Страница:
которые связывают колледж Вод Иорданских и колледж Измира". (Ну, это такой
колледж в Турции, к нему посол принадлежал.) "И в знак нашей дружбы, --
продолжает папа, -- и добрых намерений я предлагаю господину послу
обменяться со мной бокалами". Посол как побледнеет, его же в угол загнали.
Он и отказаться не может, это же обида смертельная, и пить из папиного
бокала не хочет, потому что там яд. От волнения прямо за столом в обморок и
упал. А потом очнулся, а они все сидят и смотрят на него внимательно. Так
что выхода у него не было: либо выпить яд, либо во всем признаться.
-- И что же он сделал? -- испуганно спросил кто-то из слушателей.
-- Ясное дело, яд выпил. И ровно через пять минут умер в ужасных муках.
-- А ты что, прямо сама видела, как он мучился?
-- Нет, девчонок за магистерский стол не пускают. Я уже потом труп
видела. Страшный! Вся кожа сморщилась, все равно как печеное яблоко, и глаза
из орбит вылезли, честно, их пришлось назад запихивать.
И дальше все в таком же роде.
А тем временем по окраинам Мшистых Болот сновали полицейские. Они
стучались в двери домов, рыскали по чердакам и сараям, скрупулезно изучали
каждую бумажку и допрашивали любого, кто мог видеть маленькую светловолосую
девочку.
В Оксфорде облавы особенно ужесточились. В колледже Вод Иорданских не
было ни единого сундука, ни единой бочки, в которую бы не заглянули
полицейские. И то же самое творилось в колледжах Святого Михаила и Архангела
Гавриила, пока наконец почтенные ученые мужи не разразились совместной
петицией о беспардонном нарушении священных привилегий Университета. До Люры
же вести о хаосе, в который она ввергла страну, доходили только в форме
нескончаемого гула аэродвигателей. В небе над Мшистыми Болотами без конца
барражировали дирижабли, но увидеть их снизу было невозможно из-за густой
облачности. Существовало даже специальное распоряжение, предписывающее
пилотам летать над Мшистыми Болотами только на строго определенной высоте.
Но мало ли что они там с этой высоты увидят? Вдруг у них на борту
какие-нибудь хитроумные шпионские приборчики? Нет уж, куда благоразумнее
было, едва заслышав шум двигателя, нырять в какое-нибудь укрытие или прятать
приметные пшеничные косички под клеенчатую зюйдвестку.
Люра выпытывала у мамаши Коста мельчайшие подробности своего появления
на свет, вплетая их в канву собственных представлений и измышлений, и самая
незначительная деталь становилась куда ярче, выпуклее и интереснее, чем те
истории, которые она придумывала про себя сама. Снова и снова перед глазами
у нее вставали удивительные картины: бегство из флигеля, тесный чулан, в
котором прячется цаганка-кормилица, резкие слова вызова, поединок, звон
мечей...
-- Люра, окстись, какие, к богу, мечи? -- всплескивала руками мамаша
Коста. -- У господина Кольтера пистолет был, так лорд Азриел этот пистолет у
него из рук-то выбил да одним ударом его навзничь. А потом стреляться
начали. Ну неужто ты не помнишь, а? Хотя, какой с тебя спрос, ты же совсем
малышка была. Нет, все-таки странно, что ты не помнишь. Первый-то выстрел за
господином Кольтером был. Встал он, пистолет схватил и выстрелил, да мимо. А
тут лорд Азриел у него опять оружие из рук вырывает и медленно целится.
Попал ему точно промеж глаз, мозги по всей стене. А потом спокойно так
говорит мне: вы, дескать, миссис Коста, выходите и ребеночка выносите. Ты-то
ведь такой концерт устроила с альмом своим на пару! Вот он тебя на руки
взял, тетешкает, ходит туда-сюда, на плечи к себе сажает, а сам довольный
такой. Только как на тело господина Кольтера посмотрел, поморщился и
попросил меня пол помыть. А себе велел вина подать.
Снова и снова рассказывала мамаша Коста, снова и снова слушала ее
девочка. К концу четвертого раза на вопрос: "Ну неужели ты не помнишь?" --
она с уверенностью могла ответить, что помнит, да еще как. Больше того, она
помнила даже то, о чем забыла цаганка, например, какого цвета было пальто на
господине Кольтере, или, скажем, как тесно было в чулане, потому что там
висели меховые шубы. Мамаша Коста только слезы утирала от смеха.
Стоило Люре остаться одной, ее, как магнит, манил к себе веритометр.
Она готова была глядеть на него часами, как смотрит невеста на портрет
суженого. Стало быть, каждое из этих изображений имеет несколько значений? А
почему бы ей не попробовать разгадать эти значения?! В конце концов, ведь
она дочь своего отца! Памятуя о том, что говорил Фардер Корам, она пыталась
сосредоточиться на трех произвольно выбранных картинках. Теперь
устанавливаем три короткие стрелки. Хорошо. К своему изумлению, она
обнаружила, что стоит ей просто положить веритометр на ладошку и смотреть на
него без особой цели, с ленцой, что ли, как тонкая длинная стрелка оживала и
начинала направленно двигаться. Она не совершала хаотических метаний по
циферблату, а плавно переходила с одной картинки на другую, иногда
задерживаясь перед двумя или тремя какими-то изображениями. Подчас таких
остановок было больше: пять, шесть. Смысл движения стрелки для Люры был
темен, но она получила от процесса ни с чем не сравнимое удовольствие.
Пантелеймон то кошкой, то мышкой прикидывался, лишь бы быть к веритометру
поближе, и голова его крутилась, повторяя движения стрелки. Пару раз девочке
и альму вдруг что-то открывалось, как иногда луч солнца вдруг пробивает
плотную пелену облаков, и глазу открывается величественная гряда гор
далеко-далеко на горизонте, такая манящая, такая недоступная. В эти редкие
мгновения сердце Люры учащенно билось, как билось оно всякий раз при звуках
волшебного слова "Север".
Так прошли три дня, три хлопотливых дня жизни плавучего табора. Наконец
наступило время повторного схода. Огромный зал вместил в себя, казалось, еще
больше народа. На этот раз Люра и семейство Коста благоразумно заняли места
заранее, поэтому сидели в первом ряду. Неверный свет лигроиновых ламп
выхватывал из мрака множество возбужденных лиц. Наконец на подиуме, где уже
стоял стол, появились Джон Фаа и Фардер Корам. К тишине никого призывать не
пришлось. Стоило Джону Фаа тяжело положить руки на стол, зал затих.
-- Цагане, -- прозвучал его низкий бас. -- Вы сделали все, о чем я вас
просил. Вы сделали даже больше и лучше. Итак, я жду, что главы шести кланов
подойдут к этому столу и покажут нам, сколько золота они собрали, а также
расскажут, на что мы можем рассчитывать. Николас Рокби, ты первый.
На подиум поднялся дородный цаган с окладистой черной бородой. Он
положил на стол увесистый кожаный мешок.
-- Вот наше золото, -- прозвучали его слова. -- От нас идут тридцать
восемь человек.
-- Благодарю тебя, Николас, -- отвечал ему Джон Фаа.
Фардер Корам заскрипел пером, делая какие-то пометки в бумагах. Николас
Рокби отошел чуть назад, а цаганский король уже вызывал следующих. И каждый
из приглашенных подходил к столу, опускал на него свою лепту и объявлял,
сколько бойцов они решили отрядить. Семейство Коста принадлежало к клану
Штефанских, и Тони, разумеется, был в первых рядах добровольцев. Люра
заметила, как нетерпеливо переступала с ноги на ногу его альм-пустельга,
когда Адам Штефанский выкладывал на стол кошель с золотом и объявлял, что от
них с Джоном Фаа готовы пойти двадцать три человека.
Так повторялось шесть раз. Наконец, когда у стола побывали главы всех
шести кланов, Джон Фаа взял у Фардера Корама листок с записями и снова
обратился к залу:
-- Друзья, нам удалось набрать сто семьдесят человек. Где же найти
слова, чтобы выразить мою гордость и благодарность? Что же до золота, то я
ведь очень хорошо знаю, что каждый отдавал последние гроши. Великое вам за
это спасибо. Вы можете спросить, что мы теперь намерены делать. А вот что:
на эти деньги мы снарядим корабль, доберемся на нем до Севера, отыщем там
наших ребятишек и вызволим их. Я не думаю, чтобы нам отдали детей без боя.
Ну что ж, как говорится, не в первый и не в последний раз. К боям нам не
привыкать. Но впервые нам предстоит сражаться с теми, кто ворует у нас
детишек. Враг наш может быть дьявольски хитер и ловок, но что бы там ни
было, без детей нам назад дороги нет. Кто там поднял руку? Ты, Дирк Врие? Ну
давай спрашивай, что хотел.
-- Лорд Фаа, -- выкрикнул голос из зала, -- мы хотим знать, зачем им
наши дети. Почему они их воруют?
-- Ходили слухи о каких-то теологических исследованиях, так что, судя
по всему, дети нужны им для каких-то экспериментов, но каких -- мы не знаем.
Мы также не знаем, опасны ли эти эксперименты, но даже если они безопасны,
кто дал им право отрывать малышей от материнского сердца? Кто еще хочет
спросить? Ты, Раймонд ван Геррет?
Поднялся тот самый человек, что спрашивал про Люру во время первого
схода.
-- Лорд Фаа, а как насчет той девочки, которую ищут по всей стране? Той
самой, что сейчас сидит в первом ряду? Я слыхал от людей, что живут на
окраине Мшистых Болот, будто из-за нее там каждый дом перевернули вверх
дном. Я скажу больше. Сегодня в Парламенте слушается проект закона о лишении
цаган их вековых привилегий. И все по милости этой девчонки. Да, друзья мои,
это так, -- повернулся Раймонд к возбужденно перешептывающимся
соплеменникам. -- Если такой закон будет принят, нам запретят свободу
передвижения по стране, мы сгнием тут, на Мшистых Болотах. Цагане хотят
знать, лорд Фаа, чем уж она такая золотая, эта девочка? Я ведь слыхал, что
она не нашей крови. Как же это получается: цагане рискуют головой из-за
ребенка, который и не цаганенок вовсе. Так, что ли?
Люра во все глаза смотрела на могучую фигуру Джона Фаа. Сердце ее так
билось, что его стук, казалось, заглушил первые слова цаганского короля.
-- Что ж ты застеснялся, Раймонд ван Геррет? Ты не робей, сынок, возьми
да так прямо и скажи: дескать, давайте выдадим ребенка полиции, пусть они с
ней разбираются. Ты же это хотел сказать, а?
Раймонд ван Геррет ничего не ответил, но на щеках его заходили желваки.
-- Ну что ж, -- продолжал Джон Фаа задумчиво, -- может быть, ты и прав.
Может быть, действительно добро надо делать не всем подряд, а только
достойнейшим. Но тогда я скажу, что эта девочка -- дочь самого лорда
Азриела. А для тех, кто забыл, напомню, что это лорд Азриел выговорил у
турок жизнь Сэма Брокмана. Это лорд Азриел позволил цаганским лодкам
беспрепятственно плавать по принадлежащим ему землям. Это лорд Азриел
добился в Парламенте отмены Билля о каналах, и не мне вам говорить, что в
выигрыше от этого оказались мы, цагане. И, наконец, это лорд Азриел во время
страшного наводнения в пятьдесят третьем спасал людей и дважды нырял, чтобы
вытащить Рууда и Нелли Коопман. И позор всем нам, если мы об этом забудем.
Сегодня лорд Азриел томится в крепости Свальбард, в стране вечного холода и
мрака. И не мне объяснять вам, кто не дает ему оттуда вырваться. Но нашим
заботам судьба вверила его маленькую дочку. И Раймонд ван Геррет предлагает
просто-напросто взять и выдать ее властям, только чтобы власти нас не
трогали. Ты же это предлагаешь, да, Раймонд, сынок? Ты не тушуйся, скажи как
есть!
Но в ответ Раймонд ван Геррет так низко пригнул голову под
неодобрительными взглядами, что почти сполз на пол. Никакая сила не смогла
бы заставить его встать и открыть рот. По залу пронесся внятный шепот
осуждения. Люра вдруг кожей почувствовала, какой жгучий стыд, вероятно,
испытывает сейчас этот человек. Но все ее маленькое существо наполняла
огромная гордость: вот, оказывается, какой у нее папа -- храбрый, отважный!
Джон Фаа обернулся и посмотрел на людей, стоявших в глубине подиума.
-- Николас Рокби, твоя забота -- корабль. Нужно найти подходящий,
снарядить его, и в плавании он тоже будет под твоим командованием. Адам
Штефанский, ты отвечаешь за оружие и боеприпасы, потому и в бою главным быть
тебе. Роджер ван Поппель, все остальные припасы, начиная от еды и кончая
теплой одеждой, -- твоя забота. Ты, Саймон Хартманн, будешь нашим казначеем,
тебе мы вверяем наше золото, а ты следи за тем, чтобы в дело пошел каждый
грош. А тебе, Бенджамен де Ройтер, я поручаю разведку. Нам много, ох, как
много нужно выяснить. Вот этим ты и займешься, а единственным главным над
тобой будет Фардер Корам. Остальные же четверо подчиняются Михаэлю Канзоне,
он же, в случае моей смерти, возглавит отряд и станет моим преемником. Я
сказал все, что хотел. Теперь вы знаете, что мы намерены предпринять. Если
кто-то из присутствующих хочет задать мне какие-то вопросы, то сейчас самое
время это сделать.
Одна из цаганок подняла руку:
-- Лорд Фаа, а женщин вы берете? Ведь когда вы освободите детишек,
кто-то должен приглядывать за ними.
-- Нет, Нелл, боюсь, на корабле всем просто не хватило бы места. Так
что с детьми мы уж как-нибудь сами. В любом случае, с нами им будет лучше,
чем в неволе. Мы справимся, Нелл.
-- Но ведь может случиться так, что без женской помощи вам их не
спасти, ведь женщина может пробраться туда, где они держат детей.
Переодеться сиделкой, надзирательницей, да кем угодно, наконец.
-- Об этом я не подумал, -- хмыкнул Джон Фаа. -- Спасибо, Нелл. Обещаю,
что мы обсудим твое предложение на Совете.
Еще один человек поднялся с места.
-- Лорд Фаа, мы тут все слышали сейчас, что лорда Азриела держат в
плену. Значит ли это, что вы собираетесь его освободить? Ежели это так, то
вряд ли сто семьдесят человек справятся с медведями этими, что его сторожат.
Лорд Азриел, конечно, человек хороший, но, я думаю, у нас своих дел
предостаточно.
-- Ты недалек от истины, Адриаан Бракс. Когда мы будем на Севере, нам
придется держать ушки на макушке, нам придется подмечать любую мелочь. И
может быть, то, что мы узнаем, возьмет да и сослужит лорду Азриелу добрую
службу. Я говорю "может быть", потому что может быть да, а может быть нет,
ибо вы доверили мне жизни наших людей, вы доверили мне ваше золото с
одной-единственной целью: найти ребятишек и вернуть их домой. И только ради
этого мы идем на Север.
-- Лорд Фаа, -- взволнованно начала другая цаганка, -- мы ведь не
знаем, что мертвяки делают с ними, с детишками нашими. А люди-то страшное
говорят. И о том, что головы им отрезают, и том, как их на части рвут да
заново из разных кусков собирают. А еще и такое говорят, что и молвить
нельзя. Я никого пугать зря не хочу, но ведь мы здесь для того и собрались,
чтобы все начистоту говорить. Вот я и говорю, если наш господин Джон Фаа об
этих мучительствах узнает, то пусть рука его будет тверда в мести. Пусть она
не знает пощады и жалости, пусть карает, и карает жестоко, пусть как громом
поразит ядовитую гадину. Это не только мой наказ. Так думает любая мать, у
которой дитя мертвяки сманили.
Под одобрительный ропот цаганка опустилась на место. В зале многие
согласно кивали головами.
Джон Фаа помолчал немного и, когда вновь воцарилась тишина, медленно
заговорил:
-- Все знают, Маргарет, что рука моя тверда, но гнев -- плохой
советчик. Ударить на день раньше -- значит ударить мимо цели. Горе и
отчаяние говорит сейчас твоим языком, Маргарет, но если горе и отчаяние
начнут управлять нами, то как бы сладость мести не встала между нами и нашей
главной целью. Я всегда учил вас помнить о главном. Главное сейчас -- не
карать, а спасти детей. Мы идем туда не для того, чтоб упиться возмездием.
Наша собственная боль подождет, это дело второе. Если мы сможем спасти
детей, но не сможем покарать мертвяков, мы все равно победим. Если же
главная наша цель -- возмездие и если, отомстив, мы не спасем ребятишек, то
мы проиграем. В одном ты можешь верить мне, Маргарет. Когда настанет час
расплаты, мы ударим, и ударим с такой мощью, что лопнут в страхе их гадючьи
сердца. Нет и не может быть силы, способной помешать нам тогда. Камня на
камне не останется от вражьего гнезда; в клочья, в пыль, в прах разнесем мы
их. О, как истосковалась по горячей крови моя палица! С казахстанских
степей, когда разметал я ею полчища тартар, висит она на стене. Но северный
ветер несет с собой запах поганой вражьей крови, и пора бы моей палице
проснуться. Я знаю о ее жажде, я чувствую ее, я говорю ей: "Скоро, подруга
моя, скоро". И запомни, Маргарет, когда придет время битвы, в сердце старого
Джона Фаа нет и не будет места жалости. Настанет час праведного гнева. Но не
должен гнев сегодня застилать нам очи. Есть ли еще кто-нибудь, кто хочет
сказать слово?
Но все уже было сказано, и Джон Фаа возвестил окончание схода. Звон
финального колокола, скорее, напоминал набат, так что звенели, казалось, и
стены, и стропила.
Пришло время Совета. Джон Фаа, Фардер Корам и главы шести кланов
удалились в тайную комнату, чем изрядно огорчили Люру. Ее-то почему не
позвали? Тони весело расхохотался, увидев ее кислую мордочку.
-- Им все обсудить надо, а ты свое дело уже сделала. Теперь очередь
членов Совета и самого Джона Фаа.
-- Ничего я еще не сделала! -- недовольно твердила Люра, пока они шли
по мощеной дороге от Заала к причалу. -- Подумаешь, дело! Всего и делов-то,
что от миссис Кольтер удрать. Я же не этого хочу, я на Север хочу!
-- Да не горюй ты, -- утешал ее Тони. -- Вот хочешь, я тебе привезу
оттуда подарок, а? Клык моржовый, хочешь?
Люра в ответ только оскалилась. Пантелеймон, полностью разделяя ее
чувства, корчил прегадкие рожи альму Тони. Пустельга с явным неодобрением на
него поглядывала, а в конце концов и вовсе глаза прикрыла. Видно, сил
смотреть не было. Люра пошла искать утешение в компании своих новых
товарищей по играм. Забава заключалась в следующем: с помощью висящего на
пике фонарика нужно было подманить глупую пучеглазую рыбу, которая лениво
шевелила плавниками в мутной воде, а потом мастерским ударом острой палки
пронзить ее насквозь. Естественно, мастерский удар всегда бил мимо цели.
Но мысли Люры все время вертелись вокруг комнаты, где проходил Совет.
Так что не прошло и получаса, как ее башмаки вновь застучали по мощеной
дорожке к Заалу. Высоко под крышей светилось окошко. Увидеть она ничего не
смогла, но судя по тому, как возбужденно звучали голоса, заседание Совета
было в полном разгаре.
Люра твердым шагом подошла к двери и бестрепетной рукой постучалась:
тук, тук, тук, тук, тук. Пять раз. Голоса смолкли, вот послышался скрип --
так скрипит стул, когда его отодвигают от стола, чтобы встать. Дверь
распахнулась, мягкий свет лигроиновой лампы блеснул на влажных от ночной
сырости ступеньках.
-- Что такое? -- спросил человек, отворивший Люре дверь. За его спиной
девочка увидела стол, заваленный бумагами. В углу аккуратно стояли шесть
кожаных мешков с золотом. Тут же примостились стопки и штоф с можжевеловой
водкой.
-- Мне нужно на Север, -- твердо сказала Люра. Она хотела чтобы все
сидевшие вокруг стола мужчины услышали ее. -- Я должна поехать спасать
детей. Я ради этого убежала от миссис Кольтер. Я еще раньше хотела, когда
Роджер, наш поваренок из колледжа, пропал. Вы не думайте, я буду вам
помогать. Я знаете сколько умею? Ну, например, яндаромагнитные данные об
Авроре Бореалис записывать могу. Еще я про медведя знаю, какое, к примеру,
мясо есть нельзя. Я вам пригожусь. Вы же сами пожалеете, когда приедете на
Север и скажете: эх, была бы тут Люра, она бы помогла, а Люры-то и нету. И
потом, та тетенька правильно сказала, а вдруг надо будет куда-то пробраться?
Вам же не только взрослые понадобятся, честно! Вы же не знаете! Вам
обязательно, обязательно надо меня взять с собой, господин Фаа, и простите
меня, пожалуйста, что я вам помешала.
Эту пламенную речь она договаривала уже не на пороге, а внутри комнаты.
Сидевшие там мужчины и их альмы, кто с веселым любопытством, кто с явным
раздражением смотрели на взъерошенную маленькую девочку, для нее же из всех
присутствующих был важен только один человек -- Джон Фаа. Пантелеймон, сидя
у Люры на руках, не сводил с него зеленых кошачьих глаз.
Джон Фаа медленно встал.
-- Нет, малышка, об этом и речи быть не может. Пойми, это не экскурсия,
не экспедиция. Там опасно. Так что не тешь себя пустыми надеждами. Ты
останешься здесь, будешь помогать мамаше Коста и дожидаться нас, живая и
здоровая. Запомнила? Живая и здоровая.
-- Но я же учусь читать по веритометру! Я уже почти научилась. Вам это
обязательно, обязательно пригодится, обязательно!
Старик отрицательно покачал головой.
-- Нет. Я знаю, как стремится на Север твое сердце, но, поверь мне,
даже миссис Кольтер, что бы она тебе ни обещала, на самом деле не собиралась
тебя туда брать. Придется подождать, девочка, пока там все не уляжется.
Сейчас это слишком опасно. А теперь -- быстро домой и чтобы я тебя здесь
больше не видел.
Пантелеймон яростно зашипел, но альм Джона Фаа, мудрая ворона,
распахнула черные как смоль крылья, не угрожая, нет, просто напоминая
некоторым, как себя следует вести. Люра оскорбленно повернулась на каблуках,
а громадная птица, сделав круг над ее головой, вновь села на плечо старика.
Дверь за девочкой захлопнулась и в замке повернулся ключ.
-- А мы все равно поедем, -- гордо заявила Люра Пантелеймону. -- Все
равно, пусть не думают!
В течение нескольких дней Люра места себе не находила. Она строила
грандиозные планы и тут же безжалостной рукой отметала их один за другим, а
все потому, что отправной точкой каждого был пункт: "тайком пробраться в
лодку". Ну скажите на милость, как же можно тайком пробраться в цаганскую
лодку, если она вся-то размером с мыльницу? Правда, сама экспедиция на Север
предусматривала наличие настоящего корабля, и Люра не без оснований
полагала, что уж на большом-то судне недостатка в укромных местах не будет:
тут тебе и шлюпки, и трюмы, и еще бог знает что, но настоящий корабль стоит
в настоящем порту, а до него от Мшистых Болот плыть будут без затей,
по-цагански. На лодках.
Ну, хорошо, допустим, она убегает, сама добирается до моря,
прокрадывается на корабль, а потом вдруг оказывается, что корабль не тот.
Хорошенькое дело! Спрячешься вот так в шлюпке, а на следующий день узнаешь,
что судно плывет в Верхнюю Бразилию. Или еще куда подальше.
А вокруг полным ходом шли сборы. Работа кипела день и ночь. Люра
хвостом ходила за Адамом Штефански, набиравшим добровольцев в боевой отряд.
Она изводила советами Роджера ван Поппеля, отвечавшего за снаряжение. А
вдруг он забудет про защитные очки? А может, он не знает, где продаются
самые подробные карты Арктики?
Конечно, больше всего Люре хотелось помогать Бенджамену де Ройтеру,
ведь его заботой была разведка, но сразу после второго схода, на рассвете
следующего дня, он исчез из лагеря, и никто не знал, когда его ждать. Так
что делать было нечего, и Люриной последней надеждой оставался Фардер Корам.
-- Знаете, Фардер Корам, я вот тут подумала и решила, что я лучше буду
вам помогать, ладно? Во-первых, я же жила среди мертвяков и, можно сказать,
сама без пяти минут один из них. Вдруг вам надо будет что-нибудь уточнить в
донесениях господина де Ройтера, а?
Фардер Корам с доброй улыбкой смотрел на нахохлившуюся Люру. Она так
отчаянно хотела быть полезной! Конечно, он не гнал ее, напротив, он
терпеливо выслушивал ее рассказы о жизни в Оксфорде и в доме миссис Кольтер,
а еще смотрел, как она пытается читать по веритометру.
-- А эта книга, где были все значения символов, она где? -- спросила
его как-то Люра.
-- В Гейдельберге.
-- А она что, всего одна?
-- Я видел только одну, но, может быть, есть и другие.
-- Спорить могу, у нас в Оксфорде, в Бодлианской библиотеке, наверняка
такая есть. Там все книги есть.
Люра не могла глаз отвести от альма Фардера Корама. Такого красивого
альма она в жизни не видела. Пантелеймон тоже умел оборачиваться котом, но
кот получался какой-то тощий, облезлый, погладить не захочешь. Софона, так
звали кошку-альма, была совсем в другом роде: огромная, раза в два больше
обычной кошки, пушистая грациозная красавица с янтарными глазами. Когда она
нежилась под лучами солнца, то ее пышная шерсть переливалась всеми красками
осени: тут тебе и золотисто-оранжевый, и коричневый, и винно-красный, и
бронзовый, и палевый, и огненно-рыжий, и цвет спелых пшеничных колосьев, и
еще множество других оттенков, которые описать слов не хватит. Как Люра
мечтала запустить пальцы в этот сказочный мех, потереться об него щекой! Но
делать этого было нельзя ни в коем случае. Никто и никогда не посмел бы
коснуться альма другого человека. Альмы между собой могли делать что хотели:
играть, ласкаться, драться, но для человека чужой альм -- табу, которое
неукоснительно соблюдали даже воины в рукопашных схватках. Подобных правил
Люре никогда специально не объясняли; она просто бессознательно чувствовала
это, как чувствует, например, человек дурноту, и знает, что ему плохо, а вот
покой, наоборот, хорошо. Так что девочка могла сколько угодно любоваться
роскошной рыжей шубкой Софоны и даже размышлять о том, какая она на ощупь,
но все равно ей и в голову не приходило просто взять и погладить дивную
кошку-альма.
Насколько Софона светилась здоровьем и красотой, настолько слаб и
немощен был Фардер Корам. Либо его точил какой-то смертельный недуг, либо он
перенес страшное увечье, но ходить дряхлый старец мог только, опираясь на
два костыля, все его скрюченное тело беспрестанно тряслось, словно в
лихорадке. Однако ум его был ясен, остер и свеж, и вскоре Люра очень
привязалась к Фардеру Кораму. Он стал для нее кладезем премудрости, а его
могучая воля властно направляла девочку к истине.
колледж в Турции, к нему посол принадлежал.) "И в знак нашей дружбы, --
продолжает папа, -- и добрых намерений я предлагаю господину послу
обменяться со мной бокалами". Посол как побледнеет, его же в угол загнали.
Он и отказаться не может, это же обида смертельная, и пить из папиного
бокала не хочет, потому что там яд. От волнения прямо за столом в обморок и
упал. А потом очнулся, а они все сидят и смотрят на него внимательно. Так
что выхода у него не было: либо выпить яд, либо во всем признаться.
-- И что же он сделал? -- испуганно спросил кто-то из слушателей.
-- Ясное дело, яд выпил. И ровно через пять минут умер в ужасных муках.
-- А ты что, прямо сама видела, как он мучился?
-- Нет, девчонок за магистерский стол не пускают. Я уже потом труп
видела. Страшный! Вся кожа сморщилась, все равно как печеное яблоко, и глаза
из орбит вылезли, честно, их пришлось назад запихивать.
И дальше все в таком же роде.
А тем временем по окраинам Мшистых Болот сновали полицейские. Они
стучались в двери домов, рыскали по чердакам и сараям, скрупулезно изучали
каждую бумажку и допрашивали любого, кто мог видеть маленькую светловолосую
девочку.
В Оксфорде облавы особенно ужесточились. В колледже Вод Иорданских не
было ни единого сундука, ни единой бочки, в которую бы не заглянули
полицейские. И то же самое творилось в колледжах Святого Михаила и Архангела
Гавриила, пока наконец почтенные ученые мужи не разразились совместной
петицией о беспардонном нарушении священных привилегий Университета. До Люры
же вести о хаосе, в который она ввергла страну, доходили только в форме
нескончаемого гула аэродвигателей. В небе над Мшистыми Болотами без конца
барражировали дирижабли, но увидеть их снизу было невозможно из-за густой
облачности. Существовало даже специальное распоряжение, предписывающее
пилотам летать над Мшистыми Болотами только на строго определенной высоте.
Но мало ли что они там с этой высоты увидят? Вдруг у них на борту
какие-нибудь хитроумные шпионские приборчики? Нет уж, куда благоразумнее
было, едва заслышав шум двигателя, нырять в какое-нибудь укрытие или прятать
приметные пшеничные косички под клеенчатую зюйдвестку.
Люра выпытывала у мамаши Коста мельчайшие подробности своего появления
на свет, вплетая их в канву собственных представлений и измышлений, и самая
незначительная деталь становилась куда ярче, выпуклее и интереснее, чем те
истории, которые она придумывала про себя сама. Снова и снова перед глазами
у нее вставали удивительные картины: бегство из флигеля, тесный чулан, в
котором прячется цаганка-кормилица, резкие слова вызова, поединок, звон
мечей...
-- Люра, окстись, какие, к богу, мечи? -- всплескивала руками мамаша
Коста. -- У господина Кольтера пистолет был, так лорд Азриел этот пистолет у
него из рук-то выбил да одним ударом его навзничь. А потом стреляться
начали. Ну неужто ты не помнишь, а? Хотя, какой с тебя спрос, ты же совсем
малышка была. Нет, все-таки странно, что ты не помнишь. Первый-то выстрел за
господином Кольтером был. Встал он, пистолет схватил и выстрелил, да мимо. А
тут лорд Азриел у него опять оружие из рук вырывает и медленно целится.
Попал ему точно промеж глаз, мозги по всей стене. А потом спокойно так
говорит мне: вы, дескать, миссис Коста, выходите и ребеночка выносите. Ты-то
ведь такой концерт устроила с альмом своим на пару! Вот он тебя на руки
взял, тетешкает, ходит туда-сюда, на плечи к себе сажает, а сам довольный
такой. Только как на тело господина Кольтера посмотрел, поморщился и
попросил меня пол помыть. А себе велел вина подать.
Снова и снова рассказывала мамаша Коста, снова и снова слушала ее
девочка. К концу четвертого раза на вопрос: "Ну неужели ты не помнишь?" --
она с уверенностью могла ответить, что помнит, да еще как. Больше того, она
помнила даже то, о чем забыла цаганка, например, какого цвета было пальто на
господине Кольтере, или, скажем, как тесно было в чулане, потому что там
висели меховые шубы. Мамаша Коста только слезы утирала от смеха.
Стоило Люре остаться одной, ее, как магнит, манил к себе веритометр.
Она готова была глядеть на него часами, как смотрит невеста на портрет
суженого. Стало быть, каждое из этих изображений имеет несколько значений? А
почему бы ей не попробовать разгадать эти значения?! В конце концов, ведь
она дочь своего отца! Памятуя о том, что говорил Фардер Корам, она пыталась
сосредоточиться на трех произвольно выбранных картинках. Теперь
устанавливаем три короткие стрелки. Хорошо. К своему изумлению, она
обнаружила, что стоит ей просто положить веритометр на ладошку и смотреть на
него без особой цели, с ленцой, что ли, как тонкая длинная стрелка оживала и
начинала направленно двигаться. Она не совершала хаотических метаний по
циферблату, а плавно переходила с одной картинки на другую, иногда
задерживаясь перед двумя или тремя какими-то изображениями. Подчас таких
остановок было больше: пять, шесть. Смысл движения стрелки для Люры был
темен, но она получила от процесса ни с чем не сравнимое удовольствие.
Пантелеймон то кошкой, то мышкой прикидывался, лишь бы быть к веритометру
поближе, и голова его крутилась, повторяя движения стрелки. Пару раз девочке
и альму вдруг что-то открывалось, как иногда луч солнца вдруг пробивает
плотную пелену облаков, и глазу открывается величественная гряда гор
далеко-далеко на горизонте, такая манящая, такая недоступная. В эти редкие
мгновения сердце Люры учащенно билось, как билось оно всякий раз при звуках
волшебного слова "Север".
Так прошли три дня, три хлопотливых дня жизни плавучего табора. Наконец
наступило время повторного схода. Огромный зал вместил в себя, казалось, еще
больше народа. На этот раз Люра и семейство Коста благоразумно заняли места
заранее, поэтому сидели в первом ряду. Неверный свет лигроиновых ламп
выхватывал из мрака множество возбужденных лиц. Наконец на подиуме, где уже
стоял стол, появились Джон Фаа и Фардер Корам. К тишине никого призывать не
пришлось. Стоило Джону Фаа тяжело положить руки на стол, зал затих.
-- Цагане, -- прозвучал его низкий бас. -- Вы сделали все, о чем я вас
просил. Вы сделали даже больше и лучше. Итак, я жду, что главы шести кланов
подойдут к этому столу и покажут нам, сколько золота они собрали, а также
расскажут, на что мы можем рассчитывать. Николас Рокби, ты первый.
На подиум поднялся дородный цаган с окладистой черной бородой. Он
положил на стол увесистый кожаный мешок.
-- Вот наше золото, -- прозвучали его слова. -- От нас идут тридцать
восемь человек.
-- Благодарю тебя, Николас, -- отвечал ему Джон Фаа.
Фардер Корам заскрипел пером, делая какие-то пометки в бумагах. Николас
Рокби отошел чуть назад, а цаганский король уже вызывал следующих. И каждый
из приглашенных подходил к столу, опускал на него свою лепту и объявлял,
сколько бойцов они решили отрядить. Семейство Коста принадлежало к клану
Штефанских, и Тони, разумеется, был в первых рядах добровольцев. Люра
заметила, как нетерпеливо переступала с ноги на ногу его альм-пустельга,
когда Адам Штефанский выкладывал на стол кошель с золотом и объявлял, что от
них с Джоном Фаа готовы пойти двадцать три человека.
Так повторялось шесть раз. Наконец, когда у стола побывали главы всех
шести кланов, Джон Фаа взял у Фардера Корама листок с записями и снова
обратился к залу:
-- Друзья, нам удалось набрать сто семьдесят человек. Где же найти
слова, чтобы выразить мою гордость и благодарность? Что же до золота, то я
ведь очень хорошо знаю, что каждый отдавал последние гроши. Великое вам за
это спасибо. Вы можете спросить, что мы теперь намерены делать. А вот что:
на эти деньги мы снарядим корабль, доберемся на нем до Севера, отыщем там
наших ребятишек и вызволим их. Я не думаю, чтобы нам отдали детей без боя.
Ну что ж, как говорится, не в первый и не в последний раз. К боям нам не
привыкать. Но впервые нам предстоит сражаться с теми, кто ворует у нас
детишек. Враг наш может быть дьявольски хитер и ловок, но что бы там ни
было, без детей нам назад дороги нет. Кто там поднял руку? Ты, Дирк Врие? Ну
давай спрашивай, что хотел.
-- Лорд Фаа, -- выкрикнул голос из зала, -- мы хотим знать, зачем им
наши дети. Почему они их воруют?
-- Ходили слухи о каких-то теологических исследованиях, так что, судя
по всему, дети нужны им для каких-то экспериментов, но каких -- мы не знаем.
Мы также не знаем, опасны ли эти эксперименты, но даже если они безопасны,
кто дал им право отрывать малышей от материнского сердца? Кто еще хочет
спросить? Ты, Раймонд ван Геррет?
Поднялся тот самый человек, что спрашивал про Люру во время первого
схода.
-- Лорд Фаа, а как насчет той девочки, которую ищут по всей стране? Той
самой, что сейчас сидит в первом ряду? Я слыхал от людей, что живут на
окраине Мшистых Болот, будто из-за нее там каждый дом перевернули вверх
дном. Я скажу больше. Сегодня в Парламенте слушается проект закона о лишении
цаган их вековых привилегий. И все по милости этой девчонки. Да, друзья мои,
это так, -- повернулся Раймонд к возбужденно перешептывающимся
соплеменникам. -- Если такой закон будет принят, нам запретят свободу
передвижения по стране, мы сгнием тут, на Мшистых Болотах. Цагане хотят
знать, лорд Фаа, чем уж она такая золотая, эта девочка? Я ведь слыхал, что
она не нашей крови. Как же это получается: цагане рискуют головой из-за
ребенка, который и не цаганенок вовсе. Так, что ли?
Люра во все глаза смотрела на могучую фигуру Джона Фаа. Сердце ее так
билось, что его стук, казалось, заглушил первые слова цаганского короля.
-- Что ж ты застеснялся, Раймонд ван Геррет? Ты не робей, сынок, возьми
да так прямо и скажи: дескать, давайте выдадим ребенка полиции, пусть они с
ней разбираются. Ты же это хотел сказать, а?
Раймонд ван Геррет ничего не ответил, но на щеках его заходили желваки.
-- Ну что ж, -- продолжал Джон Фаа задумчиво, -- может быть, ты и прав.
Может быть, действительно добро надо делать не всем подряд, а только
достойнейшим. Но тогда я скажу, что эта девочка -- дочь самого лорда
Азриела. А для тех, кто забыл, напомню, что это лорд Азриел выговорил у
турок жизнь Сэма Брокмана. Это лорд Азриел позволил цаганским лодкам
беспрепятственно плавать по принадлежащим ему землям. Это лорд Азриел
добился в Парламенте отмены Билля о каналах, и не мне вам говорить, что в
выигрыше от этого оказались мы, цагане. И, наконец, это лорд Азриел во время
страшного наводнения в пятьдесят третьем спасал людей и дважды нырял, чтобы
вытащить Рууда и Нелли Коопман. И позор всем нам, если мы об этом забудем.
Сегодня лорд Азриел томится в крепости Свальбард, в стране вечного холода и
мрака. И не мне объяснять вам, кто не дает ему оттуда вырваться. Но нашим
заботам судьба вверила его маленькую дочку. И Раймонд ван Геррет предлагает
просто-напросто взять и выдать ее властям, только чтобы власти нас не
трогали. Ты же это предлагаешь, да, Раймонд, сынок? Ты не тушуйся, скажи как
есть!
Но в ответ Раймонд ван Геррет так низко пригнул голову под
неодобрительными взглядами, что почти сполз на пол. Никакая сила не смогла
бы заставить его встать и открыть рот. По залу пронесся внятный шепот
осуждения. Люра вдруг кожей почувствовала, какой жгучий стыд, вероятно,
испытывает сейчас этот человек. Но все ее маленькое существо наполняла
огромная гордость: вот, оказывается, какой у нее папа -- храбрый, отважный!
Джон Фаа обернулся и посмотрел на людей, стоявших в глубине подиума.
-- Николас Рокби, твоя забота -- корабль. Нужно найти подходящий,
снарядить его, и в плавании он тоже будет под твоим командованием. Адам
Штефанский, ты отвечаешь за оружие и боеприпасы, потому и в бою главным быть
тебе. Роджер ван Поппель, все остальные припасы, начиная от еды и кончая
теплой одеждой, -- твоя забота. Ты, Саймон Хартманн, будешь нашим казначеем,
тебе мы вверяем наше золото, а ты следи за тем, чтобы в дело пошел каждый
грош. А тебе, Бенджамен де Ройтер, я поручаю разведку. Нам много, ох, как
много нужно выяснить. Вот этим ты и займешься, а единственным главным над
тобой будет Фардер Корам. Остальные же четверо подчиняются Михаэлю Канзоне,
он же, в случае моей смерти, возглавит отряд и станет моим преемником. Я
сказал все, что хотел. Теперь вы знаете, что мы намерены предпринять. Если
кто-то из присутствующих хочет задать мне какие-то вопросы, то сейчас самое
время это сделать.
Одна из цаганок подняла руку:
-- Лорд Фаа, а женщин вы берете? Ведь когда вы освободите детишек,
кто-то должен приглядывать за ними.
-- Нет, Нелл, боюсь, на корабле всем просто не хватило бы места. Так
что с детьми мы уж как-нибудь сами. В любом случае, с нами им будет лучше,
чем в неволе. Мы справимся, Нелл.
-- Но ведь может случиться так, что без женской помощи вам их не
спасти, ведь женщина может пробраться туда, где они держат детей.
Переодеться сиделкой, надзирательницей, да кем угодно, наконец.
-- Об этом я не подумал, -- хмыкнул Джон Фаа. -- Спасибо, Нелл. Обещаю,
что мы обсудим твое предложение на Совете.
Еще один человек поднялся с места.
-- Лорд Фаа, мы тут все слышали сейчас, что лорда Азриела держат в
плену. Значит ли это, что вы собираетесь его освободить? Ежели это так, то
вряд ли сто семьдесят человек справятся с медведями этими, что его сторожат.
Лорд Азриел, конечно, человек хороший, но, я думаю, у нас своих дел
предостаточно.
-- Ты недалек от истины, Адриаан Бракс. Когда мы будем на Севере, нам
придется держать ушки на макушке, нам придется подмечать любую мелочь. И
может быть, то, что мы узнаем, возьмет да и сослужит лорду Азриелу добрую
службу. Я говорю "может быть", потому что может быть да, а может быть нет,
ибо вы доверили мне жизни наших людей, вы доверили мне ваше золото с
одной-единственной целью: найти ребятишек и вернуть их домой. И только ради
этого мы идем на Север.
-- Лорд Фаа, -- взволнованно начала другая цаганка, -- мы ведь не
знаем, что мертвяки делают с ними, с детишками нашими. А люди-то страшное
говорят. И о том, что головы им отрезают, и том, как их на части рвут да
заново из разных кусков собирают. А еще и такое говорят, что и молвить
нельзя. Я никого пугать зря не хочу, но ведь мы здесь для того и собрались,
чтобы все начистоту говорить. Вот я и говорю, если наш господин Джон Фаа об
этих мучительствах узнает, то пусть рука его будет тверда в мести. Пусть она
не знает пощады и жалости, пусть карает, и карает жестоко, пусть как громом
поразит ядовитую гадину. Это не только мой наказ. Так думает любая мать, у
которой дитя мертвяки сманили.
Под одобрительный ропот цаганка опустилась на место. В зале многие
согласно кивали головами.
Джон Фаа помолчал немного и, когда вновь воцарилась тишина, медленно
заговорил:
-- Все знают, Маргарет, что рука моя тверда, но гнев -- плохой
советчик. Ударить на день раньше -- значит ударить мимо цели. Горе и
отчаяние говорит сейчас твоим языком, Маргарет, но если горе и отчаяние
начнут управлять нами, то как бы сладость мести не встала между нами и нашей
главной целью. Я всегда учил вас помнить о главном. Главное сейчас -- не
карать, а спасти детей. Мы идем туда не для того, чтоб упиться возмездием.
Наша собственная боль подождет, это дело второе. Если мы сможем спасти
детей, но не сможем покарать мертвяков, мы все равно победим. Если же
главная наша цель -- возмездие и если, отомстив, мы не спасем ребятишек, то
мы проиграем. В одном ты можешь верить мне, Маргарет. Когда настанет час
расплаты, мы ударим, и ударим с такой мощью, что лопнут в страхе их гадючьи
сердца. Нет и не может быть силы, способной помешать нам тогда. Камня на
камне не останется от вражьего гнезда; в клочья, в пыль, в прах разнесем мы
их. О, как истосковалась по горячей крови моя палица! С казахстанских
степей, когда разметал я ею полчища тартар, висит она на стене. Но северный
ветер несет с собой запах поганой вражьей крови, и пора бы моей палице
проснуться. Я знаю о ее жажде, я чувствую ее, я говорю ей: "Скоро, подруга
моя, скоро". И запомни, Маргарет, когда придет время битвы, в сердце старого
Джона Фаа нет и не будет места жалости. Настанет час праведного гнева. Но не
должен гнев сегодня застилать нам очи. Есть ли еще кто-нибудь, кто хочет
сказать слово?
Но все уже было сказано, и Джон Фаа возвестил окончание схода. Звон
финального колокола, скорее, напоминал набат, так что звенели, казалось, и
стены, и стропила.
Пришло время Совета. Джон Фаа, Фардер Корам и главы шести кланов
удалились в тайную комнату, чем изрядно огорчили Люру. Ее-то почему не
позвали? Тони весело расхохотался, увидев ее кислую мордочку.
-- Им все обсудить надо, а ты свое дело уже сделала. Теперь очередь
членов Совета и самого Джона Фаа.
-- Ничего я еще не сделала! -- недовольно твердила Люра, пока они шли
по мощеной дороге от Заала к причалу. -- Подумаешь, дело! Всего и делов-то,
что от миссис Кольтер удрать. Я же не этого хочу, я на Север хочу!
-- Да не горюй ты, -- утешал ее Тони. -- Вот хочешь, я тебе привезу
оттуда подарок, а? Клык моржовый, хочешь?
Люра в ответ только оскалилась. Пантелеймон, полностью разделяя ее
чувства, корчил прегадкие рожи альму Тони. Пустельга с явным неодобрением на
него поглядывала, а в конце концов и вовсе глаза прикрыла. Видно, сил
смотреть не было. Люра пошла искать утешение в компании своих новых
товарищей по играм. Забава заключалась в следующем: с помощью висящего на
пике фонарика нужно было подманить глупую пучеглазую рыбу, которая лениво
шевелила плавниками в мутной воде, а потом мастерским ударом острой палки
пронзить ее насквозь. Естественно, мастерский удар всегда бил мимо цели.
Но мысли Люры все время вертелись вокруг комнаты, где проходил Совет.
Так что не прошло и получаса, как ее башмаки вновь застучали по мощеной
дорожке к Заалу. Высоко под крышей светилось окошко. Увидеть она ничего не
смогла, но судя по тому, как возбужденно звучали голоса, заседание Совета
было в полном разгаре.
Люра твердым шагом подошла к двери и бестрепетной рукой постучалась:
тук, тук, тук, тук, тук. Пять раз. Голоса смолкли, вот послышался скрип --
так скрипит стул, когда его отодвигают от стола, чтобы встать. Дверь
распахнулась, мягкий свет лигроиновой лампы блеснул на влажных от ночной
сырости ступеньках.
-- Что такое? -- спросил человек, отворивший Люре дверь. За его спиной
девочка увидела стол, заваленный бумагами. В углу аккуратно стояли шесть
кожаных мешков с золотом. Тут же примостились стопки и штоф с можжевеловой
водкой.
-- Мне нужно на Север, -- твердо сказала Люра. Она хотела чтобы все
сидевшие вокруг стола мужчины услышали ее. -- Я должна поехать спасать
детей. Я ради этого убежала от миссис Кольтер. Я еще раньше хотела, когда
Роджер, наш поваренок из колледжа, пропал. Вы не думайте, я буду вам
помогать. Я знаете сколько умею? Ну, например, яндаромагнитные данные об
Авроре Бореалис записывать могу. Еще я про медведя знаю, какое, к примеру,
мясо есть нельзя. Я вам пригожусь. Вы же сами пожалеете, когда приедете на
Север и скажете: эх, была бы тут Люра, она бы помогла, а Люры-то и нету. И
потом, та тетенька правильно сказала, а вдруг надо будет куда-то пробраться?
Вам же не только взрослые понадобятся, честно! Вы же не знаете! Вам
обязательно, обязательно надо меня взять с собой, господин Фаа, и простите
меня, пожалуйста, что я вам помешала.
Эту пламенную речь она договаривала уже не на пороге, а внутри комнаты.
Сидевшие там мужчины и их альмы, кто с веселым любопытством, кто с явным
раздражением смотрели на взъерошенную маленькую девочку, для нее же из всех
присутствующих был важен только один человек -- Джон Фаа. Пантелеймон, сидя
у Люры на руках, не сводил с него зеленых кошачьих глаз.
Джон Фаа медленно встал.
-- Нет, малышка, об этом и речи быть не может. Пойми, это не экскурсия,
не экспедиция. Там опасно. Так что не тешь себя пустыми надеждами. Ты
останешься здесь, будешь помогать мамаше Коста и дожидаться нас, живая и
здоровая. Запомнила? Живая и здоровая.
-- Но я же учусь читать по веритометру! Я уже почти научилась. Вам это
обязательно, обязательно пригодится, обязательно!
Старик отрицательно покачал головой.
-- Нет. Я знаю, как стремится на Север твое сердце, но, поверь мне,
даже миссис Кольтер, что бы она тебе ни обещала, на самом деле не собиралась
тебя туда брать. Придется подождать, девочка, пока там все не уляжется.
Сейчас это слишком опасно. А теперь -- быстро домой и чтобы я тебя здесь
больше не видел.
Пантелеймон яростно зашипел, но альм Джона Фаа, мудрая ворона,
распахнула черные как смоль крылья, не угрожая, нет, просто напоминая
некоторым, как себя следует вести. Люра оскорбленно повернулась на каблуках,
а громадная птица, сделав круг над ее головой, вновь села на плечо старика.
Дверь за девочкой захлопнулась и в замке повернулся ключ.
-- А мы все равно поедем, -- гордо заявила Люра Пантелеймону. -- Все
равно, пусть не думают!
В течение нескольких дней Люра места себе не находила. Она строила
грандиозные планы и тут же безжалостной рукой отметала их один за другим, а
все потому, что отправной точкой каждого был пункт: "тайком пробраться в
лодку". Ну скажите на милость, как же можно тайком пробраться в цаганскую
лодку, если она вся-то размером с мыльницу? Правда, сама экспедиция на Север
предусматривала наличие настоящего корабля, и Люра не без оснований
полагала, что уж на большом-то судне недостатка в укромных местах не будет:
тут тебе и шлюпки, и трюмы, и еще бог знает что, но настоящий корабль стоит
в настоящем порту, а до него от Мшистых Болот плыть будут без затей,
по-цагански. На лодках.
Ну, хорошо, допустим, она убегает, сама добирается до моря,
прокрадывается на корабль, а потом вдруг оказывается, что корабль не тот.
Хорошенькое дело! Спрячешься вот так в шлюпке, а на следующий день узнаешь,
что судно плывет в Верхнюю Бразилию. Или еще куда подальше.
А вокруг полным ходом шли сборы. Работа кипела день и ночь. Люра
хвостом ходила за Адамом Штефански, набиравшим добровольцев в боевой отряд.
Она изводила советами Роджера ван Поппеля, отвечавшего за снаряжение. А
вдруг он забудет про защитные очки? А может, он не знает, где продаются
самые подробные карты Арктики?
Конечно, больше всего Люре хотелось помогать Бенджамену де Ройтеру,
ведь его заботой была разведка, но сразу после второго схода, на рассвете
следующего дня, он исчез из лагеря, и никто не знал, когда его ждать. Так
что делать было нечего, и Люриной последней надеждой оставался Фардер Корам.
-- Знаете, Фардер Корам, я вот тут подумала и решила, что я лучше буду
вам помогать, ладно? Во-первых, я же жила среди мертвяков и, можно сказать,
сама без пяти минут один из них. Вдруг вам надо будет что-нибудь уточнить в
донесениях господина де Ройтера, а?
Фардер Корам с доброй улыбкой смотрел на нахохлившуюся Люру. Она так
отчаянно хотела быть полезной! Конечно, он не гнал ее, напротив, он
терпеливо выслушивал ее рассказы о жизни в Оксфорде и в доме миссис Кольтер,
а еще смотрел, как она пытается читать по веритометру.
-- А эта книга, где были все значения символов, она где? -- спросила
его как-то Люра.
-- В Гейдельберге.
-- А она что, всего одна?
-- Я видел только одну, но, может быть, есть и другие.
-- Спорить могу, у нас в Оксфорде, в Бодлианской библиотеке, наверняка
такая есть. Там все книги есть.
Люра не могла глаз отвести от альма Фардера Корама. Такого красивого
альма она в жизни не видела. Пантелеймон тоже умел оборачиваться котом, но
кот получался какой-то тощий, облезлый, погладить не захочешь. Софона, так
звали кошку-альма, была совсем в другом роде: огромная, раза в два больше
обычной кошки, пушистая грациозная красавица с янтарными глазами. Когда она
нежилась под лучами солнца, то ее пышная шерсть переливалась всеми красками
осени: тут тебе и золотисто-оранжевый, и коричневый, и винно-красный, и
бронзовый, и палевый, и огненно-рыжий, и цвет спелых пшеничных колосьев, и
еще множество других оттенков, которые описать слов не хватит. Как Люра
мечтала запустить пальцы в этот сказочный мех, потереться об него щекой! Но
делать этого было нельзя ни в коем случае. Никто и никогда не посмел бы
коснуться альма другого человека. Альмы между собой могли делать что хотели:
играть, ласкаться, драться, но для человека чужой альм -- табу, которое
неукоснительно соблюдали даже воины в рукопашных схватках. Подобных правил
Люре никогда специально не объясняли; она просто бессознательно чувствовала
это, как чувствует, например, человек дурноту, и знает, что ему плохо, а вот
покой, наоборот, хорошо. Так что девочка могла сколько угодно любоваться
роскошной рыжей шубкой Софоны и даже размышлять о том, какая она на ощупь,
но все равно ей и в голову не приходило просто взять и погладить дивную
кошку-альма.
Насколько Софона светилась здоровьем и красотой, настолько слаб и
немощен был Фардер Корам. Либо его точил какой-то смертельный недуг, либо он
перенес страшное увечье, но ходить дряхлый старец мог только, опираясь на
два костыля, все его скрюченное тело беспрестанно тряслось, словно в
лихорадке. Однако ум его был ясен, остер и свеж, и вскоре Люра очень
привязалась к Фардеру Кораму. Он стал для нее кладезем премудрости, а его
могучая воля властно направляла девочку к истине.