Страница:
Один из солдат, повесив автомат на грудь, сидел на скамье у стены, а второй лежал, развалившись на нарах внутри, и, пряча огонь в ладони, потягивал сигарету. Что-то зашелестело в траве, насторожив караульного. Он поднялся и стал пристально всматриваться в темноту.
Из гущи ивовых кустов выскочила собака, зарычала и помчалась в сторону моста, то появляясь в лунном свете, то исчезая в тени.
— Собака. — Солдат стал нерешительно поднимать автомат.
— Оставь, — удержал его второй. — Это же немецкая собака.
Он тоже встал, и теперь они оба всматривались в сторону моста, отыскивая овчарку, которая исчезла где-то из виду.
— А где же ее проводник?
Из-за угла домика бесшумно выскользнули две фигуры и одним прыжком подскочили к немцам. Один из них успел еще повернуть голову и вскинуть автомат, но оба тут же как подкошенные рухнули под ударами Густлика и Янека.
Кос сразу же побежал к мосту, а Елень, подняв обоих вместе, взобрался на насыпь и по мокрой от росы траве спустил их в канал.
Плеск воды заглушился нарастающим рокотом самолетов. С противоположного берега, со стороны позиций зенитной батареи, донесся прерывистый вой сирены: тревога.
Елень подбежал к Косу, возившемуся с громадной лебедкой.
— Не идет.
— Подожди, дай посмотрю.
Густлик наклонился к шестерням, внимательно их осмотрел и обнаружил лом, всунутый между двумя зубьями.
— Крути назад… Еще чуть.
Поворот колеса ослабил шестерни, Густлик выдернул лом и скомандовал:
— Вперед!
На этот раз лебедка пошла хотя и со скрипом, по без особого труда. Крылья моста дрогнули, начав опускаться, и как раз вовремя — гул танков слышался все ближе и все громче рокотали самолеты.
Тяжелый танк с развернутой назад пушкой подошел ко рву, сбавил скорость у края, чтобы постепенно перенести центр тяжести и сползти вниз. Потом плавно, но решительно дал полный газ. Стальная махина вздыбилась; оседая, смяла скат и наконец выползла на луг. Вслед за ней — сразу вторая.
На первой машине загудели электромоторы, и пока танк мчался к мосту, его пушка заскользила вперед.
За каналом грохнул первый залп зенитной батареи. Несколькими секундами позже засвистели бомбы с невидимых самолетов.
К контрэскарпу, разрушенному двумя тяжелыми танками, подошел «Рыжий», медленно съехал на дно рва и еще медленнее стал карабкаться наверх — на длинном канате он тянул за собой мотоциклы, которые без этой помощи увязли бы в песке, перемешанном с грязью.
Рядом с мотоциклами, придерживая их, бежали бойцы. Выбираясь изо рва, каждый сразу же разрезал ножом веревку, которой был привязан к основному канату, вскакивал в седло и, включив газ, на бешеном вираже справа или слева объезжал «Рыжего», чтобы скорее вскочить на мост и догнать передние танки.
На противоположном берегу уже рвались бомбы и все торопливее били зенитки. Тяжелые танки взобрались на насыпь канала, приостановились и, опустив стволы пушек, с расстояния не больше двухсот метров открыли огонь по освещенным собственными вспышками немецким орудиям.
«Рыжего» обошли уже последние мотоциклы, но танк снова притормозил у въезда на мост, чтобы забрать членов своего экипажа. Первым Шарик, а за ним Кос и Густлик на ходу вскочили на борт.
Через двадцать секунд после первого залпа тяжелых танков раздался второй. Въехав на насыпь, Кос увидел в перископ, как разрывы 122-миллиметровых снарядов расшвыривают зенитную батарею, подбрасывая высоко вверх обломки стали. Крупнокалиберные башенные пулеметы и не меньше пятнадцати ручных пулеметов одновременно косили орудийную прислугу.
— Умный малый этот Испанец, знает дело! — крикнул Густлик, пролезая в башню.
Янек подал ему собаку и, словно капитан подводного корабля, спустился последним. Он на секунду еще задержался, чтобы осмотреться вокруг. На огневой позиции батареи, остававшейся справа сзади, ярким пламенем пылали шины разбитых орудий. Группа бомбардировщиков, поддержавших переправу разведотряда, сбросила часть своего груза на город, видневшийся впереди, очевидно Крейцбург, — и обширный пожар все ярче освещал дорогу; по ней, увеличивая скорость, мчались танки в окружении мотоциклов.
Кос захлопнул люк и надел шлем как раз вовремя, чтобы услышать голос Козуба:
— Проверка связи. Доложите, как слышите.
— Второй тяжелый, — услышал Янек.
— «Рыжий». Вас слышу, — доложил он, нажав переключатель.
— Магнето. Вас слышу, — запоздав на секунду, отозвался Лажевский.
Прошло несколько минут, заполненных только ревом моторов и писком морзянки. Кос припал к перископу. Он чувствовал, что его охватывает тот жуткий восторг, который знаком всем идущим в атаку. Машины все увеличивали скорость, и Янек, вжимаясь спиной в броню, чувствовал, как земля вздрагивает и колышется под гусеницами. Он знал, что у «Рыжего» есть еще запас скорости, который позволит ему вырваться вперед, и с нетерпением ждал приказа. Наконец он услышал несколько изменившийся, более торжественный, чем всегда, голос командира отряда:
— Прямо по курсу объект атаки. Задача прежняя. Вперед!
— Григорий, газ!
Кос увидел в перископ, как рванулись вперед несколько мотоциклов и помчались в стороны, чтобы зайти с флангов и с тыла. Танки, выйдя на поле перед городом, выстроились в клин. Передние мотоциклы ворвались уже в редко застроенную улицу, в конце которой отблески приближающегося пожара метались по завалам и ржавым крышам сторожевых башен. За ними темнели стена и возвышавшиеся над ней заводские корпуса с трубой, густо дымившей рыжим дымом.
— Прямо, на башне, пулемет, — указал Янек.
— Вижу, — отозвался Густлик, припадая к прицелу.
Башня в перископе все вырастала.
— Сбавь скорость… еще… стой! — приказал Кос.
Они стояли всего какую-нибудь секунду, но она показалась им вечностью. Немецкий часовой высунулся из-за стены, чтобы посмотреть, что за мотоциклы мчатся по улицам города.
И тут с башни командирского танка взметнулась ракета. Кос скорее почувствовал это, чем увидел, и еще прежде, чем она вспыхнула зеленой звездой, скомандовал:
— Огонь!
Пулемет Еленя, спаренный с пушкой, короткой очередью скосил темный силуэт, швырнув его за стену на проволоку.
— Вперед!
Со всех сторон уже трещали пулеметы с танков и мотоциклов. Кос увидел голубые огоньки, высекаемые пулями из колючей проволоки, через которую был пропущен ток высокого напряжения, услышал завывшую внутри лагеря сирену. Пулеметная очередь угодила в бочку с горючим — вверх громадным факелом взметнулось пламя.
— Правее… еще!
Из-за угла одноэтажного здания танк выскочил прямо к воротам. На стальных опорах, словно паук на длинных лапах, нависала большая деревянная сторожевая вышка. Под брюхом этого паука ослепительно вспыхнули диски прожекторов. Не ожидая команды, Густлик полоснул по ним длинной очередью. Вихура из нижнего пулемета скосил часового, убегавшего от зарешеченных ворот.
— Проволочное заграждение, — доложил Саакашвили.
— Дави, — приказал Янек.
«Рыжий» без труда расшвырял и подмял обвитые колючей проволокой рогатки.
— Правую опору тарань!
Елень отвел пушку влево. С разгона ударили лобовой броней по металлической балке. С грохотом и треском рухнули ворота. Танк въехал на широкий плац, замкнутый в полукруг угрюмых бараков.
— Пехота справа, — предостерег Кос, увидев выбегающих из караульного помещения солдат.
Танк резко затормозил, высекая искры из мостовой, но прежде, чем успел развернуться, из тени от барака двинулась толпа. Эсэсовцы на бегу стреляли в нее из автоматов. Кто-то вскрикнул, рухнул на землю, но остальные уже настигли эсэсовцев и стали избивать их стальными прутьями, вырванными из нар досками, деревянными башмаками.
Вслед за «Рыжим» въехали тяжелые танки. Мотоциклы рассыпались веером во все стороны, чтобы занять оборону.
Толпа узников оставила за собой несколько бесформенных фигур, скрюченных в неестественных позах. На обломке древка над ней взметнулось знамя. Утомленные боем с эсэсовцами, заключенные тяжело бежали навстречу танкам; подсаживая друг друга, неуклюже карабкались по гусеницам на броню. Словно слепцы, ощупывали крышки люков, с протянутыми руками тянулись к Густлику и Косу, высунувшимся наружу, — арестантские робы, костлявые руки и обтянутые кожей черепа, огромные тоскливые глаза и дрожащие растопыренные пальцы. Все они были на одно лицо — полутрупы. Они не смели, не решались обнять своих избавителей. И лишь с огромным усилием выкрикивали слабыми голосами:
— Ля либерте!.. Свобода… Камераден… Эвива!.. Товарищи…
— Осторожнее, Густлик, — предостерег Кос.
Он бережно обнял ближайшего, прижал к себе, не вытирая слез, градом катившихся по щекам.
Из гущи ивовых кустов выскочила собака, зарычала и помчалась в сторону моста, то появляясь в лунном свете, то исчезая в тени.
— Собака. — Солдат стал нерешительно поднимать автомат.
— Оставь, — удержал его второй. — Это же немецкая собака.
Он тоже встал, и теперь они оба всматривались в сторону моста, отыскивая овчарку, которая исчезла где-то из виду.
— А где же ее проводник?
Из-за угла домика бесшумно выскользнули две фигуры и одним прыжком подскочили к немцам. Один из них успел еще повернуть голову и вскинуть автомат, но оба тут же как подкошенные рухнули под ударами Густлика и Янека.
Кос сразу же побежал к мосту, а Елень, подняв обоих вместе, взобрался на насыпь и по мокрой от росы траве спустил их в канал.
Плеск воды заглушился нарастающим рокотом самолетов. С противоположного берега, со стороны позиций зенитной батареи, донесся прерывистый вой сирены: тревога.
Елень подбежал к Косу, возившемуся с громадной лебедкой.
— Не идет.
— Подожди, дай посмотрю.
Густлик наклонился к шестерням, внимательно их осмотрел и обнаружил лом, всунутый между двумя зубьями.
— Крути назад… Еще чуть.
Поворот колеса ослабил шестерни, Густлик выдернул лом и скомандовал:
— Вперед!
На этот раз лебедка пошла хотя и со скрипом, по без особого труда. Крылья моста дрогнули, начав опускаться, и как раз вовремя — гул танков слышался все ближе и все громче рокотали самолеты.
Тяжелый танк с развернутой назад пушкой подошел ко рву, сбавил скорость у края, чтобы постепенно перенести центр тяжести и сползти вниз. Потом плавно, но решительно дал полный газ. Стальная махина вздыбилась; оседая, смяла скат и наконец выползла на луг. Вслед за ней — сразу вторая.
На первой машине загудели электромоторы, и пока танк мчался к мосту, его пушка заскользила вперед.
За каналом грохнул первый залп зенитной батареи. Несколькими секундами позже засвистели бомбы с невидимых самолетов.
К контрэскарпу, разрушенному двумя тяжелыми танками, подошел «Рыжий», медленно съехал на дно рва и еще медленнее стал карабкаться наверх — на длинном канате он тянул за собой мотоциклы, которые без этой помощи увязли бы в песке, перемешанном с грязью.
Рядом с мотоциклами, придерживая их, бежали бойцы. Выбираясь изо рва, каждый сразу же разрезал ножом веревку, которой был привязан к основному канату, вскакивал в седло и, включив газ, на бешеном вираже справа или слева объезжал «Рыжего», чтобы скорее вскочить на мост и догнать передние танки.
На противоположном берегу уже рвались бомбы и все торопливее били зенитки. Тяжелые танки взобрались на насыпь канала, приостановились и, опустив стволы пушек, с расстояния не больше двухсот метров открыли огонь по освещенным собственными вспышками немецким орудиям.
«Рыжего» обошли уже последние мотоциклы, но танк снова притормозил у въезда на мост, чтобы забрать членов своего экипажа. Первым Шарик, а за ним Кос и Густлик на ходу вскочили на борт.
Через двадцать секунд после первого залпа тяжелых танков раздался второй. Въехав на насыпь, Кос увидел в перископ, как разрывы 122-миллиметровых снарядов расшвыривают зенитную батарею, подбрасывая высоко вверх обломки стали. Крупнокалиберные башенные пулеметы и не меньше пятнадцати ручных пулеметов одновременно косили орудийную прислугу.
— Умный малый этот Испанец, знает дело! — крикнул Густлик, пролезая в башню.
Янек подал ему собаку и, словно капитан подводного корабля, спустился последним. Он на секунду еще задержался, чтобы осмотреться вокруг. На огневой позиции батареи, остававшейся справа сзади, ярким пламенем пылали шины разбитых орудий. Группа бомбардировщиков, поддержавших переправу разведотряда, сбросила часть своего груза на город, видневшийся впереди, очевидно Крейцбург, — и обширный пожар все ярче освещал дорогу; по ней, увеличивая скорость, мчались танки в окружении мотоциклов.
Кос захлопнул люк и надел шлем как раз вовремя, чтобы услышать голос Козуба:
— Проверка связи. Доложите, как слышите.
— Второй тяжелый, — услышал Янек.
— «Рыжий». Вас слышу, — доложил он, нажав переключатель.
— Магнето. Вас слышу, — запоздав на секунду, отозвался Лажевский.
Прошло несколько минут, заполненных только ревом моторов и писком морзянки. Кос припал к перископу. Он чувствовал, что его охватывает тот жуткий восторг, который знаком всем идущим в атаку. Машины все увеличивали скорость, и Янек, вжимаясь спиной в броню, чувствовал, как земля вздрагивает и колышется под гусеницами. Он знал, что у «Рыжего» есть еще запас скорости, который позволит ему вырваться вперед, и с нетерпением ждал приказа. Наконец он услышал несколько изменившийся, более торжественный, чем всегда, голос командира отряда:
— Прямо по курсу объект атаки. Задача прежняя. Вперед!
— Григорий, газ!
Кос увидел в перископ, как рванулись вперед несколько мотоциклов и помчались в стороны, чтобы зайти с флангов и с тыла. Танки, выйдя на поле перед городом, выстроились в клин. Передние мотоциклы ворвались уже в редко застроенную улицу, в конце которой отблески приближающегося пожара метались по завалам и ржавым крышам сторожевых башен. За ними темнели стена и возвышавшиеся над ней заводские корпуса с трубой, густо дымившей рыжим дымом.
— Прямо, на башне, пулемет, — указал Янек.
— Вижу, — отозвался Густлик, припадая к прицелу.
Башня в перископе все вырастала.
— Сбавь скорость… еще… стой! — приказал Кос.
Они стояли всего какую-нибудь секунду, но она показалась им вечностью. Немецкий часовой высунулся из-за стены, чтобы посмотреть, что за мотоциклы мчатся по улицам города.
И тут с башни командирского танка взметнулась ракета. Кос скорее почувствовал это, чем увидел, и еще прежде, чем она вспыхнула зеленой звездой, скомандовал:
— Огонь!
Пулемет Еленя, спаренный с пушкой, короткой очередью скосил темный силуэт, швырнув его за стену на проволоку.
— Вперед!
Со всех сторон уже трещали пулеметы с танков и мотоциклов. Кос увидел голубые огоньки, высекаемые пулями из колючей проволоки, через которую был пропущен ток высокого напряжения, услышал завывшую внутри лагеря сирену. Пулеметная очередь угодила в бочку с горючим — вверх громадным факелом взметнулось пламя.
— Правее… еще!
Из-за угла одноэтажного здания танк выскочил прямо к воротам. На стальных опорах, словно паук на длинных лапах, нависала большая деревянная сторожевая вышка. Под брюхом этого паука ослепительно вспыхнули диски прожекторов. Не ожидая команды, Густлик полоснул по ним длинной очередью. Вихура из нижнего пулемета скосил часового, убегавшего от зарешеченных ворот.
— Проволочное заграждение, — доложил Саакашвили.
— Дави, — приказал Янек.
«Рыжий» без труда расшвырял и подмял обвитые колючей проволокой рогатки.
— Правую опору тарань!
Елень отвел пушку влево. С разгона ударили лобовой броней по металлической балке. С грохотом и треском рухнули ворота. Танк въехал на широкий плац, замкнутый в полукруг угрюмых бараков.
— Пехота справа, — предостерег Кос, увидев выбегающих из караульного помещения солдат.
Танк резко затормозил, высекая искры из мостовой, но прежде, чем успел развернуться, из тени от барака двинулась толпа. Эсэсовцы на бегу стреляли в нее из автоматов. Кто-то вскрикнул, рухнул на землю, но остальные уже настигли эсэсовцев и стали избивать их стальными прутьями, вырванными из нар досками, деревянными башмаками.
Вслед за «Рыжим» въехали тяжелые танки. Мотоциклы рассыпались веером во все стороны, чтобы занять оборону.
Толпа узников оставила за собой несколько бесформенных фигур, скрюченных в неестественных позах. На обломке древка над ней взметнулось знамя. Утомленные боем с эсэсовцами, заключенные тяжело бежали навстречу танкам; подсаживая друг друга, неуклюже карабкались по гусеницам на броню. Словно слепцы, ощупывали крышки люков, с протянутыми руками тянулись к Густлику и Косу, высунувшимся наружу, — арестантские робы, костлявые руки и обтянутые кожей черепа, огромные тоскливые глаза и дрожащие растопыренные пальцы. Все они были на одно лицо — полутрупы. Они не смели, не решались обнять своих избавителей. И лишь с огромным усилием выкрикивали слабыми голосами:
— Ля либерте!.. Свобода… Камераден… Эвива!.. Товарищи…
— Осторожнее, Густлик, — предостерег Кос.
Он бережно обнял ближайшего, прижал к себе, не вытирая слез, градом катившихся по щекам.
15. Клин
Последняя декада апреля 1945 года началась обстрелом Берлина советской артиллерией. Не какие-либо специальные дальнобойные орудия, а самые простые стопятидесятидвух— и стодвадцатидвухмиллиметровые пушки били по центру гитлеровской столицы. Двадцать первого, в субботу, несколько пятидесятикилограммовых снарядов попало в Бранденбургские ворота, пробило крышу рейхстага и взорвалось внутри рейхсканцелярии.
Рассеченный танковыми клиньями, немецкий фронт рвался в клочья, отходил под ударами наступающей за танками пехоты. Передовой отряд поручника Козуба почти сутки удерживал захваченный Крейцбург, пулеметными очередями рассеивая или отбрасывая в стороны группы противника, а потом вдруг оказался в тылу своих войск и в полосе затишья ожидал дальнейших распоряжений.
На остатках металлических конструкций сорванных ворот, ведущих на территорию бывшего концлагеря, на легком ветру трепетали флаги. На самом верху два больших, советский и польский, а ниже десятка два размером поменьше, сшитые в последние дни из чего придется и прикрепленные к решетке узниками, которых гитлеровцы свезли под Берлин со всех концов Европы. По сочетанию белого, красного и голубого угадывались французский, голландский и чешский флаги; по горизонтальным крестам — норвежский и британский. Американские звезды, вырезанные из консервных банок, блестели на солнце как маленькие зеркальца. Вот и теперь несколько человек в арестантских робах, подсаживая друг друга, прикрепляли полосатый бело-голубой флаг Греции с крестом в верхнем углу.
Раздавленные гусеницами «ежи» оттащили в сторону. У ворот выставили регулировщика — желтым, как подсолнух, флажком боец открыл путь на территорию лагеря дымящейся кухне, запряженной двумя лошадьми, а за ней — высоко нагруженному грузовику с одеялами и большими котлами.
С того времени, как экипаж «Рыжего» выступил из Ритцена в составе отдельного разведывательного отряда, прошло всего несколько дней, но все сильнее пригревающее солнце успело уже раскрыть цветы на яблонях. Мозаика из бледно-розовых и белых цветов, из тени густых ветвей, зазеленевших первыми листьями, надежно маскировала «Рыжего», стоявшего несколько поодаль от въезда в лагерь у стены небольшого дома, в неглубоком укрытии между фруктовыми деревьями.
Черешняк ходил по саду в одной рубашке с высоко засученными рукавами и кривым, острым как бритва ножом срезал сломанные ветви, замазывал глиной царапины на деревьях.
Кос сидел на борту танка и, пользуясь затишьем, наверное, уже в третий раз читал Саакашвили письмо отца.
— «…Обещал, что отдаст танк вам, как лучшему экипажу».
— Генерал нас уважает. — Григорий нежно похлопал по броне.
— «Пусть он приведет вас к победе, а потом и домой…»
Ни один из них не заметил, как Шарик, крадучись, взобрался на башню, схватил в зубы шапку, висевшую на замке открытого люка, и куда-то с ней юркнул.
— «Руковожу оперативной группой, состоящей из гражданских товарищей, — читал дальше Янек. — Как только Щецин будет освобожден, мы установим в нем польскую власть».
Со стороны еще низко стоящего на востоке солнца донеслась вдруг артиллерийская пальба. Кос прервал чтение и повернул голову.
— На востоке, — заметил он удивленно.
— Мы на фланге, за каналом немцы. Может, это двинулся Рокоссовский?.. Читай дальше.
— Уже почти конец. «Буду ждать здесь твоего возвращения с фронта, а еще лучше — приезжайте всем экипажем. Крепко обними Густлика, Григория…»
— Так и пишет: Григория?
— «…Григория и Томаша. И пожми переднюю лапу Шарику».
— Постой-ка, — вспомнил вдруг Янек, — я ведь от самого Ритцена вожу с собой две фотографии. Генерал передал для тебя и Вихуры.
Саакашвили обрадованно схватил фотографии, но лицо его тут же потускнело: обе фотографии были почти одинаковы.
— Кацо, как я могу узнать…
— Тут на обороте написано: «Любимому Григорию…» Это, значит, твоя, — пояснил Янек и, снова повернувшись в сторону канонады, доносившейся километрах в двадцати, стал прислушиваться.
Саакашвили всматривался в небольшой квадратик бумаги, и сердце у него билось все сильней. Это, конечно, Ханя. Вот и беленькая кофточка на ней, как тогда… с рукавами выше локтя, с матросским воротничком, обшитым в три ряда синенькой тесемкой. И тот же широкий галстук с большим бантом над вырезом…
Наверное, в память о том дне специально сфотографировалась так… Лукавые глаза, высокий лоб под шапкой чудесных темных волос, рот с чуть приподнятыми в легкой улыбке уголками губ. Да, это Ханя… Он взглянул на оборотную сторону фотографии: «Любимому Григорию…»
Неописуемую радость доставила ему эта фотография, и когда он поднял голову и посмотрел вокруг, то и деревья, и дома показались ему и выше, и красивее.
— Бьют вовсю, — проговорил Янек, — больше сотни стволов, и звук как бы…
— Соседи пошли, — заверил Саакашвили, нежно глядя на фотографию. — Твой отец, может, уже в Щецине.
Из-за угла показался Густлик:
— Вот клей принес. Что хочешь приклеивай, намертво.
— И к металлу тоже? — поинтересовался Кос.
— Не оторвешь.
Все трое спустились в башню и на покатую шершавую броню стали приклеивать фотографию своего первого командира. Они трудились не сговариваясь, но очень старательно: Густлик наносил на металл тонкий ровный слой клея, Янек прикладывал к нему фотографию, Григорий носовым платком тщательно ее разглаживал.
Через нижний люк забрался в танк заинтересованный Томаш, пробрался на свое место в башне справа от пушки.
Кос повесил рядом оба боевых креста Василия и задумчиво проговорил:
— Вот бы порадовался новой машине…
— В двигателе на полсотни лошадиных сил больше, по шоссе за пятьдесят выжимает, — начал перечислять Григорий.
— А пушка прошивает «тигр» ото лба до хвоста, — включился в свою очередь и Густлик. — Вот только снарядов маловато: на старом сто, а тут — пятьдесят пять.
— Зачем тебе больше, ты все равно не стреляешь! — подтрунил над ним Кос.
— И то верно. Пока все только из «Дегтярева». Этот Испанец не дурак, умеет воевать без шума.
Над ними в открытом люке на фоне голубого неба показался Вихура. Григорий кивнул ему головой:
— Франек вон тоже стрелял. Не знаю только, метко или нет, но часто.
— Он хороший парень, — подтвердил Густлик, делая вид, что не замечает вновь прибывшего. — Мастер крутить не только баранку. Там, глядишь, одного, тут другого подхватит по дороге, вот тебе пачку сигарет или банку консервов и заработал, а на танке…
— Не дури, Елень. — Капрал схватил его сверху за чуб, встряхнул; потом опустил в танк связку бутылок, перевязанных телефонным кабелем. — Чтобы не тужили о девчатах, вот вам доброе вино.
— Какое? — оживился Григорий.
— Испанское. И вообще, вылезайте-ка из коробки. Кроме вина есть и новости.
Первым на броню выпрыгнул Саакашвили.
— Сестры фотографии прислали. — Он достал и, проверив по надписям на обороте, отдал карточку. — Ханя — мне, Аня — тебе.
Вихура взглянул на карточку, спрятал ее в нагрудный карман и, присев на башню, стал выкладывать новости окружившим его танкистам:
— На юге армия генерала Сверчевского заняла Будишин, ее танки подошли к Дрездену, но здесь во фланг нашим ударили немцы, прорвали фронт, и теперь там бой не на жизнь, а на смерть.
— А сзади нас что? — спросил Кос. — Слышишь?
Артиллерийский огонь стал реже, чем был, но не стихал.
— Слышу.
— Не знаешь, что там?
— Неважно, — шофер махнул рукой, — южнее Берлина советские войска окружили дюжину дивизий. Две танковые армии давят их, как клещами… Осталось вот… — он показал ноготь мизинца, — чтобы Гитлера в котел, и конец.
— Как сказать, — покачал головой Кос, — чтобы город взять, тоже надо попотеть.
— Зато дело почетное. И вообще это как торт на десерт. А знаете, что говорят? — Вихура понизил голос, словно опасаясь, как бы кто не подслушал тайну. — Польские войска тоже должны идти в Берлин. На парад. Саперный батальон уже пошел, гаубичная бригада пошла…
— Откуда ты все это знаешь? — недоверчиво спросил Густлик.
— Наверно, капралу все во сне привиделось, как наяву, — съязвил Томаш в отместку за насмешки на привале в Шварцер Форст.
— Прибыла армейская санитарная часть. — Франек пропустил колкость мимо ушей. — Узников из лагеря будут вывозить в тыловой госпиталь. От санитара узнал.
— А санитар от кого? — допытывался Густлик.
— От раненых генералов.
Григорий снова вынул из кармана фотографию Хани и, чуть отвернувшись, внимательно ее рассматривал.
— Вихура, покажи-ка свое фото.
— Мое?
— Второй сестрички.
Капрал довольно равнодушно протянул ему карточку с дарственной надписью на обороте. При этом на броню нечаянно выпал голубой бант, взятый у девушки в Гданьске. Густлик, не любивший, чтобы на танке валялись какие-нибудь ненужные предметы, поднял его и сунул в карман.
— А знаете, — стал сравнивать фотографии Саакашвили, — похоже, они, когда подписывали, перепутали свои карточки…
— В общем, не забудьте, я первый вам сказал, что поедете на парад в Берлин.
— А ты не поедешь? — спросил Кос.
— Я же говорил — мне в танке душно, — неохотно напомнил Франек и тут же переменил тему: — Идемте, я вам покажу докторшу, которая с санитарными машинами приехала. Ух! Пойдешь, Григорий?
— Конечно. — Саакашвили спрятал обе фотографии в карман.
— А ты, Кос?
Янек замялся. Ему очень хотелось взглянуть на чудо-докторшу, но было как-то неудобно.
— Надо бы еще в танке кое-что…
— Никуда он не денется. Пойдем! — соблазнял Франек.
— Посмотреть можно, — поддержал его Густлик. — Я хоть за версту готов идти… — Он подтянул брюки, поправил ремень на мундире, потом поднял руки, как бы собираясь поплотнее натянуть шапку, но ее на голове не оказалось.
Саакашвили, стоя на земле, шарил рукой в танке.
— Ты что там ищешь?
— Шапку, — пробормотал Григорий, по пояс забравшись в танк.
— Посмотри, моей там где-нибудь нет? — спросил Густлик. — Не ходить же с непокрытой головой.
— Нет твоей, — ответил Григорий. Из танка торчали одни только его ноги. — Уланская здесь, а больше нет.
— Я помню, повесил свою здесь, на крышке люка. — Кос с удивлением смотрел на открытый люк.
— Мне докторша ни к чему, я останусь, покараулю, — заявил Томаш. — Но куда же подевались шапки? Моя висела на яблоне, на сучке, и куртка тоже там была, а теперь нету.
На востоке непрерывно громыхала артиллерия. К грохоту уже успели привыкнуть и не обращали на него внимания.
По улице на полной скорости промчался мотоцикл.
— Нашел! — закричал в этот момент Саакашвили.
Одновременно с возгласом изнутри донеслось грозное глухое рычание, и вслед за ним послышалась какая-то возня.
— Янек, забери этого разбойника, — взмолился Григорий.
— Шарик!
Собака, услышав призыв, выпрыгнула из танка и устремила на хозяина внимательный взгляд. Вслед за ней полетели вышвыриваемые Григорием шапки, а в заключение и куртка Черешняка.
— Разбойник, буржуй ненасытный! — обрушился на собаку механик, выбираясь через передний люк. — Жестко ему, видите ли, стало, так он устроил себе подстилку, — повернулся он к товарищам.
— Это я виноват, — признался Кос, но с упреком посмотрел на Шарика: нельзя так, если даже и жестко.
— Вот и тогда, в дозоре, он меня, дрянь такая, всю дорогу лапами с сиденья спихивал, — пожаловался Вихура и погрозил овчарке пальцем.
— Надо было пошевелить мозгами и придумать что-нибудь другое, — вразумлял собаку Янек. — Наказать бы тебя для порядка…
Шарик, выслушав выговор, опустил морду и с виноватым видом сел возле гусеницы.
— Ну, пошли! — Франек двинулся первым.
Когда они вышли на улицу, мимо промчался мотоцикл с пригнувшимся над рулем водителем в шлеме в очках. На спидометре у него наверняка было больше ста.
— Машина трофейная, — проговорил Кос, когда они свернули в сторону ворот лагеря, — а за рулем, похоже, подхорунжий.
Все обернулись. В это время водитель в ста метрах от них рывком нажал на тормоза так, что мотоцикл с писком занесло на сто восемьдесят градусов, и снова дал полный газ.
— Ошалел он, что ли?
Кос выскочил на дорогу с поднятой рукой. Водитель гнал, словно не замечая его. Только в последний момент он затормозил — из-под колес пошел дым и остро запахло жженой резиной.
— Привет, Магнето, мотоцикл хочешь разбить или голову? — спросил Янек, протягивая руку. Но тот ее не заметил. Резким движением он вскинул на лоб очки:
— И то и другое.
Магнето перекинул ногу через руль и соскочил с сиденья. Потом резким толчком прислонил машину к металлическим балкам бывших ворот, на которых реяли флаги, снял рукавицы с длинными раструбами и, хлопнув ими по сверкающему баку, обратился к окружившим его в изумлении танкистам:
— Вы вот все чистите, холите свою железную скотину, — указал он взглядом в сторону танка, — и что?
Выражение лица у него было странное, глаза — в светлых обводах на запыленной коже, белки — в красных прожилках.
— Холите, — повторил он, — и даже понятия не имеете, что они здесь творили.
— Кто? — спросил Саакашвили.
— Фрицы. Вы знаете, почему на грядках у заводской стены такой сочный и ранний салат? Потому что туда ссыпали пепел сожженных людей для удобрения вместо навоза. А знаете, для чего эти бетонные клетки?
Магнето потащил Янека за руку в сторону от лагерных ворот, свернул в решетчатую калитку и ввел танкистов в небольшой квадратный дворик, огороженный со всех сторон бетонной стеной, на которой дожди оставили ржавые потеки.
Здесь было пусто. На утрамбованной земле не было ничего, кроме двух куч рыхлого песка в противоположных углах.
— Сюда заводили заключенных, делили их на две партии, — рассказывал Лажевский приглушенным голосом, — и заставляли на тачках перевозить песок. Туда и обратно, туда и обратно. Кто быстрей. Понимаете? Кто быстрей. И не в течение пятнадцати минут или часа, а года, двух, трех… Или меньше — до смерти.
Из-под темного песка торчал голубой лоскут — обрывок арестантского халата. Кос снял шапку, вытер рукой лоб. За ним сняли шапки и все остальные, кроме Лажевского, который, вскрикивая, словно в беспамятстве, шел к калитке. У выхода он приостановился и повернулся к танкистам:
— Видели вы старух в госпитале, возле лаборатории? Им по восемнадцать, девятнадцать лет. Это наши девушки, участницы восстания, на которых гитлеровские врачи делали опыты. Как на кроликах или крысах. На людях получалось дешевле. Я все здесь обошел, всех опросил, заглянул в каждый угол.
— Зачем тебе это? — буркнул Вихура и пожал плечами.
— Сестру ищу. — Подхорунжий подошел к нему с выражением безумия в глазах. — Ребята! — произнес, он громким шепотом. — Их нужно убивать, пока не кончилась война. Давить, как клопов. А то потом будет поздно.
Секунду стояла мертвая тишина. Кос посмотрел в лицо Лажевскому, потом наклонился, из-за голенища его сапога вытащил обломок кнута, начертил им на песке пять крестов, обвел их прямоугольником, как это сделал на куче щебня пастух, и только после этого спросил:
— Таких, как он, тоже?
Лажевский не ответил, отобрал у Коса кнут и сунул обратно за голенище. Опустив голову, пошел к своему трофейному мотоциклу.
— Кто хочет прокатиться? — спросил он хриплым голосом.
— Я, — вызвался Густлик. — Только вот командиру слово скажу. — Он отвел Коса в сторону и стал объяснять торопливым шепотом: — До моста — один миг, а там уже недалеко, и сразу обратно. Не могу же я ее одну оставить. На Одре, Янек, я тебе сам говорил: «Если должен — иди».
— Если должен — гони! — решил Кос.
— Мы — в момент! — крикнул Густлик.
Он подбежал к Лажевскому, перебрасывая по пути автомат с груди за спину, вскочил на заднее сиденье и глубже надвинул шапку.
— Поехали, пан подхорунжий, на мост. Поглядим, не украл ли его кто.
Даниель опустил очки на глаза, рванул ногой стартер. Секунду или две мотор выл на холостом ходу, потом мотоцикл, как пришпоренная лошадь, рванулся вперед, вышвыривая из-под колес гравий.
Танкисты смотрели вслед мчащимся сломя голову товарищам, пока те не исчезли из виду за поворотом, а потом долго еще стояли молча, не произнося ни слова.
Янек с горечью думал, что, хотя он вроде и вышел победителем из спора с Лажевским, поколебал в нем решимость чуть ли не поголовно уничтожать немцев, у него самого в груди кипит гнев. Можно ли считать людьми тех, кто годами измывался над заключенными, кто находил удовольствие в истязаниях и пытках? Черные, коричневые, гнило-зеленые, отмеченные знаками черепа и свастики, они, как болезнетворные бактерии, заразили мир безумием. Они смели бы с лица земли не только села и города, по и целые страны, если бы не Сталинград, не героическое сопротивление народов.
Рассеченный танковыми клиньями, немецкий фронт рвался в клочья, отходил под ударами наступающей за танками пехоты. Передовой отряд поручника Козуба почти сутки удерживал захваченный Крейцбург, пулеметными очередями рассеивая или отбрасывая в стороны группы противника, а потом вдруг оказался в тылу своих войск и в полосе затишья ожидал дальнейших распоряжений.
На остатках металлических конструкций сорванных ворот, ведущих на территорию бывшего концлагеря, на легком ветру трепетали флаги. На самом верху два больших, советский и польский, а ниже десятка два размером поменьше, сшитые в последние дни из чего придется и прикрепленные к решетке узниками, которых гитлеровцы свезли под Берлин со всех концов Европы. По сочетанию белого, красного и голубого угадывались французский, голландский и чешский флаги; по горизонтальным крестам — норвежский и британский. Американские звезды, вырезанные из консервных банок, блестели на солнце как маленькие зеркальца. Вот и теперь несколько человек в арестантских робах, подсаживая друг друга, прикрепляли полосатый бело-голубой флаг Греции с крестом в верхнем углу.
Раздавленные гусеницами «ежи» оттащили в сторону. У ворот выставили регулировщика — желтым, как подсолнух, флажком боец открыл путь на территорию лагеря дымящейся кухне, запряженной двумя лошадьми, а за ней — высоко нагруженному грузовику с одеялами и большими котлами.
С того времени, как экипаж «Рыжего» выступил из Ритцена в составе отдельного разведывательного отряда, прошло всего несколько дней, но все сильнее пригревающее солнце успело уже раскрыть цветы на яблонях. Мозаика из бледно-розовых и белых цветов, из тени густых ветвей, зазеленевших первыми листьями, надежно маскировала «Рыжего», стоявшего несколько поодаль от въезда в лагерь у стены небольшого дома, в неглубоком укрытии между фруктовыми деревьями.
Черешняк ходил по саду в одной рубашке с высоко засученными рукавами и кривым, острым как бритва ножом срезал сломанные ветви, замазывал глиной царапины на деревьях.
Кос сидел на борту танка и, пользуясь затишьем, наверное, уже в третий раз читал Саакашвили письмо отца.
— «…Обещал, что отдаст танк вам, как лучшему экипажу».
— Генерал нас уважает. — Григорий нежно похлопал по броне.
— «Пусть он приведет вас к победе, а потом и домой…»
Ни один из них не заметил, как Шарик, крадучись, взобрался на башню, схватил в зубы шапку, висевшую на замке открытого люка, и куда-то с ней юркнул.
— «Руковожу оперативной группой, состоящей из гражданских товарищей, — читал дальше Янек. — Как только Щецин будет освобожден, мы установим в нем польскую власть».
Со стороны еще низко стоящего на востоке солнца донеслась вдруг артиллерийская пальба. Кос прервал чтение и повернул голову.
— На востоке, — заметил он удивленно.
— Мы на фланге, за каналом немцы. Может, это двинулся Рокоссовский?.. Читай дальше.
— Уже почти конец. «Буду ждать здесь твоего возвращения с фронта, а еще лучше — приезжайте всем экипажем. Крепко обними Густлика, Григория…»
— Так и пишет: Григория?
— «…Григория и Томаша. И пожми переднюю лапу Шарику».
— Постой-ка, — вспомнил вдруг Янек, — я ведь от самого Ритцена вожу с собой две фотографии. Генерал передал для тебя и Вихуры.
Саакашвили обрадованно схватил фотографии, но лицо его тут же потускнело: обе фотографии были почти одинаковы.
— Кацо, как я могу узнать…
— Тут на обороте написано: «Любимому Григорию…» Это, значит, твоя, — пояснил Янек и, снова повернувшись в сторону канонады, доносившейся километрах в двадцати, стал прислушиваться.
Саакашвили всматривался в небольшой квадратик бумаги, и сердце у него билось все сильней. Это, конечно, Ханя. Вот и беленькая кофточка на ней, как тогда… с рукавами выше локтя, с матросским воротничком, обшитым в три ряда синенькой тесемкой. И тот же широкий галстук с большим бантом над вырезом…
Наверное, в память о том дне специально сфотографировалась так… Лукавые глаза, высокий лоб под шапкой чудесных темных волос, рот с чуть приподнятыми в легкой улыбке уголками губ. Да, это Ханя… Он взглянул на оборотную сторону фотографии: «Любимому Григорию…»
Неописуемую радость доставила ему эта фотография, и когда он поднял голову и посмотрел вокруг, то и деревья, и дома показались ему и выше, и красивее.
— Бьют вовсю, — проговорил Янек, — больше сотни стволов, и звук как бы…
— Соседи пошли, — заверил Саакашвили, нежно глядя на фотографию. — Твой отец, может, уже в Щецине.
Из-за угла показался Густлик:
— Вот клей принес. Что хочешь приклеивай, намертво.
— И к металлу тоже? — поинтересовался Кос.
— Не оторвешь.
Все трое спустились в башню и на покатую шершавую броню стали приклеивать фотографию своего первого командира. Они трудились не сговариваясь, но очень старательно: Густлик наносил на металл тонкий ровный слой клея, Янек прикладывал к нему фотографию, Григорий носовым платком тщательно ее разглаживал.
Через нижний люк забрался в танк заинтересованный Томаш, пробрался на свое место в башне справа от пушки.
Кос повесил рядом оба боевых креста Василия и задумчиво проговорил:
— Вот бы порадовался новой машине…
— В двигателе на полсотни лошадиных сил больше, по шоссе за пятьдесят выжимает, — начал перечислять Григорий.
— А пушка прошивает «тигр» ото лба до хвоста, — включился в свою очередь и Густлик. — Вот только снарядов маловато: на старом сто, а тут — пятьдесят пять.
— Зачем тебе больше, ты все равно не стреляешь! — подтрунил над ним Кос.
— И то верно. Пока все только из «Дегтярева». Этот Испанец не дурак, умеет воевать без шума.
Над ними в открытом люке на фоне голубого неба показался Вихура. Григорий кивнул ему головой:
— Франек вон тоже стрелял. Не знаю только, метко или нет, но часто.
— Он хороший парень, — подтвердил Густлик, делая вид, что не замечает вновь прибывшего. — Мастер крутить не только баранку. Там, глядишь, одного, тут другого подхватит по дороге, вот тебе пачку сигарет или банку консервов и заработал, а на танке…
— Не дури, Елень. — Капрал схватил его сверху за чуб, встряхнул; потом опустил в танк связку бутылок, перевязанных телефонным кабелем. — Чтобы не тужили о девчатах, вот вам доброе вино.
— Какое? — оживился Григорий.
— Испанское. И вообще, вылезайте-ка из коробки. Кроме вина есть и новости.
Первым на броню выпрыгнул Саакашвили.
— Сестры фотографии прислали. — Он достал и, проверив по надписям на обороте, отдал карточку. — Ханя — мне, Аня — тебе.
Вихура взглянул на карточку, спрятал ее в нагрудный карман и, присев на башню, стал выкладывать новости окружившим его танкистам:
— На юге армия генерала Сверчевского заняла Будишин, ее танки подошли к Дрездену, но здесь во фланг нашим ударили немцы, прорвали фронт, и теперь там бой не на жизнь, а на смерть.
— А сзади нас что? — спросил Кос. — Слышишь?
Артиллерийский огонь стал реже, чем был, но не стихал.
— Слышу.
— Не знаешь, что там?
— Неважно, — шофер махнул рукой, — южнее Берлина советские войска окружили дюжину дивизий. Две танковые армии давят их, как клещами… Осталось вот… — он показал ноготь мизинца, — чтобы Гитлера в котел, и конец.
— Как сказать, — покачал головой Кос, — чтобы город взять, тоже надо попотеть.
— Зато дело почетное. И вообще это как торт на десерт. А знаете, что говорят? — Вихура понизил голос, словно опасаясь, как бы кто не подслушал тайну. — Польские войска тоже должны идти в Берлин. На парад. Саперный батальон уже пошел, гаубичная бригада пошла…
— Откуда ты все это знаешь? — недоверчиво спросил Густлик.
— Наверно, капралу все во сне привиделось, как наяву, — съязвил Томаш в отместку за насмешки на привале в Шварцер Форст.
— Прибыла армейская санитарная часть. — Франек пропустил колкость мимо ушей. — Узников из лагеря будут вывозить в тыловой госпиталь. От санитара узнал.
— А санитар от кого? — допытывался Густлик.
— От раненых генералов.
Григорий снова вынул из кармана фотографию Хани и, чуть отвернувшись, внимательно ее рассматривал.
— Вихура, покажи-ка свое фото.
— Мое?
— Второй сестрички.
Капрал довольно равнодушно протянул ему карточку с дарственной надписью на обороте. При этом на броню нечаянно выпал голубой бант, взятый у девушки в Гданьске. Густлик, не любивший, чтобы на танке валялись какие-нибудь ненужные предметы, поднял его и сунул в карман.
— А знаете, — стал сравнивать фотографии Саакашвили, — похоже, они, когда подписывали, перепутали свои карточки…
— В общем, не забудьте, я первый вам сказал, что поедете на парад в Берлин.
— А ты не поедешь? — спросил Кос.
— Я же говорил — мне в танке душно, — неохотно напомнил Франек и тут же переменил тему: — Идемте, я вам покажу докторшу, которая с санитарными машинами приехала. Ух! Пойдешь, Григорий?
— Конечно. — Саакашвили спрятал обе фотографии в карман.
— А ты, Кос?
Янек замялся. Ему очень хотелось взглянуть на чудо-докторшу, но было как-то неудобно.
— Надо бы еще в танке кое-что…
— Никуда он не денется. Пойдем! — соблазнял Франек.
— Посмотреть можно, — поддержал его Густлик. — Я хоть за версту готов идти… — Он подтянул брюки, поправил ремень на мундире, потом поднял руки, как бы собираясь поплотнее натянуть шапку, но ее на голове не оказалось.
Саакашвили, стоя на земле, шарил рукой в танке.
— Ты что там ищешь?
— Шапку, — пробормотал Григорий, по пояс забравшись в танк.
— Посмотри, моей там где-нибудь нет? — спросил Густлик. — Не ходить же с непокрытой головой.
— Нет твоей, — ответил Григорий. Из танка торчали одни только его ноги. — Уланская здесь, а больше нет.
— Я помню, повесил свою здесь, на крышке люка. — Кос с удивлением смотрел на открытый люк.
— Мне докторша ни к чему, я останусь, покараулю, — заявил Томаш. — Но куда же подевались шапки? Моя висела на яблоне, на сучке, и куртка тоже там была, а теперь нету.
На востоке непрерывно громыхала артиллерия. К грохоту уже успели привыкнуть и не обращали на него внимания.
По улице на полной скорости промчался мотоцикл.
— Нашел! — закричал в этот момент Саакашвили.
Одновременно с возгласом изнутри донеслось грозное глухое рычание, и вслед за ним послышалась какая-то возня.
— Янек, забери этого разбойника, — взмолился Григорий.
— Шарик!
Собака, услышав призыв, выпрыгнула из танка и устремила на хозяина внимательный взгляд. Вслед за ней полетели вышвыриваемые Григорием шапки, а в заключение и куртка Черешняка.
— Разбойник, буржуй ненасытный! — обрушился на собаку механик, выбираясь через передний люк. — Жестко ему, видите ли, стало, так он устроил себе подстилку, — повернулся он к товарищам.
— Это я виноват, — признался Кос, но с упреком посмотрел на Шарика: нельзя так, если даже и жестко.
— Вот и тогда, в дозоре, он меня, дрянь такая, всю дорогу лапами с сиденья спихивал, — пожаловался Вихура и погрозил овчарке пальцем.
— Надо было пошевелить мозгами и придумать что-нибудь другое, — вразумлял собаку Янек. — Наказать бы тебя для порядка…
Шарик, выслушав выговор, опустил морду и с виноватым видом сел возле гусеницы.
— Ну, пошли! — Франек двинулся первым.
Когда они вышли на улицу, мимо промчался мотоцикл с пригнувшимся над рулем водителем в шлеме в очках. На спидометре у него наверняка было больше ста.
— Машина трофейная, — проговорил Кос, когда они свернули в сторону ворот лагеря, — а за рулем, похоже, подхорунжий.
Все обернулись. В это время водитель в ста метрах от них рывком нажал на тормоза так, что мотоцикл с писком занесло на сто восемьдесят градусов, и снова дал полный газ.
— Ошалел он, что ли?
Кос выскочил на дорогу с поднятой рукой. Водитель гнал, словно не замечая его. Только в последний момент он затормозил — из-под колес пошел дым и остро запахло жженой резиной.
— Привет, Магнето, мотоцикл хочешь разбить или голову? — спросил Янек, протягивая руку. Но тот ее не заметил. Резким движением он вскинул на лоб очки:
— И то и другое.
Магнето перекинул ногу через руль и соскочил с сиденья. Потом резким толчком прислонил машину к металлическим балкам бывших ворот, на которых реяли флаги, снял рукавицы с длинными раструбами и, хлопнув ими по сверкающему баку, обратился к окружившим его в изумлении танкистам:
— Вы вот все чистите, холите свою железную скотину, — указал он взглядом в сторону танка, — и что?
Выражение лица у него было странное, глаза — в светлых обводах на запыленной коже, белки — в красных прожилках.
— Холите, — повторил он, — и даже понятия не имеете, что они здесь творили.
— Кто? — спросил Саакашвили.
— Фрицы. Вы знаете, почему на грядках у заводской стены такой сочный и ранний салат? Потому что туда ссыпали пепел сожженных людей для удобрения вместо навоза. А знаете, для чего эти бетонные клетки?
Магнето потащил Янека за руку в сторону от лагерных ворот, свернул в решетчатую калитку и ввел танкистов в небольшой квадратный дворик, огороженный со всех сторон бетонной стеной, на которой дожди оставили ржавые потеки.
Здесь было пусто. На утрамбованной земле не было ничего, кроме двух куч рыхлого песка в противоположных углах.
— Сюда заводили заключенных, делили их на две партии, — рассказывал Лажевский приглушенным голосом, — и заставляли на тачках перевозить песок. Туда и обратно, туда и обратно. Кто быстрей. Понимаете? Кто быстрей. И не в течение пятнадцати минут или часа, а года, двух, трех… Или меньше — до смерти.
Из-под темного песка торчал голубой лоскут — обрывок арестантского халата. Кос снял шапку, вытер рукой лоб. За ним сняли шапки и все остальные, кроме Лажевского, который, вскрикивая, словно в беспамятстве, шел к калитке. У выхода он приостановился и повернулся к танкистам:
— Видели вы старух в госпитале, возле лаборатории? Им по восемнадцать, девятнадцать лет. Это наши девушки, участницы восстания, на которых гитлеровские врачи делали опыты. Как на кроликах или крысах. На людях получалось дешевле. Я все здесь обошел, всех опросил, заглянул в каждый угол.
— Зачем тебе это? — буркнул Вихура и пожал плечами.
— Сестру ищу. — Подхорунжий подошел к нему с выражением безумия в глазах. — Ребята! — произнес, он громким шепотом. — Их нужно убивать, пока не кончилась война. Давить, как клопов. А то потом будет поздно.
Секунду стояла мертвая тишина. Кос посмотрел в лицо Лажевскому, потом наклонился, из-за голенища его сапога вытащил обломок кнута, начертил им на песке пять крестов, обвел их прямоугольником, как это сделал на куче щебня пастух, и только после этого спросил:
— Таких, как он, тоже?
Лажевский не ответил, отобрал у Коса кнут и сунул обратно за голенище. Опустив голову, пошел к своему трофейному мотоциклу.
— Кто хочет прокатиться? — спросил он хриплым голосом.
— Я, — вызвался Густлик. — Только вот командиру слово скажу. — Он отвел Коса в сторону и стал объяснять торопливым шепотом: — До моста — один миг, а там уже недалеко, и сразу обратно. Не могу же я ее одну оставить. На Одре, Янек, я тебе сам говорил: «Если должен — иди».
— Если должен — гони! — решил Кос.
— Мы — в момент! — крикнул Густлик.
Он подбежал к Лажевскому, перебрасывая по пути автомат с груди за спину, вскочил на заднее сиденье и глубже надвинул шапку.
— Поехали, пан подхорунжий, на мост. Поглядим, не украл ли его кто.
Даниель опустил очки на глаза, рванул ногой стартер. Секунду или две мотор выл на холостом ходу, потом мотоцикл, как пришпоренная лошадь, рванулся вперед, вышвыривая из-под колес гравий.
Танкисты смотрели вслед мчащимся сломя голову товарищам, пока те не исчезли из виду за поворотом, а потом долго еще стояли молча, не произнося ни слова.
Янек с горечью думал, что, хотя он вроде и вышел победителем из спора с Лажевским, поколебал в нем решимость чуть ли не поголовно уничтожать немцев, у него самого в груди кипит гнев. Можно ли считать людьми тех, кто годами измывался над заключенными, кто находил удовольствие в истязаниях и пытках? Черные, коричневые, гнило-зеленые, отмеченные знаками черепа и свастики, они, как болезнетворные бактерии, заразили мир безумием. Они смели бы с лица земли не только села и города, по и целые страны, если бы не Сталинград, не героическое сопротивление народов.