
   Роже содрогнулся от отвращения и жалости.
   — Да, — подтвердил капитан, — невкусно.
   Так продолжалось три месяца, пока к берегу не пристал голландский корабль для какого-то мелкого ремонта, ну а дальше рассказывать уже нечего.
   — А почему ты не побрился на корабле? — задал после окончания повествования неожиданный вопрос Олоннэ.
   — Я хотел явиться перед тобой именно в таком виде, чтобы ты легче мне поверил. Я оказался прав, ведь ты до сих пор не решил, правдивы мои слова или нет.
   Капитан сел на кровати.
   Ему понравился ответ Воклена.
   — Да, еще не решил. И может быть, не скоро решу.
   — А где все твои люди, — вмешался в разговор ле Пикар, тоже вдруг открывший в себе источник недоверия к россказням бородатого Моисея, — неужели все погибли?
   Воклен развел руками: мол, все претензии к морю.
   — Ладно, — сказал Олоннэ, — то, что ты рассказал, похоже на правду. Я даже не буду расспрашивать твоего голландца на предмет сличения ваших слов. Если ты меня обманываешь, то наверняка позаботился, чтобы этот обман был прочен во всех своих звеньях.
   Воклен судорожно сглотнул слюну, глядя исподлобья на капитана.
   — Кроме того, мне хочется верить, что ты не врешь. Я придумал, как нам поправить наши дела.
   — Наконец-то! — Ибервиль радостно заморгал бельмастым глазом.
   — Поэтому мне нужны надежные люди. По-настоящему надежные.
   По щекам Воклена побежали крупные многочисленные слезы. Они скатывались по щекам и продолжали свой путь в черно-серебристой бороде. Лучи света, падавшие сквозь щели в занавеси, закрывавшей окна, заставили их вдохновенно сверкать.
   Капитан бодрой походкой прошелся от ложа к двери и обратно.
   Соратники внимательно наблюдали за ним, лица у всех были приятно выжидательные, если так можно выразиться.
   — Роже!
   — Да, господин.
   — Принеси мне бумагу и перо.
   Через мгновение перо быстро носилось по поверхности бумажного листа, оставляя уверенно стоящие буквы. Закончив послание, Олоннэ щедро присыпал его песком.
   — Сейчас, Роже, ты отправишься в губернаторский дворец и отдашь сию бумагу его высокопревосходительству.
   — Его высокопревосходительству? — с сомнением сказал негр.
   — Около полугода назад господин губернатор сделал мне одно деловое предложение. Довольно выгодное. Тогда я счел необходимым от него отказаться. О причинах отказа мы говорить не будем. Существенно то, что теперь я это предложение решил принять.

Глава третья

   Прочитав письмо капитана Олоннэ, господин де Левассер пришел в замешательство. Выше говорилось о причинах, по которым губернатору не следовало принимать в доме известного корсара. Но дело в том, что Олоннэ просил не о парадной аудиенции, а о деловой встрече. Деловые же контакты с этим человеком его высокопревосходительству были в высшей степени желанны. Он не придал никакого значения «штормовому предупреждению», ведь жертвою «вихря сошедшихся обстоятельств» может стать любой. Сам господин де Левассер в бытность свою искателем рискованных приключений тонул трижды, был покусан акулами, провел на необитаемом острове год, однако все это нисколько не помещало дальнейшей его карьере.