Пшимановский Януш. Четыре танкиста и собака

   — Варшава! — кричали те.
   — Варшава! — ответил сержант Шавелло и протяжно, как будто служил в кавалерии, приказал: — Ма-а-арш, марш!
   Лажевского во время очередной перебежки зацепила пуля. Он присел, кривясь от боли, прижав к груди левую руку, но все же успел заметить, откуда стреляли, и одним выстрелом снял снайпера, затаившегося высоко на разбитой стене. Немец рванулся и неподвижно повис над пропастью.
   Около подхорунжего появился Зубрык, ножом разрезал рукав на предплечье; не говоря ни слова, начал ловко бинтовать.
   — Быстрее, — подгонял его Даниель.
   — Куда быстрее…
   Со стороны станции загрохотал закопанный «тигр». От прямого удара его снаряда обрушилась стена. Хорунжему стало плохо, голова его упала на плечо.
   — Вяжи! — рявкнул Магнето. — После атаки будешь падать в обморок.
   — Уже вяжу. — Помогая себе зубами, фельдшер затягивал узлы.
   Метрах в двух справа Вихура ругался на танк:
   — Гранатой этого подлеца не возьмешь.
   — Сейчас мы его, — ответил Константин Шавелло.
   Медленно опуская руку, чтобы почувствовать нужный угол подъема, он прицелился из ракетницы, выстрелил, и осветительная ракета, описав дугу, рассыпалась над танком зеленоватыми звездами.
   Эти падающие звезды были дурным предзнаменованием для танка. Они обозначили резкую тень от его башни и ствола. С шестого этажа артиллеристам были ясно видны прямоугольные очертания большого корпуса из сверхпрочной стали.
   — На ракету наводи! — кричал командир орудийного расчета, перевесившись через подоконник.
   — Чуть левее, — бормотал про себя наводчик, глядя через открытый замок и ствол. — Загоняй! — приказал он заряжающему.
   Снаряд исчез в зарядной камере, стукнул замок, орудийный расчет отскочил в сторону.
   Гаубица в две с половиной тонны стояла, раскорячившись, посредине большой комнаты, зарывшись сошниками в развороченный ломами пол. С немного опущенным коротким стволом, она была похожа на фантастического зверя, выглядывающего в окно.
   — Огонь!
   Орудие вздохнуло отдачей, гневно подскочило на шинах.
   Шавелло, нетерпеливо ожидавший выстрела, уголком глаза заметил вспышку и почти в то же мгновение увидел, как в «тигра», укрытого в траншее, сверху ударил снаряд. Тяжелый снаряд разворотил броню, и одновременно со взрывом высоко вверх выстрелил высокий столб пламени вспыхнувшего бензина.
   Сержант встал, одернул мундир и крикнул во весь голос:
   — Ма-а-арш, марш, сыночки!
   Вся штурмовая группа сорвалась с места и бросилась вперед.
   — Варшава! — выкрикивал Вихура пароль.
   — Варшава! Варшава! — отвечали голоса со всех сторон.
   Пехотинцы высыпали толпой из руин, из темноты, из воронок — шли в ближний бой, поливая вокруг себя из автоматов. Им отвечали нервные, торопливые очереди. То там, то здесь охала граната. В нескольких местах широкой площади выскочили навстречу группы эсэсовцев. Как ветер, гуляя по лесу, срывает вихрем листья и швыряет их на землю, так вдоль стрелковой цепи закружились люди в рукопашных схватках.
   Солдаты Шавелло сгрудились у продырявленного блиндажа, колотили саперными лопатками, били прикладами автоматов. Лажевский выстрелом из пистолета уложил офицера, и вдруг у немцев будто лопнула пружина — побросали оружие, подняли вверх руки и перестали быть солдатами.
   — Покараульте их. Хватит вам с этим насосом бегать, — приказал Вихура расчету огнемета.
   — А ты?
   — А я ищу танк.
   — Вниз! За мной! — кричал Шавелло, но голос его тонул в общем гвалте.
   — «Рыжий»! «Рыжий»! — проревел Лажевский, и это слово подействовало как пароль, направило их бег.
   Протискиваясь между пленными и солдатами, вся шестерка побежала вниз по лестнице. С ними заговаривали, их задерживали «кандидаты в пленные».
   — Гитлер капут!
   — Пошел к черту! — Константин оттолкнул с дороги толстяка с офицерскими нашивками.
   — Наверх! — покрикивал по-немецки Магнето, покалывая, чтобы вылезали наверх, на площадь.
   — Коллега! — Вихура показал назад большим пальцем руки.
   Они попали на перрон, заваленный убитыми, тряпками, разбитым оружием и кусками бетона.
   — Вон! — выгонял Лажевский последних фольксштурмовцев, притаившихся в нише стены.
   На земле лежал унтер-офицер, зажимая руками бедро, распоротое осколком.
   Маруся опустилась около него на колени, разрезала штанину. Накладывая повязку, обеспокоенно кричала:
   — Ребята, где «Рыжий»?!
   — Поищем — найдем, не шпилька, — пробурчал Шавелло и побежал, чтобы выглянуть из-за угла на пути.
   — Ребята, я минуточку отдохну, больше не могу, — умоляющим голосом попросил Зубрык, растягиваясь во всю длину на перроне.
   В глубине станции, под одним из столбов, поддерживающих свод, треснул опрокинутый ящик, Магнето оглянулся и увидел эсэсовского офицера, целившегося в перевязывающую немца девушку. Он молниеносно поднял пистолет, но офицер успел нажать на спуск раньше. Пуля подхорунжего попала в немца уже после второй вспышки, бросила его навзничь, и конец очереди ушел в потолок.
   Двумя прыжками подскочил Юзек, упал на колени около Маруси.
   — Паненка!..
   — Ничего, — успокоила его девушка, взглянув на мундир, будто ножом вспоротый на бедре, — можно зашить.
   — Есть! — закричал сержант Шавелло. — Вот где он запрятался!
   Вихура соскочил на пути и, почти танцуя, начал размахивать руками.
   — Ребята, станция захвачена! Сюда, к нам! Ура-а-а!
   Сильнее зашумел мотор, работавший до этого на малых оборотах, под низким сводом загудело, и, позванивая гусеницами, «Рыжий» въехал на перрон. Один за другим открылись люки.
   Танк не успел еще остановиться, как Вихура вскочил на броню, обнял двумя руками еще теплую пушку и закричал:
   — Порядок на все сто!
   Вихура схватил в объятия Янека, но тот вывернулся и побежал встречать Марусю. Тогда капрал обнял Густлика, высунувшегося до пояса из люка, и дважды поцеловал его.
   — Ну, оставь, а то дождь пойдет, — заворчал силезец, а оглядевшись вокруг, с беспокойством заметил: — Как мы отсюда выедем, не знаю.
   — Как въехали, так и выедете, — пошутил Лажевский, сжимая ему руку.
   — Что мы, должны купаться дважды в день? Я бы лучше все это развинтил и по кускам вынес.
   Вихура заключил теперь в свои объятия Григория, расцеловал его в обе щеки. Грузин сделал то же самое, но тут же ехидно спросил:
   — Тебе не было душно?
   — Послушай, кацо. — Капрал придвинулся и посмотрел ему в глаза. — Забудь. С вами жить трудно, но без вас хуже.
   Томаш, пользуясь общим замешательством, выскочил из танка и шнырял по перрону, заглядывая под толстые бетонные колонны.
   Кос, поздоровавшись с девушкой, вернулся к танку, остановился около Еленя и задумчиво посмотрел на высокий перрон, на танк.
   — Может быть, с той стороны есть сухой выезд на поверхность?
   — Где там…
   Капитан Павлов последним вышел на пути и помог выкарабкаться ослабевшему Шарику. Взял его на руки и поставил на плиты перрона. Пес, с трудом сделав пару шагов, вытянулся около фельдшера.
   — Что с ним? — забеспокоилась Огонек.
   — Много поработал.
   Зубрык открыл один глаз, через минуту другой и, садясь, объявил:
   — Дам собаке укрепляющее. — Он достал из сумки ампулку и ловким движением отломил шейку.
   — Не повредит? — нахмурил брови Кос.
   Хорунжий сам попробовал лекарство, чтобы не было никаких сомнений, а содержимое второй ампулы вылил себе на ладонь и подставил овчарке под нос.
   — Пей, — уговаривал Янек.
   Пес осторожно попробовал языком, скривился и, поглядывая покрасневшими глазами на своего хозяина, заскулил.
   — Не мудри, пей.
   Шарик послушно принял лекарство, хотя от отвращения у него дергалась верхняя губа, обнажая клыки.
   Павлов тем временем огляделся, обстукал перрон и ступеньки лестницы.
   — Сделаю вам выезд, только надо немного взрывчатки.
   — Юзек! — закричал сержант Шавелло. — Ну-ка сбегай, поищи тротила для пана капитана.
   Со счастливой физиономией к танку подошел Черешняк, неся в руках сплющенные взрывом банки.
   — Немного погнуты, но есть, наверное, можно, — сказал он, показывая их экипажу.
   На него смотрели молча. Едва вырвались живыми из этой трудной операции, захватили подземную станцию, которая преграждала дорогу к рейхстагу, а он, холера его забери, с консервами… Первым рассмеялся Густлик. Потом Саакашвили и Кос, а за ними Вихура, Павлов и остальные.
   — Тише! — Это крикнул Юзек Шавелло, только что направившийся было искать тротил для пана капитана.
   Было что-то такое в его словах, что моментально погасило смех.
   — Чего ты, Юзек, кричишь? — спросил Константин.
   — Немцы по радио пощады просят.
   Наступила такая тишина, что слышно было частое дыхание запыхавшегося в беге младшего Шавелло и далекий стук одинокого пулемета, похожий на стук дятла. Через широкий лестничный проем вместе с порывом ветра влетел крик недалекого громкоговорителя.
   — Ахтунг! Внимание! Увага! — говорил диктор деревянным голосом, выговаривая слова с немецким акцентом. — Говорит радиостанция командования обороны Берлина. В тринадцать ноль-ноль к эстакаде на Шарлоттенбургерштрассе прибудет с белым флагом делегация командования обороны Берлина с целью обсуждения условий капитуляции.
   Они так долго ждали этой минуты, так ее жаждали, что сейчас едва могли поверить.
   Сержант Шавелло надел очки, чтобы лучше слышать, и беззвучно шевелил губами в благодарственной молитве; Томаш улыбался и, не тратя времени напрасно, пытался ножом открыть банку; Зубрык вздохнул с облегчением и шепнул Юзеку:
   — Стрелять перестанут.
   — Надо бы сшить флаг, — сказал Янек Марусе.
   Из громкоговорителя неслось:
   — Прошу прекратить огонь и выслать полномочных представителей командования советских войск…
   Маруся прижалась к Янеку, он обнял ее за плечи.
   — Ахтунг! Внимание! Увага! — повторил тот же голос после минутного перерыва.
   Павлов нашел лом под одной из опор, приподнял им бетонную плиту перрона.
   — Могу помочь, — вызвался Густлик. — Кажется, это конец.
   — Может, еще и не конец, но наверняка начало, — ответил капитан. — Так или иначе, а танк надо выпроводить наверх, прежде чем начнут ходить поезда.

29. Бранденбургские ворота

   Уличные металлические громкоговорители, через которые еще несколько дней назад кричал Гитлер, теперь просили победоносные войска прекратить огонь, однако не все узлы обороны прекратили сопротивление. В руинах дымящегося города еще трещали автоматы и пулеметы, где-то на юге противно скрипел шестиствольный миномет, который наши солдаты окрестили «шкафом» или еще — «коровой». Казалось, что офицеры — эсэсовцы и вермахта — спешили расстрелять до конца все боеприпасы, заботясь о том, чтобы гранаты и пули сумели убить, прежде чем наступит мир.
   В час пополудни к эстакаде на Шарлоттенбургерштрассе должна была прибыть делегация командования обороны Берлина с белым флагом, а сейчас уже близилась половина восьмого. Половина восьмого по среднеевропейскому времени. Часы в штабах советских и польских полков показывали половину десятого — на всем фронте время отсчитывали по московскому, начиная с битв под Ленинградом и на Волге.
   — «Росомаха», перестань философствовать. Раз они стреляют, то еще раз предложи им капитулировать и бери силой! — кричал охрипший командир в трубку. — Пора кончать войну и возвращаться по домам. Доложи о выполнении.
   Телефонист на лету поймал трубку, улыбка появилась на его бледной и заросшей физиономии.
   — Побрейся, сын, — приказал полковник и громко зевнул.
   Командный пункт впервые организовали не в подвале, а наверху. Через выбитые окна, в которых лежали мешки с песком, видна была станционная площадь и разодранная надпись «Метро»…
   Солнце уже давно взошло, но лучи его с трудом пробивались сквозь тучи дыма и пыли, висевшие над покоренной столицей рейха. На всех предметах лежал странный отблеск, похожий на тусклый свет во время затмения.
   — Поспать бы… — сказал полковник и только теперь заметил, что майор спит, уронив голову да стол, заваленный бумагами.
   На паркете заскрипело разбитое стекло, стукнули каблуки.
   — Гражданин полковник, сержант Кос прибыл по вашему приказанию.
   Танкист стоял по стойке «смирно» в дверном проеме, в котором ударной волной сорвало двери. Из-под черного шлемофона на лоб ему падала прядь светлых волос, на грязном лице весело светились голубые глаза.
   — Садись, — пригласил жестом полковник, освободив от карт угол стола. — Выпьешь?
   — После водки в сон клонит.
   — А кто тебе водку предлагает! — возмутился хозяин, наливая кофе из чайника. — Только сыпь побольше сахару, потому что мешки вытащили из огня и кофе слишком поджарился.
   Некоторое время они сидели в молчании, потягивая маленькими глотками освежающую черную жидкость.
   — Представления к наградам начнем писать через несколько дней, когда штаб выспится, — сказал командир полка. — А сейчас у меня есть для вас еще одна работа. «Рыжий» вылез из норы?
   — С минуты на минуту…
   — Я посылаю батальон на советских танках через весь парк Тиргартен к Бранденбургским воротам и рейхстагу. Сопротивления они не должны встретить. И хотя еще не все перестали стрелять, с каждой минутой становится тише.
   Наперекор его словам за окном грохнул сильный взрыв, а потом один за другим последовало еще несколько, более слабых.
   — На левом фланге сильный огонь… — бормотал разбуженный начальник штаба.
   — Спи, — успокоил его полковник, подходя к окну.
   — Капитан Павлов развалил взрывчаткой перрон и лестницу, чтобы можно было…
   В этот момент «Рыжий» показался из-под земли, поэтому Кос прервал свое объяснение. По раскрошенным ступенькам, рыча мотором, танк выполз на площадь и, повернув налево, занял позицию за разбитым «тигром».
   Полковник вернулся к столу и продолжал объяснять:
   — Я хочу, чтобы во главе этой колонны шел танк с белым орлом на башне.
   — Слушаюсь!
   — Умойтесь, побрейтесь. Отправитесь через четверть часа. На танк возьмете штурмовую группу Шавелло.
   Возвращаясь к танку, Янек прыгал через три ступеньки и насвистывал от радости. Исполнилась их мечта — они пойдут во главе колонны! Как на параде… Прав был в какой-то степени Вихура, когда обещал им парад еще в Крейцбурге. Подойдя к танку, Янек, не объясняя задания, приказал всем быть в полной боевой готовности.
   Небольшой была колонна советских тяжелых танков и небольшим — польский батальон в мае 1945 года. Собрались быстро, и не прошло и четверти часа, как выступили. Сразу за площадью начались деревья парка Тиргартен. «Рыжий» шел с закрытыми люками. За башней притаился десант в шесть человек, просматривая пространство впереди и по сторонам. Сзади, на расстоянии нескольких десятков метров, ехала колонна тяжелых советских танков с десантом польских пехотинцев.
   Здесь царили тишина и неподвижность поломанных деревьев, зазеленевших первыми светлыми листочками на почерневших от боя обрубках. Только вдали слышалась какая-то шальная, упрямая очередь и, как сова, ухал миномет. Танки наполнили парк резким, звучным грохотом двигателей, вибрирующих при форсировании преград.
   Много было этих преград на пути Григория: окопы, рвы, заграждения из колючей проволоки, противотанковые ежи из рельсов, которые он должен был раздвигать в стороны броней или объезжать. Танк лавировал, поднимался, опускался. Временами с гневным рычанием отпихивал остов орудия или машины, преграждавший ему путь.
   — Сколько угодно мог бы так ехать, — признался Зубрык сержанту Шавелло. — Только бы не стреляли.
   Танк подбросило на очередной преграде, фельдшер едва не скатился на землю.
   — А я предпочитаю на телеге, — ответил Константин.
   — Скучно, — заявил Лажевский и застучал по броне. — Скучно! — крикнул он танкистам.
   Кос открыл люк и высунулся по плечи.
   — Кажется, уже видны эти ворота?
   — А как же, — кивнул головой Константин. — Ворота очень большие.
   — Инструмент там остался. Сыграть бы, — сказал Черешняк, сидевший на танке. — А то вот пан подхорунжий говорит, что скучно.
   — Шик вещь важная, — поддержал его Лажевский. — Пусть слышат, что поляки едут.
   — А если бы не услышали, то могли бы подумать, что мы немцы? — несмело спросил Зубрык и спрятался за башню.
   — Давай, — разрешил Кос, видя, что до цели уже недалеко, а вокруг никого нет.
   — Держи, — вынырнул из другого люка Густлик с гармошкой в руках.
   — Что-нибудь веселое… — предложил сержант.
   — До самых ворот играй, — приказал Янек. — И погромче.
   Черешняк уселся на башне, растянул мехи. Не пробуя аккордов, не задумываясь, свистнул пронзительно и с места заиграл танец оберек на полные обороты.
   Слева между деревьями они уже ясно видели громаду рейхстага, накрытую погнутым дуршлагом купола. Оттуда приближалась колонна по четыре человека в шеренге, всего около пятисот человек.
   — Немцы, — сказал фельдшер.
   — Пленные, — добавил Юзек.
   — Ехал на свадьбу, — смеялся Шавелло, — и то так весело на сердце не было. Одно меня огорчает, что я, уезжая из госпиталя, обманул хорошую женщину.
   Колонна немцев шла неровным шагом, но сомкнутыми шеренгами. Офицеры — в первой четверке. Колонна проходила как раз мимо танка, на некотором расстоянии от него, когда вдруг в ней раздались выкрики. Шеренги рассыпались. Солдаты исчезли за стволами и в ямах от вырванных с корнями деревьев, застрекотали несколько автоматов, полетели гранаты.
   Пехотинцев десанта как ветром сдуло. Хлопнули замки люков, повернулась башня, и орудие выплюнуло снаряд. Закудахтали оба танковых пулемета, заговорили автоматы Шавелло и Лажевского, Маруси и Зубрыка.
   А Томаш играл на гармошке. Только соскочил на землю и шел около медленно идущего танка, защищенный броней от пуль.
   Со стороны батальонной колонны рявкнуло сразу несколько десятков стволов, выстрелили первые танки, и четыре 122-миллиметровых снаряда тяжело шлепнулись среди деревьев, ломая стволы, как карандаши.
   Снова раздались крики. Стрельба со стороны немцев прекратилась, и над цепью поднялись белые тряпки.
   — Прекратить огонь! — крикнул Кос, поднимая крышку люка.
   — Хватит! — крикнул Константин Шавелло.
   — Будем их брать? — спросил Юзек.
   — Это не наше дело. — Сержант показал на пехотинцев, которые бежали на помощь со стороны идущей сзади колонны танков. — Наше дело разведать дорогу. Садимся на танк! — сказал он таким тоном, будто речь шла о телеге.
   Они вдвоем помогли взобраться на танк Черешняку, который продолжал играть свой оберек.
   — Что ты валяешь дурака, вместо того чтобы стрелять? — возмутился Кос.
   — Был приказ играть до самых ворот.
   — Развернуть? — спросила Огонек. — Я сшила, как ты говорил.
   — Развертывай, — решил Янек.
   И в тот момент, когда «Рыжий» въезжал на изрытую минами, но все же асфальтированную Шарлоттенбургерштрассе, они подняли над башней бело-красный флаг. Григорий прибавил газ и на большой скорости погнал к Бранденбургским воротам — продолговатой тяжелой коробке, опирающейся на двенадцать колонн, стоящих парами, и украшенной наверху колесницей с четверкой лошадей, над которой пламенело советское Красное знамя.

 

 
   Бранденбургские ворота с обеих сторон поддерживаются псевдоклассическими, украшенными колоннами строениями с фронтонами, долженствующими напоминать собою греческие храмы. Строения эти, загнутые, как короткие крылья, образуют с восточной стороны площадь, где поздним утром 2 мая 1945 года собралось несколько сот советских солдат.
   Около пролетов между колоннами Бранденбургских ворот, забаррикадированных до высоты четырех или пяти метров, стояли грузовики и два танка. Перед ними — два прицепа для перевозки мебели, опрокинутые набок. Ближе, вокруг тяжелого танка ИС и бронетранспортера, вокруг торчащей высоко вверх мачты радиостанции, стояла шумная группа веселых солдат, к которым с танка обращался полный офицер.
   Когда из-за южного крыла, гремя обереком, играемым на всю мощь гармошки, выехал «Рыжий» с бело-красным флагом над башней, все головы повернулись в его сторону.
   — Это кто?
   — Что за черт!
   — Американцы?
   — Нет, белое с красным и орел — это поляки.
   — Товарищ генерал! — кричал полный полковник с танка. — Правду говорили! Вот ваш танк приехал!
   Часть пехотинцев побежала встречать «Рыжего», около танка стало просторней, и теперь можно было рассмотреть орла на броне транспортера и польскую фуражку с серебряной змейкой. Генерал помахал рукой, повернулся и пошел навстречу своим.
   Тем временем подъезжали все новые танки с польской пехотой, останавливались, на площади становилось все шумнее и теснее.
   Когда генерал подошел к «Рыжему», все члены экипажа стояли навытяжку в решительных позах, а перед ними, на расстоянии нескольких метров, приседал, опускаясь на колено, фотограф, снимая их вместе с советскими солдатами.
   — В газете напечатаем! — кричал он. — Внимание, товарищи! Улыбочка, и… готово!
   Генерал положил руку на плечо Косу. Сержант обернулся и радостно закричал:
   — Гражданин генерал, задание выполнено…
   Он внезапно замолчал, увидев над генеральской змейкой не одну, а две звездочки. Он понимал, что надо поздравить, он искренне радовался этому повышению, но от волнения не мог найти слов. Весь экипаж стоял здесь же, рядом, и никто не сумел сказать того, что следовало. Одного Шарика не смутила новая звездочка — он прыгнул передними лапами на грудь генералу, замахал хвостом и радостно залаял.
   — Вижу, все целы и здоровы, — сказал генерал и вдруг поднял брови. — Маруся — в польском мундире? Я думал, что буду первым, кто тебе об этом скажет, но, как вижу, ты уже знаешь о приказе.
   — Нет, — покраснела девушка. — Это чтобы из госпиталя на фронт…
   — Ну, теперь пора получить официальное разрешение на брак.
   — Буду вам очень благодарен, гражданин генерал, — произнес Янек.
   — Лажевского с вами нет?
   — Есть! — выдвинулся вперед подхорунжий.
   — Хорошо. У меня имеется кое-что для вас обоих, для тебя и для Коса. — Генерал вынул из планшета бумагу и, разворачивая ее, проворчал: — Нужна бы сабля.
   — Есть, гражданин генерал! — радостно закричал Саакашвили.
   — Довоенная, пан генерал, — добавил стоявший навытяжку Константин Шавелло.
   Грузин, достав оружие из танка, вынул саблю из ножен и подал генералу, держа ее за клинок.
   Генерал взял обнаженную саблю в руки.
   — От имени Главного Командования Войска Польского… — произнес он и стал по стойке «смирно».
   Следуя его примеру, застыли и солдаты.
   — …Присвоения званий. Сразу звание подпоручника, потому что время военное, а заслуг у вас хватает на три продвижения сразу. В корпусе офицеров пехоты — капрал подхорунжий Даниель Лажевский. В корпусе бронетанковых войск — сержант Ян Кос.
   Оба опустились на левое колено. Дважды блеснула в воздухе сабля, опускаясь посвящаемым в офицерское звание на плечо.
   — Ура-а! — рявкнул Вихура.
   Его поддержали все остальные.
   Генерал обнял обоих, прижал к сердцу, а потом, скрывая волнение, протянул им на ладони вытащенные из кармана звездочки.
   — Вот, привез, — перекрикивал он гвалт вокруг, — потому что у вас наверняка нет, а лучше сразу прикрепить.
   Лажевский начал прикреплять звездочки с помощью Вихуры; Густлик вытянул было руку в сторону Коса, но Янек не сумел справиться с волнением.
   — Не сейчас, — покачал он головой. — Я вернусь через минуту.
   Через передний люк он забрался в танк, взял фуражку ротмистра с малиновым околышем и побежал в сторону колоннады Бранденбургских ворот.
   Маруся сделала несколько шагов вслед за ним, но Густлик задержал ее:
   — Подожди. Пусть соберется с мыслями.
   — Лидка не приехала? — спросил Григорий.
   — Нет. Обожглась при бомбардировке…
   — Сколько раз ей говорил, чтобы была осторожней, наливая чай… — вмешался Елень, но тут же умолк, встретив взгляд генерала.
   — Не чаем, — сказал генерал. — Обожгла руки и спалила все волосы в огне.
   — Что? — не на шутку испугался Саакашвили.
   — Под утро самолеты атаковали штаб армии. От зажигалок сгорело несколько домов. Лидка бросилась спасать бумаги. Я в это время был на совещании у командующего, и, когда вернулся, ее уже забрали в госпиталь, — объяснил генерал. — Врачи обещают, что скоро выйдет.
   — Другая это уже девушка, совсем не та, какой была, когда мы с Янеком познакомились с ней в поезде, — задумчиво произнес Елень.
   — Не другая, — яростно возразил Григорий. — Надо только глаза держать открытыми. Такую вторую девушку, как Лидка, днем с огнем не найдешь.
   — Командир танка удрал, — сказал генерал, обращаясь к экипажу, — а у меня к вам еще два важных дела.
   — Я за него, — вытянулся Елень и, погруженный в размышления о Лидке, пробормотал тихо себе под нос: — Зачем она полезла в этот огонь?
   — Сегодня делегация Первой армии едет в Варшаву, чтобы доложить Крайовой Раде Народовой о взятии Берлина, — говорил тем временем генерал. — От разных частей едет по одному солдату, а от танковой бригады, может быть, кого-нибудь из вашего экипажа…
   Елень взглянул на Григория, который поглаживал свои усы, на Вихуру, который понимающе подмигнул ему, и наконец на Томаша, хлопавшего глазами.