Страница:
Но он был нужен ей. Она хотела вернуть ему улыбку, услышать, как он смеется. Она хотела ощутить нежность его рук, волнение его тела, радость слияния с ним. Ей хотелось всего этого и большего: разогнать его призраков, рассеять холод, которым часто от него веяло.
— А они как же? — наконец спросила она.
— Кавера не женат. Сегодня он поспит на воздухе. Шавна присмотрит за Джеффом, она здесь за врача.
Мэри Джо сомневалась.
— За ним будет хороший уход.
— Я знаю, но…
— Их ранит твое недоверие, — сказал он с большой неохотой, и ей стало понятно, что перспектива провести ночь наедине с ней ему не по душе: ведь он ясно дал понять, что не собирается продолжать с ней отношения.
Она представила, как будет лежать всю ночь рядом с ним. Рай и ад. Неужели она ни разу не дотронется до него? Неужели он не дотронется до нее? После того вечера, который теперь, по прошествии нескольких дней, казался таким далеким, ее тело изнывало по нему.
— Ну а ты? Ты что хочешь?
— Неважно, чего хочу я, — отрезал он. — Я не хочу обидеть Манчеса. Если ты сможешь вытерпеть одну ночь, обещаю, что не дотронусь до тебя, Я и раньше не имел права. Это была ошибка.
Она с трудом сглотнула: он не нуждался в ней. Пристыженно кивнула.
— Проста, Мэри Джо, — тихо произнес он. — Мне жаль, что ты нашла меня. Мне жаль, что я доставил тебе столько бед. И я не собираюсь доставлять их впредь.
Он повернулся и пошел, ясно, очень ясно дав понять, что хочет остаться один.
Она смотрела, как он идет меж деревьев, пока его не скрыли тени. Одинокий. Со столькими ранами, что ей даже трудно было представить. Тем не менее гордый. Всегда очень гордый. Чересчур гордый, чтобы разделить с кем-то свою боль и одиночество.
Мэри Джо почувствовала, как ее сердце сковал лед. Иногда он напоминал ей дикого грациозного зверя. Смелого и выносливого. Ей рассказывали о таких животных, что они обычно уходят куда-то умирать в одиночку. Он, казалось, тоже готовился к этому, хотя, быть может, и не буквально. Его душа умирала, а Мэри Джо не знала, как ему помочь.
Глава 18
— А они как же? — наконец спросила она.
— Кавера не женат. Сегодня он поспит на воздухе. Шавна присмотрит за Джеффом, она здесь за врача.
Мэри Джо сомневалась.
— За ним будет хороший уход.
— Я знаю, но…
— Их ранит твое недоверие, — сказал он с большой неохотой, и ей стало понятно, что перспектива провести ночь наедине с ней ему не по душе: ведь он ясно дал понять, что не собирается продолжать с ней отношения.
Она представила, как будет лежать всю ночь рядом с ним. Рай и ад. Неужели она ни разу не дотронется до него? Неужели он не дотронется до нее? После того вечера, который теперь, по прошествии нескольких дней, казался таким далеким, ее тело изнывало по нему.
— Ну а ты? Ты что хочешь?
— Неважно, чего хочу я, — отрезал он. — Я не хочу обидеть Манчеса. Если ты сможешь вытерпеть одну ночь, обещаю, что не дотронусь до тебя, Я и раньше не имел права. Это была ошибка.
Она с трудом сглотнула: он не нуждался в ней. Пристыженно кивнула.
— Проста, Мэри Джо, — тихо произнес он. — Мне жаль, что ты нашла меня. Мне жаль, что я доставил тебе столько бед. И я не собираюсь доставлять их впредь.
Он повернулся и пошел, ясно, очень ясно дав понять, что хочет остаться один.
Она смотрела, как он идет меж деревьев, пока его не скрыли тени. Одинокий. Со столькими ранами, что ей даже трудно было представить. Тем не менее гордый. Всегда очень гордый. Чересчур гордый, чтобы разделить с кем-то свою боль и одиночество.
Мэри Джо почувствовала, как ее сердце сковал лед. Иногда он напоминал ей дикого грациозного зверя. Смелого и выносливого. Ей рассказывали о таких животных, что они обычно уходят куда-то умирать в одиночку. Он, казалось, тоже готовился к этому, хотя, быть может, и не буквально. Его душа умирала, а Мэри Джо не знала, как ему помочь.
Глава 18
Остаток вечера Мэри Джо провела с Джеффом, просто смотрела, как он спит. Лекарство, которое дала ему Шавна, помогло.
Маленький костер мигал, отбрасывая свет на его лицо и веснушки, которые, казалось, стали ярче, чем прежде. Но дыхание мальчика выровнялось, и только временами, когда он шевелился, из его губ вырывался тихий стон.
Он проявил себя как мужчина, но ведь он был еще совсем мальчик. И выглядел таким юным и слабым с повязкой на груди, множеством синяков и порезов вокруг раны. Ей повезло, что с ним не случилось ничего худшего.
Рядом с Мэри Джо сидела только Шавна, двое ее ребятишек спали, завернутые в бизоньи шкуры. Мужчины сидели снаружи, курили трубки, разговаривали. Мэри Джо не знала, с ними ли Уэйд или бродит где-то по долине, изгоняя демонов. Но он вернется сегодня, потому что было бы невежливо поступить иначе. А она уже знала, что хотя вежливость не была главным в его отношении к ней, с этими людьми он не мог обойтись грубо.
Глядя на Джеффа, она пыталась представить, каким Уэйд был в юности, в детстве. Он был всего лишь на год старше ее, и судьба у него выдалась нелегкая. На его долю, видимо, выпали события, которых она не могла даже вообразить. Война? Он был тогда слишком юн, но многие мальчики сражались на той войне. Она знала нескольких, кто позже стал рейнджерами. Взгляд у них был затравленный, лица навсегда отмечены особой печатью. Ее муж не был на войне, его роту оставили в Техасе, и Мэри Джо частенько благодарила Бога за это.
Она наклонилась и коснулась губами щеки Джеффа, стремясь оградить его от смерти, ужасов, безнадежности. Она любила его всем своим существом, а последние два дня показали, что она тоже могла бы не выдержать, если бы его отняли у нее.
Быть может, потому Уэйд и казался таким потерянным, таким одиноким? Из-за сына? Из-за жены? Или было что-то еще? Сколько раз он упоминал о прошлом, которое явно ненавидел, потому что из-за него, как ему казалось, он навсегда превратился в изгоя? Невозможно представить, чтобы он совершил бесчестный поступок. Она понимала, почему он преследовал тех трех людей, которых, по его словам, убил. Она тоже преследовала бы убийц сына.
И сейчас она просто смотрела в лицо Джеффа, юное, невинное, желая, чтобы оно осталось таким навсегда, и зная, что этого не будет. А потом Манчес вернулся в вигвам, и она поняла, что пора уходить. Мэри Джо знала, что Уэйд вскоре присоединится к ней, но не потому, что хочет этого, а потому, что не может обидеть тех, кто помог ее сыну.
Женщину терзала неуверенность. Она столько страхов испытала за последние несколько дней, что ей хотелось, чтобы ее просто обняли. Успокоили. Утешили.
Любили.
Уэйд медлил с возвращением как можно дольше. Когда наконец он вернулся в лагерь, мужчины обсуждали предстоящие переговоры с правительством в Вашингтоне. Некоторые юты, предвидя, что произойдет, предвидя, что они потеряют еще большую территорию, предлагали сражаться. Но сражение, возражали другие, означало только приближение конца. Взять, к примеру, сиу и шайенов. Их в прямом смысле слова уничтожили за последний год, после того как они один раз одержали большую победу. Благодаря вождю Урею юты остались среди последних племен, которых еще не затолкали в резервацию. Лучше следовать его советам.
Когда Уэйда спросили его мнение, он неохотно согласился. Война с белыми означала только смерть и уничтожение всего народа. Пойти на минимальные уступки, держать молодых воинов в узде. Не давать белым повода, который они все время ищут, выселить ютов с их исконной земли. Манчес, сидевший по другую сторону костра, следил за своим другом, кивая. Он знал, что Уэйд рисковал собственной жизнью, а быть может, и лишился руки, чтобы отомстить за его сестру и племянника, поэтому частично вина за содеянное падет и на ютов. Связь Уэйда с индейцами за последние несколько месяцев только больше укрепилась.
Когда все мужчины разошлись спать, Уэйду ничего не оставалось, как присоединиться к Мэри Джо. Сначала он наведался к Джеффу. Мальчик мирно спал, рана больше не кровоточила. Чертовски крепкий парнишка, подумал Уэйд с любовью, И под красивой внешностью его матери тоже скрывалась крепкая женщина.
Его до сих пор удивляло, что Том Берри привез ее сюда. Он даже не хотел вспоминать о том, как заколотилось его сердце, когда он увидел ее вчера. Зная ее отношение к индейцам, он понимал, сколько мужества ей понадобилось, чтобы прийти сюда почти одной. Берри, конечно, был для нее не очень надежной опорой. Она могла бы отправиться в Ласт-Чане, поднять народ, привести войска из форта Уилсон. Манчесу, его племени, а заодно и Уэйду пришлось бы тогда туго. Вместо этого она предпочла поверить ему, тогда как он ничем не заслужил такого доверия. Предпочла обратиться к нему, несмотря на страхи, сопровождавшие всю ее жизнь.
От этого доверия ему стало хорошо, даже слишком. Вчера он даже позволил себе несколько минут надежды, веры, что в его жизни, возможно, еще не все потеряно. Но потом он увидел пуму и не смог ничего сделать. Манчес, а не он, одним выстрелом спас жизнь Джеффа. В это мгновение он еще больше убедился, что не способен заботиться о тех, кто ему дорог. Как не способен забыть о Келли и других, кто знал о его прошлом и награде за его голову. Шрамы в его душе, которую он пытался запереть на замок, вновь открылись. Он был не достоин доверия в сияющих глазах Мэри Джо.
Ему хотелось закричать. Наброситься в ярости на демонов в самом себе, демонов, которые сделали Мэри Джо Вильямс недостижимой мечтой, демонов, которые поместили ее рядом, протяни только руку, а потом сказали, что он разрушит ее жизнь, если сделает это.
Уэйд откинул полог вигвама и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. В последние несколько часов сильно похолодало, и Мэри Джо закуталась в бизонью накидку. Он прислушался к ее дыханию, надеясь, что она спит. Сам он устроится подальше, у стены, и будет дрожать от холода, потому что это, как оказалось, была единственная накидка, а его собственная скатка осталась в вигваме Манчеса, где он ночевал до сих пор.
Уэйд приказал себе спать, но ничего не получалось. Он лежал без сна, ворочаясь с боку на бок, понимая, что спасение совсем рядом, и достаточно ласкового слова или прикосновения руки. Даже несмотря на запах не слишком чистой бизоньей накидки, он уловил аромат цветов, или просто у него разыгралось воображение. Ему всегда казалось, что от нее пахнет цветами. Вот бы сейчас обнять ее, притянуть к себе.
Он не знал, как долго пролежал без сна, когда уловил первые признаки беспокойства, тихие стоны, за которыми последовал вскрик. Он разобрал слово «Салли» и решил, что, наверное, так звали сестру Мэри Джо, пропавшую в детстве.
Уэйд весь напрягся, прислушиваясь к продолжавшемуся ночному кошмару, но потом она начала метаться, кричать, и он уже не мог этого вынести. Он приблизился к ней и приложил здоровую руку к ее щеке. Почувствовал влагу слез, таких редких слез. Сердце его переполнилось состраданием, глубоким волнением, которое он с огромным трудом пытался подавить. Он готов был отдать собственную жизнь, лишь бы избавить ее от боли и все еще живых воспоминаний, не дававших ей покоя. И снова подумал, как много сил ей потребовалось, чтобы приехать сюда одной и предоставить сына заботам Шавны.
— Мэри Джо, — тихо позвал он.
Накидка откинулась, когда женщина вновь заметалась, а потом медленно села. Даже в темноте, а может быть, ему всего лишь показалось, он различил цвет ее глаз, волосы, упавшие волной на правую грудь. Он не видел, но мог вообразить выражение ее глаз: затухающий ужас, смятение, а потом мягкость, которая так часто появлялась в них, когда она на него смотрела. Мягкость и доверие. Это было хуже всего.
Она посидела молча несколько секунд.
— Джефф?.. С ним все в порядке?
— Я только что заглядывал к нему. Все хорошо.
— Я ждала тебя. Долго. Он стиснул зубы:
— Тебе приснился дурной сон.
— Не знаю, почему. Он уже давно мне не снился.
— Твоя сестра?
Она кивнула и крепко вцепилась в его руку, словно увиденное все еще жило в ней.
— Ты устала. И была напугана до полусмерти.
— Я знала, что ты найдешь его. Джефф тоже был уверен. Он сам мне так сказал, — просто призналась она, без тени сомнения.
Он почувствовал, как дрожит ее рука. Женщина казалась ему сейчас такой ранимой, что он наперекор себе нарушил собственное слово: обнял ее одной рукой и крепко прижал к себе.
— Все прошло, — прошептал Уэйд.
— Не уходи, — попросила она, и он понял, что она просит не только о том, чтобы он остался в их укрытии, а о большем.
— Я должен, — сказал он.
— Но не сегодня.
— Не сегодня, — согласился он.
Он почувствовал, что весь дрожит, и знал, что это не от холода, но прикинулся, будто замерз. Он подвинулся поближе и оказался с ней под бизоньей накидкой. А потом его губы сами коснулись ее щеки и глаз, все еще влажных от повисших на ресницах слез.
— Я считала себя сильной, — тихо сказала она, — но оказалось, что это не так, если дело касается Джеффа.
Он крепче прижал ее к себе. Таких сильных женщин он еще не встречал. И независимых. Тем дороже для него была теперь ее капитуляция. Джеффу, наверное, от матери досталась его смелость. Эту маленькую семью, казалось, ничего не пугало: ни полумертвый незнакомец в прерии, заявивший, что он убийца, ни разорившееся ранчо без единого работника, ни даже индейцы, которых она когда-то боялась. Женщина и мальчик просто преодолевали каждое препятствие, как могли.
Было глупо дотрагиваться до нее. Но он не мог остановиться. Ему хотелось впитать все страхи, которые мучили ее последние несколько дней. Ему хотелось все принять на себя. Он намеревался оставаться рядом с ней только пока не утихнет дрожь, но она приблизила к нему губы и коснулась его рта. Пытливо. Вопросительно. Жадно.
Он нуждался в ней, Господи, как он нуждался в ней. С того самого дня, как он покинул ранчо и понял, что за несколько коротких недель женщина и мальчик стали означать для него очень много. Он оставался у Манчеса дольше, чем предполагал, пытаясь решить проблему, как переправить на ранчо таких нужных для нее лошадей и избежать угрозы Келли, не возвращаясь при этом в долину Симаррон. Но решение не приходило. Он мог бросить их, оставить все, что им принадлежало, без защиты, или рискнуть не только самим своим существованием, но и тем, что осталось от его души.
Но он не смог отвергнуть то, что предлагалось ему сейчас, даже если ему грозило проклятие этой самой души. Он провел языком по ее губам, которые тотчас раскрылись ему навстречу. Их сразу засосала пучина сладостного безумия. Они с жадностью потянулись друг к другу, влекомые непреодолимым желанием, и внутренний голос Уэйда, пытавшийся предостеречь его, замолк.
Уэйд тронул здоровой рукой ее волосы, в которых смешались пламя и солнечный свет. Почувствовал вкус слез на ее губах, чудесный аромат женщины. Страсть, разгоравшаяся в ней, сделала его непобедимым.
Уэйд закрыл глаза, упиваясь каждым мгновением их близости, каждым ощущением, которое она в нем вызывала. Такое с ним происходило впервые. В тот раз, когда они оказались в объятиях друг друга, все случилось так внезапно, что он был ошеломлен собственным безрассудством и эмоциями, которые в нем ожили. Но теперь он знал, что хочет сохранить в воспоминаниях каждый миг, и сохранить навсегда.
Рука Мэри Джо коснулась его слегка обросшего лица, ведь он не брился с тех пор, как приехал сюда. Слишком это трудное занятие — бриться одной рукой — к тому же не было особой необходимости.
Теперь он пожалел об этом, почувствовав себя грубым и грязным. Она так и не отняла пальцев от его лица, игриво проводя ими по щетине, пальцы замирали то здесь, то там, словно для того, чтобы запомнить навсегда каждую его черту. Ее прикосновения были необыкновенно нежны, и в то же время говорили об отчаянном желании.
Затем рука женщины скользнула вниз и решительно дотронулась до плотно сидящих брюк. Его возбуждение достигло предела, граничащего с болью. Ей кое-как удалось развязать под бизоньей накидкой замшевые завязки брюк и освободить его. Прикосновения Мэри Джо были как прохладный дождь, упавший на раскаленный камень. Уэйд никогда не испытывал такой нежной страсти, как в ту ми-нугу, когда она ласкала его, заставляя вздрагивать от желания. Он был подобен вулкану, в котором вот-вот начнется извержение.
Ее руки оставили его на мгновение, а потом к нему прижалась ее обнаженная плоть, и он оказался над ней, и замер лишь на долю секунды, прежде чем погрузиться в ее тело, чувствуя как оно подчиняется ему, поглощая его целиком. Женщина оплела его ногами и притянула еще ближе к себе, и они слились в одно целое.
Мэри Джо приблизила к нему лицо, поцеловала несколько раз колючий подбородок, затем нашла его губы и страстно припала к ним, а он снова и снова вторгался в нее, и из самой глубины ее горла вырывалось тихое постанывание. Ее тело двигалось вместе с ним, изгибаясь дугой, пока они оба были на пути к высшему наслаждению, лелея каждый шаг. Потом он настал, этот сокрушительный миг, и Уэйд понял, что она испытала восторг вместе с ним, в ту же секунду. Мэри Джо трепетала в его руках, пока их тела окатывали одна за другой волны удовольствия — мягкие, дарящие покой и исцеление.
Уэйд склонил голову и прижался щекой к ее щеке, надеясь, что не натрет ей кожу. Сердца их стучали громко и слаженно. Никогда ему еще не доводилось испытывать чувство такого полного, изумительного единения с другим человеческим существом. Всю жизнь он так боялся полюбить и снова потерять, похоронить дорогого ему человека, что отталкивал даже собственного сына.
Это была часть огромной, никогда не покидавшей его вины. Если бы только он взял Дру с собой на охоту тем летним теплым днем, когда пели птицы и весело играли белки…
Мэри Джо, не придя в себя от пережитого наслаждения, внезапно осознала, что снова теряет возлюбленного. Его щека все еще лежала на ее щеке, пальцы были все еще вплетены в распущенную косу и тем не менее… Его душа, самая важная его суть, покинула свою оболочку, как призрак покидает некогда данное ему тело. Это внушило ей ужас. Мэри Джо всегда знала, что он не считает себя вправе остаться, а последние несколько минут, когда они так естественно стали одним существом, заставили ее понять, как много она потеряет.
Рука, лежавшая у него на затылке, принялась играть густыми локонами, ласкать загорелую шею. Ей хотелось вернуть его назад, но как? Слова тут не помогли бы. Ей оставалось только надеяться, что он научится верить, как она, в колдовство любви и верности. Сейчас все, что она могла сделать, это наслаждаться его близостью.
Он все еще находился в ее теле, и она крепче прижалась к нему. Он застонал, то ли протестуя, то ли от нового всплеска желания, то ли от чего-то совсем другого. Временами ей казалось, что она изучила его хорошо, и тем не менее он иногда держался очень отстранение, оставаясь одиноким и загадочным.
Я люблю тебя. Эти слова, запертые в ее сердце, нельзя было произнести вслух из боязни, что он не останется с ней не только телом, но и душой. Но Мэри Джо надеялась, что невысказанное каким-то образом просочится в его сознание и явится для него драгоценным даром, признанием волшебства, возникшего между ними.
Уэйд перекатился на бок, увлекая ее за собой крепким объятием, словно в самом деле услышат непроизнесенные слова. Она поняла, что он напряжен и борется сам с собой. Потом услышала тихое и отчаянное проклятие и почувствовала, как его плоть вновь обрела силу. По ее телу опять пробежал трепет в ожидании восторга, ожил каждый нерв, и кровь горячим потоком разлилась по жилам.
Она повернулась еще немного и оказалась над ним. Малейшее его движение воспламеняло в ней невероятные ощущения. Ей казалось, что она как орлица летит навстречу солнцу, навстречу золотому чуду, такому великолепному, что за него можно отдать все на свете. Он двигался сначала медленно, а затем с нарастающим пылом, под стать ее собственному, и солнце становилось все ближе и ближе, пока мир, который она знала, не разорвался на тысячи искрящихся кусочков, пронзивших насквозь ее тело. Она почувствовала, как в нее ворвалась теплая струя его семени, а потом рука, удерживавшая ее, упала и послышался глубокий вздох. Тела их разъединились, и она упала рядом с ним. Мэри Джо вытянулась, прижав ладонь к его сердцу, и чувствовала его биение — быстрое, лихорадочное — такое же, как дыхание.
Уэйд лежал совершенно неподвижно. Ей хотелось, чтобы они пошептались, обменявшись нежностями, но такие слова, казалось, для него не существуют. Поэтому она оставила их при себе и ждала. Ждала, что он сейчас выразит недовольство собой, которое она угадывала в нем, досаду, сожаление.
Уэйд продолжал молчать, только крепко прижимал ее к себе. Мэри Джо показалось, что мир затаил дыхание, не желая пропустить, что же теперь с ней будет. Она ожидала услышать то, что он говорил не раз: все это неправильно, все это ошибка. Он молчал. Лишь по-прежнему крепко держал ее, словно от этого зависела его жизнь.
Ей хотелось повернуться и посмотреть ему в лицо, но было слишком темно, чтобы увидеть его глаза, и поэтому она не стала ничего делать — лишь бы он не отнял руки, лишь бы не разомкнул их уютного объятия. Мэри Джо не осмеливалась разрушить эту минуту словом или движением, обещанием или просьбой. Она просто закрыла глаза, наслаждаясь чувством полного покоя, как наслаждаются солнечным лучом в холодный день. Окутанная его теплом, обласканная его сиянием, она позволила себе забыться легким сном.
Уэйд не шевелился, как ему показалось, несколько часов. Плечо ныло оттого, что он опирался на него, когда занимался с ней любовью, но боль была пустячной. Сердце болело гораздо сильнее.
Сегодня он обнаружил, что любит Мэри Джо Вильямс, что каким-то образом она завладела его сердцем, и душой, и нутром. И он подозревал, что так будет всегда.
Когда-то он любил Чивиту, но совсем по-другому. Так обычно любят друга, который хорошо к тебе относится. Не было в том чувстве ни страсти, ни дикой сладостности, ни пылкого желания, которое он только что испытал, ничего похожего на полное единство душ. Ему казалось, будто два человека стали одним, слившись в одно целое.
Остаток ночи он так и не сомкнул глаз, оберегая ее сон, все время спрашивая себя, как ему теперь уйти от нее, и понимая, что это нужно сделать. Он мысленно представил удивительно честные глаза под густыми темными ресницами. Почему бы и ему не быть с ней таким же честным?
Потому что тогда он потеряет ее раньше, чем будет готов к этому.
Мэри Джозефин, повторил он мысленно, упиваясь каждым звуком. Если бы только все это не случилось так поздно для него.
Когда Мэри Джо проснулась на следующее утро, Уэйда рядом не было. Она огорченно взглянула на пустое место рядом с собой и взмолилась, чтобы он не испытывал сожаления о прошедшей ночи. Она потянулась, чувствуя, как ее тело все еще горит от пережитых ощущений. Воспоминания туманили ей голову, но тут она подумала о Джеффе и стряхнула с себя остатки сна.
Мэри Джо откинула накидку и критически осмотрела себя. Одежда вся смята. Волосы, распущенные Уэйдом вчера ночью, — сплошной спутанный комок. Она обрадовалась, что у нее нет зеркала. Святые небеса, ведь ей уже тридцать два, она мать почти взрослого сына, а вела себя вчера, как распутница.
И все же, лениво подумала она, быть распутной оказалось очень приятно. Даже больше. Это было просто чудесно, решила она, вспоминая изумительное тепло, заполнившее ее вчера ночью.
Она застонала, когда с трудом встала на колени, а потом выпрямилась во весь рост, таким онемевшим было ее тело. То ли от бурно проведенной ночи, то ли от сна на земле, но она вдруг почувствовала себя на двадцать лет старше.
Среди немногих вещей, захваченных в дорогу, Мэри Джо нашла расческу и провела ею по волосам, а потом заплела небрежную косу. Шпильки были потеряны давным-давно. Она попыталась разгладить на себе юбку и блузку.
Ей нестерпимо захотелось увидеть Джеффа, а еще нужно было найти Уэйда. У нее накопилось множество вопросов. Когда можно будет вернуться домой? Как скоро Джефф сумеет сесть на лошадь? Согласится ли Уэйд сопровождать их? Он еще ни слова не сказал о лошадях, ради которых покинул их несколько дней назад.
Но перво-наперво Джефф.
Она наклонилась и, откинув полог, вышла на яркий солнечный свет.
Весь лагерь был окутан дымом. Стоял острый запах жареного мяса и паленых шкур. Женщины были заняты бесконечными хлопотами. Мужчин было всего несколько, и Мэри Джо подумала, не заняты ли до сих пор некоторые из них поисками ее сына. Она молилась, чтобы с ними не приключилось никакой беды.
Мэри Джо быстро подошла к вигваму Манчеса и в нерешительности замерла на пороге, но тут появилась Шавна и, радостно улыбнувшись ей, откинула полог. Мэри Джо наклонилась и вошла внутрь. Джефф уже сидел, на нем была замшевая рубашка. Лицо его было в царапинах, но ему удалась болезненная улыбка.
— Джефф!
— Манчес и Шавна подарили мне рубашку.
— Я заметила, — с серьезным видом сказала она.
— В ней очень удобно.
— А как ты себя чувствуешь? Улыбка мальчика померкла.
— Хорошо, — ответил он, пытаясь держаться с уверенностью взрослого, чему мешало легкое подрагивание губ. — Манчес говорит, завтра здесь состоятся скачки. Мы можем остаться?
— Такер и Эд будут беспокоиться, — напомнила она.
— Нет. Уэйд сказал, что Том Берри отвезет им записку.
— ТОм Берри? Джефф кивнул.
— Его здесь все знают, он живет в горах.
— Я тоже знаю, — сухо сказала Мэри Джо, умолчав о более чем трудном путешествии сюда в горы. Она не могла представить, чтобы Берри оказывал кому-то одолжение, особенно «бродяге».
— Он друг Уэйда, — пояснил Джефф и поморщился, пошевелившись.
Уэйд становился все более загадочным. Чем больше она узнавала о нем, тем меньше что-либо понимала. Он казался таким нелюдимым, а юты, тем не менее, бросили все, чтобы найти ее сына. Ради него. Потому что он попросил. Для человека, якобы лишенного всяких привязанностей, их оказалось больше, чем у кого-либо, причем некоторые из них были самые невероятные.
— Дай мне посмотреть твой бок, — сказала Мэри Джо, и сын послушно приподнял понравившуюся ему рубашку.
Такое послушание, догадалась она, вероятно, диктовалось желанием остаться и посмотреть скачки. Она не стала снимать повязки, а просто осмотрела бок вокруг раны. Кожа выглядела розовой и здоровой, по крайней мере, там, где не было синяков и ссадин. Придется поболеть ему еще несколько дней.
— Если ты когда-нибудь еще раз так поступишь…
Вид у него был пристыженный.
— Это было не очень умно с моей стороны.
— Почти так же, как отправиться на рыбалку после бури. Мальчик еще больше смутился.
— Но я не боялся.
— Совсем-совсем?
Он запнулся, выбирая между бравадой и честностью.
— Может быть, чуть-чуть, но…
— Ты знал, что Уэйд найдет тебя, — устало закончила Мэри Джо и осторожно опустила край его рубашки. — Но ты не можешь всегда зависеть он него, — осторожно заметила она — Что если бы я не нашла его?
Маленький костер мигал, отбрасывая свет на его лицо и веснушки, которые, казалось, стали ярче, чем прежде. Но дыхание мальчика выровнялось, и только временами, когда он шевелился, из его губ вырывался тихий стон.
Он проявил себя как мужчина, но ведь он был еще совсем мальчик. И выглядел таким юным и слабым с повязкой на груди, множеством синяков и порезов вокруг раны. Ей повезло, что с ним не случилось ничего худшего.
Рядом с Мэри Джо сидела только Шавна, двое ее ребятишек спали, завернутые в бизоньи шкуры. Мужчины сидели снаружи, курили трубки, разговаривали. Мэри Джо не знала, с ними ли Уэйд или бродит где-то по долине, изгоняя демонов. Но он вернется сегодня, потому что было бы невежливо поступить иначе. А она уже знала, что хотя вежливость не была главным в его отношении к ней, с этими людьми он не мог обойтись грубо.
Глядя на Джеффа, она пыталась представить, каким Уэйд был в юности, в детстве. Он был всего лишь на год старше ее, и судьба у него выдалась нелегкая. На его долю, видимо, выпали события, которых она не могла даже вообразить. Война? Он был тогда слишком юн, но многие мальчики сражались на той войне. Она знала нескольких, кто позже стал рейнджерами. Взгляд у них был затравленный, лица навсегда отмечены особой печатью. Ее муж не был на войне, его роту оставили в Техасе, и Мэри Джо частенько благодарила Бога за это.
Она наклонилась и коснулась губами щеки Джеффа, стремясь оградить его от смерти, ужасов, безнадежности. Она любила его всем своим существом, а последние два дня показали, что она тоже могла бы не выдержать, если бы его отняли у нее.
Быть может, потому Уэйд и казался таким потерянным, таким одиноким? Из-за сына? Из-за жены? Или было что-то еще? Сколько раз он упоминал о прошлом, которое явно ненавидел, потому что из-за него, как ему казалось, он навсегда превратился в изгоя? Невозможно представить, чтобы он совершил бесчестный поступок. Она понимала, почему он преследовал тех трех людей, которых, по его словам, убил. Она тоже преследовала бы убийц сына.
И сейчас она просто смотрела в лицо Джеффа, юное, невинное, желая, чтобы оно осталось таким навсегда, и зная, что этого не будет. А потом Манчес вернулся в вигвам, и она поняла, что пора уходить. Мэри Джо знала, что Уэйд вскоре присоединится к ней, но не потому, что хочет этого, а потому, что не может обидеть тех, кто помог ее сыну.
Женщину терзала неуверенность. Она столько страхов испытала за последние несколько дней, что ей хотелось, чтобы ее просто обняли. Успокоили. Утешили.
Любили.
Уэйд медлил с возвращением как можно дольше. Когда наконец он вернулся в лагерь, мужчины обсуждали предстоящие переговоры с правительством в Вашингтоне. Некоторые юты, предвидя, что произойдет, предвидя, что они потеряют еще большую территорию, предлагали сражаться. Но сражение, возражали другие, означало только приближение конца. Взять, к примеру, сиу и шайенов. Их в прямом смысле слова уничтожили за последний год, после того как они один раз одержали большую победу. Благодаря вождю Урею юты остались среди последних племен, которых еще не затолкали в резервацию. Лучше следовать его советам.
Когда Уэйда спросили его мнение, он неохотно согласился. Война с белыми означала только смерть и уничтожение всего народа. Пойти на минимальные уступки, держать молодых воинов в узде. Не давать белым повода, который они все время ищут, выселить ютов с их исконной земли. Манчес, сидевший по другую сторону костра, следил за своим другом, кивая. Он знал, что Уэйд рисковал собственной жизнью, а быть может, и лишился руки, чтобы отомстить за его сестру и племянника, поэтому частично вина за содеянное падет и на ютов. Связь Уэйда с индейцами за последние несколько месяцев только больше укрепилась.
Когда все мужчины разошлись спать, Уэйду ничего не оставалось, как присоединиться к Мэри Джо. Сначала он наведался к Джеффу. Мальчик мирно спал, рана больше не кровоточила. Чертовски крепкий парнишка, подумал Уэйд с любовью, И под красивой внешностью его матери тоже скрывалась крепкая женщина.
Его до сих пор удивляло, что Том Берри привез ее сюда. Он даже не хотел вспоминать о том, как заколотилось его сердце, когда он увидел ее вчера. Зная ее отношение к индейцам, он понимал, сколько мужества ей понадобилось, чтобы прийти сюда почти одной. Берри, конечно, был для нее не очень надежной опорой. Она могла бы отправиться в Ласт-Чане, поднять народ, привести войска из форта Уилсон. Манчесу, его племени, а заодно и Уэйду пришлось бы тогда туго. Вместо этого она предпочла поверить ему, тогда как он ничем не заслужил такого доверия. Предпочла обратиться к нему, несмотря на страхи, сопровождавшие всю ее жизнь.
От этого доверия ему стало хорошо, даже слишком. Вчера он даже позволил себе несколько минут надежды, веры, что в его жизни, возможно, еще не все потеряно. Но потом он увидел пуму и не смог ничего сделать. Манчес, а не он, одним выстрелом спас жизнь Джеффа. В это мгновение он еще больше убедился, что не способен заботиться о тех, кто ему дорог. Как не способен забыть о Келли и других, кто знал о его прошлом и награде за его голову. Шрамы в его душе, которую он пытался запереть на замок, вновь открылись. Он был не достоин доверия в сияющих глазах Мэри Джо.
Ему хотелось закричать. Наброситься в ярости на демонов в самом себе, демонов, которые сделали Мэри Джо Вильямс недостижимой мечтой, демонов, которые поместили ее рядом, протяни только руку, а потом сказали, что он разрушит ее жизнь, если сделает это.
Уэйд откинул полог вигвама и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. В последние несколько часов сильно похолодало, и Мэри Джо закуталась в бизонью накидку. Он прислушался к ее дыханию, надеясь, что она спит. Сам он устроится подальше, у стены, и будет дрожать от холода, потому что это, как оказалось, была единственная накидка, а его собственная скатка осталась в вигваме Манчеса, где он ночевал до сих пор.
Уэйд приказал себе спать, но ничего не получалось. Он лежал без сна, ворочаясь с боку на бок, понимая, что спасение совсем рядом, и достаточно ласкового слова или прикосновения руки. Даже несмотря на запах не слишком чистой бизоньей накидки, он уловил аромат цветов, или просто у него разыгралось воображение. Ему всегда казалось, что от нее пахнет цветами. Вот бы сейчас обнять ее, притянуть к себе.
Он не знал, как долго пролежал без сна, когда уловил первые признаки беспокойства, тихие стоны, за которыми последовал вскрик. Он разобрал слово «Салли» и решил, что, наверное, так звали сестру Мэри Джо, пропавшую в детстве.
Уэйд весь напрягся, прислушиваясь к продолжавшемуся ночному кошмару, но потом она начала метаться, кричать, и он уже не мог этого вынести. Он приблизился к ней и приложил здоровую руку к ее щеке. Почувствовал влагу слез, таких редких слез. Сердце его переполнилось состраданием, глубоким волнением, которое он с огромным трудом пытался подавить. Он готов был отдать собственную жизнь, лишь бы избавить ее от боли и все еще живых воспоминаний, не дававших ей покоя. И снова подумал, как много сил ей потребовалось, чтобы приехать сюда одной и предоставить сына заботам Шавны.
— Мэри Джо, — тихо позвал он.
Накидка откинулась, когда женщина вновь заметалась, а потом медленно села. Даже в темноте, а может быть, ему всего лишь показалось, он различил цвет ее глаз, волосы, упавшие волной на правую грудь. Он не видел, но мог вообразить выражение ее глаз: затухающий ужас, смятение, а потом мягкость, которая так часто появлялась в них, когда она на него смотрела. Мягкость и доверие. Это было хуже всего.
Она посидела молча несколько секунд.
— Джефф?.. С ним все в порядке?
— Я только что заглядывал к нему. Все хорошо.
— Я ждала тебя. Долго. Он стиснул зубы:
— Тебе приснился дурной сон.
— Не знаю, почему. Он уже давно мне не снился.
— Твоя сестра?
Она кивнула и крепко вцепилась в его руку, словно увиденное все еще жило в ней.
— Ты устала. И была напугана до полусмерти.
— Я знала, что ты найдешь его. Джефф тоже был уверен. Он сам мне так сказал, — просто призналась она, без тени сомнения.
Он почувствовал, как дрожит ее рука. Женщина казалась ему сейчас такой ранимой, что он наперекор себе нарушил собственное слово: обнял ее одной рукой и крепко прижал к себе.
— Все прошло, — прошептал Уэйд.
— Не уходи, — попросила она, и он понял, что она просит не только о том, чтобы он остался в их укрытии, а о большем.
— Я должен, — сказал он.
— Но не сегодня.
— Не сегодня, — согласился он.
Он почувствовал, что весь дрожит, и знал, что это не от холода, но прикинулся, будто замерз. Он подвинулся поближе и оказался с ней под бизоньей накидкой. А потом его губы сами коснулись ее щеки и глаз, все еще влажных от повисших на ресницах слез.
— Я считала себя сильной, — тихо сказала она, — но оказалось, что это не так, если дело касается Джеффа.
Он крепче прижал ее к себе. Таких сильных женщин он еще не встречал. И независимых. Тем дороже для него была теперь ее капитуляция. Джеффу, наверное, от матери досталась его смелость. Эту маленькую семью, казалось, ничего не пугало: ни полумертвый незнакомец в прерии, заявивший, что он убийца, ни разорившееся ранчо без единого работника, ни даже индейцы, которых она когда-то боялась. Женщина и мальчик просто преодолевали каждое препятствие, как могли.
Было глупо дотрагиваться до нее. Но он не мог остановиться. Ему хотелось впитать все страхи, которые мучили ее последние несколько дней. Ему хотелось все принять на себя. Он намеревался оставаться рядом с ней только пока не утихнет дрожь, но она приблизила к нему губы и коснулась его рта. Пытливо. Вопросительно. Жадно.
Он нуждался в ней, Господи, как он нуждался в ней. С того самого дня, как он покинул ранчо и понял, что за несколько коротких недель женщина и мальчик стали означать для него очень много. Он оставался у Манчеса дольше, чем предполагал, пытаясь решить проблему, как переправить на ранчо таких нужных для нее лошадей и избежать угрозы Келли, не возвращаясь при этом в долину Симаррон. Но решение не приходило. Он мог бросить их, оставить все, что им принадлежало, без защиты, или рискнуть не только самим своим существованием, но и тем, что осталось от его души.
Но он не смог отвергнуть то, что предлагалось ему сейчас, даже если ему грозило проклятие этой самой души. Он провел языком по ее губам, которые тотчас раскрылись ему навстречу. Их сразу засосала пучина сладостного безумия. Они с жадностью потянулись друг к другу, влекомые непреодолимым желанием, и внутренний голос Уэйда, пытавшийся предостеречь его, замолк.
Уэйд тронул здоровой рукой ее волосы, в которых смешались пламя и солнечный свет. Почувствовал вкус слез на ее губах, чудесный аромат женщины. Страсть, разгоравшаяся в ней, сделала его непобедимым.
Уэйд закрыл глаза, упиваясь каждым мгновением их близости, каждым ощущением, которое она в нем вызывала. Такое с ним происходило впервые. В тот раз, когда они оказались в объятиях друг друга, все случилось так внезапно, что он был ошеломлен собственным безрассудством и эмоциями, которые в нем ожили. Но теперь он знал, что хочет сохранить в воспоминаниях каждый миг, и сохранить навсегда.
Рука Мэри Джо коснулась его слегка обросшего лица, ведь он не брился с тех пор, как приехал сюда. Слишком это трудное занятие — бриться одной рукой — к тому же не было особой необходимости.
Теперь он пожалел об этом, почувствовав себя грубым и грязным. Она так и не отняла пальцев от его лица, игриво проводя ими по щетине, пальцы замирали то здесь, то там, словно для того, чтобы запомнить навсегда каждую его черту. Ее прикосновения были необыкновенно нежны, и в то же время говорили об отчаянном желании.
Затем рука женщины скользнула вниз и решительно дотронулась до плотно сидящих брюк. Его возбуждение достигло предела, граничащего с болью. Ей кое-как удалось развязать под бизоньей накидкой замшевые завязки брюк и освободить его. Прикосновения Мэри Джо были как прохладный дождь, упавший на раскаленный камень. Уэйд никогда не испытывал такой нежной страсти, как в ту ми-нугу, когда она ласкала его, заставляя вздрагивать от желания. Он был подобен вулкану, в котором вот-вот начнется извержение.
Ее руки оставили его на мгновение, а потом к нему прижалась ее обнаженная плоть, и он оказался над ней, и замер лишь на долю секунды, прежде чем погрузиться в ее тело, чувствуя как оно подчиняется ему, поглощая его целиком. Женщина оплела его ногами и притянула еще ближе к себе, и они слились в одно целое.
Мэри Джо приблизила к нему лицо, поцеловала несколько раз колючий подбородок, затем нашла его губы и страстно припала к ним, а он снова и снова вторгался в нее, и из самой глубины ее горла вырывалось тихое постанывание. Ее тело двигалось вместе с ним, изгибаясь дугой, пока они оба были на пути к высшему наслаждению, лелея каждый шаг. Потом он настал, этот сокрушительный миг, и Уэйд понял, что она испытала восторг вместе с ним, в ту же секунду. Мэри Джо трепетала в его руках, пока их тела окатывали одна за другой волны удовольствия — мягкие, дарящие покой и исцеление.
Уэйд склонил голову и прижался щекой к ее щеке, надеясь, что не натрет ей кожу. Сердца их стучали громко и слаженно. Никогда ему еще не доводилось испытывать чувство такого полного, изумительного единения с другим человеческим существом. Всю жизнь он так боялся полюбить и снова потерять, похоронить дорогого ему человека, что отталкивал даже собственного сына.
Это была часть огромной, никогда не покидавшей его вины. Если бы только он взял Дру с собой на охоту тем летним теплым днем, когда пели птицы и весело играли белки…
Мэри Джо, не придя в себя от пережитого наслаждения, внезапно осознала, что снова теряет возлюбленного. Его щека все еще лежала на ее щеке, пальцы были все еще вплетены в распущенную косу и тем не менее… Его душа, самая важная его суть, покинула свою оболочку, как призрак покидает некогда данное ему тело. Это внушило ей ужас. Мэри Джо всегда знала, что он не считает себя вправе остаться, а последние несколько минут, когда они так естественно стали одним существом, заставили ее понять, как много она потеряет.
Рука, лежавшая у него на затылке, принялась играть густыми локонами, ласкать загорелую шею. Ей хотелось вернуть его назад, но как? Слова тут не помогли бы. Ей оставалось только надеяться, что он научится верить, как она, в колдовство любви и верности. Сейчас все, что она могла сделать, это наслаждаться его близостью.
Он все еще находился в ее теле, и она крепче прижалась к нему. Он застонал, то ли протестуя, то ли от нового всплеска желания, то ли от чего-то совсем другого. Временами ей казалось, что она изучила его хорошо, и тем не менее он иногда держался очень отстранение, оставаясь одиноким и загадочным.
Я люблю тебя. Эти слова, запертые в ее сердце, нельзя было произнести вслух из боязни, что он не останется с ней не только телом, но и душой. Но Мэри Джо надеялась, что невысказанное каким-то образом просочится в его сознание и явится для него драгоценным даром, признанием волшебства, возникшего между ними.
Уэйд перекатился на бок, увлекая ее за собой крепким объятием, словно в самом деле услышат непроизнесенные слова. Она поняла, что он напряжен и борется сам с собой. Потом услышала тихое и отчаянное проклятие и почувствовала, как его плоть вновь обрела силу. По ее телу опять пробежал трепет в ожидании восторга, ожил каждый нерв, и кровь горячим потоком разлилась по жилам.
Она повернулась еще немного и оказалась над ним. Малейшее его движение воспламеняло в ней невероятные ощущения. Ей казалось, что она как орлица летит навстречу солнцу, навстречу золотому чуду, такому великолепному, что за него можно отдать все на свете. Он двигался сначала медленно, а затем с нарастающим пылом, под стать ее собственному, и солнце становилось все ближе и ближе, пока мир, который она знала, не разорвался на тысячи искрящихся кусочков, пронзивших насквозь ее тело. Она почувствовала, как в нее ворвалась теплая струя его семени, а потом рука, удерживавшая ее, упала и послышался глубокий вздох. Тела их разъединились, и она упала рядом с ним. Мэри Джо вытянулась, прижав ладонь к его сердцу, и чувствовала его биение — быстрое, лихорадочное — такое же, как дыхание.
Уэйд лежал совершенно неподвижно. Ей хотелось, чтобы они пошептались, обменявшись нежностями, но такие слова, казалось, для него не существуют. Поэтому она оставила их при себе и ждала. Ждала, что он сейчас выразит недовольство собой, которое она угадывала в нем, досаду, сожаление.
Уэйд продолжал молчать, только крепко прижимал ее к себе. Мэри Джо показалось, что мир затаил дыхание, не желая пропустить, что же теперь с ней будет. Она ожидала услышать то, что он говорил не раз: все это неправильно, все это ошибка. Он молчал. Лишь по-прежнему крепко держал ее, словно от этого зависела его жизнь.
Ей хотелось повернуться и посмотреть ему в лицо, но было слишком темно, чтобы увидеть его глаза, и поэтому она не стала ничего делать — лишь бы он не отнял руки, лишь бы не разомкнул их уютного объятия. Мэри Джо не осмеливалась разрушить эту минуту словом или движением, обещанием или просьбой. Она просто закрыла глаза, наслаждаясь чувством полного покоя, как наслаждаются солнечным лучом в холодный день. Окутанная его теплом, обласканная его сиянием, она позволила себе забыться легким сном.
Уэйд не шевелился, как ему показалось, несколько часов. Плечо ныло оттого, что он опирался на него, когда занимался с ней любовью, но боль была пустячной. Сердце болело гораздо сильнее.
Сегодня он обнаружил, что любит Мэри Джо Вильямс, что каким-то образом она завладела его сердцем, и душой, и нутром. И он подозревал, что так будет всегда.
Когда-то он любил Чивиту, но совсем по-другому. Так обычно любят друга, который хорошо к тебе относится. Не было в том чувстве ни страсти, ни дикой сладостности, ни пылкого желания, которое он только что испытал, ничего похожего на полное единство душ. Ему казалось, будто два человека стали одним, слившись в одно целое.
Остаток ночи он так и не сомкнул глаз, оберегая ее сон, все время спрашивая себя, как ему теперь уйти от нее, и понимая, что это нужно сделать. Он мысленно представил удивительно честные глаза под густыми темными ресницами. Почему бы и ему не быть с ней таким же честным?
Потому что тогда он потеряет ее раньше, чем будет готов к этому.
Мэри Джозефин, повторил он мысленно, упиваясь каждым звуком. Если бы только все это не случилось так поздно для него.
Когда Мэри Джо проснулась на следующее утро, Уэйда рядом не было. Она огорченно взглянула на пустое место рядом с собой и взмолилась, чтобы он не испытывал сожаления о прошедшей ночи. Она потянулась, чувствуя, как ее тело все еще горит от пережитых ощущений. Воспоминания туманили ей голову, но тут она подумала о Джеффе и стряхнула с себя остатки сна.
Мэри Джо откинула накидку и критически осмотрела себя. Одежда вся смята. Волосы, распущенные Уэйдом вчера ночью, — сплошной спутанный комок. Она обрадовалась, что у нее нет зеркала. Святые небеса, ведь ей уже тридцать два, она мать почти взрослого сына, а вела себя вчера, как распутница.
И все же, лениво подумала она, быть распутной оказалось очень приятно. Даже больше. Это было просто чудесно, решила она, вспоминая изумительное тепло, заполнившее ее вчера ночью.
Она застонала, когда с трудом встала на колени, а потом выпрямилась во весь рост, таким онемевшим было ее тело. То ли от бурно проведенной ночи, то ли от сна на земле, но она вдруг почувствовала себя на двадцать лет старше.
Среди немногих вещей, захваченных в дорогу, Мэри Джо нашла расческу и провела ею по волосам, а потом заплела небрежную косу. Шпильки были потеряны давным-давно. Она попыталась разгладить на себе юбку и блузку.
Ей нестерпимо захотелось увидеть Джеффа, а еще нужно было найти Уэйда. У нее накопилось множество вопросов. Когда можно будет вернуться домой? Как скоро Джефф сумеет сесть на лошадь? Согласится ли Уэйд сопровождать их? Он еще ни слова не сказал о лошадях, ради которых покинул их несколько дней назад.
Но перво-наперво Джефф.
Она наклонилась и, откинув полог, вышла на яркий солнечный свет.
Весь лагерь был окутан дымом. Стоял острый запах жареного мяса и паленых шкур. Женщины были заняты бесконечными хлопотами. Мужчин было всего несколько, и Мэри Джо подумала, не заняты ли до сих пор некоторые из них поисками ее сына. Она молилась, чтобы с ними не приключилось никакой беды.
Мэри Джо быстро подошла к вигваму Манчеса и в нерешительности замерла на пороге, но тут появилась Шавна и, радостно улыбнувшись ей, откинула полог. Мэри Джо наклонилась и вошла внутрь. Джефф уже сидел, на нем была замшевая рубашка. Лицо его было в царапинах, но ему удалась болезненная улыбка.
— Джефф!
— Манчес и Шавна подарили мне рубашку.
— Я заметила, — с серьезным видом сказала она.
— В ней очень удобно.
— А как ты себя чувствуешь? Улыбка мальчика померкла.
— Хорошо, — ответил он, пытаясь держаться с уверенностью взрослого, чему мешало легкое подрагивание губ. — Манчес говорит, завтра здесь состоятся скачки. Мы можем остаться?
— Такер и Эд будут беспокоиться, — напомнила она.
— Нет. Уэйд сказал, что Том Берри отвезет им записку.
— ТОм Берри? Джефф кивнул.
— Его здесь все знают, он живет в горах.
— Я тоже знаю, — сухо сказала Мэри Джо, умолчав о более чем трудном путешествии сюда в горы. Она не могла представить, чтобы Берри оказывал кому-то одолжение, особенно «бродяге».
— Он друг Уэйда, — пояснил Джефф и поморщился, пошевелившись.
Уэйд становился все более загадочным. Чем больше она узнавала о нем, тем меньше что-либо понимала. Он казался таким нелюдимым, а юты, тем не менее, бросили все, чтобы найти ее сына. Ради него. Потому что он попросил. Для человека, якобы лишенного всяких привязанностей, их оказалось больше, чем у кого-либо, причем некоторые из них были самые невероятные.
— Дай мне посмотреть твой бок, — сказала Мэри Джо, и сын послушно приподнял понравившуюся ему рубашку.
Такое послушание, догадалась она, вероятно, диктовалось желанием остаться и посмотреть скачки. Она не стала снимать повязки, а просто осмотрела бок вокруг раны. Кожа выглядела розовой и здоровой, по крайней мере, там, где не было синяков и ссадин. Придется поболеть ему еще несколько дней.
— Если ты когда-нибудь еще раз так поступишь…
Вид у него был пристыженный.
— Это было не очень умно с моей стороны.
— Почти так же, как отправиться на рыбалку после бури. Мальчик еще больше смутился.
— Но я не боялся.
— Совсем-совсем?
Он запнулся, выбирая между бравадой и честностью.
— Может быть, чуть-чуть, но…
— Ты знал, что Уэйд найдет тебя, — устало закончила Мэри Джо и осторожно опустила край его рубашки. — Но ты не можешь всегда зависеть он него, — осторожно заметила она — Что если бы я не нашла его?