Страница:
Важно кивал:
«Россия!»
«Сраная страна», — сплевывал за борт Гриша.
«Постыдись! Будь патриотом!» — корил Гришу Виталий, но Зазебаев возражал:
«У меня от паленки все болит. И грязи на дворах, как говна, вот до чего довело нас правительство».
«Двор твой?»
«Ну».
«Возьми лопату, почисти».
«Это для кого мне там ковыряться?»
«Да для себя, для семьи собственной».
«Ну, сам-то я и по говну пройду. Мне страну жалко».
«Переведите мои слова этому нашему рабочему, — торжественно попросил херр Цибель фрекен Эрику. — Скажите ему, что у меня он станет совсем другим. Чистым и опрятным. Научится вежливости. Мысли о плохом правительстве я из него выбью. Двор у него будет блестеть, о чистый забор будут чесаться свиньи чистыми розовыми боками. Как девушки. А он перед сном будет выпивать рюмочку кюммеля. Я научу его из маленьких диких яблочек делать крепкий кюммель. Через десять лет в этом краю будут жить веселые здоровые люди. А в реках и озерах вырастим рыбу».
«А куда деть браконьеров?» — удивился Гриша.
«Они не будут больше воровать. Они любу. Рыбу будут получать рыбу за небольшие деньги».
«Пусть за небольшие, но все равно за деньги, — возразил Зазебаев. — Зачем платить, если можно взять даром?»
«Кто не любит покупать, тот человек ущербный», — важно заметил херр Цибель.
«А кто любит покупать, тот просто ублюдок».
Дискуссия зашла в тупик.
— Виталик, может, бабу мне отдашь? — несмело попросил Зазебаев. Он чувствовал ход истории по-своему. Разумно заметил: — Зачем теперь тебе немецкая баба? Тебя все равно убьют.
Вот падла, беспомощно подумал Виталий. Сперва Катька дразнилась: дескать, выйду замуж за Гришу Заебаева, теперь этот придурок требует с меня Эрику. Зуб у него, что ли, на моих баб? Поинтересовался:
— Где будешь ее держать?
— В избе, понятно.
— А кормить?
— Да не бойся, прокормлю, — сердито ответил Гриша. — Мне теперь многое полагается, как поддержавшему свержение подлой власти капитала. Мы свой, мы новый мир построим, — многозначительно подчеркнул он. — В Рядновке померла одна бабка. Совсем старая, ее мужик конвоиром работал в лагере. Не в пионерском, понятно, — усмехнулся. — Перебивались с кваса на хлеб, старая дура, а померла, так у нее в матрасе нашли сталинские дензнаки.
— Сердито сплюнул за борт:
— Вот жили! А теперь помри кто, что найдешь в матрасе?
— У меня рабочих обижать не будут, — важно сообщал в пространство херр Цибель. В тирольской шляпе с пером сидел на корме, как Мефистофель. — У меня все будут охотно работать. Мы быстро поднимем весь край. Русские мужики к нам побегут из других округов.
— А браконьеры? — ждал ответа Гриша.
— У меня каждый человек получит возможность произвести и продать товар. Каждый человек получит возможность держать породистых свиней, ловить крупную рыбу. А еще, — доверительно сообщил херр Цибель. — Я с каждой продажи разрешу своим мужикам брать себе процент… Может, целых десять процентов…
— Сколько, сколько? — заинтересовался Зазебаев.
— Десять, — важно подчеркнул херр Цибель. Даже показал на пальцах. — За этим процентом начинается воровство.
— Вот глупый немец! — плюнул Гриша в ласковый лунный отблеск. — Настоящее воровство начинается после девяносто седьмого процента!
9
К деревне подошли под утро.
Немцы озябли. Нервничали. Виталий первый выскочил на сырой, пахнущий тиной песок, протянул холодную руку фрекен Эрике, потом немцу. Горбатые избы тоскливо торчали из тумана, как старые стога. Не светились ни огонька. Темный буксир капитана Степы Карася смутно угадывался у низенького гнилого причала. Даже габариты не светились, ушел Степа Карась наводить порядок в глубинке, наверное, да там и запил. У Виталия заломило виски, до того хотел увидеть Катерину. В нарождающемся утреннем свете несомненное сходство фрекен Эрики с Катериной (а значит, со Светланой Константиновной) казалось ему кощунственным.
— Гриша, — попросил, — покорми немцев.
Сам, не оглядываясь, поднялся по берегу.
Бежал по безмолвной, хорошо знакомой улице — ранней, пустой, сонной.
Заорал безумный петух, беспокойно мыкнула в стойле корова. Потом сквозь тонкую пелену тумана Виталий различил впереди бетонную статую. В окне Чистяковых горел свет, это Виталию страшно не понравилось. «Пьет, гад, сманывает мою Катьку в Томск, — подумал о Павлике и кулаки злобно зачесались. — Сбежал с валютой. Отберу!»
Трава перед крылечком истоптана, у сарая разметано сено клочьями.
Виталий легко взбежал на низенькое крылечко, увидел, что дверь не заперта.
Ногой откинул дверь. Увидел керосиновую лампу. У стены, как после драки, перевернутый стул. За круглым столом, заставленным мутными бутылками и немудреной сельской закуской, сидел, неестественно покосившись, капитан Степа Карась. Деревянная нога отставлена, лицо перекошено. Двумя пальцами левой руки (другие отсутствовали) он, как крюком, ловко хватал и забрасывал в широко раскрытый перекосившийся от выпивки рот кислую капусту. Увидев Виталия, пододвинул стакан.
— А где?… — начал Виталий.
Уже увидел, что занавеска, закрывавшая вход в комнату Катерины, сорвана.
— Если ты про девку…
Коротко кивнул.
— Ушла.
— А Павлик?
— И он ушел.
— Куда можно уйти отсюда?
— От чего… Вот как правильней говорить… — капитан Карась был так пьян, что разговаривал почти разумно.
— Ну, от чего?
— От народного гнева.
Виталий сел верхом на стул и долго смотрел в пустые глаза Карася.
Одноногий капитан шумно жевал, сглатывал, хрипло дышал. Глаза его тоже были устремлены на Виталия, но взгляда не было. И удовольствия в глазах не было. Когда Виталий помахал перед глазами капитана рукой, ничего особенного в этих пустых глазах не отразилось.
— Куда ушли?
— В болота.
— Что пьешь?
— Водку.
— Где взял?
— У нас целых десять ящиков на борту.
— Зачем столько?
— Подарок пробудившемуся революционному народу.
— Это же паленая водка, — указал Виталий на чернильное клеймо «Эта водка настоящая». — Откуда?
— От Павлика Мельникова.
Так дошло до Виталия странное.
Дошло до него, что паленую водку подлый одноногий капитан Степа Карась доставлял в Благушино и в Рядновку вовсе не в первый раз. И всегда доставлял ее туда по тайному приказу Золотых Яиц. А что ты, Виталька, ничего об этом не знаешь, сказал Карась, так это твои проблемы. Доставляемая водка имела всегда абсолютно целевое назначение — шла на поддержку энтузиазма революционно настроенных масс. Так что, бурлаков и скотников в Благушино и в Рядновке, с горечью понял Виталий, спаивал вовсе не какой-то там тайный конкурент, а сам Павлик. И добившись своего, пришел этой ночью на буксире в Рядновку, забрал Катьку, и исчезли они с непромокаемым мешком за спиной. Уж Катька знает дорогу.
— А где твои люди? — изумился Виталий.
— Экипаж отдыхает.
— Что ж ты, скотина? Как допустил, чтобы Катерину увели силой?
— Да ну, «увели»! — выпятил толстые губы Карась. — Смеялась громко. Вдвоем ушли. Эта девка как лешачиха. Знает свои болота.
Дальнейшую часть своих приключений Виталий потом рассказывал неохотно.
Будто бы попытался привести одноногого капитана в чувство, даже облил ледяной болотной водой, но Карася только вырвало. На все вопросы отвечал, что Катька в судовую роль не внесена, иначе спала бы на буксире. Так что ушла девка.
— Куда? — пытался дозваться Виталий.
— Подальше от народного гнева.
Высадив стакан водки, Виталий сел перед окном.
Фитиль в лампе нагорел, в избе темно, тяжко пахло керосином.
Теперь не оставалось сомнений, что Павлик давно вынашивал мысль уйти. Все наличные деньги немца прихватил с собой, обманул херра Цибеля. И Виталия обманул: Катерину прихватил с собой. Катька дура, конечно, но насильно увести такую невозможно. Значит, уговорил. Всех кинул.
Бунт…
Деньги…
Катерина…
Огненная вода…
Виталий чувствовал, что сходит с ума.
Лампа почти погасла, когда на реке послышался рокот мотора.
Рокот приблизился, раздались голоса. «Да у Гришки они, — расслышал Виталий злой голос деда Егора. — Раз ушли на его лодке, значит, у него сидят, у Зазебаева. Ишь, как несет деревянным маслом. Идем все к Гришке».
«Да ну, дед, ты совсем никакой, — сказал кто-то. — Иди отдохни. Утром поднимем».
«Ну ладно, — согласился Чистяков. — Только буксир Карася осмотрите».
Загасив лампу, Виталий встал у косяка. Когда дед Егор, вздыхая, открыл дверь, рванул старика, зажал ладонью противный революционный рот.
— Молчи, дурак старый!
— Молчу, молчу.
— С бунтовщиками приплыл?
— С комитетом, — жалко ответил дед. Наверное, ударился головой о стену.
— Собирай продукты, спички, сухой спирт. Все, что обычно берешь на болота. Доходит? Жратву бери. Выходим через пять минут, пока твои люди шарятся на буксире.
— Да куда выходим?
— Катерину искать.
— Как Катерину?
— Увел ее Золотые Яйца.
— Ох, подниму народ. Порвут в клочья.
— Сам порву, — коротко пообещал Виталий.
Будто бы дед поднялся, побросал в рюкзак нужные вещи, продукты, сунул за голенище нож, похожий на сапожный и нехорошо сверкнувший в слабом утреннем свете. Сказал:
— Догоним…
Предупредил:
— Яйца Павлику отрежу сам.
Дед Егор потом сам рассказал о тех ужасных болотных блужданиях. Колотовкин не любил вспоминать. Будто бы сутки бродили по кочкарникам, проваливались в ледяную трясину, отогревались на сухих гривках. Чешуйки ряски налипали на сапоги, как крошечные зеленые медальки.
«Чего ты все крутишь? Чего ты все крутишь?»
«Прямо здесь не пройдешь».
«Но они-то прошли!»
«Не знаю».
На другой день сделали страшную находку.
На краю черного болотного «окна», взбаламученного, открытого, с разошедшейся в центре ряской, с обломанными жидкими кустами по краям, валялся намокший женский платок. В стороне — рукав мужской рубашки. Будто тянули и оторвали.
— Надо нырять.
Дед не ответил.
Дураку ясно, что нырять нет смысла.
Ледяная вода скрутит судорогами тело, не всплывешь. А водяной да невидимые подводные течения довершат дело.
— Молчи, старик, — повторял Виталий. — Молчи!
— А ты заставь меня замолчать, — странным голосом ответил ему дед Егор и потянул из-за голенища короткий нож. — Это ведь из-за таких, как ты, всю страну затянуло плесенью.
Приказал без всякой боязни:
— Идем. Хватит. Лучше тебе сидеть в тюрьму, здесь чем валяться с перерезанной глоткой. Хоть вместе утонули, — безнадежно покивал седой головой. — Тебя к ним не столкну.
Сплюнул жестоко:
— Достали всех. Немцев твоих обменяем у правительства на тех, кого в Благушино милиция похватала. О немцах у нас своя память.
Глава VII Танцы на палубе Август, 1999
«Россия!»
«Сраная страна», — сплевывал за борт Гриша.
«Постыдись! Будь патриотом!» — корил Гришу Виталий, но Зазебаев возражал:
«У меня от паленки все болит. И грязи на дворах, как говна, вот до чего довело нас правительство».
«Двор твой?»
«Ну».
«Возьми лопату, почисти».
«Это для кого мне там ковыряться?»
«Да для себя, для семьи собственной».
«Ну, сам-то я и по говну пройду. Мне страну жалко».
«Переведите мои слова этому нашему рабочему, — торжественно попросил херр Цибель фрекен Эрику. — Скажите ему, что у меня он станет совсем другим. Чистым и опрятным. Научится вежливости. Мысли о плохом правительстве я из него выбью. Двор у него будет блестеть, о чистый забор будут чесаться свиньи чистыми розовыми боками. Как девушки. А он перед сном будет выпивать рюмочку кюммеля. Я научу его из маленьких диких яблочек делать крепкий кюммель. Через десять лет в этом краю будут жить веселые здоровые люди. А в реках и озерах вырастим рыбу».
«А куда деть браконьеров?» — удивился Гриша.
«Они не будут больше воровать. Они любу. Рыбу будут получать рыбу за небольшие деньги».
«Пусть за небольшие, но все равно за деньги, — возразил Зазебаев. — Зачем платить, если можно взять даром?»
«Кто не любит покупать, тот человек ущербный», — важно заметил херр Цибель.
«А кто любит покупать, тот просто ублюдок».
Дискуссия зашла в тупик.
— Виталик, может, бабу мне отдашь? — несмело попросил Зазебаев. Он чувствовал ход истории по-своему. Разумно заметил: — Зачем теперь тебе немецкая баба? Тебя все равно убьют.
Вот падла, беспомощно подумал Виталий. Сперва Катька дразнилась: дескать, выйду замуж за Гришу Заебаева, теперь этот придурок требует с меня Эрику. Зуб у него, что ли, на моих баб? Поинтересовался:
— Где будешь ее держать?
— В избе, понятно.
— А кормить?
— Да не бойся, прокормлю, — сердито ответил Гриша. — Мне теперь многое полагается, как поддержавшему свержение подлой власти капитала. Мы свой, мы новый мир построим, — многозначительно подчеркнул он. — В Рядновке померла одна бабка. Совсем старая, ее мужик конвоиром работал в лагере. Не в пионерском, понятно, — усмехнулся. — Перебивались с кваса на хлеб, старая дура, а померла, так у нее в матрасе нашли сталинские дензнаки.
— Сердито сплюнул за борт:
— Вот жили! А теперь помри кто, что найдешь в матрасе?
— У меня рабочих обижать не будут, — важно сообщал в пространство херр Цибель. В тирольской шляпе с пером сидел на корме, как Мефистофель. — У меня все будут охотно работать. Мы быстро поднимем весь край. Русские мужики к нам побегут из других округов.
— А браконьеры? — ждал ответа Гриша.
— У меня каждый человек получит возможность произвести и продать товар. Каждый человек получит возможность держать породистых свиней, ловить крупную рыбу. А еще, — доверительно сообщил херр Цибель. — Я с каждой продажи разрешу своим мужикам брать себе процент… Может, целых десять процентов…
— Сколько, сколько? — заинтересовался Зазебаев.
— Десять, — важно подчеркнул херр Цибель. Даже показал на пальцах. — За этим процентом начинается воровство.
— Вот глупый немец! — плюнул Гриша в ласковый лунный отблеск. — Настоящее воровство начинается после девяносто седьмого процента!
9
К деревне подошли под утро.
Немцы озябли. Нервничали. Виталий первый выскочил на сырой, пахнущий тиной песок, протянул холодную руку фрекен Эрике, потом немцу. Горбатые избы тоскливо торчали из тумана, как старые стога. Не светились ни огонька. Темный буксир капитана Степы Карася смутно угадывался у низенького гнилого причала. Даже габариты не светились, ушел Степа Карась наводить порядок в глубинке, наверное, да там и запил. У Виталия заломило виски, до того хотел увидеть Катерину. В нарождающемся утреннем свете несомненное сходство фрекен Эрики с Катериной (а значит, со Светланой Константиновной) казалось ему кощунственным.
— Гриша, — попросил, — покорми немцев.
Сам, не оглядываясь, поднялся по берегу.
Бежал по безмолвной, хорошо знакомой улице — ранней, пустой, сонной.
Заорал безумный петух, беспокойно мыкнула в стойле корова. Потом сквозь тонкую пелену тумана Виталий различил впереди бетонную статую. В окне Чистяковых горел свет, это Виталию страшно не понравилось. «Пьет, гад, сманывает мою Катьку в Томск, — подумал о Павлике и кулаки злобно зачесались. — Сбежал с валютой. Отберу!»
Трава перед крылечком истоптана, у сарая разметано сено клочьями.
Виталий легко взбежал на низенькое крылечко, увидел, что дверь не заперта.
Ногой откинул дверь. Увидел керосиновую лампу. У стены, как после драки, перевернутый стул. За круглым столом, заставленным мутными бутылками и немудреной сельской закуской, сидел, неестественно покосившись, капитан Степа Карась. Деревянная нога отставлена, лицо перекошено. Двумя пальцами левой руки (другие отсутствовали) он, как крюком, ловко хватал и забрасывал в широко раскрытый перекосившийся от выпивки рот кислую капусту. Увидев Виталия, пододвинул стакан.
— А где?… — начал Виталий.
Уже увидел, что занавеска, закрывавшая вход в комнату Катерины, сорвана.
— Если ты про девку…
Коротко кивнул.
— Ушла.
— А Павлик?
— И он ушел.
— Куда можно уйти отсюда?
— От чего… Вот как правильней говорить… — капитан Карась был так пьян, что разговаривал почти разумно.
— Ну, от чего?
— От народного гнева.
Виталий сел верхом на стул и долго смотрел в пустые глаза Карася.
Одноногий капитан шумно жевал, сглатывал, хрипло дышал. Глаза его тоже были устремлены на Виталия, но взгляда не было. И удовольствия в глазах не было. Когда Виталий помахал перед глазами капитана рукой, ничего особенного в этих пустых глазах не отразилось.
— Куда ушли?
— В болота.
— Что пьешь?
— Водку.
— Где взял?
— У нас целых десять ящиков на борту.
— Зачем столько?
— Подарок пробудившемуся революционному народу.
— Это же паленая водка, — указал Виталий на чернильное клеймо «Эта водка настоящая». — Откуда?
— От Павлика Мельникова.
Так дошло до Виталия странное.
Дошло до него, что паленую водку подлый одноногий капитан Степа Карась доставлял в Благушино и в Рядновку вовсе не в первый раз. И всегда доставлял ее туда по тайному приказу Золотых Яиц. А что ты, Виталька, ничего об этом не знаешь, сказал Карась, так это твои проблемы. Доставляемая водка имела всегда абсолютно целевое назначение — шла на поддержку энтузиазма революционно настроенных масс. Так что, бурлаков и скотников в Благушино и в Рядновке, с горечью понял Виталий, спаивал вовсе не какой-то там тайный конкурент, а сам Павлик. И добившись своего, пришел этой ночью на буксире в Рядновку, забрал Катьку, и исчезли они с непромокаемым мешком за спиной. Уж Катька знает дорогу.
— А где твои люди? — изумился Виталий.
— Экипаж отдыхает.
— Что ж ты, скотина? Как допустил, чтобы Катерину увели силой?
— Да ну, «увели»! — выпятил толстые губы Карась. — Смеялась громко. Вдвоем ушли. Эта девка как лешачиха. Знает свои болота.
Дальнейшую часть своих приключений Виталий потом рассказывал неохотно.
Будто бы попытался привести одноногого капитана в чувство, даже облил ледяной болотной водой, но Карася только вырвало. На все вопросы отвечал, что Катька в судовую роль не внесена, иначе спала бы на буксире. Так что ушла девка.
— Куда? — пытался дозваться Виталий.
— Подальше от народного гнева.
Высадив стакан водки, Виталий сел перед окном.
Фитиль в лампе нагорел, в избе темно, тяжко пахло керосином.
Теперь не оставалось сомнений, что Павлик давно вынашивал мысль уйти. Все наличные деньги немца прихватил с собой, обманул херра Цибеля. И Виталия обманул: Катерину прихватил с собой. Катька дура, конечно, но насильно увести такую невозможно. Значит, уговорил. Всех кинул.
Бунт…
Деньги…
Катерина…
Огненная вода…
Виталий чувствовал, что сходит с ума.
Лампа почти погасла, когда на реке послышался рокот мотора.
Рокот приблизился, раздались голоса. «Да у Гришки они, — расслышал Виталий злой голос деда Егора. — Раз ушли на его лодке, значит, у него сидят, у Зазебаева. Ишь, как несет деревянным маслом. Идем все к Гришке».
«Да ну, дед, ты совсем никакой, — сказал кто-то. — Иди отдохни. Утром поднимем».
«Ну ладно, — согласился Чистяков. — Только буксир Карася осмотрите».
Загасив лампу, Виталий встал у косяка. Когда дед Егор, вздыхая, открыл дверь, рванул старика, зажал ладонью противный революционный рот.
— Молчи, дурак старый!
— Молчу, молчу.
— С бунтовщиками приплыл?
— С комитетом, — жалко ответил дед. Наверное, ударился головой о стену.
— Собирай продукты, спички, сухой спирт. Все, что обычно берешь на болота. Доходит? Жратву бери. Выходим через пять минут, пока твои люди шарятся на буксире.
— Да куда выходим?
— Катерину искать.
— Как Катерину?
— Увел ее Золотые Яйца.
— Ох, подниму народ. Порвут в клочья.
— Сам порву, — коротко пообещал Виталий.
Будто бы дед поднялся, побросал в рюкзак нужные вещи, продукты, сунул за голенище нож, похожий на сапожный и нехорошо сверкнувший в слабом утреннем свете. Сказал:
— Догоним…
Предупредил:
— Яйца Павлику отрежу сам.
Дед Егор потом сам рассказал о тех ужасных болотных блужданиях. Колотовкин не любил вспоминать. Будто бы сутки бродили по кочкарникам, проваливались в ледяную трясину, отогревались на сухих гривках. Чешуйки ряски налипали на сапоги, как крошечные зеленые медальки.
«Чего ты все крутишь? Чего ты все крутишь?»
«Прямо здесь не пройдешь».
«Но они-то прошли!»
«Не знаю».
На другой день сделали страшную находку.
На краю черного болотного «окна», взбаламученного, открытого, с разошедшейся в центре ряской, с обломанными жидкими кустами по краям, валялся намокший женский платок. В стороне — рукав мужской рубашки. Будто тянули и оторвали.
— Надо нырять.
Дед не ответил.
Дураку ясно, что нырять нет смысла.
Ледяная вода скрутит судорогами тело, не всплывешь. А водяной да невидимые подводные течения довершат дело.
— Молчи, старик, — повторял Виталий. — Молчи!
— А ты заставь меня замолчать, — странным голосом ответил ему дед Егор и потянул из-за голенища короткий нож. — Это ведь из-за таких, как ты, всю страну затянуло плесенью.
Приказал без всякой боязни:
— Идем. Хватит. Лучше тебе сидеть в тюрьму, здесь чем валяться с перерезанной глоткой. Хоть вместе утонули, — безнадежно покивал седой головой. — Тебя к ним не столкну.
Сплюнул жестоко:
— Достали всех. Немцев твоих обменяем у правительства на тех, кого в Благушино милиция похватала. О немцах у нас своя память.
Глава VII Танцы на палубе Август, 1999
1
Золотаревский сиял.
— Ты только посмотри, кто прилетел на собрание из Москвы! Представитель госминимущества! А кто его встречал? И Кузнецов, и начальник департамента имущественных отношений!
— Значит, губернатор все-таки поддерживает Кузнецова?
— Губернатор в отпуске. Так все говорят. Даже энергетики не смогли с ним связаться. И всех замов как чума скосила.
— А собрание?
Юрист ухмыльнулся.
Он считал одержанную победу полной.
— На входе сторонники Кузнецова выставили охрану. Никого лишнего, вход только по доверенностям. В зале — компьютеры, множительная техника. Все просчитывается в момент, нужная информация тут же распространяется. Сам Кузнецов приехал в последний момент. Его пропустили и закрыли дверь…
Юрист извлек из папки бумагу.
— Ты только послушай! « УВД на транспорте… Генерал-майору милиции такому-то… Определениями Арбитражного суда области отдельным представителям консорциума КАСЕ был вынесен запрет на совершение любых действий, связанных с созывом, подготовкой и проведением внеочередного собрания акционеров… Однако собрание акционеров было проведено,— с наглым наслаждением процитировал Золотаревский. — Таким образом, все решения указанного собрания будут оспорены в установленном законом порядке…»
— Дошло? — торжествовал юрист. — Увяз, увяз коготок. Как юрист говорю. Кузнецов даже не заметил, как все случилось. « Имеются основания предполагать, — процитировал Золотаревский ту же бумагу, — что указанная группа лиц предпримет попытку получить противоправный доступ к управлению ОАО «Бассейн»… В целях недопущения дестабилизации в руководстве Общества и для обеспечения нормальной деятельности сотрудников, прошу обеспечить надежную охрану служебных помещений…» Представь, — заржал Золотаревский, — в директорате «Бассейна» сейчас все коридоры забиты милицией. Кузнецов вряд ли решится на силовую акцию. Слабо! Не решится взять печать силой. Пора думать об отступлении.
— А это возможно?
— А ты взгляни на это уведомление. Видишь, Кузнецов сообщает Липецкому. « В соответствии с утвержденной повесткой дня рассмотрен вопрос о досрочном прекращении полномочий единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн»…» Простенькая формулировка, да? Дойдет даже до идиота. « Прекратить досрочно полномочия действующего единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн» Н. И. Липецкого с даты принятия настоящего решения и избрать на указанную должность В. И. Кузнецова…» И далее. « Требуем передать новоизбранному Генеральному директору ОАО «Бассейн» В. И. Кузнецову печать ОАО «Бассейн» и передать по описи все необходимые документы…»
— Наверное, Николаю Ивановичу это не понравилось?
— Ему твое присутствие только придает силу, — на этот раз Золотаревский не льстил Семину, а просто констатировал факт. — Прочел и сунул полученную бумагу под тонированный аквариум. Сам знаешь, к аквариуму даже техничка подходить боится. Ну, а мордой на пол Липецкого уже никто не положит. Ты только взгляни! Это же не протокол, это поэма!
2
— « Протокол общего внеочередного собрания акционеров…»
Золотаревский мог читать про себя, но он жаждал полного удовлетворения.
— « На дату составления списка участников собрания оплачено 246 763 обыкновенных акции акционерного общества и 82 254 привилегированных… В соответствии со статьей 32 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах», привилегированные акции являются голосующими по всем вопросам повестки дня… На сегодняшний день на балансе общества — 15 обыкновенных акций… В соответствии с пунктом 6 статьи 76 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах» указанные акции не предоставляют права голоса… Голосующими являются 329 002 акции… Соответственно общее количество голосов — 320 002… Председателем собрания избран В. И. Кузнецов…»
— Надо было видеть Вячеслава Ивановича, — торжествовал юрист. — Он пришел побеждать! Как юрист говорю. У него тени сомнений не было. Согласись, что поддержка мингосимущества и губернатора — это не слабо. Очень даже не слабо! Вот он и явился весь из себя. Модная прическа, подогнанный по плечу костюм. Бабы в зале шуршали, как осенние листья: какой у нас директор! Мне покровительственно кивнул. Выгнать же меня нельзя, я на собрание явился с доверенностью от Колотовкина. Считай, нам повезло.
— В чем?
— Да в том, что я все видел своими глазами. Информация из первых рук. Люди там в основном собрались свои, друг друга не стеснялись. Решили, наверное, что присутствие мингосимущества и обладминистрации автоматически снимает проблемы. А если упрется Липецкий, решили, попросту выбросим из кабинета. Поднялся Кузнецов на трибуну. Красиво говорил. Дескать, не собирались мы проводить это внеочередное собрание, да нужда заставила. Дескать, известные господа Липецкий да Акимов занялись злостными спекуляциями, по дешевке сбыли крупный пакет акций энергетикам, чем нанесли обществу ущерб в несколько миллионов долларов! Сам знаешь, крупные цифры здорово бьют по нервам акционеров. Зал сразу загудел. А Кузнецов еще жару добавил: мол, миллионы эти из ваших карманов вынуты! Правда, вскочил какой-то несусветный дедок из старых речников. «А почему на собрании нет товарища Липецкого? Почему нет товарища Акимова?» — «А они придти не захотели, — смеется Кузнецов. — Им стыдно глянуть нам всем в глаза». — «А почему за дверью стоят судебные приставы? Почему у них на руках постановление о запрете собрания?» Но Кузнецов — артист. Вздернул брови, прическу поправил: «Мне не докладывали». Сделал эффектную паузу. «Есть вопросы? Нет вопросов. Кто за назначение нового генерального директора?» Вот и проголосовали, — потер руки Золотаревский: — За нового генерального директора, то есть за Кузнецова, почти девяносто девять процентов присутствующих! Неслыханное единогласие! Подумаешь, не голосовали акции энергетиков, да? Все дело заняло двадцать минут. Рекорд, кстати.
3
— …Нет, ты только посмотри! На вопрос, почему в новом совете директоров совсем нет речников, Кузнецов ответил, что в сроки, установленные законодательством, акционеры, имеющие право вносить кандидатуры, подали все соответствующие предложения. Мингосимущество, консорциум КАСЕ. Только, дескать, сами речники промолчали. Вот и не попали в управление. Это традиция. Приходя на новое предприятие, Кузнецов всегда разгоняет сложившийся коллектив, лишает компанию руководства. Кто-то даже не выдержал: как, мол, будут рулить «Бассейном» новые начальники, не знающие его специфики?. Кузнецов в ответ: а чем, собственно, должно заниматься управление? Вот, вот, правильно! Экономикой и финансами. А если кого-то интересует частный вопрос присутствия или отсутствия речников, то для организации текущей деятельности в «Бассейне», как известно, существует специальный орган, а уж в нем речники густо представлены. Вот тут и поднялся акционер Колотовкин. Его появление вызвало аплодисменты. Ведь он первое частное лицо, пострадавшее у нас от стихийных революционных выступлений. Поднялся на трибуну. Мы, мол, тут заседаем, надеемся, а через час все наши решения признают неправомочными! Раз энергетики на собрание не пришли, значит, кворум под сомнением. Кроме того, арестованы все акции, принадлежащие КАСЕ. А какой же может быть кворум, если половина присутствующих лишена голосов в судебном порядке?
— И что Кузнецов?
— А он свое тянет: не получал никаких документов! Так что начнется теперь борьба за печать. Как юрист говорю. Но мы представителей КАСЕ затаскаем по судам, потому что время работает на нас, а бывший полковник Федин, — Золотаревский подмигнул Семину, — официально досматривает служебные кабинеты КАСЕ. Вот как все в жизни поворачивается. Не успел господин Кузнецов. Пришла пора возвращать кредиты, а где деньги?
— Что ж, — кивнул Семин. — Настраивай средства массовой информации.
— Это ты о ком? — не понял Золотаревский.
— Это я о журналистке Полиной Ив ановой. У нее перо злое, ее знают. Привыкли искать ее имя, открывая газеты. Топила Липецкого, теперь пусть спасает. Пообещай денег. Или припугни.
— А не согласится?
— Согласится. Еще как согласится! Такие победителей вычисляют на физиологическом уровне. С проигравшими такие не дружат. Обзвони каналы телевидения, газеты, назначь экстренную пресс-конференцию. Отдай газетчикам всех, кто готовил незаконное собрание. Кузнецова, прежде всего. Сохрани корректность по отношению к губернатору. Пусть Ив анова особенно подчеркнет, что губернатор не имел никакого отношения к консорциуму КАСЕ. Пусть подчеркнет, что в отсутствие губернатора некоторые замы творят, что хотят. К примеру, первый, — напомнил Семин. — Владимир Алексеевич. Этого прямо сажай голым задом на сковородку. Он ведь не подписал планировавшийся документ. Значит, изначально с нами сотрудничать не собирался.
4
Вдруг пошел дождь.
Голова звоном отзывалась на падающее давление.
На веранде базы было пусто. Несло березовым дымом, влажной печалью.
— Особенно ненавидел точные науки, — завелся юрист. — Какие они точные, если все надо считать, да? Как юрист говорю. Я только врал и дрался. Не нравился мне этот мир. Мамочка говорит, что я начал шуметь с первой секунды. Голос походил на автосигнализацию. Сразу смекнул, куда меня выпихнули. Папа — интеллигент, мама — рафинированная интеллигентка, а я рос и дрался. Рос, врал и дрался.
Подмигнул:
«В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей». Слыхал про такое? Выгнали меня из школы, потянули в военкомат. Молоденькая тетка посмотрела на меня голого: «Жопа через какую букву пишется?» — «Через ё,— отвечаю. И жалуюсь печально: — Жить не хочу». — Вижу, что сочувствует, добавляю: «Отравлюсь, наверное». — Тетка помяла мой член в руке: «Годен». — «Да куда ж годен? — возражаю. — С жопой-то я неправильно выступил!!» Отвечает: «Это ничего. Сержант вправит мозги!» Кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Трудно быть евреем, Андрей Семенович. Особенно в армии. Помнишь, — совсем развеселился Элим, — натовский генерал все выспрашивал, сколько калорий в день получает русский солдат? Ну, совсем забодал. Наш твердит: «Две тысячи!» — а натовский: «Четыре!» — «Да врешь ты, натовская морда! — не выдержал наш. — Не может солдат за раз сожрать два мешка брюквы!»
Много хорошего коньяка напрочь переводит стрелки.
Прикончив вторую бутылку, Семин явственно увидел будущее. Раньше Нюрка запрещала разглядывать будущее после двух бутылок коньяка, но сейчас ее рядом не было.
— Сидят Дональд Рамсфелд и Коллин Пауэлл в баре, — нес свое Золотаревский. — Входит белый парень. «Ой, — говорит, — вы что, правда, Рамсефелд и Пауэлл?» — «Ну да, правда», — отвечает Пауэлл. — «Ух ты! — радуется парень. — А о чем разговариваете?» — «Да вот, планируем третью мировую войну». — «И как хотите ее начать?» — «Может для начала убьем исламистов парочку миллионов. Конечно, и свои потери планируем». — «Это еще какие потери?» — «Ну, скажем, парочка десантников. Как без этого? Простые хорошие парни». — «Ну, блин! — говорит парень. — Да зачем мочить таких хороших парней?» Тут Пауэлл и поворачивается к Рамсфелду: «Видишь, Доналд, я тебе говорил, что всем по херу парочка миллионов исламистов».
— В Томск? — обрадовался юрист.
Семин покачал головой. К черту Томск! В глушь, в болота.
Он отчетливо прозревал будущее. После второй бутылки оно ни в каком варианте уже не казалось ему пугающим. И было, было, было еще одно интересное дельце…
Коньяк растворялся в крови. Пароходы плывут. Солнце светит. Гражданка Ермолова на железной печке, вынесенной во двор, варит варенье. Господин Кузнецов прогуливает по скверу сына Бориску, относящегося больше к миру растений. И все же мир уже не совсем такой, каким был до моего появления в Энске. Это всегда как на лекции, ухмыльнулся он. Читаешь про свое, чувствуешь: доходит до людей, замер зал. А когда кончил, непременно донесется: «Эй, на трибуне! Стаканчик освободился?»
Но мир изменился.
Немного, но изменился.
Предательство — всегда лишь вопрос времени.
Толкнешь костяшку домино, валятся все. Надо только понять, какую правильно толкать первой.
5
Еще поддав, Золотаревский устроился на палубе.
Злой моторист высунулся из люка, кивнул в сторону мордастого лоцмана: «Без него запурхаемся. Хорошо, что взяли. Это Ванька Васенев, из местных. Рядовой бурлак. Нам до Рядновки по протокам да по болотным речкам».
Золотаревский отмахнулся.
— После армии прокладывал дорогу в степи, — долдонил Семину. — В шесть утра выбрасывали меня на точку с бутылкой воды и банкой тушенки. Советовали: не снимай шляпу, днем здесь жарко. Вот где нарушались права человека! Как юрист говорю. Прямо из степи двинул в Свердловск на юридический. А там такие студентки! Ой, неопытные, хорошенькие. Затуманенным взором глянешь на одну, на другую. А они беременеют. Такой парадокс: как глянул, так забеременела. С одной до сих пор живу. У нас, у русских, менталитет особый.
— Ты же еврей, Элим.
— Ну и что? Я еврей русский.
Золотаревский сиял.
— Ты только посмотри, кто прилетел на собрание из Москвы! Представитель госминимущества! А кто его встречал? И Кузнецов, и начальник департамента имущественных отношений!
— Значит, губернатор все-таки поддерживает Кузнецова?
— Губернатор в отпуске. Так все говорят. Даже энергетики не смогли с ним связаться. И всех замов как чума скосила.
— А собрание?
Юрист ухмыльнулся.
Он считал одержанную победу полной.
— На входе сторонники Кузнецова выставили охрану. Никого лишнего, вход только по доверенностям. В зале — компьютеры, множительная техника. Все просчитывается в момент, нужная информация тут же распространяется. Сам Кузнецов приехал в последний момент. Его пропустили и закрыли дверь…
Юрист извлек из папки бумагу.
— Ты только послушай! « УВД на транспорте… Генерал-майору милиции такому-то… Определениями Арбитражного суда области отдельным представителям консорциума КАСЕ был вынесен запрет на совершение любых действий, связанных с созывом, подготовкой и проведением внеочередного собрания акционеров… Однако собрание акционеров было проведено,— с наглым наслаждением процитировал Золотаревский. — Таким образом, все решения указанного собрания будут оспорены в установленном законом порядке…»
— Дошло? — торжествовал юрист. — Увяз, увяз коготок. Как юрист говорю. Кузнецов даже не заметил, как все случилось. « Имеются основания предполагать, — процитировал Золотаревский ту же бумагу, — что указанная группа лиц предпримет попытку получить противоправный доступ к управлению ОАО «Бассейн»… В целях недопущения дестабилизации в руководстве Общества и для обеспечения нормальной деятельности сотрудников, прошу обеспечить надежную охрану служебных помещений…» Представь, — заржал Золотаревский, — в директорате «Бассейна» сейчас все коридоры забиты милицией. Кузнецов вряд ли решится на силовую акцию. Слабо! Не решится взять печать силой. Пора думать об отступлении.
— А это возможно?
— А ты взгляни на это уведомление. Видишь, Кузнецов сообщает Липецкому. « В соответствии с утвержденной повесткой дня рассмотрен вопрос о досрочном прекращении полномочий единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн»…» Простенькая формулировка, да? Дойдет даже до идиота. « Прекратить досрочно полномочия действующего единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн» Н. И. Липецкого с даты принятия настоящего решения и избрать на указанную должность В. И. Кузнецова…» И далее. « Требуем передать новоизбранному Генеральному директору ОАО «Бассейн» В. И. Кузнецову печать ОАО «Бассейн» и передать по описи все необходимые документы…»
— Наверное, Николаю Ивановичу это не понравилось?
— Ему твое присутствие только придает силу, — на этот раз Золотаревский не льстил Семину, а просто констатировал факт. — Прочел и сунул полученную бумагу под тонированный аквариум. Сам знаешь, к аквариуму даже техничка подходить боится. Ну, а мордой на пол Липецкого уже никто не положит. Ты только взгляни! Это же не протокол, это поэма!
2
— « Протокол общего внеочередного собрания акционеров…»
Золотаревский мог читать про себя, но он жаждал полного удовлетворения.
— « На дату составления списка участников собрания оплачено 246 763 обыкновенных акции акционерного общества и 82 254 привилегированных… В соответствии со статьей 32 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах», привилегированные акции являются голосующими по всем вопросам повестки дня… На сегодняшний день на балансе общества — 15 обыкновенных акций… В соответствии с пунктом 6 статьи 76 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах» указанные акции не предоставляют права голоса… Голосующими являются 329 002 акции… Соответственно общее количество голосов — 320 002… Председателем собрания избран В. И. Кузнецов…»
— Надо было видеть Вячеслава Ивановича, — торжествовал юрист. — Он пришел побеждать! Как юрист говорю. У него тени сомнений не было. Согласись, что поддержка мингосимущества и губернатора — это не слабо. Очень даже не слабо! Вот он и явился весь из себя. Модная прическа, подогнанный по плечу костюм. Бабы в зале шуршали, как осенние листья: какой у нас директор! Мне покровительственно кивнул. Выгнать же меня нельзя, я на собрание явился с доверенностью от Колотовкина. Считай, нам повезло.
— В чем?
— Да в том, что я все видел своими глазами. Информация из первых рук. Люди там в основном собрались свои, друг друга не стеснялись. Решили, наверное, что присутствие мингосимущества и обладминистрации автоматически снимает проблемы. А если упрется Липецкий, решили, попросту выбросим из кабинета. Поднялся Кузнецов на трибуну. Красиво говорил. Дескать, не собирались мы проводить это внеочередное собрание, да нужда заставила. Дескать, известные господа Липецкий да Акимов занялись злостными спекуляциями, по дешевке сбыли крупный пакет акций энергетикам, чем нанесли обществу ущерб в несколько миллионов долларов! Сам знаешь, крупные цифры здорово бьют по нервам акционеров. Зал сразу загудел. А Кузнецов еще жару добавил: мол, миллионы эти из ваших карманов вынуты! Правда, вскочил какой-то несусветный дедок из старых речников. «А почему на собрании нет товарища Липецкого? Почему нет товарища Акимова?» — «А они придти не захотели, — смеется Кузнецов. — Им стыдно глянуть нам всем в глаза». — «А почему за дверью стоят судебные приставы? Почему у них на руках постановление о запрете собрания?» Но Кузнецов — артист. Вздернул брови, прическу поправил: «Мне не докладывали». Сделал эффектную паузу. «Есть вопросы? Нет вопросов. Кто за назначение нового генерального директора?» Вот и проголосовали, — потер руки Золотаревский: — За нового генерального директора, то есть за Кузнецова, почти девяносто девять процентов присутствующих! Неслыханное единогласие! Подумаешь, не голосовали акции энергетиков, да? Все дело заняло двадцать минут. Рекорд, кстати.
3
— …Нет, ты только посмотри! На вопрос, почему в новом совете директоров совсем нет речников, Кузнецов ответил, что в сроки, установленные законодательством, акционеры, имеющие право вносить кандидатуры, подали все соответствующие предложения. Мингосимущество, консорциум КАСЕ. Только, дескать, сами речники промолчали. Вот и не попали в управление. Это традиция. Приходя на новое предприятие, Кузнецов всегда разгоняет сложившийся коллектив, лишает компанию руководства. Кто-то даже не выдержал: как, мол, будут рулить «Бассейном» новые начальники, не знающие его специфики?. Кузнецов в ответ: а чем, собственно, должно заниматься управление? Вот, вот, правильно! Экономикой и финансами. А если кого-то интересует частный вопрос присутствия или отсутствия речников, то для организации текущей деятельности в «Бассейне», как известно, существует специальный орган, а уж в нем речники густо представлены. Вот тут и поднялся акционер Колотовкин. Его появление вызвало аплодисменты. Ведь он первое частное лицо, пострадавшее у нас от стихийных революционных выступлений. Поднялся на трибуну. Мы, мол, тут заседаем, надеемся, а через час все наши решения признают неправомочными! Раз энергетики на собрание не пришли, значит, кворум под сомнением. Кроме того, арестованы все акции, принадлежащие КАСЕ. А какой же может быть кворум, если половина присутствующих лишена голосов в судебном порядке?
— И что Кузнецов?
— А он свое тянет: не получал никаких документов! Так что начнется теперь борьба за печать. Как юрист говорю. Но мы представителей КАСЕ затаскаем по судам, потому что время работает на нас, а бывший полковник Федин, — Золотаревский подмигнул Семину, — официально досматривает служебные кабинеты КАСЕ. Вот как все в жизни поворачивается. Не успел господин Кузнецов. Пришла пора возвращать кредиты, а где деньги?
— Что ж, — кивнул Семин. — Настраивай средства массовой информации.
— Это ты о ком? — не понял Золотаревский.
— Это я о журналистке Полиной Ив ановой. У нее перо злое, ее знают. Привыкли искать ее имя, открывая газеты. Топила Липецкого, теперь пусть спасает. Пообещай денег. Или припугни.
— А не согласится?
— Согласится. Еще как согласится! Такие победителей вычисляют на физиологическом уровне. С проигравшими такие не дружат. Обзвони каналы телевидения, газеты, назначь экстренную пресс-конференцию. Отдай газетчикам всех, кто готовил незаконное собрание. Кузнецова, прежде всего. Сохрани корректность по отношению к губернатору. Пусть Ив анова особенно подчеркнет, что губернатор не имел никакого отношения к консорциуму КАСЕ. Пусть подчеркнет, что в отсутствие губернатора некоторые замы творят, что хотят. К примеру, первый, — напомнил Семин. — Владимир Алексеевич. Этого прямо сажай голым задом на сковородку. Он ведь не подписал планировавшийся документ. Значит, изначально с нами сотрудничать не собирался.
4
Вдруг пошел дождь.
Голова звоном отзывалась на падающее давление.
— Знаешь, как я учился в школе? — пыхтел поддатый юрист. Он вспотел, часто утирался салфеткой. — Как лошадь Пржевальского!
А мы танцуем на палубе тонущего корабля
и напеваем: тра-ля-ля-ляя…
На веранде базы было пусто. Несло березовым дымом, влажной печалью.
— Особенно ненавидел точные науки, — завелся юрист. — Какие они точные, если все надо считать, да? Как юрист говорю. Я только врал и дрался. Не нравился мне этот мир. Мамочка говорит, что я начал шуметь с первой секунды. Голос походил на автосигнализацию. Сразу смекнул, куда меня выпихнули. Папа — интеллигент, мама — рафинированная интеллигентка, а я рос и дрался. Рос, врал и дрался.
Подмигнул:
«В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей». Слыхал про такое? Выгнали меня из школы, потянули в военкомат. Молоденькая тетка посмотрела на меня голого: «Жопа через какую букву пишется?» — «Через ё,— отвечаю. И жалуюсь печально: — Жить не хочу». — Вижу, что сочувствует, добавляю: «Отравлюсь, наверное». — Тетка помяла мой член в руке: «Годен». — «Да куда ж годен? — возражаю. — С жопой-то я неправильно выступил!!» Отвечает: «Это ничего. Сержант вправит мозги!» Кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Трудно быть евреем, Андрей Семенович. Особенно в армии. Помнишь, — совсем развеселился Элим, — натовский генерал все выспрашивал, сколько калорий в день получает русский солдат? Ну, совсем забодал. Наш твердит: «Две тысячи!» — а натовский: «Четыре!» — «Да врешь ты, натовская морда! — не выдержал наш. — Не может солдат за раз сожрать два мешка брюквы!»
Хороший коньяк меняет ход внутренних часов.
А мы танцем на палубе тонущего корабля…
Много хорошего коньяка напрочь переводит стрелки.
Прикончив вторую бутылку, Семин явственно увидел будущее. Раньше Нюрка запрещала разглядывать будущее после двух бутылок коньяка, но сейчас ее рядом не было.
— Сидят Дональд Рамсфелд и Коллин Пауэлл в баре, — нес свое Золотаревский. — Входит белый парень. «Ой, — говорит, — вы что, правда, Рамсефелд и Пауэлл?» — «Ну да, правда», — отвечает Пауэлл. — «Ух ты! — радуется парень. — А о чем разговариваете?» — «Да вот, планируем третью мировую войну». — «И как хотите ее начать?» — «Может для начала убьем исламистов парочку миллионов. Конечно, и свои потери планируем». — «Это еще какие потери?» — «Ну, скажем, парочка десантников. Как без этого? Простые хорошие парни». — «Ну, блин! — говорит парень. — Да зачем мочить таких хороших парней?» Тут Пауэлл и поворачивается к Рамсфелду: «Видишь, Доналд, я тебе говорил, что всем по херу парочка миллионов исламистов».
— Вызови катер.
А мы танцем на палубе тонущего корабля…
— В Томск? — обрадовался юрист.
Семин покачал головой. К черту Томск! В глушь, в болота.
Он отчетливо прозревал будущее. После второй бутылки оно ни в каком варианте уже не казалось ему пугающим. И было, было, было еще одно интересное дельце…
Коньяк растворялся в крови. Пароходы плывут. Солнце светит. Гражданка Ермолова на железной печке, вынесенной во двор, варит варенье. Господин Кузнецов прогуливает по скверу сына Бориску, относящегося больше к миру растений. И все же мир уже не совсем такой, каким был до моего появления в Энске. Это всегда как на лекции, ухмыльнулся он. Читаешь про свое, чувствуешь: доходит до людей, замер зал. А когда кончил, непременно донесется: «Эй, на трибуне! Стаканчик освободился?»
Но мир изменился.
Немного, но изменился.
Предательство — всегда лишь вопрос времени.
Толкнешь костяшку домино, валятся все. Надо только понять, какую правильно толкать первой.
5
Еще поддав, Золотаревский устроился на палубе.
Злой моторист высунулся из люка, кивнул в сторону мордастого лоцмана: «Без него запурхаемся. Хорошо, что взяли. Это Ванька Васенев, из местных. Рядовой бурлак. Нам до Рядновки по протокам да по болотным речкам».
Золотаревский отмахнулся.
— После армии прокладывал дорогу в степи, — долдонил Семину. — В шесть утра выбрасывали меня на точку с бутылкой воды и банкой тушенки. Советовали: не снимай шляпу, днем здесь жарко. Вот где нарушались права человека! Как юрист говорю. Прямо из степи двинул в Свердловск на юридический. А там такие студентки! Ой, неопытные, хорошенькие. Затуманенным взором глянешь на одну, на другую. А они беременеют. Такой парадокс: как глянул, так забеременела. С одной до сих пор живу. У нас, у русских, менталитет особый.
— Ты же еврей, Элим.
— Ну и что? Я еврей русский.
Семин снимал головную боль коньяком, в пол-уха слушал загулявшего юриста и неотрывно смотрел на тайгу. На то, как мрачно седые ели вплотную подступали к узкой протоке, страшной от черной глубины, в которой угадывалось что-то безжизненное (может, затонувший лес). Катер едва двигался по черной воде, полной кувшинок, а кое-где ряски. Моторист сплевывал за борт. Ванька Васенев матерился. Раза три царапнули дном о болотную корягу. Темнело болото, набегала сизая тайга, сжимала и без того узкое русло, становилось сумеречно, не по себе: вот мы пьем коньяк, а рядновской Джиоконды, говорят, уже и в живых нет…
А мы танцуем на палубе тонущего корабля
и напеваем — тра-ля-ля-ля…