Страница:
— Нынче такую обувь не носят, — повторила.
— В Благушино носят, — возразил Виталий.
— Это потому, что у вас там ногой ступить некуда, везде одно говно, — заявила Лола. — В Пассаже ты ничего хорошего не найдешь. Могу указать местечко.
— Но там, наверное, цены?
— Да уж не как в Благушино.
— А зачем мне это?
— Павлик просил.
— Обуть меня?
— И обуть, — подтвердила Лола. — И одеть. И приобщить к делу.
— И все за просто так?
— За просто так ничего не бывает, — подтвердила Лола опасения Колотовкина-младшего. — Вес веществ, вступивших в реакцию, всегда равен весу веществ, получившихся в результате реакции. — Может, в прошлом Лола была химичкой. — На днях получишь печать кооператива. За тобой будет право подписи, поскольку Павлику этого пока нельзя… — Все же какая-то тайна так и распространялась вокруг Павлика. — Но опыта у тебя нет, поэтому председателем пока сядет Герцен. А кооператив назовем…
«Колокол»? — догадался Виталий.
— Да нет, я не о том Герцене, — снисходительно усмехалась умная Лола. — Наш тоже пытался смыться за бугор, но не получилось. Походка не та. Так что первое время печать и право подписи будешь делить с Герценом.
— Тоже просьба Павлика?
— Естественно, — кивнула Лола.
И недовольно повела острым носиком:
— Никогда с утра не употребляй чеснок. Даже если сильно хочется. Вечером, перед сном, еще куда ни шло, твоей подружке виднее, но с утра…
Укоризненно покачав головкой, вернулась к делу:
— Устав кооператива готов. Направление деятельности: ягоды, грибы, лесные богатства, кедровые орехи. Дарю незатасканное название. «Зимние витамины». Бесплатно.
Офис Лолы занимал пару комнат. В той, где обычно принимали Виталия, окон не было, под потолком горели лампы дневного света. Сквозь свежую краску проступали следы снятых труб. На табличке золотом было вытеснено: « Кооператив Одиночество ». Молодые женские голоса из соседней комнаты только усиливали недоумение. Лола усмехнулась и бросила перед Виталием две пачки десятирублевых купюр.
Он спросил ошеломленно:
— Здесь сколько?
— Две тысячи.
— Но я и так должен Павлику пятнадцать рублей!
— Ну, чего ты, Виталик, право? — с некоторым раздражением заметила Лола. — «Пятнадцать рублей!» Ты, наверно, романтик? Я помогу тебе вернуться в реальность. Меня Павлик предупреждал. — Было видно, что ей сильно хочется расспросить о Павлике, но она сдерживала себя. — Тебе придется разговаривать с нужными людьми, ходить в райисполком, к пожарникам, в санэпидемстанцию. Будешь решать всякие проблемы, заодно прикупишь инструмент для кооператива. — И покачала головкой: — Павлик — молодец. Он это все хорошо придумал. Через благушинский «Ветерок» удобно будет прокачивать деньги.
И спросила:
— Помещение имеешь?
— В Томске?
— Ну да.
— Квартира.
— Однокомнатная?
— Да нет. Четыре комнаты.
— Ах да, ты же Колотовкин, — вспомнила Лола. — Профессорский сынок. И квартира у тебя соответствующая.
Некрасиво прищурилась:
— А у любовницы?
— А это зачем?
— Кооператив следует регистрировать по определенному адресу.
— А если?… — он осторожно кивнул на деньги. — Ну, это… Дать на лапу? Чтобы не регистрировать на своей территории…
— Не всегда срабатывает, — засмеялась Лола.
— Мы вместе будем работать?
— У нас другой профиль, — она покачала головой. — Тебе не понравится. « Вам трудно, вам одиноко, тоска давит, звоните нам».Встречал такие объявления?
— Психологи, что ли?
— Ну точно — романтик, — сделала вывод Лола. Страшненькая, черненькая, но обаяния в ее голосе хватило бы на троих. — Пробовал когда-нибудь утешить вдову или вразумить идиота? А мы умеем.
3
В умении Лолы он убедился.
Отец в тот вечер особенно тяжело ходил по комнате. Опирался на трость, потрясал небрежно сброшюрованным местным Пресс-бюллетенем. « Товарищи! Вы видите теперь, что волк скинул овечью шкуру?» Было видно, что революционная терминология убивает отца. Раненый глаз смотрел жалко. « Казенные ведомства уже не стесняются открывать свое истинное лицо…» Ну откуда столько агрессии? Куда смотрит Горбачев? Куда смотрит политбюро? Так скоро страна взорвется.
Сели за стол. Виталий выставил из духовки зажаренную с овощами курицу. В магазине синяя, в пупырышках последнего озноба, в духовке курица сильно похорошела. И коньяк оказался совсем даже неплохой — из магазинчика, присоветованного Лолой. Очень даже неплохой, хотя покупать такой каждый день невозможно даже на деньги Павлика.
— Ждешь кого-то?
Отец удивленно вышел на звонок в прихожую.
Там тотчас раздался раскованный девичий голосок: «Ну, Колотовкин, ты что? Не крути головой, расслабься! Ты вот ждал, я и пришла!» Голос звучал вызывающе молодо. «Чего это у тебя с глазом? По уху дали?» — «Вы из газеты?» — донесся растерянный голос отца. — «Да ну! Мне Лола сказала, что тебя надо срочно грузить в реальность. Она сказала, что ты романтик, — голос незнакомки так и звенел. — Только я не думала, что ты с тростью».
Теперь остолбенел Виталий.
Ему в голову не приходило, что гуманизм загадочного кооператива «Одиночество» простирается так далеко и обеспечивается такими девушками. Впрочем, как иначе утешить вдову, вразумить идиота? Юбочка до колен, даже выше. Даже намного, даже еще выше. Но и это не предел, нет. Ох, не предел, есть перспектива. Июльская жара буквально раздела незнакомку. На загорелых плечах развевалась почти невидимая прозрачная блузка — нежное облачко, не представлявшее никаких преград даже для утомленного зрения профессора Колотовкина. А самое поразительное: незнакомка ужасно напомнила Виталию Светлану Константиновну. Он даже вздрогнул: не бывшая ли это учительница явилась?… Нет, голос звонче… Моложе… Но бровки, но рост, но поворот плеча… Неужели у нее на животе есть родимое пятнышко? — странно волнуясь, подумал Виталий, дивясь таким причудам природы.
— Ой, как у вас уютно! — гостья трогательно прижала руки к почти обнаженной груди, ей все в профессорской квартире нравилось: — Ой, сколько у вас книг!
И лучезарно представилась:
— Я — Маринка.
— Она психолог, папа, — быстро сообразил Виталий.
— Ой, папа! Ой, правда? Вы прочитали все эти книги?
К изумлению Виталия отец не обиделся. Более того, профессор Колотовкин суетливо улыбнулся. Обращение папаподействовало на него так, будто Маринка вдруг удлинила юбку, или накинула черный плат на трогательно обнаженные плечи.
— Как думающий человек…
— Ой, я тоже люблю думать, — перебила профессора Маринка и засмеялась, совсем как Светлана Константиновна. — Только у меня квартира выходит окнами на улицу Ленина, а там все время орут: «Люблю Россию без памяти! Люблю Россию без памяти!» Ну, прям козлы! Чего орать, если с памятью плохо?
— Может, они имеют в виду общество «Память»?
— А какая разница? — не поняла Маринка.
Отец клюнул. Он уже не сводил глаз с порхающей по комнате гостьи. Это верно, согласился он. Сегодня борются за Россию без «Памяти», а завтра за более выгодную форму инвалидности.
— Ой, какой коньяк! — оценила Маринка, сладко зажмурившись.
И сразу бросилась в бой, разрабатывая обнаруженную золотую жилу:
— Вы бы только слышали, как эти козлы весь день вопят под моим окнами!
Отец понял Маринку по своему и обиженно забубнил. Вот в Междуреченске забастовка… И в Прокопьевске забастовка… И в Анжеро-Судженске шахтеры вышли на транссибирскую магистраль… Вы, Марина, меня поймете… Профессор Бехтерев специально изучал психологию толпы, это верно… Но ведь на наших площадях даже туалетов нет…
— Чего им туалеты? Они власть берут!
— Где? Где вы такое услышали? — испугался отец.
— Я же говорю, у меня окна выходят на улицу Ленина, — Маринка обворожительно улыбнулась старшему Колотовкину. Как милому тайному сообщнику. — Сегодня, папа, страшно кричали, что где-то под Катайгой нашли радиоактивное кладбище. Это где такая Катайга? Это деревня? Это недалеко? — Она изумленно повела потрясающими бровками Светланы Константиновны и махнула рукой: — Да какая разница? Я, папа, на такие страшилки не западаю.
Виталий испуганно посмотрел на отца, но тот ничего не заметил. Бубнил, пуча на Маринку взволнованный пониманием глаз… Воровство, хамство, психология толпы, Горбачев, профессор Бехтерев…
— Ой, я знаю! — обрадовалась Маринка. — Горбачев — это мутант!
— Как мутант? — удивился отец. — Почему?
— А у него на голове серп и молот. Вы что, разве не видели? Мне Нинка говорила, он точно мутант!
— А кто в таком случае Чапаев? — обеспокоился профессор.
— Утопленник, папа.
— Как это неожиданно… — Отец растерянно забарабанил пальцами по столу: — А Сальвадор Дали?
— Мореплаватель, наверное.
— Да почему?
— Имя уж очень красивое.
— А как звали самого первого мужчину?
— Ой, папа! — укоризненно повела головкой Маринка. — Неужели я такоебуду вам говорить? Ну если хотите… Ладно… Валеркой его звали… Валерка с Южной…
Отец сник.
— Ладно, ладно, — Виталий поспешно наполнил рюмки. — Ты, папа, нас извини. У нас свой разговор. Давай выпьем за твое здоровье.
И кивнул:
— Мы ко мне ненадолго.
4
Он втолкнул Маринку в комнату и захлопнул за собой дверь.
Кроме дивана (старого, клеенчатого, черного, настоящего профессорского) и журнального столика (тех времен, когда они еще не назывались журнальными), кроме круглого кресла и длинных полок с книгами, в комнате ничего больше не было. Впрочем, Маринку это не разочаровало.
— Смотри, какие грудки, — защебетала она, срывая с себя и без того прозрачную кофточку. — Нравятся?
Мистическая похожесть Маринки на Светлану Константиновну, любимую учительницу, просто бесила Виталия.
— Тебя Лола послала?
— Тебе не нравятся? — обиделась Маринка.
Но она действительно была профессионалка и легко сублимировала свой гнев в страсть. К тому же на ней уже ничего не осталось, кроме ажурной полоски, как бы прикрывающей самое опасное место. Такой когда-то бывала на жарком огороде Светлана Константиновна. Когда загорала и знала, что никто ее не увидит. Виталий вдруг поймал себя на том, что боится… Вот поведет сейчас Маринка плечом и голосом Светланы Константиновны прикрикнет: «Это как понимать, Колотовкин? Ты свою учительницу решил трахнуть?»
— Сколько ты стоишь?
— Лола сказала, что у тебя долгосрочный кредит.
— Значит, дорого, — догадался Виталий.
— А ты думал! Виталик… — Маринка сладко и расслабленно потянулась. — Обними меня… Вот здесь… И ниже… Лола сказала, что ты романтик… — Секс так и пер из нее. — А папа сюда не войдет? У него глаз, как микроскоп, — пожалела она. — Хочешь, я папу тоже потом утешу? Такой хороший… А я не люблю ровесников, — пожаловалась она. — Нищие, придурковатые и всегда торопятся. Ой, вот так… Вот так… И еще… Чуть ниже, ниже… — Она крепко обхватила Виталия горячими ногами. — Сними рубашку… Когда человек голый, ему скрывать нечего… Ой! — восхищенно выдохнула она. — Он у тебя давно в таком состоянии? Ты и за столом так сидел?
— Тебе книжки надо читать, — задохнулся Виталий.
— Вслух? — сильно задышала она. Они сразу попали в какой-то ужасный подстегивающий ритм. Диван под ними так и ходил. — Ой, как сладко… Ты меня потом сразу не гони, ладно? А то папа обидится… Он такой славный… А Лоле не говори, что мы с тобой говорили про политику… — стонала Маринка, пытаясь умерить себя. И шептала, шептала в ухо: — Вот так… Еще!.. Ох… А ванная рядом?… Ничего, если я мимо папы голенькая прошмыгну?…
5
«Документы вези!» — кричал Павлик по телефону.
Он вдруг страстно заболел кооперативом, сразу и навсегда поверил в перспективу.
«В хозяйственном купи специальные деревянные гребки для клюквы. И накомарники. И средства от гнуса. Сапоги купи болотные, штормовки. Найди в томском речпорту капитана Карася, есть там такой одноногий на деревяшке. Ты его сразу узнаешь. Он злой, как Ахав, на левой руке нет трех пальцев. Отправь с Карасем инструмент и снаряжение. Директора твоей школы я уже предупредил, что ты задерживаешься. Вообще-то, Виталька, надо тебе бросать школу. Учти, на нас люди уже работают!»
«Какие еще люди?»
«Да пацаны твои. Ягоду собирают. И бабы. И некоторые мужики. Жить всем хочется, а зарплату задерживают. Нам теперь на пользу, если всех будут держать в черном теле. А гриба и ягод нынче — страшное дело!»
6
И арендовал Колотовкин-младший ковчег.
И взошли на ковчег частный предприниматель Павлик Мельников и одноногий капитан по фамилии Степа Карась. И взошли за ними слуги и служащие. И загрузили они трюмы индийским чаем, томскими конфетами, всякими гнусными напитками в пластиковых бутылках, ванильным шоколадом, печеньем в коробках, и многими другими недорогими, но ценными товарами, чтоб впарить все это местным двуногим тварям, как чистым, так и нечистым.
И разверзлись над миром хляби небесные.
И шел сутки дождь, и неделю шел, и еще две недели.
И промокло все, что могло промокнуть, но дрейфовал перегруженный ковчег по болотным темным речушкам. И только на траверзе Рядновки спустил с борта лодку одноногий капитан Степа Карась. И явственно понесло с берега самогоном и деревянным маслом.
И понял Колотовкин, что смилостивился Господь в сердце своем.
И побежали с берега бывшие скотники и сторожа, партийцы и лесники, технические работники леспромхоза и домохозяйки. И радостно побежали всякие другие живые существа самого неопределенного пола и вида. И кричали они: «Лавка приехала!»
Совсем стрёмная деревенька. На жалобу одноногого капитана: «А нынче Сибирский торговый банк рухнул!» — дед Егор Чистяков покачал седой головой: «Плохо строите». А услышав кашель простуженного Колотовкина, еще и присоветовал: «Банки ставь! Не жалей». Понятно, Колотовкин отмахнулся: «Сколько можно? Этому банку, этому полбанки». Поскольку денег в деревеньке не оказалось, рассчитывались ягодой лесной и болотной, белым плотным грибом, битой уткой. «Конечно, водка у нас дороже, чем у ваших самогонщиков, — ободрял покупателей Колотовкин, — зато ею не сразу отравишься». И никак не мог отвести глаз от фельдшерицы Катерины Чистяковой, тоже напомнившей ему незабвенную учительницу.
7
Так получилось, что августовские дни девяносто первого года, когда вся страна от Бреста до Владивостока, затаив дыхание, смотрела в сотый раз «Лебединое озеро», Виталий Колотовкин провел на севере, в болотной томящей духоте, в сплошном задавн ом гнусе. То выбирался с далеких нехоженых болот, заново приветствуя непотопляемый ковчег с Павликом и одноногим капитаном на борту, то по серым кочкарникам уходил в самую глубину влажных болот.
Ниоткуда несло сыростью. Хлюпало, дышало, вздыхало дико. По бездонным черным «окнам» пробегала сумеречная смутная рябь. В кислом ветерке поднимался, раздаваясь, скрюченный ревматизмом силуэт. «Болотный это, не бойся», — вздыхал дед Егор Чистяков, нанятый Виталием в проводники. Маленький, горбоносый, он никогда не расставался со старенькой стеганой телогрейкой. — «Водяной всегда в печали, но большого вреда от него нет». Хищно поводил длинным носом: «Маслом несет… Деревянным…»
«Где к реке выйдем? — беспокоился, вынимал карту Виталий. — Вот эта протока, она куда ведет? По ней когда-то лес сплавляли, да? Вся засорена, небось?»
«Не без этого».
Родные болота дед Егор знал лучше, чем Иван Сусанин леса.
Упомнить безымянные речки, глухие старицы, полузатопленные тропки в болотах, затянутые ряской полумертвые гнилые пространства невозможно, никто такого не умеет, а вот дед Егор Чистяков умел, нутром чувствовал, где можно смело шлепать по пояс в воде, а куда лучше не соваться. Обходишь озерцо, черное, как деготь, а он шепчет: «Видишь?»
«Чего там??»
«Ну, вроде человек на дне… Не видишь, что ли? Руки распустил, как корни. Так думаю, что это водяной прикорнул».
Ну, водяной так водяной.
«Чего криво идем?»
«А тут комар не такой злой».
«А другое что живое тут есть, кроме комара? Рыба, или чудище какое?»
«Не без того, — крестился дед. — И чудище есть».
«А как его увидеть?»
«Ввали пару стаканов, — намекал дед, — оно и вынырнет».
Иногда Виталию казалось, что дед не столько водит его по дальним болотам, помогая помечать на карте богатые клюквенные и брусничные места, сколько пытается держать в стороне от Рядновки, в отдалении от своей волшебной красоты внучки — фельдшерицы Катерины. И Павлика Мельникова старался не часто пускать в дом. Правда, Павлику наплевать. Он по привычке пытался погладить лоб. Водянистые прищуренные глаза с сомнением озирали местную сумеречность. Принимал от людей богатую ягоду, лекарственные травы. Намекал фельдшерице: «Слышь, Катька, я в сущности богатый человек. Со мной будешь, как у Христа за пазухой».
Но Катерина куталась в платок и молча грызла семечки под бетонным Ильичем.
Бетонного Ильича привез в Рядновку ее дед. В самый разгар перестройки, когда валили всех Ильичей подряд, как сухостой, один почему-то оказался на территории Томского речного порта. Дед Егор, побывав в городе, сразу положил глаз на красивую статую. Однако охранник попался грамотный — погнал его с территории как заядлого путчиста и врага демократии, только потом согласился раздавить пузырек. Ну, а где пузырек, там и все два. А самый последний раздавили с одноногим капитаном Ахавом, попутным рейсом доставившим груз в Рядновку.
В палисаднике дед сложил крепкий постамент из красного кирпича.
На торжественное открытие памятника разослал письменные приглашения всем ортодоксальным коммунистам страны, обязательно Егору Кузьмичу Лигачеву. Егор Кузьмич, правда, не ответил. Надо было, наверное, обращаться Юрий Кузьмич, как учили деда в Томске, но не догадались. В итоге явились на открытие вместо забронзовевших ортодоксальных коммунистов простые рядновские демократы. Сторожа и скотники, домохозяйки и лесники, разные другие свободные люди пришли бить вредного деда, цепляющегося за отжитое, и только попробовав сваренную дедом брагу от своего злого умысла отказались. Только печальный скотник Гриша Зазебаев, сильно перебрав, в виде укора новому российскому правительству решил повеситься на вытянутой руке вождя.
К счастью, рука не выдержала.
Пока дед Егор мрачно сажал отломившуюся руку на самолично замешанный цемент, толпа гудела, глотая брагу. Нравилась свобода людям. Только скотник Гриша Зазебаев горько плакал у ног статуи: «Какую страну просрали!»
8
— Их гратулирен!
В отличие от благушинского «Ветерка», в Рядновке немецкая речь никому по душе не пришлась. Тут считали, что это пусть немцы учат русский язык, а у нас свобода! Дед Егор, например, услышав немецкое карканье Павлика, закуривал и уходил в палисадник. Там садился на корточки у ног статуи и хмуро прикидывал, когда встрепенется русский народ, когда снова повернет мировую историю. Ни во что не верящий Павлик тоже садился рядом на корточки и закуривал легкий «Марльборо». Не скрывал, как противно ему в Рядновке. И дед Егор, и серый кочкарник, и жесткая осока, и низкое серое небо — все противно. Корил: «Хоть известкой бы побелил вождя». Мирился с действительностью только увидев Катерину. Не раз предлагал: «У тебя, дед, окна со всех сторон выходят на болото. Давай поставлю тебе новый дом. Просторный, высокий, на сухой гривке, окнами на юг. И печь сложим русскую с широкой лежанкой».
«Да нет, — отнекивался дед. — Зачем? Мы тут с соседями».
И ни на минуту не упускал из виду красавицу внучку.
«Ты, дед, Фейербаха знаешь?» — злился Павлик.
«Откуда же мне!»
«А Гегеля?»
«И не слыхал».
«А Канта?»
«Все, поди, немцы?»
«Вот видишь, никого не знаешь, — еще сильней злился Павлик. — Прогулялся бы. У тебя своя компания, у нас своя».
Но дед намеков не понимал.
Подолгу курил под вождем, как бы советуясь с ним.
А Катерина загадочно взглядывала на Павлика из-под тонкого пухового платка.
А если вдруг почему-то надоедало, исчезала на сутки, а то и на двое. Небольшая фельдшерская работа позволяла ей такие прогулки, да и не платили Катерине давно. Не было у государства никаких сил платить деревенской фельдшерице.
«Ну, чего тебе небо коптить в этих болотах? — злился Павлик, дождавшись Катерину. — Скоро жизнь пройдет, станешь, как все».
«Это как?» — вскидывала волшебные болотные глаза.
«А так, что жопа в ватные штаны не влезет».
«Тебе какая забота?»
«Хочу увидеть тебя в венецианских зеркалах, — раскрывался влюбленный Павлик — Чтобы стояла в шелковой ночнушке, а не в ватных штанах. Я, Катька, в сущности богатый человек. Поехали со мной. Не дегтем будешь мазаться от комаров, а нежным кремом».
«Да зачем?»
«Ну, вот опять! Рассуждаешь, как пожилая кукушка».
«Я, может, за Гришу пойду», — бесстыдно дразнилась, взметывала темные брови Катерина. И темнела лицом, так пьян, так беспробуден бывал печальный рядновский скотник Гриша Зазебаев.
«Ты можешь, — нисколько не удивлялся Павлик. — Только учти, Гриша тебя бить начнет. Он урод. У вас детишки пойдут. Замучаешься рожать. Без штанов, простуженные, школы в деревне нет. Болезни всякие, место низкое. Таких рахитов нарожаете, что болотный устрашится».
И обрывал себя, предлагал, не стесняясь ни деда, ни Виталия:
«Поехали со мной в Томск. Все тебе покажу».
«Да ну. Чего я не видела? У нас телевизор».
«Он одну программу тянет с трудом».
«А зачем мне две? Какие там новости?»
Легонько проводила по спине черного большого кота. Кот фыркал, стрелял искрами.
«Вот видишь сколько электричества можно получить с помощью трения? — Павлик злился, но успевал и посмеиваться. — Представь, сколько кошек нужно держать на электростанциях, чтобы освещать большие города!»
«Да оставь ты Катьку, — как-то не выдержал Виталий. Они сидели на берегу, на дереве громко стучал дятел. — Ты же знаешь, Катька блаженная. Родители ее спились, померли, единственная подружка утонула в болоте. Вот живет одна с дедом и пусть живет».
«У меня от нее сердце сводит», — жаловался Павлик.
«Тогда терпи. Или много денег пообещай».
«Не хочу за деньги, — честно признался Павлик. И было видно, что действительно не жаба его давит. — Дом бы ей поставил любой, это пожалуйста. Гриву бы распахал. Привез бы на барже черной земли. А за деньги… Нет. За деньги мне из Томска сам знаешь, каких девок привозят».
Виталий смеялся:
«Тогда забудь».
Подталкивал банку с кальмарами:
«Закусывай».
Павлик с отвращением заглядывал в банку:
«Чего они такие бледные?»
«Наверное, хлорофилла им не хватает».
«Разве кальмары — растения?»
«Так ведь и ты не Гриша Зазебаев».
«Уеду из России, — страшно расстраивался Павлик. — Заколочу бабок побольше и уеду. Куда-нибудь в Европу. Скажем, в Германию. Не могу больше. Там люди нормальное белье носят».
«А ты завези такое белье в Рядновку».
«Все равно не будут носить».
9
Кооператив «Зимние витамины» процветал.
В глухих деревушках бабы несли ягоду и грибы совсем за бесценок.
По извилистым болотным рукавам, по потаенным речкам медлительно поднимался ковчег одноногого капитана, забирал часть груза, остальное вывозили зимником. В Благушино у берега поставили новый дебаркадер, на нем разместился недорогой магазин и пивной зал, заведовать которым стал Гоша Горин, бывший почтальон, отбивший наконец Ляльку у Виталия.
С началом приватизации специально нанятые Виталием и Павликом люди (из безработных) за небольшие деньги объезжали на моторках окрестные села и деревушки. Из ста пятидесяти миллионов ваучеров, выданных по стране, какая-то часть сразу попала в руки Колотовкина и Мельникова. В Томске болтались по рынкам их парни с картонками на груди: «Берем ваучер». Брали поштучно — то за пять тысяч рублей, то за три, то просто за бутылку водки. А в глубине болотного края еще дешевле. «Пустая бумажка, — весело утверждали эмиссары Павлика и Виталия. — А вот мы вам за пустую бумажку да хороший товар!» И предлагали рыболовные крючки, ложки из нержавейки.
Народ брал.
А как еще? В газетах прямо писали: обогащайтесь!
«Ты только подумай, — посмеивался Павлик, полной грудью вдохнувший сладкий воздух свободы. — Наши чиновники все промышленные и природные ресурсы страны оценили в пять миллиардов. Хотят все спихнуть за эти жалкие денежки! Мы дураки будем, если не накусаем от пирога». И показывал на бесстыдно голые государственные прилавки. «Вот Артем Тарасов договорился с правительством и заплатил колхозам векселями. Обещает обменять их на бытовую и сельскохозяйственную технику. А сам сбывает за бугор дизельное топливо, тонну за восемьдесят баксов. Здесь берет за тридцать шесть, а сбывает за восемьдесят. Мы дураки будем, если не последуем примеру».
Виталий кивал.
Скупленные ваучеры вез в Москву.
Сумки и чемоданы открывались на первой фондовой бирже.
Шум как на вокзале, но Виталию нравилось. «Вот они, билеты в будущее» — смеялся, похлопывая по пачкам ваучеров. Набив чемоданы валютой, возвращался в Томск. Раскрывал в самолете газету.
— В Благушино носят, — возразил Виталий.
— Это потому, что у вас там ногой ступить некуда, везде одно говно, — заявила Лола. — В Пассаже ты ничего хорошего не найдешь. Могу указать местечко.
— Но там, наверное, цены?
— Да уж не как в Благушино.
— А зачем мне это?
— Павлик просил.
— Обуть меня?
— И обуть, — подтвердила Лола. — И одеть. И приобщить к делу.
— И все за просто так?
— За просто так ничего не бывает, — подтвердила Лола опасения Колотовкина-младшего. — Вес веществ, вступивших в реакцию, всегда равен весу веществ, получившихся в результате реакции. — Может, в прошлом Лола была химичкой. — На днях получишь печать кооператива. За тобой будет право подписи, поскольку Павлику этого пока нельзя… — Все же какая-то тайна так и распространялась вокруг Павлика. — Но опыта у тебя нет, поэтому председателем пока сядет Герцен. А кооператив назовем…
«Колокол»? — догадался Виталий.
— Да нет, я не о том Герцене, — снисходительно усмехалась умная Лола. — Наш тоже пытался смыться за бугор, но не получилось. Походка не та. Так что первое время печать и право подписи будешь делить с Герценом.
— Тоже просьба Павлика?
— Естественно, — кивнула Лола.
И недовольно повела острым носиком:
— Никогда с утра не употребляй чеснок. Даже если сильно хочется. Вечером, перед сном, еще куда ни шло, твоей подружке виднее, но с утра…
Укоризненно покачав головкой, вернулась к делу:
— Устав кооператива готов. Направление деятельности: ягоды, грибы, лесные богатства, кедровые орехи. Дарю незатасканное название. «Зимние витамины». Бесплатно.
Офис Лолы занимал пару комнат. В той, где обычно принимали Виталия, окон не было, под потолком горели лампы дневного света. Сквозь свежую краску проступали следы снятых труб. На табличке золотом было вытеснено: « Кооператив Одиночество ». Молодые женские голоса из соседней комнаты только усиливали недоумение. Лола усмехнулась и бросила перед Виталием две пачки десятирублевых купюр.
Он спросил ошеломленно:
— Здесь сколько?
— Две тысячи.
— Но я и так должен Павлику пятнадцать рублей!
— Ну, чего ты, Виталик, право? — с некоторым раздражением заметила Лола. — «Пятнадцать рублей!» Ты, наверно, романтик? Я помогу тебе вернуться в реальность. Меня Павлик предупреждал. — Было видно, что ей сильно хочется расспросить о Павлике, но она сдерживала себя. — Тебе придется разговаривать с нужными людьми, ходить в райисполком, к пожарникам, в санэпидемстанцию. Будешь решать всякие проблемы, заодно прикупишь инструмент для кооператива. — И покачала головкой: — Павлик — молодец. Он это все хорошо придумал. Через благушинский «Ветерок» удобно будет прокачивать деньги.
И спросила:
— Помещение имеешь?
— В Томске?
— Ну да.
— Квартира.
— Однокомнатная?
— Да нет. Четыре комнаты.
— Ах да, ты же Колотовкин, — вспомнила Лола. — Профессорский сынок. И квартира у тебя соответствующая.
Некрасиво прищурилась:
— А у любовницы?
— А это зачем?
— Кооператив следует регистрировать по определенному адресу.
— А если?… — он осторожно кивнул на деньги. — Ну, это… Дать на лапу? Чтобы не регистрировать на своей территории…
— Не всегда срабатывает, — засмеялась Лола.
— Мы вместе будем работать?
— У нас другой профиль, — она покачала головой. — Тебе не понравится. « Вам трудно, вам одиноко, тоска давит, звоните нам».Встречал такие объявления?
— Психологи, что ли?
— Ну точно — романтик, — сделала вывод Лола. Страшненькая, черненькая, но обаяния в ее голосе хватило бы на троих. — Пробовал когда-нибудь утешить вдову или вразумить идиота? А мы умеем.
3
В умении Лолы он убедился.
Отец в тот вечер особенно тяжело ходил по комнате. Опирался на трость, потрясал небрежно сброшюрованным местным Пресс-бюллетенем. « Товарищи! Вы видите теперь, что волк скинул овечью шкуру?» Было видно, что революционная терминология убивает отца. Раненый глаз смотрел жалко. « Казенные ведомства уже не стесняются открывать свое истинное лицо…» Ну откуда столько агрессии? Куда смотрит Горбачев? Куда смотрит политбюро? Так скоро страна взорвется.
Сели за стол. Виталий выставил из духовки зажаренную с овощами курицу. В магазине синяя, в пупырышках последнего озноба, в духовке курица сильно похорошела. И коньяк оказался совсем даже неплохой — из магазинчика, присоветованного Лолой. Очень даже неплохой, хотя покупать такой каждый день невозможно даже на деньги Павлика.
— Ждешь кого-то?
Отец удивленно вышел на звонок в прихожую.
Там тотчас раздался раскованный девичий голосок: «Ну, Колотовкин, ты что? Не крути головой, расслабься! Ты вот ждал, я и пришла!» Голос звучал вызывающе молодо. «Чего это у тебя с глазом? По уху дали?» — «Вы из газеты?» — донесся растерянный голос отца. — «Да ну! Мне Лола сказала, что тебя надо срочно грузить в реальность. Она сказала, что ты романтик, — голос незнакомки так и звенел. — Только я не думала, что ты с тростью».
Теперь остолбенел Виталий.
Ему в голову не приходило, что гуманизм загадочного кооператива «Одиночество» простирается так далеко и обеспечивается такими девушками. Впрочем, как иначе утешить вдову, вразумить идиота? Юбочка до колен, даже выше. Даже намного, даже еще выше. Но и это не предел, нет. Ох, не предел, есть перспектива. Июльская жара буквально раздела незнакомку. На загорелых плечах развевалась почти невидимая прозрачная блузка — нежное облачко, не представлявшее никаких преград даже для утомленного зрения профессора Колотовкина. А самое поразительное: незнакомка ужасно напомнила Виталию Светлану Константиновну. Он даже вздрогнул: не бывшая ли это учительница явилась?… Нет, голос звонче… Моложе… Но бровки, но рост, но поворот плеча… Неужели у нее на животе есть родимое пятнышко? — странно волнуясь, подумал Виталий, дивясь таким причудам природы.
— Ой, как у вас уютно! — гостья трогательно прижала руки к почти обнаженной груди, ей все в профессорской квартире нравилось: — Ой, сколько у вас книг!
И лучезарно представилась:
— Я — Маринка.
— Она психолог, папа, — быстро сообразил Виталий.
— Ой, папа! Ой, правда? Вы прочитали все эти книги?
К изумлению Виталия отец не обиделся. Более того, профессор Колотовкин суетливо улыбнулся. Обращение папаподействовало на него так, будто Маринка вдруг удлинила юбку, или накинула черный плат на трогательно обнаженные плечи.
— Как думающий человек…
— Ой, я тоже люблю думать, — перебила профессора Маринка и засмеялась, совсем как Светлана Константиновна. — Только у меня квартира выходит окнами на улицу Ленина, а там все время орут: «Люблю Россию без памяти! Люблю Россию без памяти!» Ну, прям козлы! Чего орать, если с памятью плохо?
— Может, они имеют в виду общество «Память»?
— А какая разница? — не поняла Маринка.
Отец клюнул. Он уже не сводил глаз с порхающей по комнате гостьи. Это верно, согласился он. Сегодня борются за Россию без «Памяти», а завтра за более выгодную форму инвалидности.
— Ой, какой коньяк! — оценила Маринка, сладко зажмурившись.
И сразу бросилась в бой, разрабатывая обнаруженную золотую жилу:
— Вы бы только слышали, как эти козлы весь день вопят под моим окнами!
Отец понял Маринку по своему и обиженно забубнил. Вот в Междуреченске забастовка… И в Прокопьевске забастовка… И в Анжеро-Судженске шахтеры вышли на транссибирскую магистраль… Вы, Марина, меня поймете… Профессор Бехтерев специально изучал психологию толпы, это верно… Но ведь на наших площадях даже туалетов нет…
— Чего им туалеты? Они власть берут!
— Где? Где вы такое услышали? — испугался отец.
— Я же говорю, у меня окна выходят на улицу Ленина, — Маринка обворожительно улыбнулась старшему Колотовкину. Как милому тайному сообщнику. — Сегодня, папа, страшно кричали, что где-то под Катайгой нашли радиоактивное кладбище. Это где такая Катайга? Это деревня? Это недалеко? — Она изумленно повела потрясающими бровками Светланы Константиновны и махнула рукой: — Да какая разница? Я, папа, на такие страшилки не западаю.
Виталий испуганно посмотрел на отца, но тот ничего не заметил. Бубнил, пуча на Маринку взволнованный пониманием глаз… Воровство, хамство, психология толпы, Горбачев, профессор Бехтерев…
— Ой, я знаю! — обрадовалась Маринка. — Горбачев — это мутант!
— Как мутант? — удивился отец. — Почему?
— А у него на голове серп и молот. Вы что, разве не видели? Мне Нинка говорила, он точно мутант!
— А кто в таком случае Чапаев? — обеспокоился профессор.
— Утопленник, папа.
— Как это неожиданно… — Отец растерянно забарабанил пальцами по столу: — А Сальвадор Дали?
— Мореплаватель, наверное.
— Да почему?
— Имя уж очень красивое.
— А как звали самого первого мужчину?
— Ой, папа! — укоризненно повела головкой Маринка. — Неужели я такоебуду вам говорить? Ну если хотите… Ладно… Валеркой его звали… Валерка с Южной…
Отец сник.
— Ладно, ладно, — Виталий поспешно наполнил рюмки. — Ты, папа, нас извини. У нас свой разговор. Давай выпьем за твое здоровье.
И кивнул:
— Мы ко мне ненадолго.
4
Он втолкнул Маринку в комнату и захлопнул за собой дверь.
Кроме дивана (старого, клеенчатого, черного, настоящего профессорского) и журнального столика (тех времен, когда они еще не назывались журнальными), кроме круглого кресла и длинных полок с книгами, в комнате ничего больше не было. Впрочем, Маринку это не разочаровало.
— Смотри, какие грудки, — защебетала она, срывая с себя и без того прозрачную кофточку. — Нравятся?
Мистическая похожесть Маринки на Светлану Константиновну, любимую учительницу, просто бесила Виталия.
— Тебя Лола послала?
— Тебе не нравятся? — обиделась Маринка.
Но она действительно была профессионалка и легко сублимировала свой гнев в страсть. К тому же на ней уже ничего не осталось, кроме ажурной полоски, как бы прикрывающей самое опасное место. Такой когда-то бывала на жарком огороде Светлана Константиновна. Когда загорала и знала, что никто ее не увидит. Виталий вдруг поймал себя на том, что боится… Вот поведет сейчас Маринка плечом и голосом Светланы Константиновны прикрикнет: «Это как понимать, Колотовкин? Ты свою учительницу решил трахнуть?»
— Сколько ты стоишь?
— Лола сказала, что у тебя долгосрочный кредит.
— Значит, дорого, — догадался Виталий.
— А ты думал! Виталик… — Маринка сладко и расслабленно потянулась. — Обними меня… Вот здесь… И ниже… Лола сказала, что ты романтик… — Секс так и пер из нее. — А папа сюда не войдет? У него глаз, как микроскоп, — пожалела она. — Хочешь, я папу тоже потом утешу? Такой хороший… А я не люблю ровесников, — пожаловалась она. — Нищие, придурковатые и всегда торопятся. Ой, вот так… Вот так… И еще… Чуть ниже, ниже… — Она крепко обхватила Виталия горячими ногами. — Сними рубашку… Когда человек голый, ему скрывать нечего… Ой! — восхищенно выдохнула она. — Он у тебя давно в таком состоянии? Ты и за столом так сидел?
— Тебе книжки надо читать, — задохнулся Виталий.
— Вслух? — сильно задышала она. Они сразу попали в какой-то ужасный подстегивающий ритм. Диван под ними так и ходил. — Ой, как сладко… Ты меня потом сразу не гони, ладно? А то папа обидится… Он такой славный… А Лоле не говори, что мы с тобой говорили про политику… — стонала Маринка, пытаясь умерить себя. И шептала, шептала в ухо: — Вот так… Еще!.. Ох… А ванная рядом?… Ничего, если я мимо папы голенькая прошмыгну?…
5
«Документы вези!» — кричал Павлик по телефону.
Он вдруг страстно заболел кооперативом, сразу и навсегда поверил в перспективу.
«В хозяйственном купи специальные деревянные гребки для клюквы. И накомарники. И средства от гнуса. Сапоги купи болотные, штормовки. Найди в томском речпорту капитана Карася, есть там такой одноногий на деревяшке. Ты его сразу узнаешь. Он злой, как Ахав, на левой руке нет трех пальцев. Отправь с Карасем инструмент и снаряжение. Директора твоей школы я уже предупредил, что ты задерживаешься. Вообще-то, Виталька, надо тебе бросать школу. Учти, на нас люди уже работают!»
«Какие еще люди?»
«Да пацаны твои. Ягоду собирают. И бабы. И некоторые мужики. Жить всем хочется, а зарплату задерживают. Нам теперь на пользу, если всех будут держать в черном теле. А гриба и ягод нынче — страшное дело!»
6
И арендовал Колотовкин-младший ковчег.
И взошли на ковчег частный предприниматель Павлик Мельников и одноногий капитан по фамилии Степа Карась. И взошли за ними слуги и служащие. И загрузили они трюмы индийским чаем, томскими конфетами, всякими гнусными напитками в пластиковых бутылках, ванильным шоколадом, печеньем в коробках, и многими другими недорогими, но ценными товарами, чтоб впарить все это местным двуногим тварям, как чистым, так и нечистым.
И разверзлись над миром хляби небесные.
И шел сутки дождь, и неделю шел, и еще две недели.
И промокло все, что могло промокнуть, но дрейфовал перегруженный ковчег по болотным темным речушкам. И только на траверзе Рядновки спустил с борта лодку одноногий капитан Степа Карась. И явственно понесло с берега самогоном и деревянным маслом.
И понял Колотовкин, что смилостивился Господь в сердце своем.
И побежали с берега бывшие скотники и сторожа, партийцы и лесники, технические работники леспромхоза и домохозяйки. И радостно побежали всякие другие живые существа самого неопределенного пола и вида. И кричали они: «Лавка приехала!»
Совсем стрёмная деревенька. На жалобу одноногого капитана: «А нынче Сибирский торговый банк рухнул!» — дед Егор Чистяков покачал седой головой: «Плохо строите». А услышав кашель простуженного Колотовкина, еще и присоветовал: «Банки ставь! Не жалей». Понятно, Колотовкин отмахнулся: «Сколько можно? Этому банку, этому полбанки». Поскольку денег в деревеньке не оказалось, рассчитывались ягодой лесной и болотной, белым плотным грибом, битой уткой. «Конечно, водка у нас дороже, чем у ваших самогонщиков, — ободрял покупателей Колотовкин, — зато ею не сразу отравишься». И никак не мог отвести глаз от фельдшерицы Катерины Чистяковой, тоже напомнившей ему незабвенную учительницу.
7
Так получилось, что августовские дни девяносто первого года, когда вся страна от Бреста до Владивостока, затаив дыхание, смотрела в сотый раз «Лебединое озеро», Виталий Колотовкин провел на севере, в болотной томящей духоте, в сплошном задавн ом гнусе. То выбирался с далеких нехоженых болот, заново приветствуя непотопляемый ковчег с Павликом и одноногим капитаном на борту, то по серым кочкарникам уходил в самую глубину влажных болот.
Ниоткуда несло сыростью. Хлюпало, дышало, вздыхало дико. По бездонным черным «окнам» пробегала сумеречная смутная рябь. В кислом ветерке поднимался, раздаваясь, скрюченный ревматизмом силуэт. «Болотный это, не бойся», — вздыхал дед Егор Чистяков, нанятый Виталием в проводники. Маленький, горбоносый, он никогда не расставался со старенькой стеганой телогрейкой. — «Водяной всегда в печали, но большого вреда от него нет». Хищно поводил длинным носом: «Маслом несет… Деревянным…»
«Где к реке выйдем? — беспокоился, вынимал карту Виталий. — Вот эта протока, она куда ведет? По ней когда-то лес сплавляли, да? Вся засорена, небось?»
«Не без этого».
Родные болота дед Егор знал лучше, чем Иван Сусанин леса.
Упомнить безымянные речки, глухие старицы, полузатопленные тропки в болотах, затянутые ряской полумертвые гнилые пространства невозможно, никто такого не умеет, а вот дед Егор Чистяков умел, нутром чувствовал, где можно смело шлепать по пояс в воде, а куда лучше не соваться. Обходишь озерцо, черное, как деготь, а он шепчет: «Видишь?»
«Чего там??»
«Ну, вроде человек на дне… Не видишь, что ли? Руки распустил, как корни. Так думаю, что это водяной прикорнул».
Ну, водяной так водяной.
«Чего криво идем?»
«А тут комар не такой злой».
«А другое что живое тут есть, кроме комара? Рыба, или чудище какое?»
«Не без того, — крестился дед. — И чудище есть».
«А как его увидеть?»
«Ввали пару стаканов, — намекал дед, — оно и вынырнет».
Иногда Виталию казалось, что дед не столько водит его по дальним болотам, помогая помечать на карте богатые клюквенные и брусничные места, сколько пытается держать в стороне от Рядновки, в отдалении от своей волшебной красоты внучки — фельдшерицы Катерины. И Павлика Мельникова старался не часто пускать в дом. Правда, Павлику наплевать. Он по привычке пытался погладить лоб. Водянистые прищуренные глаза с сомнением озирали местную сумеречность. Принимал от людей богатую ягоду, лекарственные травы. Намекал фельдшерице: «Слышь, Катька, я в сущности богатый человек. Со мной будешь, как у Христа за пазухой».
Но Катерина куталась в платок и молча грызла семечки под бетонным Ильичем.
Бетонного Ильича привез в Рядновку ее дед. В самый разгар перестройки, когда валили всех Ильичей подряд, как сухостой, один почему-то оказался на территории Томского речного порта. Дед Егор, побывав в городе, сразу положил глаз на красивую статую. Однако охранник попался грамотный — погнал его с территории как заядлого путчиста и врага демократии, только потом согласился раздавить пузырек. Ну, а где пузырек, там и все два. А самый последний раздавили с одноногим капитаном Ахавом, попутным рейсом доставившим груз в Рядновку.
В палисаднике дед сложил крепкий постамент из красного кирпича.
На торжественное открытие памятника разослал письменные приглашения всем ортодоксальным коммунистам страны, обязательно Егору Кузьмичу Лигачеву. Егор Кузьмич, правда, не ответил. Надо было, наверное, обращаться Юрий Кузьмич, как учили деда в Томске, но не догадались. В итоге явились на открытие вместо забронзовевших ортодоксальных коммунистов простые рядновские демократы. Сторожа и скотники, домохозяйки и лесники, разные другие свободные люди пришли бить вредного деда, цепляющегося за отжитое, и только попробовав сваренную дедом брагу от своего злого умысла отказались. Только печальный скотник Гриша Зазебаев, сильно перебрав, в виде укора новому российскому правительству решил повеситься на вытянутой руке вождя.
К счастью, рука не выдержала.
Пока дед Егор мрачно сажал отломившуюся руку на самолично замешанный цемент, толпа гудела, глотая брагу. Нравилась свобода людям. Только скотник Гриша Зазебаев горько плакал у ног статуи: «Какую страну просрали!»
8
— Их гратулирен!
В отличие от благушинского «Ветерка», в Рядновке немецкая речь никому по душе не пришлась. Тут считали, что это пусть немцы учат русский язык, а у нас свобода! Дед Егор, например, услышав немецкое карканье Павлика, закуривал и уходил в палисадник. Там садился на корточки у ног статуи и хмуро прикидывал, когда встрепенется русский народ, когда снова повернет мировую историю. Ни во что не верящий Павлик тоже садился рядом на корточки и закуривал легкий «Марльборо». Не скрывал, как противно ему в Рядновке. И дед Егор, и серый кочкарник, и жесткая осока, и низкое серое небо — все противно. Корил: «Хоть известкой бы побелил вождя». Мирился с действительностью только увидев Катерину. Не раз предлагал: «У тебя, дед, окна со всех сторон выходят на болото. Давай поставлю тебе новый дом. Просторный, высокий, на сухой гривке, окнами на юг. И печь сложим русскую с широкой лежанкой».
«Да нет, — отнекивался дед. — Зачем? Мы тут с соседями».
И ни на минуту не упускал из виду красавицу внучку.
«Ты, дед, Фейербаха знаешь?» — злился Павлик.
«Откуда же мне!»
«А Гегеля?»
«И не слыхал».
«А Канта?»
«Все, поди, немцы?»
«Вот видишь, никого не знаешь, — еще сильней злился Павлик. — Прогулялся бы. У тебя своя компания, у нас своя».
Но дед намеков не понимал.
Подолгу курил под вождем, как бы советуясь с ним.
А Катерина загадочно взглядывала на Павлика из-под тонкого пухового платка.
А если вдруг почему-то надоедало, исчезала на сутки, а то и на двое. Небольшая фельдшерская работа позволяла ей такие прогулки, да и не платили Катерине давно. Не было у государства никаких сил платить деревенской фельдшерице.
«Ну, чего тебе небо коптить в этих болотах? — злился Павлик, дождавшись Катерину. — Скоро жизнь пройдет, станешь, как все».
«Это как?» — вскидывала волшебные болотные глаза.
«А так, что жопа в ватные штаны не влезет».
«Тебе какая забота?»
«Хочу увидеть тебя в венецианских зеркалах, — раскрывался влюбленный Павлик — Чтобы стояла в шелковой ночнушке, а не в ватных штанах. Я, Катька, в сущности богатый человек. Поехали со мной. Не дегтем будешь мазаться от комаров, а нежным кремом».
«Да зачем?»
«Ну, вот опять! Рассуждаешь, как пожилая кукушка».
«Я, может, за Гришу пойду», — бесстыдно дразнилась, взметывала темные брови Катерина. И темнела лицом, так пьян, так беспробуден бывал печальный рядновский скотник Гриша Зазебаев.
«Ты можешь, — нисколько не удивлялся Павлик. — Только учти, Гриша тебя бить начнет. Он урод. У вас детишки пойдут. Замучаешься рожать. Без штанов, простуженные, школы в деревне нет. Болезни всякие, место низкое. Таких рахитов нарожаете, что болотный устрашится».
И обрывал себя, предлагал, не стесняясь ни деда, ни Виталия:
«Поехали со мной в Томск. Все тебе покажу».
«Да ну. Чего я не видела? У нас телевизор».
«Он одну программу тянет с трудом».
«А зачем мне две? Какие там новости?»
Легонько проводила по спине черного большого кота. Кот фыркал, стрелял искрами.
«Вот видишь сколько электричества можно получить с помощью трения? — Павлик злился, но успевал и посмеиваться. — Представь, сколько кошек нужно держать на электростанциях, чтобы освещать большие города!»
«Да оставь ты Катьку, — как-то не выдержал Виталий. Они сидели на берегу, на дереве громко стучал дятел. — Ты же знаешь, Катька блаженная. Родители ее спились, померли, единственная подружка утонула в болоте. Вот живет одна с дедом и пусть живет».
«У меня от нее сердце сводит», — жаловался Павлик.
«Тогда терпи. Или много денег пообещай».
«Не хочу за деньги, — честно признался Павлик. И было видно, что действительно не жаба его давит. — Дом бы ей поставил любой, это пожалуйста. Гриву бы распахал. Привез бы на барже черной земли. А за деньги… Нет. За деньги мне из Томска сам знаешь, каких девок привозят».
Виталий смеялся:
«Тогда забудь».
Подталкивал банку с кальмарами:
«Закусывай».
Павлик с отвращением заглядывал в банку:
«Чего они такие бледные?»
«Наверное, хлорофилла им не хватает».
«Разве кальмары — растения?»
«Так ведь и ты не Гриша Зазебаев».
«Уеду из России, — страшно расстраивался Павлик. — Заколочу бабок побольше и уеду. Куда-нибудь в Европу. Скажем, в Германию. Не могу больше. Там люди нормальное белье носят».
«А ты завези такое белье в Рядновку».
«Все равно не будут носить».
9
Кооператив «Зимние витамины» процветал.
В глухих деревушках бабы несли ягоду и грибы совсем за бесценок.
По извилистым болотным рукавам, по потаенным речкам медлительно поднимался ковчег одноногого капитана, забирал часть груза, остальное вывозили зимником. В Благушино у берега поставили новый дебаркадер, на нем разместился недорогой магазин и пивной зал, заведовать которым стал Гоша Горин, бывший почтальон, отбивший наконец Ляльку у Виталия.
С началом приватизации специально нанятые Виталием и Павликом люди (из безработных) за небольшие деньги объезжали на моторках окрестные села и деревушки. Из ста пятидесяти миллионов ваучеров, выданных по стране, какая-то часть сразу попала в руки Колотовкина и Мельникова. В Томске болтались по рынкам их парни с картонками на груди: «Берем ваучер». Брали поштучно — то за пять тысяч рублей, то за три, то просто за бутылку водки. А в глубине болотного края еще дешевле. «Пустая бумажка, — весело утверждали эмиссары Павлика и Виталия. — А вот мы вам за пустую бумажку да хороший товар!» И предлагали рыболовные крючки, ложки из нержавейки.
Народ брал.
А как еще? В газетах прямо писали: обогащайтесь!
«Ты только подумай, — посмеивался Павлик, полной грудью вдохнувший сладкий воздух свободы. — Наши чиновники все промышленные и природные ресурсы страны оценили в пять миллиардов. Хотят все спихнуть за эти жалкие денежки! Мы дураки будем, если не накусаем от пирога». И показывал на бесстыдно голые государственные прилавки. «Вот Артем Тарасов договорился с правительством и заплатил колхозам векселями. Обещает обменять их на бытовую и сельскохозяйственную технику. А сам сбывает за бугор дизельное топливо, тонну за восемьдесят баксов. Здесь берет за тридцать шесть, а сбывает за восемьдесят. Мы дураки будем, если не последуем примеру».
Виталий кивал.
Скупленные ваучеры вез в Москву.
Сумки и чемоданы открывались на первой фондовой бирже.
Шум как на вокзале, но Виталию нравилось. «Вот они, билеты в будущее» — смеялся, похлопывая по пачкам ваучеров. Набив чемоданы валютой, возвращался в Томск. Раскрывал в самолете газету.