Страница:
Потом пошла пруха. Родственные связи в третьем браке открыли Славке доступ к кредитным ресурсам одного крупного банка. Брак быстро распался, но родственник успел ввести Кузнецова в секреты приватизации, даже познакомил с хозяином «Алисы» — Германом Стерлиговым. В Москве Кузнецова страшно удивила бесхитростность мощной стальной двери в углу здания, принадлежавшего офису «Алисы», низкие переходы, тусклый свет. Оказывается, симпатичная овчарка с рекламы может десятками тысяч вовлекать людей в дорогостоящие игры, а сам знаменитый Герман Стерлигов довольствуется старыми кожаными креслами и доисторической лампой под зеленым абажуром. Еще заинтересовала Славку смешная картинка на стене. — «Дочка баловалась?» — Стерлигов непонятно ответил: «Шагал».
Ну, Шагал и Шагал. Переспрашивать Славка не решился.
Удачно купил небольшой заводик. Вернул вложенные кредиты.
Одна за другой провел несколько удачных операций по закупке зерна и сахара — под гарантии областной администрации. Когда летом девяносто четвертого обрушилась МММ и посыпались банки, Славка только посмеивался. Он и на Стерлиговых, и на Мавроди теперь плевал. Это пусть им верят глупые пиплы с улицы. Деньги, появившиеся в доме Кузнецова, многое изменили. Сынишка, беспамятный и тихий рос теперь при двух новых смазливых сиделках.
Но грянул дефолт.
Теперь при пацане сидела мелкая бигудишная девчонка из недоучившихся.
Кузнецов иногда ей платил, но чаще обходился сладкими обещаниями. Девчонка, правда, пацана не обижала, а от обещаний Кузнецова таяла. Он же сам крутился, как никогда. Масса энергии, безумная работоспособность, но не дал, не дал Бог священной искры! Там, где другие наживались, Кузнецов только терял. В сложные минуты в руках вместо фонаря оказывались спички. Вроде чиркнет, вроде осветит дорогу, а спичка — раз и обожжет пальцы!
И опять впереди тьма.
3
Обнялись.
В общем Кузнецов не сильно удивился.
После института не виделись, но Кузнецов слыхал о Семине. Больше нехорошее, конечно. Неясности. Вроде что-то связанное с рэкетом, с наркотой, с махинациями вокруг бюджета. Ну, посижу, решил про себя, наверное, с жуликом. Даже не скрывал, что держит Семина за жулика, потому и особо не стал расспрашивать, что да как? А Семин не возражал. Он с удовольствием смотрел, как оживились девчонки в коротеньких сарафанчиках. Похоже, знали и любили нового гостя. Вон какие упрямые скулы, скошенные глаза. С годами не растерял обаяния. И над прической его работал классный мастер.
— Женился?
— Кто пойдет к мужику с неполноценным ребенком? — поиграл красивыми глазами. — Ты у кого стрижешься? — Не глядя, ухватил за узкую задницу девчонку, выставлявшую на столик рюмки, воду, черную пузатую бутылку «Камю». Девчонка с восторгом пискнула. — Мы с тобой, Андрюха, как те лягушки, что попали в кринку с молоком. Все давно утонули, только мы не сдаемся. Да? Сучим весело ногами, трепыхаемся, сбиваем молоко в масло.
Семин с сомнением смотрел на Кузнецова.
Почему все-таки Кузнецов? Почему он должен утопить именно Кузнецова?
Коньяк не принес облегчения, даже замутило немного. Когда-то бывало так перед приступами головной боли, но в Швейцарии Семин старую хворь вроде снял. Его даже удивило это грозное почти забытое состояние. Поглядывая, как красиво управляется Кузнецов с вилкой и с ножом, как красиво и гордо откидывает голову, снова подумал: ну почему Кузнецов?
Не выдержал:
— Сидел бы ты при пацане.
— Это почему? — удивился Кузнецов.
— Я в Энске всего три дня, а в местных газетах только твое имя и мелькает.
— Да брось! Мне ли бояться? — рассмеялся Кузнецов, но суеверно постучал костяшками пальцев о стол. — Ну шумят. Ну и пусть. Я, в сущности, обыкновенный чиновник. У консорциума КАСЕ твердая единая позиция с мингосимуществом, с министерством транспорта, с администрацией области. Кого мне бояться? Ты сам подумай.
Весело поиграл словом чиновник, повернул его и так, и этак:
— Криминалу нынче невыгодно связываться с чиновниками. Частный сектор жирней. Вот погоди, вышибем мы скоро жуликов из «Бассейна», вся река станет нашей!
— А если стрелять начнут?
— Ты что? — удивился Кузнецов. — Убивают ведь не за то, что человек включен в систему. — Кажется, он действительно держал Семина за мелкого жулика. — Убивают за конкретное. Это старой жабе Липецкому надо бояться, он на речных перевозках сильно нагрел руки. И жабе Акимову. Слыхал про таких? — Скулы Кузнецова раскраснелись от коньяка. Наверное, он чувствовал себя свободно, как в поезде со случайным попутчиком. Ему в голову не приходило, что Семин может понимать, о чем идет речь. Даже слово жабаон произносил, как позорный, но все-таки титул. — Вот где настоящий, вот где истинный криминал! Поройся-ка в биографиях Акимова и Липецкого! — На Семина снова пахнуло агрессивным одеколоном: — Нет, хватить. Река, Андрюха, теперь мне нужна!
— Зачем?
— Не люблю мир похожий на болото.
С причала крикнули что-то. Кузнецов отмахнулся.
— Ты все же поосторожнее, — неодобрительно покачал головой Семин. — Пролетишь с этими жабами.
Теперь уже Кузнецов не понял:
— Это почему пролечу-то?
— Да потому, что привык пролетать. Такая у тебя дурная привычка. Вспомни, как пролетел с радиозаводом. Вспомни, как распорядился крепким предприятием, приносившим нормальную прибыль. Ведь до того, как ты приватизировал радиозавод, там работало три тысячи человек! Настоящие мастера работали. Продукцию продавали в Германию, японцы приезжали учиться делу. А чем кончилось?
— Развалом и уголовщиной!
— И ты еще смеешься? — удивился Семин.
— А почему бы и нет? Дело прошлое. Было.
— А зачем ты сбыл акции завода дуракам из фирмы «Союз»?
— Такой момент наступил. Срочно понадобились наличные.
— Но ведь эти придурки привыкли торговать сахаром. Ты же знал! Ты прекрасно знал: сахаром, черт возьми! Зачем им радиозавод? Да под большие склады! Кто тебе подсказал поручить разработку рекомендаций по улучшению деятельности нормально работающего предприятия этим пустозвонам из «Союза»? Куда уплыло современное оборудование, высокоточные станки?
— Я же говорю, мне наличка срочно понадобились.
— Ну, ладно, проехали. А элитный поселок? Кто въехал в квартиры этого выстроенного тобой поселка?
— Ну, с поселком я точно пролетел, — весело согласился Кузнецов. — Тут ты прав. Было такое. Но я не при чем. Идея опередила время.
— Хороший предприниматель обязан попадать в точку.
— Да брось ты. Такое не только со мной, такое сплошь и рядом случается.
— А случаться не должно, — Семин усмехнулся. Ему хотелось разозлить Кузнецова. — Ты каждый раз работаешь по одной и той же схеме. Постоянно наступаешь на одни и те же грабли. Вроде нащупаешь тропинку, ведущую к цели, но тут же ее теряешь. Ты учти. Липецкий и Акимов, может, и жабы, но они не только квакают. Они кусаются. Здорово кусаются. Газеты просматриваешь? Видел, как лихо расписали твою аферу с Лихачевским речпортом? Конечно, афера, иначе никак не назовешь, не спорь. Управлять современным речпортом это тебе не сахаром торговать.
Кузнецов засмеялся.
На Семина он смотрел беззлобно.
Ну, жулик, ясачная твоя душа, говорил его взгляд. Какие там у тебя масштабы?
— Ты бы не прыгал в «Бассейн», Славка, — предупредил Семин, наливая в рюмки коньяк. — В «Бассейне» вовсе сидят не жабы. Съедят тебя. Останешься при больном пацане и нищей сиделке. Помнишь, что ты говорил в прошлом году? Вот видишь, не помнишь, а недружественные газеты густо тебя цитируют. Сам ведь тогда вылез на трибуну. Сам заявил: вот, мол, показатели Лихачевского порта теперь всегда будут выглядеть красиво! Чистой прибыли обещал миллионов пятнадцать, а как завершил год? С убытком в тридцать шесть миллионов! Так какого черта? Как можно браться за сложное дело, не изучив его специфики? Ты ведь речник. По крайней мере, учился на речника. Значит, должен знать, что затраты на флоте всегда велики, поскольку река — материя непредсказуемая. Где-то образовалась мель, неучтенная капитаном, где-то ошибся вахтенный, где-то техника сплоховала, скажем, перекрыло плотом из кругляка нужную речку. Чтобы стащить тяжелый плот с мели, нужны многочасовые усилия нескольких теплоходов, да еще кругляк на треть уплывет. А ремонт флота? А содержание заправочных станций? А горючка? Ты что, забыл, что даже в советское время пароходства не держали среди прибыльных предприятий? Тебе сынишку надо везти к швейцарским врачам, а ты полез в Лихачевский порт, разогнал слаженную команду. Что за черт? Управлять предприятием должен не ты лично, по своей прихоти, по своему желанию, и даже не какой-то умный, симпатичный лично тебе человек, а серьезный, опытный, понимающий в делах менеджер. Это же в твоих собственных интересах! И ты не потеряешь, и Россия приобретет. У тебя больной сынишка. Тебе о нем надо думать, а ты устраиваешь охоту на жаб. Не река тебе нужна, а деньги «Бассейна».
Кузнецов отмахнулся.
А ведь я еще не все сказал, мрачно замолчал Семин.
Когда речники получили выгодный заказ на поставку щебня, вспомнил он, именно Кузнецов кинулся скупать акции «Бассейна», чтобы подмять под себя перспективные перевозки. Но всех судов в КАСЕ — пятнадцать теплоходов, из них два в ремонте, да шестнадцать трехтысячных барж. Доставить нефтяникам триста тысяч тонн щебня в Тюменскую область таким количеством судов — вопрос весьма сложный, да и настоящих профессионалов ты повыгонял. И возраст судов не малый. Понадеялся на понимание Липецкого, решил, что подомнешь его под себя, но Липецкий если и жаба, то не очень послушная. Свои баржи тебе в аренду не сдал.
Напомнил:
— Шурка Сакс тоже все суетился. Грохнули парня.
— Точно, ходили слухи. Я думал, врут.
Кузнецов помахал рукой вниз, в сторону катера, и взглянул на часы:
— Шурка дурак был, мелкий жулик, только его все-таки не грохнули. Повредился в уме, но жив. Сидит в котельной в Рядновке.
— Да нет, я о Саксе!
— И я о нем.
Кузнецов поднялся.
Шуркиному существованию он явно не придавал никакого значения.
Это Семина можно было ошеломить словами о том, что Шурка, кореш старый, жив, не помер, а Кузнецова это не трогало. Так же, как и неожиданная встреча с Семиным. Чего тут такого. Ну, приятельствовали когда-то.
— Зря, зря ты связался с «Бассейном». Даже собрание акционеров тебе не провести.
— Это почему?
— Да потому что для этого надо получить выписку из реестра!
Кузнецов ухмыльнулся.
Теперь он окончательно убедился, что Андрюха Семин как был, так и остался мелким жуликом.
— У нас свои тонкости, — покровительственно объяснил. — Мало ли что они не дают нам выписку. Мы уже отправили новый запрос в совет директоров «Бассейна». На этот раз если даже не ответят, нам по барабану. По закону ждем две недели, а потом…
Подмигнул:
— А потом автоматически получаем право проводить собрание.
4
Похоже, Благушино перестало быть дохлым местом.
Только отошел катер Кузнецова, как в причал ткнулся другой — широкоскулый, мощный, с крутыми обводами. Он походил скорее на яхту, хотя сказать так было бы преувеличением.
По трапу живо сбежал русый, быстрый человек.
Он указывал рукой на террасу столовой и что-то кричал красивой женщине, стоявшей у борта. Слушала женщина спокойно. Полосатые брючки в обтяжку (Бенеттон), тоненькая кофточка (Сислей). Душится, конечно, ультравиолетом, решил Семин. Или Пако Раббан. От дивного знакомого запаха заныло сердце. Он не хотел вспоминать о Нюрке, но вот вспомнил. Любовь вечная, неизбывная находилась сейчас в Швейцарии. А с нею мальчишка, которого все считали сыном Большого Человека. Я эту гостиницу в Лозанне только для того и купил, чтобы быть ближе к Нюрке. Сколько живу, не встретил ни одной женщины, похожей на нее. Были всякие. Шлюхи, бляди, чужие жены, девчонки, матроны, гадюки. Закатывал чудовищные попоища в Москве, в Киеве, в Таллинне, в той же Лозанне — наперекор Нюрке, будто она могла услышать бесстыдные стоны. « А спать опять подушка мокрая…» Он запрещал себе думать о Нюрке, о далеком сыне, о Петре Анатольевиче. Женщина с катера внезапно расстроила Семина. Конечно, волосы могут быть каштановыми или русыми. Конечно, волосы можно связывать в узел, или рассыпать по плечам, или по обнаженной груди, чтобы всяко попадали под поцелуи. Конечно, можно умиляться трогательному нежному пушку на затылке, и грации шага, и темному загару, но Семина все это не обманывало. Он прекрасно знал, что однажды все равно наступает момент, когда самая нежная, самая трогательная начинает задыхаться. «У меня ножки сами раздвигаются». Он слышал такое от самых трогательных.
Вытер вспотевший лоб.
Кузнецов не слабак. Просто торопится.
Но почему он так странно сказал о Саксе? « Сидит в котельной…» Не может сидеть Шурка Сакс в котельной. Прихлопнули его. Похоронили. Сам в свое время видел некролог. Под короткими и сильными Шуркиными ногами земля расплескивалась, трепетали проверенные бойцы. При чем здесь какая-то котельная?
5
Почти час он работал.
Иногда выглядывал из окна, видел столик, заставленный закусками.
Красивая женщина сидела напротив жестикулирующего Виталия Колотовкина (Семин его узнал; пожар в гостинице никак не повлиял на парня) и лениво тыкала вилкой то в одну тарелку, то в другую. Девчонки в сарафанчиках благоговейно отдалились за резной кедровый буфет. Из-за буфета, замирая, следили за каждым жестом Колотовкина и его пассии. Наверное, она казалась им живым проявлением тех чудес, которые иногда показывают в кино, но которых в обыкновенной жизни никогда не случается.
Потом затренькал сотовый.
«Ладно, приеду… — донеслось до Семина. — Катька потерпит часок-другой на базе…» Он спрятал мобильник и громко заявил на всю террасу: «Ты тут, Катька, ни к кому с разговорами не лезь. Ты у нас краше Джиоконды, но не лезь ни к кому с разговорами». — «Ты и Джоконде сказал бы такое?» — «Какие проблемы? — отрезал Колотовкин. — Тоже, наверное, была дура».
Катерина засмеялась.
Смех ее прозвучал ровно и низко.
Маняще прозвучал ее смех. Какая-то чепуха, невольно подумал Семин, провожая взглядом широкоскулый катер, огибающий корму затонувшей баржи. Она железным углом торчала из воды. Семин прекрасно знал, что не следует ему подходить к женщине Колотовкина, но…
6
Катерина улыбнулась.
Перед Семиным оказался прибор Колотовкина, он его отодвинул.
Красивые пальцы Катерины сжимали серебряную вилку. Любая женщина при появлении незнакомого человека отложила бы вилку в сторону, но не Катерина. Улыбнувшись Семину, она продолжала аккуратно объедать кусочек наколотого на вилку копченого мяса. Белые ровные зубки работали ровно и весело. Она ничуть не походила на Джиоконду. А слабый аромат… Да, конечно, ультравиолет… Почему это видят в Джиоконде совершенство? — подумал Семин с непонятным раздражением. Совершенство бывает только в жизни, когда все живет, все бесконечно меняется…
— Ну и куда мы с вами поедем?
— А вы согласны? — Семин нисколько не удивился.
— Только не в Заир, — улыбнулась Катерина. — Хип-хоп и все такое прочее. Мне Павлик предлагал поехать в Заир. С веселым другом барабаном. И другие всякие. А вы? — Катерина говорила с улыбкой, но Семин улавливал скрытую опасность.
— Еще не знаю.
— Тогда и не говорите. Все равно не успеете.
— Виталий Колотовкин — ваш муж? Он скоро вернется?
— Разве у Джиоконды был муж? — Катерина произнесла это с полной серьезностью.
— Не думаю. Кажется, нет. По крайней мере, не слышал.
— И я не слышала, — произнесла Катерина серьезно.
Она чувствовала на себе завороженные взгляды застывших за буфетом девчонок обслуживания, для которых главным на свете были сегодняшние цены на хлеб и на молоко, и опять улыбнулась:
— Мне нельзя говорить с посторонними. Виталик запрещает.
— Почему?
— Да всегда сморожу какую-нибудь глупость.
— Но вам же хочется поговорить? Нельзя же молчать все время.
Она красиво (явно не для показухи), откинула голову, сразу увидев дальний берег в дымках из труб (Благушино), и металлически поблескивающую под лучами солнца корму затонувшей баржи, и девчонок обслуживания, с обожанием разглядывавших ее. И Семина, конечно, увидела. Каким-то особенным, внутренним, присущим только женщинам взглядом.
— Конечно, хочется.
— Ну так что же?
— Раньше я много разговаривала.
— С кем?
— С Жюли.
— Это кто?
— Кошечка.
Наверное она услышала понравившееся ей имя в каком-нибудь сериале.
— В Рядновке у меня Жюли выходила из дому на улицу прямо через форточку. Если дверь заперта, прыгала мне на плечо, с плеча в форточку, а оттуда в садик. Ее боялись собаки. Наверное, понимали, что я задушу любую, которая нападет на Жюли. Не надо было мне брать Жюли в Томск, а я взяла.
Чувствовалось, что Катерине приятно повторять имя кошки.
— Было жарко, пришла подружка. Гостиница в центре, тихая. Кондиционеров нет, мы с подружкой все с себя стащили, — в глазах Катерины появилось какое-то мрачное торжество и Семин понял, что сам готов немедленно стащить с нее все. — Ни лифчиков, ни трусиков. Ничего. Когда принесли ликер, мы выпили по рюмочке и стали есть мороженое, а Жюли прыгнула мне на плечо, даже поцарапала кожу, и с плеча махнула в форточку. Мы выпили еще по рюмочке. Виталику сладкий ликер привозят из Таллинна. Я спрашиваю: «В Томске много собак?» — Подружка спрашивает: «А чего?» — «Они там не задерут Жюли??» — А подружка вдруг положила себе руки на груди: «Чего им драть дохлую-то? Мордой-то об асфальт-та». И до меня дошло, что мы на пятом этаже. Я же говорю, я — блондинка. До меня не сразу доходит. — В зеленоватых глазах Катерины появилось что-то влажное и мрачное, как темная грозовая туча, напитанная неистовым электричеством. — Я сразу вспомнила, что мы не в Рядновке. Выскочила на балкон, кричу вниз: «Не видели кошечку?». А там мужики курили и стоял милиционер. Конечно, все остолбенели, а милиционер даже честь отдал. Дескать, какую кошечку? Это у которой мордочка, как у бульдога? — «Ага», — кричу. — «Да вон она валяется».
— Сочувствую, — сказал Семин.
— Правда?
— Да.
— Ее звали Жюли. Вы бы в нее влюбились.
Он кивнул. Он еще не понимал, какая ужасная грозовая туча медленно шла над ним, погрохатывая негромким смехом. Но предчувствие скорых перемен грозовыми вспышками освещало замершую землю.
— У моей подружки тоже потом случилось. Через неделю после свадьбы позвонила домой. «Мам, — говорит, — ну, прям не знаю, что делать! У нас тут такая семейная сцена разыгралась, ну прям ужас!» — В глазах Катерины появилось что-то совсем уже грозовое. — «Успокойся, дочка, главное не расстраивайся, — говорит мама. — В каждой семье случаются конфликты». — «Да я и не расстраиваюсь. Вот с трупом что делать?»
Катерина засмеялась и Семин понял, почему Колотовкин запретил рядновской Джиоконде разговаривать с незнакомыми.
— У меня есть теория…
Он не понял, дошло ли до Катерины слово теорияи правильно ли блондинка его поняла, но щеки Катерины слегка покраснели и он ясно представил ее рядом с подружкой на балконе («Жарко… Даже без лифчиков…»).
— Все люди делятся на две группы.
— На блондинок и на брюнеток?
— Нет. На имеющих душу, и на не имеющих душу. По моим наблюдениям, последних гораздо больше. Из-за них на земле происходит все плохое. Сами знаете, что с одними людьми почему-то хочется говорить, улыбаться, держаться доверительно, а другие как обезьяны. Они только машут хвостами и берут взятки. Им покажи сто долларов, они за сто шагов виляют хвостами.
— А другие?
— А другие нет. Им покажи купюру в миллион долларов, они все равно не станут хвостом вилять.
— А что им надо показать, чтобы завиляли?
Семин не выдержал:
— Джиоконду.
Катерина опять немного покраснела. Но сравнение ей понравилось.
— У вас, наверное, есть душа.
Семин замолчал, несколько разочарованный.
— А вы знаете, — спросила Катерина, — что в Африке кулинарное искусство часто передается по наследству? — Наверное она считала, что ведет милую светскую беседу. — У них сын готовит отца. Ну, в смысле, обед из него готовит.
— Это вас Колотовкин такому учит?
Она не удивилась вопросу:
— Нет. Дядя Шура.
— Какой дядя Шура?
— Он в котельной работает, — Катерина улыбнулась. — Выпивает с Гришей Зазебаевым и рассказывает всякое.
Она так повела загорелым плечом, что Семин искренне позавидовал неизвестному Грише Зазебаеву и дяде Шуре. Слова Кузнецова странным образом подтверждались. Какой-то Шурка, однофамилец Сакса, оказывается, впрямь работает в рядновской котельной. Но вот что точно — одни люди действительно виляют хвостами, увидев зеленую купюру, а другие крутят хвостами, только увидев Джиоконду. А вот что может заставить вилять хвостом саму Джиоконду?
— Хотели бы вы отсюда уехать?
— С острова? — не поняла Катерина.
— И с острова. И из Рядновки. Вообще уехать.
— Да нет, — ответила Катерина с некоторым сомнением. — Мне предлагали. Куда ехать, если все есть?
— Действительно все?
— Конечно. Я же сама беру.
— Берете от Виталия Колотовкина? — уточнил Семин.
— Ну, почему же? — ответила Катерина с ошеломляющей простотой. — Не только.
Внизу у причала взвыла сирена, застучал мотор, послышалась громкая немецкая речь. Всплеснув руками, Катерина вскочила и, не попрощавшись, даже не извинившись, бросилась вниз по лесенке, потом по береговой тропинке. Семин видел мгновенный изгиб бедра, длинную ногу, то выброшенную вперед, то откинутую назад. Она не виляла хвостом. Рядновской Джиоконде этого не надо.
— Заплатить за нее? — улыбнулся Семин потрясенным девчонкам обслуживания.
— Да вы это чего! — дружно и необидно засмеялись они, показывая деревенские неровные зубы. — Виталия Ивановича не знаете?
Пыхтя поднялся на террасу Элим.
— Уплыл кореш, да? — он имел в виду Кузнецова. — С Катькой познакомился? Классная баба. Только классные бабы, учти, в высшей степени ненадежны. Люби уродок, как юрист говорю. Они верные. Потому что уродство на всю жизнь, а красота быстро проходит.
Отступление третье. «Зимние витамины» 1989–1996
Ну, Шагал и Шагал. Переспрашивать Славка не решился.
Удачно купил небольшой заводик. Вернул вложенные кредиты.
Одна за другой провел несколько удачных операций по закупке зерна и сахара — под гарантии областной администрации. Когда летом девяносто четвертого обрушилась МММ и посыпались банки, Славка только посмеивался. Он и на Стерлиговых, и на Мавроди теперь плевал. Это пусть им верят глупые пиплы с улицы. Деньги, появившиеся в доме Кузнецова, многое изменили. Сынишка, беспамятный и тихий рос теперь при двух новых смазливых сиделках.
Но грянул дефолт.
Теперь при пацане сидела мелкая бигудишная девчонка из недоучившихся.
Кузнецов иногда ей платил, но чаще обходился сладкими обещаниями. Девчонка, правда, пацана не обижала, а от обещаний Кузнецова таяла. Он же сам крутился, как никогда. Масса энергии, безумная работоспособность, но не дал, не дал Бог священной искры! Там, где другие наживались, Кузнецов только терял. В сложные минуты в руках вместо фонаря оказывались спички. Вроде чиркнет, вроде осветит дорогу, а спичка — раз и обожжет пальцы!
И опять впереди тьма.
3
Обнялись.
В общем Кузнецов не сильно удивился.
После института не виделись, но Кузнецов слыхал о Семине. Больше нехорошее, конечно. Неясности. Вроде что-то связанное с рэкетом, с наркотой, с махинациями вокруг бюджета. Ну, посижу, решил про себя, наверное, с жуликом. Даже не скрывал, что держит Семина за жулика, потому и особо не стал расспрашивать, что да как? А Семин не возражал. Он с удовольствием смотрел, как оживились девчонки в коротеньких сарафанчиках. Похоже, знали и любили нового гостя. Вон какие упрямые скулы, скошенные глаза. С годами не растерял обаяния. И над прической его работал классный мастер.
— Женился?
— Кто пойдет к мужику с неполноценным ребенком? — поиграл красивыми глазами. — Ты у кого стрижешься? — Не глядя, ухватил за узкую задницу девчонку, выставлявшую на столик рюмки, воду, черную пузатую бутылку «Камю». Девчонка с восторгом пискнула. — Мы с тобой, Андрюха, как те лягушки, что попали в кринку с молоком. Все давно утонули, только мы не сдаемся. Да? Сучим весело ногами, трепыхаемся, сбиваем молоко в масло.
Семин с сомнением смотрел на Кузнецова.
Почему все-таки Кузнецов? Почему он должен утопить именно Кузнецова?
Коньяк не принес облегчения, даже замутило немного. Когда-то бывало так перед приступами головной боли, но в Швейцарии Семин старую хворь вроде снял. Его даже удивило это грозное почти забытое состояние. Поглядывая, как красиво управляется Кузнецов с вилкой и с ножом, как красиво и гордо откидывает голову, снова подумал: ну почему Кузнецов?
Не выдержал:
— Сидел бы ты при пацане.
— Это почему? — удивился Кузнецов.
— Я в Энске всего три дня, а в местных газетах только твое имя и мелькает.
— Да брось! Мне ли бояться? — рассмеялся Кузнецов, но суеверно постучал костяшками пальцев о стол. — Ну шумят. Ну и пусть. Я, в сущности, обыкновенный чиновник. У консорциума КАСЕ твердая единая позиция с мингосимуществом, с министерством транспорта, с администрацией области. Кого мне бояться? Ты сам подумай.
Весело поиграл словом чиновник, повернул его и так, и этак:
— Криминалу нынче невыгодно связываться с чиновниками. Частный сектор жирней. Вот погоди, вышибем мы скоро жуликов из «Бассейна», вся река станет нашей!
— А если стрелять начнут?
— Ты что? — удивился Кузнецов. — Убивают ведь не за то, что человек включен в систему. — Кажется, он действительно держал Семина за мелкого жулика. — Убивают за конкретное. Это старой жабе Липецкому надо бояться, он на речных перевозках сильно нагрел руки. И жабе Акимову. Слыхал про таких? — Скулы Кузнецова раскраснелись от коньяка. Наверное, он чувствовал себя свободно, как в поезде со случайным попутчиком. Ему в голову не приходило, что Семин может понимать, о чем идет речь. Даже слово жабаон произносил, как позорный, но все-таки титул. — Вот где настоящий, вот где истинный криминал! Поройся-ка в биографиях Акимова и Липецкого! — На Семина снова пахнуло агрессивным одеколоном: — Нет, хватить. Река, Андрюха, теперь мне нужна!
— Зачем?
— Не люблю мир похожий на болото.
С причала крикнули что-то. Кузнецов отмахнулся.
— Ты все же поосторожнее, — неодобрительно покачал головой Семин. — Пролетишь с этими жабами.
Теперь уже Кузнецов не понял:
— Это почему пролечу-то?
— Да потому, что привык пролетать. Такая у тебя дурная привычка. Вспомни, как пролетел с радиозаводом. Вспомни, как распорядился крепким предприятием, приносившим нормальную прибыль. Ведь до того, как ты приватизировал радиозавод, там работало три тысячи человек! Настоящие мастера работали. Продукцию продавали в Германию, японцы приезжали учиться делу. А чем кончилось?
— Развалом и уголовщиной!
— И ты еще смеешься? — удивился Семин.
— А почему бы и нет? Дело прошлое. Было.
— А зачем ты сбыл акции завода дуракам из фирмы «Союз»?
— Такой момент наступил. Срочно понадобились наличные.
— Но ведь эти придурки привыкли торговать сахаром. Ты же знал! Ты прекрасно знал: сахаром, черт возьми! Зачем им радиозавод? Да под большие склады! Кто тебе подсказал поручить разработку рекомендаций по улучшению деятельности нормально работающего предприятия этим пустозвонам из «Союза»? Куда уплыло современное оборудование, высокоточные станки?
— Я же говорю, мне наличка срочно понадобились.
— Ну, ладно, проехали. А элитный поселок? Кто въехал в квартиры этого выстроенного тобой поселка?
— Ну, с поселком я точно пролетел, — весело согласился Кузнецов. — Тут ты прав. Было такое. Но я не при чем. Идея опередила время.
— Хороший предприниматель обязан попадать в точку.
— Да брось ты. Такое не только со мной, такое сплошь и рядом случается.
— А случаться не должно, — Семин усмехнулся. Ему хотелось разозлить Кузнецова. — Ты каждый раз работаешь по одной и той же схеме. Постоянно наступаешь на одни и те же грабли. Вроде нащупаешь тропинку, ведущую к цели, но тут же ее теряешь. Ты учти. Липецкий и Акимов, может, и жабы, но они не только квакают. Они кусаются. Здорово кусаются. Газеты просматриваешь? Видел, как лихо расписали твою аферу с Лихачевским речпортом? Конечно, афера, иначе никак не назовешь, не спорь. Управлять современным речпортом это тебе не сахаром торговать.
Кузнецов засмеялся.
На Семина он смотрел беззлобно.
Ну, жулик, ясачная твоя душа, говорил его взгляд. Какие там у тебя масштабы?
— Ты бы не прыгал в «Бассейн», Славка, — предупредил Семин, наливая в рюмки коньяк. — В «Бассейне» вовсе сидят не жабы. Съедят тебя. Останешься при больном пацане и нищей сиделке. Помнишь, что ты говорил в прошлом году? Вот видишь, не помнишь, а недружественные газеты густо тебя цитируют. Сам ведь тогда вылез на трибуну. Сам заявил: вот, мол, показатели Лихачевского порта теперь всегда будут выглядеть красиво! Чистой прибыли обещал миллионов пятнадцать, а как завершил год? С убытком в тридцать шесть миллионов! Так какого черта? Как можно браться за сложное дело, не изучив его специфики? Ты ведь речник. По крайней мере, учился на речника. Значит, должен знать, что затраты на флоте всегда велики, поскольку река — материя непредсказуемая. Где-то образовалась мель, неучтенная капитаном, где-то ошибся вахтенный, где-то техника сплоховала, скажем, перекрыло плотом из кругляка нужную речку. Чтобы стащить тяжелый плот с мели, нужны многочасовые усилия нескольких теплоходов, да еще кругляк на треть уплывет. А ремонт флота? А содержание заправочных станций? А горючка? Ты что, забыл, что даже в советское время пароходства не держали среди прибыльных предприятий? Тебе сынишку надо везти к швейцарским врачам, а ты полез в Лихачевский порт, разогнал слаженную команду. Что за черт? Управлять предприятием должен не ты лично, по своей прихоти, по своему желанию, и даже не какой-то умный, симпатичный лично тебе человек, а серьезный, опытный, понимающий в делах менеджер. Это же в твоих собственных интересах! И ты не потеряешь, и Россия приобретет. У тебя больной сынишка. Тебе о нем надо думать, а ты устраиваешь охоту на жаб. Не река тебе нужна, а деньги «Бассейна».
Кузнецов отмахнулся.
А ведь я еще не все сказал, мрачно замолчал Семин.
Когда речники получили выгодный заказ на поставку щебня, вспомнил он, именно Кузнецов кинулся скупать акции «Бассейна», чтобы подмять под себя перспективные перевозки. Но всех судов в КАСЕ — пятнадцать теплоходов, из них два в ремонте, да шестнадцать трехтысячных барж. Доставить нефтяникам триста тысяч тонн щебня в Тюменскую область таким количеством судов — вопрос весьма сложный, да и настоящих профессионалов ты повыгонял. И возраст судов не малый. Понадеялся на понимание Липецкого, решил, что подомнешь его под себя, но Липецкий если и жаба, то не очень послушная. Свои баржи тебе в аренду не сдал.
Напомнил:
— Шурка Сакс тоже все суетился. Грохнули парня.
— Точно, ходили слухи. Я думал, врут.
Кузнецов помахал рукой вниз, в сторону катера, и взглянул на часы:
— Шурка дурак был, мелкий жулик, только его все-таки не грохнули. Повредился в уме, но жив. Сидит в котельной в Рядновке.
— Да нет, я о Саксе!
— И я о нем.
Кузнецов поднялся.
Шуркиному существованию он явно не придавал никакого значения.
Это Семина можно было ошеломить словами о том, что Шурка, кореш старый, жив, не помер, а Кузнецова это не трогало. Так же, как и неожиданная встреча с Семиным. Чего тут такого. Ну, приятельствовали когда-то.
— Зря, зря ты связался с «Бассейном». Даже собрание акционеров тебе не провести.
— Это почему?
— Да потому что для этого надо получить выписку из реестра!
Кузнецов ухмыльнулся.
Теперь он окончательно убедился, что Андрюха Семин как был, так и остался мелким жуликом.
— У нас свои тонкости, — покровительственно объяснил. — Мало ли что они не дают нам выписку. Мы уже отправили новый запрос в совет директоров «Бассейна». На этот раз если даже не ответят, нам по барабану. По закону ждем две недели, а потом…
Подмигнул:
— А потом автоматически получаем право проводить собрание.
4
Похоже, Благушино перестало быть дохлым местом.
Только отошел катер Кузнецова, как в причал ткнулся другой — широкоскулый, мощный, с крутыми обводами. Он походил скорее на яхту, хотя сказать так было бы преувеличением.
По трапу живо сбежал русый, быстрый человек.
Он указывал рукой на террасу столовой и что-то кричал красивой женщине, стоявшей у борта. Слушала женщина спокойно. Полосатые брючки в обтяжку (Бенеттон), тоненькая кофточка (Сислей). Душится, конечно, ультравиолетом, решил Семин. Или Пако Раббан. От дивного знакомого запаха заныло сердце. Он не хотел вспоминать о Нюрке, но вот вспомнил. Любовь вечная, неизбывная находилась сейчас в Швейцарии. А с нею мальчишка, которого все считали сыном Большого Человека. Я эту гостиницу в Лозанне только для того и купил, чтобы быть ближе к Нюрке. Сколько живу, не встретил ни одной женщины, похожей на нее. Были всякие. Шлюхи, бляди, чужие жены, девчонки, матроны, гадюки. Закатывал чудовищные попоища в Москве, в Киеве, в Таллинне, в той же Лозанне — наперекор Нюрке, будто она могла услышать бесстыдные стоны. « А спать опять подушка мокрая…» Он запрещал себе думать о Нюрке, о далеком сыне, о Петре Анатольевиче. Женщина с катера внезапно расстроила Семина. Конечно, волосы могут быть каштановыми или русыми. Конечно, волосы можно связывать в узел, или рассыпать по плечам, или по обнаженной груди, чтобы всяко попадали под поцелуи. Конечно, можно умиляться трогательному нежному пушку на затылке, и грации шага, и темному загару, но Семина все это не обманывало. Он прекрасно знал, что однажды все равно наступает момент, когда самая нежная, самая трогательная начинает задыхаться. «У меня ножки сами раздвигаются». Он слышал такое от самых трогательных.
Вытер вспотевший лоб.
Кузнецов не слабак. Просто торопится.
Но почему он так странно сказал о Саксе? « Сидит в котельной…» Не может сидеть Шурка Сакс в котельной. Прихлопнули его. Похоронили. Сам в свое время видел некролог. Под короткими и сильными Шуркиными ногами земля расплескивалась, трепетали проверенные бойцы. При чем здесь какая-то котельная?
5
Почти час он работал.
Иногда выглядывал из окна, видел столик, заставленный закусками.
Красивая женщина сидела напротив жестикулирующего Виталия Колотовкина (Семин его узнал; пожар в гостинице никак не повлиял на парня) и лениво тыкала вилкой то в одну тарелку, то в другую. Девчонки в сарафанчиках благоговейно отдалились за резной кедровый буфет. Из-за буфета, замирая, следили за каждым жестом Колотовкина и его пассии. Наверное, она казалась им живым проявлением тех чудес, которые иногда показывают в кино, но которых в обыкновенной жизни никогда не случается.
Потом затренькал сотовый.
«Ладно, приеду… — донеслось до Семина. — Катька потерпит часок-другой на базе…» Он спрятал мобильник и громко заявил на всю террасу: «Ты тут, Катька, ни к кому с разговорами не лезь. Ты у нас краше Джиоконды, но не лезь ни к кому с разговорами». — «Ты и Джоконде сказал бы такое?» — «Какие проблемы? — отрезал Колотовкин. — Тоже, наверное, была дура».
Катерина засмеялась.
Смех ее прозвучал ровно и низко.
Маняще прозвучал ее смех. Какая-то чепуха, невольно подумал Семин, провожая взглядом широкоскулый катер, огибающий корму затонувшей баржи. Она железным углом торчала из воды. Семин прекрасно знал, что не следует ему подходить к женщине Колотовкина, но…
6
Катерина улыбнулась.
Перед Семиным оказался прибор Колотовкина, он его отодвинул.
Красивые пальцы Катерины сжимали серебряную вилку. Любая женщина при появлении незнакомого человека отложила бы вилку в сторону, но не Катерина. Улыбнувшись Семину, она продолжала аккуратно объедать кусочек наколотого на вилку копченого мяса. Белые ровные зубки работали ровно и весело. Она ничуть не походила на Джиоконду. А слабый аромат… Да, конечно, ультравиолет… Почему это видят в Джиоконде совершенство? — подумал Семин с непонятным раздражением. Совершенство бывает только в жизни, когда все живет, все бесконечно меняется…
— Ну и куда мы с вами поедем?
— А вы согласны? — Семин нисколько не удивился.
— Только не в Заир, — улыбнулась Катерина. — Хип-хоп и все такое прочее. Мне Павлик предлагал поехать в Заир. С веселым другом барабаном. И другие всякие. А вы? — Катерина говорила с улыбкой, но Семин улавливал скрытую опасность.
— Еще не знаю.
— Тогда и не говорите. Все равно не успеете.
— Виталий Колотовкин — ваш муж? Он скоро вернется?
— Разве у Джиоконды был муж? — Катерина произнесла это с полной серьезностью.
— Не думаю. Кажется, нет. По крайней мере, не слышал.
— И я не слышала, — произнесла Катерина серьезно.
Она чувствовала на себе завороженные взгляды застывших за буфетом девчонок обслуживания, для которых главным на свете были сегодняшние цены на хлеб и на молоко, и опять улыбнулась:
— Мне нельзя говорить с посторонними. Виталик запрещает.
— Почему?
— Да всегда сморожу какую-нибудь глупость.
— Но вам же хочется поговорить? Нельзя же молчать все время.
Она красиво (явно не для показухи), откинула голову, сразу увидев дальний берег в дымках из труб (Благушино), и металлически поблескивающую под лучами солнца корму затонувшей баржи, и девчонок обслуживания, с обожанием разглядывавших ее. И Семина, конечно, увидела. Каким-то особенным, внутренним, присущим только женщинам взглядом.
— Конечно, хочется.
— Ну так что же?
— Раньше я много разговаривала.
— С кем?
— С Жюли.
— Это кто?
— Кошечка.
Наверное она услышала понравившееся ей имя в каком-нибудь сериале.
— В Рядновке у меня Жюли выходила из дому на улицу прямо через форточку. Если дверь заперта, прыгала мне на плечо, с плеча в форточку, а оттуда в садик. Ее боялись собаки. Наверное, понимали, что я задушу любую, которая нападет на Жюли. Не надо было мне брать Жюли в Томск, а я взяла.
Чувствовалось, что Катерине приятно повторять имя кошки.
— Было жарко, пришла подружка. Гостиница в центре, тихая. Кондиционеров нет, мы с подружкой все с себя стащили, — в глазах Катерины появилось какое-то мрачное торжество и Семин понял, что сам готов немедленно стащить с нее все. — Ни лифчиков, ни трусиков. Ничего. Когда принесли ликер, мы выпили по рюмочке и стали есть мороженое, а Жюли прыгнула мне на плечо, даже поцарапала кожу, и с плеча махнула в форточку. Мы выпили еще по рюмочке. Виталику сладкий ликер привозят из Таллинна. Я спрашиваю: «В Томске много собак?» — Подружка спрашивает: «А чего?» — «Они там не задерут Жюли??» — А подружка вдруг положила себе руки на груди: «Чего им драть дохлую-то? Мордой-то об асфальт-та». И до меня дошло, что мы на пятом этаже. Я же говорю, я — блондинка. До меня не сразу доходит. — В зеленоватых глазах Катерины появилось что-то влажное и мрачное, как темная грозовая туча, напитанная неистовым электричеством. — Я сразу вспомнила, что мы не в Рядновке. Выскочила на балкон, кричу вниз: «Не видели кошечку?». А там мужики курили и стоял милиционер. Конечно, все остолбенели, а милиционер даже честь отдал. Дескать, какую кошечку? Это у которой мордочка, как у бульдога? — «Ага», — кричу. — «Да вон она валяется».
— Сочувствую, — сказал Семин.
— Правда?
— Да.
— Ее звали Жюли. Вы бы в нее влюбились.
Он кивнул. Он еще не понимал, какая ужасная грозовая туча медленно шла над ним, погрохатывая негромким смехом. Но предчувствие скорых перемен грозовыми вспышками освещало замершую землю.
— У моей подружки тоже потом случилось. Через неделю после свадьбы позвонила домой. «Мам, — говорит, — ну, прям не знаю, что делать! У нас тут такая семейная сцена разыгралась, ну прям ужас!» — В глазах Катерины появилось что-то совсем уже грозовое. — «Успокойся, дочка, главное не расстраивайся, — говорит мама. — В каждой семье случаются конфликты». — «Да я и не расстраиваюсь. Вот с трупом что делать?»
Катерина засмеялась и Семин понял, почему Колотовкин запретил рядновской Джиоконде разговаривать с незнакомыми.
— У меня есть теория…
Он не понял, дошло ли до Катерины слово теорияи правильно ли блондинка его поняла, но щеки Катерины слегка покраснели и он ясно представил ее рядом с подружкой на балконе («Жарко… Даже без лифчиков…»).
— Все люди делятся на две группы.
— На блондинок и на брюнеток?
— Нет. На имеющих душу, и на не имеющих душу. По моим наблюдениям, последних гораздо больше. Из-за них на земле происходит все плохое. Сами знаете, что с одними людьми почему-то хочется говорить, улыбаться, держаться доверительно, а другие как обезьяны. Они только машут хвостами и берут взятки. Им покажи сто долларов, они за сто шагов виляют хвостами.
— А другие?
— А другие нет. Им покажи купюру в миллион долларов, они все равно не станут хвостом вилять.
— А что им надо показать, чтобы завиляли?
Семин не выдержал:
— Джиоконду.
Катерина опять немного покраснела. Но сравнение ей понравилось.
— У вас, наверное, есть душа.
Семин замолчал, несколько разочарованный.
— А вы знаете, — спросила Катерина, — что в Африке кулинарное искусство часто передается по наследству? — Наверное она считала, что ведет милую светскую беседу. — У них сын готовит отца. Ну, в смысле, обед из него готовит.
— Это вас Колотовкин такому учит?
Она не удивилась вопросу:
— Нет. Дядя Шура.
— Какой дядя Шура?
— Он в котельной работает, — Катерина улыбнулась. — Выпивает с Гришей Зазебаевым и рассказывает всякое.
Она так повела загорелым плечом, что Семин искренне позавидовал неизвестному Грише Зазебаеву и дяде Шуре. Слова Кузнецова странным образом подтверждались. Какой-то Шурка, однофамилец Сакса, оказывается, впрямь работает в рядновской котельной. Но вот что точно — одни люди действительно виляют хвостами, увидев зеленую купюру, а другие крутят хвостами, только увидев Джиоконду. А вот что может заставить вилять хвостом саму Джиоконду?
— Хотели бы вы отсюда уехать?
— С острова? — не поняла Катерина.
— И с острова. И из Рядновки. Вообще уехать.
— Да нет, — ответила Катерина с некоторым сомнением. — Мне предлагали. Куда ехать, если все есть?
— Действительно все?
— Конечно. Я же сама беру.
— Берете от Виталия Колотовкина? — уточнил Семин.
— Ну, почему же? — ответила Катерина с ошеломляющей простотой. — Не только.
Внизу у причала взвыла сирена, застучал мотор, послышалась громкая немецкая речь. Всплеснув руками, Катерина вскочила и, не попрощавшись, даже не извинившись, бросилась вниз по лесенке, потом по береговой тропинке. Семин видел мгновенный изгиб бедра, длинную ногу, то выброшенную вперед, то откинутую назад. Она не виляла хвостом. Рядновской Джиоконде этого не надо.
— Заплатить за нее? — улыбнулся Семин потрясенным девчонкам обслуживания.
— Да вы это чего! — дружно и необидно засмеялись они, показывая деревенские неровные зубы. — Виталия Ивановича не знаете?
Пыхтя поднялся на террасу Элим.
— Уплыл кореш, да? — он имел в виду Кузнецова. — С Катькой познакомился? Классная баба. Только классные бабы, учти, в высшей степени ненадежны. Люби уродок, как юрист говорю. Они верные. Потому что уродство на всю жизнь, а красота быстро проходит.
Отступление третье. «Зимние витамины» 1989–1996
1
Отец постарел.
Он сильней, чем раньше, прихрамывал.
При волнении выпучивался, нездорово поблескивал раненый глаз.
Говорил Иван Витольдович все больше о шахтерах, перекрывающих Транссиб, о постоянных задержках зарплаты, растущей дороговизне, о том, как страшно включать телевизор. Месяц назад убили в подъезде профессора Арановича, а при нем и денег не оказалось. Вывод войск из Афганистана отец считал непродуманным (как когда-то ввод), гибель атомной подводной лодки «Комсомолец» его совсем надломила. «Ты вот был в городе. Там, говорят, студенты вышли на улицу?» — «Да они с нее не уходили, — смеялся Виталий. — Они очередь за водкой занимают с пяти утра, а потом продают».
Впрочем, Виталий сам многого не понимал.
В «комках» изобилие экзотичных продуктов, в больших бутылях мерцает голландский спирт, на перекрестках нежный аромат шашлыка. Зеленеют, краснеют, алеют холмы, горы, пирамиды фруктов, баночное пиво украшает витрины. « Объект охраняется подразделением вневедомственной охраны».Виталий фыркал: раньше такие объекты охранялись законом. Да и что там охранять? Раскрошенный кирпич, торчащий ржавый металл, вспученный асфальт, грязь, бумаги, консервные банки, газеты, тряпье, пыльные переулки.
Еще поражали цены.
«Представляешь? — потрясенно вскидывал руки отец. — Жирный спекулянт арендует вагон и везет в Ташкент обского судака. Там продает, а домой возвращается с фруктами и с овощами. На продажу, понятно».
«Круговорот веществ в природе».
«Но доход! Доход! Кому идет доход?… Ты подумай! Частнику! В университете зарплату не выдают по полгода, шахтеры питаются одной гречкой, а спекулянты обогащаются, — задыхался отец. — Ты послушай, чего люди требуют на митингах!»
«А чего они требуют?»
«Переименования улиц! — искренне ужасался отец. — Требуют снять таблички с именами канонических героев, восстановить старорежимные. Если никто не хочет знать известных имен… — выпуклый глаз профессора Колотовкина нездорово поблескивал. — Да если бы только это! Недавно в какой-то бульварной газетенке распечатали телефоны томского УКГБ. Дескать, эти отделы занимаются незаконным сбором информации о вашей личной жизни! Но так нельзя! Это разглашение государственной тайны!»
Виталий отмахивался.
Меньше всего он думал о государственных тайнах.
Зато каждый день звонил в Благушино. Павлик Мельников орал в трубку: «Болот в Сибири больше, чем пустынь в Африке, а клюквы не найдешь ни в одном магазине! Давай, давай торопись, Виталик!»
2
Друзья Павлика, впрочем, казались Виталию странноватыми.
Например, Лола. Она часто звонила ему домой. Голос звучал красиво, но, как писали в старинных романах, при личной встрече незнакомка оказалась нехороша собой. Зато голос необыкновенный.
— Нынче такую обувь не носят.
Лола могла и не выпячивать презрительно нижнюю губу, это не делало ее красивей, но она упрямо выпячивала. Подумаешь, тоненькие ножки, знала о себе, зато эротичны, подчеркнуты тонкой французской юбочкой! Подумаешь, как у белки, оттопыренные ушки, зато прическа — что надо, и золото высшей пробы в оттянутых мочках!
Отец постарел.
Он сильней, чем раньше, прихрамывал.
При волнении выпучивался, нездорово поблескивал раненый глаз.
Говорил Иван Витольдович все больше о шахтерах, перекрывающих Транссиб, о постоянных задержках зарплаты, растущей дороговизне, о том, как страшно включать телевизор. Месяц назад убили в подъезде профессора Арановича, а при нем и денег не оказалось. Вывод войск из Афганистана отец считал непродуманным (как когда-то ввод), гибель атомной подводной лодки «Комсомолец» его совсем надломила. «Ты вот был в городе. Там, говорят, студенты вышли на улицу?» — «Да они с нее не уходили, — смеялся Виталий. — Они очередь за водкой занимают с пяти утра, а потом продают».
Впрочем, Виталий сам многого не понимал.
В «комках» изобилие экзотичных продуктов, в больших бутылях мерцает голландский спирт, на перекрестках нежный аромат шашлыка. Зеленеют, краснеют, алеют холмы, горы, пирамиды фруктов, баночное пиво украшает витрины. « Объект охраняется подразделением вневедомственной охраны».Виталий фыркал: раньше такие объекты охранялись законом. Да и что там охранять? Раскрошенный кирпич, торчащий ржавый металл, вспученный асфальт, грязь, бумаги, консервные банки, газеты, тряпье, пыльные переулки.
Еще поражали цены.
«Представляешь? — потрясенно вскидывал руки отец. — Жирный спекулянт арендует вагон и везет в Ташкент обского судака. Там продает, а домой возвращается с фруктами и с овощами. На продажу, понятно».
«Круговорот веществ в природе».
«Но доход! Доход! Кому идет доход?… Ты подумай! Частнику! В университете зарплату не выдают по полгода, шахтеры питаются одной гречкой, а спекулянты обогащаются, — задыхался отец. — Ты послушай, чего люди требуют на митингах!»
«А чего они требуют?»
«Переименования улиц! — искренне ужасался отец. — Требуют снять таблички с именами канонических героев, восстановить старорежимные. Если никто не хочет знать известных имен… — выпуклый глаз профессора Колотовкина нездорово поблескивал. — Да если бы только это! Недавно в какой-то бульварной газетенке распечатали телефоны томского УКГБ. Дескать, эти отделы занимаются незаконным сбором информации о вашей личной жизни! Но так нельзя! Это разглашение государственной тайны!»
Виталий отмахивался.
Меньше всего он думал о государственных тайнах.
Зато каждый день звонил в Благушино. Павлик Мельников орал в трубку: «Болот в Сибири больше, чем пустынь в Африке, а клюквы не найдешь ни в одном магазине! Давай, давай торопись, Виталик!»
2
Друзья Павлика, впрочем, казались Виталию странноватыми.
Например, Лола. Она часто звонила ему домой. Голос звучал красиво, но, как писали в старинных романах, при личной встрече незнакомка оказалась нехороша собой. Зато голос необыкновенный.
— Нынче такую обувь не носят.
Лола могла и не выпячивать презрительно нижнюю губу, это не делало ее красивей, но она упрямо выпячивала. Подумаешь, тоненькие ножки, знала о себе, зато эротичны, подчеркнуты тонкой французской юбочкой! Подумаешь, как у белки, оттопыренные ушки, зато прическа — что надо, и золото высшей пробы в оттянутых мочках!