Страница:
Снова вынув мобильник, он сделал три звонка.
Ничего не значащих, чисто проверочных. Один, кстати, Кузнецову.
Директор КАСЕ, правда, не откликнулся, зато Мария все слышала.
3
В следователе Звонкове ничего необычного не оказалось.
Сухощав, сдержан. Гладкое, незапоминающееся лицо. Семин знал, что года три назад Звонкова выгнали из прокуратуры. Вроде не взял какие-то большие деньги, дурак, вот его и выгнали с помощью тех же денег. Однако, мир не без добрых людей: бывший полковник КГБ Федин подобрал честного служаку.
Протянув руку, Звонков улыбнулся. Улыбка некрасиво искривила нижнюю губу, по щеке пробежал мелкий тик. Был Звонков в штатском, но при оружии: кобура угадывалась под спортивным пиджаком.
— Можете присутствовать при допросе, — кивнул он Семину. Но негромко предупредил: — В допрос ни в каком случае не встревать.
— А если понадобится задать вопрос?
— Тогда через меня.
— Понятно.
4
В старом низком кресле напротив окна сидела рыхлая баба в допотопной, затертой до блеска бархатной жилетке, в серой юбке ниже колен. Голые щиколотки покусаны комарами, лицо в морщинках. Серая кожа бабы странным образом оттенила нежный загар Марии.
Семин устроился рядом с Марией.
Следак неторопливо снял пиджак, повесил на спинку стула. Баба испуганно покосилась на желтую кобуру:
— Это что же такое будет?
— А это будет допрос, гражданка Ермолова.
— А почему меня? Я что, одна такая? Зачем такое?
— А чтобы подтвердить или отмести факт мошенничества.
— Мошенничества? Какого мошенничества? — совсем растерялась баба.
— Самого обыкновенного. Связанного с перепродажей акций ОАО «Бассейн», — скучно пояснил следак.
Колено Семина нечаянно коснулось Марии.
Колено Марии не было прикрыто длинной юбкой, как у гражданки Ермоловой, поэтому она положила на прозрачный чулок руку. Красивую узкую руку. С двумя тоненькими серебряными колечками на длинных пальцах.
— Фамилия? Имя? Отчество?
— Ермолова я. Ольга Николаевна. Будто не знаете, — удивилась баба.
— Вам хочется домой? — сухо спросил следак.
— А можно?
— Как только ответите на вопросы.
— Ой, хорошо! В два часа будет катер, — страшно обрадовалась баба. — Мы успеем к двум часам?
— Это зависит от вас.
— Тогда чего? — отмахнулась баба. — Спрашивайте.
— Адрес проживания? Семейное положение? Место работы?
— Да благушинская я. Здешняя. Живу одна, семьи нет, а работаю в поселковом совете, вы же все знаете, — опять удивилась Ермолова. — Вы к нам приезжали. Я помню. Когда посадили Архипова. А у меня всех делов в поселковом совете — печать шлепнуть. Справляюсь. Как председатель скажет, так и шлепну.
— Печать хранится у вас? — уточнил Звонков.
— Ну да.
— И в чужие руки не попадает?
— Кому она нужна? — еще больше удивилась Ермолова. — Ну, внучка иногда приходит в совет. Если печать лежит на столе, то поиграет.
— Значит, печати на документах, которые лежат перед вами, — Звонков передвинул бумаги поближе к бабе. — Значит, печать на этих документах оттиснуты вами? И подписи вами заверены?
— Ну да. Председатель так и говорит: ты Олька, шлепни! И показывает, куда шлепнуть.
— Сколько вы получаете?
— Ой, уж получаю! — некрасиво отмахнулась баба. Лицо у нее было расплывшееся, в морщинках, но все же не старое. Обыкновенное неопределенное усталое лицо. — Весь оклад у меня — шестьсот семьдесят. Обхохочешься.
Слушая Ермолову, Семин чуть отклонился назад.
Он увидел, как в солнечном луче нежно заалело ухо Марии. Гладко причесанные волосы закрывали ее шею. Почему-то в горящей гостинице красивые волосы Марии не бросались в глаза, Семин запомнил только весело торчащие в стороны голые груди. Не очень там весело было в дыму, но груди торчали весело. И там Мария его не стеснялась. Это теперь, почувствовав его взгляд, Мария слегка повела плечом — легким, не в пример тяжелому рыхлому плечу Ермоловой. Опустив руку, Семин как бы случайно коснулся стройной ноги, покрытой черным, почти прозрачным чулком. Ни Ермолова, ни следак не могли видеть руку Семина, но дрогни Мария, отведи она ногу, и движение Семина не осталось бы незамеченным.
Мария ногу не отвела.
Уши ее заалели, но ногу она не отвела.
— Вы уверены, что печать никогда не попадала в чужие руки?
— Да я же говорю. Иногда внучка. Но на глазах.
— Распишитесь под своими ответами.
— А что это?
— Это листы допроса, — объяснил следак. Он знал свое дело, баба выглядела растерянной. Иногда она поглядывала на Марию и Семина, но их каменные лица нравились ей еще меньше. — Распишитесь в том, что ваши ответы записаны правильно. Так положено по закону.
Семин осторожно провел рукой по щиколотке Марии.
Не хотела она шума или думала о нем гораздо хуже, чем ему приходило в голову, но ногу не отодвинула. До Семина дошло: и не отодвинет.
— А если я не буду подписывать? — поджала сырые губы Ермолова.
— Вы же хотите домой, — сухо напомнил Звонков и положил перед Ермоловой новый документ. — «Анкета зарегистрированного лица». Вот видите, это номер счета, а это данные. Духнов Александр Викторович. Гражданство, прописка. Указана форма выплаты доходов — наличные. И подпись этого Духнова. В виде крестика. Неграмотный, что ли? Или руки тряслись?
Ермолова обеспокоилась.
— А чего я тут одна? Я же не знаю, как правильно отвечать.
— Правильно это — как было, — еще суше объяснил Звонков. — Иначе домой попадете не скоро.
— А что? Катер отменили?
— Да нет. Вы преступление совершили, — напомнил Звонков.
— Как это? — не поняла баба.
— А вот смотрите. Я растолкую. Это «Передаточное распоряжение». Номер счета зарегистрированного лица, передающего ценные бумаги — тот же Духнов Александр Викторович. И опять крестик вместо подписи. Вы заверяли?
— Я.
— И печать вы шлепали?
— Я. Председатель меня просил.
— Ну, вот. Он просил, а отвечать вам. Понимаете состав совершенного преступления?
— Да вы чего? Какое преступление? Я только подписи заверяла. Что председатель мне скажет, я то и сделаю.
— Скажет? Или прикажет?
— А чего приказывать? Он все равно ходит ко мне.
— Сожительствуете?
— Живем.
— Тогда давайте уточним… — Следак закурил и глубоко затянулся. Дело, видимо, казалось ему простым. — Приходил к вам некий человек. Приносил выписку или доверенность. Ссылался на председателя и вы шлепали печать, заверяли подпись. Так? А уже потом председатель прятал заверенные бумаги в сейф. Правильно?
— Ну да.
— Много людей перебывало в поселковом совете?
— Господь с вами! — Ермолова испуганно перекрестилась. — Не пугайте меня.
— Давайте конкретно, — следак вынул из папки лист бумаги. — Вот, к примеру, Колесников Иван Ермолаевич. Уступает право владения. Так и написано. Это ведь вы заверяли подпись?
— Я.
— И печать вы шлепали?
— Я.
— И это к вам приходил в поселковый совет гражданин Колесников Иван Ермолаевич?
— Да ну, вы скажете! Покойник-то! Зачем ему?
— Тут сказано, акционер.
— Для вас, может, акционер, а для меня покойник, — испуганно возразила Ермолова. — Утонул Иван прошлым летом. Бревна ловил в реке, и утонул. Похоронили в Благушино. Председатель так и сказал: мол, царствие небесное Колесникову Ивану Ермолаевичу, запойный был человек. А документ я точно заверила. Но на другое имя. Председатель мне так объяснил, что польза от этого всем будет. И выдал сорок рублей. Наличными.
— Хорошо, — следак поставил галочку в списке, лежащем перед ним. — Теперь вот Клавдия Иванова. Доверенность сама подписала?
— Ага, жди! — фыркнула Ермолова. То ли хотела засмеяться, то ли заплакать. — Правую почку у Клавдии напрочь вынули. Еще в прошлом году.
— То есть не приходила она в совет?
— Да и не могла. В Томске лежала.
— А подпись?
— Меня председатель попросил.
Звонков не смотрел в сторону Семина и Марии.
Наверное, казался себе человеком, расщелкивающим тайны, как орехи.
И Семин опять незаметно погладил ногу Марии. На этот раз она точно (Семин почувствовал) хотела отдернуть ногу, но в последний момент испугалась. Никакого чуда, разочарованно подумал Семин. Опять никакого чуда. Вот сидит перед следаком простая баба и страшно боится показаться идиоткой, а вот сидит рядом сложная баба и тоже боится показаться идиоткой.
Он вздохнул. Если кого-то жалел, то Кузнецова.
Пацан растет у него — как растение. Не злой, совсем бесполезный. Все деньги Кузнецова уходят на сиделок. Ну, не все, конечно, но большие, большие деньги уходят. Сам пацан не осознает, конечно, что он растение, но Славка… Сам однажды спросил: «Знаешь, почему я еще жив?» — «Из-за Бориски?» — И Кузнецов странно покачал головой: «Не дает Бог смерти».
И не уточнил — кому.
— Да не приходил ко мне никто! — вдруг беспомощно рассердилась Ермолова. — Приди если кто из тех, про которых вы говорите, все село бы умом тронулось. Ведь это мертвяки! Почти сплошь мертвяки. Может, кто и жив, так те еще хуже. Я говорила председателю: чего, мол, заверять подписи мертвяков? Даже нехорошо как-то. А он мне говорил: ты, Олька, дура. Ты смотри у меня. Дело казенное.
— Заверенные бумаги куда шли?
— Их председатель забирал.
— В город вез?
— И такое бывало.
— А как еще? — уточнил Звонков.
— К нему иногда гости приезжали.
— Из Энска?
— Ага.
— А из Томска?
— И оттуда приезжали.
— Помните, кто?
— Ну, разные приезжали. Но чаще всех такой красивый. Весь из себя. А сын у него больной. Как выпьет, так жалуется.
Семин насторожился.
Ермолова несомненно говорила о Кузнецове.
Не играй по крупному, если не веришь в выигрыш — вот закон.
Кузнецов об этом не хотел помнить. Инстинкт выживания никогда не был в нем силен. А без инстинкта выживания в России не встанешь на ноги, не спасут ни ум, ни деньги.
— …мертвякам все едино, — лепетала Ермолова. — А детям да женам жить нужно…
— « Лицами, скупавшими акции, — вслух прочел следак, — являлись представители консорциума КАСЕ…» Правильно? « А конкретно — гражданин Кузнецов…» Правильно я записал?
— Его фамилия! — обрадовалась Ермолова.
— « …В соответствии с пунктом 19 Инструкции… гражданка Ермолова О. Н. обязана была отказать в совершении нотариальных действий… В связи с тем, что данное действие подлежит совершению должностным лицом другого органа госвласти или нотариусом… Но не сделала этого в силу давления на нее председателя поселкового совета гр. Устюгова, с которым состояла в интимной связи… Гражданка Ермолова полностью подтверждает то, что ее действия квалифицируются как совершение должностным лицом действий, выходящих за пределы его полномочий и повлекших существенное нарушение прав и законных интересов акционеров ОАО «Бассейн»… Ст. 286 УК РФ «Превышение должностных полномочий…»
— А ниже это чего?
— А это как бы рекомендация, — сухо объяснил Звонков. — « На основании изложенного и в соответствии со статьей 108 УПК РСФСР прошу рассмотреть вопрос о возможности возбуждения уголовного дела по факту изложенных в заявлении обстоятельств…»
— Это меня-то под суд? На старости лет?
Звонков понимающе улыбнулся:
— Хотите поторговаться?
— А можно? — Ермолова рукой вытерла набежавшие на глаза слезы.
— К тому я и клоню…
5
Катер ушел, увозя счастливую гражданку Ермолову.
Смеркалось. В окне Марии светился огонь, но ужинать она не спустилась. Девчонки унесли ей еду наверх. Потом свет в окне Марии погас.
Они ни словом не перекинулись после того допроса.
Мария явно избегала Семина. Это, впрочем, было понятно.
Упал в постель, но сон не шел. Набросив халат на плечи, вышел на террасу.
Увидел: свет горит только в самом дальнем окне — в комнатке директора базы. Уныло поскрипывала ночная птица. Ночь. Тихо. Ступени, ведущие в комнату Марии в трех шагах. Ни одна ступенька под ногой не скрипнула. Впрочем, он знал, что дверь все равно окажется запертой. И ощутил холодок, когда под его рукой она медленно отошла.
Электрический фонарь за окном раскачивало, тени и свет все время смещались. Мария лежала на постели ничком. Коротенькая рубашечка на бретельках.
«Можно войти?»
6
«Подожди, я сама…»
«А спать опять вся подушка мокрая…»
«Еще, еще… Вместе… Ох, принять душ, и замотаться в махровое полотенце…»
Но рука Марии все еще лежала там, где ей не следовало лежать, и Семин чувствовал, что она жадно тянется к нему губами. Не придти к ней сегодня было бы — как надругаться над здравым смыслом, подумал он. «Еще… Вот так…» Но одновременно под подушкой Марии и в халате Семина, брошенном на пол, затренькали сотовые телефоны.
— Ответь.
— Не хочу.
Он понял, что Мария испугана.
— Раз звонят ночью, — сказал, — значит, что-то важное.
Понимал, что Мария боится выдать себя, и злился. Она, видите ли, не хочет. Просто ее мобильник настроен на его частоту. Вот так всегда. Примериваешь романтизм, а в душе вранье, похоть. Звонили, конечно. ему.
Он дотянулся до халата, откинул крышку и оба телефона смолкли.
Он сделал вид, что так и должно быть, и услышал голос Кузнецова. Это его еще больше разозлило. — «Какого черта? Не знаешь, сколько сейчас времени?» — «У меня Бориска ушел». — «Один?» — «Ага. Днем. Гулял с сиделкой. — Кузнецов был невыразимо пьян. Ему было все равно, кому жаловаться. Даже бывшему рэкетиру, мелкому жулику. — Сиделка оставила мальчишку на пять минут». — «Нашли?» — «Час назад». — «Тогда почему ты не спишь?» — «Не могу».
Рука Марии легла Семину на живот, ласково дрогнула, поползла вниз по бедру.
«Ты пьян, Славка?»
«Какая разница?»
«Действительно».
«Бросай свою мелочевку», — все-таки Кузнецов не удосужился навести о нем справки.
«Хочешь предложить что-то дельное?»
«Охоту на жаб. У тебя хватка есть. Я чувствую».
«Да ну, какой я охотник…»
7
Он зря решил, что отделался.
Снова затренькали телефоны и это не показалось ему смешным.
Поднявшись отошел к окну. И правильно сделал, потому что услышал в трубке характерное кхеканье Большого человека. — «Гайки закручиваешь? — где-то в Москве произнес Петр Анатольевич. Кажется, довольно произнес. — Получил сегодня отчет от энергетиков. Ты там расшевелил улей. В мингосимуществе обеспокоились».
Не приди я к Марии, покачал головой Семин, сейчас бы она слушала этот наш разговор. Судьба бережет. Завтра имя Петра Анатольевича могло всплыть в местных газетах.
Покосился на разметавшуюся Марию:
«Работаю».
Бросив мобильник, нырнул в постель.
Отяжелевшее женское тело, полное желания, возбуждало и одновременно отталкивало его. Он слышал запах. Каким шампунем она пользуется? Почему миндаль? Странно блеснули белые зубы.
— Зачем тебе все это?
Мария не поняла. Но потом до нее дошло.
Она шепнула: «Ты ведь тоже пришел не потому, что я хорошая». Она вся ходила под Семиным как волна. Она не знала, как ответить по другому. Закричать? Выгнать? Из бессвязного прерывающегося шепота до Семина дошло, что говорит она, кажется, о Шермане. «На меня давят…» О Липецком. «Акции ведь скупает не один Кузнецов…» Конечно, ей было страшно. «Не знаю, что ты там соображаешь в наших юридических делах, но акции мертвяков — это имущество… После смерти хозяина акции могут быть унаследованы… Как дом, как гараж…» Огненные груди Марии прожигали Семина. Поистине, женщину легче поменять, чем понять?
Глава VI «Окна» в темном болоте Начало августа, 1999
Ничего не значащих, чисто проверочных. Один, кстати, Кузнецову.
Директор КАСЕ, правда, не откликнулся, зато Мария все слышала.
3
В следователе Звонкове ничего необычного не оказалось.
Сухощав, сдержан. Гладкое, незапоминающееся лицо. Семин знал, что года три назад Звонкова выгнали из прокуратуры. Вроде не взял какие-то большие деньги, дурак, вот его и выгнали с помощью тех же денег. Однако, мир не без добрых людей: бывший полковник КГБ Федин подобрал честного служаку.
Протянув руку, Звонков улыбнулся. Улыбка некрасиво искривила нижнюю губу, по щеке пробежал мелкий тик. Был Звонков в штатском, но при оружии: кобура угадывалась под спортивным пиджаком.
— Можете присутствовать при допросе, — кивнул он Семину. Но негромко предупредил: — В допрос ни в каком случае не встревать.
— А если понадобится задать вопрос?
— Тогда через меня.
— Понятно.
4
В старом низком кресле напротив окна сидела рыхлая баба в допотопной, затертой до блеска бархатной жилетке, в серой юбке ниже колен. Голые щиколотки покусаны комарами, лицо в морщинках. Серая кожа бабы странным образом оттенила нежный загар Марии.
Семин устроился рядом с Марией.
Следак неторопливо снял пиджак, повесил на спинку стула. Баба испуганно покосилась на желтую кобуру:
— Это что же такое будет?
— А это будет допрос, гражданка Ермолова.
— А почему меня? Я что, одна такая? Зачем такое?
— А чтобы подтвердить или отмести факт мошенничества.
— Мошенничества? Какого мошенничества? — совсем растерялась баба.
— Самого обыкновенного. Связанного с перепродажей акций ОАО «Бассейн», — скучно пояснил следак.
Колено Семина нечаянно коснулось Марии.
Колено Марии не было прикрыто длинной юбкой, как у гражданки Ермоловой, поэтому она положила на прозрачный чулок руку. Красивую узкую руку. С двумя тоненькими серебряными колечками на длинных пальцах.
— Фамилия? Имя? Отчество?
— Ермолова я. Ольга Николаевна. Будто не знаете, — удивилась баба.
— Вам хочется домой? — сухо спросил следак.
— А можно?
— Как только ответите на вопросы.
— Ой, хорошо! В два часа будет катер, — страшно обрадовалась баба. — Мы успеем к двум часам?
— Это зависит от вас.
— Тогда чего? — отмахнулась баба. — Спрашивайте.
— Адрес проживания? Семейное положение? Место работы?
— Да благушинская я. Здешняя. Живу одна, семьи нет, а работаю в поселковом совете, вы же все знаете, — опять удивилась Ермолова. — Вы к нам приезжали. Я помню. Когда посадили Архипова. А у меня всех делов в поселковом совете — печать шлепнуть. Справляюсь. Как председатель скажет, так и шлепну.
— Печать хранится у вас? — уточнил Звонков.
— Ну да.
— И в чужие руки не попадает?
— Кому она нужна? — еще больше удивилась Ермолова. — Ну, внучка иногда приходит в совет. Если печать лежит на столе, то поиграет.
— Значит, печати на документах, которые лежат перед вами, — Звонков передвинул бумаги поближе к бабе. — Значит, печать на этих документах оттиснуты вами? И подписи вами заверены?
— Ну да. Председатель так и говорит: ты Олька, шлепни! И показывает, куда шлепнуть.
— Сколько вы получаете?
— Ой, уж получаю! — некрасиво отмахнулась баба. Лицо у нее было расплывшееся, в морщинках, но все же не старое. Обыкновенное неопределенное усталое лицо. — Весь оклад у меня — шестьсот семьдесят. Обхохочешься.
Слушая Ермолову, Семин чуть отклонился назад.
Он увидел, как в солнечном луче нежно заалело ухо Марии. Гладко причесанные волосы закрывали ее шею. Почему-то в горящей гостинице красивые волосы Марии не бросались в глаза, Семин запомнил только весело торчащие в стороны голые груди. Не очень там весело было в дыму, но груди торчали весело. И там Мария его не стеснялась. Это теперь, почувствовав его взгляд, Мария слегка повела плечом — легким, не в пример тяжелому рыхлому плечу Ермоловой. Опустив руку, Семин как бы случайно коснулся стройной ноги, покрытой черным, почти прозрачным чулком. Ни Ермолова, ни следак не могли видеть руку Семина, но дрогни Мария, отведи она ногу, и движение Семина не осталось бы незамеченным.
Мария ногу не отвела.
Уши ее заалели, но ногу она не отвела.
— Вы уверены, что печать никогда не попадала в чужие руки?
— Да я же говорю. Иногда внучка. Но на глазах.
— Распишитесь под своими ответами.
— А что это?
— Это листы допроса, — объяснил следак. Он знал свое дело, баба выглядела растерянной. Иногда она поглядывала на Марию и Семина, но их каменные лица нравились ей еще меньше. — Распишитесь в том, что ваши ответы записаны правильно. Так положено по закону.
Семин осторожно провел рукой по щиколотке Марии.
Не хотела она шума или думала о нем гораздо хуже, чем ему приходило в голову, но ногу не отодвинула. До Семина дошло: и не отодвинет.
— А если я не буду подписывать? — поджала сырые губы Ермолова.
— Вы же хотите домой, — сухо напомнил Звонков и положил перед Ермоловой новый документ. — «Анкета зарегистрированного лица». Вот видите, это номер счета, а это данные. Духнов Александр Викторович. Гражданство, прописка. Указана форма выплаты доходов — наличные. И подпись этого Духнова. В виде крестика. Неграмотный, что ли? Или руки тряслись?
Ермолова обеспокоилась.
— А чего я тут одна? Я же не знаю, как правильно отвечать.
— Правильно это — как было, — еще суше объяснил Звонков. — Иначе домой попадете не скоро.
— А что? Катер отменили?
— Да нет. Вы преступление совершили, — напомнил Звонков.
— Как это? — не поняла баба.
— А вот смотрите. Я растолкую. Это «Передаточное распоряжение». Номер счета зарегистрированного лица, передающего ценные бумаги — тот же Духнов Александр Викторович. И опять крестик вместо подписи. Вы заверяли?
— Я.
— И печать вы шлепали?
— Я. Председатель меня просил.
— Ну, вот. Он просил, а отвечать вам. Понимаете состав совершенного преступления?
— Да вы чего? Какое преступление? Я только подписи заверяла. Что председатель мне скажет, я то и сделаю.
— Скажет? Или прикажет?
— А чего приказывать? Он все равно ходит ко мне.
— Сожительствуете?
— Живем.
— Тогда давайте уточним… — Следак закурил и глубоко затянулся. Дело, видимо, казалось ему простым. — Приходил к вам некий человек. Приносил выписку или доверенность. Ссылался на председателя и вы шлепали печать, заверяли подпись. Так? А уже потом председатель прятал заверенные бумаги в сейф. Правильно?
— Ну да.
— Много людей перебывало в поселковом совете?
— Господь с вами! — Ермолова испуганно перекрестилась. — Не пугайте меня.
— Давайте конкретно, — следак вынул из папки лист бумаги. — Вот, к примеру, Колесников Иван Ермолаевич. Уступает право владения. Так и написано. Это ведь вы заверяли подпись?
— Я.
— И печать вы шлепали?
— Я.
— И это к вам приходил в поселковый совет гражданин Колесников Иван Ермолаевич?
— Да ну, вы скажете! Покойник-то! Зачем ему?
— Тут сказано, акционер.
— Для вас, может, акционер, а для меня покойник, — испуганно возразила Ермолова. — Утонул Иван прошлым летом. Бревна ловил в реке, и утонул. Похоронили в Благушино. Председатель так и сказал: мол, царствие небесное Колесникову Ивану Ермолаевичу, запойный был человек. А документ я точно заверила. Но на другое имя. Председатель мне так объяснил, что польза от этого всем будет. И выдал сорок рублей. Наличными.
— Хорошо, — следак поставил галочку в списке, лежащем перед ним. — Теперь вот Клавдия Иванова. Доверенность сама подписала?
— Ага, жди! — фыркнула Ермолова. То ли хотела засмеяться, то ли заплакать. — Правую почку у Клавдии напрочь вынули. Еще в прошлом году.
— То есть не приходила она в совет?
— Да и не могла. В Томске лежала.
— А подпись?
— Меня председатель попросил.
Звонков не смотрел в сторону Семина и Марии.
Наверное, казался себе человеком, расщелкивающим тайны, как орехи.
И Семин опять незаметно погладил ногу Марии. На этот раз она точно (Семин почувствовал) хотела отдернуть ногу, но в последний момент испугалась. Никакого чуда, разочарованно подумал Семин. Опять никакого чуда. Вот сидит перед следаком простая баба и страшно боится показаться идиоткой, а вот сидит рядом сложная баба и тоже боится показаться идиоткой.
Он вздохнул. Если кого-то жалел, то Кузнецова.
Пацан растет у него — как растение. Не злой, совсем бесполезный. Все деньги Кузнецова уходят на сиделок. Ну, не все, конечно, но большие, большие деньги уходят. Сам пацан не осознает, конечно, что он растение, но Славка… Сам однажды спросил: «Знаешь, почему я еще жив?» — «Из-за Бориски?» — И Кузнецов странно покачал головой: «Не дает Бог смерти».
И не уточнил — кому.
— Да не приходил ко мне никто! — вдруг беспомощно рассердилась Ермолова. — Приди если кто из тех, про которых вы говорите, все село бы умом тронулось. Ведь это мертвяки! Почти сплошь мертвяки. Может, кто и жив, так те еще хуже. Я говорила председателю: чего, мол, заверять подписи мертвяков? Даже нехорошо как-то. А он мне говорил: ты, Олька, дура. Ты смотри у меня. Дело казенное.
— Заверенные бумаги куда шли?
— Их председатель забирал.
— В город вез?
— И такое бывало.
— А как еще? — уточнил Звонков.
— К нему иногда гости приезжали.
— Из Энска?
— Ага.
— А из Томска?
— И оттуда приезжали.
— Помните, кто?
— Ну, разные приезжали. Но чаще всех такой красивый. Весь из себя. А сын у него больной. Как выпьет, так жалуется.
Семин насторожился.
Ермолова несомненно говорила о Кузнецове.
Не играй по крупному, если не веришь в выигрыш — вот закон.
Кузнецов об этом не хотел помнить. Инстинкт выживания никогда не был в нем силен. А без инстинкта выживания в России не встанешь на ноги, не спасут ни ум, ни деньги.
— …мертвякам все едино, — лепетала Ермолова. — А детям да женам жить нужно…
— « Лицами, скупавшими акции, — вслух прочел следак, — являлись представители консорциума КАСЕ…» Правильно? « А конкретно — гражданин Кузнецов…» Правильно я записал?
— Его фамилия! — обрадовалась Ермолова.
— « …В соответствии с пунктом 19 Инструкции… гражданка Ермолова О. Н. обязана была отказать в совершении нотариальных действий… В связи с тем, что данное действие подлежит совершению должностным лицом другого органа госвласти или нотариусом… Но не сделала этого в силу давления на нее председателя поселкового совета гр. Устюгова, с которым состояла в интимной связи… Гражданка Ермолова полностью подтверждает то, что ее действия квалифицируются как совершение должностным лицом действий, выходящих за пределы его полномочий и повлекших существенное нарушение прав и законных интересов акционеров ОАО «Бассейн»… Ст. 286 УК РФ «Превышение должностных полномочий…»
— А ниже это чего?
— А это как бы рекомендация, — сухо объяснил Звонков. — « На основании изложенного и в соответствии со статьей 108 УПК РСФСР прошу рассмотреть вопрос о возможности возбуждения уголовного дела по факту изложенных в заявлении обстоятельств…»
— Это меня-то под суд? На старости лет?
Звонков понимающе улыбнулся:
— Хотите поторговаться?
— А можно? — Ермолова рукой вытерла набежавшие на глаза слезы.
— К тому я и клоню…
5
Катер ушел, увозя счастливую гражданку Ермолову.
Смеркалось. В окне Марии светился огонь, но ужинать она не спустилась. Девчонки унесли ей еду наверх. Потом свет в окне Марии погас.
Они ни словом не перекинулись после того допроса.
Мария явно избегала Семина. Это, впрочем, было понятно.
Упал в постель, но сон не шел. Набросив халат на плечи, вышел на террасу.
Увидел: свет горит только в самом дальнем окне — в комнатке директора базы. Уныло поскрипывала ночная птица. Ночь. Тихо. Ступени, ведущие в комнату Марии в трех шагах. Ни одна ступенька под ногой не скрипнула. Впрочем, он знал, что дверь все равно окажется запертой. И ощутил холодок, когда под его рукой она медленно отошла.
Электрический фонарь за окном раскачивало, тени и свет все время смещались. Мария лежала на постели ничком. Коротенькая рубашечка на бретельках.
«Можно войти?»
6
«Подожди, я сама…»
«А спать опять вся подушка мокрая…»
«Еще, еще… Вместе… Ох, принять душ, и замотаться в махровое полотенце…»
Но рука Марии все еще лежала там, где ей не следовало лежать, и Семин чувствовал, что она жадно тянется к нему губами. Не придти к ней сегодня было бы — как надругаться над здравым смыслом, подумал он. «Еще… Вот так…» Но одновременно под подушкой Марии и в халате Семина, брошенном на пол, затренькали сотовые телефоны.
— Ответь.
— Не хочу.
Он понял, что Мария испугана.
— Раз звонят ночью, — сказал, — значит, что-то важное.
Понимал, что Мария боится выдать себя, и злился. Она, видите ли, не хочет. Просто ее мобильник настроен на его частоту. Вот так всегда. Примериваешь романтизм, а в душе вранье, похоть. Звонили, конечно. ему.
Он дотянулся до халата, откинул крышку и оба телефона смолкли.
Он сделал вид, что так и должно быть, и услышал голос Кузнецова. Это его еще больше разозлило. — «Какого черта? Не знаешь, сколько сейчас времени?» — «У меня Бориска ушел». — «Один?» — «Ага. Днем. Гулял с сиделкой. — Кузнецов был невыразимо пьян. Ему было все равно, кому жаловаться. Даже бывшему рэкетиру, мелкому жулику. — Сиделка оставила мальчишку на пять минут». — «Нашли?» — «Час назад». — «Тогда почему ты не спишь?» — «Не могу».
Рука Марии легла Семину на живот, ласково дрогнула, поползла вниз по бедру.
«Ты пьян, Славка?»
«Какая разница?»
«Действительно».
«Бросай свою мелочевку», — все-таки Кузнецов не удосужился навести о нем справки.
«Хочешь предложить что-то дельное?»
«Охоту на жаб. У тебя хватка есть. Я чувствую».
«Да ну, какой я охотник…»
7
Он зря решил, что отделался.
Снова затренькали телефоны и это не показалось ему смешным.
Поднявшись отошел к окну. И правильно сделал, потому что услышал в трубке характерное кхеканье Большого человека. — «Гайки закручиваешь? — где-то в Москве произнес Петр Анатольевич. Кажется, довольно произнес. — Получил сегодня отчет от энергетиков. Ты там расшевелил улей. В мингосимуществе обеспокоились».
Не приди я к Марии, покачал головой Семин, сейчас бы она слушала этот наш разговор. Судьба бережет. Завтра имя Петра Анатольевича могло всплыть в местных газетах.
Покосился на разметавшуюся Марию:
«Работаю».
Бросив мобильник, нырнул в постель.
Отяжелевшее женское тело, полное желания, возбуждало и одновременно отталкивало его. Он слышал запах. Каким шампунем она пользуется? Почему миндаль? Странно блеснули белые зубы.
— Зачем тебе все это?
Мария не поняла. Но потом до нее дошло.
Она шепнула: «Ты ведь тоже пришел не потому, что я хорошая». Она вся ходила под Семиным как волна. Она не знала, как ответить по другому. Закричать? Выгнать? Из бессвязного прерывающегося шепота до Семина дошло, что говорит она, кажется, о Шермане. «На меня давят…» О Липецком. «Акции ведь скупает не один Кузнецов…» Конечно, ей было страшно. «Не знаю, что ты там соображаешь в наших юридических делах, но акции мертвяков — это имущество… После смерти хозяина акции могут быть унаследованы… Как дом, как гараж…» Огненные груди Марии прожигали Семина. Поистине, женщину легче поменять, чем понять?
Глава VI «Окна» в темном болоте Начало августа, 1999
1
Фрекен Эрика нарезалась.
— Зер гут, нихт вар, — радовался Виталий, подливая в фужер сладкий мозельский ликер. Гладил фрекен по плечу, как рыбу, подкладывал пельмешки: — Кушайте, кушайте. Своими руками…
Намекал:
— У нас все своими руками…
Фрекен Эрика катастрофически походила на Светлану Константиновну.
Круглые плечи, выглядывающие из нежной ткани, колени, сияющие из-под короткой замшевой юбки, голубые глаза. На животе, может, пряталось родимое пятнышко, как у любимой учительницы, этого Виталий пока не знал. Время от времени фрекен устремляла пьяненькие глаза на портреты синих баб и страшных бородатых людей, занимавшие стену лестничного марша, ведущего на второй этаж. Тогда Виталий объяснял: «Фамильные предки. Старинные сибирские мастера». Этим «старинным сибирским мастерам» с благушинского Нового Арбата Виталий платил гроши. «Фамильные предки» выглядели заносчивыми, женщин отличали от них только косы, ниспадающие ниже задниц.
— Дер гут юнге, гут!
Виталий согласно кивал:
— Да вы попробуйте, фрекен Эрика. Вот капусточка. Совсем особенного посола. С укропным семенем. У нас все своими руками. Зимние витамины, так сказать. Черника, клюква, брусника моченая. От таких ягод сердце светлеет.
Фрекен млела: «Своими руками!» А херр Цибель важно кивал.
Ключ от стального сейфа, врезанного в каменную стену, лежал у херра Цибеля в кармане, чемоданы разобраны. Павлик Мельников не без оснований полагал, что в непромокаемом мешке, привезенном под охраной двух рослых представителей «Российской охраны», хранится наличка. Понятно, в валюте. Потому херр Цибель и попросил ключи от сейфа сразу передать ему. «Конечно, берите, — пошутил Павлик. — Если мешок исчезнет, будем знать, где искать валюту». Только после этого дорогостоящих сотрудников «Российской охраны», сопровождавших немцев, рассчитали и отправлены в Энск.
— Что нам экономические авторитеты? — гордо поднял бокал Виталий. — Скоро добьемся сертификации, сами начнем влиять на стоимость продукции. Выгодней всего нам продавать пиловочник, — пояснил он херру Цибелю. — Где-нибудь на речке Мане под Красноярском за такой вот мореный лес, как у нас, вы заплатили бы втридорога, очень много бы заплатили, а у нас расчет по договору. У нас доверительные отношения. И пятьдесят процентов — наличкой.
Херр Цибель важно кивал.
Судьбу совместного русско-германского «Лесопромышленного концерна» решали, оказывается, люди в мрачных боярских бородах, с выпученными от водки глазами. Павлик на три дня нанял их на Новом Арбате — совсем дешево, всего только за еду и выпивку — посидеть пару дней в офисе, поизображать из себя местных деятелей. В конторе бородачи (так им было приказано) нагло молчали, дышали на немцев перегаром, на все кивали утвердительно. Что либо говорить Павлик им запретил. «Тут женщина иностранная, а вы начнете». Один «деятель» для пущего виду крутил привинченный к столу старинный арифмометр. Держался за него, чтобы не упасть, Готт им Химмель!
— Попал сибирский мужик в ад, — развлекал немцев Виталий. — Стали его пугать. Повели по кругам, дескать, сам выбирай пытку. Ну, кипятят там, поджаривают, загоняют иглы под ногти. Все у них схвачено, все тип-топ. Вдруг видит — отдельная тихая комнатенка. Сидят мужики в чане с дерьмом, покуривают. — «Хорошие сигареты?» — «В самый кайф». — «Ну, вот. Курить хочу. Выбираю такую пытку». — Кинули мужика в дерьмо, протянули сигарету. И только мужик затянулся, как ворвался черт с раскаленным до бела мечом: «А ну, кончай перекур! Приступить к приседаниям!»
– Я! Я!— радовался немец. — Анекдот про русского мужика!
Виталий кивал.
Россия необыкновенным своим примером, неслыханной смелостью, терпением и решительностью преподала миру такой урок, что все должны смотреть на нее с уважением. Нас никому нельзя трогать. Нас лучше вообще не трогать, намекал. Дороги у нас, может, и плохие, зато кулаки…
И жадно глядел на Эрику.
2
Днем раньше, увидев гору пробного леса, сваленного прямо на траву, как бы выкорчеванного со дна реки, херр Цибель расчувствовался. Химмель доннер веттер! Превосходны срезы сибирских древес! Ему в голову не приходило, что доставлен такой роскошный кругляк с большой реки. Радовался: отличная древесина! Ну, вот прямо для умиления злых сердец. Лес, поднятый со дна местных речушек, крошился бы, как махорка, отдавал бы илом и гнилью, но немцу все же сказали, что древесина со дна речек и поднята. Много у нас такого!
После первого бокала заговорили о будущем.
Российско-германский «Лесопромышленный комбинат».
Колоссальный лесной холдинг. «У нас ведь рабочая сила ничего не стоит», — весело прихвастнул Павлик. Он все время помнил о наличной валюте в сейфе. «У нас только крикни: кому работу? — народ толпами набежит». И добавлял для убедительности: «Фолькс штимме!» А херр Цибель незаметно касался пухлой рукой потайного кармана, в котором лежал ключ от сейфа. По-русски он говорил плохо, хотя очень простые мысли вполне мог выразить без помощи фрекен Эрики. Расслабившись, поделился с партнерами давней мечтой. В юности, будучи активным членом союза гитлеровской молодежи, мечтал дойти до Урала, чтобы определить, наконец, восточную границу тысячелетнего Рейха. С Уральских гор собирался отправлять хозяйственные экспедиции в глубину мрачной плоской страны, в таинственный край бородатых непуганых сибирских мужиков. Обозначить полосатыми столбами старательские заявки, определить таежные реки, месторождения золота и железа, алюминиевого сырья, поставить по уединенным речкам опрятные деревеньки, приучить местных жителей к гигиене. Готт штраффе Русланд! Русские туповаты, известно. Но херр Цибель и не ждал от них сильно большого ума. Павлик прав: лишь бы они работали. Правда, Бог не дал, судьба у немца не сложилась. В сорок втором херр Цибель сам угодил в плен и в качестве дешевой рабочей силы был употреблен на стройках Сибири, на время забыв про основные нормы гигиены. Впрочем, русские прорабы, вооруженные автоматами Калашникова, нисколько не интересовались опрятностью херра Цибеля.
Кстати, херр Цибель сразу предупредил, что для него норма выпивки — три крошечных рюмки русской водки. Не больше. Четвертую, хоть застрели, он никогда не выпьет. Поэтому после третьей без всяких споров перешли на шампанское и ликер. В ликер Павлик незаметно подливал ту же водку.
— За нерушимую российско-немецкую дружбу…
— За успех совместного российско-германского предприятия…
— За высокий талант херра Цибеля…
— За обаяние фрекен Эрики…
— Почему вы говорите «фрекен»? — смеялась пьяненькая Эрика. — «Фрекен» это по-шведски. А я баварка. Я самых чистых баварских кровей. У меня все баварское, — рвалась она показать, но херр Цибель запрещающе поднимал палец.
— Люблю языки с немецкими корнями, — Павлик всерьез раскатал губу на оттопыренные под кофточкой груди фрекен Эрики, но она смотрела только на Виталика.
— За деловую хватку херра Цибеля…
— За то, чтобы исполнялись мечты…
— За то, чтобы проблемы решались мирными путями…
— Именно так, мирными, — горячо поддерживал Виталий. — Теперь у вас, херр Цибель. в личном владении огромный край с таежными реками и дикими лесами. И вы добились этого, заметьте, мирным путем. Не понадобилось вести за Урал эсэсовские дивизии. Если так дело пойдет, скоро вам вся земля достанется…
Чуть не добавил: «…когда умрете».
3
Больше всего херру Цибелю понравился огромный каменный дом Виталия.
Херр Цибель устроился за столом так, чтобы можно было вытянуть короткие ноги к камину. Время от времени бросал в огонь пару еловых шишек. Это напоминало ему собственный охотничий домик в Баварии. Важно сообщил, что намеревается построить в Благушино еще один, гораздо б ольший, чем у Виталия, дом. Тоже каменный. С мраморными колоннами. Под старину. Одобрительно смотрел на синие чванливые морды лжепредков Колотовкина. Прежде тем, как сесть за стол, неторопливо обошел все хозяйственные пристройки, комнаты, дворики, одобрительно цокал языком. Понравился хорошо подогнанный деревянный настил во дворе, понравились высокий забор и мощные деревянные ворота. Фрекен Эрика, сопровождавшая херра Цибеля по дому, попыталась заглянуть в спальню, но Виталий дверь в спальню захлопнул прямо перед любопытным носиком. Боялся. Нюх у Катерины был, как у лосихи. А больше всего в доме Виталия немца поразили книги.
«Так много книг, и ни одной немецкой!»
4
— Дранк! Дранк!
Только к двум часам ночи Виталий развел немцев по комнатам.
Фрекен жадно вцепилась в его рубашку, но он сумел разжать тонкие пальчики.
Спустился вниз. «У меня в Томске знакомая массажистка, — хмыкнул. — Говорит, пить надо в меру. Ей один больной говорил». — Павлик таинственно прижал палец к губам: «Тсс. Не разбуди немцев». Водянистые глаза Павлика щурились. Все пытался, но так и не смог почесать лоб. Подмигивал, таинственно прикладывал палец к злым губам, так грела его валюта в сейфе. Радовался течению событий. Даже подробный доклад Виталия о революционном костре на берегу реки и о явном предательстве одноногого капитана Степы Карася не особенно его взволновал. «Да плюнь на всех. Как в России без революций? А одноногий Ахав — ничтожество. Только мы с тобой ферзи, Виталик, все остальные играют по малому. Даже воруют как мыши».
— А ты?
— А я люблю масштаб.
Водянистые глаза смеялись.
— Я ворую у немцев. Это патриотично. Потеряв деньги, херр Цибель вернется в свою Германию, а значит, убережет свою душу от многих других будущих преступлений.
Фрекен Эрика нарезалась.
— Зер гут, нихт вар, — радовался Виталий, подливая в фужер сладкий мозельский ликер. Гладил фрекен по плечу, как рыбу, подкладывал пельмешки: — Кушайте, кушайте. Своими руками…
Намекал:
— У нас все своими руками…
Фрекен Эрика катастрофически походила на Светлану Константиновну.
Круглые плечи, выглядывающие из нежной ткани, колени, сияющие из-под короткой замшевой юбки, голубые глаза. На животе, может, пряталось родимое пятнышко, как у любимой учительницы, этого Виталий пока не знал. Время от времени фрекен устремляла пьяненькие глаза на портреты синих баб и страшных бородатых людей, занимавшие стену лестничного марша, ведущего на второй этаж. Тогда Виталий объяснял: «Фамильные предки. Старинные сибирские мастера». Этим «старинным сибирским мастерам» с благушинского Нового Арбата Виталий платил гроши. «Фамильные предки» выглядели заносчивыми, женщин отличали от них только косы, ниспадающие ниже задниц.
— Дер гут юнге, гут!
Виталий согласно кивал:
— Да вы попробуйте, фрекен Эрика. Вот капусточка. Совсем особенного посола. С укропным семенем. У нас все своими руками. Зимние витамины, так сказать. Черника, клюква, брусника моченая. От таких ягод сердце светлеет.
Фрекен млела: «Своими руками!» А херр Цибель важно кивал.
Ключ от стального сейфа, врезанного в каменную стену, лежал у херра Цибеля в кармане, чемоданы разобраны. Павлик Мельников не без оснований полагал, что в непромокаемом мешке, привезенном под охраной двух рослых представителей «Российской охраны», хранится наличка. Понятно, в валюте. Потому херр Цибель и попросил ключи от сейфа сразу передать ему. «Конечно, берите, — пошутил Павлик. — Если мешок исчезнет, будем знать, где искать валюту». Только после этого дорогостоящих сотрудников «Российской охраны», сопровождавших немцев, рассчитали и отправлены в Энск.
— Что нам экономические авторитеты? — гордо поднял бокал Виталий. — Скоро добьемся сертификации, сами начнем влиять на стоимость продукции. Выгодней всего нам продавать пиловочник, — пояснил он херру Цибелю. — Где-нибудь на речке Мане под Красноярском за такой вот мореный лес, как у нас, вы заплатили бы втридорога, очень много бы заплатили, а у нас расчет по договору. У нас доверительные отношения. И пятьдесят процентов — наличкой.
Херр Цибель важно кивал.
Судьбу совместного русско-германского «Лесопромышленного концерна» решали, оказывается, люди в мрачных боярских бородах, с выпученными от водки глазами. Павлик на три дня нанял их на Новом Арбате — совсем дешево, всего только за еду и выпивку — посидеть пару дней в офисе, поизображать из себя местных деятелей. В конторе бородачи (так им было приказано) нагло молчали, дышали на немцев перегаром, на все кивали утвердительно. Что либо говорить Павлик им запретил. «Тут женщина иностранная, а вы начнете». Один «деятель» для пущего виду крутил привинченный к столу старинный арифмометр. Держался за него, чтобы не упасть, Готт им Химмель!
— Попал сибирский мужик в ад, — развлекал немцев Виталий. — Стали его пугать. Повели по кругам, дескать, сам выбирай пытку. Ну, кипятят там, поджаривают, загоняют иглы под ногти. Все у них схвачено, все тип-топ. Вдруг видит — отдельная тихая комнатенка. Сидят мужики в чане с дерьмом, покуривают. — «Хорошие сигареты?» — «В самый кайф». — «Ну, вот. Курить хочу. Выбираю такую пытку». — Кинули мужика в дерьмо, протянули сигарету. И только мужик затянулся, как ворвался черт с раскаленным до бела мечом: «А ну, кончай перекур! Приступить к приседаниям!»
– Я! Я!— радовался немец. — Анекдот про русского мужика!
Виталий кивал.
Россия необыкновенным своим примером, неслыханной смелостью, терпением и решительностью преподала миру такой урок, что все должны смотреть на нее с уважением. Нас никому нельзя трогать. Нас лучше вообще не трогать, намекал. Дороги у нас, может, и плохие, зато кулаки…
И жадно глядел на Эрику.
2
Днем раньше, увидев гору пробного леса, сваленного прямо на траву, как бы выкорчеванного со дна реки, херр Цибель расчувствовался. Химмель доннер веттер! Превосходны срезы сибирских древес! Ему в голову не приходило, что доставлен такой роскошный кругляк с большой реки. Радовался: отличная древесина! Ну, вот прямо для умиления злых сердец. Лес, поднятый со дна местных речушек, крошился бы, как махорка, отдавал бы илом и гнилью, но немцу все же сказали, что древесина со дна речек и поднята. Много у нас такого!
После первого бокала заговорили о будущем.
Российско-германский «Лесопромышленный комбинат».
Колоссальный лесной холдинг. «У нас ведь рабочая сила ничего не стоит», — весело прихвастнул Павлик. Он все время помнил о наличной валюте в сейфе. «У нас только крикни: кому работу? — народ толпами набежит». И добавлял для убедительности: «Фолькс штимме!» А херр Цибель незаметно касался пухлой рукой потайного кармана, в котором лежал ключ от сейфа. По-русски он говорил плохо, хотя очень простые мысли вполне мог выразить без помощи фрекен Эрики. Расслабившись, поделился с партнерами давней мечтой. В юности, будучи активным членом союза гитлеровской молодежи, мечтал дойти до Урала, чтобы определить, наконец, восточную границу тысячелетнего Рейха. С Уральских гор собирался отправлять хозяйственные экспедиции в глубину мрачной плоской страны, в таинственный край бородатых непуганых сибирских мужиков. Обозначить полосатыми столбами старательские заявки, определить таежные реки, месторождения золота и железа, алюминиевого сырья, поставить по уединенным речкам опрятные деревеньки, приучить местных жителей к гигиене. Готт штраффе Русланд! Русские туповаты, известно. Но херр Цибель и не ждал от них сильно большого ума. Павлик прав: лишь бы они работали. Правда, Бог не дал, судьба у немца не сложилась. В сорок втором херр Цибель сам угодил в плен и в качестве дешевой рабочей силы был употреблен на стройках Сибири, на время забыв про основные нормы гигиены. Впрочем, русские прорабы, вооруженные автоматами Калашникова, нисколько не интересовались опрятностью херра Цибеля.
Кстати, херр Цибель сразу предупредил, что для него норма выпивки — три крошечных рюмки русской водки. Не больше. Четвертую, хоть застрели, он никогда не выпьет. Поэтому после третьей без всяких споров перешли на шампанское и ликер. В ликер Павлик незаметно подливал ту же водку.
— За нерушимую российско-немецкую дружбу…
— За успех совместного российско-германского предприятия…
— За высокий талант херра Цибеля…
— За обаяние фрекен Эрики…
— Почему вы говорите «фрекен»? — смеялась пьяненькая Эрика. — «Фрекен» это по-шведски. А я баварка. Я самых чистых баварских кровей. У меня все баварское, — рвалась она показать, но херр Цибель запрещающе поднимал палец.
— Люблю языки с немецкими корнями, — Павлик всерьез раскатал губу на оттопыренные под кофточкой груди фрекен Эрики, но она смотрела только на Виталика.
— За деловую хватку херра Цибеля…
— За то, чтобы исполнялись мечты…
— За то, чтобы проблемы решались мирными путями…
— Именно так, мирными, — горячо поддерживал Виталий. — Теперь у вас, херр Цибель. в личном владении огромный край с таежными реками и дикими лесами. И вы добились этого, заметьте, мирным путем. Не понадобилось вести за Урал эсэсовские дивизии. Если так дело пойдет, скоро вам вся земля достанется…
Чуть не добавил: «…когда умрете».
3
Больше всего херру Цибелю понравился огромный каменный дом Виталия.
Херр Цибель устроился за столом так, чтобы можно было вытянуть короткие ноги к камину. Время от времени бросал в огонь пару еловых шишек. Это напоминало ему собственный охотничий домик в Баварии. Важно сообщил, что намеревается построить в Благушино еще один, гораздо б ольший, чем у Виталия, дом. Тоже каменный. С мраморными колоннами. Под старину. Одобрительно смотрел на синие чванливые морды лжепредков Колотовкина. Прежде тем, как сесть за стол, неторопливо обошел все хозяйственные пристройки, комнаты, дворики, одобрительно цокал языком. Понравился хорошо подогнанный деревянный настил во дворе, понравились высокий забор и мощные деревянные ворота. Фрекен Эрика, сопровождавшая херра Цибеля по дому, попыталась заглянуть в спальню, но Виталий дверь в спальню захлопнул прямо перед любопытным носиком. Боялся. Нюх у Катерины был, как у лосихи. А больше всего в доме Виталия немца поразили книги.
«Так много книг, и ни одной немецкой!»
4
— Дранк! Дранк!
Только к двум часам ночи Виталий развел немцев по комнатам.
Фрекен жадно вцепилась в его рубашку, но он сумел разжать тонкие пальчики.
Спустился вниз. «У меня в Томске знакомая массажистка, — хмыкнул. — Говорит, пить надо в меру. Ей один больной говорил». — Павлик таинственно прижал палец к губам: «Тсс. Не разбуди немцев». Водянистые глаза Павлика щурились. Все пытался, но так и не смог почесать лоб. Подмигивал, таинственно прикладывал палец к злым губам, так грела его валюта в сейфе. Радовался течению событий. Даже подробный доклад Виталия о революционном костре на берегу реки и о явном предательстве одноногого капитана Степы Карася не особенно его взволновал. «Да плюнь на всех. Как в России без революций? А одноногий Ахав — ничтожество. Только мы с тобой ферзи, Виталик, все остальные играют по малому. Даже воруют как мыши».
— А ты?
— А я люблю масштаб.
Водянистые глаза смеялись.
— Я ворую у немцев. Это патриотично. Потеряв деньги, херр Цибель вернется в свою Германию, а значит, убережет свою душу от многих других будущих преступлений.