Пшимановский Януш. Четыре танкиста и собака

   — Только чтобы мы, Кугель, не так встретились, как в тот раз на шлюзе. — Густлик поднял недопитый бокал и чокнулся с немцем.
   — Спать хочется, — произнесла Гонората, вытягивая руки. — Спасибо вам, господин Кугель. Все-таки среди обер-ефрейторов встречаются порядочные люди.
   — У тебя сон пройдет, Гоноратка, как только мы поедем и тебя ветром обдует, — успокоил ее Густлик.
   Вернулся Вихура и с понурым видом сообщил:
   — Мы не едем.
   — Почему?
   — Потому что у нас увели машину. Была — и нету.
   Некоторое время царило беспокойное молчание.
   — Давайте здесь переночуем, — предложила Гонората.
   — Армия завтра выступает к Нисе. Двадцать четыре часа опоздания считаются дезертирством, — объяснил Вихура, повесил на плечо винтовку и громко щелкнул пальцами.
   — Господи! — испугалась девушка. — Надо что-то делать.
   — Кому была нужна машина, если война уже кончилась? — вслух рассуждал Елень.
   — У советских здесь сейчас с сотню машин стоит, — нерешительно подсказала Гонората.
   Кугель, услышав эти слова, явно забеспокоился и начал прощаться.
   — Единственный выход, — произнес Вихура, — воспользоваться их машиной.
   — Это же наши союзники, с которыми вместе кровь проливали! — возмутился Елень, а потом спросил Гонорату: — А сильно они их охраняют?
   — Часовой, сзади сетка, — объяснила девушка, доставая из угла прихожей садовые ножницы.
   Силезец взял в руки, попробовал их и вслед за Вихурой повторил:
   — Видно, придется одолжить.
   Ровными рядами, плотно прижавшись друг к другу, стояли большие грузовики, юркие полуторки и коренастые приземистые вездеходики. Один из вездеходиков тихонько сдвинулся с места, выкатился через дыру в сетке на парковый газон, с газона на аллейку и остановился около густого кустарника.
   Из тени выскочил Вихура, быстро бросил в машину три чемодана и сундучок, усадил между ними Гонорату, а сам сел за руль и вполголоса скомандовал:
   — Первая скорость.
   Машина послушно тронулась с места, набрала скорость, выехала на улицу, свернула за угол. Из-за машины вынырнул запыхавшийся Густлик.
   — Ух! Сможешь теперь зажигание включить? — спросил он Вихуру и сел рядом с ним.
   — Ключ подходит, — обрадовал его Франек.
   Мотор завелся сразу. Они выехали на шоссе. Позади них в небо взлетела прощальная ракета обер-ефрейтора Кугеля.
   — Действительно, порядочный человек, — отозвался о нем Франек.
   — А мы вот не порядочные, — со злостью буркнул Густлик. — Черт знает что! У своих красть!
   — Одолжить, — поправил его Вихура.
   Они выехали между домов на шоссе, обсаженное фруктовыми деревьями. Ярко светила луна.
   — Что-то там давит, — сказал силезец. Он встал, приподнял сиденье и вытащил из-под него номерной знак. — Смотри-ка, Вихура, — вроде наш…
   — Факт, — подтвердил капрал.
   Съехав на обочину, он затормозил, выскочил из машины и осмотрел капот.
   — Иди сюда, — позвал он Густлика. — Смотри-ка, — показал он ему вмятину на бампере, которую они получили, наскочив на столбик сразу за перекрестком. — Собственную машину угнали!
   — Колдовство какое-то, — удивился Елень, садясь в машину и поплотнее укутывая в одеяло сладко спящую Гонорату.
   — А что тут удивительного? — пожал плечами Вихура, включая первую скорость. — Нормально, как и должно быть между соседями, — философствовал он. — В итоге то на то и выходит: сколько было машин у нас и у них, столько и осталось.
   Они быстрее поехали по пустынному шоссе, чтобы успеть к выступлению армии на юг, на землю у Нисы Лужицкой, которая снова стала польской.

32. Последняя пуля

   Они вернулись с Гоноратой вовремя. Вначале казалось, что никто не заметил этого похода за нареченной Густлика, но когда танковые части вслед за пехотой двинулись к Лужице, генерал задержал экипаж «Рыжего».
   — Останетесь здесь еще два-три дня. За это время вы, подпоручник Кос, оформите все формальности, связанные с личной жизнью членов экипажа.
   — Может… — начал Кос.
   — Никаких «может», — отрезал генерал. — Я хочу иметь танк, а не туристический домик для одной семьи на гусеницах. У Вихуры в наказание я отобрал автомашину. Он поедет с вами как пулеметчик и помощник Саакашвили.
   — И так одно место свободно, ведь Томаш не вернулся.
   — Поедете вчетвером. Черешняку заместитель командующего армией дал в Варшаве двухнедельный отпуск, чтобы смог навестить родителей. Вернется сразу в Лужицу.
   — Хитер этот Томаш, — проворчал Густлик, когда отошел командир.
   — Тебе бы его хитрость, — ответил ему Янек. — До осени будем теперь по инстанциям бегать, пока Гонората солдатом станет.
   Формальности были действительно канительные, потому что у всех штабных писарей после окончания войны в голове что-то окончательно перевернулось и их приходилось буквально припирать к стенке, чтобы они выписали очередную нужную бумажку.
   Экипаж ходил в полном составе, и там, где не помогало ни офицерское звание Янека, ни просьба Григория, Густлик хватал упорного за руку и, сдавливая ее, не спеша произносил:
   — Если бы вы нам это написали, я был бы рад.
   Лишь в конце третьего дня Гонората стала военнослужащей — рядовым санитарного батальона, — приданной в помощь Марусе, которая руководила отделением армейского полевого госпиталя. Когда новая санитарка прибыла на место, Маруся, пользуясь случаем, слово за словом объяснила Янеку смысл своего письма и в конце добавила:
   — Все нужно бы начать сначала, но нас разделили бы километры, дни и месяцы, может, даже и годы…
   Они упросили Лидку подойти к окну. Спрятавшись в нише, она произнесла:
   — Я здесь… Добрый день.
   — Выздоравливай поскорее, — первым заговорил Янек, — и возвращайся к нам. Спасибо тебе, Лидка.
   — Если хочешь, в танке у нас есть место: Томек в отпуске, — предложил Густлик.
   Григорий так и не нашелся, что сказать, хотя высказать нужно было так много важного.
   Только когда они отходили и Григорий обернулся, за окном мелькнули худое лицо и белый платочек на голове. Он сделал вид, что ничего не заметил, боясь, что девушке будет неприятно.
   На четвертый день двинулись чуть свет, потому что на ночь хотели остановиться у капитана Павлова в городе, комендантом которого он был назначен. В полдень, не останавливаясь, закусили хлебом с консервами и помчались дальше, сменяя Григория за рычагами управления каждый час, чтобы тот мог немного размяться.
   — Иван нам, наверное, такой ужин сообразит! — уверял всех Григорий.
   — Он обещал мне показать, как считать на логарифмической линейке, — вспомнил Янек.
   «Рыжий» несся по шоссе, залитому солнцем, обсаженному с обеих сторон фруктовыми деревьями. Кроме Григория, который снова вел машину, все сидели на башне, с нетерпением вглядываясь вперед.
   — Вон за той горкой, — сказал наконец Кос, взглянув на карту.
   Выехали на плоскую седловину и внизу, не дальше чем в полукилометре, увидели раскинувшийся у реки лужицкий городок. Красными пятнами горели островерхие крыши его домов, сверкали купола костелов, башня ратуши с часами золотистым шпилем упиралась в небо. У самой реки видны было заросшие зеленью развалины старого замка, а рядом с ними — широкие бастионы форта девятнадцатого века. И все это было залито ярким светом майского солнца.
   Танкистов удивило, что на улицах много стариков, калек. Некоторым помогали передвигаться дети. Мальчик, видимо внук, толкал тележку с парализованной бабкой. Этим движением на улицах руководили советские солдаты, слабым и немощным помогали садиться в грузовики и увозили их куда-то.
   Танкисты посмотрели друг на друга, недоумевая.
   — Что за чертовщина? — проворчал Вихура.
   — Сдурели, что ли? — буркнул Густлик.
   Когда они подъехали ближе, Кос заметил Павлова в группе, руководившей этой странной эвакуацией.
   — Сейчас узнаем, в чем дело, — сказал Янек. — Останавливай, — приказал он механику и, стоя рядом с башней, крикнул издали: — Товарищ капитан!
   Иван обернулся и, заслоняя глаза рукой от солнца, удивленно посмотрел на танк. Янек спрыгнул на землю и побежал навстречу капитану.
   — Мы к вам в гости. Узнаете?
   — Очень рад. Только вот момент у нас сейчас сложный, — озабоченно ответил сапер, — город эвакуируем.
   — Почему?
   — Склады со взрывчаткой в форте заминированы, — показал он в сторону города. — Все взлетит на воздух.
   — Когда? Почему?
   — Пойдем со мной — узнаешь, — на ходу сказал он. — Наша контрразведка схватила как раз того, кто минировал.
   — Командуй здесь, Густлик! — крикнул Кос в сторону танка. — Я скоро вернусь.
   — Есть!
   Один из солдат-регулировщиков увидел «Рыжего», подбежал к краю кювета и, размахивая красным флажком, кричал Еленю:
   — Назад! Как долбанет, так гусеницами накроешься.
   — Не надрывайся, сынку, а то охрипнешь, — рявкнул ему в ответ силезец.
   Павлов и Кос сошли с шоссе у небольшого бетонного мостика на откосе, покрытом окопами и ходами сообщения. Через несколько шагов они спрыгнули на дно траншеи, пошли гуськом, быстро минуя острые повороты, и наконец за третьим Янек почти столкнулся с часовым.
   — Стой! — приказал солдат.
   — Я комендант города, — бросил Павлов. — Проходите, — пригласил он Янека.
   Еще один поворот, а потом траншея стала шире, и они увидели советского полковника, который кричал в трубку:
   — Повторяю: ни одного солдата не пропускать за указанную границу! Война кончилась, и ты не имеешь права толкать людей на верную смерть для спасения нескольких калек!
   Он бросил трубку и приветствовал Павлова:
   — Здравствуй, комендант. Как дела?
   — Эвакуация заканчивается. Сейчас еще схожу к форту и поищу.
   — Это кто с тобой?
   — Подпоручник Кос, — представился Янек.
   — Друг из польской армии. Мы в Берлине вместе воевали.
   — Ты сам искать пойдешь?
   — Я же сапер.
   — Нечего тебе рисковать. Сапер или не сапер — не твое дело. Что с того, что еще двух-трех немцев выведешь, если они свой собственный город обрекли на гибель.
   — Я не из-за этих трех хочу идти, а из-за города. Спасти город надо. Если бы удалось обнаружить детонатор…
   — Слишком мало времени. Эта сволочь утверждает, что в шесть все будет кончено. Считаю, что никто лучше его не знает об этом, — показал он на пленного.
   В углу окопа стоял майор в форме инженерных войск, с черными отворотами, с озлобленным лицом фанатика. Правой рукой в кожаной перчатке он придерживал левую забинтованную ладонь.
   — Больше он ничего не скажет, — добавил полковник, — кроме того, что уже сказал: «После смерти фюрера пусть гибнет весь мир».
   — Я знал… — в задумчивости произнес Павлов. — Знал, что старый форт набит сотнями тонн взрывчатки, но откуда взять транспорт и грузчиков, чтобы это все вывезти? Жизнь людей нужно было организовать…
   — Ты думаешь об их жизни, а он — о смерти. Убил часового, пробрался в подземелье и где-то там заложил детонатор или, может, только пустил в ход часовой механизм, установленный, когда здесь еще гитлеровцы хозяйничали… Когда мы его брали, он ранил гвардии старшину, и теперь человек вернется домой без ноги, а ведь всю войну прошел и пуля его не брала…
   — Я пойду, — решил Иван.
   — Пошли, — заговорил Янек. — Во-первых, так будет быстрее, во-вторых, под броней безопасней, а в-третьих, я тебе искать помогу.
   — Разрешите действовать, — обратился капитан к полковнику.
   Полковник посмотрел на часы, которые показывали четыре часа сорок три минуты, и, с минуту подумав, ответил:
   — Не имею права запретить.
   Немецкий сапер, видимо, понимал, о чем говорят в его присутствии, а может, догадался о содержании разговора и неожиданно разразился издевательским смехом.
   — Блиптод ист айн гутер тод, — произнес он деревянным, приглушенным голосом.
   — Ты прав, мгновенная смерть — хорошая смерть, — глухо произнес Янек и, подойдя к пленному, поднял руку.
   Казалось, он хочет ударить, но танкист только сорвал с головы немца пилотку.
   — Не каркай, — кратко произнес он.
   …Вихура смотрел с танка и говорил Густлику:
   — Не вовремя мы сюда приехали. Пока что нужно бы в другую сторону повернуть дышло, — показал он на орудие.
   Подошел Саакашвили, успевший разузнать, что происходит, и сообщил:
   — Заминировано все, город взлетит на воздух. Пора сматывать удочки. Куда Янека понесло?
   Елень не отвечал, гладил по голове Шарика и осматривался по сторонам.
   — Отослал письмо? — неожиданно напомнил Григорий Вихуре.
   — Что?
   — Письмо Хане и Ане, чтобы приехали…
   — Отослал и получил ответ, — флегматично ответил Франек, доставая из кармана конверт, и прочитал Григорию приписку почты: — Адресат неизвестен.
   — Как это неизвестен? — удивился Григорий.
   — Почте неизвестен, — буркнул Густлик. — Может, выехали куда, может, украл их кто… — Заметив подходящего с Павловым Янека, он предупредил экипаж: — Внимание, командир возвращается.
   Высунувшись из люков, они приветствовали капитана.
   — С машины! — неожиданно приказал Кос.
   Послушался только Шарик, он прыгал вокруг хозяина, радуясь его быстрому возвращению.
   — Спокойно, — приказал Янек и удивленно добавил: — Вы что, не слышали? Я сказал: с машины. Сам поведу.
   — Куда? — удивился Саакашвили, поудобнее усаживаясь за рычагами. — Если тебе тесно, можешь выбросить стрелка или наводчика.
   — Гжесь! — предостерегающе буркнул Елень.
   — Что?
   — Поосторожнее, а то пожалеешь, — съязвил силезец, влезая в башню.
   — Нужно найти детонатор и обезвредить. Весь экипаж для этого не нужен. Зачем рисковать всем?
   — Четверо скорее найдут, чем двое, — возразил Елень.
   — Как четверо? Пятеро! — уточнил Вихура. — В Берлине остался, и до сих пор, как вспомню, так меня икота начинает мучить.
   — Там у тебя пройдет, — съязвил Елень.
   Кос вскочил на башню, надел шлемофон.
   — Заводи, — приказал он, и почти одновременно взревел мотор. — Шарик!
   Собака вскочила механику на колени и проползла в свой угол, где лежала подушка с вышитыми на ней бабочками и цветами.
   — Место Томаша свободно, — объяснил Янек, помогая Павлову влезть.
   — Теперь нормально, экипаж в полном составе, — добавил Елень.
   Танк двинулся по шоссе под небольшой уклон, быстро набрал скорость. Через минуту он уже мчался на полном газу, наискось пересек вспаханное поле Под городом, проехал прямо через сад и, не снижая скорости, выскочил на улицу. Здесь мотор танка грохотал резче, лязгали гусеницы по каменной брусчатке. Гремело эхо, отраженное от пустынных улиц, от покинутых домов с разинутыми окнами и дверьми. Все носило след поспешного, панического бегства: валялись брошенные чемоданы, которые, видимо, оказались слишком тяжелыми; стояла нагруженная постельными принадлежностями садовая тележка, уткнувшись сломанной осью в водосточную канаву; посредине мостовой валялась большая кукла. «Рыжий» слегка свернул — Саакашвили проехал над игрушкой, чтобы не раздавить ее гусеницами.
   — Потише… вправо, — подавал команды Янек.
   Они проскользнули между стен, по липовой аллее помчались через сквер в сторону рва форта.
   — Медленнее… еще медленнее…
   Под тяжестью «Рыжего» затрещали и прогнулись бревна настила моста. Осторожно, словно ноги подкрадывающегося разведчика, ступали на настил стальные траки гусениц. «Рыжий» был похож на приготовившегося к прыжку хищника.
   Все люки были закрыты. Все сидящие в танке припали к перископам, за исключением Вихуры, втиснувшегося в угол и прикрывавшего руками собаку на случай сильного взрыва.
   Мост остался позади, и по-другому загудел мотор под сводом ворот форта, танк даже двинулся быстрее, но Саакашвили сразу же выжал сцепление и резко затормозил.
   — Кабель, — доложил он. — Рвать?
   — Нет, — поспешно ответил Павлов. — Надо проверить. — Он протянул руку к замку люка.
   — Стоп, — остановил его Кос. — С танка проверишь, Иван, — первый раз обратился он к капитану по имени, но никто на это не обратил внимания. — Закрой за мной, — приказал он Густлику.
   — Яничек…
   — Замолчи.
   Кос уже был на броне, прикрыл люк и, словно боясь сильной встряски, осторожно сошел с гусеницы на землю.
   В воротах, на обитой штукатурке, чернела надпись с черепом: «Либер тод, альс нидерлаге» — «Лучше смерть, чем поражение».
   Черный водонепроницаемый кабель лежал наискось на каменной мостовой. Один его конец исчезал в канализационном колодце, другой вел к низким перекосившимся дверцам с нарисованными на них черепом и перекрещенными костями.
   На фоне мягкого, спокойного рокота танкового мотора, работавшего на малых оборотах, каждый шаг Янека отдавался гулким эхом. Рассыпанные на мостовой куски кокса громко хрустели под ногами.
   Из ворот был виден круглой формы двор форта. Над насыпью что-то как будто зашевелилось. Янек замер. Нет, наверное, ветер. Или просто померещилось. Он перенес из-под стены две каменные плиты, которыми выкладывают тротуар, уложил их против правой гусеницы с обеих сторон кабеля и, выйдя к танку, дал Григорию знак трогать.
   «Рыжий» вздрогнул, положил трак на плиту, легонько въехал и медленно продвинул правую гусеницу над кабелем. Янек отошел назад и в тот момент, когда последний трак прошел над проводом, дал знак чуть повернуть и остановиться.
   Когда он вернулся в танк, десантный люк в днище уже был открыт. Капитан, лежа на полу, руками в резиновых перчатках осторожно снимал перочинным ножом изоляцию, тихонько насвистывая песню о Днепре.
   Через минуту оба провода кабеля были оголены. Павлов присоединил к ним контакты амперметра. Щелчок переключателя прозвучал резко, как выстрел. Стрелка дрогнула, но лишь от легкого толчка. Еще щелчок, еще… Стрелка неподвижно застыла на нуле…
   Павлов отсоединил контакты, продолжая насвистывать, и наклонившийся над ним Густлик, вытирая пот со лба, подал ему ножницы. Перерезанный провод начал извиваться, как раненая змея.
   — Вперед! — прозвучала команда.
   Танк выехал из ворот на небольшой круглый двор. Башня медленно сделала полный оборот. Перископы внимательно обследовали форт.
   — С машины, — приказал Янек. — Густлик, к орудию.
   — Осталось двадцать семь минут, — сказал Павлов. — Если судьба нам не поможет…
   — Судьба или Шарик, — перебил его Янек и, достав из кармана пилотку немецкого майора, дал Шарику понюхать.
   Саакашвили и Вихура тем временем подошли к металлическим, покрашенным масляной краской воротам — их несколько зеленело в стене форта. Скрипнули петли тяжелых створок. Внутри танкисты увидели сотни, а может, тысячи наставленных под самый потолок ящиков с тротилом.
   Саакашвили протиснулся по узкому проходу в середину, посветил фонариком. За первым казематом находились второй и третий склады, также набитые взрывчаткой до самого верха. Григорию стало страшно, он вернулся и, учащенно дыша, сказал Вихуре:
   — Там еще раз в сто больше, чем здесь…
   — Что ты волнуешься? — перебил его Вихура. — На нас с тобой по четверть кило — и то много. Тысяча или сто тысяч тонн здесь, это все равно.
   — Ищи, Шарик, — подталкивал Янек овчарку.
   Собака обежала склад, обнюхав ящики, и вернулась.
   — Не было здесь этой сволочи? Не было?
   Шарик пролаял, что должно было означать, что нет, не уловил он запаха, шедшего от немецкой пилотки.
   — Ты думаешь, что сам майор закладывал детонатор? — спросил Вихура.
   — Он себе руку повредил. Думаю, что когда устанавливал взрыватель.
   — А если нет? Он мог иметь помощников. Одни простыни вывесили, но были и такие, которые собственной головы, набитой Гитлером бешенством и злобой, не жалели.
   — Не морочь голову. Нужно было остаться.
   — Тут сто таких складов, как этот, — заговорил Григорий.
   — Тебе бы пришлось обследовать каждый за пятнадцать секунд, чтобы найти взрыватель, и осталось бы две минуты на разминирование.
   — Янек! — крикнул Павлов, который до этого не отходил от танка, а внимательно изучал двор форта.
   — Я! — Кос подбежал вместе с Шариком.
   — Немцы любят порядок и запасы…
   — Да. По-ихнему орднунг и форрэтэ… — подтвердил Кос.
   — Думаешь, весной они готовили топливо на зиму?
   Саакашвили раздавил большой кусок кокса, и он резко треснул под ногой.
   — Нет. Тем более под конец войны. Понимаю, — сказал Янек.
   Он сделал несколько шагов, глядя под ноги — повсюду куски кокса размерами с грецкий орех, но перед низкими металлическими дверками их было больше, чем где-либо.
   — Закрыты.
   — Погоди. — Вихура подошел и плечом отодвинул командира.
   Говорить было некогда, поэтому, ни о чем не спрашивая, он достал из-за голенища тонкую ножовку и ловко начал перепиливать скобу.
   — Хорошую сталь они пускали на танки, — заметил он, через минуту открывая дверки. — А это черт знает что.
   — Стоп, — остановил Павлов Янека. — Теперь сапер вперед.
   Светя фонариками, они один за другим пошли вниз. Под ногами хрустели кусочки кокса. Сразу за первой площадкой на ступеньке лежал пистолет, покрытый пылью и паутиной, но с первого же взгляда можно было заметить, что это оружие бельгийского производства, с массивной рукояткой, вмещающей магазин с шестнадцатью патронами.
   — Чур, мой, — сказал Вихура и, наклонившись, выдвинулся вперед.
   Григорий, который шел последним, оказался, однако, более быстрым: он успел схватить Франека за руку и завернуть ее ему за спину.
   — Ты чего? Пусти…
   — Вири! — крикнул Григорий по-грузински.
   — Что «вири»?
   — По-польски значит «осел», — пояснил Саакашвили. — У тебя что, пальцы лишние?
   — За угол! — приказал Павлов.
   Когда танкисты отошли, сапер встал на колени и, слегка насвистывая, накинул петлю из тонкого шнурка на ствол. Потом из-за изгиба стены дернул шнур, и на ступеньках загремел короткий взрыв.
   Капитан поднял отброшенный взрывом пистолет, осмотрел его и подал Вихуре. Капрал непроизвольно отдернул руку.
   — Бери. Теперь не страшно. Кажется, не поврежден.
   Они спустились по лестнице еще на одну площадку, откуда узкий подземный коридор разветвлялся в нескольких направлениях. Глиняный пол был чисто выметен, и кокса нигде не было видно.
   — Куда же теперь? — спросил Павлов.
   Янек еще раз дал собаке понюхать пилотку и приказал:
   — Ищи.
   Шарик снова втянул в ноздри неприятный ему запах немецкого сукна. Он по очереди обошел все коридоры и вернулся. Встряхнул головой, тихонько замахал хвостом — нет.
   — Должен быть, песик, — убеждал его Янек, присев около собаки. — Ищи.
   Овчарка опять начала сосредоточенно искать. Входила на несколько шагов в коридор, возвращалась, затем шла в следующий.
   Павлов посмотрел на часы.
   — Сколько? — спросил Кос.
   — Восемнадцать.
   По одному из коридоров в полутора метрах от земли вдоль стены проходили деревянные перила с вмятинами; возможно, это остались следы от прикладов винтовок. Шарик задержался, потянул носом поток воздуха, прыгнул лапами на стену и, обнюхивая, заскулил. Он отбежал в глубь коридора, еще раз вскарабкался и радостно, удовлетворенно залаял.
   — Нашел, — подтвердил Кос и приказал овчарке: — Веди.
   Они побежали за собакой, Павлов догнал их. Под низким сводом раздавался топот ног, скользили лучи фонариков по стенам. Внезапно овчарка прыгнула, преодолев какое-то препятствие.
   — Стоп, — приказал Павлов. — Прикажи ему, пусть остановится.
   — Шарик! — крикнул Кос. — На месте!
   В метре перед ними легонько дрожала паутина тонких проводов, которые Шарик зацепил, когда прыгнул.
   — Сам я не справлюсь, — заявил капитан. — Ни одна из этих четырех струн не должна изменить натяжения.
   — Ясно, — ответил за всех Вихура.
   Все трое осторожно придвинулись к паутине, и каждый по-своему взял провод в пальцы: Вихура оперся рукой о колено, Саакашвили — о сапог, Кос лег и ухватился за две металлические нити, проходившие прямо у земли.
   Шарик хотел ему помочь, медленно поднял лапу и двинулся.
   — Стой, ни с места!
   — Готово? — спросил Павлов и, посмотрев на сосредоточенные лица друзей, предупредил: — Перерезаю.
   Все молчали. Слышалось только учащенное дыхание и посвистывание капитана.
   Перерезав металлическую паутину, Павлов перешел на другую сторону и, стоя на коленях, стал стремительно манипулировать пальцами. Сначала он отгреб куски глины, обнажил кончик взрывателя, потом взял его пальцами и, отодвинув в сторону ладонь держащего, выкрутил детонатор из мины. Первым он освободил Коса, которому было неудобнее других. Затем, посмотрев на стекающие по лбу Вихуры капли пота, сменил его.
   Дольше всех держал провод Григорий, и когда он уже смог опустить его, то из порезанных подушечек двух пальцев закапала кровь.
   Капитан, светя фонариком, внимательно осматривал следующий отрезок коридора.
   — Ты зачем так сильно сжимал? — спросил Янек, разрывая медицинский пакет и подавая Григорию марлю.
   — Я подумал, — отвечал Саакашвили, — что если удержу, то в этом году такую девушку встречу!
   — Вперед, — приказал Павлов.
   Шагов через двадцать они вошли в большой продолговатый каземат, у одной из стен которого была насыпана куча кокса высотой в человеческий рост. Они остановились, пораженные размерами подземелья.
   — Сколько? — еще раз спросил Кос.
   — Тринадцать.
   — Дня не хватит, чтобы все это переворошить.