Страница:
— Пишу.
— У меня к вам дело. Я Вихура.
— Стасько. Сейчас или потом?
— Потом. Они уже возвращаются. — Пряча голову, он задел за броню и сморщил свой вздернутый нос.
В проломе стены показался Кос и через передний люк нырнул в танк. Лажевский на минуту остановился около Шавелло:
— Пехота с нами?
— С вами.
— Пока танк не выстрелит, идем на цыпочках, а потом кто как хочет — можно и с пристуком и с присвистом.
— Но там ведь немцы, — пробовал объяснить Зубрык.
— Если кого ранит, гражданин хорунжий, положим на броню или в люльку любого мотоцикла, — сказала Огонек и погладила фельдшера по руке, чтобы подбодрить его.
— Вперед… вперед… вперед…
Вдоль цепи поползла команда, и, подобно колосьям ржи, которые поочередно пригибаются от дуновения ветерка, сгибались люди, выходя из проломов и пробоин в стене. Редкой и короткой была эта цепь, но ночью она могла сойти за взвод: семь артиллеристов, четыре пехотинца и девять разведчиков.
Мотоциклисты тащили свои машины на левом фланге, поближе к улице, которая расширялась здесь перед выходом на автостраду. Немцы шли слева, поэтому и угроза с этой стороны была большей, и огонь ручных пулеметов необходим был именно здесь.
За цепью, круша бетонные плиты, полз танк, с которого экипаж снял причудливую маскировку. Тряпки, оставленные на катках, глушили стук траков. Покачиваясь на выбоинах, сзади на коротком буксире ползла гаубица.
В танке, в скупом свете лампочек подсвечивания прицелов и часовых циферблатов, в отблеске далеких пожаров, проникающем через перископы, экипаж готовился к бою.
Вихура подгонял приклад ручного пулемета к плечу, легкими движениями передвигая ствол влево и вправо. Затем достал два кусочка сахара. Один положил в рот, другой подал Шарику. Пес тихонько зарычал, как бы еще сердясь за то, что он хотел сообщить экипажу что-то важное, а его не выпустили из танка. Капрал шепнул:
— Держись, приятель.
Саакашвили отпустил рычаги, снял ноги с педалей и сделал несколько движений руками и ногами, чтобы расслабить мышцы. Затем крепче втиснулся в сиденье.
Томаш Черешняк придавил ногой вещмешок в углу; легко дотрагиваясь ладонью, пересчитал снаряды, уложенные в стенках башни. Проверил, где находятся осколочные, где бронебойные, а где подкалиберные, для зверя покрупнее.
Густлик от прицела передвинулся к перископу, через который можно было осматривать большой участок местности. В цепи он заметил женский силуэт, движения показались ему знакомыми.
— Янек, — толкнул он локтем командира.
Кос, не отрываясь от перископа, немного повернул голову.
— Что?
— Я думал… Но ведь не в польской же форме!..
— Ты о чем? Не понимаю, — с нетерпением сказал сержант.
— Да так… Хорошо, что Гонората не едет с нами. Волновался бы за двоих.
Кос пожал плечами и с неудовольствием подумал, что Елень, вместо того чтобы внимательно наблюдать, вдруг лезет с какими-то странными воспоминаниями. Минуту стояла тишина. В наушниках радиотелефона, как в морской раковине, слышен был какой-то далекий шум. Кос через перископ видел колонну артиллерии и грузовиков. Затем бросил взгляд на фотографию, которая неясно вырисовывалась в темноте над радиостанцией. Пора начинать. Из-под шлемофона по щеке у него потекла узенькая извилистая струйка пота.
— Влево десять, транспортер. Бронебойным заряжай. — Голос Янека был спокойный, приглушенный, но натянутый как струна.
Гитлеровский транспортер стоял в неглубоком окопе, прикрывая шоссе. На фоне красного от пожарищ неба чернели стволы счетверенной двадцатимиллиметровой зенитной установки и силуэт часового. Немец, видимо, что-то заметил и зашевелился. Поднялись еще двое, и наводчик схватился за ручки, опуская стволы ниже.
Лажевский видел все это лучше, так как находился ближе, и понял, что медлить больше нельзя. Он достал из-за ремня ракетницу и, не теряя ни секунды, выстрелил прямо в лицо им.
Рассыпались желтые огни. Дважды кудахтнула зенитная установка, но докончить очередь не успела: снаряд, выпущенный с расстояния в двести метров, распорол транспортер на две части, словно топором.
Выстрел послужил сигналом, а пылающий транспортер — факелом. Небольшая цепь бросилась вперед, ведя огонь из всего оружия.
Затарахтели моторы мотоциклов. Разведчики вырвались вперед и, ведя огонь из трех ручных пулеметов, выскочили на шоссе и подожгли грузовик.
Следующие снаряды, выпущенные из танка, смели два орудия и разорвали колонну.
Огромный «оппель» с брезентовым кузовом съехал, скрипя тормозами, в ров и опрокинулся набок. Из него высыпала немецкая пехота. Часть пехотинцев, подчиняясь команде, выскочила на шоссе и, не успев залечь, столкнулась лицом к лицу с нашими бойцами. Автоматы заговорили длинными очередями. Какой-то верзила бросился к Марусе, но его опередил Юзек и скосил очередью.
На сержанта Шавелло, когда он менял магазин, навалились сразу трое. Он вспомнил довоенные уроки фехтования — отпрыгнул в сторону, подпустил первого и ударил прикладом в лоб. У второго отбил штык вниз и, держа автомат обеими руками, ударил его по голове. Последнего свалил ударом в колено и бросился дальше; когда этот третий повернулся и поднял оружие, целясь в сержанта, подбежавший фельдшер с отчаянием взмахнул прикладом и надвинул немцу каску на глаза.
Наша цепь уже пересекла шоссе, а танк с гаубицей въехал на бетон, когда из-за пылающего немецкого грузовика выскочил юркий гусеничный бронетранспортер. Он таранил ближайший мотоцикл, круто развернулся, направляясь к другому. «Рыжий» уже спускался с шоссе, когда Кос заметил это. Танк развернул башню и выпустил снаряд, разорвав на части стальную коробку.
От разбитого мотоцикла мчался солдат, на плечах которого горела гимнастерка. Маруся бросилась ему наперерез, подставила ногу. Солдат упал на траву, она набросила на него плащ-палатку, погасила пламя. Затем ножом распорола одежду, сорвала ее и, схватив обожженного солдата за руки, потащила прочь. На помощь подскочил хорунжий Зубрык.
— В люльку! — крикнул Лажевский, подъезжая на мотоцикле. — Цепляйтесь!
Мотоцикл тяжело рванулся, мотор взревел от перегрузки, из-под колес полетели песок и щебень.
Все дальше и дальше от пылающих на шоссе машин гремела пушка «Рыжего», все реже мелькали трассирующие очереди его пулеметов и наконец исчезли. Группу никто не преследовал. Она опять оказалась на участке, который если и не являлся нейтральным, то, во всяком случае, на нем почти никого не было.
Мотоцикл Лажевского покачивался и лавировал среди развалин. За ним тащился «Рыжий», волоча орудие. За гаубицей рысцой бежало несколько запыхавшихся артиллеристов.
Одна сторона улицы сгорела, другая была разрушена. Маленькая колонна двигалась в неровном, мигающем свете пожаров.
Каждые пятнадцать секунд ее освещал отблеск залпов гаубичного дивизиона. Бойцы направлялись в сторону залпов, надеясь, что артиллеристы хорошо информированы друг о друге и, может быть, подскажут, как добраться к своим.
Подхорунжий первый заметил над развалинами флаг с красным крестом, свернул к нему и остановил мотоцикл.
— Есть здесь кто-нибудь? Примите раненых.
— Сейчас, — отозвались снизу.
Зажегся огонь, из подвала вышли санитары.
— Откуда вас принесло?
— Осторожно, спина обгорела… нога…
В тусклом, косом свете силуэты раненых, Маруси и фельдшера казались очень маленькими и наконец совсем исчезли под землей.
Лажевский взглянул на танк, который съехал на одну сторону улицы и, повалив остатки какой-то стены, остановился, едва заметный в развалинах.
— Где здесь гаубичная бригада? — спросил он одного санитара, остановив его за плечо.
— А мы и есть из бригады.
— Хорошо. А штаб не знаешь где?
— На другой стороне улицы. Черт возьми! Танк почти на самый вход наехал.
— До рассвета не найти, — говорил Густлик Янеку. — Это все равно что блоху в потемках за ногу схватить.
— Далеко еще до окраины города? — спросил Томаш.
— С версту будет, хозяин, — ответил ему снизу Вихура. — Духота какая! Открой люк.
— Приказа не было.
— Боишься, что немцы под танком сидят? — съехидничал капрал.
Под днищем танка и в самом деле что-то заскреблось и раздались сильные удары.
— Что за черт? — удивился Саакашвили.
— Танкисты! — кричал снаружи Лажевский. — Дайте пять метров вперед!
— Вперед, — приказал Янек механику.
Не дожидаясь, пока танк двинется, он вылез через башню и соскочил на землю.
Он уже готов был спросить Даниеля, кому понадобилось передвигать танк, но в этот момент там, где только что стоял «Рыжий», из узкого, почти вертикального лаза выполз поручник и помог выбраться старшему офицеру.
— Вот не повезло, как раз…
— Какое не повезло! — толкнул его в бок Магнето. — Докладывай. Это тот, кого ты ищешь.
— Не врешь? — спросил Янек.
— Слово. — Лажевский поднес два пальца вверх, как для присяги.
Танкист достал из планшетки пакет и щелкнул каблуками.
— Товарищ полковник, пакет из штаба армии. Докладывает сержант Ян Кос.
Артиллерист взял конверт.
— Вам что, приказали прямо на танке в мой штаб въехать? — недовольно пробурчал он.
Он отошел под арку уцелевших ворот, перерезал ножом нитки, сломал печать и начал читать при свете электрического фонарика, который держал офицер, помогавший ему выбираться из подземной квартиры штаба.
— Через час выступаем, — сказал полковник, обращаясь к поручнику. — Сообщите в полки. Направление на Шарлоттенбург. Будем обеспечивать наступление дивизии имени Костюшко.
Поручник отдал честь и исчез в проеме, а полковник подошел к Косу, стоящему по стойке «смирно».
— Поедете с нами.
— У меня кроме танка четыре пехотинца, пять разведчиков и гаубица с расчетом.
— Гаубицу отправим в батарею, а остальных возьмите как десант.
— Слушаюсь.
— Не думал, что меня кто-нибудь найдет в этой неразберихе, да еще ночью. — Полковник пожал руку сержанту и подхорунжему в повернул в сторону ворот.
— Разрешите, я тоже с вами, — предложил Стасько.
— Ладно!
— Янек! — закричал Густлик. — Бегом ко мне, не удержу!
— Что там? — забеспокоился Янек.
— Глянь на пехоту, что нас в бою прикрывала. — Он показал на обоих Шавелло.
— Уже из госпиталя? — удивился Янек. — А как сержант Огонек?
— Все в порядке, — ответила девушка, высовывая голову из-за плеч Константина и Юзека.
— Маруся, — тихо произнес он, не двигаясь с места. — Ты с нами шла через это проклятое шоссе? Почему не сказала?
— Твое место в танке, мое — в цепи. О чем тут говорить!
— Зачем сюда пришла?
— За колечком, — улыбнулась девушка и положила руки ему на плечи. — И за вознаграждением. Трудно ведь найти «Рыжего» в таком месте.
— В польском мундире? — не переставал удивляться Кос.
— Авансом, — ответила она, продолжая улыбаться, и, прижимаясь к нему, прошептала на ухо: — Я написала, как ты просил. Командующий армией дал согласие и подписал красным карандашом.
— Экипаж, не глазеть! — подал команду Густлик.
Все отвернулись, чтобы не мешать целующимся. Елень оперся локтем на крыло танка.
— Шарик, ко мне! И не подглядывай…
И вдруг Елень оцепенел. Из штаба вышел поручник, их поручник, их первый командир, но уже в форме советского капитана. Елень с такой силой сжал кулаки, что край крыла отогнулся вверх. Затем закрыл глаза рукой и снова открыл. Капитан удалялся.
— Янек…
— Не мешай, — засмеялся Кос.
— Григорий! — через минуту закричал Елень, когда капитан почти исчез в темноте. — Послушайте, я видел собственными глазами…
— Кого?
— Я только что его здесь видел. Значит, это не он под Вейхеровом…
— Если это шутка, то очень глупая, — сказал Кос.
— Янек!
Густлик сказал это таким голосом, что Косу стало не по себе. Он подошел к другу и обнял его за плечи.
— Ну, хватит. Чего надулся? В такую ночь все может показаться.
Лидке казалось, что во время ужина генерал внимательнее, чем обычно, смотрит на нее, как бы не решаясь заговорить с ней. Допивая свой вечерний стакан крепкого чая, он молчал и вертел в руках шкатулку из черного дерева, затем, бросив ее в угол, ушел в свою комнату. Через приоткрытую дверь видна была его тяжелая темноволосая голова, склоненная над бумагами.
Лидка вынесла грязную посуду на кухню, погасила свет, открыла окно и села к радиостанции. Сегодня было ее дежурство до двенадцати ночи: пятнадцать минут прослушивания, пятиминутный перерыв для отдыха и опять прослушивание.
Она сняла сапоги — босые ноги утонули в пушистом ковре, руки удобно положила на подлокотники кожаного кресла. На стенах темнели картины, в стеклянных шкафах поблескивали хрусталь и серебро. Из окна тянул приятный холодок, смешанный с запахом леса.
Штаб армии разместился в одной из вилл в пригороде Берлина. Виллы, настоящие дворцы, еще несколько дней назад принадлежали гитлеровским богачам. Здесь было много ценных, прекрасных вещей, но у Лидки они вызывали брезгливое чувство. Только шкатулка, которую генерал бросил на пол, очень понравилась ей.
Во время первого перерыва она подняла шкатулку и сложила в нее свои девичьи драгоценности: губную помаду, коробочку с пудрой, ножницы, пилку для ногтей, флакон духов с запахом фиалок.
Она приняла два доклада, выдала расписку в их получении. Генерал услышал работу ключа и через минуту вышел к ней. Он читал донесения, наклонившись к узкой полоске света от шкалы радиостанции.
— Хорошо, — сказал он и, посмотрев по сторонам, спросил: — Где шкатулка?
— Черная? — удивилась она. — Которую вы выбросили? — Она подала ее генералу.
Он кивнул головой и, вытряхнув содержимое, унес в свою комнату. Это было странно.
Генерал вернулся, сел рядом и молча посмотрел на нее.
— Пауза, — сказал он, посмотрев на часы, и, когда она сняла наушники, спросил: — Тебе Маруся говорила, о чем рапорт, который ты привезла?
— Нет.
— Прочитай.
Генерал придвинул к свету лист бумаги с резолюцией советского командующего армией, сделанной красным карандашом.
— Я догадалась, — ответила она помолчав.
— Я знаю, что это тебя не радует, — генерал говорил тихо и сердечно, — но ты молода и красива. У тебя вся жизнь впереди, и много хорошего тебя ждет в ней. Я считаю, что ты не должна им мешать.
— Почему? — спросила она, злясь на то, что начальник вмешивается в ее личные дела.
— Потому, что это будет похоже на то, как если бы ты подобрала что-то, что уже однажды выбросила. Не потому ли тебя это заинтересовало, что кто-то другой поднял?
От волнения у нее перехватило горло. Что за сравнение человека со шкатулкой?
— Маруся прибудет в нашу армию, а остальные формальности после войны, — продолжал генерал. — Этот лист бумаги решает судьбу двух людей, любящих друг друга. — Он расправил ладонью согнутый лист и после минутного колебания добавил: — Я хотел бы, чтобы ты поняла и хорошо относилась к ним.
Генерал вернул шкатулку, слегка погладил девушку по голове и вышел.
Лидка молча включила радиостанцию. Со стиснутыми зубами и прищуренными глазами, она старалась уловить среди писка и свиста позывные танковых частей. Ей казалось, что она держит в руке ненавистный лист, рвет его на мелкие кусочки и разбрасывает. Или что бросает его в огонь и смотрит, как лист чернеет, морщится, горит.
В полночь она окончила дежурство и уснула неспокойным сном.
На рассвете ее разбудил вой сирены, а через минуту земля задрожала от разрывов бомб. Когда она выбежала на улицу, самолетов уже не было.
— «Юнкерсы», — пояснил водитель транспортера. — Три было. Один сбили наши зенитчики. Успели набросать зажигательных, а лес сухой как солома…
Только теперь Лидка заметила, что кровля виллы, на которой они размещались, пылает и огонь уже лижет стены первого этажа.
— Уже час, как генерала к командующему армией вызвали, — продолжал механик, — но у нас все в порядке: никто не ранен, радиостанцию вынесли вовремя, сейф тоже…
— Бумаги на столе остались, — неожиданно для себя сказала она.
— Этого не знаю. Мы не брали. — Он подумал секунду. — Может, сам генерал перед уходом положил в портфель? Но сейчас уже поздно, хоть бы кто золотые горы сулил — не найдешь.
Лидка смотрела на золотистые языки пламени, которые уже лизали оконные рамы генеральской комнаты, и сердце ее билось все сильнее.
— У меня к вам дело. Я Вихура.
— Стасько. Сейчас или потом?
— Потом. Они уже возвращаются. — Пряча голову, он задел за броню и сморщил свой вздернутый нос.
В проломе стены показался Кос и через передний люк нырнул в танк. Лажевский на минуту остановился около Шавелло:
— Пехота с нами?
— С вами.
— Пока танк не выстрелит, идем на цыпочках, а потом кто как хочет — можно и с пристуком и с присвистом.
— Но там ведь немцы, — пробовал объяснить Зубрык.
— Если кого ранит, гражданин хорунжий, положим на броню или в люльку любого мотоцикла, — сказала Огонек и погладила фельдшера по руке, чтобы подбодрить его.
— Вперед… вперед… вперед…
Вдоль цепи поползла команда, и, подобно колосьям ржи, которые поочередно пригибаются от дуновения ветерка, сгибались люди, выходя из проломов и пробоин в стене. Редкой и короткой была эта цепь, но ночью она могла сойти за взвод: семь артиллеристов, четыре пехотинца и девять разведчиков.
Мотоциклисты тащили свои машины на левом фланге, поближе к улице, которая расширялась здесь перед выходом на автостраду. Немцы шли слева, поэтому и угроза с этой стороны была большей, и огонь ручных пулеметов необходим был именно здесь.
За цепью, круша бетонные плиты, полз танк, с которого экипаж снял причудливую маскировку. Тряпки, оставленные на катках, глушили стук траков. Покачиваясь на выбоинах, сзади на коротком буксире ползла гаубица.
В танке, в скупом свете лампочек подсвечивания прицелов и часовых циферблатов, в отблеске далеких пожаров, проникающем через перископы, экипаж готовился к бою.
Вихура подгонял приклад ручного пулемета к плечу, легкими движениями передвигая ствол влево и вправо. Затем достал два кусочка сахара. Один положил в рот, другой подал Шарику. Пес тихонько зарычал, как бы еще сердясь за то, что он хотел сообщить экипажу что-то важное, а его не выпустили из танка. Капрал шепнул:
— Держись, приятель.
Саакашвили отпустил рычаги, снял ноги с педалей и сделал несколько движений руками и ногами, чтобы расслабить мышцы. Затем крепче втиснулся в сиденье.
Томаш Черешняк придавил ногой вещмешок в углу; легко дотрагиваясь ладонью, пересчитал снаряды, уложенные в стенках башни. Проверил, где находятся осколочные, где бронебойные, а где подкалиберные, для зверя покрупнее.
Густлик от прицела передвинулся к перископу, через который можно было осматривать большой участок местности. В цепи он заметил женский силуэт, движения показались ему знакомыми.
— Янек, — толкнул он локтем командира.
Кос, не отрываясь от перископа, немного повернул голову.
— Что?
— Я думал… Но ведь не в польской же форме!..
— Ты о чем? Не понимаю, — с нетерпением сказал сержант.
— Да так… Хорошо, что Гонората не едет с нами. Волновался бы за двоих.
Кос пожал плечами и с неудовольствием подумал, что Елень, вместо того чтобы внимательно наблюдать, вдруг лезет с какими-то странными воспоминаниями. Минуту стояла тишина. В наушниках радиотелефона, как в морской раковине, слышен был какой-то далекий шум. Кос через перископ видел колонну артиллерии и грузовиков. Затем бросил взгляд на фотографию, которая неясно вырисовывалась в темноте над радиостанцией. Пора начинать. Из-под шлемофона по щеке у него потекла узенькая извилистая струйка пота.
— Влево десять, транспортер. Бронебойным заряжай. — Голос Янека был спокойный, приглушенный, но натянутый как струна.
Гитлеровский транспортер стоял в неглубоком окопе, прикрывая шоссе. На фоне красного от пожарищ неба чернели стволы счетверенной двадцатимиллиметровой зенитной установки и силуэт часового. Немец, видимо, что-то заметил и зашевелился. Поднялись еще двое, и наводчик схватился за ручки, опуская стволы ниже.
Лажевский видел все это лучше, так как находился ближе, и понял, что медлить больше нельзя. Он достал из-за ремня ракетницу и, не теряя ни секунды, выстрелил прямо в лицо им.
Рассыпались желтые огни. Дважды кудахтнула зенитная установка, но докончить очередь не успела: снаряд, выпущенный с расстояния в двести метров, распорол транспортер на две части, словно топором.
Выстрел послужил сигналом, а пылающий транспортер — факелом. Небольшая цепь бросилась вперед, ведя огонь из всего оружия.
Затарахтели моторы мотоциклов. Разведчики вырвались вперед и, ведя огонь из трех ручных пулеметов, выскочили на шоссе и подожгли грузовик.
Следующие снаряды, выпущенные из танка, смели два орудия и разорвали колонну.
Огромный «оппель» с брезентовым кузовом съехал, скрипя тормозами, в ров и опрокинулся набок. Из него высыпала немецкая пехота. Часть пехотинцев, подчиняясь команде, выскочила на шоссе и, не успев залечь, столкнулась лицом к лицу с нашими бойцами. Автоматы заговорили длинными очередями. Какой-то верзила бросился к Марусе, но его опередил Юзек и скосил очередью.
На сержанта Шавелло, когда он менял магазин, навалились сразу трое. Он вспомнил довоенные уроки фехтования — отпрыгнул в сторону, подпустил первого и ударил прикладом в лоб. У второго отбил штык вниз и, держа автомат обеими руками, ударил его по голове. Последнего свалил ударом в колено и бросился дальше; когда этот третий повернулся и поднял оружие, целясь в сержанта, подбежавший фельдшер с отчаянием взмахнул прикладом и надвинул немцу каску на глаза.
Наша цепь уже пересекла шоссе, а танк с гаубицей въехал на бетон, когда из-за пылающего немецкого грузовика выскочил юркий гусеничный бронетранспортер. Он таранил ближайший мотоцикл, круто развернулся, направляясь к другому. «Рыжий» уже спускался с шоссе, когда Кос заметил это. Танк развернул башню и выпустил снаряд, разорвав на части стальную коробку.
От разбитого мотоцикла мчался солдат, на плечах которого горела гимнастерка. Маруся бросилась ему наперерез, подставила ногу. Солдат упал на траву, она набросила на него плащ-палатку, погасила пламя. Затем ножом распорола одежду, сорвала ее и, схватив обожженного солдата за руки, потащила прочь. На помощь подскочил хорунжий Зубрык.
— В люльку! — крикнул Лажевский, подъезжая на мотоцикле. — Цепляйтесь!
Мотоцикл тяжело рванулся, мотор взревел от перегрузки, из-под колес полетели песок и щебень.
Все дальше и дальше от пылающих на шоссе машин гремела пушка «Рыжего», все реже мелькали трассирующие очереди его пулеметов и наконец исчезли. Группу никто не преследовал. Она опять оказалась на участке, который если и не являлся нейтральным, то, во всяком случае, на нем почти никого не было.
Мотоцикл Лажевского покачивался и лавировал среди развалин. За ним тащился «Рыжий», волоча орудие. За гаубицей рысцой бежало несколько запыхавшихся артиллеристов.
Одна сторона улицы сгорела, другая была разрушена. Маленькая колонна двигалась в неровном, мигающем свете пожаров.
Каждые пятнадцать секунд ее освещал отблеск залпов гаубичного дивизиона. Бойцы направлялись в сторону залпов, надеясь, что артиллеристы хорошо информированы друг о друге и, может быть, подскажут, как добраться к своим.
Подхорунжий первый заметил над развалинами флаг с красным крестом, свернул к нему и остановил мотоцикл.
— Есть здесь кто-нибудь? Примите раненых.
— Сейчас, — отозвались снизу.
Зажегся огонь, из подвала вышли санитары.
— Откуда вас принесло?
— Осторожно, спина обгорела… нога…
В тусклом, косом свете силуэты раненых, Маруси и фельдшера казались очень маленькими и наконец совсем исчезли под землей.
Лажевский взглянул на танк, который съехал на одну сторону улицы и, повалив остатки какой-то стены, остановился, едва заметный в развалинах.
— Где здесь гаубичная бригада? — спросил он одного санитара, остановив его за плечо.
— А мы и есть из бригады.
— Хорошо. А штаб не знаешь где?
— На другой стороне улицы. Черт возьми! Танк почти на самый вход наехал.
— До рассвета не найти, — говорил Густлик Янеку. — Это все равно что блоху в потемках за ногу схватить.
— Далеко еще до окраины города? — спросил Томаш.
— С версту будет, хозяин, — ответил ему снизу Вихура. — Духота какая! Открой люк.
— Приказа не было.
— Боишься, что немцы под танком сидят? — съехидничал капрал.
Под днищем танка и в самом деле что-то заскреблось и раздались сильные удары.
— Что за черт? — удивился Саакашвили.
— Танкисты! — кричал снаружи Лажевский. — Дайте пять метров вперед!
— Вперед, — приказал Янек механику.
Не дожидаясь, пока танк двинется, он вылез через башню и соскочил на землю.
Он уже готов был спросить Даниеля, кому понадобилось передвигать танк, но в этот момент там, где только что стоял «Рыжий», из узкого, почти вертикального лаза выполз поручник и помог выбраться старшему офицеру.
— Вот не повезло, как раз…
— Какое не повезло! — толкнул его в бок Магнето. — Докладывай. Это тот, кого ты ищешь.
— Не врешь? — спросил Янек.
— Слово. — Лажевский поднес два пальца вверх, как для присяги.
Танкист достал из планшетки пакет и щелкнул каблуками.
— Товарищ полковник, пакет из штаба армии. Докладывает сержант Ян Кос.
Артиллерист взял конверт.
— Вам что, приказали прямо на танке в мой штаб въехать? — недовольно пробурчал он.
Он отошел под арку уцелевших ворот, перерезал ножом нитки, сломал печать и начал читать при свете электрического фонарика, который держал офицер, помогавший ему выбираться из подземной квартиры штаба.
— Через час выступаем, — сказал полковник, обращаясь к поручнику. — Сообщите в полки. Направление на Шарлоттенбург. Будем обеспечивать наступление дивизии имени Костюшко.
Поручник отдал честь и исчез в проеме, а полковник подошел к Косу, стоящему по стойке «смирно».
— Поедете с нами.
— У меня кроме танка четыре пехотинца, пять разведчиков и гаубица с расчетом.
— Гаубицу отправим в батарею, а остальных возьмите как десант.
— Слушаюсь.
— Не думал, что меня кто-нибудь найдет в этой неразберихе, да еще ночью. — Полковник пожал руку сержанту и подхорунжему в повернул в сторону ворот.
— Разрешите, я тоже с вами, — предложил Стасько.
— Ладно!
— Янек! — закричал Густлик. — Бегом ко мне, не удержу!
— Что там? — забеспокоился Янек.
— Глянь на пехоту, что нас в бою прикрывала. — Он показал на обоих Шавелло.
— Уже из госпиталя? — удивился Янек. — А как сержант Огонек?
— Все в порядке, — ответила девушка, высовывая голову из-за плеч Константина и Юзека.
— Маруся, — тихо произнес он, не двигаясь с места. — Ты с нами шла через это проклятое шоссе? Почему не сказала?
— Твое место в танке, мое — в цепи. О чем тут говорить!
— Зачем сюда пришла?
— За колечком, — улыбнулась девушка и положила руки ему на плечи. — И за вознаграждением. Трудно ведь найти «Рыжего» в таком месте.
— В польском мундире? — не переставал удивляться Кос.
— Авансом, — ответила она, продолжая улыбаться, и, прижимаясь к нему, прошептала на ухо: — Я написала, как ты просил. Командующий армией дал согласие и подписал красным карандашом.
— Экипаж, не глазеть! — подал команду Густлик.
Все отвернулись, чтобы не мешать целующимся. Елень оперся локтем на крыло танка.
— Шарик, ко мне! И не подглядывай…
И вдруг Елень оцепенел. Из штаба вышел поручник, их поручник, их первый командир, но уже в форме советского капитана. Елень с такой силой сжал кулаки, что край крыла отогнулся вверх. Затем закрыл глаза рукой и снова открыл. Капитан удалялся.
— Янек…
— Не мешай, — засмеялся Кос.
— Григорий! — через минуту закричал Елень, когда капитан почти исчез в темноте. — Послушайте, я видел собственными глазами…
— Кого?
— Я только что его здесь видел. Значит, это не он под Вейхеровом…
— Если это шутка, то очень глупая, — сказал Кос.
— Янек!
Густлик сказал это таким голосом, что Косу стало не по себе. Он подошел к другу и обнял его за плечи.
— Ну, хватит. Чего надулся? В такую ночь все может показаться.
Лидке казалось, что во время ужина генерал внимательнее, чем обычно, смотрит на нее, как бы не решаясь заговорить с ней. Допивая свой вечерний стакан крепкого чая, он молчал и вертел в руках шкатулку из черного дерева, затем, бросив ее в угол, ушел в свою комнату. Через приоткрытую дверь видна была его тяжелая темноволосая голова, склоненная над бумагами.
Лидка вынесла грязную посуду на кухню, погасила свет, открыла окно и села к радиостанции. Сегодня было ее дежурство до двенадцати ночи: пятнадцать минут прослушивания, пятиминутный перерыв для отдыха и опять прослушивание.
Она сняла сапоги — босые ноги утонули в пушистом ковре, руки удобно положила на подлокотники кожаного кресла. На стенах темнели картины, в стеклянных шкафах поблескивали хрусталь и серебро. Из окна тянул приятный холодок, смешанный с запахом леса.
Штаб армии разместился в одной из вилл в пригороде Берлина. Виллы, настоящие дворцы, еще несколько дней назад принадлежали гитлеровским богачам. Здесь было много ценных, прекрасных вещей, но у Лидки они вызывали брезгливое чувство. Только шкатулка, которую генерал бросил на пол, очень понравилась ей.
Во время первого перерыва она подняла шкатулку и сложила в нее свои девичьи драгоценности: губную помаду, коробочку с пудрой, ножницы, пилку для ногтей, флакон духов с запахом фиалок.
Она приняла два доклада, выдала расписку в их получении. Генерал услышал работу ключа и через минуту вышел к ней. Он читал донесения, наклонившись к узкой полоске света от шкалы радиостанции.
— Хорошо, — сказал он и, посмотрев по сторонам, спросил: — Где шкатулка?
— Черная? — удивилась она. — Которую вы выбросили? — Она подала ее генералу.
Он кивнул головой и, вытряхнув содержимое, унес в свою комнату. Это было странно.
Генерал вернулся, сел рядом и молча посмотрел на нее.
— Пауза, — сказал он, посмотрев на часы, и, когда она сняла наушники, спросил: — Тебе Маруся говорила, о чем рапорт, который ты привезла?
— Нет.
— Прочитай.
Генерал придвинул к свету лист бумаги с резолюцией советского командующего армией, сделанной красным карандашом.
— Я догадалась, — ответила она помолчав.
— Я знаю, что это тебя не радует, — генерал говорил тихо и сердечно, — но ты молода и красива. У тебя вся жизнь впереди, и много хорошего тебя ждет в ней. Я считаю, что ты не должна им мешать.
— Почему? — спросила она, злясь на то, что начальник вмешивается в ее личные дела.
— Потому, что это будет похоже на то, как если бы ты подобрала что-то, что уже однажды выбросила. Не потому ли тебя это заинтересовало, что кто-то другой поднял?
От волнения у нее перехватило горло. Что за сравнение человека со шкатулкой?
— Маруся прибудет в нашу армию, а остальные формальности после войны, — продолжал генерал. — Этот лист бумаги решает судьбу двух людей, любящих друг друга. — Он расправил ладонью согнутый лист и после минутного колебания добавил: — Я хотел бы, чтобы ты поняла и хорошо относилась к ним.
Генерал вернул шкатулку, слегка погладил девушку по голове и вышел.
Лидка молча включила радиостанцию. Со стиснутыми зубами и прищуренными глазами, она старалась уловить среди писка и свиста позывные танковых частей. Ей казалось, что она держит в руке ненавистный лист, рвет его на мелкие кусочки и разбрасывает. Или что бросает его в огонь и смотрит, как лист чернеет, морщится, горит.
В полночь она окончила дежурство и уснула неспокойным сном.
На рассвете ее разбудил вой сирены, а через минуту земля задрожала от разрывов бомб. Когда она выбежала на улицу, самолетов уже не было.
— «Юнкерсы», — пояснил водитель транспортера. — Три было. Один сбили наши зенитчики. Успели набросать зажигательных, а лес сухой как солома…
Только теперь Лидка заметила, что кровля виллы, на которой они размещались, пылает и огонь уже лижет стены первого этажа.
— Уже час, как генерала к командующему армией вызвали, — продолжал механик, — но у нас все в порядке: никто не ранен, радиостанцию вынесли вовремя, сейф тоже…
— Бумаги на столе остались, — неожиданно для себя сказала она.
— Этого не знаю. Мы не брали. — Он подумал секунду. — Может, сам генерал перед уходом положил в портфель? Но сейчас уже поздно, хоть бы кто золотые горы сулил — не найдешь.
Лидка смотрела на золотистые языки пламени, которые уже лизали оконные рамы генеральской комнаты, и сердце ее билось все сильнее.
24. Ночной марш
Получив приказ сопровождать гаубичную бригаду к Шарлоттенбургу, Кос слегка опешил. Им предстояло выйти на шоссе, которое они несколько минут назад форсировали, и двигаться по нему в восточном направлении, к центру города, ведя борьбу с потоком гитлеровских войск, текущим на запад. Такие действия ведутся обычно пехотой или танковыми подразделениями, но как их осуществить с помощью одной лишь артиллерии?
Между тем не прошло и часа, как положение в Шпандау коренным образом изменилось: переброшенные из резерва советские танковые полки, преследуя по пятам отступающего противника, погнали его в расставленную в десяти — пятнадцати километрах от предместий Фалькензее западню. Отверстие в берлинском мешке захлопнулось.
Когда был получен приказ на выступление, шоссе, ведущее в центр города, было уже свободно. Каждые сто — двести метров несли службу усиленные взводами автоматчиков посты службы регулирования движения, готовые отразить нападение какой-либо отступающей группы противника.
«Рыжий» со значительным десантом на броне шел в центре колонны среди штабных автомашин; рядом двигался последний, чудом уцелевший в бою мотоцикл.
Ночь была светлой от пожаров. Когда подошли к каналу Хафель, закованная в бетонные берега вода показалась расплавленным, медленно текущим металлом. У сгоревших вокруг домов, казалось, сохранились лишь фасадные стены, изукрашенные, как после маскарада, обрывками афиш, сорванными вывесками и многочисленными кичливыми лозунгами, среди которых чаще всего повторялись в общем-то правильные мысли: «Лучше смерть, чем рабство», а также «Берлин вечно будет немецким» и огромная буква «V».
Янек подтолкнул Густлика и сказал:
— Конечно, Берлин будет немецким, но не гитлеровским.
— Ага, — ответил Елень. — «V» означает «Виктория», а по-нашему «победа». Победа, только наша.
Тут и там лозунги были завешаны кусками белой ткани различной формы и размеров — флагами капитуляции.
Улица упиралась в набережную, разнесенную взрывом; укатанный многочисленными колесами, пологий спуск вел по развалинам над искрящейся водой к мосту, распластавшемуся на многочисленных понтонах.
С берега просматривалась значительная часть растянувшейся впереди колонны. Слегка покачивались на ходу гаубицы. В буксирующих их грузовиках, на снарядных ящиках, расположились сгорбившиеся от усталости артиллерийские расчеты. Скатанный брезент заменял постель. Повсюду развевались бело-красные флажки. На бортах и кабинах белели лозунги — как официальные, так и родившиеся в результате творчества водителей — «За Варшаву», «Отомсти за Майданек», «От Люблина до Берлина» и многие другие.
Кос терпеливо ждал, пока придут машины полка, двигавшегося впереди штаба, затем пропустил все командование и наконец, заметив образовавшийся в потоке машин разрыв, приказал Григорию двигаться.
— Стой! — Сапер-регулировщик флажком остановил танк перед самым въездом на мост.
— Мы с ними, — объяснил Лажевский со своего мотоцикла.
— Нельзя. Эти пугачи по три тонны весят, а ваша штучка — тридцать три.
— Это река или канал? — спросил с башни Кос.
— Река Хафель, а там, чуть дальше на север, в нее впадает Шпрее.
— Переправа давно действует?
— С двадцать седьмого. Четвертая ночь пошла, как наш батальон ее для русских танков навел. Приятно соотечественников повстречать.
— Привет, сапер! — закричал Вихура, появляясь из танка, и сунул ему в карман шинели бутылку трофейного вина. — Если ноги промочишь, то потом погреешься. Вливаешь в горло, а пятки греет.
— Испробую. Ну пошел, — разрешил регулировщик, показывая на опустевший уже мост.
Подхорунжий с места дал газ и, громыхая по балкам, переехал на другой берег. «Рыжий» двинулся вперед, как осторожный слон. Вихура подбежал и взобрался на броню.
Т—34 шел, постукивая траками. Мост был узкий, Саакашвили вел танк с большой осторожностью. По мере продвижения танка понтоны глубоко оседали в воду, а потом всплывали, и настил выравнивался.
На башне сидели Томаш и Янек; к ним присоединился Густлик и, обняв их своими могучими руками, спросил:
— Думал кто из вас, что мы до самого Берлина, к самому лешему Гитлеру доедем?
— Я в Радом три раза собирался, да так и не выбрался, — рассмеялся Черешняк.
— Была у меня такая задумка, — сказал Кос. — Первый раз — когда танки к Оке подошли. Загадал тогда: если выбью три десятки, то, может, и до Берлина доберемся, если только меня поручник в экипаж зачислит…
— Янек, — Густлик понизил голос, — я же его, ей-богу, наяву видел.
— Показалось.
В этот момент танк тряхнуло при съезде с моста на противоположный берег, капрал заскользил по наклонной броне вниз и, приземлившись, едва удержался на ногах.
Танк сбавил ход, свернул направо и остановился на сигнал артиллериста из взвода регулировщиков.
— Командир танка — к командиру бригады! — приказал поручник из штаба.
Кос снял шлемофон, надел фуражку и спрыгнул с танка. Направляясь к группе офицеров, собравшихся у газиков и полуторок, он одернул комбинезон, поправил ремень. Рядом бежал Шарик, прилизывая сбившуюся на боку шерсть.
— Гражданин полковник, сержант Ян Кос по вашему приказанию прибыл.
— Орудия выдвигаются на огневые позиции. Мы со взводом управления направляемся организовывать пункты управления. Ваш танк выделяется в тыловое охранение. У вас есть план города?
— Так точно.
— Наша задача выйти на рубеж между рекой Шпрее и каналом Ландвер. Нашли? Севернее политехнического института, западнее парка Тиргартен.
— Нашел.
— Выступаем через восемь минут. Вы свободны.
Кос отдал честь, повернулся кругом и вернулся к танку.
Густлик и Томаш драили банником ствол, Вихура и Григорий обстукивали траки гусеницы. При появлении командира они тут же прервали работу и в ожидании новостей обступили его.
— Магнето, сержант Шавелло, — позвал Янек, — штабное совещание.
— Поэта бы пригласить, — предложил Вихура.
— Хорошо, — согласился Кос и, не дожидаясь, пока капрал приведет сержанта, уточнил задачу. — Мы являемся арьергардом и прикрываем колонну управления бригады. Здесь охранение не вышлешь…
— Когда мы брали Прагу, довелось командовать штурмовой группой, — сказал Шавелло. — Одни наносят удар, другие прикрывают.
— Нужно действовать как во время восстания, — предложил Лажевский. — Если нас обстреляют, вы открываете огонь из танка. Я на мотоцикле выскакиваю вперед, мы спешиваемся, втроем атакуем, а сержант Шавелло с остальными занимает дом напротив и прикрывает огнем…
— Есть и старшие по званию, — скромно заметил Константин и, потирая колено, добавил: — Кости ломит. Юзек, где у тебя этот муравьиный спирт?..
— Я только что школу окончил, у меня практики нет. Может, в следующий раз, — пытался объяснить сержант Стасько.
— Так это же Берлин! — неожиданно разозлился Вихура. — Когда еще в следующий раз!
Шарик, наблюдающий за совещанием с танка, недовольный криками, тявкнул на капрала.
С того времени как они съехали с моста, по настилу понтонов непрерывно шла колонна машин с боеприпасами, ремонтными мастерскими, перемещались склады. Одним словом, двигалось большое тыловое хозяйство гаубичной бригады.
В начале совещания Саакашвили взобрался на броню и, держась рукой за ствол, сидел по своей привычке на корточках и посматривал на проезжающую колонну.
— Вейдеда… — неожиданно произнес он и распрямился как пружина, прыгнул через головы стоящих и гаркнул: — Янек! Густлик!
Он, как мяч, отскочил от земли и помчался вслед за грузовиком, в котором в форме советского капитана рядом с шофером сидел человек с так хорошо знакомым ему лицом.
Грузовик выехал на набережную и, чтобы догнать идущие впереди машины, резко прибавил скорость. Заметив, что погоня бесполезна, грузин остановился. Машина растворилась в сумерках.
Первым догнал грузина Шарик, вслед за ним — Кос.
— Что случилось? — спросил он, запыхавшись.
— Девушки ехали? — подковырнул Густлик.
— Я его видел.
— Какая на нем была форма? — Елень даже не спросил, о ком идет речь.
— Советская, со звездочками капитана.
— Я его тоже в советской форме видел! Вот так штука! — заметил силезец после минутного молчания. — Номер машины не помнишь?
— Нет, но на борту какие-то слова.
— Какие? — спросил Кос.
— Не понял…
— Невозможно, — покачал головой Янек.
— Все бывает, — настаивал Густлик.
— Знаешь, как это могло быть? — объяснял Саакашвили. — Он под Вейхеровом отдал другому свою шинель. Того убили, а документы в карманах были. А его тем временем ранили…
— С ума вы посходили, — остановил их Кос. — Кто документы в шинели носит?.. Невероятно, чтобы он жил и не дал о себе знать.
Подбежал Томаш.
Между тем не прошло и часа, как положение в Шпандау коренным образом изменилось: переброшенные из резерва советские танковые полки, преследуя по пятам отступающего противника, погнали его в расставленную в десяти — пятнадцати километрах от предместий Фалькензее западню. Отверстие в берлинском мешке захлопнулось.
Когда был получен приказ на выступление, шоссе, ведущее в центр города, было уже свободно. Каждые сто — двести метров несли службу усиленные взводами автоматчиков посты службы регулирования движения, готовые отразить нападение какой-либо отступающей группы противника.
«Рыжий» со значительным десантом на броне шел в центре колонны среди штабных автомашин; рядом двигался последний, чудом уцелевший в бою мотоцикл.
Ночь была светлой от пожаров. Когда подошли к каналу Хафель, закованная в бетонные берега вода показалась расплавленным, медленно текущим металлом. У сгоревших вокруг домов, казалось, сохранились лишь фасадные стены, изукрашенные, как после маскарада, обрывками афиш, сорванными вывесками и многочисленными кичливыми лозунгами, среди которых чаще всего повторялись в общем-то правильные мысли: «Лучше смерть, чем рабство», а также «Берлин вечно будет немецким» и огромная буква «V».
Янек подтолкнул Густлика и сказал:
— Конечно, Берлин будет немецким, но не гитлеровским.
— Ага, — ответил Елень. — «V» означает «Виктория», а по-нашему «победа». Победа, только наша.
Тут и там лозунги были завешаны кусками белой ткани различной формы и размеров — флагами капитуляции.
Улица упиралась в набережную, разнесенную взрывом; укатанный многочисленными колесами, пологий спуск вел по развалинам над искрящейся водой к мосту, распластавшемуся на многочисленных понтонах.
С берега просматривалась значительная часть растянувшейся впереди колонны. Слегка покачивались на ходу гаубицы. В буксирующих их грузовиках, на снарядных ящиках, расположились сгорбившиеся от усталости артиллерийские расчеты. Скатанный брезент заменял постель. Повсюду развевались бело-красные флажки. На бортах и кабинах белели лозунги — как официальные, так и родившиеся в результате творчества водителей — «За Варшаву», «Отомсти за Майданек», «От Люблина до Берлина» и многие другие.
Кос терпеливо ждал, пока придут машины полка, двигавшегося впереди штаба, затем пропустил все командование и наконец, заметив образовавшийся в потоке машин разрыв, приказал Григорию двигаться.
— Стой! — Сапер-регулировщик флажком остановил танк перед самым въездом на мост.
— Мы с ними, — объяснил Лажевский со своего мотоцикла.
— Нельзя. Эти пугачи по три тонны весят, а ваша штучка — тридцать три.
— Это река или канал? — спросил с башни Кос.
— Река Хафель, а там, чуть дальше на север, в нее впадает Шпрее.
— Переправа давно действует?
— С двадцать седьмого. Четвертая ночь пошла, как наш батальон ее для русских танков навел. Приятно соотечественников повстречать.
— Привет, сапер! — закричал Вихура, появляясь из танка, и сунул ему в карман шинели бутылку трофейного вина. — Если ноги промочишь, то потом погреешься. Вливаешь в горло, а пятки греет.
— Испробую. Ну пошел, — разрешил регулировщик, показывая на опустевший уже мост.
Подхорунжий с места дал газ и, громыхая по балкам, переехал на другой берег. «Рыжий» двинулся вперед, как осторожный слон. Вихура подбежал и взобрался на броню.
Т—34 шел, постукивая траками. Мост был узкий, Саакашвили вел танк с большой осторожностью. По мере продвижения танка понтоны глубоко оседали в воду, а потом всплывали, и настил выравнивался.
На башне сидели Томаш и Янек; к ним присоединился Густлик и, обняв их своими могучими руками, спросил:
— Думал кто из вас, что мы до самого Берлина, к самому лешему Гитлеру доедем?
— Я в Радом три раза собирался, да так и не выбрался, — рассмеялся Черешняк.
— Была у меня такая задумка, — сказал Кос. — Первый раз — когда танки к Оке подошли. Загадал тогда: если выбью три десятки, то, может, и до Берлина доберемся, если только меня поручник в экипаж зачислит…
— Янек, — Густлик понизил голос, — я же его, ей-богу, наяву видел.
— Показалось.
В этот момент танк тряхнуло при съезде с моста на противоположный берег, капрал заскользил по наклонной броне вниз и, приземлившись, едва удержался на ногах.
Танк сбавил ход, свернул направо и остановился на сигнал артиллериста из взвода регулировщиков.
— Командир танка — к командиру бригады! — приказал поручник из штаба.
Кос снял шлемофон, надел фуражку и спрыгнул с танка. Направляясь к группе офицеров, собравшихся у газиков и полуторок, он одернул комбинезон, поправил ремень. Рядом бежал Шарик, прилизывая сбившуюся на боку шерсть.
— Гражданин полковник, сержант Ян Кос по вашему приказанию прибыл.
— Орудия выдвигаются на огневые позиции. Мы со взводом управления направляемся организовывать пункты управления. Ваш танк выделяется в тыловое охранение. У вас есть план города?
— Так точно.
— Наша задача выйти на рубеж между рекой Шпрее и каналом Ландвер. Нашли? Севернее политехнического института, западнее парка Тиргартен.
— Нашел.
— Выступаем через восемь минут. Вы свободны.
Кос отдал честь, повернулся кругом и вернулся к танку.
Густлик и Томаш драили банником ствол, Вихура и Григорий обстукивали траки гусеницы. При появлении командира они тут же прервали работу и в ожидании новостей обступили его.
— Магнето, сержант Шавелло, — позвал Янек, — штабное совещание.
— Поэта бы пригласить, — предложил Вихура.
— Хорошо, — согласился Кос и, не дожидаясь, пока капрал приведет сержанта, уточнил задачу. — Мы являемся арьергардом и прикрываем колонну управления бригады. Здесь охранение не вышлешь…
— Когда мы брали Прагу, довелось командовать штурмовой группой, — сказал Шавелло. — Одни наносят удар, другие прикрывают.
— Нужно действовать как во время восстания, — предложил Лажевский. — Если нас обстреляют, вы открываете огонь из танка. Я на мотоцикле выскакиваю вперед, мы спешиваемся, втроем атакуем, а сержант Шавелло с остальными занимает дом напротив и прикрывает огнем…
— Есть и старшие по званию, — скромно заметил Константин и, потирая колено, добавил: — Кости ломит. Юзек, где у тебя этот муравьиный спирт?..
— Я только что школу окончил, у меня практики нет. Может, в следующий раз, — пытался объяснить сержант Стасько.
— Так это же Берлин! — неожиданно разозлился Вихура. — Когда еще в следующий раз!
Шарик, наблюдающий за совещанием с танка, недовольный криками, тявкнул на капрала.
С того времени как они съехали с моста, по настилу понтонов непрерывно шла колонна машин с боеприпасами, ремонтными мастерскими, перемещались склады. Одним словом, двигалось большое тыловое хозяйство гаубичной бригады.
В начале совещания Саакашвили взобрался на броню и, держась рукой за ствол, сидел по своей привычке на корточках и посматривал на проезжающую колонну.
— Вейдеда… — неожиданно произнес он и распрямился как пружина, прыгнул через головы стоящих и гаркнул: — Янек! Густлик!
Он, как мяч, отскочил от земли и помчался вслед за грузовиком, в котором в форме советского капитана рядом с шофером сидел человек с так хорошо знакомым ему лицом.
Грузовик выехал на набережную и, чтобы догнать идущие впереди машины, резко прибавил скорость. Заметив, что погоня бесполезна, грузин остановился. Машина растворилась в сумерках.
Первым догнал грузина Шарик, вслед за ним — Кос.
— Что случилось? — спросил он, запыхавшись.
— Девушки ехали? — подковырнул Густлик.
— Я его видел.
— Какая на нем была форма? — Елень даже не спросил, о ком идет речь.
— Советская, со звездочками капитана.
— Я его тоже в советской форме видел! Вот так штука! — заметил силезец после минутного молчания. — Номер машины не помнишь?
— Нет, но на борту какие-то слова.
— Какие? — спросил Кос.
— Не понял…
— Невозможно, — покачал головой Янек.
— Все бывает, — настаивал Густлик.
— Знаешь, как это могло быть? — объяснял Саакашвили. — Он под Вейхеровом отдал другому свою шинель. Того убили, а документы в карманах были. А его тем временем ранили…
— С ума вы посходили, — остановил их Кос. — Кто документы в шинели носит?.. Невероятно, чтобы он жил и не дал о себе знать.
Подбежал Томаш.