Пшимановский Януш. Четыре танкиста и собака

   Вскоре пришел сигнал — резкий рывок бечевки, а вскоре еще три.
   Положив мешок на дно, Шарик повернулся и быстро побежал назад. Одновременно перед ним ползла бечевка, которую мягко выбирали по мере ослабления, и это было приятно и весело. Ему приходилось удерживать себя от щенячьего желания прижать ее лапой и схватить зубами.
   Шарик вернулся разгоряченный, усталый и радостный, но это был не конец. Он без труда понял, что должен идти еще раз и сделать то же самое. Он пошел, а когда вернулся, Янек дал ему отдохнуть всего несколько секунд.
   — Вперед, вперед! — приказывал и просил Янек.
   Если бы можно было предупредить собаку, объяснить ей, что работы будет много, что она должна рассчитать свои силы… Увы. Никто этого не умел, и Шарик в каждый рейс вкладывал столько сил, будто этот рейс был последним. Он не умел считать, а поэтому не знал, в который по счету рейс приключилась с ним скверная история.
   Уже очень усталый, притащил он новый груз к доставленному ранее и, выплюнув лямки, прилег, тяжело дыша. Через некоторое время усилием воли поднял непослушную голову, с трудом повернулся в узком канале и пошел назад.
   Ползком миновал опасную пробоину и потопал дальше, но вдруг в глазах у него потемнело, он зашатался, прислонился к кабелю и зацепился ошейником за крюк.
   Выбираемая бечевка натянулась, но тут же ослабла. Тот, кто держал ее конец, понял: что-то произошло. Шарик еще с минуту постоял с опущенной головой, тело его висело на ошейнике, зацепившемся за крюк. Потом он собрался с силами и начал подскакивать, царапая передними лапами бетон. Не удалось ему в первый раз, не удалось и в десятый, но наконец ремень сполз с крюка.
   Однако когда он добрался до места и выскочил из пролома, силы покинули его, передние лапы подогнулись, и он упал. Не было сил подняться, и он лежал, тяжело дыша.
   — Конец. Сколько мог, столько сделал, — сказал Кос.
   — Еще раз, — возразил сапер. — Он должен отнести взрыватель.
   — Пусть отдохнет, — попросил Янек, глядя на собаку.
   — Рискованно. Ходит он все медленнее, а последние два раза останавливался. — Капитан взглянул на часы. — Согласно договоренности, если нас не услышат до полуночи, то все равно пойдут в атаку. И за несколько часов до конца войны погибнет много хороших солдат, не доживет до победы.
   — С человеком можно по-разному, — философски заметил Саакашвили. — Можно угрозой, можно просьбой. Можно научно, можно эмоционально, а вот как объяснить собаке?
   Капитан все время смотрел на часы, а Кос — попеременно то на циферблат, то на лицо Павлова.
   — Я предпочел бы на собственном горбу… Уже должен идти?
   Сапер кивнул головой и, взвесив в руке небольшой продолговатый предмет, объяснил:
   — Химический. Оборотом винта прокалывается резервуар, кислота начинает вытекать каплями, постепенно разъедает металлическую пластинку, разделяющую две детонирующие жидкости. Для верности я приделал по бокам два бруска тротила.
   — Черт бы побрал это все, — выругался Янек и, злой, что должен еще раз послать смертельно усталое животное на задание, резко произнес его имя: — Шарик!
   Овчарка лежала без движения.
   — Шарик!
   Пес приподнял ухо, двинул лапой и, оправдываясь, заскулил.
   — Дьявол! Я не могу на это смотреть, — пробормотал Густлик.
   Он отошел к танку, и за ним следом, опустив голову, пошел Саакашвили.
   Кос сел и спрятал лицо в ладонях. Некоторое время стояла тишина. Пес приоткрыл один глаз и увидел отчаяние своего хозяина. Он собрал все силы, задвигался, подполз ближе. Глухо охнув, поднялся на дрожащие ноги и лизнул руку Янека, тихо ворча.
   — Боюсь я, песик, — объяснил Янек, — потому что знаю, как тебе трудно, а идти надо. Надо. Сделай это для меня.
   Он подкрепил свои слова жестом и помог овчарке забраться в канал.
   Павлов повернул винт, сунул взрыватель в брезентовый мешочек и сказал:
   — Смерть уже капает.
   Кос осторожно взял в руки мешочек, взвесил его в руках, подержал немного, расправляя брезент, а потом протянул собаке, которая понюхала его, узнала запах своего хозяина и осторожно стиснула зубы на ремнях.
   — Вперед, старый, — попросил Янек.
   Овчарка слегка вильнула хвостом и опять отправилась в дорогу. Она чувствовала боль в мышцах и колотье в груди. В канале стало темнее, темнота скрывала черные змеи кабелей. Время от времени густой мрак заволакивал Шарику глаза и шагов десять, а то и больше, он шел как слепой, нащупывая дорогу лапами. Голову он держал низко, боясь опять зацепиться за крюк. Он помнил голос Янека, понимал, что должен дойти, и дошел.
   Дошел туда, где в тесном канале около электрических проводов громоздились брезентовые продолговатые мешки, уложенные тесно, один к одному. Посреди склада этих адских колбас он лег, едва дыша. То терял сознание, то приходил в себя. У него хватило сил, чтобы доползти и положить мешочек со взрывателем, но на возвращение сил уже не было.
   Трижды дернулся шнур. Потом бечевка полежала неподвижно, опять натянулась и, встретив сопротивление, вновь ослабла.
   Три следующих сильных рывка пробудили Шарика от беспамятства. Он приподнял веки, пошевелил головой, постарался подняться на ноги, но тротиловые мешки и кабели качались у него перед глазами вправо и влево и наконец начали кружиться колесом. Он опять упал.
   Прямо перед его носом лежал взрыватель в мешочке, который впитал запах рук его хозяина. В ушах овчарки еще звучал его голос, просящий и наказывающий: «Сделай это для меня. Вперед, старый». Слова в собачьей памяти были неясными, почти неразборчивыми, но сохранили окраску голоса, интонацию и ритм. Еще раз овчарка напрягла свои мышцы — и встала. Машинально взяла в зубы лежавший перед ней взрыватель и, повернувшись, побежала обратно.

28. Решительный бросок

   Не следует пить чай черпаком и разливать суп из котла чайной ложечкой — у каждого из этих предметов свое назначение. Так же и на войне: оружие должно применяться в соответствии с его назначенном. Пулеметы могут вести эффективный огонь на тысячу метров, но лучше, если встретят они врага неожиданными очередями на расстоянии шестисот метров. С этого же расстояния начинают стрелять снайперы, с четырехсот метров — винтовки, а с двухсот — автоматы. Разумно ли в таком случае стрелять из пушки на расстоянии ста метров?
   Все зависит от обстоятельств. Жизнь богаче нашего воображения, и невозможно в наставлениях и инструкциях по стрельбе предусмотреть все ситуации. Нигде не написано, как должен действовать танк в затопленном туннеле метро. Никто не написал правил и для ведения артиллерийского огня с верхних этажей домов.
   — Вместе… раз! — приглушенным голосом командовал молодой поручник. — Внимание, теперь вверх — и… раз!
   Двадцать артиллеристов, как муравьи, облепили небольшой предмет. С трудом подняли они на плечи гаубичное орудие.
   — Вы начинайте с правой ноги, а вы — с левой, — показал он солдатам в обоих рядах. — Вперед… марш! Раз, два, раз, два…
   Неуклюжая человеческая сороконожка медленно двинулась со двора в подъезд и поползла вверх по лестнице.
   — Раз, два, раз, два. — Голос поручника звучал все громче.
   Эту сцену наблюдал командир бригады гаубиц. Он обернулся, услышав шаги и громкий голос неподалеку, докладывавший:
   — Гражданин полковник, штурмовая группа к атаке готова.
   — Потише там! — крикнул артиллерист.
   — Здравствуй! — поздоровался с ним командир полка. — Что ты на моих кричишь?
   — Чтобы не орали. Фрицы на той стороне улицы, а артиллеристы пушку поднимают. Им нужно, чтобы все было спокойно.
   — Высоко?
   — Всю батарею на шестой этаж.
   — Ударим с воздуха, с земли и из-под земли.
   — Вот уж не думал, что буду иметь огневую позицию на чердаке.
   — А думал ты, что довезешь свои хлопушки до рейхстага на одну треть радиуса действия гаубиц?
   — Он виден оттуда, — показал артиллерист в сторону шестого этажа, — а подальше, справа, Колонна Победы и Бранденбургские ворота. От пожаров светло. Хочешь посмотреть?
   — Проведи.
   Когда они вошли в подъезд, дорогу им преградил сержант в каске, бросавшей тень на его лицо.
   — Гражданин полковник, штурмовая группа сержанта Шавелло…
   — Готова к атаке, — докончил командир полка. — Это я знаю, но вот одиннадцать давно прошло — и ничего. Тишина… Санитарка, подойдите поближе, — рассмотрел он в тени фигуру Маруси. — Этот ваш парень всегда такой медлительный? Кто первым сказал, что любит?
   Секунду длилось молчание, подчеркнутое близкой очередью из автомата, а потом Огонек честно ответила:
   — Я.
   — Я так и думал.
   — Но на них можно положиться, — быстро добавила девушка. — Экипаж сделает все и, может быть, даже больше, если только через воду…
   — Посмотрим.
   Огонек и Шавелло вернулись в комнату на первом этаже с замурованными со стороны улицы окнами, в которой собралась штурмовая группа. Лица у всех затенены касками, за поясом — гранаты. Два солдата с огнеметом, одетые в стальные полупанцири и асбестовые капюшоны, сидели далеко в стороне от остальных.
   — Что это вы сбоку? — обратился к ним сержант.
   — Подальше от курильщиков.
   В другом углу, около Зубрыка, Вихуры и Лажевского, младший Шавелло приготовил удобное место, уложив валики от дивана к стене.
   — И почему это так? — Огонек заговорила с Константином, как только они уселись. — Нет никого — сердце болит; а когда есть кто — еще сильнее болит.
   — Потому что свет устроен глупо, — заявил Вихура.
   — На то и сердце, чтобы иногда болело, — ответил Константин.
   — Сколько времени? — забеспокоилась Огонек.
   — Без пятнадцати двенадцать, — поспешил с ответом Юзек.
   — Через четверть часа полночь, — дополнил Зубрык.
   — Должны бы уже…
   — Что должны, то сделают, — резко перебил девушку Лажевский и, взглянув на нее, добавил: — Ну что ты? Совсем как моя сестра. — Он внезапно замолчал и отвернулся, потому что воспоминание причинило ему боль.
   — Самый близкий на свете, — вытирая слезы, прошептала Маруся Константину. — Если целым выйдет из-под земли, я в свою деревню не вернусь, останусь с ним навсегда. Только бы…
   — Нет причин нервничать, — произнес Шавелло и сменил тему разговора, чтобы быстрее шло время: — Вот мы с Юзефом тоже в Старе-Свенцаны не вернемся. Судьба, как говорится, историческая. Были на одной границе, а теперь на другой надо селиться. Его пять, мои пять и еще пять за Крест Храбрых. Всего вместе пятнадцать гектаров под пашню, а если бы еще мельницу, хотя бы небольшую… Только такой воды, как у нас, и леса такого нигде на свете больше нет.
   На лестничной клетке затопали сапоги бегущих солдат. Вихура выскочил посмотреть.
   — Привет, жестянщик, — придержал он за руку одного с катушкой кабеля за спиной. — Куда?
   — Пусти, — рванулся телефонист, но, увидев капральские нашивки, сказал: — На крышу тянем, для Старика.
   Он бросился вверх по лестнице и успел как раз вовремя, чтобы не получить нагоняя от командира отделения.
   — Осталась одна минута, — говорил в это время командир полка, глядя на часы. — Сложные маневры редко удаются. — Он слегка вздохнул.
   — Бригада, — приказал в трубку полковник-артиллерист, — доложить о готовности.
   В телефонной трубке слышалось журчание отвечающего ему голоса, а рядом пехотинец, глядя в бинокль, говорил:
   — Трудно, конечно, но должны начинать сами.
   В кругу стекол с черточками и крестиками делений в тысячных долях он видел освещенные блеском пожара руины домов и остатки станционного строения. От большой вывески сохранилась лишь часть, с четкими черными буквами на белом фоне. Два или три раза он перечитал эту покалеченную надпись: «Метро».
   Итак, они не дошли. И нельзя предъявить им за это никаких претензий. Он ведь знал, что план составлялся в расчете на невероятность. Пора уже открывать огонь. Артиллерист напрасно тянет.
   Черные прямоугольники станционных выходов вдруг осветились, разрыв изверг из них клубы пыли и дыма, как из кратера вулкана.
   — Дошли, — радостно прошептал он.
   На наблюдательный пункт долетел протяжный грохот разрыва, и пришлось кричать во весь голос:
   — Начинай!
   — Бригада, залпом, огонь! — приказал артиллерист в трубку.
   Раздались звучные выстрелы, будто падали на железные весы картофелины из разорванного мешка, а минуту спустя площадь вокруг вокзала покрылась вспышками и раскаты разрывов переросли в непрерывный гул.

 

 
   На первом этаже не видели вспышки, но, как только дрогнула земля и в лучах светильника закружилась пыль, все бросились к окнам. Вихура и младший Шавелло принялись торопливо долбить ломами потрескавшиеся кирпичи. Не прошло и минуты, как они бросили свой инструмент и, тяжело дыша, отступили к стене. Замурованные еще минуту назад, окна стали теперь воротами для атаки штурмовой группы.
   Солдаты стояли тесно прижавшись друг к другу, с оружием в руках, готовые по первому знаку броситься вперед.
   Зубрык вытирал потное лицо и шею полотенцем, которое достал из кармана.
   — Есть? — спросил он Вихуру, дополняя слова жестом.
   Капрал достал из кармана плоскую фляжку и протянул ему, не поворачивая головы. Фельдшер дрожащими пальцами открутил пробку.
   — Что делать, черт возьми, — признался он, — если я не люблю выстрелов, просто не выношу их. — Запрокинув назад голову, он отхлебнул из фляжки порядочное количество содержимого.
   Старший Шавелло был среди них самым спокойным и только вполголоса читал молитву:
   — Пресвятая дева, отец небесный, позволь сегодня о милосердии просить…
   Лажевский, стоя у самого отверстия, докуривал папиросу, прятал огонек в ладонь и с сочувствием смотрел на сержанта.
   Маруся со своего места в конце шеренги протиснулась вперед, чтобы спросить подхорунжего:
   — Сначала был взрыв, а артиллерия потом?
   — Потом.
   — Значит, начали наши.
   — Наши, Огонек, наши. Хотел бы я быть там, — сказал Даниель, а про себя подумал, что радоваться еще рано, что по взрыву еще не отличишь своих от чужих, что этот взрыв мог быть последним звуком в жизни экипажа «Рыжего».
   — Так оно и было, паненка, — объяснял Юзек. — Как только блеснуло, дядя сказал: «Рыжий»…
   Не раздумывая много, Огонек, преисполненная радости, поцеловала младшего Шавелло в щеку и закричала:
   — Наши дошли, дошли!
   У Юзека от счастья закружилась голова, он покраснел и, поскольку цветов нигде поблизости не было, выбрал одну из гранат, висевших у него на поясе.
   — Панна Марыся, — он протянул гранату девушке, — возьмите, паненка. Из всех, что у меня есть, эта самая лучшая.
   Огонек взвесила в руке гранату и приветливо улыбнулась.
   — К атаке приготовсь! — напевно, с виленским выговором приказал сержант Шавелло.

 

 
   В то время когда артиллеристы гаубичной бригады вносили на шестой этаж свои разобранные на части 122-миллиметровые орудия — самые тяжелые грузы, с которыми им когда-либо приходилось иметь дело, Янек Кос переживал самые трудные минуты в своей жизни. Бечевка, привязанная к ошейнику Шарика, все еще не ослабевала, очевидно случилось что-то непредвиденное. Овчарка могла запутаться или потерять сознание, а взрыватель продолжал действовать — и ничто уже не могло предотвратить взрыв. Взрыв наступит так же неотвратимо, как ночь после дня или день после ночи.
   Глотая слезы, Янек сказал Павлову:
   — Все закончится сразу. Он не будет мучиться.
   И именно в это время, когда Янек уже потерял всякую надежду, он почувствовал, что шнур ослаб. Он попробовал его выбирать. Шнур пошел ровно и быстро.
   — Молодец пес, — сказал капитан.
   — Ослабел. Пришлось отдохнуть, — говорил Кос, складывая бечевку кругами на земле. — Братцы! — закричал он радостно в сторону танка. — Кто-нибудь сбегайте в туннель, тащите сюда Томаша. Сейчас двинемся.
   Первым выскочил и побежал Саакашвили.
   — Около ста килограммов хорошего тротила осталось, — бурчал капитан, прикидываясь недовольным.
   — Главное, что там рубанет. Через сколько?
   — Минут через восемь.
   В туннеле зашаркали легкие шаги, из пролома в стене выскочил Шарик, удержался на ногах и, гордый выполненным заданием, замахал хвостом, подавая своему хозяину мешочек со взрывателем.
   — Холера… — произнес Янек, инстинктивно отдергивая руку.
   — Возьми у него, — приказал капитан.
   Насвистывая сквозь зубы свою песенку, он взял из рук Коса взрыватель, подошел к воде и швырнул его как можно дальше.
   — Смываемся, — сказал он Косу. — Вся работа впустую.
   Янек на руках отнес пса к танку, через люк механика подал его Густлику.
   — Он много сделал, — оправдывал он Шарика. — Только под конец ошибся.
   — Каждый может ошибиться, — ответил Павлов. — А вот взрыва не будет.
   Прибежал запыхавшийся Саакашвили.
   — Томаш идет? — спросил Кос.
   — Едет.
   — На чем?
   — Я не знаю, как это по-польски…
   Слегка постукивая на стыках рельсов, подъехала дрезина. Томаш, раскачивавшийся над рычагами, затормозил перед самым танком и, счастливо улыбаясь, показал на груду съестных припасов, уложенных на дрезине.
   — Свалим? — спросил Густлик и наклонился, чтобы ухватиться за борт.
   — Ясное дело, — поддержал Григорий. — Дорогу загораживает.
   Черешняк, думая, что они посходили с ума, прыгнул им навстречу, раскинув руки.
   — Подождите! — крикнул Кос и, повернувшись к капитану, показал рукой на неиспользованный взрывчатый материал у стены. — От орудийного снаряда взорвется?
   — Конечно, — подтвердил Павлов, на лету схватив предложение и еще раз взглянув на часы. — Грузите.
   По примеру Коса весь экипаж быстро принялся за работу. Ящики молниеносно переходили из рук в руки. Черешняк тоже работал в цепочке между Густликом и Григорием и, наклоняясь вправо и влево, объяснял то одному, то другому:
   — Колбаса со склада… хлеб и масло… на бутылках «коньяк» написано… должно быть, для командования… или для Гитлера…
   Павлов укладывал ящики тесно друг к другу, капсюли высыпал из коробки в середину между тротилом. Скрепил весь груз веревкой, а Кос помог ему.
   — Разгоняй, Густлик, а после стрелки прыгай… Томаш тебе поможет.
   Елень и Черешняк влезли на дрезину. Силезец поплевал на ладони и начал командовать:
   — Тяни — толкай, тяни — толкай!
   Остальные члены экипажа вскочили в танк. Рявкнул мотор, погрелся с минуту на холостом ходу и вот уже сдвинул машину с места и погнал вперед.
   Они отъехали совсем недалеко, когда за спиной у них вспенилась вода и ринулась вверх. Ударила столбом в свод и погналась за ними широкой волной. Загремел взрыв, сдул пыль с бетона.
   Янек, приникший к прицелу пушки, немного опустил ствол.
   — Механик, выключи свет, — приказал он.
   Рефлектор погас. Дрезина впереди казалась черным ящиком, над которым ритмично склонялись и распрямлялись фигуры Томаша и Густлика. Все яснее подсвечивал дрезину свет, идущий со станции, но, вместо того чтобы повернуть у стрелки, дрезина проскочила прямо. Те двое сбились с ритма, начали махать руками.
   — Тише ход… Стой!
   Кос выскочил на броню, с брони на землю и побежал к развилке. Дрезина возвращалась задним ходом.
   — Видишь, стрелка плохо сработала, — ругался Густлик.
   Он соскочил и повернул рычаг, но рельсы даже не дрогнули.
   — Развинтили, чертовы прохвосты!
   — Пан плютоновый, подождите, — попросил слегка напуганный Томаш.
   Он повернул рычаг обратно, вынул из кармана гайку и привинтил ее.
   — Сейчас переведу.
   — Через две минуты полночь! — закричал Павлов из люка механика.
   Стукнули рельсы, передвинутые стрелкой.
   — Нажмем!
   — Поехали!
   — Хорошо, хоть близко.
   Немцы заметили движение около развилки. Двое или трое бросились по путям навстречу. Через несколько шагов, однако, остановились, что-то начали кричать, размахивая руками. Один зажег фонарь, но его луч был слишком слаб, чтобы пробиться на расстояние почти двухсот метров.
   Кос уперся ногами в шпалы, изо всех сил толкнул дрезину. Елень нажал на рычаг, Черешняк потянул — и дрезина резко сдвинулась с места. Колеса стукнули на первом, на втором стыке.
   «Рыжий» зарычал и пошел следом. Командир, подбежав сзади, вскочил на броню, добрался до башни. Он хотел было сам зарядить орудие, но на месте Черешняка уже стоял Павлов, готовый действовать.
   — Осколочным, — приказал Янек.
   Капитан зарядил и, захлопывая замок, крикнул:
   — Готово!
   Прицел сокращает расстояние, в Косу казалось, что дрезина почти въезжает на станцию. У него мелькнула мысль, что Густлик напрасно рискует. Такого же мнения придерживался и Томаш, со страхом глядевший через плечо.
   — Надо удирать! — прокричал он между двумя толчками.
   — Еще! — крикнул в ответ Елень.
   Сквозь стук колес и свое тяжелое дыхание они услышали, как кто-то из немцев орал другому:
   — Дай ракету!
   — Отваливай! — скомандовал Густлик.
   Черешняк соскочил с разогнавшейся дрезины. Несмотря на спешку и страх, успел сунуть руку в груду съестного и ухватить круг колбасы.
   Елень еще раз рванул рычаг. И соскочил в то самое мгновение, когда выстрел из ракетницы выбросил в горло туннеля осветительную ракету. Ракета летела по плоской траектории и, не догнав наших, которые удирали на полной скорости, упала на путь. Подскочила несколько раз и, шипя, догорала на земле.
   В этом свете по стенам метались, как сумасшедшие, тени. Застучали очереди автоматов, посылаемые немцами вслепую. Пули ударяли о стены, неистово свистели, но не попадали.
   Томаш и следом за ним Густлик уже достигли неторопливо тащившийся танк, вскочили на броню. Один за другим исчезли в башне и захлопнули люки. «Рыжий» прибавил скорость.
   Янек, все это время не отрывавшийся от прицела, видел, как разогнавшаяся дрезина, размахивая рычагами, въезжает на подземную станцию. Два солдата отскочили с ее пути. Кто-то бросил камень на рельсы, чтобы остановить ее.
   С перрона на дрезину прыгнул офицер в пятнистой куртке. Схватил тормоз и потянул изо всех сил. Из-под колес посыпались искры. Резко снижая скорость, платформа миновала выбоину в стене, проехала еще несколько метров и остановилась.
   — Стоп! — приказал Янек.
   Танк слегка опустил ствол и остановился. Этот выстрел должен быть безошибочным. Нити прицела скрещиваются точно посредине дрезины.
   — Огонь!
   Густлик нажимает на спуск, и почти одновременно с отдачей орудия все перископы и прицелы до белизны освещаются резким блеском. Грохот взрыва ударяет в броню, как кулак боксера: мягко, но сильно.
   — Все нормально. Порядок, — услышали они приглушенный спокойный голос Павлова в наушниках шлемофонов.
   Рассеялся дым, поредела пыль, все яснее просматривалась в перископы подземная станция, заваленная обломками бетона, убитыми и брошенным снаряжением. На расстоянии десяти с лишним метров стена была разворочена взрывчаткой в канале электрокабелей. Около широких ступеней, ведущих вверх, горела и дымилась груда пустых ящиков.
   Шлепая гусеницами, «Рыжий» медленно двинулся вперед.
   — Сколько добра погибло, и бутылки, наверное, разбиты, а на них написано «коньяк»…
   — Заткни, Томек, свою трещотку, — прервал его Густлик.
   Даже внутри танка услышали они молотьбу артиллерийских выстрелов на поверхности земли.
   Сначала по одному, а потом группками стали сбегать вниз немецкие пехотинцы, согнанные сюда огнем артиллерии. Кто-то заметил танк, кто-то заорал:
   — Танк, внимание, танк!
   — Стой! — скомандовал Кос.
   Сквозь толпу протискивались истребители танков с металлическими трубами «грозы танков», с дубинами фаустпатронов, бегом занимая позиции. Они прятались в выбоинах разбитого бетона.
   — По пехоте, прямой наводкой, осколочным…
   — Готово! — доложил Густлик.
   — Огонь! — приказал Янек.
   Почти одновременно брызнул рваный огонь из отверстия ствола, и снаряд разорвался на лестнице. Взрыв взметнул куски бетона, снаряжение и изувеченное оружие.
   Один из снарядов фаустпатрона ударил в стену туннеля, приварился к ней огненным пятном. Другой снаряд попал прямо в металлический фартук танка, сорвал его и отбросил.
   — Получили?
   — Нет, — ответил Саакашвили, — просто обшивка пошла.
   Заработал пулемет переднего стрелка, выпуская короткие очереди в ловких руках Павлова. А между выстрелами из орудия стучал спаренный с орудием «Дегтярев» Густлика.
   Одно за другим поступали сообщения:
   — Готово!.. Готово!..
   — Огонь!.. Огонь!.. — командовал Кос с двухсекундными интервалами.
   — Ура-а-а-а!

 

 
   Штурмовая группа Шавелло, перескочив улицу, попала в развалины. Шли быстро, очередями из автоматов проверяя темные закоулки. Никто не оказывал им сопротивления. Слегка дымились свежие воронки от снарядов.
   Два первых автоматчика выскочили на асфальтированный двор. Справа, из подвала флигеля, загрохотал тяжелый пулемет. Пехотинцы упали на землю, скрылись в воронках, открыли ответный огонь.
   Двое в асбестовых комбинезонах, с металлическими панцирями на груди пробрались, крадучись, вдоль стены, исчезли в тени, и вдруг струя огня рассекла темноту, красный язык настиг стрелявший пулемет и погасил вспышки.
   Слева на развалинах появились какие-то фигуры. Солдаты направили на них стволы, еще не зная, свои это или чужие.