Прашкевич Геннадий Мартович. Русская мечта

 
    Кох : Нет, потому что Россия никому не нужна (смеется), не нужна Россия никому (смеется), как вы не поймете!
 
    Вопрос: Но ведь Россия имеет гигантские экономические и людские ресурсы, и работать на российский рынок…
 
    Кох : Какие гигантские ресурсы имеет Россия? Этот миф я хочу развенчать наконец. Нефть? Существенно теплее и дешевле ее добывать в Персидском заливе. Никель в Канаде добывают, алюминий — в Америке, уголь — в Австралии, лес — в Бразилии. Я не понимаю, чего такого особенного в России?
 
    Вопрос : Но торговать с Россией, с огромной страной, где огромная потребность купить, купить, купить…
 
    Кох : Для того, чтобы купить, надо иметь деньги. Русские ничего заработать не могут, поэтому они купить ничего не могут.
 
    Вопрос: Словом, вы не видите никаких перспектив?
 
    Кох : Я — нет. (Смеется). Ну, Примаков если видит, пускай работает (смеется).
 
    Вопрос : Как, по-вашему, может повернуться экономическая политика российского правительства? Будет ли возврат к старым методам?
 
    Кох : Какое это имеет значение? Как ни верти, все равно это обанкротившаяся страна.
 
    Вопрос: И вы полагаете, что никакие методы хозяйствования Россию не спасут?
 
    Кох : Я думаю, что бесполезно.
 
    Вопрос : Могут ли реформы в обычном понимании этого слова быть приемлемы для России?
 
    Кох : Если только Россия откажется от бесконечных разговоров об особой духовности русского народа и особой роли его, то тогда реформы могут появиться. Если же они будут замыкаться на национальном самолюбовании и искать какого-то особого подхода к себе, и думать, что булки растут на деревьях… Они так собой любуются, так до сих пор восхищаются своим балетом и своей классической литературой XIX века, что они уже не в состоянии ничего нового сделать.
 
    Вопрос : Если исходить из вашего взгляда на будущее России, то весьма безрадостная картина создается…
 
    Кох : Да, безрадостная. А почему она должна быть радостной? (Смеется).
 
    Вопрос:Ну, просто хотелось, чтобы многострадальный народ…
 
    Кох : Многострадальный народ страдает по собственной вине. Их никто не оккупировал, их никто не покорял, их никто не загонял в тюрьмы. Они сами на себя стучали, сами сажали в тюрьму и сами себя расстреливали. Поэтому этот народ по заслугам пожинает то, что он плодил.
 
    Вопрос: Насколько Запад понимает, что хаос в России может быть угрозой всему миру?
 
    Кох : Я, откровенно говоря, не понимаю, почему хаос в России может быть угрозой всему миру. Только лишь потому, что у нее есть атомное оружие?
 
    Вопрос:Вот именно. А разве этого мало?
 
    Кох : Я думаю, что для того чтобы отобрать у нас атомное оружие, достаточно парашютно-десантной дивизии. Однажды высадить и забрать все эти ракеты к чертовой матери. Наша армия не в состоянии оказать никакого сопротивления. Чеченская война показала это блестящим образом.
   Бедный отец, думал Виталий на кладбище.
   Или, может, прав Альфред Рейнгольдович? Может все в России разучились работать и ничего не стоят? Каждого можно купить, как считает Павлик Мельников, за небольшие деньги? Виталий явственно слышал саркастический смешок Коха, явственно видел выражение ужаса в глазах отца.
   И правда.
   Куда все провалилось?
   3
   Гулянка на Новом Арбате шла вовсю.
   Кто-то орал, звенела посуда, бабы голосили.
   Отдельной кучкой сбились возле кафе длинноволосые, закрывая газетами недописанные полотна. Поддатые скотники и бурлаки пытались дознаться, что изображено на таинственных полотнах, но длинноволосые хмуро прикладывались к бутылочкам и молчали. От Нового Арбата до беседки на берегу — всего ничего, но благушинская пьянь как бы не замечала Павлика и Виталия. Чувствовали свою вину. Отводили глаза. Еще пару лет постановили на общей сходке, что алкоголь в селе будет продаваться только через «Зимние витамины». Взамен каждый получил постоянную или временную работу. Мужики, наконец, стали узнавать друг друга. У буйного скотника Федора Вешкина проснулась страсть к знаниям. Изучал «Уголовный кодекс», пытался понять, почему за простую драку дали ему когда-то три года, а теперь за самые ужасные безобразия не привлекают ни к какой ответственности. Зашел как-то к бессрочному Всесоюзному старосте Калинину. В помещении сельского совета пахло пылью и мышиным пометом, стоял ржавый советский графин на пустом столе. «Чего не пойдешь к Павлику Мельникову?» — «Это к Золотым Яйцам-та? — возмутился Калинин. — Ты кому говоришь такое? Я потомственный коммунист!» — Тем не менее, жизнь как-то налаживалась, и вдруг несанкционированный завоз спиртного, нарушение всех договоренностей!.
   Виталий и Павлик устроились в беседке.
   Широкий плес мерцал под огромным утопическим солнцем.
   Вертелись, уходя по течению, ленивые водовороты за железной кормой затопленной баржи. Простор реки таял в знойном сиянии, в ярких бликах, в зеркальных отблесках. Вода вгрызалось в высокий берег, подмывала обрывы. Зеленый горб мыса, известного как Запорожская Сечь, выдвигался в реку, казался островком. А за мысом прятался невидимый мелкий заливчик, забитый ряской и полузатопленными бревнами — самая ужасная опасность для быстроходных катеров. Один такой, мерно порыкивая, подрагивая, лениво сплевывая в реку тугие струйки отработанной воды, как раз толкнулся в борт дебаркадера. Выпуклые скулы, коротко срезанная наклонная мачта — праздничная вещь!
   Спустились на берег трое.
   Под синими козырьками твердые глянцевые лбы. Под солнцезащитными очками чужие наглые глаза. Гогоча, разбрасывая окурки, заглянули в беседку. На Виталия и Павлика ноль внимания. Двое коротко стрижены, третий — накачанный, здоровый, с конским хвостиком на затылке. Вроде как бугор у них. «Сара, дура, — бубнил, — прибежала к ребе. Вот, мутит, попугай сдвинулся у нее. День и ночь орет: трахаться, трахаться! Совсем к черту забодал, соседи перестали в гости ходить. Ребе успокаивает: забей муму, Сара, тащи дурака ко мне. Дескать, живут у него две самочки. Набожные, невинные. День и ночь колдуют молитвы». — Накачанный ловко шлепнулся на скамью, чуть не столкнув с нее Павлика. — «Ну, принесла дура попугая, сдернула платок с клетки. Попугай сразу в голос: трахаться, трахаться! А самочки, правда, набожные, невинные. Стремные глазки возводят к небу. Вот, мол, дошли до Бога наши молитвы».
   — Нравится? — спросил бугор Павлика.
   Не ожидая ответа, встал, тяжело потоптался по траве, как медведь. Об уверенном характере говорил шрам на щеке. И еще один — синеватый, на шее.
   — Богатое село? — поинтересовался.
   — Да так себе.
   — А чего дятел стучит?
   — А в селах всегда в лесу дятлы.
   — Этот, похоже, служил на флоте?
   — Да ну. Клюв у него, вот и стучит.
   — Да нет, морзянка это, — знающе возразил бугор. И многообещающе сплюнул под ноги Павлику: — Три точки, три тире, три точки… Ну точно! Не дятел, чистый маркони!
   — Год аотстукивает, наверное.
   — Ладно, что не срок а.— Бугор испытующе глянул на Павлика. — В косяк ты попал, пацан. Так с нами не разговаривают.
   — А что такого? — голос у Павлика дрогнул, но в душе он гордился. Это ведь он выдал известному томскому дрессировщику Володе Шкаликову пятьсот баксов. Неизвестно, сколько денег из общей суммы пошло на воспитание пойманного в лесу молодого дятла, но за три месяца Шкаликов (в прошлом — японский шпион и советский десантник) научил умную птицу отзываться морзянкой на появление у дебаркадера любых незнакомых плавсредств.
   — Срок а, срок аотстукивает…
   Кивнул Павлику:
   — Местные?
   — Да вот, катер ждем.
   — То-то смотрю, вы не в говнодавах. В таких ботиночках, как ваши, тут по улицам не пройти.
   — Ну, это по погоде.
   — Чего тут делали?
   — Из налоговой мы, — решил напустить страху Павлик.
   — Да ну? — обрадовался бугор. — Наверное к Золотым Яйцам заглядывали? — (Павлика передернуло.) — Небось, скрывает доходы?
   — Он честный труженик.
   — Чего? Чего? — удивился старшой. И, сплюнув, протянул: — Это какой тут дом у него?
   — А вон тот. Видите? Каменный. — Павлик уже понял, зачем пожаловали в село такие незваные гости. — Но его дома нет. Он на острове. Сам видел. Вон за тем мысом. Видите? Там у него частный пляж.
   — С телками валяется?
   — А ему чего? Радуется.
   — Ну мы его сейчас огорчим.
   — Правильное решение, — кивнул Павлик.
   И скромно подсказал:
   — Если войдете в протоку на хорошей скорости, да развернетесь на полном ходу, всю грязную воду выплеснете на частный пляжик.
   — А глубина?
   — Там как раз по вашей осадке.
   — Слышь, пацан, — неохотно сказал бугор, как бы прощая за что-то Павлика. — А эти Золотые Яйца, их как по батюшке?
   — Они Артемычи, — уважительно ответил Павлик.
   — Ты только посмотри! — удивился старшой. — Я думал, Абрамычи.
   И приказал одному из своих людей, прыгая в катер: «Гони в протоку на скорости!»
   Катер зарычал, поднялся на пятке. Гулкая волна рванулась на берег, размывая заиленный песок. Ревя, выплевывая с двух сторон воду, белый красавец вылетел на серебрящийся широкий плес, плавно обогнул затонувшую баржу и, набирая скорость, устремился к предполагаемой протоке. «Ты смотри, смотри, как идет!» — восхищенно выдохнул Павлик. Он прекрасно видел, как белоснежный красавец напоролся на полузатонувшее бревно. Сперва разнесся звук, будто включили электропилу, это зазвенели обнажившиеся винты. Потом полыхнуло. Взрыва, правда, не последовало, никаких особенных эффектов, но белоснежный красавец вспыхнул и теперь коптил на взбаламученной воде, как нагоревшая свеча, — сильно и некрасиво. Ошеломленные рэкетиры барахтались в зеленой жиже, стараясь убраться подальше от разливающегося по воде бензина.
   — Тонн на тридцать зеленых, вот какой пожар! — удовлетворенно определил Павлик. — Классная посудина! С немцами поладим, себе такую куплю.
   — Ты думаешь, они к нам не вернутся?
   — Зачем? У них стволы затонули. Они сами их там со страху сбросили. А кто они без стволов?
   — То-то вид у них!
   — Богатая посудина у них сгорела, — удовлетворенно сплюнул Павлик. — Ишь, «Абрамычи»! Да нет, ошиблись. Артемычи мы! Ты, Виталька, за них не боись, утонуть им не дадут. — Они видели, как к загаженному бензином заливчику бежали голосистые благушинские бабы, даже пьяные скотники заинтересовались пожаром. — Так всегда было, Виталька, так всегда и будет. Кто к нам с мечом, тот и… Сам понимаешь. — Сплюнул: — Я сейчас в Томск уеду… А ты?
   Знал ведь, но спросил.
   — А я в Рядновку.
   — Катку увидишь, скажи, заберу ее скоро.
   — Да не поедет она с тобой, — откликнулся Виталий, с тайным удовольствием прислушиваясь к мату, плесканию и суете в грязном заливчике.
   — Ученую птицу дятла ставлю на то, что увезу Катьку.
   Ударили по рукам.
   У Виталия душа пела.
   «Катенька! — пела душа. — Фигу ему! Заберем у Павлика умную птицу! Научим стучать доброе, без балды. Фугам Баха научим, барабан птице подарим». Правда, в самой глубине сердца, в каком-то неизученном уголке тянуло сквознячком, непонятным холодом. Могла ведь давно намекнуть Катька Павлику на истинное положение дел, а вот тянула. Уже и прикипела ко мне, а в глазах — просторно. От больших чувств пожалел рэкетиров: «Хорошую посудину потеряли».
   — Забудь, — отрезал Павлик. — Водкой займись Немцы приедут, а у нас пьяные по селу шарашатся.
   4
   С левой водкой тревогу били не зря.
   Бурлаки так бесчинствовали, что уже второй раз упустили по течению тяжело груженную лодку. Известного сибирского художника Кудрина-Маевского, изобразившего на полотне синюю бабу, посадили задом в костер. «Рисуй красиво!» Пока Виталий добрался до «Ветерка», даже к нему приставали трижды. А в самом «Ветерке» дым плыл чуть не по полу, а попик Падре не падал только потому, что стена, на которую он кренился, не падала. Бывший капитан Мишка Шишкин сидел, раскидав по загаженному рыбьей чешуей столику тяжелые руки, похожие на клешни фантастически здорового краба. В пепельнице возвышалась гора окурков, один, самый грязный, висел на мокрой губе отца Бориса. Когда окурок падал, Шишкин благожелательно поднимал его и совал в безвольный рот попика. Сильно поддатые скотник Пашка Щукин и бурлак Ленька Вешкин мутно следили за диковинными рассказами бывшего капитана. Будто бы, договорившись с капитаном дизельной подводной лодки, Мишка Шишкин на остров Сахалин перебрасывал с материка левую паленую водку. «Водка чем хороша? — терпеливо учил он. — У водки неликвида в принципе не бывает. Какой товар ни пусти в продажу, все равно остается неликвид, да? А у водки не бывает неликвида». Будто бы на продутом всеми ветрами дальневосточном берегу торговал Мишка Шишкин икрой морского ежа и японскими тапочками, которые для него за совсем малые копейки собирали на Курилах местные бабы. Будто бы в глухих деревеньках лечил капитан Шишкин женщин от бесплодия. Где приставало судно Шишкина, там на несколько дней аборигены бросали работу. Суровые мужики, обычно из ревности убивающие друг друга, сами вели пугливых полураздетых жен в просторную армейскую палатку, разбитую на берегу для «японского доктора Сано-Сано». Скрестив кривые ноги, в белом халате на сильное тело, Мишка по-японски морщил лоб, щурился.
   «Лечение необходимо», — на пальцах показывали ревнивые мужики.
   «Хирасимото».
   «Поможет лечение?»
   «Хирасимото».
   «Детишки пойдут?»
   «Хирасимото».
   Женщинам, особенно молодым, Шишкин сразу предлагал стакан крепкой настойки на зверобое, гонорар требовал класть в специальный ящик с японскими иероглифами на крышке, мужчин гнал: «Ждите в деревне». Стакан крепкой настойки и полное отсутствие ревнивых мужей раскрепощали самых скромных дальневосточных женщин. «Это у вас в Благушино насильно приходится заряжать людей гондонами, — жизнерадостно сердился бывший капитан. — А в дальневосточном регионе все схвачено». И небрежно вскидывал мощную короткую руку, похожую на клешню большого краба: «Восточные слабости, так сказать».
   — А благословение? — ронял окурок отец Борис.
   — А вот тебе благословение, — показывал Шишкин крупный кулак. Обрадовался, увидев Виталия: — Присаживайся, мировой паук. Говорят, ты совсем пауком стал. — С важной расслабленностью обвел заробевших мужиков взглядом (показывал Колотовкину степень своей самостоятельности): — Ну что, мужики? Колитесь! Сильно задолжали Золотым Яйцам?
   Скотник и бурлак — собутыльники Мишкины — ничего такого не говорили, но тут же согласились:
   — Сильно.
   — А если уточнить?
   — Да до жопы! — не выдержал Ленька Вешкин.
   Он приблизился к тому священному состоянию, когда правды не стесняются. Покосился на Колотовкина:
   — Вы, Виталий Иванович, тоже из пауков. У вас с Павликом одна долговая книга.
   — И что думаете дальше делать? — не унимался бывший капитан.
   — Наверное, отрабатывать.
   — Зачем это?
   — Ну как? Долг все-таки.
   — Но долг можно и не отдавать.
   — Это как? — сильно удивились бурлак и скотник.
   — А вот так, — снова выставил кулак Шишкин. — Вы в корень зрите. Обязательно в корень. И отвечайте мне. Золотые Яйца может вас убить?
   — Да как?
   — Ну, скажем, топором. Или из ружья — в упор.
   — Да нет. Не может. Чего это ты? — мужики настороженно уставились на Шишкина.
   — То есть не может убить?
   — Ну, вроде не может.
   — Тогда вот мой вам ученый совет: не отдавайте ему ничего.
   — Ты это чему, Мишка, мужиков учишь? — не выдержал Виталий.
   — А ты молчи, — оскалился Шишкин. — Ты мировой паук. Тебе паутину плести положено. — И снова весело глянул на пораженных мужиков: — Революция с чего обычно начинается? Правильно. С глашатая. С буревестника. «Над седой от пены морем ветер тучи собирает». Помните? «Буря! Скоро грянет буря!» А вы каких-то там Золотых Яиц боитесь.
   — Так, значит, советуешь не отдавать?
   До мужиков доходило медленно, но верно.
   Они пьяно, но деловито и со значением переглядывались.
   Звякнула под ногами бутылка. Раз прячут, догадался Виталий, значит, брали водку не у Гоши Горина. Скорее всего, принесли с собой. Вот она — левая водочка, приплывшая неизвестно откуда.
   — Пора вам, мужики, жить по собственной воле, — крепко сказал Шишкин. — Я однажды в Сальвадорском порту зажал полтинник в кулак, приглядываюсь к мулаткам, — полста баксов все же. Ищу такую, которая за те же деньги отработает на весь стольник. Приценился, нашел, а тут вываливает дикарь из-за угла. В модных шортах, в черных очках. Хвать мой полтинник и через площадь. Мулатки в крик, ручки вздымают, голые груди колеблются: «Пол ис! Пол ис!» А на кой хрен мне пол ис? Я живу собственной волей. Из-под меня проще живую бабу вырвать, чем полтинник. Бежит этот дикарь через площадь, по ихнему — джоккинг делает. И улыбка у него до ушей: знает, что у них там нельзя преследовать даже вора. Это у них дело пол ис. Но я-то из России, у меня дикарь полтинник унес! — ударил кулаком по столику Шишкин. — Считай, этим отнял мулатку, а она могла наработать на целый стольник. Ну, догнал я дикаря самостоятельно, уложил на землю. Он лежит, глазки пучит, ничего не понимает: как так? где пол ис? И толпа остервенилась, грозит черными пальчиками: не по правилам, мол! Насилие! А я живу своей волей, мне на их правила… Поняли? Ну, дал дикарю по рылу, забрал полтинник и снова выцепил из толпы мулатку…
   — Значит, советуешь не отдавать? — несколько протрезвевший скотник Пашка Щукин загадочно покосился на Виталия и вынул из кармана спички. Коробка для надежности была вдета в японский гондон с кудрявым петушком. «Ты бы зажигалку купил, Пашка, — ревниво хмыкнул за стойкой Гоша Горин, — воняешь серой». В «Ветерке» у него было чисто. Дымно, но чисто. И столики такие, что никаких проблем! На такой наблюешь, ничего страшного. Смахнул рукой и опять обедай.
   — У нас в Сибири климат суровый, — крепко сказал Шишкин. — Считай, три четверти жизни проводим в сапогах и в валенках, да? Это большое испытание. Так почему же мы миримся с таким положением дел? Так считаю, что каждый сибиряк должен получить международное право хоть раз в жизни омыть свои сапоги или валенки в каком бы то ни было теплом океане.
   Виталий зажмурился.
   Солнце садилось, красиво поблескивала вода.
   Мужики курили, кивали. Плавал облаками дым. За стойкой умело протирал бокалы Гоша Горин, бывший почтальон. Вот добился своего: раздобрел мордой, вышел в люди, сделал Ляльке ребеночка. Лялька теперь при крепком человеке, а не при пауке, не при гуманитарной жабе.
   5
   На другой день увидел Виталий странное.
   В домике бывшего капитана Шишкина широко, как от удара, распахнулась дверь и вылетел на улицу попик Падре. Путаясь в длинных полах рясы, отполз к завалинке, сложил молитвенно руки. — «О чем просишь?» — поинтересовался Виталий. — «Ничего не прошу. Спасибо говорю Господу». — «За то, что яйца не оторвали?» — «И за это».
   Мишка Шишкин оказался дома.
   Сидел за столом, закусывал из сковороды жареной картошкой с мясом. Сразу спросил:
   — Выпить хочешь?
   — А что у тебя есть?
   — Водка. Восемнадцать бутылок! — Весело кивнул, подчеркивая, как весело и свободно жить человеку собственной волей. Правда, предупредил: — Бутылка, которая справа, ту не бери.
   — Паленая?
   — Ага.
   С той поры, как при министре Павлове в очереди на обмен денег умерла от инфаркта жена, жил бывший капитан с дочкой Элкой. Дочка бросила школу и работала в местном магазинчике. В проем боковой комнатки виднелась аккуратно застланная девичья кровать с никелированными шарами. Была в избе еще одна комнатка, но дверь в нее Шишкин всегда держал закрытой.
   — А чего ты бутылки держишь вместе? Ошибешься.
   — Да нет. На каждой специальный штамп, — признался Шишкин. — Видишь, прямо на этикете пропечатано: « Эта водка настоящая».
   — С какого теплохода берешь?
   — Ни в жизнь не угадаешь. С катера Степы Карася. Хоть и речник, морского братишку не оставит в беде. Сам родился на плоту в деревянном домике. Для него что водка, что вода. Как напьется, так непременно тонет. Водяного заколебал, тот устал его гнать обратно. Однажды совсем утонул. Стоит на дне торчком, течение подталкивает к северу. Чуть не обделался, когда понял, что ему с другими утопленниками так пешком пилить по дну реки до самого Тобольска, и дальше. Хорошо, водяной в очередной раз опознал его и дал под жопу. Зачем водяному такой обгаженный?
   Подмигнул, теряя чувство реальности:
   — Пойдешь к мне?
   — Куда это?
   — В подсобники, — пил Шишкин, видно, не первый день.
   — Торговать паленой водкой?
   — Какая разница? Лишь бы платили. У меня размах, — взмахнул руками Шишкин. — Водку продадим, болота осушим. Болота осушим, насажаем яблонь. Протянутся сады от горизонта до горизонта. Будет где лечиться отравленным.
   — Трудное это дело.
   — Тяжело в лечении, легко в гробу, — весело хохотнул Шишкин. И совсем понесло его куда-то в сторону: — Вот француз имеет жену и любовницу, а любит любовницу. Еврей имеет жену и любовницу, а любит маму. А русский что? Он имеет жену и любовницу, а любит выпить. У нас все станут равными. Ни богатых, ни бедных, — выдал он свою мечту. — Все получат право размножаться и омывать сапоги или валенки в каком теплом океане. На самых страшных баб паранджу нацепим.
   Неожиданно признался:
   — Я нынче к каждой проданной бутылке прилагаю гондон.
   — Зачем?
   — Чтобы не плодили уродов. Ведь у нас как? Скотник выпьет, его сразу невыразимо тянет к самке. А благушинская самка, она всегда настороже, принюхивается: «Где нынче вес брал?» — «Да у Мишки Шишкина». — «Врешь! Где гондон с запахом земляники?» — «Да вот он». — «Тогда ладно». — Знают благушинские самки, что секс при Мишке безопасный. Без гондона теперь ни одна самка в Благушино не подпустит к себе подвыпившего мужика ближе, чем на метр.
   — Ты, гляжу, запасся, — покачал головой Виталий, глядя на вьючный ящик, поставленный у окна. — Тоже водка?
   — Гондоны! — обрадовался Шишкин.
   — Откуда столько?
   — С острова Симушир, — похвалился Мишка. — Это на Курильских островах. Там на сейсмостанции безвылазно сидит один корешок. Зарплату ему не платят, чтобы, значит, не сосал зря государство жадным ртом. Паша Палый его звать, крупных ног человек. После размера его ног идут уже чемоданы. На заставу Палого не пускают, потому что от него жена ушла. Сам подумай, — рассудительно развел Шишкин руками, — зачем Паша Палый погранцам без жены? Дел совсем немного, домик на берегу, океанский прилив приносит кучу гондонов. Особенно после штормов. Может, японцы специально бросают гондоны за борт, хотят остановить естественный прирост русского народа, как думаешь? Лично у Паши на станции пять полных холщовых мешков. Спрашиваю его: зачем столько? Ну, как, отвечает. Махну в отпуск однажды.
   — Врешь, — не выдержал Колотовкин.
   — Вот те крест! — страстно поклялся Шишкин. — Паша хороший, это его жена обманывала. С офицерами обманывала, с младшим сержантским составом, с рядовым составом, с рыбацкими экипажами, заходившими бункероваться водой, подозреваю, что даже с бакланами. Потом вообще свалила с острова. Паша пытался остановить, умолял, падал на колени, сжег в печке паспорт жены. Курилы ведь пограничная зона, там без документов ни шагу. Рыбаки, например, согласны взять на борт бабу, а погранцы не разрешают. Вдруг японская шпионка? Два месяца проверяли бабу в ленинской комнате на заставе. Оказалась не шпионка, отдали рыбакам. Ее рыбаки тоже проверяли два месяца. А потом на материке проверяли гэбэшники. Один Паша в расстройстве. Отдал мне два мешка японских гондонов. Вот хочу попросить всех наших благушинских баб, — расчувствовался Шишкин, — чтобы отписали Паше благодарственное письмо. Нет, мол, больше в селе ни одного урода! Может, мы того Пашу выдвинем в Думу. Ему ведь все равно, где собирать гондоны — на берегу Тихого океана или на Горбатом мосту.
   6
   Ночь к утру катилась, Виталий не мог уснуть.
   Думал: одноногий капитан Карась — падла. Работает на нас, а Шишкину возит левую водку. В такт злым мыслям Виталия ученый дятел на дереве отбивал сигнал тревоги. Так громко, будто на траверзе Благушина дымила вражеская эскадра.
   Ладно, переживем.
   Скоро Павлик привезет немцев. Пойдет купля-продажа.
   Лесу не жалко, территория расформированного лесхоза в разных местах забита брошенными штабелями. Еще больше впечатляют речки, в которых с середины прошлого века не живут даже водяные. Там дно на десять метров выстлано топляком. Все продадим немцам, не жалко, поставим в Благушино новый порт. Энергетики и обладминистрация выбрали правильное место. С нашей подачи, ухмыльнулся Виталий. С юга подойдет железнодорожная ветка, на реке — заправка, удобный причал. Главное, вовремя скооперироваться с энергетиками, построить с ними правильные отношения. Тут Элим Золотаревский поможет. Он умный. Надо так построить отношения с энергетиками, чтобы выжать максимально возможное. Понятно, что весь строительный подряд на возведение нового перевалочного пункта нам не отдадут. Да и не нужно. Все равно ведь привезут строителей. Надо будет поставить балк