Страница:
Смело предсказал:
— Он нам еще спасибо скажет. У него в Баварии есть свои деревообрабатывающие предприятия. У него глазки разбежались, когда я рассказал, как недорого можно купить в Сибири настоящий мореный лес. Он же не знает, что бывший лесхоз настолько засрал речки, что в них не осталось ничего живого. Пусть корчует топляк и вывозит его в Германию. Мы своими силами это дело не поднимем, а херр Цибель справится. Он точно справится. Вывезет лес, в очищенные речки напустит толстых немецких рыб. А потом, сам знаешь… Потом сибирские мужики устроят ему революцию… А я, — счастливо закатил глаза, — Катьку перевезу в Томск.
— Не поедет Катька.
— Да ну, — не верил Павлик. — Когда немец пригонит тяжелую технику, жить в Рядновке станет совсем невозможно. Придется переселять рядновцев… Лесхоз у нас почему сдох? Да потому, что люди пили и воровали, пускали лес самосплавом, а он тонет, особенно береза и лиственница. Вот и живем теперь среди гнилых болот, как в доисторическую эпоху. Здесь только херр Цибель может изменить положение. Увидишь, начнет толстая немецкая рыба играть в омутах. А мы, — нехорошо подмигнул Павлик, — научим немца играть в очко. Пусть забирает затопленное дерьмо, тухлую древесину. Я ему предлагал все купить оптом. Болота, леса, речки с утками, с медведями, с водяными, с деревнями. Даже с революционным дедом Егором Чистяковым и этим его бетонным вождем в палисаднике. Мы же не козла пускаем в огород, а умелого земледельца. Латифундиста, скажем так, — ввернул Павлик красивое слово. — Лет через десять превратятся наши болота в рай. Пестрые бабочки запорхают в воздухе, ни одного комара. Виллы поставим. — Павлик ласково глянул в сторону закурившего Виталия. — У нас ведь теперь уже не кооператив, а совместное российско-германское предприятие. В Томске я интересовался в Леспроме, где и какие объемы сплавлялись в советское время по нашим речкам. Так они там аж побледнели: это, дескать, государственный секрет! А по глазам видно: готовы продать. Но я им ничего не предложил, просто упер у них карту…
Лениво подцепил с тарелки кусок прозрачной семужки.
— У них секретные карты валяются прямо на столах. Я незаметно выбрал ту, на которой отмечены все бывшие сплавные речки. Поставим, ох поставим пилораму в Рядновке… А Катьку я заберу…
— А дороги? — про Катьку Виталий привычно пропускал мимо ушей. — Как херр Цибель доставит в Рядновку тяжелую технику? Как он будет таскать со дна топляк? Там же болота. Ему каждое бревно обойдется на вес золота. Дешевле морить лес прямо в Баварии.
— А нам-то что? Пусть ставит концлагерь, у немцев есть такой опыт.
5
Похоже, что часть узкоколейки китайцы еще только разбирали.
Кто-то дружелюбно помахал русско-немецким охотникам рукой, кто-то снял с головы вязаную шапочку. Мощные джипы обдали китайцев грязью и выхлопными газами. Только верст через пятнадцать до Виталия дошло, что на самом китайцы разбирают ветку еще действующей узкоколейки.
Ладно, решил. Как-нибудь разберутся.
Херр Цибель, потрясенный невероятной прозрачностью сибирского утра, принадлежащего уже как бы и ему лично, сидел в джипе с веселым пером на тирольской шляпе, в руках ружье.
— Зер гут, нихт вар?
Херр Цибель удовлетворенно отвечал:
— Карашо!
И спрашивал:
— Где озеро?
— Хочешь искупаться?
— Кейнесфаллс!
Почему-то херр Цибель был уверен, что вот-вот впереди появится красивое русское озеро, а над ним русские утки. И тогда можно будет палить из двустволки по летящим птицам. Поэтому, расслышав хруст кустов, даже оборачиваться не стал, а сорвал ружье с плеча.
— Химмель херр Готт!
Ближе всех к немцу сидел Виталий, но не успел вмешаться.
Он выехал на охоту немного хмурый. Реакции никакой, сам готов пристрелить кого угодно, особенно фрекен Эрику. Ночью неугомонная фрекен все-таки наткнулась на него. Виталий в пижаме шел к туалету, а оттуда немка в трогательной ночнушке, чуть-чуть прикрывающей то, что следует прикрывать. «О, дер гут юнге…» Птица какая-то скрипит в ночной тьме, паскуда. Как устоять перед душным сладким желанием, если в каждом движении страстной немки сквозили черты незабвенной Светланы Константиновны?
— О, майн Готт, майн Готт…
— Унд ду, майн Шатц, блибст херр…
Стоны, полные немецкой сладкой тяжеловесности, не убили иллюзию. Показалось, что сразу одновременно любит и Катерину, и фрекен Эрику, и саму Светлану Константиновну. Правда, немка стонала и царапалась, чего, наверное, никогда не позволила себе учительница географии. В какой-то момент Виталий решил, что сходит с ума, потому что уже не мог понять, кто под ним.
— О, майн Готт!
Краем глаза Виталий засек две испуганные тени, ломанувшие в лес сразу после выстрела. Одна в сторону Благушино, другая — к озеру. Гнать сохатого в сторону села не имело смысла, поэтому решили остановить второго. Били картечью, немец вскрикивал: «О, майн Готт, майн Готт!»
И все спрашивал страстно:
— Ви хейст дер орт?
— Да никак не называется это место, — не выдержал Виталий. — Нихт шлиссен! Никак!
Но остановить охотников было невозможно. Отдышались только под одиноким кедром. Уродливый, широкий, он выставил на юг чрезвычайно длинную, даже какую-то неестественно длинную горизонтальную ветвь. Ствол шелушился, хорошо пахло смолой. Сохатый был ранен, наверное, потому что на шелушащемся стволе остались бурые следы, а сквозь треск ломающихся вдали кустов доносились завывания и стоны. Зверь рвался к озеру. Картечь так и стригла над ним ветки.
— Вас? — не понимал немец.
— Не нас, а вас! — орал Павлик, войдя во вкус охоты. — К озеру рвет зверюга. Там его и прихлопнем на мелкой воде. Вкусный зверь, — показал Павлик развесистые рога над головой. — Пельмени! С брусникой!
— Ви хейст дер орт? — горячился немец.
— Да никак не называется, — злился Павлик, переводя речь на сохатого. — Рога!
— Целебные?
— А то!
— Почему лось кричит?
— Тебя гнали бы охотники, ты бы что делал?
— Тоже бы кричал, — дошло до немца. Очень хотел завалить большого зверя. — Ви хейст дер орт?
— Да никак не называется!
— Тогда назову его — Ципеляйн. Так зовут мою жену. Добрая женщина, — немец даже хлебнул коньяка из фляжки. — Их бин бесоффен.
Сохатый тем временем проломил заросли, ухнул в воду.
— Это он зря. Там русалки, — на ходу объяснил немцу Павлик. — Круглозадые, опытные. Как немки. Только наши, — спохватился. — А у водяного выше елки, если захочет…
— Русалку?
— Да нет, — отмахнулся Павлик. — Лося.
И на всякий случай предупредил:
— Сохатого будем бить на мелководье, а то утянет его водяной, нам хрен достанется.
— Растение? — дивился немец.
— Если бы…
Непромокаемый мешок, запертый в домашнем сейфе, сильно возбуждал Павлика.
— Завалим зверя, наделаем пельменей.
Пугал немца, рассказывал страсти, непонятно как приходившие в голову. Населял болота неведомым зверьем, которого немец не хотел бы даже и видеть. Населял лес ужасами, которых даже немец мог испугаться.
— Приеду в Германию, поведешь на охоту?
— В Баварии нет сохатых.
— А я с собой парочку привезу, — успокоил немца Павлик. — Я, в сущности, богатый человек. Доставлю самолетом пару опытных сибирских сохатых. Вот с такими рогами, — показал. — А этого замочим на мелководье, чтоб впредь не бегал. У нас чудеса, — напомнил. — Ты правильно делаешь, покупая реки вместе с лесом. Русалки на ветвях, леший ругается. Идешь, вроде пень раскинул сухие корни, а на самом деле это леший под водой корчит рожи. У меня есть чудесный друг, очень природу любит. Как бросит в озеро палочку динамита, так этих русалок машинами увози. Даже немецким зоопаркам предлагал русалок. Только канцлер Коль не разрешил. Германия, заявил, для германских русалок. За русских, дескать, потом придется выплачивать репарации.
— О, майн Готт! — пугался херр Цибель.
— У нас, видишь, все как бы в тумане… Одно постоянно превращается в другое… Ветром дунуло — комары… Ветку наклонил, а это лось прячется…
Немец кивал, дивясь.
Никак не мог даже предположить, во что превратится толстый сибирский лось, если его не убить вовремя.
Оказалось, может превратиться в перепуганного, в кровь исцарапанного китайца.
— Ты что тут делаешь, чумиза? — заорал Павлик, вылавливая китайца из взбаламученной воды. Китаец икал и поднимал вверх руки. Левая щека была ободрана. К счастью, не картечью. Оцарапался о кедр, когда бежал мимо.
— Шпион, — сразу заявил Виталий.
— Ежу понятно!
— Из Китая?
— А то! — уверенно подтвердил Павлик.
— Как сюда попал?
— Самолетом, наверное, — объяснил Павлик потрясенному херру Цибелю. — Прилетел на воздушном змее из-за великой китайской стены. Мы ее веками строим да надстраиваем, а отгородиться от китайцев никак не можем.
— А ПВО? — недоумевал немец.
— Ну, какое у нас ПВО после вашего Руста?
— Их гратулирен! — цокал языком херр Цибель. — Чем питается обычный китаец?
— Болотными жуками, травами, побегами камыша, — нехорошо ухмыльнулся Павлик. — Чем еще? Настоящий китаец на одних дождевых червях может протянуть лет десять. Под осень они жирные.
— Китайцы?
— И китайцы тоже.
— И что вы сделаете с ним?
— Застрелим, — решительно заявил Павлик.
— О, майн Готт! — испугался немец. — Без суда и следствия? Дер Тейфель солл дас бусерирен! Кейнесфаллс! С ним, наверное, можно договориться. В обмен на жизнь китаец даст важную информацию.
— А потом ищи его? — было видно, что Павлик решил до конца поразить воображение немца. — Все они похожи друг на друга. И информация у них одинаковая. Придется брать отпечатки.
— Пальцев?
— Зачем пальцев? Лица.
— Майн Готт! Как это? — заинтересовался немец.
— А вот смотри, — вмешался в беседу Виталий.
И заорал:
— На колени!
Китаец, зарыдав, упал.
Хватанув горсть брусники (прямо из под ног), Виталий растер багровую ягоду о плоское бледное лицо китайца (растереть бы ее по порочному лицу фрекен Эрики!) и прижал к лицу мятый ком рыхлой туалетной бумаги.
— Вот и отпечатки! — объяснил пораженному херру Цибелю. — Теперь этого китайца легко можно будет опознать.
И заорал:
— Проваливай!
— Куда? — ужаснулся китаец.
— За китайскую стену.
— А дорога где?
— Нет в Сибири дорог. В Сибири есть только направления.
Китаец ничего не понял, но переспрашивать не стал. Так стремительно юркнул в чащу, что немец снова схватился за ружье:
— О, Готт штраффе Чина! Как теперь пельмени?
Даже Павлик рассердился на непонятливого немца:
— Какие пельмени? Из китайца-та?
6
Ночью в прихожей фрекен Эрика снова случайно натолкнулась на Виталия.
«Унд ду, майн Шатц, — замлела. — Блибст херр». Под жадный шепот немки, так ужасно походившей и на Катерину. и на любимую учительницу географии, обалдевший Виталий только радовался, что прошлой ночью столкнулся с ненасытной фрекен все же не в спальне. Это ведь только прихожая, Катька ничего не учует, успокаивал себя. В прихожей все равно раздеваются. А это только кухня. Ну, какая в кухне любовь? В кухне все кидают на стол. Катька, Катенька, чудо нежность, в спальню к нам немцы не прорвутся! «О, майн Готт!» Стоны фрекен Эрики разносились по всему дому. Так громко, что, в конце концов, в дверь постучали.
Выпихнув голенькую фрекен в гостиную, Виталий открыл дверь.
В морском тельнике, в пятнистых армейских шортах и в грубых сандалиях, от которых почему-то несло дегтем, стоял в дверях поддатый Мишка Шишкин:
— У тебя кричали?
— Ну?
— Пытки? Унижения?
— Тебе какое дело?
— Если ты с немцами так, то мне радостно.
— Ну, с немцами.
— Так иностранные же поданные! — густо выдохнул Шишкин. — Незамедлительно зарегистрироваться должны. Поднимай!
— С чего это ты начал тут отдавать приказы?
— А с того, что кончилась ваша власть! — весело и пьяно произнес Шишкин известную историческую фразу. — Я тебя предупреждал, паук: земля — крестьянам, власть — рабочим! Осушим гнилые болота, откроем светлые избы-читальни, бесплатный свет проведем в каждый дом, понял, гидра? — с вдохновением утописта рычал бывший капитан. — Преобразим чудесный край сами, без вашего поганого иностранного капитала, без грязных предателей…
И не выдержал, рявкнул:
— На!
— Что это?
— Немке гондоны!
— Ты сколько сегодня выпил?
Шишкин торжествующе рассмеялся:
— Твои стукачи столько все равно не выпьют.
Действительно, пару недель назад Виталий тайком организовал общественную анкету. Называлась: « Самые активные старики». Предполагалось, что люди преклонного и просто серьезного возраста откровенно расскажут шустрым, живым, подвижным и бодрым пацанам, нанятым за небольшие деньги, о всех своих близких и дальних родственниках и соседях, о их чаяниях и бедах, о радостях и о планах на ближайшее время, а шустрые пацаны (как когда-то в день конца света) все услышанное и увиденное запишут в тетрадки и передадут Колотовкину.
Даже самый поверхностный анализ полученных анкет (почти все они прошли тайную правку бдительного благушинского комитета революционеров) показал, что общественный напряг в селе усиливается. По анкетам, поправленным революционерами, получалось, что главным сегодняшним чувством зрелых благушинцев является ненависть ко всему новому. На втором месте шла тоска по советским временам. На третьем — конкретное отношение к Золотым Яйцам и гуманитарной жабе. И только уже потом, с большим отрывом, следовали всякие частности, вроде скорейшего восстановления в селе народной власти, бесплатной медицины и образования.
Еще анкета выявила интерес благушинцев к рейтингам.
Если бы, например, в течение текущей недели село Благушино проголосовало за стоящего у власти президента, то самые большие шансы возглавить политические и экономические реформы получил бы независимый пенсионер бывший партийный секретарь товарищ Ложкин. Хорошие шансы были также у Всесоюзного старосты Калинина и, как это ни странно, у деда Егора Чистякова из Рядновки. Впрочем, больше всего изумило Виталия появление в политическом рейтинге скромного рядновского скотника Гриши Зазебаева. Он больше чем на тридцать процентов обошел проклятую гуманитарную жабу, а что касается Золотых Яиц, тот даже в список не попал.
Проанализировав анкеты, Виталий всей шкурой почувствовал близость перемен.
Дошел до него и слух, что в город за дешевой огненной водой срочно отправлена быстроходная моторная лодка. Еще говорили, что не сегодня-завтра со складов «Зимних витаминов» начнут бесплатно раздавать всяческие товары. Только об этом и говорили. Пьяная Тайка Струкова, сторожиха с заправки, так и заорала, увидев на улице Колотовкина: «Ой, люди, люди!» — «Ты чего?» — «Объявляю бессрочную голодовку!» — «Да почему?» — «А всякие, видите? Обижают простой народ». — «Чего голодовкой-та добьешься?» — «Покою!»
Люди нехорошо перешептывались.
Не ко времени стучал на дереве ученый дятел Павлика Мельникова.
Поддатые скотники на краю села снимали лопатами жирный дерн. Колотовкин спросил:
— Что копаете?
Ответили:
— Окопы.
— Это еще зачем?
— Немцы в селе.
Тянуло ветерком с болот.
На обочине валялся попик отец Борис по прозвищу Падре.
На рейде, против села, чуть ниже затопленной баржи, преграждавшей путь к заправке, грозно дымил буксир капитана Степы Карася. Проклятый одноногий Ахав тоже терпеливо выжидал развития событий. Стрелы бортовых лебедок торчали в сторону берега. как стволы скорострельных пушек. «Пыжик, карла!» — ругались скотники и бурлаки, плюясь в сторону дома Колотовкина. В окне, голый по пояс, малость обрюзгший от непрекращающейся пьяни, на голове тирольская шляпа с пером, херр Цибель важно репетировал будущую речь перед глупыми, купленными им русскими мужиками. Поддатые скотники и бурлаки, наблюдая с бугра за таким позором, зеленели от ненависти, но дисциплина у них пока держалась. Для этого прихрамывал вдоль отрытых окопов заскорузлый старинный дед Ивлев — в телогрейке, в валенках и в шапке с красным бантом. Совсем как комиссар. Тоже мечтал омыть валенки в каком теплом океане. А Володька Зоболев, недавно вернувшийся из Томска, показывал мужикам новенький противогаз. «Смотрите, — показывал. — Делаешь большой глоток самогона и сразу натягиваешь маску на лицо. Никаких потерь. Все пары алкоголя идут в организм».
Скотники и бурлаки переглядывались. «Тлетворное влияние запада, — сердился старинный дед. — Это у них там так принято». — А сын кузнеца Кешка Власов злился: «Ты, Зоболев, прямо как трансформер. Все трясешься и трясешься». — «А плесните в стакашек». — «Ты же в Томск ездил лечиться». — «Не долечили наверное».
Зоболева жалели.
Сам он, кстати, считал, что чувствует себя плохо вовсе не из-за благушинского некачественного самогона, а исключительно потому, что лечился в Томске. Заложив стаканчик, трясясь, спускался на берег, устраивался на мостках, далеко уходящих в реку. Жалел себя: вот даже выпивка перестала действовать. Вдруг вылетал из воды здоровенный судак, разворачивался колесом, припечатывал Зоболева по морде.
Этому радовался.
Все-таки внимание.
7
События той ночи Виталий позже пояснял неохотно.
Будто бы вдруг в полную силу застучал умный дятел, падла.
Виталий, правда, будто бы не сразу обратил на это внимание, потому что фрекен Эрика сильно стонала и вскрикивала, горячо прижав его в прихожей к стоячей вешалке. Шкура медведя щекотала босые ноги, фрекен задрала ноги, крепко обхватив Виталия. В дальней спальне храпел херр Цибель. Фрекен Эрика сладостно вскрикивала: «О, майн Готт! О, химмель херр Готт!» Но даже сквозь эти сладостные стоны пробился тревожный звон колокола, и еще какой-то неясный, но явно опасный шум. Виталий будто бы сразу стряхнул фрекен Эрику на медвежью шкуру. Она, конечно, вновь попыталась на него вскарабкаться, но он грозно прикрикнул: «Аллес цурюк!»
Распахнул окно, выходящее на улицу.
Дом Мельникова горел.
Искры нежно мешались с цветными звездами, красиво и широко отражались в речной воде. Огромная толпа металась вокруг горящего дома. Сперва Виталий решил, что люди таскают ведра с водой, потом понял, что ищут Павлика. «А вот оторвать ему Золотые Яйца!» В том же контексте помянули и гуманитарную жабу.
— Буди херра Цибеля!
Пока испуганная немецкая переводчица натягивала юбку и блузку, застегивала на себе всю эту хитрую женскую упряжь, Виталий укрепил металлические задвижки на входных дверях и на ставнях, а попутно освободил задвижку задней двери, о которой в селе никто, кроме давно уехавших строителей, не знал.
— Где ключ?
— Вас гехт лос? — ничего не понимал немец.
— Это потом, потом, херр Цибель! Где ключ? Сейф, говорю, открывайте.
Во входную дверь уже колотили тяжелым. «Колотовкин, выходи к народу, гуманитарная жаба!» Бунтовщики жаждали крови. Немец, волнуясь, поворачивал ключ, щелкал кнопками цифрового замка. Наконец, отошла тяжелая металлическая дверца сейфа.
— О, химмель веттер! Дер Тейфель солл дас бусеринен!
Перевод не понадобился. Сейф был пуст.
— Скажи херру Цигелю, — Виталий ожидал чего-то такого. — Скажи херру Цигелю, что пусть на все плюнет. Ну нет денег. Ну ушли! Объясни ему, что такова структура текущего момента. Скажи, что народ разлюбил хозяев. В России такое случается.
И рявкнул ободряюще:
— Партизанен!
Заветное слово подействовала незамедлительно.
Видимо, зловещий смысл заветного слова был глубоко растворен в немецкой крови, сидел в немце на генном уровне. Ужасно ругаясь, херр Цибель протянул толстую короткую руку фрекен Эрике, и они выбрались из дому через заднюю дверь. Документы и некоторые наличные сбережения Виталия были на нем — в широком поясе. Перебегая огород, на краю села тоже увидели затмившее звезды пламя.
— Их бин бесоффен! — ужаснулся херр Цибель.
— А там, видно, попик Падре бесчинствует.
— Это религиозное восстание?
Виталий не ответил.
Он не знал, как объяснить немцам темную радость мелкого попика отца Бориса, присевшего сейчас на осиновый чурбак посреди мечущейся и орущей перед горящей церквушкой толпы. От попика густо несло бензином. Бунт бессмысленный и беспощадный ласкал его сердце. Увидев пламя над домом Мельникова, он незамедлительно поджег и собственную церквушку. Сам теперь утомленно присел на осиновый чурбак в отсветах двойного пожара. Закрывал небритое лицо рясой, тихо гасился водкой, выставленной народу бывшим капитаном Мишкой Шишкиным. Мысли отца Бориса были далеко. Он видел благостную картину. Как истинного мученика веры его определят, наконец, в большой приход. Никто больше не посмеет ткнуть в него пальцем, ведь родная церквушка сгорела в результате бунта — жестокого и бессмысленного. Обязательно дадут ему большой и добрый приход. За его многочисленные страдания. И будет у него теперь большая, достойная светлой души квартира. А в ней просторная ванная, просторный туалет — все просторное, и в кранах — горячая вода.
Падре плакал.
Но все эти детали Виталий узнал позже.
А тогда бежал за немцами по ночному огороду, путался в цепкой картофельной ботве и думал: побросают нас скотники в самый жар. Понял вдруг, что история человеческая состоит из провалов и возвышений. « То вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда». В юности херр Цибель тоже мечтал владеть многим, в том числе русскими землями, богобоязненными и законопослушными мужиками, а сам попал в плен и трудился под началом грубых русских конвоиров-прорабов.
Буксира на положенном месте не оказалось. Подставил меня Павлик, мелькнула догадка. Унес, скотина, валюту, плывет в сторону Томска. А утром улетит в Москву, если не в Германию. И не побежишь в деревню к телефону. Скрутят шею на крылечке собственного дома.
С угрожающим грохотом взлетали в воздух ракеты.
В их неверном свете Виталий обнаружил в тени дебаркадера моторную лодку.
— Руки вверх!
Сгорбленный человек вскрикнул и выронил из рук весло.
— Чего ждешь? — заорал Виталий, сдергивая цепь с металлической скобы.
— Приказа, — в ужасе объяснил рядновский скотник Гриша Зазебаев. — Дед Егор сказал ждать.
— Приказываю доставить в Рядновку интернированных иностранцев.
— Каких таких иностранцев? — испугался Гриша. — Они что, на нашей стороне?
— Когда в России пожар, немцы всегда с нами.
8
Будто бы плыли всю ночь, плутая в протоках.
Выходила Луна, освещала сумеречные пространства, влажные камыши, черную речку. Высоко вверху на серебристом диске Луны отчетливо просматривались два мужика, один с длинными вилами, похожий на Павлика. «Видишь, луна какая полная? — вспомнил. — А на ней как бы два мужика. Один с вилами, грозный. Это Павлик. Ты бойся его, он скоро тебя обманет». Так ведь предупреждала Катерина. И Гриша Зазебаев недоумевал: «Чего же это, Виталька? Я сам слышал, как тебя революционный трибунал приговорил к смерти».
— Да знаю, знаю, — отмахивался Виталий.
Всю жизнь мечтал: заработаю много денег, начнется новая жизнь. Губернатор с уважением будет позванивать: Виталий Иванович, как тут решить вопрос с кормами? Деньги ведь не для того зарабатывают, чтобы водку пить.
Стонал от бессилия.
Вдруг начинали раскачиваться над болотами странные отсветы, будто северное сияние. Вздрагивал: не прожектор ли? Не буксир ли проклятого одноногого капитана? Не столкнемся ли в ночи с командой предателя? Не начнет ли Павлик с борта палить из карабина, как недавно палил в ломящегося сквозь кусты китайца честный немец херр Цибель?
Гриша Зазебаев тем временем приглядывался к немцу.
— Это ты, что ли, козел, купил наши речки?
Фрекен Эрика испуганно перевела.
– Я! Я!— важно обрадовался херр Цибель, почувствовав в словах дикого человека, сидевшего на руле, врожденное уважение славянского раба к немецкому хозяину. В конце концов, ничего страшного. Херр Цибель понемножку успокаивался. Революция прокатится, порядок вернется. А документы давно подписаны. То, что деньги оказались у господина Мельникова — это теперь проблема самих русских. Акт оф Готт, воля Бога. Внутренние дела русских херра Цибеля не волновали. Успокаиваясь, приобнял испуганную фрекен Эрику. «Все наше», — произнес по-немецки. И по-немецки широко обвел рукой мрачные болота. Правда, Луну из врожденной честности постарался не зацепить. «Мы не будем осушать болота, — фрекен Эрика зачем-то перевела это Виталию. — Мы просто очистим реки от затопленного леса, благоустроим села, построим дороги и причалы. Нас полюбят сельские жители».
— Эй, Гриша, полюбишь херра Цибеля? — полюбопытствовал Виталий.
— Это за что? — сердито сплюнул Зазебаев.
— А за то, что он твой хозяин.
— Ну, может, и полюблю. Только как на это посмотрит революционный комитет? Где дед Егор-то?
— В тюрьме, наверное.
Гриша Зазебаев недоверчиво замолчал.
Распугивая сонных ночных тварей, моторная лодка летела по болотным заводям, сбрасывала скорость, обходя недобрые сырые завалы. Завыл в камышах волк, водяной гулко шлепнул ладонью по черной воде. «Дер гут юнге… Майн Шатц…» Фрекен Эрика попыталась переползти от немца к Виталию, но ему было не до фрекен, беспрестанно отталкивал веслом притирающиеся к борту коряги.
Странный в лодке шел разговор. «Теперь край мой, — будто бы взволнованно говорил херр Цибель, а фрекен Эрика переводила. В основном Грише Зазебаеву, по-русски очарованному непонятным. — В Баварии у меня земля, дом, деревоперерабатывающие предприятия. Начну распространять влияние на Сибирь. Европе требуется качественный лес. — (Он еще не знал о том, что Колотовкин и Мельников продали ему ничего не стоящую труху). — Начну поставлять в фатерланд качественный лес».
— Он нам еще спасибо скажет. У него в Баварии есть свои деревообрабатывающие предприятия. У него глазки разбежались, когда я рассказал, как недорого можно купить в Сибири настоящий мореный лес. Он же не знает, что бывший лесхоз настолько засрал речки, что в них не осталось ничего живого. Пусть корчует топляк и вывозит его в Германию. Мы своими силами это дело не поднимем, а херр Цибель справится. Он точно справится. Вывезет лес, в очищенные речки напустит толстых немецких рыб. А потом, сам знаешь… Потом сибирские мужики устроят ему революцию… А я, — счастливо закатил глаза, — Катьку перевезу в Томск.
— Не поедет Катька.
— Да ну, — не верил Павлик. — Когда немец пригонит тяжелую технику, жить в Рядновке станет совсем невозможно. Придется переселять рядновцев… Лесхоз у нас почему сдох? Да потому, что люди пили и воровали, пускали лес самосплавом, а он тонет, особенно береза и лиственница. Вот и живем теперь среди гнилых болот, как в доисторическую эпоху. Здесь только херр Цибель может изменить положение. Увидишь, начнет толстая немецкая рыба играть в омутах. А мы, — нехорошо подмигнул Павлик, — научим немца играть в очко. Пусть забирает затопленное дерьмо, тухлую древесину. Я ему предлагал все купить оптом. Болота, леса, речки с утками, с медведями, с водяными, с деревнями. Даже с революционным дедом Егором Чистяковым и этим его бетонным вождем в палисаднике. Мы же не козла пускаем в огород, а умелого земледельца. Латифундиста, скажем так, — ввернул Павлик красивое слово. — Лет через десять превратятся наши болота в рай. Пестрые бабочки запорхают в воздухе, ни одного комара. Виллы поставим. — Павлик ласково глянул в сторону закурившего Виталия. — У нас ведь теперь уже не кооператив, а совместное российско-германское предприятие. В Томске я интересовался в Леспроме, где и какие объемы сплавлялись в советское время по нашим речкам. Так они там аж побледнели: это, дескать, государственный секрет! А по глазам видно: готовы продать. Но я им ничего не предложил, просто упер у них карту…
Лениво подцепил с тарелки кусок прозрачной семужки.
— У них секретные карты валяются прямо на столах. Я незаметно выбрал ту, на которой отмечены все бывшие сплавные речки. Поставим, ох поставим пилораму в Рядновке… А Катьку я заберу…
— А дороги? — про Катьку Виталий привычно пропускал мимо ушей. — Как херр Цибель доставит в Рядновку тяжелую технику? Как он будет таскать со дна топляк? Там же болота. Ему каждое бревно обойдется на вес золота. Дешевле морить лес прямо в Баварии.
— А нам-то что? Пусть ставит концлагерь, у немцев есть такой опыт.
5
Похоже, что часть узкоколейки китайцы еще только разбирали.
Кто-то дружелюбно помахал русско-немецким охотникам рукой, кто-то снял с головы вязаную шапочку. Мощные джипы обдали китайцев грязью и выхлопными газами. Только верст через пятнадцать до Виталия дошло, что на самом китайцы разбирают ветку еще действующей узкоколейки.
Ладно, решил. Как-нибудь разберутся.
Херр Цибель, потрясенный невероятной прозрачностью сибирского утра, принадлежащего уже как бы и ему лично, сидел в джипе с веселым пером на тирольской шляпе, в руках ружье.
— Зер гут, нихт вар?
Херр Цибель удовлетворенно отвечал:
— Карашо!
И спрашивал:
— Где озеро?
— Хочешь искупаться?
— Кейнесфаллс!
Почему-то херр Цибель был уверен, что вот-вот впереди появится красивое русское озеро, а над ним русские утки. И тогда можно будет палить из двустволки по летящим птицам. Поэтому, расслышав хруст кустов, даже оборачиваться не стал, а сорвал ружье с плеча.
— Химмель херр Готт!
Ближе всех к немцу сидел Виталий, но не успел вмешаться.
Он выехал на охоту немного хмурый. Реакции никакой, сам готов пристрелить кого угодно, особенно фрекен Эрику. Ночью неугомонная фрекен все-таки наткнулась на него. Виталий в пижаме шел к туалету, а оттуда немка в трогательной ночнушке, чуть-чуть прикрывающей то, что следует прикрывать. «О, дер гут юнге…» Птица какая-то скрипит в ночной тьме, паскуда. Как устоять перед душным сладким желанием, если в каждом движении страстной немки сквозили черты незабвенной Светланы Константиновны?
— О, майн Готт, майн Готт…
— Унд ду, майн Шатц, блибст херр…
Стоны, полные немецкой сладкой тяжеловесности, не убили иллюзию. Показалось, что сразу одновременно любит и Катерину, и фрекен Эрику, и саму Светлану Константиновну. Правда, немка стонала и царапалась, чего, наверное, никогда не позволила себе учительница географии. В какой-то момент Виталий решил, что сходит с ума, потому что уже не мог понять, кто под ним.
— О, майн Готт!
Краем глаза Виталий засек две испуганные тени, ломанувшие в лес сразу после выстрела. Одна в сторону Благушино, другая — к озеру. Гнать сохатого в сторону села не имело смысла, поэтому решили остановить второго. Били картечью, немец вскрикивал: «О, майн Готт, майн Готт!»
И все спрашивал страстно:
— Ви хейст дер орт?
— Да никак не называется это место, — не выдержал Виталий. — Нихт шлиссен! Никак!
Но остановить охотников было невозможно. Отдышались только под одиноким кедром. Уродливый, широкий, он выставил на юг чрезвычайно длинную, даже какую-то неестественно длинную горизонтальную ветвь. Ствол шелушился, хорошо пахло смолой. Сохатый был ранен, наверное, потому что на шелушащемся стволе остались бурые следы, а сквозь треск ломающихся вдали кустов доносились завывания и стоны. Зверь рвался к озеру. Картечь так и стригла над ним ветки.
— Вас? — не понимал немец.
— Не нас, а вас! — орал Павлик, войдя во вкус охоты. — К озеру рвет зверюга. Там его и прихлопнем на мелкой воде. Вкусный зверь, — показал Павлик развесистые рога над головой. — Пельмени! С брусникой!
— Ви хейст дер орт? — горячился немец.
— Да никак не называется, — злился Павлик, переводя речь на сохатого. — Рога!
— Целебные?
— А то!
— Почему лось кричит?
— Тебя гнали бы охотники, ты бы что делал?
— Тоже бы кричал, — дошло до немца. Очень хотел завалить большого зверя. — Ви хейст дер орт?
— Да никак не называется!
— Тогда назову его — Ципеляйн. Так зовут мою жену. Добрая женщина, — немец даже хлебнул коньяка из фляжки. — Их бин бесоффен.
Сохатый тем временем проломил заросли, ухнул в воду.
— Это он зря. Там русалки, — на ходу объяснил немцу Павлик. — Круглозадые, опытные. Как немки. Только наши, — спохватился. — А у водяного выше елки, если захочет…
— Русалку?
— Да нет, — отмахнулся Павлик. — Лося.
И на всякий случай предупредил:
— Сохатого будем бить на мелководье, а то утянет его водяной, нам хрен достанется.
— Растение? — дивился немец.
— Если бы…
Непромокаемый мешок, запертый в домашнем сейфе, сильно возбуждал Павлика.
— Завалим зверя, наделаем пельменей.
Пугал немца, рассказывал страсти, непонятно как приходившие в голову. Населял болота неведомым зверьем, которого немец не хотел бы даже и видеть. Населял лес ужасами, которых даже немец мог испугаться.
— Приеду в Германию, поведешь на охоту?
— В Баварии нет сохатых.
— А я с собой парочку привезу, — успокоил немца Павлик. — Я, в сущности, богатый человек. Доставлю самолетом пару опытных сибирских сохатых. Вот с такими рогами, — показал. — А этого замочим на мелководье, чтоб впредь не бегал. У нас чудеса, — напомнил. — Ты правильно делаешь, покупая реки вместе с лесом. Русалки на ветвях, леший ругается. Идешь, вроде пень раскинул сухие корни, а на самом деле это леший под водой корчит рожи. У меня есть чудесный друг, очень природу любит. Как бросит в озеро палочку динамита, так этих русалок машинами увози. Даже немецким зоопаркам предлагал русалок. Только канцлер Коль не разрешил. Германия, заявил, для германских русалок. За русских, дескать, потом придется выплачивать репарации.
— О, майн Готт! — пугался херр Цибель.
— У нас, видишь, все как бы в тумане… Одно постоянно превращается в другое… Ветром дунуло — комары… Ветку наклонил, а это лось прячется…
Немец кивал, дивясь.
Никак не мог даже предположить, во что превратится толстый сибирский лось, если его не убить вовремя.
Оказалось, может превратиться в перепуганного, в кровь исцарапанного китайца.
— Ты что тут делаешь, чумиза? — заорал Павлик, вылавливая китайца из взбаламученной воды. Китаец икал и поднимал вверх руки. Левая щека была ободрана. К счастью, не картечью. Оцарапался о кедр, когда бежал мимо.
— Шпион, — сразу заявил Виталий.
— Ежу понятно!
— Из Китая?
— А то! — уверенно подтвердил Павлик.
— Как сюда попал?
— Самолетом, наверное, — объяснил Павлик потрясенному херру Цибелю. — Прилетел на воздушном змее из-за великой китайской стены. Мы ее веками строим да надстраиваем, а отгородиться от китайцев никак не можем.
— А ПВО? — недоумевал немец.
— Ну, какое у нас ПВО после вашего Руста?
— Их гратулирен! — цокал языком херр Цибель. — Чем питается обычный китаец?
— Болотными жуками, травами, побегами камыша, — нехорошо ухмыльнулся Павлик. — Чем еще? Настоящий китаец на одних дождевых червях может протянуть лет десять. Под осень они жирные.
— Китайцы?
— И китайцы тоже.
— И что вы сделаете с ним?
— Застрелим, — решительно заявил Павлик.
— О, майн Готт! — испугался немец. — Без суда и следствия? Дер Тейфель солл дас бусерирен! Кейнесфаллс! С ним, наверное, можно договориться. В обмен на жизнь китаец даст важную информацию.
— А потом ищи его? — было видно, что Павлик решил до конца поразить воображение немца. — Все они похожи друг на друга. И информация у них одинаковая. Придется брать отпечатки.
— Пальцев?
— Зачем пальцев? Лица.
— Майн Готт! Как это? — заинтересовался немец.
— А вот смотри, — вмешался в беседу Виталий.
И заорал:
— На колени!
Китаец, зарыдав, упал.
Хватанув горсть брусники (прямо из под ног), Виталий растер багровую ягоду о плоское бледное лицо китайца (растереть бы ее по порочному лицу фрекен Эрики!) и прижал к лицу мятый ком рыхлой туалетной бумаги.
— Вот и отпечатки! — объяснил пораженному херру Цибелю. — Теперь этого китайца легко можно будет опознать.
И заорал:
— Проваливай!
— Куда? — ужаснулся китаец.
— За китайскую стену.
— А дорога где?
— Нет в Сибири дорог. В Сибири есть только направления.
Китаец ничего не понял, но переспрашивать не стал. Так стремительно юркнул в чащу, что немец снова схватился за ружье:
— О, Готт штраффе Чина! Как теперь пельмени?
Даже Павлик рассердился на непонятливого немца:
— Какие пельмени? Из китайца-та?
6
Ночью в прихожей фрекен Эрика снова случайно натолкнулась на Виталия.
«Унд ду, майн Шатц, — замлела. — Блибст херр». Под жадный шепот немки, так ужасно походившей и на Катерину. и на любимую учительницу географии, обалдевший Виталий только радовался, что прошлой ночью столкнулся с ненасытной фрекен все же не в спальне. Это ведь только прихожая, Катька ничего не учует, успокаивал себя. В прихожей все равно раздеваются. А это только кухня. Ну, какая в кухне любовь? В кухне все кидают на стол. Катька, Катенька, чудо нежность, в спальню к нам немцы не прорвутся! «О, майн Готт!» Стоны фрекен Эрики разносились по всему дому. Так громко, что, в конце концов, в дверь постучали.
Выпихнув голенькую фрекен в гостиную, Виталий открыл дверь.
В морском тельнике, в пятнистых армейских шортах и в грубых сандалиях, от которых почему-то несло дегтем, стоял в дверях поддатый Мишка Шишкин:
— У тебя кричали?
— Ну?
— Пытки? Унижения?
— Тебе какое дело?
— Если ты с немцами так, то мне радостно.
— Ну, с немцами.
— Так иностранные же поданные! — густо выдохнул Шишкин. — Незамедлительно зарегистрироваться должны. Поднимай!
— С чего это ты начал тут отдавать приказы?
— А с того, что кончилась ваша власть! — весело и пьяно произнес Шишкин известную историческую фразу. — Я тебя предупреждал, паук: земля — крестьянам, власть — рабочим! Осушим гнилые болота, откроем светлые избы-читальни, бесплатный свет проведем в каждый дом, понял, гидра? — с вдохновением утописта рычал бывший капитан. — Преобразим чудесный край сами, без вашего поганого иностранного капитала, без грязных предателей…
И не выдержал, рявкнул:
— На!
— Что это?
— Немке гондоны!
— Ты сколько сегодня выпил?
Шишкин торжествующе рассмеялся:
— Твои стукачи столько все равно не выпьют.
Действительно, пару недель назад Виталий тайком организовал общественную анкету. Называлась: « Самые активные старики». Предполагалось, что люди преклонного и просто серьезного возраста откровенно расскажут шустрым, живым, подвижным и бодрым пацанам, нанятым за небольшие деньги, о всех своих близких и дальних родственниках и соседях, о их чаяниях и бедах, о радостях и о планах на ближайшее время, а шустрые пацаны (как когда-то в день конца света) все услышанное и увиденное запишут в тетрадки и передадут Колотовкину.
Даже самый поверхностный анализ полученных анкет (почти все они прошли тайную правку бдительного благушинского комитета революционеров) показал, что общественный напряг в селе усиливается. По анкетам, поправленным революционерами, получалось, что главным сегодняшним чувством зрелых благушинцев является ненависть ко всему новому. На втором месте шла тоска по советским временам. На третьем — конкретное отношение к Золотым Яйцам и гуманитарной жабе. И только уже потом, с большим отрывом, следовали всякие частности, вроде скорейшего восстановления в селе народной власти, бесплатной медицины и образования.
Еще анкета выявила интерес благушинцев к рейтингам.
Если бы, например, в течение текущей недели село Благушино проголосовало за стоящего у власти президента, то самые большие шансы возглавить политические и экономические реформы получил бы независимый пенсионер бывший партийный секретарь товарищ Ложкин. Хорошие шансы были также у Всесоюзного старосты Калинина и, как это ни странно, у деда Егора Чистякова из Рядновки. Впрочем, больше всего изумило Виталия появление в политическом рейтинге скромного рядновского скотника Гриши Зазебаева. Он больше чем на тридцать процентов обошел проклятую гуманитарную жабу, а что касается Золотых Яиц, тот даже в список не попал.
Проанализировав анкеты, Виталий всей шкурой почувствовал близость перемен.
Дошел до него и слух, что в город за дешевой огненной водой срочно отправлена быстроходная моторная лодка. Еще говорили, что не сегодня-завтра со складов «Зимних витаминов» начнут бесплатно раздавать всяческие товары. Только об этом и говорили. Пьяная Тайка Струкова, сторожиха с заправки, так и заорала, увидев на улице Колотовкина: «Ой, люди, люди!» — «Ты чего?» — «Объявляю бессрочную голодовку!» — «Да почему?» — «А всякие, видите? Обижают простой народ». — «Чего голодовкой-та добьешься?» — «Покою!»
Люди нехорошо перешептывались.
Не ко времени стучал на дереве ученый дятел Павлика Мельникова.
Поддатые скотники на краю села снимали лопатами жирный дерн. Колотовкин спросил:
— Что копаете?
Ответили:
— Окопы.
— Это еще зачем?
— Немцы в селе.
Тянуло ветерком с болот.
На обочине валялся попик отец Борис по прозвищу Падре.
На рейде, против села, чуть ниже затопленной баржи, преграждавшей путь к заправке, грозно дымил буксир капитана Степы Карася. Проклятый одноногий Ахав тоже терпеливо выжидал развития событий. Стрелы бортовых лебедок торчали в сторону берега. как стволы скорострельных пушек. «Пыжик, карла!» — ругались скотники и бурлаки, плюясь в сторону дома Колотовкина. В окне, голый по пояс, малость обрюзгший от непрекращающейся пьяни, на голове тирольская шляпа с пером, херр Цибель важно репетировал будущую речь перед глупыми, купленными им русскими мужиками. Поддатые скотники и бурлаки, наблюдая с бугра за таким позором, зеленели от ненависти, но дисциплина у них пока держалась. Для этого прихрамывал вдоль отрытых окопов заскорузлый старинный дед Ивлев — в телогрейке, в валенках и в шапке с красным бантом. Совсем как комиссар. Тоже мечтал омыть валенки в каком теплом океане. А Володька Зоболев, недавно вернувшийся из Томска, показывал мужикам новенький противогаз. «Смотрите, — показывал. — Делаешь большой глоток самогона и сразу натягиваешь маску на лицо. Никаких потерь. Все пары алкоголя идут в организм».
Скотники и бурлаки переглядывались. «Тлетворное влияние запада, — сердился старинный дед. — Это у них там так принято». — А сын кузнеца Кешка Власов злился: «Ты, Зоболев, прямо как трансформер. Все трясешься и трясешься». — «А плесните в стакашек». — «Ты же в Томск ездил лечиться». — «Не долечили наверное».
Зоболева жалели.
Сам он, кстати, считал, что чувствует себя плохо вовсе не из-за благушинского некачественного самогона, а исключительно потому, что лечился в Томске. Заложив стаканчик, трясясь, спускался на берег, устраивался на мостках, далеко уходящих в реку. Жалел себя: вот даже выпивка перестала действовать. Вдруг вылетал из воды здоровенный судак, разворачивался колесом, припечатывал Зоболева по морде.
Этому радовался.
Все-таки внимание.
7
События той ночи Виталий позже пояснял неохотно.
Будто бы вдруг в полную силу застучал умный дятел, падла.
Виталий, правда, будто бы не сразу обратил на это внимание, потому что фрекен Эрика сильно стонала и вскрикивала, горячо прижав его в прихожей к стоячей вешалке. Шкура медведя щекотала босые ноги, фрекен задрала ноги, крепко обхватив Виталия. В дальней спальне храпел херр Цибель. Фрекен Эрика сладостно вскрикивала: «О, майн Готт! О, химмель херр Готт!» Но даже сквозь эти сладостные стоны пробился тревожный звон колокола, и еще какой-то неясный, но явно опасный шум. Виталий будто бы сразу стряхнул фрекен Эрику на медвежью шкуру. Она, конечно, вновь попыталась на него вскарабкаться, но он грозно прикрикнул: «Аллес цурюк!»
Распахнул окно, выходящее на улицу.
Дом Мельникова горел.
Искры нежно мешались с цветными звездами, красиво и широко отражались в речной воде. Огромная толпа металась вокруг горящего дома. Сперва Виталий решил, что люди таскают ведра с водой, потом понял, что ищут Павлика. «А вот оторвать ему Золотые Яйца!» В том же контексте помянули и гуманитарную жабу.
— Буди херра Цибеля!
Пока испуганная немецкая переводчица натягивала юбку и блузку, застегивала на себе всю эту хитрую женскую упряжь, Виталий укрепил металлические задвижки на входных дверях и на ставнях, а попутно освободил задвижку задней двери, о которой в селе никто, кроме давно уехавших строителей, не знал.
— Где ключ?
— Вас гехт лос? — ничего не понимал немец.
— Это потом, потом, херр Цибель! Где ключ? Сейф, говорю, открывайте.
Во входную дверь уже колотили тяжелым. «Колотовкин, выходи к народу, гуманитарная жаба!» Бунтовщики жаждали крови. Немец, волнуясь, поворачивал ключ, щелкал кнопками цифрового замка. Наконец, отошла тяжелая металлическая дверца сейфа.
— О, химмель веттер! Дер Тейфель солл дас бусеринен!
Перевод не понадобился. Сейф был пуст.
— Скажи херру Цигелю, — Виталий ожидал чего-то такого. — Скажи херру Цигелю, что пусть на все плюнет. Ну нет денег. Ну ушли! Объясни ему, что такова структура текущего момента. Скажи, что народ разлюбил хозяев. В России такое случается.
И рявкнул ободряюще:
— Партизанен!
Заветное слово подействовала незамедлительно.
Видимо, зловещий смысл заветного слова был глубоко растворен в немецкой крови, сидел в немце на генном уровне. Ужасно ругаясь, херр Цибель протянул толстую короткую руку фрекен Эрике, и они выбрались из дому через заднюю дверь. Документы и некоторые наличные сбережения Виталия были на нем — в широком поясе. Перебегая огород, на краю села тоже увидели затмившее звезды пламя.
— Их бин бесоффен! — ужаснулся херр Цибель.
— А там, видно, попик Падре бесчинствует.
— Это религиозное восстание?
Виталий не ответил.
Он не знал, как объяснить немцам темную радость мелкого попика отца Бориса, присевшего сейчас на осиновый чурбак посреди мечущейся и орущей перед горящей церквушкой толпы. От попика густо несло бензином. Бунт бессмысленный и беспощадный ласкал его сердце. Увидев пламя над домом Мельникова, он незамедлительно поджег и собственную церквушку. Сам теперь утомленно присел на осиновый чурбак в отсветах двойного пожара. Закрывал небритое лицо рясой, тихо гасился водкой, выставленной народу бывшим капитаном Мишкой Шишкиным. Мысли отца Бориса были далеко. Он видел благостную картину. Как истинного мученика веры его определят, наконец, в большой приход. Никто больше не посмеет ткнуть в него пальцем, ведь родная церквушка сгорела в результате бунта — жестокого и бессмысленного. Обязательно дадут ему большой и добрый приход. За его многочисленные страдания. И будет у него теперь большая, достойная светлой души квартира. А в ней просторная ванная, просторный туалет — все просторное, и в кранах — горячая вода.
Падре плакал.
Но все эти детали Виталий узнал позже.
А тогда бежал за немцами по ночному огороду, путался в цепкой картофельной ботве и думал: побросают нас скотники в самый жар. Понял вдруг, что история человеческая состоит из провалов и возвышений. « То вознесет его высоко, то бросит в бездну без стыда». В юности херр Цибель тоже мечтал владеть многим, в том числе русскими землями, богобоязненными и законопослушными мужиками, а сам попал в плен и трудился под началом грубых русских конвоиров-прорабов.
Буксира на положенном месте не оказалось. Подставил меня Павлик, мелькнула догадка. Унес, скотина, валюту, плывет в сторону Томска. А утром улетит в Москву, если не в Германию. И не побежишь в деревню к телефону. Скрутят шею на крылечке собственного дома.
С угрожающим грохотом взлетали в воздух ракеты.
В их неверном свете Виталий обнаружил в тени дебаркадера моторную лодку.
— Руки вверх!
Сгорбленный человек вскрикнул и выронил из рук весло.
— Чего ждешь? — заорал Виталий, сдергивая цепь с металлической скобы.
— Приказа, — в ужасе объяснил рядновский скотник Гриша Зазебаев. — Дед Егор сказал ждать.
— Приказываю доставить в Рядновку интернированных иностранцев.
— Каких таких иностранцев? — испугался Гриша. — Они что, на нашей стороне?
— Когда в России пожар, немцы всегда с нами.
8
Будто бы плыли всю ночь, плутая в протоках.
Выходила Луна, освещала сумеречные пространства, влажные камыши, черную речку. Высоко вверху на серебристом диске Луны отчетливо просматривались два мужика, один с длинными вилами, похожий на Павлика. «Видишь, луна какая полная? — вспомнил. — А на ней как бы два мужика. Один с вилами, грозный. Это Павлик. Ты бойся его, он скоро тебя обманет». Так ведь предупреждала Катерина. И Гриша Зазебаев недоумевал: «Чего же это, Виталька? Я сам слышал, как тебя революционный трибунал приговорил к смерти».
— Да знаю, знаю, — отмахивался Виталий.
Всю жизнь мечтал: заработаю много денег, начнется новая жизнь. Губернатор с уважением будет позванивать: Виталий Иванович, как тут решить вопрос с кормами? Деньги ведь не для того зарабатывают, чтобы водку пить.
Стонал от бессилия.
Вдруг начинали раскачиваться над болотами странные отсветы, будто северное сияние. Вздрагивал: не прожектор ли? Не буксир ли проклятого одноногого капитана? Не столкнемся ли в ночи с командой предателя? Не начнет ли Павлик с борта палить из карабина, как недавно палил в ломящегося сквозь кусты китайца честный немец херр Цибель?
Гриша Зазебаев тем временем приглядывался к немцу.
— Это ты, что ли, козел, купил наши речки?
Фрекен Эрика испуганно перевела.
– Я! Я!— важно обрадовался херр Цибель, почувствовав в словах дикого человека, сидевшего на руле, врожденное уважение славянского раба к немецкому хозяину. В конце концов, ничего страшного. Херр Цибель понемножку успокаивался. Революция прокатится, порядок вернется. А документы давно подписаны. То, что деньги оказались у господина Мельникова — это теперь проблема самих русских. Акт оф Готт, воля Бога. Внутренние дела русских херра Цибеля не волновали. Успокаиваясь, приобнял испуганную фрекен Эрику. «Все наше», — произнес по-немецки. И по-немецки широко обвел рукой мрачные болота. Правда, Луну из врожденной честности постарался не зацепить. «Мы не будем осушать болота, — фрекен Эрика зачем-то перевела это Виталию. — Мы просто очистим реки от затопленного леса, благоустроим села, построим дороги и причалы. Нас полюбят сельские жители».
— Эй, Гриша, полюбишь херра Цибеля? — полюбопытствовал Виталий.
— Это за что? — сердито сплюнул Зазебаев.
— А за то, что он твой хозяин.
— Ну, может, и полюблю. Только как на это посмотрит революционный комитет? Где дед Егор-то?
— В тюрьме, наверное.
Гриша Зазебаев недоверчиво замолчал.
Распугивая сонных ночных тварей, моторная лодка летела по болотным заводям, сбрасывала скорость, обходя недобрые сырые завалы. Завыл в камышах волк, водяной гулко шлепнул ладонью по черной воде. «Дер гут юнге… Майн Шатц…» Фрекен Эрика попыталась переползти от немца к Виталию, но ему было не до фрекен, беспрестанно отталкивал веслом притирающиеся к борту коряги.
Странный в лодке шел разговор. «Теперь край мой, — будто бы взволнованно говорил херр Цибель, а фрекен Эрика переводила. В основном Грише Зазебаеву, по-русски очарованному непонятным. — В Баварии у меня земля, дом, деревоперерабатывающие предприятия. Начну распространять влияние на Сибирь. Европе требуется качественный лес. — (Он еще не знал о том, что Колотовкин и Мельников продали ему ничего не стоящую труху). — Начну поставлять в фатерланд качественный лес».