Страница:
— Он не получил приказа за нами следить, поэтому мы для него как бы не существуем, — сказал Олоннэ. — Мой брат, здешний жрец, кое-что мне рассказал о нравах местных жителей.
— Понятно, — ответил, усмехнувшись, Ибервиль, — не знаю, как кому, а мне эта черта здешних дикарей нравится.
Они двигались наугад, но, как выяснилось вскоре, довольно правильно. Сделав три или четыре поворота, беглецы оказались у земляного вала, укрепленного сверху деревянным частоколом. На расстоянии шагов в двадцать друг от друга вдоль этого частокола стояли индейцы, вооруженные копьями. Повернувшись спиной к домам поселка они что-то высматривали в окружающих редукцию маисовых полях.
— У нас есть какое-нибудь оружие? — поинтересовался Олоннэ.
— Несколько ножей. — Беттега продемонстрировал, сколько именно. — Мы забрали их у наших охранников.
— Слушай, — сказал Ибервиль, — а может быть, нам и здесь стоит изобразить из себя привидения и эти идиоты на нас не обратят внимания?
— Не будем рисковать, лучше прирежем парочку и перелезем через ограждение, — высказался Беттега.
Капитан согласился с телохранителем.
— А как мы их убьем?
— Вот так, смотри, Ибервиль.
Олоннэ взвесил на руке один из ножей и швырнул в спину одному из стражей. Тот умер, так, видимо, и не поняв, что произошло. Беттега последовал примеру капитана, его бросок, правда, получился менее удачным, раненный его ножом индеец что-то закричал, валясь на колени. Стоявшие неподалеку стражники с нескрываемым удивлением посмотрели на своих издыхающих товарищей.. Чтобы понять, что происходит нечто неподобающее, им потребовалось секунд пять, а то и десять. За это время, выбежав из-за окраинной хижины, корсары успели добраться до ограды и вскарабкаться на нее. Успели даже перепрыгнуть на ту сторону и съехать в довольно глубокий ров, выкопанный сразу за частоколом.
Когда они начали карабкаться по противоположной стене рва наверх, над остриями частокола показались индейские головы и над оградой вознеслись длинные копья. Олоннэ отчетливо ощутил холодок входящего в незащищенную спину металла. Если бы индейцы пустили в дело свои метательные орудия сразу, три корсарских трупа остались бы лежать во рву. Но индейцы медлили, и спасшиеся беглецы так до конца своей жизни и задавались вопросом — почему? Вероятнее всего, ждали распоряжения от какого-нибудь из своих касиков. Через них патеры в редукциях управляли всей жизнью. И тот из них, кто отвечал за порядок на этом участке внешнего ограждения, припозднился. Корсары выкарабкались из рва. Раненного в левое плечо Беттегу Ибервиль и Олоннэ выволокли за здоровую руку и вместе бросились к зеленым зарослям маиса, переходящим в зеленые заросли джунглей.
Побег удался.
Как ни странно, это случилось благодаря испанскому полковнику Герреро, тому самому, что одолел корсарскую армию при помощи двойной засады в Горловине. Не найдя среди убитых вожделенного трупа со сросшимися бровями, он бросился на его поиски. Индейцы гуарани, враждебно относившиеся к факту существования на их землях непонятной редукции, подсказали полковнику, где нужно искать интересующих его беглецов. Охотники гуарани видели, как касик из редукции захватил в плен троих бледнолицых.
Герреро помчался к иезуитскому поселению. Но его нетерпение сыграло с ним плохую шутку. Он просто-таки набросился на патера Дидье с требованием выдать ему троих корсаров, доставленных накануне в редукцию его индейцами. Надо заметить, что иезуитские поселения пользовались в определенной степени правами экстерриториальности и были неподотчетны местным испанским властям. (Да простится мне этот набор современных канцеляризмов, но в данном случае это самый короткий путь к сути дела. ) Патер Дидье в полной мере воспользовался своим правом не выдавать полковнику то, что принадлежит по праву редукции. Полковник в ответ заявил, что в таком случае он возьмет силой то, что ему отказываются отдать добром.
— Попробуйте, — предложил молодой иезуит.
Полковник грязно выругался и повел своих пехотинцев в атаку. В ответ полетели стрелы и зазвучали выстрелы. Французские корсары услышали их и, не зная, что именно происходит, поняли, что этим нужно воспользоваться.
И воспользовались.
Когда троица удалилась от стен старинного поселения на достаточное расстояние, чтобы не опасаться немедленной погони, Олоннэ первым делом поинтересовался у своих друзей, каким образом им удалось выбраться из своих келий.
— Вот, — сказал Ибервиль не без самодовольной нотки в голосе, — это она нас спасла.
Он продемонстрировал свою флягу.
— Не понимаю.
— А что тут понимать? Получилось так, что я уговорил одного из краснорожих кретинов, что сидели вместе с нами — отдельного помещения нам не выделили, — хлебнуть из фляжки. Что было дальше, ты и сам себе можешь представить. Эти краснорожие звери никогда в жизни не пробовали спиртного. Так что при помощи пинты ямайского рома мы сумели сделать то, что и при помощи четырех пистолетов не совершить.
— Забавно.
— Еще бы. Думаю, что они до сих пор ползают там и орут. Наверняка местный священник не похвалит их за подобное поведение.
Олоннэ привалился к обомшелому стволу дерева вальпарайо и закрыл глаза.
— Этот патер — мой брат.
— Брат?
— Да, родной брат. Младший брат.
Ибервиль протер свой единственный глаз.
— Но если… зачем же мы тогда бежали оттуда? Он бы мог нам как-то помочь.
— Он не только мой брат, но и настоящий сукин сын.
— Но пусть даже и сукин сын, но все же француз. По-моему, встретить среди этих дикарей с красными рожами и квадратными мозгами и испанских собак влиятельного француза — большая удача. Ведь он влиятельный здесь человек?
Олоннэ глубоко зевнул.
— Настолько влиятельный, что если бы захотел нас вздернуть, это желание было бы выполнено немедленно.
Ибервиль открыл свою флягу, перевернул над своим открытым ртом.
— Сухо.
Беттега выразительно облизнулся.
Олоннэ приоткрыл веки и сказал:
— Да, неплохо было бы чего-нибудь поесть. Да и решить, что мы будем делать дальше, — тоже.
— Сначала доберемся до Сан-Педро… — начал Ибервиль.
— И там нас поджарят на медленном огне вернувшиеся из леса горожане, — закончил капитан.
— Обязательно поджарят, — вздохнул Беттега, ощупывая обмотанное грязными тряпками предплечье.
— Все равно нужно пробираться именно к берегу, может быть, корабли нас еще ждут.
— Маловероятно, — снова зевнул Олоннэ, — слух о разгроме нашей армии уже распространился по округе. Проверять этот слух наши люди не станут. В этом я уверен.
— Почему?
— Потому, Ибервиль, что наши люди тоже сукины дети. Не такие, как мой брат, в своем роде, но тоже.
— Ну, я не знаю… — начал было какую-то тираду Ибервиль, но капитан опередил его:
— Но как бы там ни было, пробираться к берегу надо. Нет другого выхода. Я очень-очень не люблю положений, из которых есть только один выход… но будем рассчитывать на то, что нам повезет.
Так они и поступили. Отдохнув каких-нибудь полчаса, корсары двинулись сквозь джунгли. Впереди шел капитан Олоннэ, шел, слегка прихрамывая — давала себя знать подвернутая во время форсирования рва нога. За ним плелся, покачиваясь, Ибервиль. Он ничего не повредил себе во время бегства, просто навалилась усталость, а, как известно, именно она является самым тяжелым грузом. Замыкал шествие к побережью Беттега, он нянчил на ходу свою несчастную руку и поглядывал по сторонам. Он не забыл о своей телохранительской роли, хотя блеск его черных глаз говорил о том, что у него начинается жар. Причиной тому была, разумеется, рана на руке. Во влажном тропическом климате проникшая в нее вместе с острием стрелы зараза вызвала нагноение и оказала на могучий организм корсиканца свое губительное воздействие.
Передвигались очень медленно, и не только потому, что чувствовали себя отвратительно, но и потому, что джунгли Центральной Америки как будто специально задуманы для того, чтобы мешать передвижению по ним. Под ноги лезли бесчисленные извивающиеся корни, стволы погибших деревьев. Держали наготове свои пасти засыпанные опавшей листвой ямы. Сучья, сучочки и сучищи хватали за остатки одежды и за воспаленную кожу, сверху сыпались насекомые, радуясь возможности порыться в волосах путешественников. Орали над головами птицы, названия которым на европейских языках еще не было. А змеи? Змеи больше всего занимали воображение Олоннэ. Накануне, лежа в келье, уготованной ему нелюбимым братом, он вспомнил эпизод своего детства. Наверное, причиной подобных воспоминаний стало действие зелья, которым его опоили днем раньше. Оно что-то сдвинуло в сознании капитана. А вспомнил он о том, как на осенней ярмарке старая отвратительная цыганка нагадала ему, что умрет он от укуса змеи.
Почему ему вспомнилось об этом только сейчас? Только ли индейское зелье тому виной?
Олоннэ все время сжимал в руках кинжал. Ибервиль спросил его, зачем он это делает, чьего нападения ждет? Но Олоннэ ему не ответил.
Только когда кончились густые заросли и они вышли на большую красноземную пустошь, поросшую редко стоящими кактусами, он спрятал кинжал за пояс.
— Черт бы подрал эту старую ведьму.
— О чем ты? — спросил все более качающийся из стороны в сторону Ибервиль.
— Цыганка.
— Какая еще цыганка?
— Потом расскажу.
Во время сиесты, если их времяпрепровождение можно было так назвать, они лежали на берегу ручья.
— Любопытно было бы узнать, можно ли из него пить воду, — сказал Олоннэ, наклонившись над тихим, кристально прозрачным потоком.
— Ты сам прирезал лучшего специалиста по этой части.
— По-моему, он нас просто дурачил, чтобы набить себе цену.
— Он дурачил нас не только по поводу воды.
— Ты напоминаешь мне о засаде, Ибервиль?
— Не для того, чтобы тебя задеть.
— Не-ет, дружище, что-то такое звучит в твоем голосе. Договаривай.
Олоннэ опустил лицо в воду и то, что сказал ему лучший друг, выслушал именно в таком положении.
— Хоть сейчас-то ты можешь мне объяснить, какого дьявола мы все потащились по этим треклятым джунглям? У меня такое впечатление, что ты нашел то, что искал. Но счастья тебе это особого не принесло, как и тем трем сотням ребят, что остались валяться на дне этой Горловины.
Олоннэ резко поднял голову из ручья и повернул к Ибервилю свое мокрое лицо:
— Ты всерьез беспокоишься об этих тварях, которые шли за мной только потому, что рассчитывали заработать, пользуясь моей удачливостью, и готовых в любую минуту предать, когда удача отворачивалась от меня? Они получили то, что заслужили. Может быть, чуточку раньше, чем рассчитывали, но это уж случилось по распоряжению судьбы.
— Ты зря распинался так долго. Мне, так же как и тебе, в сущности, наплевать, как закончили жизнь люди, которые сами эту свою жизнь ни в грош не ставили. Я о другом тебя спрашивал.
Олоннэ снова потянуло к воде.
Утолив жажду, он вытер лицо грязными руками.
— А, черт с ним, расскажу.
Беттега, лежавший без движения неподалеку, приподнялся на локте здоровой руки. Значит, и до этого слушал внимательно. Олоннэ бросил в его сторону насмешливый взгляд.
— Все, что произошло, произошло, как ни дико это для вас прозвучит, из-за бабы.
— Из-за какой такой бабы?
— По имени Люсиль. Моей возлюбленной. Жены моего брата. Я полюбил ее еще во Франции.
Ибервиль почесал огромной пятерней мокрую щетинистую щеку.
— Жены того брата, от которого мы сбежали?
— Нет, — улыбнулся Олоннэ, ему начал нравиться этот разговор.
— У тебя было несколько братьев, да?
— Вот теперь ты меня понял правильно. У моего старшего брата Ксавье была жена. Была ли она красавицей, я не знаю. Не в этом дело, а в том, что я почему-то в нее зверски влюбился.
— А Ксавье?
— Его убили.
— Ты?
— Нет, тот брат, от которого мы сбежали. Он спас меня, потому что я украл Люсиль. Меня схватили. Дидье помог мне, причем очень решительно. Он убил Ксавье.
— Семейка, — с чувством сказал Беттега.
Олоннэ кивнул:
— Да, семья у нас была странная. Так вот, рассказать осталось уже немногое. Убив Ксавье, Дидье скрылся с его женой. Она, как оказалось, вскружила голову не только мне, но и ему. Он сделался иезуитом и скрылся в здешних джунглях. Люсиль сошла с ума от таких перемен в судьбе. Я ведь направился в Новый Свет именно за тем, чтобы ее разыскать. И все эти годы был не столько корсаром, сколько занимался поисками дамы своего разбитого сердца.
Ибервиль длинно, витиевато и совершенно непечатно выругался. А потом добавил:
— Никогда в жизни не поверил бы, когда бы кто-нибудь мне об этом рассказал. А все эти изнасилованные и прирезанные девицы на кораблях и в портах?
— Что — девицы?
— Это развлечение в отсутствие той единственной?
Олоннэ вдруг резко помрачнел:
— Если хочешь, считай так.
— А как еще прикажешь мне считать?
— Хватит, этот разговор мне надоел.
Ибервиль не сразу успокоился. Он повалился на землю, бормоча: «Ну, надо же!», «Кто бы, черт подери, мог подумать!», «Нет, все равно не верю!».
— Заткнись!
Ибервиль заткнулся, но, как оказалось через секунду, не потому, что получил такое приказание. Он сел и, внимательно глядя на капитана, произнес:
— Слушай, а почему тебе пришло в голову об этом рассказать? Почему?
Олоннэ поморщился:
— Что значит «почему»? Захотел, и все.
— Не потому ли, что ты решил, что нам отсюда уже не выбраться и, значит, мы с Беттегой ничего не сможем разболтать?
— Не поэтому, — тихо ответил капитан, но слушатели явно ему не поверили. Однако высказать свое недоверие им было не суждено. Дело в том, что внезапно они обнаружили, что окружены.
— Они нас догнали! — крикнул Ибервиль, оглядываясь.
Из-за кустов и деревьев виднелись разрисованные индейские лица. Можно было также рассмотреть наконечники копий и луки, заряженные стрелами.
— Нет, — сказал Олоннэ, внимательно посмотрев по сторонам, — это другие.
— Пожалуй. Осталось только решить, хорошо это или плохо.
— Очень скоро мы это узнаем.
— Сколько можно попадать в плен к этим индейцам! — простонал Беттега. Ему становилось все хуже. Он повалился на траву, тяжело дыша.
Между тем разрисованные лица приближались. Медленно, но неуклонно.
И бесшумно.
И эта бесшумность стала самым пугающим элементом происходящего.
Ибервиль вытащил из-за пояса нож.
— Убери, — велел Олоннэ, — если не хочешь умереть прямо здесь.
С этими словами капитан демонстративно, чтобы приближающимся это было хорошо видно, отбросил свой нож в сторону. И поднял руки, показывая, что у него нет больше оружия. То же самое проделали и остальные корсары.
Индейцы начали приближаться решительнее и вскоре опоясали группу бледнолицых плотным вооруженным кольцом.
Опоясали и замерли. Надолго. Корсары стояли спиной к спине, вглядываясь в темные, разрисованные красной и желтой краской лица. Разрисованы были не только лица, но и руки, ноги и животы. Если не считать ожерелий, сделанных из мелких птичьих черепов, и травяных набедренных повязок, индейцы были голы.
— Так, — пробормотал Ибервиль, — и долго мы будем так стоять?
Словно в ответ на его ни к кому не обращенный вопрос сквозь толпу голых воинов протолкался приземистый старик на худых кривых ногах. Он внимательно осмотрел пленников, поглаживая серебряное кольцо, вдетое в ноздрю, и вдруг сказал:
— Пашли.
По-испански сказал. Впервые в своей жизни корсары испытали радость, услышав испанскую речь.
Так, не выпуская их из плотного кольца разрисованных копьеносцев, гостей-пленников доставили в находившуюся неподалеку деревню. Она выглядела значительно беднее той, из которой корсары бежали, спасая свои жизни. По берегу вдоль ручья было разбросано десятка три конусообразных вигвамов, сделанных из жердей и покрытых вытертыми шкурами. Перед некоторыми бессильно дымились прогоревшие костры. Три пузатые женщины плескались в мелких водах ручья. Вид этого купания подействовал на пленников особенно удручающе.
К конвоирам присоединились мальчишки и собаки. Они не считали нужным хранить молчание, поэтому вхождение процессии в деревню получилось довольно шумным, можно даже сказать веселым.
Гостей подвели к самому высокому и «роскошному» на вид вигваму. Из него появился крупный и мрачный индеец. Его одежда отличалась от облачения прочих в выгодную сторону, можно было заключить, что он здесь вождь или что-то в этом роде. К вождю подбежал старик с серебряным кольцом в ноздре и заговорил по-своему — наверное, рассказывал ему о великой, небывалой победе, одержанной его воинами, о великолепном и смелом пленении трех бледнолицых. На ходу возникала страница племенного эпоса, которому предстояло лет через двести пятьдесят поразить воображение европейских ученых своей красочностью и достоверностью.
Пока старик болтал, Олоннэ позволил себе оглядеться. Ничего, пожалуй, особенного высмотреть ему не удалось. Эта деревенька мало отличалась от того, что ему приходилось видеть до этого. Примерно так же жили и охотники за черепахами, поселения которых он в свое время разорил во множестве. Смутил его немного лишь торчащий возле главного вигвама шест. Он возносил на пятнадцатифутовую высоту оскаленный человеческий череп.
Ибервиль проследил за его взглядом и сказал:
— Англичане называют это «веселый Роджер».
Наконец рассказ старика иссяк, и он, склонившись в полупоклоне, отошел в сторону. Заговорил вождь. Он был лаконичнее старика. Произнеся несколько фраз, он указал на тростниковую циновку у входа в вигвам.
Серебряная Ноздря объяснил:
— Лежать.
Потом извиняющимся образом помотал головой и поправил сам себя:
— Сидеть.
Пленники, разумеется, тут же выполнили это. Во-первых, спорить было бессмысленно, а во-вторых, давила усталость.
— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.
Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.
Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.
В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.
— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.
— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.
— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.
Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был голоден. Корсары были неосведомлены о гастрономических манерах высшего света, даже в резиденции губернатора господина де Левассера, стремившегося во всем подражать лучшим домам метрополии, такой гадости, как сырые моллюски, не ели. Поэтому, даже умирая от голода, три француза с неохотой приступили к трапезе.
Судя по тому, как подгонял их толмач, он был очень удивлен их нерасторопностью в деле поедания лакомства. Видимо, устрицы считались изысканным блюдом не только в Лувре, но и в этой прибрежной индейской деревне, поэтому Серебряную Ноздрю задевала привередливость бледнолицых. Им дали самое лучшее, а они скривили свои поросшие грязными волосами физиономии.
Олоннэ показал пальцами на свой рот и сказал по-испански:
— Пить.
Толмач отрицательно покачал головой и резко парировал:
— Есть.
— Пока все не сожрем, ни капли воды не дадут, — подвел итог этому обмену мнениями Беттега.
— Я не раз слышал, что индейцы очень гостеприимны, — заметил Ибервиль.
Когда блюда были опорожнены, гостям действительно дали напиться. Потом препроводили в древесную тень, и голосом, не терпящим возражений, им было объявлено:
— Спать!
Глава десятая
— Понятно, — ответил, усмехнувшись, Ибервиль, — не знаю, как кому, а мне эта черта здешних дикарей нравится.
Они двигались наугад, но, как выяснилось вскоре, довольно правильно. Сделав три или четыре поворота, беглецы оказались у земляного вала, укрепленного сверху деревянным частоколом. На расстоянии шагов в двадцать друг от друга вдоль этого частокола стояли индейцы, вооруженные копьями. Повернувшись спиной к домам поселка они что-то высматривали в окружающих редукцию маисовых полях.
— У нас есть какое-нибудь оружие? — поинтересовался Олоннэ.
— Несколько ножей. — Беттега продемонстрировал, сколько именно. — Мы забрали их у наших охранников.
— Слушай, — сказал Ибервиль, — а может быть, нам и здесь стоит изобразить из себя привидения и эти идиоты на нас не обратят внимания?
— Не будем рисковать, лучше прирежем парочку и перелезем через ограждение, — высказался Беттега.
Капитан согласился с телохранителем.
— А как мы их убьем?
— Вот так, смотри, Ибервиль.
Олоннэ взвесил на руке один из ножей и швырнул в спину одному из стражей. Тот умер, так, видимо, и не поняв, что произошло. Беттега последовал примеру капитана, его бросок, правда, получился менее удачным, раненный его ножом индеец что-то закричал, валясь на колени. Стоявшие неподалеку стражники с нескрываемым удивлением посмотрели на своих издыхающих товарищей.. Чтобы понять, что происходит нечто неподобающее, им потребовалось секунд пять, а то и десять. За это время, выбежав из-за окраинной хижины, корсары успели добраться до ограды и вскарабкаться на нее. Успели даже перепрыгнуть на ту сторону и съехать в довольно глубокий ров, выкопанный сразу за частоколом.
Когда они начали карабкаться по противоположной стене рва наверх, над остриями частокола показались индейские головы и над оградой вознеслись длинные копья. Олоннэ отчетливо ощутил холодок входящего в незащищенную спину металла. Если бы индейцы пустили в дело свои метательные орудия сразу, три корсарских трупа остались бы лежать во рву. Но индейцы медлили, и спасшиеся беглецы так до конца своей жизни и задавались вопросом — почему? Вероятнее всего, ждали распоряжения от какого-нибудь из своих касиков. Через них патеры в редукциях управляли всей жизнью. И тот из них, кто отвечал за порядок на этом участке внешнего ограждения, припозднился. Корсары выкарабкались из рва. Раненного в левое плечо Беттегу Ибервиль и Олоннэ выволокли за здоровую руку и вместе бросились к зеленым зарослям маиса, переходящим в зеленые заросли джунглей.
Побег удался.
Как ни странно, это случилось благодаря испанскому полковнику Герреро, тому самому, что одолел корсарскую армию при помощи двойной засады в Горловине. Не найдя среди убитых вожделенного трупа со сросшимися бровями, он бросился на его поиски. Индейцы гуарани, враждебно относившиеся к факту существования на их землях непонятной редукции, подсказали полковнику, где нужно искать интересующих его беглецов. Охотники гуарани видели, как касик из редукции захватил в плен троих бледнолицых.
Герреро помчался к иезуитскому поселению. Но его нетерпение сыграло с ним плохую шутку. Он просто-таки набросился на патера Дидье с требованием выдать ему троих корсаров, доставленных накануне в редукцию его индейцами. Надо заметить, что иезуитские поселения пользовались в определенной степени правами экстерриториальности и были неподотчетны местным испанским властям. (Да простится мне этот набор современных канцеляризмов, но в данном случае это самый короткий путь к сути дела. ) Патер Дидье в полной мере воспользовался своим правом не выдавать полковнику то, что принадлежит по праву редукции. Полковник в ответ заявил, что в таком случае он возьмет силой то, что ему отказываются отдать добром.
— Попробуйте, — предложил молодой иезуит.
Полковник грязно выругался и повел своих пехотинцев в атаку. В ответ полетели стрелы и зазвучали выстрелы. Французские корсары услышали их и, не зная, что именно происходит, поняли, что этим нужно воспользоваться.
И воспользовались.
Когда троица удалилась от стен старинного поселения на достаточное расстояние, чтобы не опасаться немедленной погони, Олоннэ первым делом поинтересовался у своих друзей, каким образом им удалось выбраться из своих келий.
— Вот, — сказал Ибервиль не без самодовольной нотки в голосе, — это она нас спасла.
Он продемонстрировал свою флягу.
— Не понимаю.
— А что тут понимать? Получилось так, что я уговорил одного из краснорожих кретинов, что сидели вместе с нами — отдельного помещения нам не выделили, — хлебнуть из фляжки. Что было дальше, ты и сам себе можешь представить. Эти краснорожие звери никогда в жизни не пробовали спиртного. Так что при помощи пинты ямайского рома мы сумели сделать то, что и при помощи четырех пистолетов не совершить.
— Забавно.
— Еще бы. Думаю, что они до сих пор ползают там и орут. Наверняка местный священник не похвалит их за подобное поведение.
Олоннэ привалился к обомшелому стволу дерева вальпарайо и закрыл глаза.
— Этот патер — мой брат.
— Брат?
— Да, родной брат. Младший брат.
Ибервиль протер свой единственный глаз.
— Но если… зачем же мы тогда бежали оттуда? Он бы мог нам как-то помочь.
— Он не только мой брат, но и настоящий сукин сын.
— Но пусть даже и сукин сын, но все же француз. По-моему, встретить среди этих дикарей с красными рожами и квадратными мозгами и испанских собак влиятельного француза — большая удача. Ведь он влиятельный здесь человек?
Олоннэ глубоко зевнул.
— Настолько влиятельный, что если бы захотел нас вздернуть, это желание было бы выполнено немедленно.
Ибервиль открыл свою флягу, перевернул над своим открытым ртом.
— Сухо.
Беттега выразительно облизнулся.
Олоннэ приоткрыл веки и сказал:
— Да, неплохо было бы чего-нибудь поесть. Да и решить, что мы будем делать дальше, — тоже.
— Сначала доберемся до Сан-Педро… — начал Ибервиль.
— И там нас поджарят на медленном огне вернувшиеся из леса горожане, — закончил капитан.
— Обязательно поджарят, — вздохнул Беттега, ощупывая обмотанное грязными тряпками предплечье.
— Все равно нужно пробираться именно к берегу, может быть, корабли нас еще ждут.
— Маловероятно, — снова зевнул Олоннэ, — слух о разгроме нашей армии уже распространился по округе. Проверять этот слух наши люди не станут. В этом я уверен.
— Почему?
— Потому, Ибервиль, что наши люди тоже сукины дети. Не такие, как мой брат, в своем роде, но тоже.
— Ну, я не знаю… — начал было какую-то тираду Ибервиль, но капитан опередил его:
— Но как бы там ни было, пробираться к берегу надо. Нет другого выхода. Я очень-очень не люблю положений, из которых есть только один выход… но будем рассчитывать на то, что нам повезет.
Так они и поступили. Отдохнув каких-нибудь полчаса, корсары двинулись сквозь джунгли. Впереди шел капитан Олоннэ, шел, слегка прихрамывая — давала себя знать подвернутая во время форсирования рва нога. За ним плелся, покачиваясь, Ибервиль. Он ничего не повредил себе во время бегства, просто навалилась усталость, а, как известно, именно она является самым тяжелым грузом. Замыкал шествие к побережью Беттега, он нянчил на ходу свою несчастную руку и поглядывал по сторонам. Он не забыл о своей телохранительской роли, хотя блеск его черных глаз говорил о том, что у него начинается жар. Причиной тому была, разумеется, рана на руке. Во влажном тропическом климате проникшая в нее вместе с острием стрелы зараза вызвала нагноение и оказала на могучий организм корсиканца свое губительное воздействие.
Передвигались очень медленно, и не только потому, что чувствовали себя отвратительно, но и потому, что джунгли Центральной Америки как будто специально задуманы для того, чтобы мешать передвижению по ним. Под ноги лезли бесчисленные извивающиеся корни, стволы погибших деревьев. Держали наготове свои пасти засыпанные опавшей листвой ямы. Сучья, сучочки и сучищи хватали за остатки одежды и за воспаленную кожу, сверху сыпались насекомые, радуясь возможности порыться в волосах путешественников. Орали над головами птицы, названия которым на европейских языках еще не было. А змеи? Змеи больше всего занимали воображение Олоннэ. Накануне, лежа в келье, уготованной ему нелюбимым братом, он вспомнил эпизод своего детства. Наверное, причиной подобных воспоминаний стало действие зелья, которым его опоили днем раньше. Оно что-то сдвинуло в сознании капитана. А вспомнил он о том, как на осенней ярмарке старая отвратительная цыганка нагадала ему, что умрет он от укуса змеи.
Почему ему вспомнилось об этом только сейчас? Только ли индейское зелье тому виной?
Олоннэ все время сжимал в руках кинжал. Ибервиль спросил его, зачем он это делает, чьего нападения ждет? Но Олоннэ ему не ответил.
Только когда кончились густые заросли и они вышли на большую красноземную пустошь, поросшую редко стоящими кактусами, он спрятал кинжал за пояс.
— Черт бы подрал эту старую ведьму.
— О чем ты? — спросил все более качающийся из стороны в сторону Ибервиль.
— Цыганка.
— Какая еще цыганка?
— Потом расскажу.
Во время сиесты, если их времяпрепровождение можно было так назвать, они лежали на берегу ручья.
— Любопытно было бы узнать, можно ли из него пить воду, — сказал Олоннэ, наклонившись над тихим, кристально прозрачным потоком.
— Ты сам прирезал лучшего специалиста по этой части.
— По-моему, он нас просто дурачил, чтобы набить себе цену.
— Он дурачил нас не только по поводу воды.
— Ты напоминаешь мне о засаде, Ибервиль?
— Не для того, чтобы тебя задеть.
— Не-ет, дружище, что-то такое звучит в твоем голосе. Договаривай.
Олоннэ опустил лицо в воду и то, что сказал ему лучший друг, выслушал именно в таком положении.
— Хоть сейчас-то ты можешь мне объяснить, какого дьявола мы все потащились по этим треклятым джунглям? У меня такое впечатление, что ты нашел то, что искал. Но счастья тебе это особого не принесло, как и тем трем сотням ребят, что остались валяться на дне этой Горловины.
Олоннэ резко поднял голову из ручья и повернул к Ибервилю свое мокрое лицо:
— Ты всерьез беспокоишься об этих тварях, которые шли за мной только потому, что рассчитывали заработать, пользуясь моей удачливостью, и готовых в любую минуту предать, когда удача отворачивалась от меня? Они получили то, что заслужили. Может быть, чуточку раньше, чем рассчитывали, но это уж случилось по распоряжению судьбы.
— Ты зря распинался так долго. Мне, так же как и тебе, в сущности, наплевать, как закончили жизнь люди, которые сами эту свою жизнь ни в грош не ставили. Я о другом тебя спрашивал.
Олоннэ снова потянуло к воде.
Утолив жажду, он вытер лицо грязными руками.
— А, черт с ним, расскажу.
Беттега, лежавший без движения неподалеку, приподнялся на локте здоровой руки. Значит, и до этого слушал внимательно. Олоннэ бросил в его сторону насмешливый взгляд.
— Все, что произошло, произошло, как ни дико это для вас прозвучит, из-за бабы.
— Из-за какой такой бабы?
— По имени Люсиль. Моей возлюбленной. Жены моего брата. Я полюбил ее еще во Франции.
Ибервиль почесал огромной пятерней мокрую щетинистую щеку.
— Жены того брата, от которого мы сбежали?
— Нет, — улыбнулся Олоннэ, ему начал нравиться этот разговор.
— У тебя было несколько братьев, да?
— Вот теперь ты меня понял правильно. У моего старшего брата Ксавье была жена. Была ли она красавицей, я не знаю. Не в этом дело, а в том, что я почему-то в нее зверски влюбился.
— А Ксавье?
— Его убили.
— Ты?
— Нет, тот брат, от которого мы сбежали. Он спас меня, потому что я украл Люсиль. Меня схватили. Дидье помог мне, причем очень решительно. Он убил Ксавье.
— Семейка, — с чувством сказал Беттега.
Олоннэ кивнул:
— Да, семья у нас была странная. Так вот, рассказать осталось уже немногое. Убив Ксавье, Дидье скрылся с его женой. Она, как оказалось, вскружила голову не только мне, но и ему. Он сделался иезуитом и скрылся в здешних джунглях. Люсиль сошла с ума от таких перемен в судьбе. Я ведь направился в Новый Свет именно за тем, чтобы ее разыскать. И все эти годы был не столько корсаром, сколько занимался поисками дамы своего разбитого сердца.
Ибервиль длинно, витиевато и совершенно непечатно выругался. А потом добавил:
— Никогда в жизни не поверил бы, когда бы кто-нибудь мне об этом рассказал. А все эти изнасилованные и прирезанные девицы на кораблях и в портах?
— Что — девицы?
— Это развлечение в отсутствие той единственной?
Олоннэ вдруг резко помрачнел:
— Если хочешь, считай так.
— А как еще прикажешь мне считать?
— Хватит, этот разговор мне надоел.
Ибервиль не сразу успокоился. Он повалился на землю, бормоча: «Ну, надо же!», «Кто бы, черт подери, мог подумать!», «Нет, все равно не верю!».
— Заткнись!
Ибервиль заткнулся, но, как оказалось через секунду, не потому, что получил такое приказание. Он сел и, внимательно глядя на капитана, произнес:
— Слушай, а почему тебе пришло в голову об этом рассказать? Почему?
Олоннэ поморщился:
— Что значит «почему»? Захотел, и все.
— Не потому ли, что ты решил, что нам отсюда уже не выбраться и, значит, мы с Беттегой ничего не сможем разболтать?
— Не поэтому, — тихо ответил капитан, но слушатели явно ему не поверили. Однако высказать свое недоверие им было не суждено. Дело в том, что внезапно они обнаружили, что окружены.
— Они нас догнали! — крикнул Ибервиль, оглядываясь.
Из-за кустов и деревьев виднелись разрисованные индейские лица. Можно было также рассмотреть наконечники копий и луки, заряженные стрелами.
— Нет, — сказал Олоннэ, внимательно посмотрев по сторонам, — это другие.
— Пожалуй. Осталось только решить, хорошо это или плохо.
— Очень скоро мы это узнаем.
— Сколько можно попадать в плен к этим индейцам! — простонал Беттега. Ему становилось все хуже. Он повалился на траву, тяжело дыша.
Между тем разрисованные лица приближались. Медленно, но неуклонно.
И бесшумно.
И эта бесшумность стала самым пугающим элементом происходящего.
Ибервиль вытащил из-за пояса нож.
— Убери, — велел Олоннэ, — если не хочешь умереть прямо здесь.
С этими словами капитан демонстративно, чтобы приближающимся это было хорошо видно, отбросил свой нож в сторону. И поднял руки, показывая, что у него нет больше оружия. То же самое проделали и остальные корсары.
Индейцы начали приближаться решительнее и вскоре опоясали группу бледнолицых плотным вооруженным кольцом.
Опоясали и замерли. Надолго. Корсары стояли спиной к спине, вглядываясь в темные, разрисованные красной и желтой краской лица. Разрисованы были не только лица, но и руки, ноги и животы. Если не считать ожерелий, сделанных из мелких птичьих черепов, и травяных набедренных повязок, индейцы были голы.
— Так, — пробормотал Ибервиль, — и долго мы будем так стоять?
Словно в ответ на его ни к кому не обращенный вопрос сквозь толпу голых воинов протолкался приземистый старик на худых кривых ногах. Он внимательно осмотрел пленников, поглаживая серебряное кольцо, вдетое в ноздрю, и вдруг сказал:
— Пашли.
По-испански сказал. Впервые в своей жизни корсары испытали радость, услышав испанскую речь.
Так, не выпуская их из плотного кольца разрисованных копьеносцев, гостей-пленников доставили в находившуюся неподалеку деревню. Она выглядела значительно беднее той, из которой корсары бежали, спасая свои жизни. По берегу вдоль ручья было разбросано десятка три конусообразных вигвамов, сделанных из жердей и покрытых вытертыми шкурами. Перед некоторыми бессильно дымились прогоревшие костры. Три пузатые женщины плескались в мелких водах ручья. Вид этого купания подействовал на пленников особенно удручающе.
К конвоирам присоединились мальчишки и собаки. Они не считали нужным хранить молчание, поэтому вхождение процессии в деревню получилось довольно шумным, можно даже сказать веселым.
Гостей подвели к самому высокому и «роскошному» на вид вигваму. Из него появился крупный и мрачный индеец. Его одежда отличалась от облачения прочих в выгодную сторону, можно было заключить, что он здесь вождь или что-то в этом роде. К вождю подбежал старик с серебряным кольцом в ноздре и заговорил по-своему — наверное, рассказывал ему о великой, небывалой победе, одержанной его воинами, о великолепном и смелом пленении трех бледнолицых. На ходу возникала страница племенного эпоса, которому предстояло лет через двести пятьдесят поразить воображение европейских ученых своей красочностью и достоверностью.
Пока старик болтал, Олоннэ позволил себе оглядеться. Ничего, пожалуй, особенного высмотреть ему не удалось. Эта деревенька мало отличалась от того, что ему приходилось видеть до этого. Примерно так же жили и охотники за черепахами, поселения которых он в свое время разорил во множестве. Смутил его немного лишь торчащий возле главного вигвама шест. Он возносил на пятнадцатифутовую высоту оскаленный человеческий череп.
Ибервиль проследил за его взглядом и сказал:
— Англичане называют это «веселый Роджер».
Наконец рассказ старика иссяк, и он, склонившись в полупоклоне, отошел в сторону. Заговорил вождь. Он был лаконичнее старика. Произнеся несколько фраз, он указал на тростниковую циновку у входа в вигвам.
Серебряная Ноздря объяснил:
— Лежать.
Потом извиняющимся образом помотал головой и поправил сам себя:
— Сидеть.
Пленники, разумеется, тут же выполнили это. Во-первых, спорить было бессмысленно, а во-вторых, давила усталость.
— Хорошо, что хоть связывать не стали, — прошептал Беттега.
Многочисленные охранники и не думали расходиться, они продолжали стоять в пяти шагах перед сидящими, наставив на них свои жутковатые копья. Причем не все острия были металлические. Большинство костяных.
Только Ибервиль хотел высказаться в том смысле, что ему желательно было бы знать, что именно с ними собираются сделать эти обнаженные молчальники, как вооруженный строй расступился, и появились три женщины. Одна пузатая, две другие нет, почему-то отметил про себя Олоннэ.
В руках каждая из них несла по широкому мелкому блюду, сделанному из черепаховых панцирей и наполненных едой. Когда перевернутые панцири были установлены перед каждым из пленников-гостей, те смогли рассмотреть, что именно им предложили.
— Пить, — сказал толмач, но тут же себя поправил: — Есть.
— Это какие-то моллюски, — сказал Ибервиль, осторожно прикасаясь пальцами к неаппетитной слизистой массе.
— Есть! — энергично потребовал Серебряная Ноздря.
Любой придворный при дворе Людовика XIV в мгновение ока сообразил бы, что именно за блюдо ему подано — свежие питательные устрицы, и начал бы их бодро поедать, даже в том случае, если бы не был голоден. Корсары были неосведомлены о гастрономических манерах высшего света, даже в резиденции губернатора господина де Левассера, стремившегося во всем подражать лучшим домам метрополии, такой гадости, как сырые моллюски, не ели. Поэтому, даже умирая от голода, три француза с неохотой приступили к трапезе.
Судя по тому, как подгонял их толмач, он был очень удивлен их нерасторопностью в деле поедания лакомства. Видимо, устрицы считались изысканным блюдом не только в Лувре, но и в этой прибрежной индейской деревне, поэтому Серебряную Ноздрю задевала привередливость бледнолицых. Им дали самое лучшее, а они скривили свои поросшие грязными волосами физиономии.
Олоннэ показал пальцами на свой рот и сказал по-испански:
— Пить.
Толмач отрицательно покачал головой и резко парировал:
— Есть.
— Пока все не сожрем, ни капли воды не дадут, — подвел итог этому обмену мнениями Беттега.
— Я не раз слышал, что индейцы очень гостеприимны, — заметил Ибервиль.
Когда блюда были опорожнены, гостям действительно дали напиться. Потом препроводили в древесную тень, и голосом, не терпящим возражений, им было объявлено:
— Спать!
Глава десятая
Капитан Олоннэ был кошмаром испанских морей, но ему самому никогда не снились кошмары.
А тут…
Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:
— Что с тобой? Что-то приснилось?
— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.
— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?
— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.
— Рад за него, — зевнул Ибервиль.
Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:
— Сколько мы проспали?
— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.
— А костер?
— Какой костер?
Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.
— А, этот? Не знаю.
Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.
— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.
— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.
— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.
— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.
— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.
— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.
— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.
— Боюсь, что даже скорее, чем мы думаем.
К сидящим приближался носитель серебряного кольца. Подойдя к пленникам, он упер руки в бока и сказал речь на своем, ни на что вразумительное не похожем языке. Он горделиво стоял перед корсарами, явно демонстрируя, что начинается самое главное.
— Что он говорит? — растерянно спросил Беттега. Его вера в капитана простиралась до уверенности в том, что тот знает все языки на свете.
Серебряная Ноздря между тем, закончив свою речь, перешел к ее краткому изложению на испанском:
— Женщина, мужчина, семя.
— Что он говорит? — снова влез со своим вопросом Беттега.
— Женщина, мужчина, семя. — Толмач замолк. Было видно, что он уверен в том, что не понять его мог только круглый идиот. Мысли французов растерянно блуждали в трех испанских словах. Индеец снизошел до их интеллектуальной немощи и добавил четвертое. — Кто? — спросил он.
— Кажется, я понял, — сказал Олоннэ, глядя на вигвам вождя, в который в этот момент вводили одну из обнаженных местных красоток.
— Что ты понял? — Ибервиль проследил за взглядом капитана и прошептал: — Кажется, я тоже понял. Судя по всему, нам предлагают развлечься. Какой гостеприимный народ!
— Не в этом дело. Они вырождаются, им, как ты слышал, нужно наше семя. Для усложнения крови. Я слышал, что у диких племен есть такие обычаи.
— Я ничего не слышал о таких обычаях, но готов его уважать. Но, — Ибервиль посмотрел на Олоннэ, — я пойду вторым. После тебя.
— Ты пойдешь вторым, но после Беттеги.
— Кто? — напряженным голосом повторил свой вопрос Серебряная Ноздря.
Олоннэ пристально посмотрел в воспаленные глаза своего телохранителя и твердо велел:
— Иди.
Верный Беттега начал медленно отрываться от земли, упираясь в землю единственной рабочей рукой.
Встал.
Заметно покачиваясь, пошел в указанном направлении. Глядя ему вслед, Ибервиль усмехнулся:
— Ради тебя он готов на все.
— А ты?
Ибервиль повернулся к капитану, и его поразило увиденное. Рядом с ним сидел незнакомый человек. Олоннэ был бледен как полотно, как смерть, как утренний туман в северных горах. Даже опаленная тропическим солнцем кожа не могла этого скрыть. Даже налипшая грязь, даже щетина. Загорелое привидение.
Одноглазый хотел было что-то спросить, но вовремя понял, что никакого ответа не получит.
Олоннэ тоже не склонен был предаваться обмену ироническими мнениями. Он полностью сосредоточился на созерцании того вигвама, который находился шагах в тридцати от корсарской «спальни». Олоннэ и Ибервиль напряженно прислушивались, но до их слуха не долетело ни одного звука, по которому можно было бы представить то, что происходит внутри.
Так продолжалось долго. Или показалось сидящим, что долго. Охраняющие их воины не выказывали между тем ни волнения, ни любопытства. Не было ни сальных шуточек, ни понимающего перемигивания, без чего не обошлись бы в их положении любые европейцы. Происходящее они воспринимали как акт священнодействия.
Наконец Беттега появился. С расстояния в тридцать шагов трудно было определить выражение его лица. О том, чего ему стоило приключение, которое он только что претерпел, можно было судить по тому, насколько сильно он качался, возвращаясь на свое место, по сравнению с тем, как он шел, направляясь к вигваму.
А тут…
Олоннэ — спящий — вдруг вскрикнул и резко принял сидячее положение. Огляделся. Увидел перед собой острия терпеливых копий. Беттега и Ибервиль были рядом. Причем второй не спал. Он даже спросил:
— Что с тобой? Что-то приснилось?
— Рожа Роже, — глухо и сухо ответил капитан.
— А-а, — протянул бельмастый друг, — а, кстати, где он? Неужели сбежал с Вокленом?
— Мне было бы это неприятно. Но Бог миловал, его застрелили в Пуэрто-Морено.
— Рад за него, — зевнул Ибервиль.
Олоннэ окончательно проснулся и снова попытался выяснить, что происходит вокруг:
— Сколько мы проспали?
— Я не сомкнул глаз. Беттега тоже долго не мог заснуть. Это у тебя железные нервы.
— А костер?
— Какой костер?
Неподалеку от главного вигвама лежала довольно большая куча сухих веток. Раньше ее не было.
— А, этот? Не знаю.
Проснулся Беттега. Открыл воспаленные глаза, морщась, ощупал распухшую руку. Хотел было что-то сказать по этому поводу, но раздумал.
— Чего-то они зашевелились, — заметил наблюдательный Ибервиль.
— Зашевелились? — прищурился Олоннэ.
— Да, пока мы спали, поселок напоминал кладбище, а теперь, посмотри, забегали.
— Осталось понять, к чему они готовятся — к празднику или к казни.
— Праздник лучше, — сказал Беттега. Это заявление не было попыткой пошутить, он говорил серьезно.
— Как бы там ни было, это оживление имеет к нам непосредственное отношение, — бросил реплику гасконец.
— Да, Ибервиль, да, и, судя по всему, очень скоро мы узнаем, какое именно.
— Боюсь, что даже скорее, чем мы думаем.
К сидящим приближался носитель серебряного кольца. Подойдя к пленникам, он упер руки в бока и сказал речь на своем, ни на что вразумительное не похожем языке. Он горделиво стоял перед корсарами, явно демонстрируя, что начинается самое главное.
— Что он говорит? — растерянно спросил Беттега. Его вера в капитана простиралась до уверенности в том, что тот знает все языки на свете.
Серебряная Ноздря между тем, закончив свою речь, перешел к ее краткому изложению на испанском:
— Женщина, мужчина, семя.
— Что он говорит? — снова влез со своим вопросом Беттега.
— Женщина, мужчина, семя. — Толмач замолк. Было видно, что он уверен в том, что не понять его мог только круглый идиот. Мысли французов растерянно блуждали в трех испанских словах. Индеец снизошел до их интеллектуальной немощи и добавил четвертое. — Кто? — спросил он.
— Кажется, я понял, — сказал Олоннэ, глядя на вигвам вождя, в который в этот момент вводили одну из обнаженных местных красоток.
— Что ты понял? — Ибервиль проследил за взглядом капитана и прошептал: — Кажется, я тоже понял. Судя по всему, нам предлагают развлечься. Какой гостеприимный народ!
— Не в этом дело. Они вырождаются, им, как ты слышал, нужно наше семя. Для усложнения крови. Я слышал, что у диких племен есть такие обычаи.
— Я ничего не слышал о таких обычаях, но готов его уважать. Но, — Ибервиль посмотрел на Олоннэ, — я пойду вторым. После тебя.
— Ты пойдешь вторым, но после Беттеги.
— Кто? — напряженным голосом повторил свой вопрос Серебряная Ноздря.
Олоннэ пристально посмотрел в воспаленные глаза своего телохранителя и твердо велел:
— Иди.
Верный Беттега начал медленно отрываться от земли, упираясь в землю единственной рабочей рукой.
Встал.
Заметно покачиваясь, пошел в указанном направлении. Глядя ему вслед, Ибервиль усмехнулся:
— Ради тебя он готов на все.
— А ты?
Ибервиль повернулся к капитану, и его поразило увиденное. Рядом с ним сидел незнакомый человек. Олоннэ был бледен как полотно, как смерть, как утренний туман в северных горах. Даже опаленная тропическим солнцем кожа не могла этого скрыть. Даже налипшая грязь, даже щетина. Загорелое привидение.
Одноглазый хотел было что-то спросить, но вовремя понял, что никакого ответа не получит.
Олоннэ тоже не склонен был предаваться обмену ироническими мнениями. Он полностью сосредоточился на созерцании того вигвама, который находился шагах в тридцати от корсарской «спальни». Олоннэ и Ибервиль напряженно прислушивались, но до их слуха не долетело ни одного звука, по которому можно было бы представить то, что происходит внутри.
Так продолжалось долго. Или показалось сидящим, что долго. Охраняющие их воины не выказывали между тем ни волнения, ни любопытства. Не было ни сальных шуточек, ни понимающего перемигивания, без чего не обошлись бы в их положении любые европейцы. Происходящее они воспринимали как акт священнодействия.
Наконец Беттега появился. С расстояния в тридцать шагов трудно было определить выражение его лица. О том, чего ему стоило приключение, которое он только что претерпел, можно было судить по тому, насколько сильно он качался, возвращаясь на свое место, по сравнению с тем, как он шел, направляясь к вигваму.