Пшимановский Януш. Четыре танкиста и собака

   — Я вам насчет того бывшего командира докладывал… — напомнил вахмистр.
   — Попросите его сюда.
   Калита открыл дверь, ведущую в другую комнату, и впустил ротмистра, который молча остановился перед генералом, вытянувшись по стойке «смирно». С минуту оба мерили друг друга взглядом — хотя оба польские солдаты, но все же они были из разных армий. Генерал протянул руку.
   — Просим в гости. Полагаю, что через два-три дня смогу в штабе армии подыскать для вас назначение.
   — Спасибо.
   Целый час Елень дожидался удобного момента, и вот теперь ему удалось подойти к генералу, когда тот уже собрался уходить.
   — Они сегодня, пан генерал… — уверенно заявил он, делая рукой движение, похожее на то, как плывет рыба в воде.
   — Немцы? Откуда ты знаешь?
   — Да у меня тетка была, ее так звали. Сегодня после полуночи наступит тринадцатое число. А это день святой Херменегильды.

 

 
   Керосиновая лампа, поставленная на деревянный ящик с боеприпасами, освещала радиостанцию и лицо Лидки, придерживавшей левой рукой наушник. Рядом, положив локти на стол и опершись головой на руки, сидел ротмистр.
   — Полка не хватало, — произнес он тихо, глядя на передатчик.
   — Что вы сказали?
   — Это я сам с собой. Извините, пани.
   Девушка мягко улыбнулась.
   — Простите, — повторил офицер и, желая поддержать неловко начатый разговор, спросил: — Пани, вы давно знаете генерала?
   — Давно. Полтора года. Он был командиром нашей танковой бригады.
   — У него русский орден.
   — Советский. За битву под Курском. Когда еще в Красной Армии служил, — объяснила Лидка, не задумываясь, зачем ее об этом спрашивает ротмистр.
   Снаружи кто-то резко дернул за ручку, дверь отворилась. Огонь в лампе запрыгал, померк и снова ярко разгорелся. Вошел Калита.
   — Соедини с генералом.
   Он снял фуражку, отряхнул ее от пыли о колено и бросил на скамью. Кавалерийский карабин приставил к столу.
   — Та-ти-ти, ти-та-ти, — вызывала Лидка, посылая в эфир цепочку коротких и длинных звуков. Секунду затем она прислушивалась и, щелкнув переключателем, подала Калите микрофон.
   — «Баца»^[24], я — «Рыжий конь». Все готово для торжественной встречи тетки. Прием.
   — Понял. Прием, — раздался из динамика искаженный голос генерала.
   Вахмистр отдал микрофон. Со скамьи у стены он поднял ведро с водой и, держа его обеими руками, долго пил.
   Офицер взял в руки карабин, вынул обойму, посмотрел, нет ли в стволе патрона и, нажав на спусковой крючок, подвигал затвором.
   — Стучит, — сказал он Калите.
   — Мосинский, образца тридцать первого года, — объяснил тот, не разобрав, о чем говорит ротмистр.
   — Радомский маузер не стучал.
   — А этому песок не страшен. Хоть целую горсть всыплю в него, вытряхну, и он будет стрелять. — Калита говорил, поясняя свои слова жестами.
   Ротмистр встал со скамьи, взял своего бывшего подчиненного за локоть и направился к открытому, но завешенному одеялом окну. Присаживаясь на подоконник, спросил:
   — Разные вещи говорили в нашем концлагере, а потом такое же слышал от людей… Скажите мне, Калита, правда, что в Польше в городах русские военные гарнизоны…
   — До тех пор пока война не кончится, должны там находиться.
   — …Что в лесах партизаны.
   — Пан ротмистр, — до сих пор сердечно и доброжелательно настроенный улан выпрямился, и голос его зазвучал тверже, — партизаны были в лесах, когда немцы народ угнетали…
   Часовой у ворот, который прохаживался взад-вперед, внезапно остановился, вскинул винтовку и крикнул:
   — Стой! Кто идет?
   — Свои! — ответил девичий голос со стороны шоссе. — Сержанта Коса можно видеть?
   — Ой, да это же Маруся!
   Лидка, хлопнув дверьми, выскочила из дома, подбежала к часовому.
   — Пусти, пусти ее, дорогой. Это же Огонек!
   Прежде чем парень успел ответить, обе девушки уже поцеловались, обрадованные встречей, и шли к дому.
   — Когда я только научу их устав выполнять? — сказал Калита, обращаясь к ротмистру, и крикнул: — Эй, там, у ворот! На посту стоишь, сынок?
   — Так точно, гражданин вахмистр.
   — Без разрешения командира чужих пропускаешь? Улан, напиши маме, черт бы тебя побрал, чтобы она за тебя молилась, потому что я тебе…
   — Пан вахмистр, пан вахмистр! — умоляюще крикнула Лидка, постукивая его по плечу через одеяло, висящее на окне, а когда кавалерист вышел из-за него, представила его подруге: — Командир эскадрона уланов… А это нареченная сержанта Коса.
   Калита, придерживая левой рукой саблю, щелкнул каблуками и зазвенел шпорами.
   — Рад познакомиться. Очень рад.
   — У меня до утра увольнение. Хотелось бы Янека увидеть.
   — Как вернется с линии постов, — сурово ответил вахмистр. — А пока прошу здесь подождать, никуда не выходить.
   Он надел фуражку, взял прислоненный к столу карабин и вышел. У двери он остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к темноте. Не глядя открыл затвор и вставил обойму патронов в магазин. До сегодняшнего дня он был почти уверен, что в этом новом возрожденном Войске Польском именно он, вахмистр Калита, представляет не только довоенные манеры и дисциплинированность, но и взгляды старых кадров. Эти несколько слов, которыми он минуту назад обменялся с ротмистром, дали ему понять, что для тех он совсем перестал быть своим, раз даже ротмистр, его, Калиты, ротмистр, задает такие вопросы…
   Он решил обдумать все это днем, когда будет светло, и направился к морю. В узком ходу сообщения сабля была помехой, цеплялась за стенки окопа, укрепленные ивовыми ветками. Из-за поворота часовой выставил ствол автомата, но тут же отошел, узнав идущего.
   В прикрытом маскировочной сетью орудийном окопе было немного попросторней, а рядом с командиром расчета — столько места, что можно было удобно сидеть на ящиках.
   — Четверть часа назад у самого горизонта сверкнула молния, и больше ничего, — доложил молодой капрал. — К урожаю сверкает.
   Калита поднял трубку полевого телефона, сделал полоборота ручкой и спросил:
   — Что у вас?
   — Молнии сверкают, к нам идут, пан вахмистр, — ответил Густлик, сидевший среди веток низкой раскидистой сосны, согнувшейся от морских ветров. — Ваш конь грома не боится?
   Елень с минуту ждал ответа, подул в микрофон и повесил трубку на сучок.
   — Злой.
   — А зачем про коня ему сказал? — буркнул Янек, развалившийся рядом между разветвленными толстыми ветками.
   — Я через час тоже буду злой. Сидеть на этой ветке — не шутка.
   — Зато там виднее. — Кос поднял бинокль, осмотрел горизонт. — Наверное, этой ночью ничего не будет.
   — Будет, — заверил Густлик. — Тринадцатого день святой Херменегильды. В этот день тетка всегда сначала подавала жирный, хорошо поджаренный крупнек…
   — Крупник, — поправил его Янек, не отрывая бинокль от глаз. — Такой же суп, с каким тебе под Студзянками котелок прострелили.
   — Нет. — Елень замахал руками, чуть не свалившись с дерева. — Крупнек — это такая кишка, кашей набитая, а к этой каше… — Он замолчал и тихо добавил: — О, черт, уже закипело.
   — Где?
   — Спрячь ты эти окуляры. И так близко.
   Не дальше чем в полутора кабельтовых от берега на воде появился пенистый круг: словно волна разбивалась о подводный риф, над водой торчала мачта, а от нее наискось отходили два серебристых троса. Все это медленно поднималось вверх. Оба были настолько ошарашены, что с минуту смотрели не двигаясь.
   — Заметят нас.
   — И перебьют, как куропаток. Спрыгнем?
   — Прыгай, — решил Янек и сам, опустившись с ветки, стремительно соскользнул по стволу вниз.
   Рядом шлепнулся Густлик и лег, вытянувшись на земле. Они смотрели на все выше поднимающуюся из воды подводную лодку. Пена танцевала вокруг орудия на носу, и они слышали беспокойное кипение воды.
   — А телефон остался, пусть птички поболтают, — вспомнил Елень.
   — Вот же, черт, — огорчился Янек.
   Вытащив из планшетки блокнот донесений, он в темноте черкнул несколько слов, потом тихо свистнул.
   Из-за взгорка в двух метрах от сосны показался собачий лоб с торчащими ушами, и овчарка быстро проползла между лежащими.
   — К вахмистру, — приказал Кос, засунув записку за ошейник.
   Шарик смотрел в море, удивленно наблюдая, как из люка на палубу поднимаются люди и бросают на воду понтоны. Он тихо заворчал и оскалил зубы.
   — Ну же, давай беги, — хлопнул его Янек по шее.
   Овчарка немного отползла назад, проскользнула за дюну и только после этого во всю прыть побежала по песку. На тропинке, по которой в полдень с берега возвращались Григорий и Лидка, Шарик на секунду остановился. Он увидел, что понтоны, спущенные с палубы лодки, преодолели уже половину расстояния до берега, и снова пустился бежать.
   Дорога была нелегкая: лапы вязли в песке, ему пришлось обегать проволочные заграждения, перепрыгивать через воронки или спускаться в них. Но все же не прошло и минуты, а он уже влетел в окоп, где стояла пушка, мгновенно осмотрелся в нем, заглянул даже туда, где были сложены боеприпасы, затем по ходу сообщения двинулся дальше и наконец вбежал во двор.
   В конюшне стояло несколько коней у кормушек, жуя сечку и позванивая цепями. Дежурный улан дружелюбно позвал его, но вахмистра здесь не было. Может, он в доме?.. Дверь закрыта, но довольно было вспрыгнуть, ударить по щеколде, и Шарик уже внутри дома. Передними лапами он встал на скамью, вместо доклада вахмистру пролаял. Шарик понимал, что необходимо выполнить сначала то, что ему приказано. И только после того как вахмистр вытащил из-под ошейника листок с донесением, можно было поздороваться с Марусей, по-свойски лизнуть ей руки, те самые руки, которые возвращают здоровье.
   — Шарик, милый, я тоже рада. Где ты оставил Янека? Он идет сюда?
   — Сюда идут другие… — ответил Калита и, прикрутив фитиль, дунул через стекло. Лампа погасла. — Теперь без приказа ни слова, ни огня.
   Лидка, не теряя времени, выстукивала ключом, вызывая генерала.
   — «Баца»! «Баца», здесь «Рыжий конь». Передаю микрофон.
   — Херменегильда выходит из воды, — доложил вахмистр.

 

 
   От подводной лодки отделились последние резиновые понтоны.
   Еще не все матросы покинули палубу, а длинное веретенообразное тело лодки уже начало погружаться, становилось все тоньше, медленно исчезая под волнами. Последний из экипажа, погруженный уже по пояс в воду, отпуская замок люка, смотрел в направлении пляжа. С такого расстояния десантные группы, высадившиеся первыми, для него уже были неразличимы.
   С гребня дюны, из-под сосны также нельзя было разглядеть фигурки среди волн, и только светлой полосой пенилась вода под веслами последних десантников. Однако ближе, на светлом фоне берега все выделялось яснее.
   По пляжу на расстоянии вытянутых рук один от другого ползли саперы, выдвинув вперед кольца миноискателей, протыкая песок стальными щупами.
   Достигнув тропинки, проходящей между дюнами, они остановились. Один привстал на колени и подал знак рукой, что путь свободен. Поднялась тройка дозорных и вышла вперед.
   С минуту стояла тишина, только волны шумели да раздавался размеренный шелест — это у самого берега матросы засыпали песком понтон, перевернутый вверх дном. Его уже почти незаметно, он превратился в плоскую горку на пляже.
   Со стороны дюн вспыхнули на мгновение фонарики — раз, другой, распростертые на песке десантники поднялись и цепочкой один за другим двинулись в глубь побережья, удаляясь от моря.
   Лежавшим на земле и наблюдавшим за десантниками на расстоянии нескольких метров двигавшиеся фигуры показались огромного роста. Эти люди были в пестрых маскировочных комбинезонах, а из-под сеток на касках торчали клочки прибрежной травы. В руках они несли готовые к открытию огня автоматы и ручные пулеметы. Сбоку висели ножи, за пояс засунуты гранаты. Десантники шли осторожно, волчьим шагом разведчиков, не в ногу, но все же в отчетливом раскачивающемся ритме.
   Только одна группа из девяти человек отличалась от остальных более ровным, менее осторожным шагом. И одеты они были иначе — в черные брюки и куртки, на голове танковые шлемы. За этой группой — только охрана и… тишина.
   В двух метрах от невидимого в темноте следа, оставленного немцами, приподнялся край брезентовой плащ-палатки, и над окопом показались две головы.
   — Я думал, что уже все, что они мне на ухо наступят, — посетовал Густлик и добавил весело: — Для «Рыжего» у них картечи не припасено, одна дробь.
   — Но зачем они с собой танкистов взяли? — удивлялся Янек.
   Они выскочили из окопа и быстрыми движениями сняли полотнище, маскировавшее танк. Густлик встал на гусеницу, перебросил брезент за башню, сдвинул полотнище с повернутого назад орудия. Янек поддел ножом приоткрытый передний люк, поднял его пальцами и просунул голову внутрь.
   Там под замком пушки сидели на ящиках со снарядами Григорий и Вихура. При свете маленькой лампочки, используемой для подсвечивания прицела, двое играли в карты, резались в «шестьдесят шесть», а Черешняк им подсказывал. Они даже не заметили, что кто-то заглядывает внутрь танка. Кос сорвал с головы шлемофон и швырнул его в них. Они сразу же отскочили от него.
   — Ну что? — поморщился Вихура, ощупывая на голове шишку, которую набил, стукнувшись о броню. — Не можешь сказать, чтобы кончили?
   — Ты должен был остаться с Лидкой при радиостанции.
   — Не время для загородных поездок с девушкой. Я поеду с вами.
   Саакашвили незаметно проскользнул на свое место и спросил, кладя руки на рычаг:
   — Трогаемся?
   — Погоди. Они еще близко.
   Вахмистр Калита наблюдал за тем же самым десантом сверху, сидя в седле.
   Немцы, миновав прибрежные дюны, вышли в поле. Они не изменили порядок передвижения, только цепочка разорвалась на небольшие колонны отделений. Один из немцев, видно офицер, рядом с которым шли солдат с рацией на спине и двое связистов, подал знак рукой. Отделения прибавили шаг и постепенно исчезли за небольшим пригорком.
   Тотчас же из-за стога выскочили два кавалерийских дозора и рысью последовали за десантом.
   Калита подождал еще немного около высоких, цветущих зарослей терновника, потом тронул коня. За вахмистром выехал трубач, держа на двойном поводке овчарку. Сложив руки у рта, командир эскадрона три раза прокричал филином. Эскадрон выехал из-за укрытия на поле, растянулся полумесяцем и двинулся следом за дозорами. Когда подъехали к шоссе, вахмистр подал знак рукой, а трубач пригнулся в седле.
   — Пора, — сказал он и, выпустив из рук один конец поводка, вытянул его из ошейника.
   Шарику два раза не нужно было повторять, он повернулся и помчался к своим. Трава намочила его шерсть, приятно холодила бока. Правое плечо царапнуло колючкой терновника, скрытого темнотой. Но тут же впереди мелькнули стволы прибрежных сосен. Одновременно с шелестом песка под лапами Шарик услышал низкий рокот мотора «Рыжего», работавшего на малых оборотах.
   Одним прыжком Шарик влетел в открытый люк механика, и танк с места рванулся вперед, поднимая за собой с каждой секундой все более высокие фонтаны песка.

35. Под землей

   Когда вахмистр сказал Марусе, что «сюда идут другие», и доложил генералу о всплывшей «Херменегильде», Лидка хотела попросить, чтобы он прислал кого-нибудь на усиление охраны и сам далеко не уходил или хотя бы оставил Шарика. Но Калита быстро выскользнул за дверь, пес за ним — и… только их и видели. Со двора еще можно было услышать приглушенный зов, тихий скрип седла, цокот копыт, а затем воцарилась тишина.
   Именно эта долгая тишина переносилась тяжелее всего. В полумраке время текло медленно, Лидка не могла даже вызвать «Бацу» — после сообщения о высадке радиостанция должна была молчать в течение сорока минут.
   — Чтобы не всполошить их, — шепотом объяснила она Марусе и рассказала о полученном ими задании, — нам нужно впустить их, выследить, зачем пришли, и только после этого задержать.
   Стоя на коленях у открытого окна с автоматами, они молчали, боясь пропустить хоть один звук во дворе. Слышали лишь собственное дыхание и учащенный стук своих сердец. Вдруг недалеко и очень громко заревел двигатель.
   — «Рыжий!» — воскликнула Огонек.
   Танк, постояв на месте еще минуту, тронулся, шум его мотора начал отдаляться, становиться глуше, пока, наконец, не растворился в ночи.
   — Теперь мы одни остались, — констатировала радистка.
   — Не совсем. — Маруся оглянулась на ротмистра, все это время молча стоявшего в глубине темной комнаты.
   — Если десант вернется, троих тоже будет маловато.
   — «Рыжий» и уланы не подпустят. Не будь моей «шарманки», можно было бы перейти к артиллеристам. Все веселее. — Лидка расстегнула воротничок гимнастерки. — Душная ночь.
   — Ой какое красивое сердечко! — Санитарка заметила на шее у Лидки янтарь на черной ленточке.
   — Сначала Вихура обещал остаться со мной… — Лидка еще продолжала думать о своем. — Как же так, то глаз не сводит, а сам на танке уехал.
   — Это он тебе подарил?
   — Нет, — возразила она, как бы мстя ему, и быстро прибавила: — Кое-кто другой.
   — Гжесь?.. Густлик?
   — Нет, не угадала…
   На горизонте взлетела красная ракета, вслед за ней, ближе, еще две. Светлый румянец, появившийся на лицах девушек, медленно сходил.
   — Если до пяти не вернутся, то нам не увидеться, — с горечью сказала Маруся. — А вдруг им там санитарка нужна?
   — Вахмистр приказал никуда не отлучаться, — вмешался молчавший до сих пор офицер.
   Девушки обернулись в сторону, где он стоял в накинутой на плечи шинели. Офицер потирал руку об руку, будто мерз. А может, он таким способом хотел совладать со своими пальцами: они у него дрожали.
   Огонек решила, что офицера надо как-то отвлечь от его, как ей показалось, тяжелых мыслей, спросить о чем-нибудь. Ей уже не раз приходилось видеть такие неспокойные руки. Многие солдаты, когда у них после ранения отбирали оружие, вели себя так же беспокойно — они не привыкли быть безоружными.
   Ее опередила Лидка, заявив, что фрицы, по-видимому, уже далеко, наши дали им жару, доказательством чего служат ракеты. Она подозвала офицера к столу и стала расспрашивать его о прошлом. Он охотно и подробно отвечал ей.
   — А балы? Сколько балов в год устраивалось?
   — По-разному бывало, ну что-нибудь около пятнадцати. Но три были самыми важными и блестящими — рождественский, бал-маскарад и в полковой праздник, — отвечал ротмистр, сидя на лавке.
   Издалека донеслось едва слышимое эхо тяжелого взрыва. Маруся, находившаяся у открытого окна, вздрогнула, но, захваченная рассказом, не проронила ни слова.
   — И все в платьях, ожерельях? — спросила Лидка и невольно потянулась к своему янтарному сердечку. — А сабля не мешала танцевать?
   — Оружие, извините, пани, оставляли в гардеробе, перед тем как войти в зал, как женщин оставляют дома, когда отправляются на войну.
   — Значит, вы нас не признаете за женщин? — бросилась в атаку кокетливая радистка.
   — Война — дело грязное, кровавое. Снаряды танковых орудий, гусеницы, давящие людей… — Руки офицера, до этого спокойно лежавшие на столе, снова задрожали. Он заметил это и спрятал их от девушек. — Женщины должны сохранить нежные сердца и ласковые глаза, чтобы встречать возвращающихся под родную крышу…
   — Раньше, может, так и было. А сейчас нет крыш. Разрушены, — прервала его Маруся и, услышав второй, уже более явственно донесшийся звук разрыва, добавила: — Может, вы и правы и где-то есть такие женщины, но Лидка и я… И почему я не поехала на «Рыжем»?..

 

 
   Кос и вахмистр уже несколько дней назад разработали систему простейшей сигнализации, прочертив на карте четыре наиболее вероятных маршрута продвижения десанта вглубь и дав трем из них названия. Последний, именно их маршрут к морю, остался безымянным. Так как Шарик принес под ошейником чистую карточку, Саакашвили повел танк в направлении фольварка и поля, на котором происходила кавалерийская атака. Он шел на большой скорости, так как было условлено, что, прежде чем танк приблизится к противнику, его встретит патруль уланов.
   Довольно большой участок они проехали по шоссе со скоростью более сорока километров в час. Это заняло немного времени, и вскоре на фоне неба можно было различить мощные ветви дубовой рощи. Вдруг подозрительно заскрежетала правая гусеница, и, едва механик успел затормозить, она порвалась.
   Кос не стал даже отдавать команды: ведь и так все было ясно. Молча приступили к работе. Экономия слов в подобных ситуациях стала традицией экипажа. Работа шла слаженно. Правда, звено, которым заменили старое, было далеко не новым. Первый болт вбили как раз тогда, когда в лесу послышался громкий стук копыт и из-за деревьев выскочили трубач и два улана. Увидев танк, они немедля натянули повода.
   — Вахмистр интересуется, почему вы не едете? — крикнул запыхавшийся трубач.
   — Мотор новый, а ноги старые. — Григорий развел руками. — Надо коня подковать.
   — А немцы как? — спросил Янек.
   — Одни хозяйничают в том фольварке, который нам попался, а другие скрылись в кустах на холме и как сквозь землю провалились.
   — А может, в тот бункер на самой вершине? — напомнил Елень.
   — Лесничий, которого зарезали, говорил, что там под землей что-то есть, — вспомнил Кос.
   — Вахмистра интересует… — повторил трубач.
   — Подожди, я сам ему скажу, — прервал его командир и отдал распоряжение: — Саакашвили и Вихура останутся и докончат работу. Если фрицы будут возвращаться, прикройте огнем шоссе. Плютоновый Елень в рядовой Черешняк поедут со мной на конях.
   Трубач понял, освободил левое стремя от ноги, подъехал ближе. Янек схватился за седло и вскочил на коня позади трубача. То же самое, следуя его примеру, сделали Томаш и Густлик. Шарик сначала с удивлением взирал на эту быструю смену транспортных средств, даже недовольно гавкнул — ему не было выделено место, — а потом рысцой бросился за конниками.
   Глядя вслед отъезжающим, Вихура с пафосом продекламировал:
   — Побыть одному на шоссе темной ночью — мечта моей жизни, мечта.
   — Стихи?
   — А ты что думал? Мне же Лидка рассказывала, как ты ее грузинскими стихами очаровывал. А что, я хуже тебя?
   — Ну, если не хуже, то иди сюда, выровнять нужно. — Григорий показал, как Вихуре держать болт, воткнутый в трак сорванной гусеницы. — Наше счастье, что у десантников нечем долбануть по танку.
   — Если только гранатой…
   — Не подойдут. Отсюда видимость хорошая.

 

 
   Тяжелая ноша утомила коней, они начали переходить на шаг. Когда всадники прибыли на место, небо прояснилось, показалась луна. Было так, как предвидел Густлик, — на пригорке, с которого несколько дней назад был обнаружен обоз в фольварке и стадо коров, их ждал Калита, а еще в нескольких метрах дальше темнел овальный купол, прикрытый маскировочной проволочной сетью с пестрыми листьями из пластика. На бетоне чернел контур растрескавшегося входа в бункер, а рядом вмятины, оставленные рикошетирующими артиллерийскими снарядами.
   Вахмистр коротко обрисовал положение и уныло закончил:
   — Без саперов не справиться. Или просить помощь, или ждать, пока немцы не вылезут из бункера.
   — А что, если есть другой выход? — спросил Кос. — Например, где-нибудь в районе фольварка?
   — Фольварк мы тоже окружили и держим под наблюдением: там двенадцать уланов с тремя ручными пулеметами.
   — Подождите, дайте посмотреть.
   Укрываясь в кустарнике, Янек по склону холма пробрался к фольварку. В узком овраге он увидел коновода, держащего под уздцы четырех лошадей. Вправо от него находилась замаскированная позиция ручного пулемета, в неглубоком, наскоро отрытом окопе он увидел трех уланов. Метрах в двухстах от этого места виднелся двор фольварка, освещенный лунным светом; оттуда доносились ритмичные удары. Казалось, что кто-то ломом разрушает стену.
   Из коровника, не подозревая, что за ним наблюдают, вышел немец и направился к колодцу.
   Пулеметчик долго держал его на мушке, а потом сказал со злостью так громко, что его услышал Кос:
   — Стукнуть бы его.
   — Вахмистр с тебя тогда шкуру спустит, — ответил ему его второй номер. — Ждать нужно.
   — И почему они там стучат?
   — Сходи посмотри.
   — Сам иди.
   — А меня это не интересует.
   Многое отдал бы Янек за то, чтобы узнать, что означал этот стук и что ищут немцы в фольварке и под землей.
   Дело было не только в приказе генерала разузнать намерения противника, а и в том, чтобы разгадать их дальнейшие планы. Ведь, не оценив обстановки, можно наделать таких дел…
   Его рассердил подносчик пулеметного расчета. Трудно воевать с такими солдатами, которых ничто «не интересует». Когда Кос вернулся, он заявил Калите резче, чем это было нужно:
   — Нельзя было позволять им забираться под землю или туда уж лезть вместе с ними…
   — Ни в одном уставе не записано, что кавалерия должна преследовать противника под землей. Да и как, когда вход не открывается.
   — Мы это еще проверим. А вы только потом обо всем доложите генералу.
   — Слушаюсь. И об аварии с танком. Конь, например, не станет посреди дороги без всяких причин.
   — Пошли, — бросил Кос Еленю и Черешняку.
   Еще не зная, что делать, они ушли за деревья и вое четверо вместе с Шариком улеглись в нескольких метрах от входа в бункер. Томаш, единственный из них, кто захватил вещмешок, срезал ножом березовую ветку и засунул ее под погон дли маскировки.