Прошкин Евгений Александрович. Твоя половина мира

   — Возьмешь наличные и карточки, — предположила Элен. — И тачку тоже?
   — И тачку, — спокойно подтвердил он.
   — И меня?
   — Ну, так!..
   Мужчина продолжал ее рассматривать, уже откровенно и деловито, как свою собственность.
   — Один разик, — строго сказала она. Незнакомец нахмурился и поиграл ножом — на случай, если она вдруг не заметила.
   — А чего ты ждал? Мне что, плакать, что ли? Давай, же двигайся, только по-быстрому.
   Она решительно расстегнула “молнию”, сунула левую руку за пазуху и, приподняв правый локоть, выстрелила через куртку ему в живот. — Ты чего от меня ждал? — повторила Элен. — Слез?
   Открыв дверь, она вытолкнула его из машины и вышла сама. Теперь ствол можно было и показать, иногда это полезно. Она носила пистолет во внутреннем кармане — страшно подумать, что сделал бы полицейский, нащупав рядом с грудью еще и рукоятку. Семимилли метровый “стейджер”, оружие профессиональных подонков: пуля на воздухе нейтральна, в крови разлагается. Если не убьет, то замучает до смерти.
   — Ну что, угомонился? — Она откинула нож подальше и присела на корточки. — До Малой Полянки-то мы с тобой так и не доехали...
   Собрав силы, бородатый махнул рукой куда-то в стык между стенами.
   — Ты издеваешься? — возмутилась Элен. Он виновато кашлянул.
   — “Ударник”... Или Кремль... Любой покажет.
   — Какой еще Кремль?!
   — Щас из трубы... направо... потом дальше... дальше, дальше... — мужчина снова помахал, уже слабее.
   Элен выпрямилась и, прикрыв глаза, погладила лоб. Значит, направо и дальше... Километра три по прямой, затем поворот, еще один, там спросить у прохожего, опять поворот, и... Да, бродяга говорил правду: она попадет на мост между красным забором и большой белой церковью. Где-то в тех местах и будет Малая Полянка.
   — Тебе сколько лет? — осведомилась Элен.
   — Сорокх... сорок фосемь, — с натугой произнес бородатый.
   — А мне — двадцать четыре. Ты ублюдок, ясно?
   — Ясно... Вызови врача. У тебя же есть?.. терминал есть?..
   Она достала трубку и посмотрела в потолок. На сей раз жмуриться ей не пришлось: варианты были очевидны, почти осязаемы. И было их на удивление мало, всего четыре.
   Первый. Бродяга — кстати, Петр Николаевич Рыбкин — дохнет прямо здесь, у запертых ворот. Композитная пуля уже начала растворяться, через полтора часа его смогут спасти только в серьезной дорогой клинике. Еще через час его не спасет уже никто. Но умрет он нескоро, агония продлится до вечера.
   Второй. Петр Николаевич успевает попасть на операционный стол. И продолжает жить с кривым рубцом во все пузо. Как долго — зависит от него самого, Элен это не касается.
   Третий. Рыбкин выживает, и его треп о “смазливой суке со “стейджером” доходит до тех, кто ею, хм... такой смазливой, сильно интересуется. Находят ее или нет — неизвестно. Точнее, не важно. Просто этот вариант отпадает как слишком хлопотный.
   Ну и четвертый, конечно. Четвертый вариант.
   Элен подняла пистолет и сделала в полицейском плаще новую дырку, ближе к сердцу. Мужчина дернулся и уронил голову, как будто пуля перебила в нем арматурину.
   Вернувшись к водительскому сиденью, Элен скинула куртку и надела свитер. Вода с улицы сюда не попадала, но под утро становилось свежо. У Элен задрожали руки. Нервы?.. Нет, вряд ли. Если бы она тратила на это много энергии, то давно бы не жила. Хотя, с другой стороны, — если бы не тратила, не жила бы точно.
   Элен не представляла, как некоторые умудряются дотягивать до старости, не зная, что их ждет в следующую секунду. Не видя параллельных вариантов. Не имея возможности выбирать, поскольку каждый их выбор — единственный и каждый — навсегда. Для нее это было загадкой. А то, что делала она... вернее, то, как она жила... Иначе она не умела.
   Врач говорил Инге Лаур, что дочка у нее родится с отклонениями. Предупреждал, что ребенку будет трудно в этом мире. Советовал что-нибудь предпринять.
   Когда крошка Элен появилась на свет, того врача уже месяц как закопали в землю — выезжал из дома и не догадывался, что через перекресток несется трейлер с неисправными тормозами. Он даже не догадывался...
   Элен не могла этого понять. Но все же ей было трудно. Очень трудно одной.

Минус 42 часа

   — Господин Юхневич?..
   — Здесь что, неразборчиво написано?
   — Нет, нормально. — Сержант снова посмотрел на Карточку.
   — Или вы думаете, что это не мои документы? — начал закипать Тиль. — Думаете, утопил хозяина в речке и хожу теперь с его удостоверением?
   — Нет господин Юхневич, ничего такого я не думаю. — Полицейский уже собрался отдать ИД-карту, но задержал руку. — В городе неспокойно, вот и проверяем. Служба. Всего хорошего, Александр... э-э...
   На карточке было выбито “Александр В. Юхневич”, и Тиль мгновенно ответил:
   — Васильевич.
   — Добро пожаловать в Москву, Александр Васильевич, — сказал сержант, возвращая документы.
   “Или Витальевич...” — добавил про себя Тиль. Искали не только его. Искали экстремистов — красных, зеленых, коричневых и, не исключено, каких-нибудь еще. Искали банду, ограбившую расчетно-кассовый центр, и банду, расстрелявшую грабителей. По ярким, но крайне субъективным описаниям искали мошенников, по смутным воспоминаниям — нечестных шлюх. Искали и одного залетного деятеля со “стейджером”, ухлопавшего ночью какого-то бродягу.
   И Тиля Хагена в Москве искали тоже — на всякий случай, просто потому, что его искали везде. По двадцати образцам грима — от блондина с бакенбардами до седого латиноса. В одной из ориентировок был, вероятно, и настоящий портрет, но истинный облик Тиля затерялся среди вариантов маскировки.
   Его не узнали, а он всего-то и сделал, что вставил контактные линзы, превратив голубые глаза в карие. Если бы сержант держал в голове его приметы, то удивился бы тому, насколько они совпадают: высокий лоб, короткие темные волосы, лицо — слегка скуластое, слегка одутловатое... Возраст — тридцать. Телосложение не впечатляющее, но в осанке что-то такое, заметное... вроде постоянной готовности шагнуть в сторону. Словно у пешехода, застигнутого светофором посреди дороги. И взгляд. То, от чего не помогли избавиться даже линзы. Взгляд человека, знающего дату своей смерти. Печальный, но не скорбный. Скорее, отстраненный.
   Тиль перегнул карточку пополам и уронил ее в урну. Документы господина Юхневича больше всплывать не должны, поскольку Александр Васильевич... или все-таки Витальевич?.. вполне уже мог всплыть сам — километрах в пятнадцати ниже Гомеля.
   Тиль редко обманывал, в этом не было нужды — его дар позволял обходиться одной правдой. Одной правдой из многих, самой удобной, которую он выбирал так же легко, как ИД-карту из пачки подлинных, но не принадлежащих ему удостоверений.
   Поезд оглушительно затрубил и тронулся к посадочному перрону. Прибывшие вместе с Тилем пассажиры зачарованно наблюдали за вагонами — внизу вместо колес подрагивали, не касаясь полотна, сферические блоки магнитной подвески.
   Столпившиеся в стороне носильщики, в основном жилистые азиаты, терпеливо ждали. Новою линию запустили всего неделю назад, но поездом без колес они уже налюбовались, поэтому на зевак поглядывали снисходительно, как на детей.
   Тиль сунул руки в карманы и присоединился к толпе. Поток вынес его на крытую вокзальную площадь, окруженную мраморными пандусами и застекленными эскалаторами. Площадка такси работала в режиме конвейера: люди быстро проходили между турникетами и распределялись по машинам, как гидропонная клубника по пластиковым лукошкам. С той же скоростью двигалась и вереница ярко-желтых автомобилей — непрерывно пополнялась сзади и исчезала за никелированной аркой. В углу, на открытом участке, стояла очередь к вертолетам, но Тиль туда не пошел.
   — Вы двести вторым рейсом приехали, — произнес таксист.
   Ничего опасного в этой догадке, кажется, не было, но Тилю она не понравилась.
   — Что, на самом деле без колес? — спросил водитель. — Я про поезд. Вот так прямо и висит в воздухе?
   — Прямо так и висит, — буркнул Тиль, усаживаясь. — Улица Малая Полянка.
   — Значит, не приехали, получается, а прилетели, — проговорил шофер, выворачивая руль. — Надо будет посмотреть. Все никак не успеваю...
   — До Полянки далеко?
   — Минут десять, не больше.
   Тиль посмотрел на выключенный навигатор. Квадратный монитор на приборной панели был покрыт черной городской пылью.
   — Бесполезно, — отозвался водитель. — “Юни” глушит “Глобал”, а “Глобал”...
   — Глушит “Юни”?
   — Конкуренция. Спасибо, пока хоть за терминалы не взялись. А то будешь ходить по улице с кабелем и думать, куда бы свой штекер воткнуть. Кстати!..
   — Малая Полянка, — оборвал Тиль, догадавшись, какие ассоциации связаны у таксиста со втыканием штекера. — Долго еще?
   — Да не! Минут пятнадцать, не больше.
   В половине первого Москва продолжала просыпаться — поэтапно, как многоголовый змей. Работяги уже готовились отобедать консервированным супом, мелкие служащие заглатывали на ленч булочки из трансгенной пшеницы и теплый эрзац-кофе, служащие покрупней примеривались к ростбифам, таким же бескалорийным, как и булочки, а некоторые еще только продирали глаза и нашаривали банки с недопитым коктейлем.
   Тиль зевнул и покосился на обогнавший их угловатый “Хаммер”. Пижон за рулем, судя по туманному взгляду, воспринимал “сегодня” как затянувшееся “вчера”. Он закинул в рот большую таблетку и вяло разжевал.
   Тилю отчего-то стало тревожно. Он собрался с мыслями — вроде ничего страшного. Через полчаса он будет на Малой Полянке, доберется без приключений, и там... Ладно, нормально. Доедет. Нельзя каждую секунду жизни превращать в форвертс, тогда и от самой жизни ничего не останется. Один большой, решенный до последней буквы кроссворд. А в общем...
   Тиль прикрыл глаза ладонью.
   В общем, так и есть. Не жизнь — сплошной форвертс. Клеточки, заполненные и пустые. Пустых — все меньше. Тиль всегда знал, на какую из них ступить можно, а на какую — нет. Всегда чувствовал опасность — она просто не позволяла себя игнорировать, и чем ближе она была, тем яростнее билось в мозгу... что?..
   Алекс Насич использовал неудобный термин “фронт-сайтинг”, Федор Полушин называл это по-немецки скупо: “форвертс”. И то и другое казалось правильным, но Насич уже погиб... Иногда Тиль специально старался не прислушиваться — открыть глаза шире и не видеть, но эта уловка помогала редко. Тиль потому и не боялся, что был уверен — не в себе, так в своем форвертс. Он и к студенточке той поперся — как ее?.. а, Ирина Кравец... — поперся, потому что знал заранее: ничего с ним не случится. Звенели в башке колокольчики, было дело. Возможно, и не сирена его разбудила, а этот проклятый звон... Но он тем не менее пошел к ней, и улегся, и даже расслабился. Он не сомневался: форвертс не подведет.
   И форвертс, как всегда, не подвел.
   — Что?.. — Тиль оторвал ладонь ото лба и повернулся к водителю. — Вы что-то сказали?
   — Я не вам. — Тот кивнул на удаляющийся “Хаммер”. — Дряни всякой нажрался, герой! Ему-то что, он весь железный, а мы бы сейчас без морды остались...
   “Хаммер” действительно их подрезал, но таксист драматизировал: вероятность аварии была нулевой. Однако об этом Тиль ему не сказал. Люди не любят тех, кто знает больше, чем они.
   Машин было много — несмотря на обилие эстакад и разъездов, пробки возникали повсюду. Юркие “Фольксвагены” и “Самсунги”, скапливаясь, наполняли атмосферу отработанной углекислотой. Газонная трава была в этих местах похожа на щетку, а из асфальта пробивался сорняк толщиной с юное деревце. Проблема всех городов, неизбежная и привычная, как эпидемии среди бродяг или охламоны на коллекционных “Роллсах” и “Хаммерах”.
   Тиль засмотрелся на рекламный щит и отвлекся, лишь когда такси проехало дальше. В ролик явно ввели запрещенные элементы неировизуального программирования, но этого нарушения как будто никто не замечал.
   Пару минут Тиль маялся от невозможности отведать колбасы “Мутер Шульц”, потом это прошло. Плакат забила другая колбаса, другое пиво и другие сигареты. Подкорка быстро переварила местную гамму скриптов и перестала на них реагировать. Тиль уже врос в этот город — как и все, кто прибыл с ним на поезде без колес.
   Дорога после ночного ливня высохла не везде — по календарю лето еще не закончилось, но по погоде в Москву уже входила осень. В черных лужах висели прямоугольные дома, такие же черные и глянцевые. Технология бесшовного остекления превратила города в скопища отражающих друг друга зеркал. Птицы, попадавшие в лабиринты плотной застройки, метались между корпусами до тех пор, пока не догадывались опуститься на землю.
   Это было везде. Куда бы Тиль ни подался, везде были одинаковые дома: на окраинах — расписанные, ближе к центру — полированные. Везде была реклама новых, но, в сущности, все тех же продуктов, везде были идеальные развязки, и на каждой — затор из дешевых пластиковых “Самсунгов”.
   Как только мир стал единым, все сразу изменилось и с тех пор уже не менялось никогда. Так об этом говорили старики. Города сохраняли исконные названия, которые выглядели чистой условностью — как разные этикетки на банках с одними и теми же сосисками.
   — Это и есть ваш Кремль? — осведомился Тиль, увидев слева кирпичную ограду.
   — Почему наш? — с обидой произнес водитель. — Он и ваш тоже. Он общий.
   — Значит, ничей. А церковь?
   Таксист повернул голову, будто засомневался, о том ли его спрашивают.
   — Это не церковь. Храм.
   — Действующий?
   — Да вроде. Надо посмотреть как-нибудь... Не успеваю.
   Расплатившись, Тиль вышел у одинокой жилой башни. Дом был самый обыкновенный: сплошное стекло и около восьмидесяти этажей — точнее из-за отсутствия стыков сказать было нельзя. Брусок черного льда, поставленный на торец.
   В скоростном лифте, компенсируя перепад давления, пшикнул компрессор. Уши все равно заложило, и Тиль подумал, что тратить средства на новое устройство не имело смысла. Прогресс ради прогресса, железки ради самих железок... Проходя по коридору, он успел подумать еще о чем-то, таком же бессмысленном и очевидном, потом ему открыли дверь. И раньше, чем Тиль прочитал на жетоне...
   “Московская городская прокуратура. Старший следователь Ефимов Н.В.”.
   ...раньше, чем он заметил двоих криминалистов...
   — След хороший, но это явная обманка.
   — Фиксируйте все.
   — Конечно, фиксируем.
   ...раньше, чем ему задали первый вопрос...
   — Вы договаривались о встрече?
   ...Тиль уже знал: Федора Полушина больше нет. Следователь открыл дверь шире и, дружески взяв его за локоть, увлек в комнату.
   — Вы договаривались о встрече? — спросил он. — Или пострадавший ждал не вас? Мог он сегодня кого-то ждать, как вы считаете?
   — Не знаю... не знаю... — бубнил Тиль, мотаясь между стенным монитором и огромным аквариумом. Полушин любил рыбок. Федя Полушин маниакально любил своих рыбок. Теперь они сдохнут. Попросить фараона, чтобы пристроил их куда-нибудь в школу? Там сдохнут тоже...
   — Кого сегодня мог ждать господин Полушин? — настойчиво твердил следователь.
   — Не знаю. Никого. Он и меня не ждал. Мы никогда созванивались. Я просто брал билет и приезжал в Москву...
   — Как часто?
   — Раз в год примерно. — Тиль не обманывал, так и было. По разным документам и из разных мест, но приезжал. Иногда прилетал. Кстати... он приготовил в кармане ИД-карту.
   — Представьтесь, пожалуйста, — будто бы спохватился Ефимов.
   — Рихард Мэйн. Вот... — Тиль протянул документы. — О, это не обязательно, — отозвался следователь, принимая карточку. — Расскажите, герр Мэйн, как давно вы знакомы с Полушиным, когда в последний раз виделись...
   Тиль отклеился от аквариума и, опустившись в кресло, начал рассказывать. Он сидел, проговаривая их общую с Федей легенду, и пытался подобрать фразу, способную расколоть служаку из прокуратуры. Бесконечное количество вариантов, и лишь часть из них — верные. Малая часть от бесконечности — это тоже много, но вот найти бы... Нельзя интересоваться напрямик. К этому они все готовы еще с университета, и у всех стандартный ответ: “Пока продолжается следствие, я не вправе...” Нельзя начинать с отвлеченной темы, это подозрительно. Да какие еще темы?! Федю убили...
   Убить его могла либо абсолютно безвыходная ситуация, в которой любое действие — гибель... но в это Тиль не очень-то верил... Либо... Полушина убил такой же, как он сам. Это сделал тот, кому он не смог противостоять. Форвард, фронтсайтер. Как Алекса. Да, Насич называл их всех фронтсайтерами. Полушин называл иначе, и его тоже...
   Пистолет. “Стейджер”. Вы что-нибудь о них слышали? Неудивительно, ведь они бесшумные. Простите, на этой работе быстро черствеешь... Композитная пуля. Вы в курсе, да? Нет, не беспокойтесь, его пощадили, второй выстрел был в сердце. Он не мучился. Когда?.. Совсем недавно, под утро. Вот только что увезли тело, мы еще даже осмотр не закончили. Так были у него враги или нет? Сосредоточьтесь, герр Мэйн, прошу вас.
   Тиль и так был предельно сосредоточен. Ах да, просили-то его не здесь и не сейчас. Следователь произнес бы эту фразу, если бы Тиль попал в точку. И в одном из вариантов он попадает. Так что же он ему?.. Простая история: познакомились с женщиной и оба в нее влюбились. И Полушин благородно отошел в сторону — не желал мешать другу. Хотя сейчас, после стольких лет, Тиль понимает, что Федор любил гораздо сильней...
   Вот на это он господина Ефимова и подцепил. Вернее, подцепил бы. Если бы выдал всю эту чушь. Вероятно, следователь побывал в похожем переплете, и... ну конечно! Ему мечталось, что друг уступит. О таком друге мечтают все. И никому не придет в голову, что уступить должен он сам.
   Тиль продолжал что-то плести — про горнолыжный курорт, про то, как ребенок сломал ногу и они с Федей несли его до базы, — и продолжал перебирать варианты. Лично ему пока ничто не угрожало, поэтому форвертс и не проснулся, а специально смотреть вперед по пути к Федору Тиль считал бестактным. Полушин был слабым форвардом и со временем становился все слабее.
   Федору было под пятьдесят, он появился первым. Когда ему исполнилось семь лет, он вдруг начал ощущать в себе чье-то присутствие. Родители целый год таскали его по психологам, пока Федя сам не понял, что с ним случилось. Он был уже не один, а вместе с Алексом Насичем — карапузом, гукающим где-то в Ирландии и знающим заранее, чем и во сколько его покормят.
   Федя сказал, что у него все прошло, и стал нормальным ребенком — иногда случайно отвечавшим на вопросы, которые ему еще только собирались задать. Он чувствовал: в скором времени родятся и другие. Рано или поздно о них станет известно, и их начнут искать. И обязательно найдут, всех до последнего. Это было ясно и без форвертс.
   Больше всего Полушин хотел быть обычным. Он ненавидел свой дар и глушил его транквилизаторами, пока не превратил себя в инвалида, а форвертс — в банальную интуицию. Он и так почти убил себя. Но почему-то сейчас, когда он стал настолько же безопасен, насколько и бесполезен, кому-то понадобилась его физическая смерть.
   Это все-таки сделал форвард. Не местный. Местные могли застрелить Полушина гораздо раньше — было бы желание. Кто-то специально приехала Москву. Кто-то новый, из незнакомых. Чужой форвард.
   — Ну, если вам больше нечего добавить... — Следователь развел руками. — Или что-то еще?..
   — Нет. — Тиль медленно подошел к аквариуму и постучал ногтем по стеклу.
   Раньше они просто жили — несколько человек, связанных одним даром. Теперь они разделились на своих и чужих. Кому это нужно? Кому угодно, только не им самим.
   Следователь снова что-то спросил — Тиль, не отвлекаясь от рыбок, снова ответил. Он пытался рассмотреть, к чему все это приведет, но вокруг плыла какая-то дымка, обманчиво прозрачная. То, что он разглядел, ему не понравилось.
   Тиль так и не понял, что же сегодня началось. Но он уже знал, что закончится это быстро.

Минус 40 часов

   Выйдя из ванной, Элен с сомнением посмотрела на аквариум — кому-то приспичило заводить в гостинице рыбок. И кто их тут кормит?.. Может, они думают, что она собирается?..
   Элен побродила по комнате в поисках сигарет. На кремовом ковролине оставались темные разводы — она еще не вытиралась.
   Прикурив, она встала у окна. Внизу по улице ползла разноцветная людская каша, на углу содрогался от ветра гигантский плакат “Глобал-Медиа”, рядом, тоже покачиваясь, переливалась вывеска “Юни-Лайн”. В офисном Здании напротив сгорбленные клерки нюхали свои пыльные клавиатуры. Один из них разогнулся и застыл с каким-то нелепым выражением. Нет, окна в ее номере непроницаемы снаружи. Хотя если бы... а, черт с ними со всеми — и с окнами, и с клерками...
   Элен стряхнула пепел в аквариум и, поддев ногой уже ненужное полотенце, начала одеваться. Она не торопилась, и вызов застал ее за осмотром юбки.
   — День добрый, — произнесли в терминале. Видеоканал был перекрыт.
   — Это кому как, — буркнула Элен, откладывая юбку в сторону и разгребая на кровати кучу мятой одежды. — у?..
   — У вас осложнения, мисс Лаур, — печально проинформировал невидимый абонент.
   — У меня?.. — Она повертела в руках другую юбку, покороче, и швырнула ее за спину.
   — Осложнения у нас, — уступил голос, — но мы-то здесь, а вы...
   — Это я — здесь. А вы — там.
   — Совершенно справедливо. Мы здесь, а вы там. И проблемы — там, — подчеркнул собеседник. — У вас проблемы, у вас.
   —Ну?.. — Она помотала головой и, бросив брюки, направилась в ванную.
   — Ваших соплеменников в Москве оказалось несколько больше, чем мы рассчитывали.
   Фен лежал в мокрой раковине. На зеркале сквозь испарину проступили оранжевые строчки:
   “Внимание! Опасная небрежность! По статистике, один фен из двенадцати тысяч...”
   Элен вздохнула. Что ее точно не касалось, так это фратистика.
   — “Несколько” — это насколько? — спросила она.
   — Это несколько, — мягко ответил абонент. — Ваша задача...
   Она включила фен и принялась сушить волосы. Трубка немного поворковала, затем умолкла.
   — Что вы говорите?.. — крикнула Элен, передвигая рычажок на “Но1”.
   — Будьте добры!.. — рявкнул голос и тут же добавил: — Пережжете. Придется стричь.
   — Ладно, я слушаю.
   Элен кинула фен обратно в раковину и вернулась к вещам. Пока ей объясняли, в чем заключаются ее проблемы, она заново осмотрела одежду и все-таки выбрала брюки. Черные, эластичные, обтягивающие, как чулки. Хорошие брючки для ее недурных ножек...
   — Вы нас поняли? — осведомились в трубке.
   — Чего ж не понять. Это все? До свидания.
   Она положила терминал рядом с аквариумом и, увидев пачку сигарет, машинально закурила.
   Чем больше она делала, тем больше от нее требовали. Правильно, так и бывает. Последнее время совсем сели на шею, а она ведь не железная...
   Элен задумывалась об этом не впервые. Поменять Компанию было несложно, ведь она так... что?.. красива? Ну, само собой. Только красивых, спасибо хирургии, сейчас как собак. Умна? Да, лицевая реконструкция тут не поможет, но и ум — не дефицит. А она — одна.
   — Одна, одна и всем нужна, — пропела Элен рыбкам. — Вашу мать...
   Она не просто редкость, она уникальна. Да! Ее способности всегда были при деле, но использовать их по-крупному Элен не удавалось ни разу.
   В школе ей было легко. Еще бы! Ей и после школы было нетрудно: выучить к экзамену один билет из сорока — работа не большая. Но все же работа. А что дальше? Повесить диплом на стену. Или носить на нем булочки для шефа...
   Элен покрутилась перед зеркалом. Нет, булочками, пожалуй, не обошлось бы...
   Ей было скучно. С самого детства — скучно. Она знала, что ее место на вершине, но растрачивала себя на чистку казино. От алкоголя ее клонило в сон. Наркотики?.. Наркотики — это здорово, но за каждой таблеткой маячила черная дыра, такая холодная, что у Элен начинали трястись руки. Она объездила полмира по выигранным в лотерею турам, но лишь убедилась, что ей одинаково скучно и на Западе, и на Востоке. Игральные автоматы везде были те же самые. И мужчины. Женщины — тем более.
   Элен была способна на многое, но на что конкретно — она не представляла. На что-то глобальное, вселенское... хотя все глобальное, как правило, жутко тоскливо. В итоге вселенское оборачивалось очередным наскоком на казино... пока ее не позвали в Компанию. Теперь Элен платили столько, что ей стало лень подходить к рулетке. Они отняли у нее даже это. Она могла бы от них уйти, но скрыться ей уже не позволят. Она попадет в другую Компанию, с большой буквы или с маленькой — не важно. Ей снова дадут фантастически много денег и снова будут эксплуатировать. Они будут пахать на ее даре, как на тракторе. Пока она не состарится и не умрет.
   Элен с двенадцати лет не покидало ощущение, что вот сейчас, в крайнем случае завтра, ей откроется смысл всего этого бардака под названием “жизнь”. Смысл не открывался, а она все ждала и ждала. И каждый день как будто что-то предчувствовала. Но это, к сожалению, был не форвертс. Это была обыкновенная надежда, которая сбывается далеко не всегда. А форвертс молчал.
   Форвертс?.. Элен затушила окурок о стекло и начала одеваться. Форвертс. Вот же дурацкое слово. Говорят, его придумал какой-то старый хмырь. То ли Двушкин, то ли Трёшкин... Потому и слово такое получилось — для хмырей. В Компании его произносили часто, но вряд ли они представляли, как это работает. Элен и сама не представляла. Однако слово ей не нравилось.